Лопе де Вега

Глава XIII ЛОПЕ В МАДРИДЕ ГРАФА-ГЕРЦОГА ОЛИВАРЕСА

Этот дом находился в центре тех празднеств, того возбуждения, той лихорадочной жажды изменения городского пространства, при помощи которых Мадрид стремился упрочить свое положение столицы страны, чтобы ни в чем не завидовать другим городам, более древним. Так случилось, что Лопе одним из первых стал свидетелем тех работ, что повелел осуществить граф-герцог Оливарес, фаворит молодого монарха, чьи честолюбивые чаяния он сумел предугадать. Лопе присутствовал при грандиозном переустройстве Пласа-Майор, тех мест, где прошло его детство, и той Пласа-дель-Аррабаль, около которой находился дом, где он родился. Но в 1631 году он вместе со многими жителями Мадрида стал очевидцем ужасного пожара, уничтожившего большую часть монументальных сооружений этой площади. Огонь возник в живописных торговых рядах, что располагались под аркадами. Пожары еще не раз будут возникать в этом месте на протяжении XVII века. Этот замечательный архитектурный ансамбль, и сегодня поражающий своим величественным видом всякого, кто открывает его для себя, выйдя из лабиринта узких улочек, действительно многократно становился жертвой огня.

Лопе также следил за возведением нового королевского дворца, роскошного жилища, предназначенного для монарха, ощущавшего себя узником в тесном и мрачном Алькасаре, о котором французский король Франциск I не мог говорить без содрогания, ибо воспоминания о времени, проведенном им в Алькасаре в качестве пленника после поражения в битве при Павии, мучили его и годы спустя после освобождения. Граф-герцог Оливарес действительно планировал выстроить новый светлый и просторный дворец, окруженный чудесными садами. Возвести его должны были на том самом месте, где находилось имение супруги Оливареса, преподнесшей свою собственность в дар королю вместе со знаменитым Птичьим двором, где имелась замечательная коллекция экзотических птиц. Именно это живописное здание и стало тем, что впоследствии назовут Буэн-Ретиро, что означает «приятное уединенное убежище», где королевский двор будет устраивать самые пышные и блестящие празднества, на проведение которых будут затрачиваться колоссальные средства из государственной казны. Работы развернулись в самом начале 1630 года, и мадридцы видели, как одновременно с возведением основного здания возникали гроты, пруды, цветники, беседки, а также великолепный придворный театр «Колизей».

Именно в этих садах прогуливался Лопе с Амарилис, стремясь развлечь ее, изгнать из ее разума чудовищ и призраков, хоть немного смягчить ту боль, что она испытывала в минуты просветления от сознания того, сколь ужасна ее болезнь. Разумеется, она ничего не видела, но, когда она шла вместе с Лопе, у нее просыпалось чувство пространства и времени, а затем начинали пробуждаться и другие чувства. Когда Лопе с присущим ему красноречием описывал ей открывавшиеся его взорам виды, ее душу постепенно охватывало забытое чувство восторга. Лопе описывал увиденное столь точно, а то, что открывалось его взору художника, было столь прекрасно, что умная и чувствительная Амарилис забывала о болезни и горе. Она признавалась ему в том, в чем Лопе иногда и сам признавался ей: что реальность, воссозданная им, может быть более интересной и богатой, чем та, что она увидела бы без него. Таким образом, хотя бы на время словно приоткрывался тот мрачный застенок, в который она была брошена злой судьбой, и благодаря Лопе она могла внутренним зрением видеть чарующее зрелище. Действительно, Буэн-Ретиро был самым чудесным подарком, о котором только мог мечтать любой монарх. Граф-герцог Оливарес тогда как раз собрал средства, чтобы оплатить первую очередь работ, произведенных муниципалитетом, уже был готов фундамент главного здания. Само же это здание в законченном виде Лопе будет созерцать позже, увы, уже без Амарилис. Оно будет возведено из белого камня, по углам его будут украшать четыре квадратные башни из кирпича. Окончательную форму дворцу придадут две большие террасы с балюстрадами, украшенные мраморными бюстами и статуями. Позднее, когда строительство будет завершено, эти бюсты и статуи будут поражать французских путешественников одной особенностью: на щеках и плечах женщин будут видны розоватые блики; разумеется, такой оттенок будет придаваться изображениям искусственно, следуя требованиям эстетики барокко, в соответствии с которой следовало во всем создавать иллюзию жизни.

Разумеется, королевский фаворит не собирался праздновать знаменательное событие в июне 1631 года в том месте, что пока еще представляло собой не королевский дворец, а гигантскую стройку. Ко всеобщему удовольствию, он избрал местом проведения празднества сады графа Монтеррея, располагавшиеся в самом центре города, рядом с монастырем Прадо, а датой — самую длинную и самую прекрасную ночь года: ночь святого Иоанна. Для обеспечения программы увеселений он не замедлил призвать на помощь Лопе, заказав ему новую пьесу, обязательно комедию, которую тот и написал за три дня. Обустройство сцены, которая кроме артистов и декораций могла принять еще и шесть групп музыкантов, а также и сама постановка спектакля были доверены заботам маркиза Хуана Баутисты Крессенсио, в чьи обязанности входила организация празднеств при дворе. Маркиз взялся обеспечить оформление всех мест проведения празднества, использовав замечательные возможности графских садов.

Приглашенные на праздник прибывали в имение графа и проходили через тройной портал, сооруженный из зеленых ветвей, его трепещущая архитектура как бы готовила гостей к виду легких павильонов, возведенных в парке столь же искусно. Триумфальная арка, целиком созданная из переплетенных ветвей деревьев, олицетворяла собой покоренную человеком природу. Зеленые павильоны, созданные теми же умелыми руками, придавали пространству парка некий определенный ритм; кстати, парк графа Монтеррея незаметно переходил в парк графа Македы, над которым возносился круглый свод грандиозной, увитой цветами ротонды, специально сооруженной для королевского семейства. В украшенных виноградными гроздьями беседках, напоминавших огромные раковины, поднятые со дна морского, были размещены столы, щедро уставленные вазами с фруктами и блюдами с разнообразными яствами, ожидая прибытия гурманов и представляя собой явную аллегорию изобилия; возле буфетов стояли огромные чаши, наполненные льдом, распространяя прохладу. К ветвям деревьев были подвешены клетки с птицами, среди цветочных клумб скрывались тысячи светильников, только и ждавших наступления ночи, чтобы озарить все вокруг волшебным светом. Это было восхитительное зрелище, созданное игрой воображения.

Как только сгустились сумерки, началось театральное представление. В те времена было принято представлять в один вечер сразу две новые пьесы. Начали с той, что совместно написали Франсиско де Кеведо и Антонио Уртадо де Мендоса; встречена она была зрителями довольно сдержанно. Незадолго до полуночи актеры приступили к исполнению ролей в пьесе Лопе «Ночь святого Иоанна». Это было изумительное зрелище. Два десятка актеров, замечательно используя мягкое освещение, порождавшее игру света и тени, сыграли на противопоставлении дня и ночи, надежды и страха, любви и смятения, смеха и слез. Сюрпризы и чудеса сменяли друг друга по мере развития сюжета.

Редко развлечения приходились столь кстати, дабы благотворно повлиять на воображение зрителей, редко зрелище бывало в такой гармонии с настроением публики и с местом представления. Лопе имел большой успех, ему долго и громко аплодировали. Монарх же ощущал себя в центре своего столь любимого им мира, главой королевского двора, который он хотел видеть пышным, роскошным и сладострастным, настоящим пристанищем соблазнов, миром идеальным, далеким от реальности, от нищеты, охватившей его страну. Увы, так всё расширялась пропасть между действительным положением дел в стране и прекрасными грезами элиты.

Оливарес, всячески потворствуя склонностям Филиппа IV, которого называли Королем-Поэтом, старался держать монарха подальше от реальной жизни, множа количество празднеств и зрелищ. Так, еще до конца 1632 года он устроил еще один праздник, на сей раз посвященный началу второй очереди работ по возведению главного здания королевского дворца и по обустройству площади перед ним. Лопе стал историографом этого праздника, ибо ему было поручено описать все увеселения, продолжавшиеся много дней. Этот драгоценный доклад под названием «Первый праздник в новом дворце» был опубликован только после смерти Лопе его дочерью Фелисианой в сборнике «Долина у подножия Парнаса». Там можно найти отзвуки деловой активности столицы, переживавшей бурные страсти, порождаемые необходимостью поддерживать ее блеск и роскошь на должном уровне; в этом докладе не чувствуется стремление соблюдать осторожность и сдержанность, там нельзя обнаружить ни одного признака того, что Лопе предчувствовал начало упадка страны, как это, например, предчувствовал Кеведо. Лопе без колебаний предоставил свое перо для описания празднеств и создал преисполненный восхищения рассказ, с особым тщанием описав надушенные амброй и наполненные золотыми монетами кошельки, что граф-герцог повелел раздавать дамам, присутствовавшим на празднествах. Мы не располагаем ни одним текстом, в котором Лопе изобличал или осуждал пороки или недостатки, касавшиеся политики государства или вопросов управления столицей. Сын Мадрида, первый литературный гений, родившийся в этом городе, Лопе также был первым, кто превратил этот город в объект литературного исследования, ибо этот город стал главным героем его произведений, и в ярких картинах, создаваемых гениальным пером Лопе, отображавшего празднества, простонародные или аристократические, живописные обряды, своеобразные нравы, жители города с удовольствием узнавали себя. В этом смысле Лопе был певцом общества, чьи взгляды на мир он принимал и разделял, чьи склонности и чей выбор одобрял. Дворец, завершение строительства которого в те дни столь пышно отмечали, своей архитектурой, искусством, с которым он был построен, своим символическим языком свидетельствовал о наличии у монарха упорного желания сохранить и увековечить определенную идеологию и определенный общественный порядок. Лопе с близкого расстояния наблюдал за событиями тридцатых годов XVII века, в ходе которых проявлялись стремления к установлению абсолютной монархии. Лопе, как и его современники, радовался тому, как проходил процесс возведения города, соответствовавшего его представлениям о том, какой должна быть столица великой империи. Простор Пласа-Майор, широкие, прямые улицы, великолепные бульвары, именовавшиеся на французский манер променадами, ибо предназначались для прогулок горожан, — все это производило на него большое впечатление.

Если Лопе принимал знаки, символы и принципы обновленной монархической власти, никогда не ставя их под сомнение, то точно так же он никогда не оспаривал и не подвергал сомнению основные принципы общественного устройства и порядка. Однако он до предела раздвинул рамки их возможного толкования, раздвинул рамки той свободы, которой можно было пользоваться, не поколебав устоев этого общества. Он выразил в своих произведениях желание видеть женщину свободной, подобно тому как в жизни всегда стремился смягчить и облегчить бремя, налагаемое законами общества и моралью, однако сделать он это хотел так, чтобы не нарушить основ общества. Он преуспел в своих стараниях во всех сферах, кроме сферы любви, он сам это признавал в письме герцогу Сесса: «У меня не находили никаких греховных пристрастий, кроме склонности к естественной, данной природой любви; но и в нее я, подобно соловью, вкладывал больше голоса, чем плоти».

Лопе очень упорно разрабатывал в творчестве тему существования неких рамок, неких ограничений свободы, налагаемых общественными законами и законами морали. Самым живописным и красноречивым образом эта тема раскрыта в двух пьесах, и по сей день составляющих гордость испанской литературы. Речь идет о пьесах «Периваньес и командор Оканьи» (1614) и «Фуэнте Овехуна» (1618). Об этих пьесах можно сказать, что в то время, когда Европа открывала их для себя и аплодировала им, в Испании они были наименее известными из всех пьес Лопе. Эти две драмы, в которых истории соперничества в любви переплетаются с социальными конфликтами, а тема любви — с темой власти и соотношения различных сил в обществе, имеют нечто общее, а именно некий совершенно особый поворот в сюжетах: убийство командора, человека, занимавшего высокий пост в рыцарском ордене, человека, покушавшегося на честь людей нижестоящих и наносившего им оскорбление тем, что оскорблял их женщин.

В первом случае возмездие было совершено рукой простолюдина, молодого крестьянина Периваньеса, чья честь была затронута. Действительно, командор, знатный вельможа и владелец земель, на которых стоит деревушка Оканья, до безумия влюбленный в Касильду, жену Периваньеса, прибег к чрезвычайным мерам, чтобы удалить мужа своей возлюбленной из деревни. Он назначает его капитаном отряда, который должен отправиться к местам сражений. Периваньес, во время остановки отряда в Толедо, случайно замечает портрет Касильды, нарисованный на бумаге, на которой командор писал текст приказа. Возникшие подозрения берут верх над чувством воинского долга, и Периваньес возвращается в Оканью. Он застает в своем доме командора и убивает его. Касильда осталась верна мужу. Король Энрике III Кастильский назначает награду за голову Периваньеса, и тот, понимая, что не сможет долго прятаться от представителей правосудия, заставляет Касильду выдать его властям, дабы именно ей были выплачены обещанные за его поимку деньги. Король, оценив сей поступок и узнав правду, приказывает вручить соответствующую сумму денег молодой женщине и удостаивает помилования ее мужа, вновь назначив его командиром отряда.

Во второй пьесе в убийстве командора оказывается замешана вся деревня, ибо командор, человек развратный и похотливый, приставал ко всем женщинам деревни Фуэнте Овехуна (что в переводе означает «Овечий источник», именно под таким названием эта пьеса долгое время шла на сценах российских театров. — Ю. Р.), и ему было совершенно не важно, девица перед ним или замужняя женщина. Неудача в попытках добиться любви молодой красивой крестьянки Лауренсии сделала командора еще более агрессивным и настойчивым, и во время праздника, устроенного в честь свадьбы Лауренсии, командор похищает новобрачную, приказав бросить Фрондосо, ее жениха, в тюрьму. Лауренсии удалось избежать насилия со стороны командора, ей повезло, она сумела от него ускользнуть и возвратиться в деревню, где и призвала жителей деревни к восстанию. Командор попадает в руки разгневанных крестьян, и те карают его смертью. Злой сеньор был казнен, и при этом назвать имя убийцы невозможно, ибо неизвестно, кто именно его убил. В пьесе «Фуэнте Овехуна» в момент наивысшего драматического напряжения, когда судья, чтобы найти виновного, задает всем жителям деревни по очереди вопрос: «Кто убил командора?» — все они, проявляя равнодушие к устрашению и пыткам, отвечают единодушно: «Фуэнте Овехуна!»

Некоторые исследователи полагают, что политическому и моральному аспектам в этих пьесах уделено слишком много внимания по сравнению со сложными хитросплетениями человеческих взаимоотношений. Но все же следует признать, что в вопросе поддержания власти позиция Лопе поражает своим новаторством. До тех пор пока Лопе не затронул тему чести и не вынес ее на театральные подмостки, этот вопрос был священной собственностью дворянства. Лопе же установил своеобразный кодекс чести, который должен был определять правила поведения представителей благородного сословия по отношению к простолюдинам, а если брать шире, то и ко всему обществу, и сделал он это самым безболезненным и безобидным способом — ввел эти правила в пьесы, показав на вымышленных примерах, что может случиться, если их нарушить. Ведь в таком случае простолюдины без колебаний могут взбунтоваться, восстать против произвола феодала и свести с ним счеты. Лопе, словно для того, чтобы оправдать свой выбор в пользу простолюдинов и показать, насколько в подобных случаях справедливость, закон и право должны быть на стороне униженных и оскорбленных, в своих пьесах делает так, что король, именно король встает на их сторону. Таким образом Лопе дарует монарху возможность укрепить свое положение главы государства путем совершения деяния справедливого и великодушного. В пьесе «Фуэнте Овехуна» жителям деревни даруют прощение католические монархи, то есть Фердинанд и Изабелла.

Вот так, не подвергая сомнениям законы власти и морали и не отрицая их, Лопе прославляет законы, внутренне присущие каждому человеку, испытывающему естественную тягу к истине, к справедливости и любви. Что касается истинного смысла и основополагающей ценности такого понятия, как честь, то можно смело утверждать, что Лопе всегда защищал их в своих произведениях, всегда предлагал новую концепцию, связанную с каждым особым случаем и с особым стечением обстоятельств, без колебаний вводя в свои пьесы еще более удивительные новшества, чем те, о которых мы только что говорили.

Уже в 1604 году в романе «Странник в своем отечестве» Лопе представил вариант пересмотренного кодекса чести, в который были внесены значительные изменения: из него исчезла часть, касавшаяся мести. Месть, эта ужасная и жестокая сторона данного кодекса, почти всегда кровавая, несмотря на все те несчастья и страдания, которые она предполагала и приносила, закрепилась в менталитете испанского народа в ту эпоху. И если в своей драматургии Лопе сумел показать и разоблачить несправедливость мести и несправедливость тирании, осуществляющей власть над обществом, то в своей прозе он не побоялся поколебать основной принцип испанского общества. Упразднить идею мести означало на самом деле поставить под сомнение саму основу кодекса чести. Так, когда Панфило, протагонист романа «Странник в своем отечестве», узнает, что некий Селио его обесчестил, сбежав с его сестрой, не вынашивает план мщения в отношении своего обидчика, а напротив, оскорбленный, мечтает даровать тому, кто его оскорбил, прощение. Правда состоит в том, что Лопе доверяет «вердикты своего сознания и своей совести» очень интимному процессу, а именно чрезвычайно напряженному романтическому диалогу, возникающему между повествователем и читателем. Но двадцать лет спустя он подтвердит верность своим принципам с большой силой в жанре, гораздо более доступном для любого читателя, а именно в новелле. Например, в новелле «Благоразумная месть» из сборника «Новеллы для Марсии Леонарды» Лопе заявит без обиняков: «Я всегда полагал, что пятно позора с оскорбленной чести не смывается кровью обидчика, ибо то, что уже произошло, не может исчезнуть, что было, не может не быть, и чистое безумие верить в то, что оскорбление уничтожается, если уничтожается тот, кто нанес это оскорбление». Сегодня мы плохо себе представляем, какой переворот в умах людей той эпохи могли произвести эти слова. Переворот этот был, разумеется, спасителен; кстати, он не был столь уж несовместим с отвагой и благородством, как могло показаться на первый взгляд; он декларировал главенство жизни и неприкосновенность человека.

Эта радикальная тенденция, направленная на резкое изменение образа мыслей, означала для Лопе очень и очень многое, это был его выбор; он говорил «нет» кровавой мести и до конца жизни проповедовал идею отказа от мщения и дарования прощения, а его пьесы служили этой идее иллюстрациями, в особенности та, что сегодня считается его последней драмой: «Самая великая добродетель короля». То же он делал и в прозе. Так, например, в романе «Доротея» он устами Лауренсио изобличает «зло, что состоит в том, чтобы допустить проникновение беззаконной мести в вопросы чести».

На сей раз Лопе не побоялся отставить в сторону относительную таинственность и недоговоренность повествователя и в открытую доверил свои пристрастия силе живого слова, дабы оно поразило сознание и совесть широкой публики корралей. Он знал, что его слово, разящее порой наповал, пронзительное, убедительное, красноречивое, ставшее святыней благодаря чуду театра, могло преодолеть те условности, что существовали в умах и душах тех, кого в Испании называли «москетерос», то есть зрителей последних рядов партера, шумных и пылких, часто недовольных и мятежных, выступавших против многих устаревших правил, «делавших погоду» в театре, то есть определявших успех или неудачу пьесы и драматурга.