Лопе де Вега

Глава XIV ОДИНОЧЕСТВО. 1632–1635 годы

Благородные принципы, которыми руководствовался в своем творчестве Лопе и которые проповедовал в своих произведениях, он также применял и в реальной жизни в самые тяжелые, суровые годы, хотя это и дорого ему обходилось. Эти принципы будут определять его поведение и в период окончательного распада его семьи, процесса столь трагического, что порой и совесть, и сознание, и душа Лопе подвергались жестоким испытаниям.

Лопе вынес с невозмутимым спокойствием уход из дому Фелисианы, умной и почтительной девушки, его дочери от второго брака с доньей Хуаной де Гуардо. Преданная и заботливая, Фелисиана ухаживала за отцом, исстрадавшимся за время болезни Амарилис и убитым горем после ее смерти. Фелисиана проявила завидное терпение, прожила с ним до тех пор, пока ей не исполнилось двадцать лет, после чего покинула Лопе, чтобы выйти замуж. 18 декабря 1633 года она вступила в брак с Луисом де Усатеги, королевским чиновником, служившим в секретариате Королевского совета Индий. Будущий зять Лопе занимал должность довольно скромную и с благодарностью воспринял обещание великого поэта дать за дочерью в приданое не менее пяти тысяч золотых дукатов. По тем временам это была очень приличная, как говорится, кругленькая сумма, но многие исследователи полагают, что Лопе так и не смог ее выплатить. А затем в доме Лопе поселилось горе, причем пришло оно оттуда, откуда его меньше всего ждали: самая любимая и осыпаемая похвалами Антония Клара, последняя дочь Лопе, бывшая прелестным, но все же обманчивым отражением ангельски прекрасной Амарилис, своей матери, принесла Лопе много страданий. Как у Марсии Леонарды, у нее были зеленые глаза, в которых плясали золотистые искорки. Ее взгляд оказывал на всех неотразимое воздействие, ибо столько очарования таилось в том, как она поднимала и опускала веки с длинными шелковистыми ресницами, что никто не мог устоять. Отец обожал ее и баловал без меры, использовал все доступные ему средства, дабы возвысить дочь в глазах общества, чтобы все по достоинству оценили все то, что еще только проглядывало в ней. Когда она писала под его диктовку, Лопе казалось, что он видит, «как ее глаза испускают лучи света»; он говорил, что эти лучи «порождают поэзию так, как причина порождает следствие».

Антония Клара частенько ластилась к отцу, как свойственно маленьким тиранам, прекрасно сознающим, что лаской они могут добиться всего. Увы, эта основанная на жажде ласки зависимость, в которую попал Лопе, обернулась для него драмой, ибо склонная к деспотизму юная особа его бросила. Она нашла более «притягательный объект» для своих чаяний и стремлений — любовь и тайком покинула отчий дом.

Однажды вечером в конце 1634 года (точная дата неизвестна) Лопе возвращался домой, радуясь тому, что вскоре увидит дочь. Он быстро поднялся по лестнице, ведущей к ее комнате, и увидел, что дверь распахнута, дочери нет и в комнате царит ужасный беспорядок: все перевернуто вверх дном, шкаф разворочен, ящики комода выдвинуты и опустошены, платья разбросаны по полу. Что произошло? Лопе испугался. Прежде всего он опасался за жизнь Антонии Клары. Он закричал, принялся звать на помощь, но ему никто не ответил, даже служанка Лоренца Санчес. Как же такое было возможно? Ведь не могла же и она бесследно исчезнуть, она, всегда хлопотавшая на кухне? Но в доме действительно никого не было, даже домашнего пса Лобильо.

Замешательство и смятение внезапно сменились ужасной мыслью: Антония Клара похищена! Но тут Лопе припомнил, что в последнее время она была беспокойной и раздражительной, без сомнения, ее терзали какие-то тайные мысли или угрызения совести. Он пришел к выводу, что это не похищение, ведь нельзя так назвать заранее обдуманное бегство, совершенное, правда, в спешке. Следовало признать очевидное: Антония Клара сбежала из дому и взяла с собой все, чем дорожила: служанку, собаку и кое-какие ценные вещи, ей принадлежавшие. Как могла она решиться причинить отцу такое горе, повергнуть его в такое отчаяние на закате дней!

Лопе был чрезвычайно удручен; в тот вечер он никому не сказал ни слова, замкнувшись в себе и сосредоточившись на своих переживаниях. Гораздо позже, после проведения дознания и долгих размышлений, он решился доверить свои мысли бумаге. Из поэтического рассказа, то есть из эклоги под названием «Филис», уже после его смерти читатели узнали некоторые детали этого происшествия, скрытые за искусной игрой поэтических масок. Под одной из них Лопе попытался скрыть свое лицо несчастного отца, чтобы свободно излить боль и отчаяние. Несмотря ни на что, он по-прежнему испытывал отцовскую любовь, задаваясь вопросом: «Что значит быть отцом? Порождать или воспитывать?» Эта формулировка и сегодня поражает удивительной современностью, ведь в ней содержится суть понятия отцовства. В эклоге под видом пастуха Лопе поверяет свою исповедь путнику, расспрашивающему его о пережитом горе.

Узнал ли Лопе имя соблазнителя дочери? Вероятно, узнал, но ничто не позволяет нам это доказать, ибо он не оставил никаких на то указаний. Единственное, в чем мы можем быть уверены, так это в том, что то был очень влиятельный человек, имевший большой вес при королевском дворе, без сомнения, приближенный либо к самому королю, либо к его фавориту. Два человека вызывают особенное подозрение: дон Кристобаль Тенорио-и-Асофлейхо, кавалер ордена Сантьяго (святого Иакова), высоко ценимый при дворе, и дон Рамиро Нуньес Фелипес де Гусман, маркиз Тораль, герцог Медина де ла Торре, честолюбивый и расчетливый, ставший впоследствии зятем графа-герцога Оливареса. Известно, что Антония Клара стала появляться в обществе лишь через десять лет после смерти отца и что, когда она умерла 3 октября 1664 года, она все еще была незамужней девицей. Лопе никогда не упоминал имени виновника грехопадения дочери в официальных документах, не обращался с жалобой в суд и не прибег к мести. Некоторые исследователи полагают, что подобная безнаказанность соблазнителя объясняется тем, что Лопе не мог во всеуслышание заявить, что является настоящим отцом исчезнувшей девушки. Другие же считают, что он был вынужден отказаться от мысли о наказании виновника по причине его могущества и высокого положения в обществе, ибо Лопе понимал, что всякие действия в поисках справедливости в данном случае были бы бесплодны и бесполезны. Но мы полагаем, что подобное поведение Лопе определялось более простыми и благородными мотивами. Лопе не обратился с жалобой в суд и не стал мстить обидчику, потому что сам был когда-то соблазнителем, похитившим Изабеллу де Урбина, чтобы на ней жениться. Лопе был способен применить к себе самому ту новую идеологию чести, которую проповедовали и которой следовали его литературные персонажи (например, в пьесе «Самая высокая добродетель короля»), а именно идеологию человека, не стремящегося к мести, а отдающего всё на волю Господа. Единственным удовлетворением, которое Лопе себе позволил, единственной защитой от боли было его творчество, при помощи которого он мог воспеть милосердие, великодушие и умение прощать. Литературное произведение было его единственным символом веры, а вернее — единственным символом жизни, своим пером Лопе стирал границы, отделявшие его бытие от поэзии.

Но, как говорит в своем панегирике Монтальван, Лопе ожидало еще одно печальное событие, принесшее ему много горя: «За год до смерти его постигли два несчастья, будто бы одного не хватило бы на одну жизнь, и они погрузили его в ужасную меланхолию». Первое горе принесла дочь, второе — его сын Лопе Феликс, младший брат Марселы, монахини ордена босых кармелиток. Они родились от связи Лопе с прекрасной актрисой Микаэлой де Лухан. Этот сын был единственным из незаконнорожденных детей Лопе, которого он признал официально во время пышной церемонии крещения, состоявшейся в Мадриде перед толпой друзей и перед крестными ребенка, которыми были весьма известные особы из мира литературы и искусства.

Мы не располагаем никакими сведениями о жизни Лопе Феликса, жившего, несомненно, со своей матерью, после того как Микаэла де Лухан и Лопе расстались и вплоть до 1613 года, когда после смерти доньи Хуаны Лопе взял его к себе. Из писем, адресованных герцогу Сесса, известно, что Лопе Феликс очень быстро стал предметом особых забот и серьезных тревог для отца по той причине, что ему были свойственны капризы и чудачества, мимолетные увлечения и непостоянство, а иногда и безответственные, отчаянно-смелые выходки.

Лопе Феликс с успехом попробовал себя в поэзии в возрасте тринадцати лет, во время тех литературных состязаний, что организовал его отец в 1620 году в честь причисления к лику блаженных Исидора-землепашца. Но Лопе Феликс, будучи человеком крайне непостоянным, так и не стал совершенствоваться далее в литературе. Его необдуманные поступки, а вернее, его серьезные проступки даже вынудили отца прибегнуть к помощи исправительного дома, известного в Мадриде под названием «Нуэстра Сеньора де лос Десампарадос» (Богоматерь беззащитных). Амарилис тоже пыталась повлиять на него, со свойственной ей нежностью и деликатностью старалась сгладить глубокие разногласия между отцом и сыном и вернуть былую гармонию их отношениям, и иногда ей это удавалось.

Однако в пятнадцатилетнем возрасте Лопе Феликс решительно склонился к карьере военного. Благодаря поддержке отца он получил, несмотря на юный возраст, чин младшего лейтенанта и собрался присоединиться к войску маркиза де Санта-Круса, сына прославленного Альваро де Басана, под знаменами которого Лопе делал свои первые шаги в военной карьере на Азорских островах. Вскоре Лопе получил известия о сыне, причем весьма лестные, ибо его отвага изумляла всех. Лопе Феликс выказал смелость и талант воина, в особенности отличился он во многочисленных морских сражениях, которые испанцы тогда вели против голландцев и турок. Его даже вскоре должны были представить к чину капитана, как вдруг по странной прихоти он принял решение вернуться в Мадрид. Но насколько Лопе Феликс отличился в армии, настолько же запятнал свое имя в столице. И если отец гордился подвигами сына на полях сражений, то из-за его проказ и ночных похождений в Мадриде впадал в страшный гнев. Когда-то Лопе Феликс колебался между литературным поприщем и соблазнами военной службы, но теперь хотел для себя более легкой судьбы: он возжелал предаться милостям и случайным прихотям фортуны. И фортуна, которая, по его мнению, должна была принести ему богатство, однажды приняла вид некой сладкоголосой сирены, манившей его попытать успех в «морской авантюре» особого рода. Если одно время Лопе Феликса влекли «поэтические перлы», то теперь он решил заняться поисками жемчуга настоящего. В то время жемчуг сводил с ума весь Мадрид, и некоторые предприимчивые люди хотели извлечь приличный доход из этой всеобщей страсти. Более всего тогда ценился жемчуг, добытый в Карибском море, где как раз незадолго до того достали со дна морского огромную жемчужину в 250 карат, которую Филипп II купил для королевской сокровищницы. Именно в район Карибского моря и собиралась отбыть экспедиция ловцов жемчуга, о которой прослышал Лопе Феликс. Руководил этой авантюрой капитан Антандро, отважный мореплаватель, друг Лопе. Несмотря на это, Лопе не слишком радовался тому, что его сын примет участие в этом предприятии, ибо знал, какие опасности могут подстерегать его участников. Лопито же упорствовал, он покинул отчий дом и ступил на палубу большого корабля вместе с двумя сотнями моряков-ветеранов, входивших в состав экипажа. Его отец знал, сколь опасны продолжительные путешествия к берегам Нового Света и насколько трудно будет ему получать известия о сыне, но все же смирился с неизбежным.

В 1634 году, в то время как Лопе думал о сыне и писал посвященную ему блестящую пародию под названием «Война котов», Лопито верно продвигался к гибели. К концу 1635 года по Мадриду поползли ужасные слухи, вскоре подтвердившиеся. Стало известно, что корабль, едва подойдя к берегам Америки в районе Венесуэлы, около острова Маргариты, где предполагалось вести поиски жемчуга, получил огромную пробоину и за несколько минут затонул. Он увлек за собой на морское дно весь экипаж и любимого сына поэта, так что знаменитое Карибское море, породившее столько химерических надежд, стало для них могилой.

Это известие сразило Лопе. Несмотря на существовавшие между ним и сыном серьезные разногласия, он глубоко любил Лопито. Вероятно, с того момента жизнь стала для него невыносимой. Уход детей и причинившие ему такую боль смерти, произошедшие за столь короткое время, изранили его сердце и способствовали тому, что в уме Лопе стала вызревать мысль о тщете всех человеческих усилий. В этот период все более начала проявляться прежде скрытая приверженность Лопе взглядам Сенеки, причем в самой «горестной» форме, преисполненной отчаяния. Великолепная формулировка сути его воззрений была выражена во фразе, которую он вставил в «Доротею» в виде одной из заключительных реплик: «Все проходит, все утомляет, все заканчивается», и мысль об этом постоянно преследовала его.

Но если приступы грусти и печали, прежде угнетавшие Лопе, все же не могли погасить в нем жажду действий, не могли лишить его тяги к движению вперед, то на сей раз все было иначе, ибо уныние, отчаяние и тоска, охватившие его душу, сочетались с упадком сил физических. У него возникло чувство, что все охладели к нему, что даже герцог Сесса, с которым они были так близки и который раньше всегда приходил ему на помощь, теперь отдалялся от него; возможно, эти опасения и были оправданны поведением его господина и покровителя, но, случись такое раньше, это меньше расстроило бы Лопе. Во многих письмах мы находим упоминания об этом: «Мне известно, монсеньор, что я не достоин того, чтобы счастье и радость сопутствовали мне вечно, но как могу я не сожалеть о том, что утратил их, и о тех временах, когда вы не совершали ни единой прогулки без Лопе?» Теперь для него речь шла не о том, чтобы просто жить, а о том, чтобы жить, дабы умереть, или, еще точнее, как говорил Кеведо, «жить, умирая».

Он по-прежнему занимался творчеством, ибо этот труд был единственным средством заглушить боль и печаль, и смерть сына стала поводом для сочинения эклоги «Фелисио», в которой он предстал в образе несчастного героя всяческих злоключений в экзотических странах, где его ожидало множество соблазнов. Прибегнув к такому приему, как подражание, Лопе превратил Лопе Феликса в еще одного Феникса:

Нам кажется, что эти строки служат доказательством того, что печаль и меланхолия, переполнявшие душу Лопе, не оказывали влияния на общую тональность и красоту его стиля, на его творчество в целом. Напротив, в результате своеобразного эффекта творчество само воздействовало на состояние души Лопе и изменяло чувства, владевшие ей, на противоположные. Юношеская свежесть, подвижность и задор во всем своем разнообразии составляли ту изумительную гармонию, что характеризовала все его творчество до самой смерти. В этом он твердо оставался Фениксом, возрождающимся из пепла, именно таким видели его современники.

Лопе по-прежнему строго соблюдал все обряды: служил мессы, читал требник, встречался с друзьями, заботился о своем саде. Он не отказывался от пищи, но ел ровно столько, чтобы поддерживать в себе жизнь. Однако смерть неуклонно приближалась.