Лощина

Глава 10

Кэт

— Похоже, будет дождь, — говорит Пол, глядя на богато украшенные окна библиотеки, а не на учебник под рукой. У нас есть всего час, чтобы изучить арканы Таро перед тестом у профессора Крейна, а мы еще ничего толком не выучили.

Я поднимаю взгляд как раз вовремя, услышав раскаты грома и увидев массу темных облаков над рядом кленов снаружи, их дрожащие оранжевые листья ярко контрастируют с мраком.

— Надеюсь, нет, — говорю я. — Мне еще домой ехать.

Пол вопросительно смотрит на меня. Это тот мальчик, который одолжил мне карандаш и бумагу в первый день занятий. Это было две недели назад, и уже кажется, что многое изменилось.

— Ты ездишь в школу верхом? — недоверчиво спрашивает он. Опускает взгляд на мое платье, темно-бордовое, с высоким воротом, которое больше всего подходит для института. — Я думал, тебя возят в собственной карете.

— Нет. У нас есть карета, и наверное, придется вытащить ее, как только погода испортится, но сейчас я езжу сама. И даже не в дамском седле, — я взмахиваю слоями платья, демонстрируя, насколько оно объемное. В наши дни мода склоняется к более узкому силуэту, но я никогда не чувствую такой связи со своей кобылой, когда езжу в дамском седле. Меня не волнует, насколько не по-женски то, что я езжу верхом. Пусть об этом беспокоятся женщины в городах.

— Совсем одна в этих лесах, — комментирует он, качая головой, переворачивая страницу в учебнике и просматривая слова.

— Вообще-то, у меня есть сопровождающий, — говорю я ему. — Соседский мальчишка.

— Бедный ребенок, один проделывает обратный путь по лесу.

Я хихикаю.

— Это правда. Но лес совсем не страшный. Деревья прекрасны в это время года, когда все листья опадают, а в воздухе витает запах инея и древесного дыма. Мрачно красиво. Сходи как-нибудь, прогуляйся. Поезжай в город, осмотрись. Сонная Лощина светится осенью, как блестящая монетка.

Он пристально смотрит на меня.

— Ты же знаешь, что мы не можем покинуть школу. У нас нет таких привилегий, как у тебя.

Я игнорирую холодность в последнем предложении.

— Ты хотя бы пытался?

Пол настороженно оглядывается по сторонам. В библиотеке сейчас довольно оживленно, студенты учатся или достают книги с полок. Свечи мерцают на каждой парте, несмотря на то, что в высоком каменном здании нет сквозняка. Наверное, движение студентов раздувает пламя.

— Нет, — говорит он, понижая голос. — Они непреклонны в этом вопросе. Только после Самайна³, и только вместе с классом.

— Тебя не беспокоит, что они обращаются с тобой как с ребенком? Тебе не меньше двадцати пяти. В другой жизни ты мог бы уже жениться и иметь детей.

— Вообще-то, мне двадцать три, — говорит он, одаривая меня застенчивой улыбкой. — И да, это странно. Но кто я такой, чтобы спорить или идти против их правил? Они дают нам бесплатное проживание и питание, а нам лишь нужно научиться магии, — он шевелит пальцами в воздухе.

— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — говорю я себе под нос, макая воронье перо в крошечный сосуд с синими чернилами. Крейн сказал, что наши навыки письма тоже нуждаются в совершенствовании, поэтому он заставляет нас сдавать экзамен чернилами, а не карандашом. Мне бы не помешала практика.

— Все равно глупо держать тебя здесь, — добавляю я, а затем внутренне стону, когда тыльной стороной ладони размазываю чернила, оставляя синее пятно на коже. — Тем более ты ничего не вспомнишь об этом месте, когда уйдешь, — о чем они так беспокоятся?

Хотя я посещаю школу всего неделю, с каждым днем появляется все больше вещей, которые не имеют для меня никакого смысла. Например, я подслушала, как моя учительница алхимии, госпожа Чой, рассказывала о том, что у преподавателя лингвистики на самом деле есть семья в Индии, но ему пришлось оставить их, чтобы работать здесь. Как правило, в школу не принимают тех, у кого есть семья, поскольку они не позволяют им приводить их с собой, но я полагаю, что он стал исключением, возможно потому, что его семья далеко. Возможно, они хотят, чтобы он забыл их.

Пол хмуро смотрит на меня.

— Прости, что? Я ничего не запомню об этом месте?

Мои брови поднимаются. Ох. Он не знает?

— Ты не знаешь, что происходит, когда уходишь? — спрашиваю я, и он качает головой. — Ты не вспомнишь, как провел здесь время. Или не вспомнишь, чему научился, — я почему-то опускаю ту часть, что я помню, чему научилась у профессора Крейна. — Когда я вернусь домой сегодня вечером, не буду помнить наш разговор. Вспомню только когда снова проеду через ворота.

Пол потирает губы, моргая.

— Безумие, — говорит он через мгновение, переворачивая еще одну страницу книги, пока мы не натыкаемся на запись о карте «Пятерки кубков», на которой нарисован плачущий человек. — Как они смеют? Я не помню, чтобы подписывался на стирание памяти.

— Наверное, это произошло, когда мы проходили тесты, — говорю я. — Хотя я все еще не помню их. А ты?

— Нет. Но они сказали, что это нормально. Но не говорили, что это распространится на другие области нашего образования, — он мгновение изучает мое лицо. — Ты должна знать, почему они это делают. Ты же Ван Тассел.

— Ну, это не помогает. Моя мама сказала, это связано с тем, что школа не доверяет ученикам. Они хотят сохранить здесь все в секрете, насколько это возможно.

— А когда мы закончим учебу? Что тогда?

— Она сказала, что магия укоренится. Все, чему ты научился, придет к тебе само собой, — он недоверчиво смотрит на меня. — Эй, — продолжаю я. — Я только повторяю то, что она сказала. Я с этим не согласна.

— И все же ты здесь.

— Как и ты, — вежливо возражаю я. Постукиваю пером по краю сосуда, чтобы стереть излишки чернил. — А теперь вернемся к учебе. Профессор Крейн будет нас валить.

Пол ненадолго откидывается на спинку стула, теребя концы своего серого пиджака, прежде чем снова выпрямиться, сосредоточившись на книге.

— Хорошо. Запиши пять вещей, которые символизирует «Пятерка кубков».

«Это легко», — думаю я, и записываю слово «горе».

***

Я не ошиблась, сказав, что профессор Крейн усложнит тест. В тот момент, когда началось занятие, Крейн раздал контрольную работу и молча указал на доску, на которой были нацарапаны вопросы, а также слова: «вы можете уйти, когда закончите». Ну или что-то типа того. Для учителя его почерк просто ужасен.

Несмотря ни на что, я не торопилась с тестом. Мне все еще нужно доказать, что я должна быть здесь. Поэтому не хотела поторопиться и потерпеть неудачу. Я баловалась картами Таро с детства, но в маленькой брошюре, прилагавшейся к колоде (которую я украла у мамы из шкафа), не было особых подробностей. Некоторые карты я интерпретировала совершенно неправильно, не зная всех нюансов. Карта смерти не всегда означала смерть? Это новость для меня.

К тому времени, как я заканчиваю, проявив особую осторожность, чтобы не размазать чернила, как обычно, я поднимаю глаза и понимаю, что осталась последней в классе.

Смотрю на Крейна, ожидая, что он отчитает меня за то, что я так долго тянула, но он сидит с закрытыми глазами, обхватив голову руками. Его черные волосы в беспорядке, как будто он их тянул, и замечаю, что носки у него не в тон. Обычно он утонченный и собранный.

Встаю и подхожу к его столу, аккуратно кладу тест поверх стопки других.

— Все закончили, — говорю ему.

Я ожидаю, что он подпрыгнет от испуга, но вместо этого он медленно убирает руки от лица и бросает на меня усталый взгляд.

— Спасибо, Кэт, — говорит он. Обычно его голос ровный, низкий и сильный, но сейчас он звучит слабо. Напряженно. Взволнованно.

Я собираюсь уйти, но, кажется, не могу оставить его.

— Вы в порядке? — спрашиваю я, пристально глядя на него.

Он тяжело вздыхает и откидывается на спинку стула, проводя рукой по своим густым волосам.

— Неужели так очевидно?

Я слегка улыбаюсь ему.

— Раньше выглядели лучше. Вы же сами нас учите видеть больше.

Он одаривает меня такой же слабой улыбкой в ответ.

— Дело не в этом. На самом деле… даже не знаю, с чего начать, — он отводит взгляд, и я замечаю фиолетовые впадины под его темными глазами.

— Не хотите прогуляться со мной и поговорить? — выпаливаю я. Создается ощущение, что если вывести его из кабинета и поговорить, то ему полегчает.

Он возвращает свое внимание ко мне, его глаза скользят по моему лицу.

— Прямо сейчас?

Я пожимаю плечом, стараясь казаться беспечной.

— У меня есть пара часов до следующего занятия. Обычно я брожу по библиотеке или хожу проведать Подснежницу. Это моя лошадь, — добавляю я, когда он выглядит смущенным. — Возможно, свежий воздух пойдет вам на пользу. Пойдет на пользу нам обоим. Иногда это место кажется слишком мрачным, — я обвожу рукой кабинет с каменными стенами и узкими окнами.

Он продолжает наблюдать за мной несколько мгновений, и я понятия не имею, о чем он думает. Затем он поднимается на ноги.

— Хорошо, — говорит он с признательным кивком, похлопывая по стопке тестов. — Проверю позже, — он прищуривается, глядя на меня. — Только не думай, что я поставлю тебе пятерку из-за этого.

— Я уверена, что заработаю эту пятерку сама, — говорю с уверенной улыбкой. Ему не обязательно знать, что я блефую.

— Еще выясним, — говорит он себе под нос, снимая пальто с крючка и надевая его. Он широко распахивает передо мной дверь, и мы вместе идем по коридору, наши шаги эхом отдаются в тишине, пока мы не выходим через главные двери на улицу.

Свежий воздух сразу же бодрит. Я глубоко вдыхаю, наполняя легкие проплывающим туманом, мои ребра напрягаются в корсете.

Крейн громко выдыхает и встряхивает плечами.

— Ты права. Становится лучше. Думаю, пока погода не изменится, нам следует проводить больше занятий на свежем воздухе. Будем мыслить более ясно, использовать магию Матери-природы.

Я смотрю на озеро и грозовые тучи, которые собрались вдалеке. Похоже, пока дождь обходит кампус стороной.

Мы идем по дорожке центрального двора, кивая студентам, когда проходим мимо. Группа мальчиков сидит на лужайке, смеясь и разжигая пламя кончиками пальцев, неподалеку пара девочек примостилась на скамейке, шепча что-то друг другу на ухо и пристально глядя на мальчиков. Сверху нависли увядающие розовые кусты и высокие каменные статуи женщин, держащих черепа. Статуи выглядят так, словно их взяли с древних кладбищ, и все же они уместно смотрятся среди цветов. Смесь красоты и смерти.

— Вы уже запомнили имена всех учеников? — спрашиваю я Крейна, внезапно чувствуя странную застенчивость, как будто боюсь идти рядом с ним и молчать. Полагаю, это первый раз, когда я с ним вне класса, еще и наедине.

— Да — говорит он, сцепив руки за спиной. Даже слегка сутулясь, он все равно возвышается надо мной. Ростом он примерно метр-девяносто. — В школе всего сорок два ученика, и так случилось, что я хорошо запоминаю. Этот навык очень пригодился в медицинской школе.

— Вы учились в медицинской школе? — спрашиваю я. — Что случилось? Почему вы стали учителем, а не врачом?

Он на мгновение поднимает взгляд к серому небу, цвет которого отражает его глаза, прежде чем снова посмотреть на меня.

— Ты бы поверила, если бы я сказал, что преподавание — гораздо более благородная профессия?

— Нет.

Он смеется, и этот звук мне очень нравится. Мне захотелось заставить его еще больше смеяться.

— Справедливо, — говорит он, его взгляд сосредоточен на озере, теперь мы идем по мелкому гравию на дорожке поменьше, который хрустит под нашей обувью. — Оказывается, медицинская школа не для меня. Знаешь, каким даром отдачи я обладаю? Ну, в то время я не знал. Не знал, что у меня есть способность передавать энергию. Когда мы начали практиковаться с трупами из морга, я понял, что мое прикосновение… ну…

Мои глаза расширяются.

— Что?

— Заставляет мертвых проснуться. Временно, конечно.

— Вы некромант, — тихо говорю я, прижимая руку к груди.

— Нет, нет, — быстро говорит он. — Я не возвращал их к жизни. Просто… вкладывал в них свою энергию, — он делает толкающее движение рукой. — Длилось секунду, но меня это сильно напугало. Не говоря уже о том, что я был окружен очень здравомыслящими и нормальными людьми. Они и так считали меня странным из-за того, как работает мой мозг. Я не мог позволить, чтобы мертвые начали разговаривать с ними или я с мертвыми. Поэтому уволился.

Я пытаюсь представить, каково это — обладать такой силой, чтобы возвращать мертвых к жизни, пусть даже на мгновение. Думаю, он чувствовал себя богом. Возможно, именно поэтому он утверждает, что является таковым в классе. Интересно, распространяется ли это в спальне.

Непристойные мысли меня удивляют, и я немедленно прогоняю их прочь.

— Мне потребовалось много времени, чтобы понять это, — продолжает он. — Когда отдаешь свою энергию живому, это не так заметно. Когда отдаешь мертвому, полностью лишенному жизненной силы, что ж, это трудно не заметить. Тем не менее, я решил, что лучше стать учителем. Мне сказали, что я сделал правильный выбор.

Я обдумываю это, пока мы продолжаем выходить со двора и удаляться от зданий. В конце концов, гравий уступает место грязи и слою опавших листьев, красных, оранжевых, которые окружают береговую линию озера. Туман висит прямо над водой.

Мы стоим рядом, наши ботинки слегка утопают в земле, и смотрим на озеро. Его поверхность черная, в ней отражается окружающий лес, как кошмарная версия самого себя. Через некоторое время мне приходится отвести взгляд, как будто озеро утянет меня под воду, если я этого не сделаю.

— Так почему же вы себя плохо чувствуете? — наконец спрашиваю я.

Он напрягается, и когда я поднимаю на него взгляд, вижу, как дергается мускул на его челюсти.

— Боюсь, если я расскажу, ты поменяешь свое мнение обо мне.

Его волнует, что я думаю о нем? От этого признания у меня внутри все переворачивается.

— Это невозможно, — тихо признаю я, застенчиво глядя на него. — В конце концов, вы сказали мне, что можете заставлять мертвых оживать, я уже восхищаюсь.

Он удивленно смотрит на меня, затем хмурит свои черные брови.

— Ах. Что ж, приятно это знать, — он облизывает губы и снова обращает свое внимание на озеро. — Я плохо спал с тех пор, как приехал сюда. Сначала подумал, это потому, что мне не разрешили пить или принимать мой наркотик.

— Ваш наркотик?

— Опиум, — говорит он, затем смотрит на меня, читая озабоченное выражение на моем лице. — Не верь тому, что слышала про опиумные притоны, или кабаки, как мы называем их в городе. Это хороший наркотик, и он успокаивает разум, приносит мир и гармонию. Но твоя тетя Леона непреклонна в том, чтобы я был трезвым, пока преподаю в школе, и, что ж, позволь мне сказать, отказываться от опиума не очень легко. Так что первые несколько недель я почти не спал, ворочался всю ночь, просто моля о трубке или настойке. Увы, у меня не было выбора, кроме как смириться.

— Это, безусловно, многое объясняет, — говорю я. Опиум? Я слышала истории о мужчинах за границей и в больших городах, которые курят его в сомнительных притонах, но никогда не думала, что кто-то настолько правильный, как Крейн, может быть одним из них. Это опасный наркотик; он должен это знать.

Думаю, у него много достоинств. Что еще он скрывает?

— Можно и так подумать, — продолжает он, наклоняясь, чтобы поднять с берега камень. Он разглядывает его и ритмичными движениями вертит в руке снова и снова. — Но меня беспокоит не это. А то, что происходило со мной посреди ночи.

Холодок пробегает по моей шее, и я подтягиваю края рукавов, жалея, что у меня нет перчаток, чтобы согреться.

— Что случилось?

Он отходит от меня и сжимает камень в руке, а затем с невероятной силой швыряет его по поверхности озера, где тот подпрыгивает шесть раз, потом идет на дно. Рябь медленно расширяется.

— Я проснулся в холодном поту, что может быть частью ломки, а затем слышал, как меня звали по имени. И кто-то плакал.

Я дрожу.

— Жутко. Это был ваш сосед?

— Нет, женский голос, — заявляет он, наклоняясь, чтобы поднять еще один камень. — И в мужское крыло женщинам вход воспрещен. Конечно, я подумал, что, возможно, у профессора Дэниэлса роман со школьной медсестрой или что-то в этом роде. Но женщина назвала мое имя. Поэтому, конечно, я предположил, что это Мари.

— Кто такая Мари? — осторожно спрашиваю я, игнорируя странный привкус ревности, когда произношу ее имя.

— Моя бывшая жена, — говорит он. Выражение его лица пустое.

Мои брови приподнимаются.

— О, простите. Я не знала. Вы… развелись? — опускаю взгляд на его руку, как будто ожидая увидеть кольцо, хотя знаю, что он его не носит.

— Овдовел, — говорит он, бросает еще один камешек через воду. — Она умерла.

— Мне так жаль, — но, кажется, что слов недостаточно. Бедняга.

— Угу, — бормочет он, слегка кивая, наблюдая, как расходится рябь. — Да. Она умерла, и, ну, иногда я слышу ее голос по ночам.

— Неудивительно, что вы не могли нормально спать.

Он бросает на меня страдальческий взгляд.

— Это еще не самое худшее. Голос будил меня раньше, но последние два дня…

— Что?

Он вздыхает и проводит рукой по лицу.

— Не знаю. Правда не знаю. Две ночи назад я услышал что-то за дверью. Это была не Мари. А звук чего-то тяжелого, волочащегося по коридору. Я открыл дверь, и о чудо, увидел кровавый след, тянущийся по коридору, и волочащееся тело.

Я задыхаюсь, чуть не падая.

Крейн быстр. Его длинные руки обхватывают меня за талию, поддерживая.

— Возможно, мне не следует пугать своих учеников да обморока, — бормочет он, и его лицо никогда не было так близко к моему. Я потрясена его историей, напугана, и все же мои глаза скользят по его чертам, отмечая все мелочи, которые я не заметила на расстоянии, такие как шрам на кончике левой брови или слегка искривленный нос. Я определенно не заметила коричневого оттенка в серой радужной оболочке, придающий его глазам теплоту и глубину.

— Нет, — пищу я, осознавая, как близко мои губы к его. — Я в порядке. Я в порядке.

Его взгляд на мгновение опускается к моим губам, а затем он хмурится.

— Хорошо.

Он отстраняется, опускает руки, расстояние между нами увеличивается.

— Расскажите больше, — быстро говорю я, прежде чем у него появляется шанс передумать.

Он обдумывает это, а затем кивает на здания.

— Только если смогу проводить тебя обратно. Боюсь, на улице становится немного прохладно, а у тебя нет пальто.

Я хочу сказать ему, что мне всегда жарко, потому что я ношу много слоев одежды, но просто киваю, и мы уходим от берега.

— Не говоря уже о том, что от этого озера я чувствую себя неуютно, — добавляет он. Я смотрю через плечо, в темноту. Вынуждена с ним согласиться. — Энергия ощутима.

— Странная энергия, — говорю я, кивая.

— В голову закрадываются истории о привидениях, — говорит он.

— Так что случилось? — подталкиваю я, наши ноги снова ступают по гравийной дорожке. — Вы видели тело. Это была женщина? Мужчина?

— Женщина в ночнушке. Выползала из-за угла, — при этом он корчит гримасу, и я подавляю очередную дрожь. — И все же я не мог ее догнать. Наконец, увидел, как она заползла в мою комнату, но когда последовал за ней, ее уже не было. И кровь, которая была очень настоящей, исчезла. Единственной осязаемой вещью, которая осталась, был ряд зажженных свечей на подоконнике и мертвая змея на столе, проткнутая швейными иглами. Кто-то написал «Добро пожаловать в Сонную Лощину. Ты можешь не вернуться». Кровью.

— Боже мой, — говорю я, задыхаясь. — Это… это…

— Жестоко? Ужасающе? Дьявольски? — уточняет он. — Я тоже так думал. Но когда заговорил об этом с Сестрой Софи, она выдала это за шутку. Некоторые студенты — иллюзионисты, особенно второкурсники, и это не редкость — травить новых учителей.

— Но женщина в коридоре, — указываю я. — И кровь.

— Кровь исчезла, — говорит он, — так что это указывает на иллюзию.

— Но вы в это не верите.

Он бросает на меня любопытный взгляд.

— Ты права. Я в это не верю. Тем более, что прошлой ночью это повторилось. Я проснулся, услышав голос Мари, ее… смех, — в его глазах появляется мрачное выражение, — затем услышал… тело. Как оно двигалось по коридору. Но на этот раз не хотел навлекать на себя неприятности. Я остался в комнате с запертой дверью и ждал, пока звук исчезнет. Это заняло некоторое время, казалось, что тело часами ходило взад-вперед по коридору, но я все равно не вышел. После этого почти не спал.

Мы останавливаемся перед зданием, где находится его кабинет.

— Боюсь, здесь наши пути разойдутся, — говорит он с легким поклоном.

— Вы не можете оставить меня сейчас, — протестую я. Протягиваю руку и хватаю его за воротник пальто. — Я хочу знать больше.

— Мне нужно проверить тесты, — говорит он, глядя на мою руку, пока я не отпускаю его. — Но обещаю, если это повторится, дам тебе знать, — он сглатывает и оглядывает территорию. — Должен признать, приятно иметь возможность рассказать это тому, кому интересно, — его пристальный взгляд возвращается ко мне, на этот раз с напряжением. — Ты совсем не такая, как остальные члены твоей семьи, да?

— Надеюсь, что нет, — признаю я.

Он одаривает меня понимающей улыбкой.

— Береги себя, Кэт.

Затем поворачивается и уходит, и я понимаю, что хочу знать о нем намного больше.

Глава 11

Крейн

Не уверен, помог ли разговор с Кэт, ведь хоть кто-то прислушался к моим словам, не отмахнувшись, как это сделала Сестра Софи, но я наконец-то хорошо выспался прошлой ночью.

Или, лучше сказать, мне удалось не обращать внимания на звуки. Был обвинительный крик Мари и ее оскорбления, за которыми последовал глухой удар в коридоре. Но я просто накрыл голову подушкой и посчитал в обратном порядке от ста, а затем каким-то чудом уснул.

Просыпаюсь утром в хорошем расположении духа. Хочется сослаться на розыгрыши и двигаться дальше, но еще хочется расследовать историю о Вивьен Генри. Не знаю, почему учитель, которого я заменил, вызывает у меня такой интерес. Похоже, у нее случился нервный срыв, и она покончила с собой. Такое случается. Вероятно, на нее подействовала изоляция. Стресс. Она пробыла здесь слишком долго. И все же, поскольку я знаю, что призраки существуют и что она умерла на территории школы — в озере — и я заменил ее, не удивлюсь, если призрак за моей дверью — Вивьен.

К сожалению, если это правда, значит, она жаждет мести. Многие призраки ищут тех, кто обладает магией, потому что наша энергия притягивает их, как мотыльков к пламени. Только в редких случаях эти призраки правда способны причинить вред. А если человек тоже был склонен к магии перед смертью… Что ж, это я не хочу выяснять.

Тем не менее, я принимаю ванну и одеваюсь, но прежде чем отправиться в столовую за едой, решаю вытащить карту из одной колоды.

Вытаскиваю «Десятку мечей».

Для тех, кто не совсем знаком с магией, «Десятка мечей» не всегда трактуется бедствием. Лежащий на земле человек с десятью мечами в спине может означать новое начало с самого дна, а не верную гибель.

Но когда я вытаскиваю карту, то вижу себя лежащим на земле вместо рыцаря, нарисованного на карточной колоде, мое лицо покрыто запекшейся грязью, и я молю о пощаде. Надо мной что-то темное, чудовищно высокое и крупное, огромная черная фигура, которая появилась из ночного неба, еще слышится звук лошадиного ржания и топота копыт. И эхо вытаскиваемого клинка.

Я отодвигаю колоду и откидываюсь на спинку стула. Конечно, этого я не ожидал.

Вот тебе и проснулся в хорошем настроении.

Делаю несколько долгих и глубоких вдохов, разминая пальцы, чтобы успокоиться, напоминая себе, что мои видения не всегда достоверны. Затем выхожу в коридор, ожидая увидеть там тело.

А там лишь Дэниэлс запирает свою дверь. Я машу ему и подбегаю, желая составить компанию по пути в столовую, чтобы снова не оказаться в ловушке собственных мыслей.

— Крейн, — обращается ко мне Дэниэлс с веселой улыбкой. — Как дела этим утром, парень?

Он хлопает меня по плечу, его усы дергаются, когда он говорит. Дэниэлс, наверное, всего на десять лет старше меня, но обращается со мной как с ребенком. Но я приму любую лесть.

— Еще не уволился, — говорю ему, когда мы идем по коридору. — Так что это хороший знак.

— Да, — говорит он. — Временами здесь тяжело. Но о нас заботятся.

— Ты здесь уже два года, да?

— Верно, — говорит он, когда мы спускаемся по парадной лестнице.

— Ездишь домой летом?

Его брови приподнимаются.

— Домой? Это наш дом, Крейн. Куда еще мне уходить?

Я засовываю руки в карманы пальто, когда мы выходим в прохладное туманное утро, дорожка скользкая от опавших листьев.

— Не знаю. Например, в город. Может, в Сонную Лощину.

— И рискнуть потерять свою магию? — спрашивает он. — Я не хочу забывать ничего из того, чему здесь научился.

— Говорят, все возвращается, — твержу я.

— Ты проверял? — спрашивает он. — А если нет, тогда я буду бесполезен как учитель.

— Но ты преподаешь философию и литературу, — со смехом замечаю я.

— Это не важно. Моя магия здесь становится сильнее с каждой неделей. Я не собираюсь отказываться от этого. Власть, Крейн. Чувство, что ты бог. Это лучше, чем секс.

Он говорит так воодушевленно…

— Думаешь, именно это удерживает учителей здесь?

Он качает головой.

— В конце концов, они уходят. Но это как откладывать неизбежное.

Я останавливаюсь у дверей в столовую, касаясь его руки, чтобы заставить остановиться.

— Ты хорошо знал Вивьен Генри?

Его лицо расслабляется, усы опускаются.

— Не очень хорошо. Полагаю, здесь нет никаких секретов, а?

Я говорю тише.

— Ты думаешь, она покончила с собой, потому что хотела уйти? Или потому, что хотела остаться?

Он издает глубокий вздох.

— Я думаю, она была очень несчастной женщиной, страдающей истерией. Не всегда должна быть какая-то тайна. А теперь давай выпьем кофе. Погода слишком мрачная для подобных разговоров.

***

— Не хотели бы еще раз прогуляться? — спрашивает Кэт. Наш урок по мимикрии закончился, и она топчется возле моего стола.

Я поднимаю глаза от своих бумаг и смотрю на нее. Она в платье тыквенного цвета, отделанном бархатом, более скромное, чем то, что было на ней в первый день, но ничуть не скрывает ее пышных форм.

Она правда красивая. Это та нереальная красота, которую мозг воспринимает не сразу. Ее лицо круглое и ангельское, а светлые волосы словно нимб окружают ее голову, но глаза твердят иное. Они полны дерзости, изюминки и зрелости. А смотря на ее губы, я весь напрягаюсь. Будь другой на ее месте, я бы уже отчитал за дерзкие словечки, которые она выдает на уроках. Ее острый язычок вызывает у меня желание применить свою собственную форму наказания, ту, где моя ладонь бьет ее по пухлой заднице.

Но, конечно, я не могу позволить себе думать о ней в сексуальном ключе. Мне не говорили, что есть какие-то правила, запрещающие отношения со студентами, но я не хочу нарываться на неприятности в самом начале.

Не знаю, что она чувствует ко мне. Она просит еще раз прогуляться с ней, и все время сосредоточена на мне во время урока. Мне не привыкать ко вниманию от студентов. Я для них человек, обладающий властью и контролем. Но в случае с Кэт я чувствую, что ее влечение ко мне только из-за того, что наши энергии столкнулись. Ее эмоции были в моем теле. Ее энергия заблокировала мою. Это создает ощущение близости, когда знаешь, что кто-то копался в твоем мозгу, в местах, о существовании которых ты возможно даже не подозревал.

— Если вы заняты, я пойму, — быстро говорит Кэт, ее плечи слегка опускаются, и я осознаю, что сидел здесь и пялился на нее, не отвечая.

— Пойдем, — говорю я и вскакиваю на ноги, хватая свое пальто.

Мы выходим за двери в осенний полдень. Утренняя мгла рассеялась, и сквозь высокие облака даже проглядывает кусочек голубого неба. Туман, который витает над кампусом, сегодня поредел, пропуская солнце, от которого все щурятся. С севера дует легкий морозный ветерок.

— Тебе не холодно? — спрашиваю я ее, замечая, что сегодня она в перчатках.

— Мне жарко, — говорит она.

— Заметно.

Она искоса смотрит на меня.

— Ты вспыльчивая, — объясняю я. — Я, конечно, не знаю, каково твое тело на ощупь, — она хмурит брови. — Я имел в виду, что… ну, я держал тебя за руку, но…

— Запинаешься, Крейн, — говорит она с изящной улыбкой. — Как это на тебя не похоже. Должно быть, опять засиделся допоздна. Еще один труп ночью?

Крейн. Не профессор Крейн, а просто Крейн. Мне нравится. Только пусть не забудет потом обращаться на «вы» в присутствии других студентов. Не хочу, чтобы они думали, будто у нас завязываются какие-то отношения.

— Вообще-то, нет, — говорю я. — Ну, да, звуки были, но мне все равно удалось заснуть, — мы останавливаемся посреди двора. — К озеру или в лес? — сады прекрасны, но в них полно студентов, наслаждающихся днем, и я не хочу, чтобы они подслушивали, учитывая, что мы обсуждаем. Я мог бы поговорить с ней мысленно, но она не знает, как мысленно отвечать.

— Как насчет леса? Но возле опушки, обойдем кампус, — предлагает она. — Мне не хочется гулять по темноте.

Я не собираюсь спорить. Мы продолжаем идти по главной дорожке, затем сворачиваем на каменную дорожку поменьше, которая проходит между рядами высоких оранжевых и персиковых георгинов, головки которых похожи на гигантские вертушки, над которыми жужжат пчелы позднего сезона. Пробыв в городе так долго, я и забыл, какой успокаивающей может быть природа, даже когда вокруг темно, туманно и зима близко.

— Не возражаешь, если я задам тебе несколько вопросов? — спрашиваю я, когда мы отходим от зданий туда, где трава встречается с зарослями сладко пахнущей ежевики у подножия деревьев.

— Мне? — спрашивает она. — Это у меня к тебе все вопросы.

Мы гуляем вдоль леса.

— Я уже ответил на некоторые. Теперь моя очередь спрашивать.

— Хорошо, — говорит она со вздохом. — Спрашивай. Предупреждаю, я довольно скучная.

— Ты совсем не скучная, Кэт, — говорю я ей. — Ты меня манишь.

Ее брови приподнимаются.

— Как это? — на ее щеках появляется легкий румянец.

— Хочется узнать о тебе все.

Она открывает рот, ее розовый язычок высовывается, чтобы облизать губы, и я чувствую, как мой член напрягается в штанах. Ох уж какая нежелательная реакция.

— Это только потому, что ты не смог ничего прочитать в моих мыслях, — говорит она через мгновение, ее поведение меняется с застенчивого на обидчивое. — Тебе нравится вызов. Не нравится, когда говорят «нет».

Думаю, в этом она не ошибается.

— Я бы хотел побольше узнать о твоей семье, — продолжаю я, пока мы идем бок о бок.

— О, понятно, — говорит она, и в ее голосе звучит поражение. — Лично я не интересую, да?

Я хватаю ее за руку в перчатке, останавливая.

— Поверь. Интересуешь, — говорю я, пристально глядя ей в глаза.

Она смягчается, и я отпускаю ее руку.

— Хорошо.

Мы продолжаем идти.

— Скажи мне, Кэт, — говорю я, понизив голос. — Как часто ты виделась со своими тетями, пока росла?

— С тетями? Не очень. Тетя Леона и Ана приходили, когда я была маленькой, но думаю, что они с моей мамой поссорились.

— Почему ты так говоришь?

— Так говорил отец. Я всегда слушала — была любопытной.

— До сих пор, — вставляю я с улыбкой.

— Это правда, — соглашается она, кивая. — Папа думал, что ей лучше без них. Он говорил так, будто она предпочла его им.

— Они не одобряли твоего отца?

— Не знаю. Все любили его. Он был самым милым человеком в городе.

— Не думаю, что сестер сильно волнует, милый кто-то или нет. Кажется, их волнует только власть.

— Мой папа тоже был ведьмаком, — добавляет она, к моему удивлению. — Но я не видела никакой магии от него. Или от мамы. В детстве, однажды вечером, когда мама отправилась в школу, как она делала каждый месяц…

— Твоя мама ежемесячно ездила в школу? — перебиваю я. — Сюда?

— Да. В день до и после полнолуния. Она до сих пор так делает. Наверное, поедет в октябре на следующее полнолуние.

— Что она здесь делает?

— Понятия не имею, — говорит она.

— Ты никогда не спрашивала?

— Папа попросил не говорить об этом, — говорит она. — Предполагаю, она проводит со своими сестрами какой-то ритуал полнолуния. Папа взял с меня обещание хранить в тайне свою собственную магию и все разговоры о ней.

Я хмурюсь.

— Зачем это?

Она пожимает плечами.

— Он сказал, что миру слишком опасно узнавать, кто я такая. Сказал, что я не должна практиковать свою магию ни перед кем, даже перед ним с мамой. Так что я этого не делала… по большей части, — она замолкает с задумчивым выражением в глазах, и энергия, исходящая от нее, усиливается от горя. — У меня был друг. Я иногда показывала ему.

Ему. Во мне разгорается чувство ревности, когда она говорит, что показывала магию мужчине. Я выбрасываю это из головы.

— Что ж, полагаю, твой отец был прав. Я вырос с отцом, который был пастором церкви в нашем маленьком городке в Канзасе. Даже не подозревал, что у меня есть предрасположенность к магии, пока однажды старый туземец Джон, управляющий магазином, не указал мне на это. После этого он часто посещал меня во сне, и именно там я смог практиковаться. Он предупредил, что моя семья никогда не поймет, и я рискую быть убитым или запертым в психиатрической лечебнице, что более или менее одно и то же. Но имея родителей-ведьм… обидно хранить все в себе.

Она мгновение наблюдает за мной, впитывая информацию с голодом в глазах.

— Я просто сделала то, что мне сказали. Папа был непреклонен. И поскольку родители никогда не упоминали о своей магии и не пользовались ею в доме, было легко притворяться, что мы нормальные.

— За исключением тех случаев, когда твоя мама уходила из дома в полнолуния.

— За исключением этой части. Я просто сказала себе, что она проводит время с семьей, хотя мои тети перестали навещать нас, — она останавливается и указывает на конюшни, за которыми мы сейчас находимся. — Хочешь пойти посмотреть на Подснежницу?

— С удовольствием, — говорю я ей, когда мы обходим здание и направляемся к стойлам у входа. Здесь довольно много стойл, но большинство из них пусты, за исключением двух коричневых лошадей в одном конце и серой в другом.

Она останавливается у серой, которая тут же ржет, увидев Кэт.

— Привет, дорогая, — говорит Кэт лошади, целуя ее темно-серую морду, потом проводит рукой по белой шерсти. — Крейн, это Подснежница. Подснежница, это профессор Крейн.

— Кажется, вы близки, — комментирую я, их связь вполне очевидна.

— Я разговариваю с ней, когда не могу поговорить ни с кем другим. Мама меня не слушает, а моя подруга Мэри ничего не понимает ни в ведьмах, ни в этой школе. Мне не разрешается говорить об этом, даже если бы я могла вспомнить. Но Подснежница знает. Правда знает. Она понимает мои мысли.

Логично, что у нее есть какой-то телепатический аспект со своей лошадью.

— Ты можешь разговаривать со всеми животными?

Она кивает.

— Да. Но сама их не слышу.

— Даже если так, это полезный талант, — говорю я. — Должен признать, ты постоянно производишь на меня впечатление.

— Спасибо, — говорит она, еще раз целуя свою лошадь.

И теперь я ловлю себя на том, что завидую кобыле.

После того как мы проводим еще немного времени с ее лошадью, продолжаем нашу прогулку, обходя школу сзади и спускаясь к озеру. Она рассказывает мне больше о своем детстве, затем о других занятиях, которые здесь посещает.

— Должно быть, странное чувство — каждый вечер возвращаться домой и не помнить того, чему тебя учили, — говорю я, когда мы оказываемся на берегу темного озера.

— Так и есть, — говорит она. — Но я всегда помню тебя.

У меня возникает странное чувство в груди. Я с трудом сглатываю, уставившись на нее.

— Правда?

Слабый румянец снова окрашивает ее щеки.

— Не знаю, почему. Но я вспомню это общение с тобой. Я помню все, чему ты меня учил.

— Это невозможно…

— Мама так и говорила.

— Хм, — комментирую я. — Что ж, должен сказать, это сама потрясающая вещь, которую я когда-либо мог услышать. Видимо, то, чему я учу, выходит за рамки любых заклинаний, которые они наложили на твои воспоминания. Каким-то образом я прорываюсь через них.

Она бросает на меня застенчивый взгляд, сложив руки перед собой, прежде чем переключить свое внимание на озеро.

— Я понимаю, это повышает твое самолюбие. Но не думаю, что дело в учебе. А в тебе в целом. Есть что-то такое, из-за чего тебя невозможно забыть.

Это тоже повышает мое самолюбие. Я поражен внезапным желанием поцеловать ее.

Но, учитывая, что мы стоим средь бела дня, в кампусе, мне удается сдержаться. Мои сексуальные порывы в прошлом доставляли неприятности. Это я всегда должен контролировать.

— Это любезно с твоей стороны, — говорю я.

— Я не специально, — говорит она, оглядываясь на меня. — Просто говорю честно, — затем ее внимание переключается на край берега озера, где собрались голубые бабочки.

— Ты видишь этих бабочек? — спрашиваю я.

Она кивает.

— Влиндерс.

— Что?

Она смеется, ее глаза сверкают.

— Влиндерс! По-голландски это означает «бабочка». Так их называл мой отец.

— Понятно. Давай немного поколдуем? Ты можешь подозвать к себе этих… Влиндерс?

Она поджимает губы, обдумывая.

— Наверное…

— Тебя за это не будут оценивать, Кэт, — говорю я ей. — Это не тест.

— Похоже на тест, — говорит она себе под нос.

— Мне просто любопытно, вот и все.

— Тебе всегда любопытно, — возражает она. Но затем делает глубокий вдох и протягивает одну руку. Она закрывает глаза, сосредотачиваясь, и ее рот начинает беззвучно шевелиться.

Сначала ничего не происходит. У меня нет возможности разговаривать с животными, так что я не могу дать ей никаких наставлений или указаний, поэтому стою и наблюдаю.

Между ее бровями пролегает морщинка, когда она сосредотачивается сильнее, губы двигаются быстрее, и мне хочется сказать, чтобы она не сдавалась. Я чувствую в ней бешенную энергию.

И тогда это происходит. Одна за другой голубые бабочки летят от берега и начинают собираться в рой. Они натыкаются друг на друга, металлический блеск их крыльев отражается в слабом солнечном свете, а затем они начинают лететь к Кэт.

— Получается, — шепчу я, не в силах скрыть волнение в голосе.

Кэт открывает глаза и ахает, когда бабочки подлетают к ней и кружат вокруг ее головы. Она похожа на богиню или королеву с движущейся короной.

Затем они изящно садятся ей на голову, плечи, руки.

— Посмотри на себя, — говорю я с благоговением. — Королева бабочек.

— Влиндерс, — говорит она, затаив дыхание.

Да. Моя Влиндер.

Она радостно хихикает, кружась с раскинутыми руками, бабочки прилипли к ней.

Она действительно обладает огромной силой. Приходилось скрывать это, бояться показать, и наконец-то появился шанс вздохнуть.

Она могла бы стать очень могущественной.

Мы могли бы стать очень могущественными, если бы наша магия объединилась.

Тепло разливается по моим венам при этой мысли.

— Кэт, — говорю я, пока она шепчет бабочкам улететь. — Не хотела бы ты попрактиковаться со мной в неурочное время?

Ее голубые глаза удивленно встречаются с моими.

— В неурочное?

— Ритуал. Здесь, со мной, в темноте.

Наконец-то появился человек, с которым я хочу общаться.

Глава 12

Кэт

Когда я привязывала Подснежницу в стойло, дождь лил потоками, пока я мыла кобылу после нашей поездки. Я всегда считала себя ведьмой стихий, учитывая свою власть над огнем или ветром, но в последнее время начинаю думать, что умею оказывать непосредственное влияние на погоду. Во время моих поездок в школу и обратно дождя не было, он всегда лил незадолго до или после.

Тем не менее, мне приходится бежать от загона к дому, и к тому времени, как я добираюсь внутрь, промокаю насквозь.

— Боже мой, — говорит Фамке, когда я снимаю пальто. — Почти успела.

— Почти, — отвечаю я, оглядываясь по сторонам. В доме царит ощущение покоя, огонь ревет как в камине, так и в гостиной. — Мама вышла?

— Да, — говорит Фамке, направляясь обратно на кухню. — Она пошла к доктору Филдингу.

— С ней все в порядке? — спрашиваю я, быстро развязывая шнурки на ботинках.

— Она ничего не ела, но я ее заставила, — говорит Фамке скорее раздраженно, чем обеспокоенно, что является хорошим знаком. — Она совсем зачахнет, если не будет есть. Как будто моя еда невкусная.

— Твоя еда великолепна, Фамке, — говорю я ей. — Ты же знаешь, она не может прийти в себя с тех пор, как умер мой отец.

— Да, да, — говорит она со вздохом и дергает подбородком в мою сторону. — Может, твоей мамы здесь и нет, но я есть. Иди прими ванну, переоденься во что-нибудь чистое, а я приготовлю ужин.

Я делаю, как она говорит, долго принимаю горячую ванну и надеваю халат. Когда выхожу в гостиную, моя мама уже сидит у камина. Я не слышала, но знала, что она пришла. Дом будто напрягся, из него выкачали весь воздух.

— Катрина, — говорит она, сидя в кресле-качалке и указывая на кожаное кресло рядом с собой, в котором каждый вечер сидел мой отец.

Мое сердце сжимается при этой мысли.

Я сажусь рядом с ней, наслаждаясь теплом от камина. Осень в разгаре, ночи становятся холодными.

— Как дела? Фамке сказала, что ты ходила ко врачу?

— Это был просто осмотр, — пренебрежительно говорит она. — Расскажи о своем дне в школе. О единственном учителе, которого ты всегда помнишь.

Мои щеки вспыхивают, и я поворачиваюсь лицом к огню, надеясь, что смогу обвинить в этом пламя.

— Все было хорошо. На занятиях по мимикрии я научилась красть способности одного из моих одноклассников и использовать их.

Ее глаза расширяются, руки сжимаются на коленях.

— Правда?

— Только на мгновение. Его способностью была психометрия. Это когда прикасаешься к объектам и происходит видение. К сожалению, единственное, к чему я смогла прикоснуться, получив видение, был мой карандаш. Он сказал, что я позже потеряю его. И знаешь что? Так и случилось. До сих пор не знаю, где он.

— Опасно, — бормочет она, качая головой. — Помнить о таких вещах, — затем она тяжело выдыхает и одаривает меня теплой улыбкой. — Опасно, но… я очень горжусь тобой. Никогда не думала, что у тебя такой потенциал. Никогда об этом не мечтала. Никогда не думала, что ты можешь стать более великой ведьмой, чем я.

Думаю, это потому, что папа заставил меня скрывать.

— Я бы так не сказала. Нет ничего волшебного в знании, что я потеряю карандаш. Но у меня получится. Со временем.

— Еще как получится.

Я кашляю.

— Спасибо. Я хотела с тобой кое о чем поговорить. Крейн — профессор Крейн — попросил моей помощи в проведении ритуала на следующей неделе. Это должно состояться в полночь, в неурочное время. Хочу поинтересоваться, могу ли я ему помочь.

Ее карие глаза изучающе скользят по моему лицу.

— Что за ритуал?

Я почти говорю ей правду.

Он хочет связаться с женщиной. С мертвой учительницей, которая утонула в озере.

И хотя Крейн не говорил скрывать это, боюсь, я должна быть осторожна.

— Он хочет научиться летать, — говорю я.

— Летать? — она заливается смехом. — Это божественная сила. Очевидно, у него неправильное представление о ведьмах.

— Он говорит, что я могущественна и могу помочь. А я думаю, он одинок, — добавляю я. Это не было ложью. Я правда чувствую одиночество в Крейне, чего он сам, возможно, не замечает. Он вряд ли признается в этом, но я тоже одинока. Я знакома с чувством, когда тебя бросают на произвол судьбы.

Она пронзает меня взглядом.

— У вас с ним близкие отношения?

Я удивленно кашляю.

— С профессором? Нет!

— А ты хотела бы?

Мгновение я смотрю на нее. В последнее время мои щеки часто краснеют. Я отвожу взгляд на огонь.

— Мам…

— Нет, я серьезно. Будь Бром здесь, ты бы уже была замужем и родила ребенка, я уверена.

Его имя заставляет меня закрыть глаза. На этот раз я не хочу его слышать.

— Иметь влечение — это нормально, Катрина, — шепчет мама, наклоняясь ближе. — Для ведьмы тем более. Секс — это обмен силой. Энергией. Магией. Я хочу, чтобы ты исследовала все, что захочешь, и с кем захочешь. Ты достигла того возраста, мое дорогое дитя, для подобных вещей. Даже если это случится с твоим профессором.

Я открываю глаза и неловко ерзаю.

— Мы с профессором просто друзья.

— Но ты красивая, энергичная молодая ведьма, а он сильный, властный молодой мужчина.

— Откуда знаешь? — спрашиваю я, бросая на нее подозрительный взгляд. — Ты сказала, что никогда о нем не слышала.

— Будь иначе, ты бы хотела совершить с ним полуночный ритуал? — просто спрашивает она. — Я думаю, нет, — она на мгновение прикусывает губу в задумчивости. — Просто помни о чае.

Я хмурюсь.

— Чай?

— Чай, который я заставляла тебя пить в прошлом году. Когда ты занималась сексом с тем фермером. Джошуа Микс.

Я задыхаюсь, прижимая руку к груди, все мое тело вспыхивает.

— Ты знала об этом?

Она тихо смеется.

— Я не глупая, Катрина. Я знала. Знала. И была рада за тебя.

Святые небеса. Мне не нравится, к чему клонится этот разговор.

— Какой чай? — спрашиваю я, вспоминая, что она заваривала много чая в то время, но никогда не говорила, что в нем было.

— Просто попроси меня, и я сделаю. Не нужны нам случайные беременности.

Мое тело напрягается, как будто мне дали пощечину. Я не хотела беременеть. После ухода Брома я не думала о создании семьи. Но факт того, что она давала мне волшебный чай, чтобы я не забеременела, была…

— Это к лучшему, — говорит она решительным голосом. — Ты не согласна?

Она права. Она абсолютно права. Но я должна была сама сделать этот выбор.

— Итак, — продолжает она. — Будешь дальше злиться, или ты хотела попросить разрешения задержаться допоздна со своим профессором? Если второе, то ответ «да».

«А если первое?» — думаю я. И все же я удивлена, что она согласилась.

— А что насчет Матиаса? — спрашиваю я. — Он не может встречать меня так поздно. Хотя, не думаю, что ему нужно до сих пор сопровождать меня. И если ты так беспокоишься, профессор может меня проводить.

— Профессору не следует покидать территорию, — говорит мама. — Но ты права.

— Да? — удивленно смотрю на нее.

— Да, — она складывает руки на коленях, сжимая их так, словно хочет, чтобы они не дрожали. — Я освобожу Матиаса от обязанностей. Носи с собой фонарик, но думаю, теперь ты будешь в безопасности одна, — она опускает взгляд на свои руки. — Я больше не боюсь, что ты сбежишь.

Мгновение я смотрю на нее, не уверенная, что правильно расслышала.

— Ты думала, что я сбегу? Вот почему ты попросила Матиаса сопровождать меня?

Она избегает моего взгляда.

— Я слишком боялась потерять тебя, Катрина, и знаю, что ты не хотела ходить в школу. Я чувствовала, как твою душу тянет в другие места, чувствовала твои мечты. Ты хотела сбежать. Я не могла позволить этому случиться.

Я моргаю. Это слишком сложно осознать.

— Я могла бы сбежать в любое другое время. Единственное, что меня сдерживает, это ты, — тянусь и беру ее за руку. Она очень холодная, а кожа на ощупь как воск. — Я не хотела оставлять тебя, и не оставлю. И если хочешь, чтобы я перестала ходить в школу и осталась здесь с тобой, я согласна.

Но не хотела бы. Мысль о том, что я не буду посещать институт, что я больше не увижу Крейна или Пола, не буду бродить по территории и слушать, как студенты смеются и практикуются в магии, причиняет мне боль. Но я бы смирилась с этой болью, лишь бы маме стало лучше.

Я сглатываю комок в горле. На вкус это как чувство вины.

— Думаешь, поэтому тебе становится хуже? Потому что я ухожу?

Она качает головой.

— Нет. Не знаю, что со мной не так. Врач посоветовал избегать любых физических нагрузок. И побольше есть, но, конечно, у меня нет аппетита. Придется сберечь все свои силы, чтобы успеть в школу в полнолуние.

— Это через несколько дней. Я могу отвезти тебя.

— В этом нет необходимости, — говорит она. — Я могу ездить верхом. Честер знает дорогу. Я практически могу спать в седле, если захочу.

Сейчас твой шанс. Спроси ее. Спроси ее.

— Мам, — начинаю я осторожно, как будто приближаюсь к испуганной лошади. — Что ты делаешь в школе? В полнолуние?

Она перестает раскачиваться в кресле и непонимающе смотрит на меня.

— В смысле?

— Зачем ты туда ходишь? Для колдовства? Или ритуала?

Она мгновение смотрит на меня, и внезапно комната наполняется жужжанием, которое становится все громче и громче, как будто сотня цикад заперта здесь вместе с нами, хочу закрыть уши руками, и…

Все прекращается.

Мама улыбается мне.

— Мне нравится встречаться с твоими тетушками, а они не любят покидать кампус. Полнолуния — самый простой способ придерживаться расписания.

Сердце громко стучит, уши все еще привыкают к тишине. Холодный пот выступает на лбу.

— Ты выглядишь немного уставшей, дорогая. Приляг, — она указывает на диван. — Вздремни. Мы разбудим тебя как раз к ужину.

Я пытаюсь протестовать, сказать ей, что со мной все в порядке, но мои ноги сами двигаются, и я встаю и, шатаясь, добираюсь до дивана, ложусь. Быстро засыпаю.

***

Неделю спустя Крейн просит меня поговорить с ним после урока. Ученики не обращают на нас особого внимания. Они видят нас на ежедневных прогулках по школе. Вероятно, думают, что у меня с ним романтические отношения, и хотя это неправда, я не возражаю. Ведь так чувствую себя особенной, и не в том смысле, что «мои тети управляют школой», а в том, что такой уважаемый человек, как профессор Крейн, видит во мне то, чего больше никто не видит.

Я подхожу к его столу, дрожь пробегает у меня по спине. Он смотрит на меня, а я на него, и эта тайная связь возникает между нами, ведь мы точно знаем, что собираемся сделать.

Хотя на самом деле я не знаю, что мы собираемся делать. Он сказал лишь, что ему нужна помощь связаться с владычицей озера, учительницей, которую он заменил, которая сошла с ума и утопилась в озере. Он хотел еще немного времени, чтобы изучить заклинания и побольше узнать о ней, прежде чем мы проведем ритуал. Сегодня та самая ночь, но еще неизвестно, что нужно будет делать мне. Он просто сказал, что потребуется моя энергия.

И я — видимо просто обожаю выполнять его приказы — соглашаюсь.

— Итак, — говорю я ему, глядя на часы в комнате. — У нас есть несколько часов до наступления темноты.

— Да, — говорит он. — Может, поужинаем?

Я качаю головой.

— Не хотелось бы есть с тобой в столовой, — он выглядит таким комично ошеломленным, что я смеюсь. — Люди уже говорят о нас, — объясняю я.

— Неужели? — игриво спрашивает он, хватая свое пальто. — Что говорят?

— Наверное, что ты подлый учитель-соблазнитель, охотящийся за юными ученицами, в частности, за восхитительной Катриной Ван Тассел.

Он улыбается мне.

— Ты все правильно сказала, кроме имени. Она предпочитает «Кэт».

Я смеюсь, и в животе у меня щекочет, как будто взлетают влиндерс.

От этого мужчины у меня порхают бабочки внутри.

— Подлый соблазнитель. Звучит грозно.

— Ты грозный, — говорю я, когда мы выходим, и он закрывает кабинет. — Для всего сверхъестественного. Как думаешь, почему так много женщин глазеют на тебя?

На это он закатывает глаза, но затем замолкает, его мысли где-то далеко, как это часто бывает. Мы все равно направляемся в столовую. К счастью, садимся с Полом и несколькими его друзьями. Кажется, все они восхищаются профессором Крейном, поэтому не возражают против его присутствия. Я просто молчу и позволяю Крейну отвечать на множество вопросов, поедая жареную птицу и репу.

Я впервые здесь обедаю. Обычно я уже еду домой верхом. На самом деле, Подснежнице, вероятно, сейчас неспокойно в конюшне, и я беру на заметку навестить ее. Еда не такая вкусная, как у Фамке, но довольно сносно. И когда подают десерт из запеченных абрикосов в меду и рикотты, я странно чувствую себя как дома.

«Это то, чего мне не хватало», — думаю я, чувствуя острую боль в груди. Это чуждо и знакомо одновременно.

Очень жаль, что мама никогда не позволит мне жить в кампусе. Она была так упряма, чтобы ее сестры не забрали меня. На самом деле, с начала учебы я даже не видела своих тетушек. Ни Леона, ни Ана никогда не приходили на мои занятия, чтобы проверить, как я. Я видела только Сестру Софи и Сестру Маргарет, но обе они относятся ко мне с каким-то тихим презрением. И они часто насмехаюсь над моей мамой, что сбивает с толку, зачем она их навещает. Может, они и не связаны с нами кровными узами, но они все еще часть одного ковена.

Думаю, она нуждается в них гораздо больше, чем они в ней.

Просто хочется узнать, для чего они ей на самом деле нужны.

Глава 13

Кэт

Когда ужин заканчивается, мой желудок полон, а на душе радостно от компании и разговоров, Крейн отправляется в общежитие факультета за припасами, а я иду проведать Подснежницу.

— Привет, дорогая, — говорю я своей кобыле, но сегодня она кажется особенно встревоженной. — Я знаю, мне жаль. Мы скоро уйдем, — говорю ей, проводя пальцами по ее шее.

— Ты все еще здесь.

Я подпрыгиваю от испуга и оборачиваюсь, увидев, что конюх держит фонарь и смотрит на меня.

— Да, — отвечаю я, пытаясь отдышаться. — Задержусь сегодня. Не беспокойся о ней. Я позже заберу ее.

— Тебе не следует быть здесь после наступления темноты, — категорично говорит мальчик. Он смотрит на меня не мигая, и его глаза кажутся особенно черными.

Я нервно сглатываю.

— Все в порядке. Я не буду одна.

— Здесь ты никогда не бываешь одна. Они больше не позволят тебе остаться одной.

Затем он поворачивается и уходит, растворяясь в ночи.

Я смотрю на Подснежницу, мое сердце бешено колотится.

— Боже. Наверное, у него был тяжелый день.

Я задаюсь вопросом, живет ли этот мальчик здесь. Кто его мать, если в кампусе не должно быть семей? Кто заботится о нем? Ковен?

— Кэт? — я слышу голос Крейна, доносящийся из темноты.

Целую свою лошадь в нос, а затем иду к огоньку, который приближается ко мне.

— Мимо тебя проходил маленький мальчик? — спрашиваю я его.

— Нет, — говорит он, оглядываясь по сторонам. Я никогда раньше не видела профессора Крейна в темноте. В свете керосиновой лампы его скулы становятся отчетливыми. Его голова похожа на череп. Это придает ему ту потусторонность, которую я раньше не замечала.

Этот человек — ведьмак.

Маг.

И он хочет, чтобы я творила магию вместе с ним.

— Кто это был? — спрашивает он, и я осознаю, что пристально смотрю, как его волосы сливаются с тенями, и какими темными выглядят его притягательные глаза.

— Конюх, — отвечаю я. Вдалеке большинство зданий погружены в темноту, свет исходит только из общежитий и столовой, где, я уверена, несколько человек все еще едят. Нет никаких признаков другого фонаря, как будто мальчик растворился в воздухе.

Возможно, он тоже владеет магией теней.

— Конюх, — размышляет Крейн. — Никогда его не замечал.

— Он не живет в мужском крыле общежития?

Он качает головой.

— Нет. Возможно, он ездит в город, как и ты. Или, может быть, живет в соборе с твоими тетушками.

Только сейчас я замечаю, что в одной руке он держит что-то похожее на черный галстук.

— Что это?

Уголок его рта приподнимается.

— Увидишь, — он протягивает мне руку. — Пойдем к озеру.

У меня все внутри переворачивается. От волнения или от чего-то еще, не знаю. Возможно, от всего. Два мага вместе уходят в темноту.

Я беру его под руку, и мы идем по тропинке, пока не достигаем главной, которая ведет нас ближе к берегу озера. Воздух прохладный, и я рада, что надела теплое платье и перчатки. Но в то же время здесь тихо, звук наших шагов прерывается лишь редким и тихим уханьем совы.

Мы стоим у подножия озера, вода такая же черная, как и все остальное. Сейчас оно выглядит больше, кажется бесконечным. Туман держится близко к поверхности, но наверху небо чистое. Я задерживаю дыхание, когда все звезды становятся видны, будто облака раздвинулись, как занавес.

— Не думаю, что когда-либо видела здесь такое чистое небо, — тихо говорю я, вытягивая шею и глядя вверх. Все созвездия рассыпались, как будто кто-то подбросил бриллианты в воздух, и они там застряли.

Его ладонь касается моей, он отпускает мою руку, пальцем хватаясь за мой мизинец.

— Я думаю, это ты осветила звезды, — бормочет он.

Затем его пальцы начинают двигаться вверх по тыльной стороне моей ладони, касаясь края перчатки.

— Можно сниму? — тихо спрашивает он.

Я сглатываю.

— Перчатку?

— Я хочу поделиться видением, — говорит он. — Чтобы ты знала, что мы ищем.

Мой пульс стучит где-то в горле, и я слегка поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него. В его глазах усердие, как у настоящего учителя.

— Ты пообещаешь не забирать мою энергию?

Его лицо расплывается в медленной улыбке, демонстрируя идеальные зубы. Тем не менее, при таком освещении и с резкими чертами его лица, я вздрагиваю.

— Только в этот раз, — мягко говорит он. — Мне нравится отдавать, но я также люблю побыть эгоистом.

Судя по хриплости в его голосе, у меня такое чувство, что мы говорим не об одном и том же.

— Я не хочу, чтобы ты пытался прочитать мои…

— Не буду, — уверяет он, его пальцы сжимают край перчатки.

Затем, одним быстрым движением, он снимает ее, обнажая мою кожу, и от холода бегут мурашки.

Он быстро обхватывает мою руку своей, пуская энергию. Я чувствую это, вижу белое свечение, напоминающее молнию, поднимающееся по моей руке.

Внезапно чернота озера исчезает, и я оказываюсь в темной комнате общежития. Сажусь, слышу женский смех и плач, и она зовет: «Икабод». Слышу стук за дверью. Хватаю подсвечник. Мне страшно и любопытно одновременно. Стою в темном холле, свеча мерцает. На полу тянется кровавый след. Тело. Обмякшие серые ноги волочатся за угол. Я иду следом.

Вспышки быстро вспыхивают и исчезают, а потом я снова оказываюсь перед озером и смотрю на встревоженное лицо Крейна, его рука обнимает меня за талию, как будто я вот-вот упаду в обморок.

— Ты в порядке? — спрашивает он, всматриваясь в мои глаза.

Я хватаю ртом воздух и киваю.

— Да. Кажется, да.

Он отпускает мою талию, и я жалею, что он не обнял меня.

— Что ты видела?

— Все, о чем ты говорил, — бормочу я, пытаясь отдышаться. — Я видела это твоими глазами. У меня были твои воспоминания. Крики в ночи, тело, все это.

Он хмурится, в его глазах появляется резкость.

— И все?

— Да, — заверяю я его. Хотя мне интересно, что он скрывает. Чем больше времени я провожу с ним, тем больше уверена, что у него много скелетов в шкафу.

— Хорошо, — говорит он. Затем отступает назад, ставит фонарь на землю и держит галстук перед собой обеими руками. — Нужно завязать тебе глаза.

— Что? — восклицаю я в ужасе.

— Я буду использовать тебя как сосуд.

— Сосуд?! — становится все хуже и хуже.

— Возможно, ты будешь одержима, но только на минуту или две, ровно столько, чтобы я мог задать вопросы Вивьен Генри, — он говорит так просто, как будто о погоде.

— Ты не будешь завязывать мне глаза и использовать как сосуд, открыв мою душу какой-то сумасшедшей учительнице.

Он наклоняется.

— Но что, если она не была сумасшедшей? — его глаза безумны, в них пляшет огонек.

— Кажется, это ты сумасшедший.

— Она охотится за мной, — объясняет он. — Моя энергия теперь в тебе. Здесь она умерла. Она придет к тебе.

— Зачем повязка?

— Потому что тебе нужно быть полностью отрезанной от мира, — он делает паузу. — И я надеялся, что ты сможешь залезть в озеро.

— Профессор Крейн, — рявкаю я на него, упирая руки в бока. — Я не пойду в это чертово озеро в одежде.

— Тогда разденься, — говорит он с кривой усмешкой, в его глазах вспыхивает похоть, от которой мне становится жарко и кружится голова.

— Нет! — вскрикиваю я, тряся головой. — Ты так сильно этого хочешь? Тогда сам иди в озеро. Или, что еще лучше, сегодня ночью, когда она будет в коридоре, выйди и спроси ее.

Он пристально смотрит на меня сверху вниз.

— Мне нравится все делать на своих условиях. Я хочу все контролировать, — затем он снова одаривает меня своей кривой улыбкой. — Давай, Кэт. Будь хорошей ведьмочкой ради меня.

Я ненавижу, что его слова меня манят.

Будь хорошей ведьмочкой ради меня. Откуда он знает, что похвала — мое слабое место?

— Я поставлю тебе пятерку, — дразнит он, его голос хриплый и глубокий. — Ты с отличием пройдешь все мои контрольные.

Это заманчиво.

— Я хочу добиваться пятерок сама, — вызывающе говорю я. Затем вздыхаю. — Но сделаю это для тебя, — протягиваю руку, забираю галстук у него из рук и подношу его к глазам. — Я буду хорошей ведьмочкой.

— Да, будешь, — бормочет он. Я чувствую, как он двигается вокруг меня, берет концы галстука и завязывает узел на затылке.

Затем наклоняется и берет мою руку в свою, и когда я пытаюсь вырвать ее из хватки, он говорит:

— Не надо. Я не пытаюсь ничего с тобой сделать. Просто прикоснусь к тебе.

Внутри меня разливается тепло, и я слегка расслабляюсь. Его пальцы переплетаются с моими, и он удерживает меня, словно доказывая, что может сделать это без каких-либо уступок.

— Ты контролируешь это? — спрашиваю я, слегка пошатываясь, не понимаю, на чем мне сосредоточиться. — Обмен энергией, когда касаешься чьей-то кожи?

— Да, — тихо говорит он, сжимая мою руку. — Иначе бы весь день ходил в перчатках, лишь бы никого не трахнуть, — мое тело напрягается. Подкашиваются колени. — Господи, что я сказал?

Последнее слово он произносит шепотом близко к моему лицу, так близко, что я чувствую его дыхание на своей щеке. Я тяжело сглатываю, мои соски твердеют под корсетом.

— Мне неприятно это говорить, Крейн, — с трудом выдавливаю я. — Но ты отвлекаешься.

— М-м-м? — говорит он, отпускает мою руку и отступает назад. — Ты права. Я отвлекаюсь. Полагаю, от старых привычек трудно избавиться.

— Завязывать девушкам глаза — это старая привычка?

Он издает удивленное хмыканье.

— Давай начнем ритуал?

Он подходит ко мне сзади и кладет руки на плечи, его рот опускается к моему затылку. Он вдыхает.

— Я поддержу тебя сзади, чтобы ты сохраняла равновесие. Не знаю, что будет, если войдет Вивьен, но ты можешь быть дезориентирована.

Господи, меня тошнит.

— Пожалуйста, скажи, что ты делал это раньше.

— Не делал, — признается он, и я дрожу от его дыхания.

— Может, тебе следует попрактиковаться на ком-то другом?

— Больше ни у кого нет такого потенциала, как у тебя, Кэт. Это и есть практика. Я вообще не думаю, что Вивьен появится. Но мы подождем до Самайна, когда завеса станет самой тонкой. Тогда мы сможем вызвать ее на собственных условиях.

— О чем ты вообще хочешь ее спросить?

Проходит мгновение. Я чувствую его дыхание на своих волосах. Мне хочется прижаться к нему.

— Я хочу знать правду.

— Но я видела то же, что и ты. Ты видел какие-нибудь фотографии Вивьен? Откуда ты знаешь, что тело в холле — это она и пытается с тобой связаться? Призраки иногда просто пугают людей, нет?

— И сколько призраков ты видела?

— Ни одного, — признаю я. — Если не считать твоих видений.

— Это не считается, — говорит он. — Теперь закрой глаза…

— У меня повязка на глазах, — напоминаю ему.

— Закрой глаза, — раздраженно говорит он. — И представь, что ты в черной пустоте. В пустотах, промежутках между завесами, через которые проходит много людей.

Я вижу место, где была в тот раз, когда он пытался прочитать мои воспоминания, место, где я остановила его и убежала.

— Вижу, — шепчу я.

— Теперь подумай о любимых людях, которые ушли. Подумай о своем отце. Эти чувства приведут его к тебе.

— Я могу таким образом позвать отца? — говорю я, волнение переполняет меня. Мне нужно задать ему так много вопросов. Забыть о Вивьен Генри, ведь я хочу знать настоящую причину, по которой он заставил меня скрывать магию. Я хочу сказать, что люблю его. Хочу, чтобы он вернулся.

— Не знаю, — говорит Крейн, его пальцы крепко сжимают мои плечи. — Посмотрим. Для этого и нужна практика.

Я проецирую себя в это пространство. Думаю о своем отце, о том, что увижу его снова. Думаю о том, как тянусь к нему, хватаю его и притягиваю в объятия. О долгих ночах, проведенных у камина, о том, как он читал мне книгу.

Но как бы я ни старалась, его нет.

И тогда я пытаюсь думать о Броме. Не знаю, жив Бром или мертв, но если мертв, хочу увидеть его снова. Хочу спросить, почему он ушел. Хочу знать, думал ли он когда-нибудь обо мне. Хочу знать, что с ним случилось.

Я представляю его в ту последнюю ночь, когда его видела. Его лицо в лунном свете. Каким встревоженным он был. Каким красивым. Как приятно было ощущать его руки на своем теле, сколько боли он причинил, и как эта боль стала горько-сладкой. Как это изменило меня навсегда. Сколько силы я почерпнула из нас, из нашего союза. Как сильно я жаждала этой связи снова.

«Если ты где-то там, Бром, позволь мне найти тебя. Позволь мне найти тебя, пожалуйста».

Крейн крепче сжимает мои плечи.

— Что ты делаешь? — шепчет он.

Но я не могу ответить. Я повторяю эти слова и думаю о Броме и надеюсь, что приду к нему. Даже если он все еще жив, возможно, смогу достучаться до него таким образом.

«Вернись ко мне домой, Бром», — думаю я.

— Кэт, — шипит Крейн. — Что ты делаешь? Что ты видишь? Разве ты не чувствуешь?

Мне требуется мгновение осмыслить то, что говорит Крейн. Осознать, что за этой пустотой есть реальный мир.

Но потом я тоже это чувствую.

Темную, зловещую силу, просачивающуюся в пустоту. Медленно, очень медленно, приближается стук копыт, который становится все громче и громче. Ближе, ближе.

И вот появляется. Черный конь скачет через пустоту, на его спине всадник без головы. Вокруг пахнет разложением и серой, и он приближается ко мне, принося с собой мир зла. Мир, где души пойманы в ловушку и кричат о смерти.

Конь скачет прямо на меня, и хотя у всадника нет головы, я чувствую его взгляд. Я чувствую, как он заглядывает в мое сердце и душу.

Оно что-то ищет.

Кого-то.

Но не меня.

Затем резко разворачивается, встает на дыбы и скачет прочь, исчезая в темноте.

И я падаю в объятия Крейна, который срывает повязку с моего лица, кладет на холодную землю, касаясь моей щеки.

— Кэт! Кэт, Катрина, Кэт!

Мои глаза распахиваются, и я смотрю на страдальческое лицо Крейна.

— Я не знаю, что произошло, — удается сказать. По какой-то причине мне больно говорить.

Он обнимает меня за плечи и помогает сесть, присаживаясь рядом на корточки.

— Что ты видела?

Я пытаюсь вспомнить.

— Не знаю. Что-то большое и… плохое. Очень плохое. Это было зло.

Меня пробирает сильная дрожь.

— Я знал это! Я чувствовал, — говорит Крейн быстро, в его глазах волнение, как у сумасшедшего ученого.

«Как у сумасшедшего мага», — думаю я.

— Я почувствовал это, и знал, что его тянет к тебе. Что было? Оно тебя задело, коснулось? — Крейн проводит рукой по моей щеке. Она такая теплая, что я на мгновение закрываю глаза, пока он не убирает руку.

— Оно просто смотрело. Я даже не могу сказать, как выглядело, но оно смотрело на меня, прямо внутрь. В душу. Посмотрело и двинулось дальше.

— Ты не чувствуешь остаток его энергии… где-то внутри?

Я качаю головой, хотя она просто раскалывается.

— Нет. Нет, оно ушло. Разве ты не чувствуешь?

Он на мгновение оглядывается вокруг, на звезды, на темное озеро и кивает.

— Да. Все исчезло. Ну давай же. Поднимем тебя и отвезем домой.

— Домой? — спрашиваю я, когда он поднимает меня на ноги.

— Угу, — говорит он, убирая прядь волос с моего лица. — Я с тобой.

Глава 14

Крейн

Я ожидал, что Кэт будет протестовать, когда сказал, что еду с ней в Сонную Лощину. Но, к моему удивлению, она не только одобрила эту идею, но и настояла на том, чтобы я не просто шел рядом с ней, но и ехал с ней на ее лошади.

Хороший джентльмен сказал бы, что предпочел бы пройтись пешком, чтобы сохранить дистанцию.

Но я не хороший джентльмен.

По правде говоря, вообще не джентльмен.

Я девиант.

И она тоже это знает. И все же пригласила меня сесть с ней так близко, как никогда раньше. Как только мы вернулись с озера и забрали ее лошадь, я запрыгнул на спину Подснежницы и потянул Кэт к себе.

— Удобно? — спрашиваю ее.

Я сижу в седле, а она практически у меня на коленях, ее зад прижимается к моему члену, который болезненно напряжен. Я знаю, она это чувствует — я высокий мужчина, и мой член не менее впечатляющий, — но не возражает. Тем не менее, я не хочу ставить ее в неловкое положение. — Если нет, могу спешиться.

— Нет, все в порядке, — говорит она, слегка покачивая головой. Ее голос тихий и деликатный, но в нем есть что-то еще. Грубость. Что-то плотское, от чего у меня кровь стынет в жилах.

Возможно ли, что она не только чувствует мое возбуждение, но и наслаждается этим?

Я пытаюсь настроиться на другой лад, но невозможно не возбудиться, когда она так близко и после всего произошедшего.

— Ты уверена, что тебе удобно?

— Да, — тихо говорит она. Прислоняется ко мне спиной и крепче сжимает поводья, пока Подснежница бредет по тропинке прочь от конюшни. Я слегка наклоняюсь вперед и кладу свои руки поверх ее, задерживая их, прежде чем убрать в сторону и взять бразды правления в свои руки.

— Мне нравится все контролировать, помнишь? — шепчу я ей на ухо.

От нее божественно пахнет. Орхидеями и сексом. Уверен, она даже не подозревает, что я улавливаю это, но когда она была в трансе, ее тело находилось в состоянии возбуждения. У меня не сверхъестественные чувства, но такое ощущение, что когда я был у нее в голове, то связал наши тела воедино. Я чувствую ее запах, чувствую тепло, исходящее от ее тела. Я понял, что за завесой она искала не своего отца, а другого. Того, кто ее возбуждал.

Я хочу выяснить, кого именно она искала.

И заставить забыть о нем.

— Тебе не нужно напоминать, — говорит она, ее голос немного задыхается.

Я прижимаюсь носом к ее затылку.

— Ты уверена?

Ее дыхание слегка прерывается, и я улыбаюсь. Мне нравится вот так играть с ней в эти игры, притворяться, что энергия, которая появляется, когда мы вместе, не способна превратиться во что-то мощное. Я помню темноту, которую видел в ее голове, похоть и возбуждение. И хочу, чтобы это поглотило нас обоих. Буду притворяться хорошим учителем так долго, пока она не проявит желания поиграть. Я хочу быть ее учителем в других отношениях.

Я веду Подснежницу по тропинке к воротам, и с каждым мгновением, когда мы приближаемся к ним, побаиваюсь, что может случиться, когда мы пройдем через них.

Что, если я ее сразу забуду? Что, если вся моя память исчезнет, не только о магии, которой я научился в этой школе, но и о сегодняшнем ритуале, и Вивьен Генри, и о чувствах к Кэт?

Что, если какой-нибудь барьер не позволит мне покинуть школу? Есть ли невидимая сила, которая удержит меня и позволит вернуться домой только ей?

Я не хочу уходить обратно. Не хочу отпускать ее.

— О ком ты думала там? — спрашиваю я ее.

— Э-э, а что? — ее тело напрягается, прижимаясь ко мне, что, в свою очередь, заставляет мой член становиться крепче.

— Потому что я ревную, — признаюсь я, понизив голос. — Я знаю, ты думала о том, с кем переспала. О ком-то, кто прикасался к тебе, довел до оргазма, — шепчу последнее слово.

Она громко сглатывает, ерзает. Трется о мой член, отчего я с шипением выдыхаю, мои глаза на мгновение закрываются, и я снимаю одну руку с поводьев и дотягиваюсь до того места, где юбки ее платья собраны в кучу спереди седла.

— Беспокоишься? — я шепчу ей в волосы. — Зная, что это меня заводит? Зная, что я хочу сделать это с тобой? — провожу губами по мочке ее уха, и она вздрагивает. — Ты бы хотела этого?

Она издает умоляющее «да», такое слабое, что я едва слышу. Но я знаю, что ее тело тоже хочет этого. Оно напряженное и податливое одновременно.

Я скольжу рукой под слои ее платья, по ее панталонам, вверх по бедру, пока не натыкаюсь на то место, где ткань расходится, отделанная кружевом.

— Ты можешь сказать мне остановиться, — бормочу я, мои пальцы в нескольких дюймах от ее обнаженной кожи. Жар, исходящий от нее, подобен адскому пламени.

— Не буду, — говорит она, откидываясь назад, и я прижимаюсь ртом к ее шее, целуя и посасывая кожу, наслаждаясь вкусом. Она стонет, и когда я провожу указательным пальцем по тому месту, где она такая гладкая и теплая, ее стон становится глубже, грудь поднимается и опускается от тяжелого дыхания. — Боже, пожалуйста.

Я стону, мой член уже молит об освобождении. Просто услышав эти слова, я готов кончить в штаны.

— Обожаю, когда меня сравнивают с богом, — говорю я, покусывая мочку ее уха. — Отдай контроль. Позволь моей силе слиться с твоей, — я провожу пальцем дальше по ее влажности, погружая палец внутрь нее.

Она издает сдавленный крик, звук, который я столько мечтал услышать из ее уст. Последние три недели я наблюдал за ней и задавался вопросом, как это будет звучать. Она сжимает мой палец, как тиски.

— Да, — шиплю я ей на ухо. — Позволь мне управлять тобой. Позволь научить тебя, моя влиндер. Позволь освободить тебя, чтобы ты летала.

Позволь заставить тебя забыть о существовании другого мужчины.

Я погружаю в нее еще один палец, пока лошадь направляется к воротам. Ощущение, что я мчусь наперегонки со временем, и ничего из этого не вспомню, когда перейду границу. Я хочу запомнить это ощущение и ее стоны.

— Ты позволишь мне довести тебя до оргазма? — шепчу я, когда она начинает извиваться под моей рукой.

— Да, — говорит она дрожащим голосом.

— Оседлай мои пальцы, а не лошадь, — говорю я ей и начинаю водить пальцами туда-сюда, пока она извивается подо мной.

Мы уже у ворот. Они медленно открываются, словно провожая нас в ночь. Я хочу запомнить.

Я хочу запомнить это волшебство.

Эту силу.

Провожу большим пальцем по ее влажному, набухшему клитору, и тут она вскрикивает вместе с паром дыхания и эхом отдается в ночном небе.

— О боже! О боже мой!

Она стонет так громко, что звук разносится по всему озеру, и я уверен, что кто-то в общежитии сейчас выглядывает из своих окон, гадая, кто чем занимается. Но мы в темноте, и никто нас не видит, и даже если видят, мне все равно.

Ее тело содрогается в судорогах, и энергия, которая проходит через нее и передается мне, не похожа ни на что, что я чувствовал раньше. Я не заглядываю в ее разум, я не вижу ее воспоминаний, но чувствую каждый дюйм ее тела, словно ток бежит от нее ко мне, соединяя нас. Сила и предназначение.

Раньше я чувствовал такую связь только с одним человеком, и у меня никогда не было возможности исследовать это глубже. Но с Кэт я все чувствую.

Господи, я все чувствую.

Она извивается, трется о седло и мой член, и мне трудно не кончить самому. Я ничего так не хочу, как подтолкнуть ее вперед, чтобы она прижалась к гриве лошади, задрать ей юбки, и засунуть в нее свой член так глубоко, как только смогу. Она уже мокрая, приняла бы меня сразу.

Но прежде чем я успеваю что-либо сделать, мы въезжаем в ворота, сквозь струю холодного воздуха, от которого давление в моей голове нарастает, пока не кажется, что она вот-вот лопнет. Такое чувство, будто меня окатили ледяной водой, и это резко убивает все мои желания трахнуть ее здесь и сейчас.

— Черт, — ворчу я, сжимая в кулаке юбку ее платья. — Что это было?

— Я думаю, это были стражи, — говорит Кэт тихим, напряженным голосом, все еще задыхаясь. — Полагаю, ты забудешь все, что сейчас произошло?

Я напрягаюсь, пока лошадь идет дальше, давление в ушах ослабевает, потом вовсе проходит. Я пытаюсь удержать воспоминание о том, как она кончила мне на руку за несколько мгновений до этого: ее стоны, ее влажность на моих пальцах, и как она позволила мне завязать ей глаза у озера, ее доверие.

И…

Ничего не происходит.

Я чувствую себя так же, как и раньше.

Я ничего не забыл.

— Я все помню, — говорю ей, касаясь губами ее затылка. — Я помню тихие, дикие звуки, которые ты издавала, кончая. Помню, как чувствовал себя богом, будь то мои пальцы внутри тебя или как ты на уроке смотрела на меня своими голодными глазами. Хорошая, сладкая ведьмочка.

Я не могу ясно видеть ее лицо, но знаю, что ее щеки горят.

— Ты помнишь, — тихо размышляет она. — И я помню тебя. Мы помним друг друга, независимо от того, что ковен защищает школу. Что это значит? Почему мы?

Она пытается повернуться ко мне лицом, но я бросаю поводья и тянусь к ее лицу, поворачивая к себе, целуя. Она такая сладкая и горячая, ее губы и язык на вкус как рай.

— Я хочу тебя, — шепчу ей в губы. — Хочу кончить в тебя.

Я хочу знать, что будет, когда наша энергия взорвется.

Она отрывается от поцелуя и оглядывается, снова тяжело дыша. Огни школы отошли на задний план, и хотя мы не взяли с собой фонари, мои глаза уже привыкли, чтобы разглядеть темную тропу впереди, прорезающую лес. Лошадь видит лучше. Мы здесь одни, и хотя я не помню, сколько ехать до Сонной Лощины, знаю, что времени нам хватит.

Я провожу губами по ее шее, понимая, что, возможно, проявляю излишнюю настойчивость, несмотря на то, что мы сейчас сделали.

— Я сделаю все, что ты захочешь.

Она удивленно выдыхает.

— Да? ты же говорил, что хочешь все контролировать?

— Я контролирую все, что хочешь ты, — говорю ей. — Этим и доставлю тебе удовольствие.

— М-м-м, — размышляет она, прижимаясь ко мне. — Знаешь, у тебя неплохо получается отвлечь.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.

— Ритуал, — объясняет она, понизив голос. — Я была в ужасе, и все же, ты быстро смог стереть этот ужас из моего сознания. Мое тело быстро восстановилось под твоими прикосновениями. Это часть твоей магии?

Я усмехаюсь.

— Это не волшебство, Кэт. Ужас усиливает наши эмоции. Наши чувства. Наши сердца бьются, как колибри, и всей этой энергии нужно куда-то деваться. Секс — идеальное место для выплеска энергии. Ужас только делает все божественным. Усиливает.

— Ты привык доводить девушек до оргазма после того, как они испугаются? Ты привык пугать их?

— Иногда, — признаю я. — Мужчин тоже.

Я задерживаю дыхание и жду. Ведьмы, в целом, непредубеждённые, когда речь заходит о различных формах сексуальности. Мне нравится спать как с мужчинами, так и с женщинами. Но Кэт родом из маленького городка и воспитывалась не совсем как ведьма. Возможно, она не так лояльна. Я даже сам не знал о своих сексуальных предпочтениях, пока не переехал в Сан-Франциско. По иронии судьбы, до тех пор, пока не женился.

— О, — тихо говорит она.

— Тебе это пугает? — спрашиваю я, мои челюсти сжимаются, я готов к отказу.

Она сглатывает и качает головой.

— Вовсе нет. Я просто никогда…

— Никогда не была с женщиной? Никогда не знала мужчину, который был с мужчинами?

— Никогда с обоими, — говорит она. — Но ничего страшного, — она бросает на меня взгляд через плечо, ее глаза блестят даже в темноте. — С тобой я чувствую себя защищенной.

— Ты не всегда будешь защищена, — говорю я ей. — Однажды ты переедешь куда-нибудь подальше от Сонной Лощины.

Наступает минута молчания. Из леса доносится уханье совы.

— Ты бы поехал со мной? — спрашивает она. Ее голос такой нежный и застенчивый, что меня пронзает боль и невыносимое желание защитить ее.

— Мне бы этого хотелось, — искренне говорю я. — Куда бы ты хотела поехать?

— Куда угодно, — говорит она, ее плечи расслабляются. — Может, в Нью-Йорк, — я напрягаюсь. Она быстро добавляет: — Но я знаю, что ты оттуда родом. Так что, может быть, в другой раз, — она делает паузу. — У тебя плохие воспоминания о Нью-Йорке? Ты поэтому приехал сюда?

Я тяжело вздыхаю, прошлое временами подкрадывается слишком близко.

— Нет. Все было как в тумане от опиума. Сводил конца с концами. Мне следовало работать, но я этого не делал. Просто хотел все забыть. Хотел быть кем-то другим.

— Ты разбил там хоть одно сердце?

Я хихикаю.

— Нет. Нет, но мое сердце почти разбили.

— Правда? — у нее такой удивленный голос. — Мужчина или женщина?

— Разве это имеет значение?

— Извини. Мне просто было любопытно.

Я кладу подбородок ей на плечо, обнимая сзади.

— Знаю. Любопытство — путь к моему сердцу. И это был мужчина. Бедная, разбитая душа, убегающая от чего-то. Его преследовали, он был болен, а я хотел его спасти. В конце концов, я тоже бежал.

От себя.

— Ты пытался прочитать его воспоминания? — спрашивает она.

Я неловко сглатываю, чувствуя стыд.

— Да. Пытался. Мне хотелось знать, что с ним случилось, от чего он бежал. Но мы были вместе всего пару недель, и я испытал то же самое, что и с тобой.

— В смысле?

— Он заблокировал меня. Я не мог прочитать его мысли. Только ощущал его эмоции. Я не настаивал. Не говорил с ним об этом и не знал, осознавал ли он, что закрывает от меня свой разум. Затем, однажды, он исчез. Пустился в бега. Я до сих пор не знаю, что заставило его сбежать — мои действия, или за ним правда охотились.

При этих словах она замолкает, что-то обдумывая.

— Звучит ужасно, — в конце концов говорит она. — Знать, что за человеком охотятся.

— Так и было. Но что я говорил о том, что ужас ведет к сексу?

— К магии.

Это привело к магии. У меня создалась магия с этим мужчиной. Он был таким диким и непредсказуемым, скрывал каждую эмоцию. Похож на меня, но я всегда пытался убежать, спрятаться, похоронить под слоями отчужденности. Он сталкивался с этими чувствами. Принимал всем сердцем. Он был чертовски неряшливым во всех аспектах своей жизни.

И ему нравилось, когда я властвовал над ним. Он был высоким, хотя и не таким, как я, но мускулистым. Он был сложен как бык, такой сильный и иногда опасный, и все же позволял мне доминировать над своим телом. Этот мужчина сосал мой член так, как никто другой раньше.

Но я не зацикливаюсь на этом. Он ушел.

Я двигаюсь дальше.

— Как его звали? — спрашивает она.

— Эйб, — говорю я ей. — Фамилию не называл.

— Откуда он…

— Тс-с-с, — говорю я, обрывая ее.

Вдалеке слышится стук копыт.

— Ты слышишь? — шепчу я, на всякий случай отводя Подснежницу в сторону от тропы. Кусты ежевики тянутся и царапают наши руки, дергают за платье Кэт.

— Что ты делаешь? — шепчет она, когда мы ныряем под ветку.

— Я слышу лошадь, — говорю я, когда звук становится быстрее, громче. — Быстро приближается. Я думаю, они на тропе, но… — я поворачиваю голову назад, видя только темноту, затем снова смотрю вперед. — Не могу понять, откуда.

Она издает тихий вздох.

— Думаешь, они преследуют тебя? Из-за побега?

— Это не тюрьма, Кэт, — говорю я ей, но, несмотря на это, не чувствую такой уверенности. Может, это одна из Сестер хочет схватить меня и затащить обратно в школу? Я не пойду, что бы они ни делали. Если придется ударить старую ведьму по лицу, так тому и быть.

— У тебя могут быть неприятности из-за того, что ты сделал со мной, — отмечает она. — Может быть, они видели или слышали.

— Что я с тобой сделал? Придется напомнить им, что ты была добровольным участником.

— Возможно, им это не важно, — говорит она, и стук копыт теперь ближе.

Она открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но я прижимаю ладонь к ее губам, чтобы она замолчала, а затем останавливаю Подснежницу. К счастью, лошадь не издает ни звука, но ее белая шерсть будет заметна в темноте леса.

Я думаю о том, чтобы, возможно, отвести лошадь в чащу и скрыться из виду, и, возможно, всадник проедет мимо, не заметив нас. Также есть шанс, что за нами вообще никто не гонится, но…

— Икабод! — вскрикивает Кэт. Она в ужасе смотрит через мое плечо, и я быстро оборачиваюсь, увидев большую черную лошадь всего в нескольких футах от себя, скачущую к нам на полной скорости. От животного поднимается пар, а верхом на гигантской лошади сидит такой же гигантский мужчина, одетый во все черное, с топором.

У него нет головы.

У него нет гребаной головы.

Это прямо как мое видение на картах Таро. Это я видел.

И точно так же, как в том видении, я знаю, что произойдет дальше. Подснежница встанет на дыбы, я упаду, а этот всадник без головы достанет топор и снесет мне голову.

Вот так я и умру.

— Нет! — Кэт кричит на всадника, когда тот приближается к нам, черное порождение смерти в ночи, созданное из костей страха, и он заносит свой топор в воздух.

Я прикрываю Кэт своим телом, защищая ее от удара, когда Подснежница разворачивается и встает на дыбы. Отчаянно пытаюсь удержать нас обоих на лошади, одновременно пытаясь уберечь Кэт от вреда, и как раз в тот момент, когда я почти соскальзываю, копыта Подснежницы снова касаются земли.

Поднимаю взгляд, готовый почувствовать прикосновение лезвия к своей шее, но вижу, как большая черная лошадь фыркает на меня, а человек хоть и без головы, но создается ощущение, как он смотрит на меня.

Затем он лягает свою лошадь, та разворачивается и пускается галопом вниз по тропе в сторону Сонной Лощины.

Я выпрямляюсь, и Катрина поднимает голову, наблюдая, как всадник исчезает в ночи.

— Он едет в город! — кричит она, оглядываясь на меня через плечо. — Надо предупредить мою маму!

Глава 15

Кэт

Как быстро все превратилось из сна в кошмар. Только что пальцы профессора Крейна доставляли мне удовольствие, когда мы ехали верхом на моей лошади; в следующую секунду нас чуть не убил всадник без головы.

Самая пугающая, сводящая с ума вещь во всем этом — факт, что сейчас я вспоминаю, что видела того самого всадника внутри пустоты, в том месте между мирами и измерениями, где искала Брома. Я видела всадника без головы, воплощение зла, там, и теперь он здесь.

В этой жизни.

В моей жизни.

И все же, как это и случилось в том черном, пустом пространстве, он не причинил мне боли. Казалось, он хотел, но не сделал, как будто искал кого-то другого и не зациклился на мне.

— Боюсь, ему нужна моя мама, — кричу я Крейну после того, как объясняю, что я видела в пустоте. Мы несемся галопом по темной тропе, направляясь в Сонную Лощину, Подснежница, опустив голову, мчится так быстро, как только может.

— Почему ты так думаешь? — спрашивает он, прижимаясь губами к моему уху.

— Не знаю, — признаюсь я. — У меня просто такое предчувствие, что всадник преследует того, кого я люблю. Как будто он ищет всех моих близких, — у меня мало осталось таких людей. Я не люблю Крейна, но в последнее время кажется, что влюбляюсь. Мама — единственная, кто у меня остался. Хотя я очень забочусь о Мэри, в последнее время мы не общаемся.

— И ты никогда не видела его до сегодняшнего вечера?

— Я бы запомнила, если бы видела, — замечаю я. — Впервые слышу и вижу всадника без головы, — и все же это ужасное чувство страха не проходит.

«Давай, Подснежница», — мысленно призываю я. «Быстрее, если можешь, пожалуйста».

Моя кобыла фыркает в ответ и каким-то образом умудряется прибавить шагу, и вскоре мы с грохотом проносимся мимо болота Уайли, выезжаем из леса и пересекаем крытый мост, перекинутый через Холлоу-Крик, стук ее копыт отдается эхом, как раскаты грома. Мы несемся галопом по дорожке мимо фермы Мэри, свет в ее доме выключен. Кроме тяжелого фырканья Подснежницы и звука прерывистого дыхания Крейна у меня над ухом, я больше ничего не слышу. Ни криков, ни звуков, издаваемых другой лошадью, ни того, что кого-то забивают насмерть топором.

Наконец, мы добираемся до моего дома, белая обшивка блестит в бледном лунном свете, из нескольких окон виден свет. Несмотря ни на что, я чувствую себя в безопасности.

— Мама! — кричу, когда Подснежница резко останавливается, во все стороны летит грязь. Крейн практически спрыгивает с лошади, прежде чем протянуть руку и стащить меня с седла за талию и поставить на землю.

Входная дверь распахивается, и мама вылетает наружу, накинув шарф на плечи.

— Катрина! — восклицает она. — Что? Что случилось? — она в замешательстве смотрит на Крейна. — Кто это?

— Профессор Крейн, — говорит он, протягивая руку. — Рад познакомиться с вами, мисс Ван Тассел.

Она хмурится на него, а затем поворачивается обратно ко мне, игнорируя его руку. Если бы я уже не была так расстроена, я бы разозлилась на то, что она так груба с ним.

— Ритуал нормально прошел?

Ритуал. Я на мгновение замолкаю, задаваясь вопросом, вызвал ли ритуал появление всадника.

— Все было хорошо. Ничего не произошло, но… — я бросаю взгляд на Крейна, и он ободряюще смотрит на меня. — Мы видели кое-что на тропе, когда ехали домой.

Она хмурится еще сильнее, когда смотрит на него.

— Почему ты пошел с ней? Ты же знаешь, что тебе нельзя покидать школу, — Крейн открывает рот, чтобы что-то сказать, но мама поворачивается ко мне. — Нельзя нарушать так много правил.

— Нет никаких правил, запрещающих это, — сухо говорит Крейн. — Для учителей это просто «не рекомендуется». В любом случае, я не хотел отправлять вашу дочь на ночь глядя, и вы должны радоваться, что я поехал с ней.

— Мы видели всадника, — добавляю я. — Всадника без головы.

— Гессенец, — раздается голос Фамке, и мы поворачиваемся, увидев, как она стоит в дверях дома, заламывая руки. — Это Гессенец.

— Кто такой Гессенец? — спрашиваю я.

Мама на мгновение задерживает взгляд Фамке, что-то нечитаемое проскальзывает между ними. Затем она снова смотрит на меня, наморщив лоб.

— Скачущий Гессенец из Лощины. Он призрак, дух человека, погибшего во время войны за независимость. Был обезглавлен выстрелом из пушки. Легенда Сонной Лощины.

— Я никогда раньше о нем не слышала, — говорю я. Бросаю быстрый взгляд на Крейна. — Он был реален. Не похоже на легенду.

— Его не видели пятьдесят лет, — говорит мама. — Когда я росла, о нем ходило множество историй, — на ее лице появляется странное выражение. Ее глаза кажутся ярче, как будто все это очень волнительно. — Надо рассказать Сестрам.

Странно, что она называет их просто сестрами, а не своими сестрами.

— Почему? — спрашивает Крейн. — Потому что всадник появился со стороны школы?

— Да, — говорит она, сжимая руки. — Возможно, вы открыли окно своим ритуалом. Сестры должны знать. Если Гессенец снова начнет убивать, они могут вернуть его туда, где ему место.

— Извините? — недоверчиво переспрашивает Крейн, его брови взлетают вверх. — Начнет убивать?

Я смотрю на маму с таким же озадаченным выражением лица.

— Что значит снова? Он убивал раньше?

— Да, — говорит Фамке, все еще стоя у двери и нервно оглядываясь по сторонам. — Говорят, он отрубает головы людям, которых встречает ночью.

— Так говорят, или это правда? — спрашивает Крейн. — Потому что факты важнее домыслов.

— Он же не отрубил нам головы, — я тычу в свою, как бы демонстрируя, что она все еще на шее.

— Домыслы, — терпеливо говорит мама, бросая на Фамке предупреждающий взгляд. — Не слушайте ее.

— Нет, это правда, — опровергает Фамке. — Я была ребенком, когда это случилось. Ты не помнишь, Сара. Ты была слишком мала, — она смотрит на меня и Крейна. — Это случилось, когда моя семья приехала из Голландии. Я помню, что один из священнослужителей церкви пропал без вести. Никто не знал, что с ним случилось. А потом начались убийства. Двое других священников обнаружили обезглавленных, одного на болоте Уайли, другого под мостом.

Крейн корчит гримасу.

— Очаровательный городок. В брошюре об этом не писали.

— Значит, он вернулся, — говорю я. — Что это значит?

— Это значит, что вы оба останетесь здесь на ночь. Крейн, — мама кивает ему, — можешь занять гостевую спальню. Катрина, сегодня ты будешь спать в моей постели.

— Зачем? — спрашиваю я, когда она кладет руку мне на плечо и ведет к дому. Я только в детстве спала с родителями.

— Все это пугает меня, — шепчет она. — И я чувствую слабость. Не хочу быть одна.

Ох. Что ж, я не могу отказать ей. Смотрю на Крейна через плечо, но он остается с Подснежницей, поглаживая ее шею.

— Я отведу ее в конюшню, — говорит он и начинает вести ее вдоль дома, и я шепчу благодарность.

— Ты могла бы быть повежливее с профессором, — шепчу я маме, когда мы входим в тепло дома. Пахнет медом, древесным дымом и специями.

— Почему? Это он нарушил правила. Радуйся, что я не заставила его спать в сарае.

— Что ты говорила на прошлой неделе? Ты поощряла нашу близость.

Она бросает на меня острый взгляд.

— Тебе принести чай?

— Нет, — шиплю я на нее, начиная снимать пальто. — Я не… мы не… в этом нет необходимости.

Она наклоняется и пристально смотрит на меня, затем берет за подбородок и поворачивает мое лицо к себе.

— Уверена? Потому что ты как-то изменилась, Катрина.

— Уверена.

— Хорошо, — говорит она отрывистым голосом, отходя назад. — Он твой учитель, не более того. К тому же, наглые у него глаза, а скулы и кожа, как у призрака.

Я не знаю, что сказать. Как быстро она изменила свое мнение о нем.

— Не понимаю.

Она наклоняется и расшнуровывает мои ботинки.

— Для тебя есть кое-кто получше, — поднимает на меня взгляд и подмигивает, что больше всего нервирует. — Вот увидишь.

— Я поставила чайник, — говорит Фамке, выходя из кухни. — Пойду проверю, все ли необходимое есть в спальне.

Мгновение спустя входит Крейн, принося с собой мороз.

— Она устроилась, — говорит он мне, снимая пальто. — Хорошая лошадь.

Моя мама просто смотрит на него, потом уходит на кухню.

Крейн подходит ко мне, наклоняется и шепчет:

— Вау, да она от меня в восторге.

— Прости, — говорю я, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто не смотрит, протягиваю руку и кладу ему на щеку. — Я не знаю, почему она так себя ведет.

— Она просто присматривает за своей дочерью, — говорит он с ухмылкой. — Я бы тоже никому не доверял рядом с таким мужчиной.

Я собираюсь сказать ему, что в таком мужчине, как он, нет ничего плохого, но опять же, я его ученица, и он только что терзал меня пальцами, сидя на моей лошади.

— Чашечку чая перед сном? — спрашивает мама, выходя из кухни с двумя дымящимися кружками. — Я собрала травы в саду. Они помогут успокоиться и уснуть. Не могу представить, какие кошмары могут мучить после такого испытания.

Мы с Крейном берем у нее кружки. Я нюхаю свою. Крейн делает то же самое. Пахнет корицей и апельсином. Это не тот чай, о котором я думала.

— Пахнет крапивой, — говорит Крейн, прежде чем подуть на него. — Облегчает боль. Успокаивает нервную систему. Я люблю такой.

— Похоже, тебе не в первой успокаивать себя, — банально говорит мама.

— Он учился в медицинской школе, — говорю я, но Крейн бросает на меня взгляд, желая, чтобы я молчала.

— О? — говорит она, выглядя теперь более заинтересованной. — И почему ты вместо этого пошел в преподавание? Захотел стать бедным?

Крейн посмеивается над этим.

— Я хочу помогать людям любыми возможными способами, — он снова дует на чай и делает глоток. — Так это и есть ваше колдовство? Травяные чаи и настойки?

Моя мама слегка пожимает плечами.

— Видимо. Это не очень модно, да?

— Главное, чтобы было действенно. Все равно это магия. Исцеление людей — тоже помощь людям. Скажите, мисс Ван Тассел, мне очень любопытно узнать о вас. Почему вы не преподаете в школе? Несомненно, ваши навыки и знания имели бы большое значение, учитывая вашу фамилию.

Я тоже задавалась этим вопросом, но так и не задала его. Но Крейн переходит прямо к делу.

Мама сжимает кончики пальцев, и я вижу, что она думает.

— Боюсь, ты слишком высокого мнения о фамилии Ван Тассел, — говорит она. — Может, я и сестра Леоны и Аны, но уже давно не являюсь частью их ковена.

Это застает меня врасплох.

— Я тоже не являюсь частью их ковена, но преподаю в школе, — указывает Крейн.

Она одаривает его натянутой улыбкой.

— Да. И, возможно, из тебя вышел лучше учитель, чем из меня, — она кивает нам обоим. — А теперь допивайте свой чай и отправляйтесь спать. Завтра я отправлюсь с вами в школу. Может, я и не принадлежу к их ковену, но сестры должны знать, что ты видела.

Я хочу сказать ей, что мы можем сообщить сами — мне давно пора повидаться со своими тетями, — но потом останавливаю себя. Хочу посмотреть на свою маму в кампусе. Понаблюдать, как сестры взаимодействуют с ней. В их отношениях есть что-то раздражительное, но я не могу понять, что именно.

— Что ж, — говорит Крейн, слегка кланяясь моей матери. — Спасибо за чай и ваше гостеприимство. Я лучше пойду готовиться ко сну.

Он поворачивается ко мне, и наши взгляды встречаются. Я не хочу расставаться с ним, ни сегодня, ни в любую другую ночь. Думаю, судя по напряженному взгляду его темных глаз, он тоже этого не хочет.

Но он направляется в свою комнату как раз в тот момент, когда оттуда выходит Фамке, показывая ему все, и моя мама встает рядом со мной.

— Для тебя есть мужчина, Катрина, — шепчет она мне на ухо. — Не этот.

***

На следующее утро мы встаем с рассветом. Во дворе кричат петухи, и золотистый свет струится в окна. Я свернулась калачиком в углу своей кровати, забыв пойти в комнату к маме. Спала как убитая; вероятно, из-за чая.

Встаю и надеваю халат, с удивлением обнаруживая, что Крейн уже встал и читает книгу у камина. Он смотрит на меня, когда я спускаюсь по лестнице, и улыбается.

Мое сердце трепещет в груди. Плевать, что говорила мама — он, безусловно, красив.

— Доброе утро, — говорю я ему, чувствуя себя глупо застенчивой из-за того, что он видит меня так рано, несмотря на вчерашнее.

— Доброе утро, — говорит он, его улыбка становится шире, от которой у меня подкашиваются колени.

— Катрина, собирайся, — рявкает мама, выбегая из ванной. — Нам нужно скорее уходить.

Я закатываю глаза и собираюсь так быстро, как только могу. Затем мы быстро завтракаем яйцами вкрутую и хлебом.

К тому времени, как мы отправляемся в конюшню, чтобы подготовить лошадей к отъезду, солнце уже разогнало слой тумана, который лежал на наших пастбищах и над Гудзоном. Вода теперь искрится, как мираж.

Мама отдает Крейну старую отцовскую серую лошадь, Пороха, которая все еще сильна, но со временем становится только более упрямой, и как только мама садится верхом на своего рыжего жеребца, Честера, мы трогаемся в путь и едем в сторону школы.

Прекрасное утро, ясное голубое небо, воздух напоен ароматом костров и последней в сезоне ежевики, до октября осталось всего пара дней. Золотарники, которыми усеяна аллея, колышутся на ветру, и мне трудно примирить это прекрасное утро с ужасом прошлой ночи. Возможно ли, что все это произошло на самом деле? Могло ли это быть иллюзией, а не реальным призраком солдата?

И если это был настоящий призрак, то куда он направлялся?

На кого он охотился?

Мама едет между мной и Крейном, и я пытаюсь поймать его взгляд, но он сосредоточен на чем-то другом. Я хочу поговорить с ним наедине о прошлой ночи, обо всем. Но даже если бы он использовал свой так называемый голос, когда говорит у меня в голове, я не только не могу ответить, но есть шанс, что мама услышит это. В ее магии много неизвестного для меня.

В конце концов, мы добираемся до школы и расходимся в разные стороны, передав лошадей конюху, который днем кажется не таким жутким. Мама направляется к зданию собора, чтобы поговорить со своими сестрами, в то время как мы с Крейном идем к центральному двору.

— Я знаю, что опоздаю, но мне очень нужно переодеться, — говорит он, останавливаясь. Он близко, слишком близко, если бы кто-нибудь наблюдал, но не прикасается ко мне. — Ты в порядке?

— Нет, — признаю я. — Я хочу побыть с тобой наедине. Поговорить.

Он сглатывает и улыбается мне.

— И я хочу побыть с тобой наедине. Больше, чем ты думаешь, моя влиндер. Погуляем днем.

— Хорошо, — киваю я, ненавидя то странное отчаяние, которое испытываю к нему. Я чувствую страх по необъяснимым причинам. Дело не только в том, что мы встретили всадника прошлой ночью. А вообще все. То, что он заставил меня почувствовать, когда я оказалась в его руках, ощутив потребность схватить его и прижаться к нему как можно ближе. Я страдаю по нему, как физически, так и эмоционально, может быть, даже духовно.

— Я до смерти хочу поцеловать тебя сейчас, — говорит он, наклоняясь ближе, его угольно-черные глаза смотрят на мои губы. — И я бы с радостью принял эту смерть, — затем он откидывает голову назад. — Я не терпеливый человек, Кэт, но с этим придется подождать. Обещаю, это того стоит, — он указывает на общежитие. — Ты подождешь меня, пока я переоденусь?

Я киваю, и он бросает предостерегающий взгляд по сторонам, прежде чем поспешить внутрь.

Я с дрожью выдыхаю, стою там, на дорожке, пока он вбегает в здание. Так много всего нужно постараться осмыслить, и я чувствую, что мой мозг не справляется.

К счастью, Крейн не заставляет долго ждать и возвращается через несколько минут.

— Ну как я? — спрашивает он, быстро шагая в мою сторону, застегивая пуговицы на воротнике. — Выгляжу так, будто провел ночь на ферме Ван Тасселов?

Я смеюсь, протягивая руку и поправляя его галстук.

— Вовсе нет, — по правде говоря, все его костюмы темные и выглядят одинаково.

Мы спешим в класс, и с моими короткими ногами за ним трудно угнаться. Крейн с тревогой смотрит на свои карманные часы.

— Ну, опоздание на несколько минут никого не убьет, — говорит он. — Уверен, что один из учителей уже открыл кабинет.

Он открывает передо мной дверь в здание и проводит внутрь. К тому времени, как мы добираемся до его класса, я уже запыхалась.

Кто-то все-таки открыл дверь, и в коридор доносится болтовня студентов.

Мы останавливаемся в нескольких дюймах друг от друга, и я смотрю на него, чтобы спросить, не покажется ли неправильным, если мы войдем вместе. Он похлопывает меня ладонью по заднице, говоря, чтобы я шла первой.

Я застенчиво улыбаюсь ему и захожу в класс.

Все выглядит так же, как обычно, за исключением одной большой разницы.

На моем стуле кто-то сидит.

И это не просто кто-то.

Нет…

Этого не может быть.

Я чувствую, как вся кровь отхлынула от лица, зрение затуманивается, и я боюсь, что вот-вот упаду в обморок.

Это все равно что смотреть на призрака.

Призрака Брома Бонса.

Он сидит на моем месте и смотрит прямо на меня своими до боли знакомыми карими глазами, такими темными, что они почти черные. Он повзрослел, у него появилась темная борода, тело мускулистое, едва помещается за столом.

Но это он.

Это он.

Он вернулся ко мне.

— О боже мой, — тихо говорю я, прижимая руку к губам.

В этот момент я чувствую, как Крейн подходит ко мне сзади, и слышу его резкий вдох.

— Эйб? — Крейн шепчет, задыхаясь.

Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Крейна через плечо, его глаза тоже сосредоточены на Броме, на лице выражение крайнего шока.

«Эйб? Кто такой Эйб?»

Оглядываюсь на Брома, но он по-прежнему смотрит прямо на меня.

— Что он здесь делает? — шепчет Крейн с дрожью в голосе.

Я вспоминаю, что Крейн сказал прошлой ночью.

И понимаю, что мы оба были очарованы Эбрахамом Ван Брантом.

Глава 16

Крейн

Год назад

Я не могу перестать пялиться. Не на человека, который последние несколько ночей приходил в кабак. Он никогда ни с кем не разговаривает, разве что перекидывается парой слов с мейстером, который набивает ему трубку. Затем он берет трубку и садится в самом дальнем углу, растворяясь в темноте, из которой видны лишь клубы дыма и блеск его черных глаз. Нет ничего необычного в том, что одинокий мужчина приходит сюда, ложится на одну из кроватей или на ковер на полу и курит часами, и все же меня он привлекает.

И даже не на то, что он красив. Высокий, с широкими, как валуны, плечами, и когда он снимает пальто, видны его мускулы. Сила из него просто сочится, отчего мне все время хочется облизать губы. А еще у него длинные волосы, борода, и глаза такие карие, что напоминают черное дерево. Все это привлекает меня. От этого мой член напрягается даже под опиумом.

Но не поэтому я так зациклился на нем в последние несколько дней. А потому, что, когда он сидит в углу комнаты, он не просто пребывает в блаженном неведении, как все остальные. Он наблюдает. Он сидит там, курит, и наблюдает за всем.

Он наблюдает за мной.

Точно так же, как я за ним.

Только у него такой вид, будто он что-то ищет. Или от чего-то убегает. Единственная разница между ним и остальными посетителями заключается в том, что он не убегает от самого себя.

Я кладу трубку и встаю, двигаясь сквозь клубы дыма через всю комнату, пока не оказываюсь прямо перед ним.

— Я заметил, что ты на меня пялишься, — говорю ему.

Он запрокидывает голову и пристально смотрит на меня. Его взгляд такой острый, что мог бы прорезать сталь.

— Я тоже, — говорит он. Его голос сиплый и грубый и пробуждает во мне что-то первобытное.

— Возможно, мы оба пристально смотрели друг на друга, — говорю ему. Я приседаю, чтобы быть на одном уровне с ним. Я не могу разглядеть его лучше из-за тени, но от него исходит невероятная энергия. Нечто темное и порочное, как раз как я люблю. И как раз именно этого я избегаю.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

Он подносит трубку ко рту и затягивается. Медленно выпускает дым, не сводя с меня глаз.

— Эйб, — говорит он в конце концов.

— Без фамилии?

— Здесь она не нужна.

— Ну, я Икабод Крейн, — говорю я ему.

— Икабод, — произносит он, его темные глаза закрываются. — Редкое имя.

— Можешь называть меня Крейн, — говорю я ему. — Ради своего удовольствия.

А если хочешь доставить мне удовольствие, можешь называть меня папочкой.

— Мне доставит удовольствие, если ты уберешься нахуй с моих глаз и оставишь меня в покое.

Я улыбаюсь ему.

— Какой у тебя противный язык. Хочешь использовать его с пользой?

Он издает низкое рычание и пытается встать и, возможно, наброситься на меня или ударить, но наркотик держит его в своих тисках. Я просто толкаю его в плечи, пока он не прижимается к стене.

— Ты новичок, да, красавчик? — говорю я, наклоняясь к нему. Сажусь верхом к нему на колени. Он скрежещет зубами, как бешеный пес, но его движения слишком медленные. — Симпатичный зверек, который не знает своих границ.

— Пошел ты, — рычит он.

Я просто одариваю его улыбкой.

— Вот что я тебе скажу, Эйб, — говорю ему. — Я оставлю тебя в покое, и ты продолжишь накуриваться до одури, но ответь мне на один вопрос.

В ответ он издает хриплое рычание.

— Тебе что-нибудь угрожает? — серьезно спрашиваю я.

Он замолкает, моргает, как будто меня не видит. Я знаю, расспрашивать людей, когда они под кайфом, — не лучший способ получить информацию, но ничего не могу с собой поделать. Я хочу нащупать нити, которые едва удерживают его вместе, и распутать их.

— Почему ты так говоришь? — с трудом выговаривает он.

— Потому что я вижу, — говорю ему. — Я вижу в тебе многое. Знаю, что ты убегаешь от кого-то. Возможно, от чего-то? И тебе трудно обрести покой, думаешь, что смерть и опасность подстерегают за каждым углом. Так не должно быть.

Он секунду смотрит на меня, его взгляд тяжелеет.

— Верно.

Хм-м-м. Я не удивлюсь, если он не выдаст свои секреты незнакомцу. Вопреки здравому смыслу, тянусь, хватаю его за руку и пытаюсь прочитать его мысли.

Его глаза расширяются, когда он смотрит в мои, я тону в больших черных омутах, и чувствую так много всего сразу. Страх, гнев, стыд, что-то темное и пугающее. Но как бы я ни старался, не могу заглянуть в его разум, не могу увидеть его воспоминания. Могу только чувствовать его и все, через что он проходит. Это слишком.

— На что ты смотришь? — спрашивает он меня, неуклюже выдергивая свою руку.

— На правду, — говорю я. — Что ты ищешь?

Он двигает челюстью взад-вперед, его дыхание становится более затрудненным, но остается спокойным.

Не думаю, что сегодня он даст мне большее.

— Если ты от кого-то скрываешься, будь полегче с опиумом, — говорю я ему, поднимаясь на ноги.

— Ты все время куришь то же, что и я, — ворчит он.

— Да, но, к сожалению, я бегу от самого себя, и у меня большой опыт. Твоему организму требуется время, чтобы привыкнуть к наркотику. Пока этого не произойдет, ты легкая добыча. Скажи, где ты остановился?

— Не твое дело.

Я пожимаю плечами.

— Да. Но если захочешь, можешь остановиться со мной. У меня есть номер в отеле недалеко отсюда. Маленький, но чистый номер, есть горячая вода. Ты мог бы привести себя в порядок, протрезветь, и мы могли бы поговорить о том, что с тобой делать.

Он продолжает смотреть на меня снизу вверх недоверчивым взглядом.

— Зачем? Что ты планируешь со мной сделать?

— О, я? Ничего не планирую, — говорю я. — Возможно, я и человек с диким аппетитом, но я забочусь о других, когда те в этом нуждаются. Думаю, тебе нужна помощь, Эйб. И я буду рад помочь.

Парень издает низкий горловой звук, и на мгновение кажется, что он сейчас накричит. Но затем он закрывает глаза и прислоняется спиной к стене.

— Мне не нужна никакая помощь, — говорит он.

Мгновение я наблюдаю за тем, как он погружается в дымку, а затем возвращаюсь к своей трубке через комнату и сажусь на кровать. Курю еще немного и наблюдаю за ним.

В конце концов, решаю пойти домой. Покидаю кабак и выхожу в ночь. Октябрьский воздух спертый, и на улице очень холодно, несмотря на то, что несколько дней назад было жарко. Поднимаю воротник, защищаясь от холода, и иду, мечтая поскорее лечь спать.

Затем слышу позади себя спотыкающиеся шаги и тихий голос, зовущий:

— Икабод.

Мое сердце подпрыгивает в груди, и я оборачиваюсь, увидев, как Эйб направляется ко мне, натягивая пальто.

— Так, так, так, — говорю я. — Ты хочешь пойти со мной, или хочешь ударить меня по лицу?

Он свирепо смотрит на меня. В этом мужчине столько злости. Я бы с удовольствием выпорол из него всю дурь.