Лошадь смеется

В КВАРТИРЕ НА СТАРОМ АРБАТЕ

— Проходи. Вымой руки и поставь кофе.

— Какое мыло для рук?

— Розовое… И сделай бутерброды. Мне с маслом и сыром, а себе…

— А себе ты сам сделаешь.

— Куда ты звонишь?

— Але! Добрый вечер, Оленька, запишите 192-74-96. Я нахожусь по этому номеру. Звоните в любое время.

— То есть как в любое время? Я ложусь спать…

— Тебе с сахаром?

— Да все равно… Осторожно… — Ваграм разложил репродукции на журнальном столике, — поставь сюда… Посмотри, какой костюм клоуна… Шляпа набекрень, нижняя петля куртки застегнута на верхнюю пуговицу…

— И висит на солнечном луче…

— Странно? Черный с сиреневым костюм клоуна висит на солнечном луче, а вокруг алое, лимонное пространство… И все… Хороший кофе… Веселый, смеющийся костюм клоуна… Кто он, этот клоун? Кто-то из очень близких художнику людей? Не может быть, чтобы такая картина была всего лишь случайностью… или эпизодом в жизни художника…

— Найти хотя бы одного близкого ему человека, который его хорошо знал как художника…

— А зачем он тебе? — спросил Ваграм.

— Нужен, — ответил Олег.

— Ах, нужен? Да?

— Нужен. Я думаю, не могла же Елена Карина знать, что после смерти мужа произойдет такая метаморфоза. И то, что не стоило ни гроша, а вызывало только насмешки и подшучивания, будет стоить бешеные деньги?

— Ну почему? Скажем, картины Модильяни, которые он при жизни не мог продать и за пять франков буквально на следующий день после его смерти стоили пятьсот тысяч… Карина, наверное, начитанная женщина…

— Все так запутанно… Для обычной смерти чего-то здесь не хватает…

— Да, не хватает. — Несколько репродукций Ваграм переложил с журнального столика на письменный стол.

— Но ведь она его не понимала…

— Что?

— Но с кем-то он должен был поделиться, если хотел покончить с собой. Кому-то должен был сказать, что все, конец, нет дыхания…

— А ты многих расспрашивал?

— Да не имел я права ни у кого и ни о чем спрашивать. Только так, косвенно.

— А в институте, где он работал, думали, что у него жена актриса?

— Ну, когда женился, он шутил, что его жена будущая знаменитость, что она поступает в театральный. Но домой к себе никого не приглашал. Подумай сам, она — несостоявшаяся актриса, он — непризнанный художник. Ну, что же им приглашать в дом кого-то. Не очень-то приятно. Люди могли бы поиронизировать над этой тщеславной парочкой… Мне нужны факты, а у меня их нет. А в живописи, да еще в такой, я ни фига не смыслю…

— Сначала была фантазия, — пошутил Ваграм, — лишь потом она становилась действительностью. Или фактами. Все, что есть на земле прекрасного, создано человеческой фантазией. А все уродливое создано на земле теми, кто в нее не верил.

— Записать? Или можно просто запомнить?

— Запиши на манжете, что мы настолько далеки от истины, насколько уродство попирает красоту, а по утрам смейся.

— Мне необходимы доказательства, какой была смерть Вадима Карина.

— Смертью занимаешься ты. И вообще, тебе не надоели все твои грабежи, кражи, убийства, коррупция?.. Все твои мрачные персонажи? А что же ты не принес бутерброды?

— Ночью есть вредно.

— Что-то мне мешает…

— Что?

— Имя… Почему Карина звали Вадимом, а не Виктором?

— Потому что его звали не Виктором, а Вадимом.

— И напрасно. Имя — это очень серьезный аргумент в искусстве. И вообще, звуковой ряд имен — это сложная структура времени…

— Хорошо, что я не Мефодий, туго бы мне пришлось. Но картины писал Вадим Карин. И это неопровержимо.

— Этого никто и не опровергает.

Тигр зарычал: р-р-р! Глаза его засверкали, и он привстал на передние лапы. Шкура переливалась зелено-желтыми волнами. Электронным чутьем он легко улавливал малейшие изменения привычного спокойного ритма в доме и не переносил, когда на хозяина повышали голос. Ваграм погладил зверя: — Иди в спальню и отдохни на своем коврике. И он послушно отправился в спальню.

— Нервный зверь!

— Олег! Мы имеем дело с феноменом, где общепринятый анализ нас заведет в тупик. Реальность у нас с тобой только одна — произведения художника. Поэмы Гомера есть. Будем искать погибшую Трою. Но прежде всего необходимо выяснить судьбу женщины, которую он любил.

— А жена?.. Он разве ее не любил?

— Не знаю, но среди выставленных картин портрета жены нет. Так? Или не так?

— Так, профессор, так, но странно.

— Что-то должно быть странным… Что-то странным должно быть.

— Но отрицать вообще, что портрет жены существует… не рано ли?

— Не знаю. Я тебе сказал. Я пока ничего не знаю.

— А если Карина не хочет его выставлять… Ну, представь себе, она на этом портрете более чем обнаженная. Так может быть?

— Может, Олег, может. Но только Карина не святая. Совсем не святая… А вполне современное декольтированное создание. И если бы действительно был такой портрет обнаженной Кариной, я думаю, она бы его рекламировала без всякой застенчивости.

— Ты считаешь, что такого портрета нет?

— Такой портрет есть, но только это не портрет жены.

— А чей же?

— Женщины, что играла главную женскую роль в его жизни.

— Кем же была для него Карина: прислугой, домработницей, горничной?..

— Кем-то была… Но пока мы не будем знать, кто наша прекрасная незнакомка, мы не сдвинемся с места.

— А в «Винном погребке в Таллине»… тут несколько женщин.

— Нет. В «Винном погребке» действие происходит лет двадцать пять назад. Совсем иная генерация… Она должна быть намного моложе…

— Но по звездным пейзажам и земляничным полянам в галактиках не очень-то восстановишь женское лицо…

— Ну и что? У нас есть картины, и выбора, альтернативы нет.

— А некоторые из акварелей просто кричат…

— Что? Повтори…

— Я сказал, на некоторых из акварелей просто крик.

— Крик?

— Да. Крик… А как это иначе назвать?

— Называть иначе не надо… Ты заговорил о причине. Но где портрет женщины, кому он кричит. Кто она — эта женщина?

— Это я тебя спрашиваю! Кто? — сказал Олег.

— А горячие пирожки с мясом любишь?

— Очень. Давай.

— А вот взгляни на эту репродукцию.

— Я ее помню. Это «Салон самолета».

— А откуда летит самолет?.. Обворожительная стюардесса…

— Да, пожалуй…

— Красота ее, конечно, преувеличена. Здесь чувствуется особое, даже ревнивое отношение автора к стюардессе. В ней есть собирательные черты. А нам с тобой нужен конкретный образ…

— Кстати, насколько я знаю Прибалтику, такой приятный сервис с горячим кофе и горячими пирожками ожидает только тех пассажиров, которые летят из Таллина. И все это за сорок копеек в воздухе.

— Да, она очень похожа на эстонку. Ты прав, Олег… феноменальная наблюдательность и фантастическая память…

— Что за патетика, профессор?

— Это не патетика. Стюардесса и салон самолета писались не с натуры… не с натуры… А все детали переданы точно. Абсолютно точно. Даже пар идет из кофейных чашечек, меняясь в цвете… Дело в том, что это одна из первых картин. Здесь еще есть в манере некий натурализм и конкретность. Здесь свобода цвета все-таки скована и подчинена конкретным деталям.

— А остальные картины написаны в другой манере? И не по памяти?

— Нет. Все картины написаны по памяти. За исключением двух-трех, и, надо признать, самых слабых. Видимо, конкретность сковывала автора. И он перестал ей доверять.

— И ты снова будешь утверждать, что все это произошло за одну весну? По-моему, на изменение манеры у художников уходят годы, десятки лет?

— Верно, Олег, верно. Но здесь все исключительно. Художник, видимо, чувствовал, что у него нет этих десяти лет. Что у него всего на это — только один или два дня… или даже несколько часов.

— Ваграм, а ты не увлекаешься?

— Нет… А вот теперь взгляни на «Автопортрет» Виктора Карина.

— Вадима. Вадима Карина, а не Виктора.

— Извини. Просто мне имя Виктор больше нравится.

— Мало ли что тебе нравится…

— Хорошо. Вадима. Постараюсь не забыть… И там, и тут одни и те же краски — на «Автопортрете» и «В салоне самолета». Одна и та же информация цветом. Одно ироническое настроение. Когда я посмотрел первый раз, я вздрогнул от ощущения, что здесь не две картины, а одна. Их невозможно разделить, как будто парный портрет. Значит, обе картины автор писал одновременно.

— То есть Карин любил стюардессу?

— Я ищу преступника.

— Ничего себе поворотик. Неужели Карин любил стюардессу?

— Знакомство Карина с будущей любимой женщиной произошло здесь, в этом салоне самолета. Это для меня бесспорно, как бесспорно и то, что смерть Карина была не первой и не последней… И сама драма началась раньше, чем он был убит…

Но тут крупным планом есть еще вторая женщина. Именно она сидит рядом с Кариным. Правда, они оба сидят к нам спиной.

— Эту загадку нам с тобой и надо разгадать. Лицо женщины, что сидит к нам спиной. И дать этой женщине имя. Условное имя.

— А ее называй как тебе удобнее.

— Прекрасно, вот картина — «Ника Самофракийская»… Назовем ее Никой. Просто Ника. Коротко и просто.

— Ты чем-то огорчен?

— Нет… Нет… Садимся в самолет и летим вместе с Никой, Кариным и стюардессой. Это был, конечно, вечерний рейс. Освещение в картине вечернее. Итак, рейсом Таллин — Москва… Посмотрим, как произошло это знакомство…