Лошадь смеется

ВИННЫЙ ПОГРЕБОК В ТАЛЛИНЕ

— …Ничего не помните? Я еще не встречал женщин, которые бы ничего не помнили. И которым не хотелось бы сравнить то, что у них было, с тем, что у них есть…

— Есть…

— Ну, да… Теперь.

— Ну, все-таки я вам кое-что расскажу… Не знаю, будет ли это правдой… Скорее всего — нет… Но я вам обещаю, что, пока я буду рассказывать, это будет правдой. Это будет так, как было…

— Да… Странно…

— Ну отчего же? Когда я буду смеяться, вы не верьте мне. Это совсем не значит, что я смеюсь. Я уже давно заметила, что я смеюсь, как правило, просто так. И вовсе не потому, что мне смешно. Я иногда чувствую себя актрисой. Между прочим, я когда-то хотела стать великой актрисой. Нет! Никогда я не мечтала и не собиралась. Но есть же такие профессии, которыми в разговоре можно пользоваться как хочешь? Вот вы? Вы не были… клоуном?

— Нет.

— Вы так говорите «нет», как будто были.

— Я не был клоуном.

— Да!.. Так я вам и поверила!

— Но я им не был.

— А на велосипеде вы когда-нибудь катались?

— Что?.. На велосипеде?

— Ну да! На детском велосипедике? Вы любите чернику? Вот такая полянка зеленая, а на ней растет, как смешные детские глаза, черника. Они смотрят на тебя и не понимают, что тебе надо, чего ты от них хочешь… Вы в детстве не бегали на такую полянку? Ну, может быть, не в детстве, а в юности? Я все забыла про эту чернику… Значит, я вам уже рассказывала?..

— Вы не могли мне рассказывать, потому что я первый раз вас вижу.

— Разве первый? А почему же вы тогда вспомнили?

— Я? Я вспомнил не это. Я вспомнил, но это вас не касается. Об этом рассказывал мне кто-то другой.

— Кто-то другой… Или другая?

— Это совсем неважно.

— Знаете? В тот раз в самолет я взяла с собой корзинку с черникой. Я помню, что купила эту корзинку на Арбате, на Старом Арбате, в кулинарии на втором этаже. Вы там когда-нибудь бывали? Вы ведь тоже москвич?

— Да… Когда я был студентом… Я часто приходил в «Прагу» есть шпикачки.

— О! Шпикачки — это вкусно!

— Да. Вкусно. Там их очень вкусно готовили.

— Там всегда такие милые очереди.

— Милые?

— Да! Милые! Такие красивые смешные очереди. Все в шарфиках, шапочках, с зонтиками. И все хотят есть. Тогда это было иначе. Не так, как теперь. Теперь едят по-другому. Я помню, как-то раз я пришла, а очереди никакой нет. Ну, хотя бы пять, хотя бы семь человек. Я так расстроилась и стала ждать…

— И дождались?

— Да. Конечно… А вот в самолет я села с пустой корзинкой.

— Без черники?

— Да! С пустой. Со мной так часто случается… Я беру какую-нибудь сумку и думаю, что все купила и положила в нее. Но оказывается, что там ничего нет… Ну, вы вспомнили?

— О чем?

— Ну, про эту лесную полянку?

— Я же вам сказал. Это вас не касается. Это совсем другие воспоминания…

— В общем-то рассказывать не о чем… Все, кого я знаю, у них то же самое… Ну, когда-то очень давно познакомилась с мужчиной, а потом рассталась с ним… Не знаю, может быть, я его любила, а может быть, нет. Мне ведь не надо оправдываться перед вами? Ничего нового о себе я вам не могу рассказать. Ничего исключительного. Все нелюбимые делают друг друга несчастными… Позже или раньше, но это должно было случиться и со мной… Я даже подумала, что теперь рассказывать о своей судьбе могут только те, у кого ничего не было в жизни — ни мужчины, ни детей… У кого было только одно воображение… Какой она должна быть, жизнь! Эти умеют фантазировать, их интересно слушать… Потому что все, что они рассказывают, очень уж не похоже на то, что есть на самом деле… У меня тоже была такая подруга. Ну, не подруга, а так, знакомая женщина… Однажды ночью я увидела бездну, во сне.

Но, конечно, ничего не помню. Проснулась, а бездны нет. Так, одни очертания, а я летела в эту бездну… Знаете, я вообще ничего не запомнила из своей жизни. Вечерами мне кажется, что жизнь — это какая-то насмешка. Но хоть какие-то впечатления должны были бы остаться от этой насмешки? А их нет, никаких… Ну, какие-нибудь имена, ну, лица… лицо мужчины… Как вы считаете? Я должна была бы запомнить, должна?.. Да? А вот я не помню… Ведь мне уже двадцать пять… За это время произошли события, в мире произошли события… Я плакала, конечно, плакала и смеялась, ходила к врачу, кому-то звонила по телефону. Кто-то мне звонил… Садилась в поезд… Ведь все это было… или летела в самолете… Одна или с кем-то… Наверное, интересно все это вспоминать… Как вы думаете? Вы могли бы быть им? Чьим-то первым мужчиной вы были?.. Да? Непонятно? Что непонятно?..

— Я закурю…

— Курите… А я думала, пока я буду рассказывать про Арбат, вы вспомните…

— Так вы умышленно…

— Ха-ха-ха!.. Конечно… Вот и официантка… Вы что-то хотели?

— Нет. Это я вас собиралась спросить, вам что-нибудь принести? А то у меня сегодня очень много столиков…

— Не знаю. Принесите еще глинтвейна.

— По стаканчику?

— Да. Можно по стаканчику.

— А соленые орешки?

— Можно соленые орешки. Только глинтвейн, пожалуйста, мускатный.

— Хорошо. «Красный камень»? Да?

— Приятное название. А почему так называется — «Красный камень»?

— Этого я не знаю.

— А вы здесь давно живете?

— Хм, как вам сказать? В общем, да. Я здесь вышла замуж.

— Как интересно! И за кого? Здесь можно выйти замуж?

— Можно… Да так, за одного человека. Значит, по стаканчику глинтвейна. Погорячее или теплый?

— Но обязательно мускатный.

— Хорошо.

— Слышите, опять говорят о войне…

— Сейчас принесу… Да! Сырные палочки?

— Сырные палочки? Можно.

— Ладно.

— А за какого человека она вышла замуж?

— Она сказала — за одного человека.

— Но так все говорят. А почему вы упомянули про войну?

— Я?.. Когда?..

— Только что.

— Ну, наверное, потому, что она была.

— Но она была, когда вас еще не было на свете.

— Меня? Вы меня с кем-то путаете…

— Да. Когда была война, вас еще не было на свете.

— А я не про эту войну… То есть не про ту…

— А про какую?

— Вообще, про всякую… Я кое-что про нее знаю…

— Про кого? Или про что? Про войну?

— И про войну… И про эту официантку…

— И про все на свете. Вы, наверное, знаете про все на свете?

— В тот раз, когда я летела в самолете…

— Она тоже летела?

— Да, нет! Понимаете, когда я вспоминаю про эту корзинку с черникой, я… я обязательно встречаю всех знакомых…

— Когда вспоминаете про корзину с черникой?

— Да. В это время мне встречаются люди… и как будто бы я их всех знаю…

— Ничего удивительного, когда все чужие…

— Ну, да. Ас вами так тоже бывает? Кого бы вы ни встретили, вам кажется, что вы… ну, что это ваш знакомый… Что вы его где-то уже встречали… А фашизм не останется на планете?

— Не надо задавать такие вопросы.

— А что? Очень глупо?

— Нет.

— Вы, наверное, любите женщин?

— Что?

— В эпоху Возрождения был такой Игнатий Лойола. Он был потомственный дворянин с хорошими светскими манерами…

— Да. Он был офицер.

— А зачем он создал инквизицию?.. У толстовского отца Сергия есть какие-то черты Игнатия Лойолы…

— Кошмарная параллель.

— Да? Это производит впечатление?.. Я ничего и ни о чем не знаю. И обо всем только догадываюсь. Это как называется?

— Не так уж плохо.

— Если об этом все знают, а я только догадываюсь…

— Ну и что? Так построены ваши воспоминания.

— Если у меня ничего не было? В ту ночь…

— Я принесла вам теплого глинтвейна и орешки.

— Посидите с нами, когда будете посвободнее.

— С удовольствием… А почему вы меня спросили — за кого я вышла замуж?.. Я знаю, вы клоун… Я вас, кажется, видела на манеже?.. Я не перепутала?.. Я подойду попозже…

— Ха-ха-ха! Я же сказала, что вы клоун… Зачем же вы отказываетесь… Разве стыдно быть клоуном?

— Зачем вы ее пригласили?

— Но она очень хотела посидеть с нами. Вы же любите красивых женщин… Смотрите, какая-то лошадь бежит… Это не из вашего цирка?

— Да?.. Бежит?.. Где?

— А красивая лошадь, правда?.. По городу… лошадь… одна… без седока… По-моему, она оранжевого цвета… Это очень редкая масть… А глаза у нее зеленые…

— Скажите, вы кто?

— Как только оранжевая лошадь побежит обратно… назад в свою конюшню… Ведь где-то у нее есть своя конюшня?.. Неужели вы не любите звезды, вечерние звезды?.. А потом рассвет?.. Но сначала звезды, одни звезды… А кто она?.. Она любит звезды?..

— Она?..

— …Оранжевая лошадь… Она непременно побежит назад…

— Сейчас я вам расскажу, как мы с вами расстанемся… Это будет утром… Сегодня утром…

…Олег вздохнул.

— Ты говорил, что тебе ничего неизвестно о личной жизни матери художника…

— Ты думаешь…

— Я думаю, эта женщина — его мать. Она никогда не была замужем. Возможно, в этот вечер она почувствовала свое будущее одиночество…

— И все тот же костюм клоуна. Так грустно висит на вешалке в гардеробной винного погребка.

— Думаю, что мать не однажды рассказывала своему сыну об этой встрече. Вот почему его постоянно тянуло в Прибалтику.

— Таких картин у Карина больше нет…

— Да… Нет. Однако.

— Снова «однако»? Сколько у тебя этих «однако», «но», «все же»?

Олег взял репродукцию… На нижнем плане в ало-зеленых садах просыпался город, с распахнутыми настежь окнами. А в верхней части — над утренним городом в бирюзово-янтарном небе вились жаворонки.

— Радостное мышление. Да? — хитро спросил Ваграм. — А тебе известно, что птицы летают только над красивыми городами? Едва город становится невзрачным и грязным, птицы перестают над ним летать, они его огибают… Однако… где-то должна быть еще одна вещь…

— Какая вещь?

— В которой выражена запредельная печаль художника…

— Да что с тобой?

— Где эта вещь? Где эта вещь?

— Какая запредельная печаль может быть у художника в двадцать восемь лет?

— А страх? Страх потерять любимое существо? Тебе разве не печально, что когда-то все кончится. Таков человек. И тут никуда не деться. Даже в самых жизнерадостных произведениях у того же Моцарта, Рафаэля, Пушкина все равно есть пронзительные ноты печали. Как у каждого из них есть свой реквием…

— О чем ты говоришь?

— Я говорю о картине, которой не было на выставке.

— Что это за картина?

— Это и есть портрет Ники…

— Ники? Почему обязательно Ники?

— А потому, что высшая печаль в искусстве выражается в образе женщины… Это принцип искусства… Данте выразил свою высшую печаль в Беатриче. Шекспир — в Офелии. Гете — в Маргарите. Микеланджело — в Пиете… Мать и любимая… Вот две высшие точки печали в искусстве…

— И где же портрет Ники?

— Скорее всего у Елены Кариной…

— Зачем ей его прятать?

— Это хорошо, если она его прячет… Хуже, если она его уничтожила…

— Да она за деньги родного отца продаст…

— Сегодня это не для всех исчерпывающая характеристика.

— Но он стоит больших денег. Не будет она его уничтожать.

— Но и продавать не станет.

— Да? Но почему? Почему? Потому что нет ее собственного портрета? Или она боится, что портрет соперницы откроет людям глаза. Что он любил не ее?

— Но ведь его нет среди картин?

— А вдруг он не написал его. Не успел. Или пробовал, но не получилось?

— Нет! Он есть! Есть! Но он должен был бы находиться в доме у самой Ники.

— Так! И что же?

— И Карина его оттуда выкрала.

— То есть как выкрала? У нее что, были ключи от квартиры соперницы? Или она взломала замок? Она что — взломщица?

— Нет…

— Если это нет, то что — да?

— Все могло быть куда изощреннее и вероломнее.

— Допустим! Допустим! Коль скоро такая женщина по имени Ника ходит по земле, если это не только твое воображение, то не проще ли выяснить…

— К сожалению, не проще.

— Но здесь что-то не так.

— Что не так?

— А сама Ника? Такими вещами женщины дорожат больше всего на свете. Кража портрета была бы для Ники потрясением. И она бы немедленно обратилась за помощью. Но случая подобной кражи в электронной картотеке не зарегистрировано.

— Но она не обратилась.

— Но это очень важно. Я понимаю, что Елена Карина ненавидела Нику. Тут нетрудно догадаться. Но это еще не значит, что она… взломщица.

— Ты, по-моему, лучше меня знаешь, что преступление — это всегда сюжет. Жизнь преступника сюжетна. Вот человеческую жизнь нельзя вместить в тесные рамки сюжета.

— Если это было не самоубийство и не глупая смерть, кто же, по-твоему, знал, что Вадим Карин — аллергик? И кому он об этом мог рассказать? Женщине? Мужчине? Кому понадобилось убирать его с дороги — скупщикам его неизвестных картин? Или самой Елене Кариной? Почему ты не называешь убийцу? Или все-таки это стюардесса? Ангел с крылышками?

— Кто?..

— Да, кто? А может быть, это Ника? Она — убийца? Что?.. Что это случилось с твоим тигром? Как ты его переключаешь?

Появившийся зверь беспокойно рычал. Он не находил себе места. Потом прошел в прихожую, прилег возле дверей. И захохотал.

— Вот световой ключ, посмотри. — Ваграм вытащил из кармана что-то очень похожее на зажигалку. — Услышал за дверью шорох. Реакция у него молниеносная, он же — световой робот.

— Ну и хохочет твой световой робот! Ладно, какой вообразил Нику ты, можно подумать, что ты с ней встречался каждую субботу…

— Тебе же нравится стюардесса.

— Но стюардессу красивой написал художник.

— Он еще написал на ее подносе чашечки с горячим кофе.

— И что? Наступит момент, и в чашечку горячего кофе стюардесса накапает яд и сыграет свою зловещую роль. Знаете, профессор, бросьте эти ваши студенческие штучки и не делайте из меня доктора Ватсона… Ваша версия с украденным портретом не в меру романтична для нашего времени.

— Ты матерый реалист, Олег, но реальность ничуть не более чем условия игры для человеческой фантазии…

— Я вам просто напоминаю, что мы живем в двадцатом веке, в котором женщины не крадут друг у друга портреты.

— А если женщины не коснулась коррозия века?

— Ах, тебе не хватает романтической барышни из прошлого. Объяснитесь, профессор! Какими же должны были быть отношения в семье Кариных, чтобы жена решилась на такую наглую авантюру. Если уж на то пошло, то какая реакция была у мужа, когда он узнал, что у Ники выкрали портрет?

— В чем ты сомневаешься, Олег? В том, что они давным-давно перестали быть мужем и женой? Или ты не усек разницу между каринской акварелью «Розы в космосе» и бриллиантовыми серьгами в розовых мочках печальной вдовы?

— Я не заблуждаюсь, между ними был непреодолимый барьер непонимания и отчужденности. Она хорошая стерва. Я не заблуждаюсь. Но воровство и мошенничество — из другой сказки.

— Вот оно что? Ты задаешь мне вопросы. Высокомерно выслушиваешь мои ответы, но продолжаешь думать, что это было самоубийство. И моя версия кажется тебе сказочной.

— Да нет, Ваграм! Нет!

— Обмануть может документ чиновника, а науке и искусству — зачем? Они все равно передадут генетический код своей эпохи. Достаточно знать ньютоновский закон тяготения, чтобы сообразить, что Ньютон жил в домашнем веке. А в уравнениях Галуа ты встретишь ту же неразрешимую проблему человеческой комедии, как на страницах Бальзака… Нам надо вычислить, что произошло в судьбе художника. Какая драма?.. В его сюжетах она выражена только частично, в них только ее начало. Значит, драма спрятана в самой композиции цвета.

— Ваграм, ты лучше рассердись не на меня, а на тигра. Я должен исчерпать все аргументы в защиту Кариной.

— Ну-ну, поиграй со мной в кошки-мышки. А я тебе и не обещал рождественской новеллы о белоснежных приключениях Снегурочки… Ты пришел ко мне с историей, и я ее читаю по произведениям художника… К сожалению, в них мало сказочного.