Лоси

ЛОСЬ-ВЕЛИКАН

С берегов холодных родниковых озер, из глубины дремучих лесов, над которыми высится гранитный пик Старого Согамока, начали приходить вести о лосе, — о лосе-быке дивной величины, о таком лосе, рога которого вдвое шире и длиннее, чем все виденные до той поры.

Слухи этих разносили вернувшиеся с севера плотовщики, подтверждали их с клятвами бродячие индейцы и наконец в поселках на низовья реки люди говорили, что, пожалуй, это не пустые сказки, что есть, должно быть, в этих словах и доля правды…

Потом, когда уже наступила осень — пора лосиных поединков на берегах озер при свете полного месяца, стали приходить вести и о других лосях, бежавших в ужасе, с разодранными боками и залитыми кровью плечами; из этого следовал вывод, что храбрость и сила лося-великана стоят его роста и красоты. Стало быть, он прогонял всех других быков вон из окрестностей Согамока.

В конце концов лосем заинтересовались и проводники Нового Брауншвейга, мастера по части устройства охот для охотников-любителей, приезжавших в их край, чтобы поохотиться на серых гризли и злых канадских лосей…

Рассказы о гигантском лосе шли из разных мест, и даже опытные проводники никак не могли решить, где именно находится лось-великан. Обходом на северо-восток пошли двое Армстронгов, а с юго-востока на розыски следов лося пустился охотник Кримминз.

Встретить лося посчастливилось Чарли Кримминзу. И он не только видел лося собственными глазами, но и на собственных ногах удирал от него, когда тот ломился за ним сквозь чащу ельника. В безумном страхе Чарли все-таки добрался до высокого дерева как раз во-время и с быстротой белки вскарабкался по его стволу. И тут дерево дрогнуло и затрещало; злобный бык кинулся на него со всей своей силой и тяжестью.

Во время бегства Кримминз потерял винтовку, и обороняться от зверя или хотя бы пугать его было нечем. Оставалась только одно: как можно крепче держаться на дереве, ожидая конца осады. Действительно, лосю скоро надоело кидаться на дерево, и он ушел опять в чащу к своему стаду.

Просидев еще час на дереве, перепуганный Чарли наконец слез и понес в поселок свой рассказ, о лосе-гиганте, который, по его словам, был не меньше крупного слона.

В течение охотничьего сезона доводилось несколько раз повидать великана-лося и другим охотникам, но лишь издали, с ветвей высоких и крепких деревьев, и рассказы всех очевидцев говорили об одном и том же.

Лось-великан был на верных шесть вершков выше в плечах, чем обычный лось Нового Брауншвейга; соответственно этому он был и гораздо сильнее. Его рога, несравненной ветвистости и красоты, были на глаз, по крайней мере, в полтора метра длиной. Это основательно рассчитал сам дядя Адам, всеми уважаемый старшина проводников той местности, которому выпал случай наблюдать лося с дерева, немного менее высокого и устойчивого, чем какое он выбрал бы, если бы имел время выбирать.

Мастью великан был так темен, что его бока и спина казались совсем черными, когда их не освещало яркое солнце. Его огромная голова, с длинной, низко свисающей тупой мордой, была темнокоричневого цвета; брюхо и ноги с внутренней стороны переходили в светлобурый оттенок; «колокол», — так называют длинный, мохнатый придаток, висящий у лосей-быков на шее пониже глотки, — у него был необыкновенной, даже по его росту, величины, и жесткая шерсть на нем так и блестела…

Но хотя молва о лосе-великане распространилась повсюду, место его пребывания оказывалось удивительно неопределенным. Его видели в Ниписичите, в Донравене, и никогда только, по какому-то странному случаю, не встречали в окрестностях Старого Согамока.

Встретить лося в Старом Согамоке посчастливилось опять тому же охотнику Чарли Кримминзу.

Чарли направлялся в Ниписичит, когда ему вдруг пришло в голову, что недурно бы, пожалуй, еще раз взглянуть на великана-лося, которого уже давно никто не видел.

Сказано — сделано. Содравши полосу белой коры с березы, Чарли сладил из нее рожок, так называемую «лосиную манку», и забрался в густую листву ивы, склонившейся над отмелью озерного берега. Из этой своей засады он с большим искусством начал «манить», производя пищиком долгие, печальные и очень негармоничные звуки, которыми лосиха дает знать самцу о своем присутствии.

Не проделал Кримминз своего обманчивого призыва и дважды, как кусты, обрамлявшие отмель сбоку от него, сильно затрещали… Но не лось выступил на сцену, ярко освещенную месяцем, а явилась корова-лосиха, которая принялись бесцельно бродить по отмели.

Вдруг щетина ее гривы опала, вся она словно сжалась и, отскочив конвульсивным прыжком от прибрежной заросли, с плеском помчалась по мелкой воде берега. В то же мгновение из чащи поднялся огромный медведь и с поднятыми передними лапами и разинутой пастью кинулся на место, где только что была лосиха…

Озлобленный неудачей, он пустился было вдогонку за намеченной жертвой. Но лосиха, несмотря на свою кажущуюся неуклюжесть, неслась, как стрела. Почти вовсе не уменьшая быстроты, она взметнулась на крутой откос берега, нырнула в заросль и исчезла в лесу.

Медведь, пробежавши несколько шагов, сразу остановился у края воды и медленно обернулся, подняв нос кверху.

Кримминз нерешительно поднял к плечу ложе винтовки. Свалить медведя или подождать и еще немножко «поманить» пищиком, не выйдет ли все-таки большой лось?.. Пока он колебался и темная фигура на блестящей под светом месяца отмели тоже стояла в нерешимости, кусты еще раз затрещали и раздвинулись. Почти под самым деревом, где сидел Кримминз, выступил на отмель сам таинственный великан-лось.

С вытянутой вперед головою и настороженными ушами он явился на зов лосихи; когда же вместо нее перед ним оказался медведь, он рассвирепел. С угрожающим ревом лось, как молния, ринулся на медведя.

Медведь, у которого только недавно индейцы застрелили медведицу, вовсе не был расположен к уступчивости. Его глаза вдруг вспыхнули яростью. Он повернулся, как на шпиле, и, весь подобравшись и наклонясь вперед, приподнялся на задние лапы, чтобы встретить страшную атаку. В этом положении он мог всю свою огромную силу в каждое мгновение направить в любую сторону.

Имей лось дело с соперником своей породы, он напал бы на него, наклонив рога вперед, но против всех других врагов оружием его были заостренные, как резцы, чудовищные передние копыта. Домчавшись до неподвижно ждавшего противника, лось вдруг взвился на задние ноги и упал всей тяжестью на передние копыта, ударив ими вперед и вниз, одно вслед за другим…

Медведь отскочил в сторону легко и быстро, как заяц, но все-таки лишь на какой-нибудь волосок увернулся от этих смертоносных ударов. В то же мгновение он отвесил страшный удар своей когтистой лапы по плечу нападавшего животного.

Всякий другой бык-лось свалился бы от такого удара, как подкошенный, с раздробленными вдребезги костями плеча. А великан лишь пошатнулся немного и на секунду приостановился в изумлении… затем прыгнул и кинулся на медведя с каким-то странным воем. Он не поднимался, чтобы бить копытами, не наклонялся, чтобы бодать, он, невидимому, рвался загрызть медведя зубами…

Глядя на такую невиданную, чудовищную злобу, Кримминз невольно крепче схватился за ствол ивы.

Несмотря на всю свою тяжесть и силу, медведь не мог выдержать ударов великана-лося и, сбитый с ног, покатился кувырком по склону озерной отмели. В ту же минуту и лось, ослепленный бешенством и не будучи в силах остановиться, споткнулся о ствол дерева, лежавший в кустах, и грохнулся через него так, что задние ноги его взвились высоко кверху.

Медведь вскочил все-таки раньше своего победителя и кинулся со всех ног искать убежища, словно мышь, вырвавшаяся из когтей кошки. Он выбрал для этого ближайшее дерево, а это ближайшее дерево, к крайнему неудовольствию Кримминза, было именно то, на котором охотник сидел. Встревоженный человек полез поскорей на верхнюю ветку, которая под его тяжестью согнулась и низко опустилась над водой.

Раньше чем лось поднялся на ноги, беглец был уже на полпути от ивы; но, как ни был он отчаянно быстр, несшийся за ним противник, оказался еще быстрее и настиг его как раз в ту минуту, когда медведь принялся карабкаться на дерево… Рога лося подсадили медведя, да так, что он жалобно взвыл от боли и страха.

В следующее мгновение он, с оборванной в клочья кожей на окороках, стал уже недосягаемым для второго удара рогов; но огромный лось, взвившись на задних ногах, ударил его страшными копытами и чуть не убил. Медведь завопил еще сильнее, но удержался кое-как и наконец взобрался на безопасную высоту, где, припав с жалобным пыхтением к толстой ветви, сидел смирнехонько, между тем как его победитель бесновался внизу.

Вдруг медведь заметил Кримминза, пристально смотревшего на него. Для совсем обескураженного зверя это была новая угрожавшая ему опасность. С крайним испугом медведь перелез на другую ветку, как можно подальше от нового врага, и прикорнул на ней, взвизгивая и дрожа, словно побитый щенок, и переводя унылые взгляды с человека на лося и с лося на человека, в страхе, что вот-вот они оба вместе накинутся на него.

Но сочувствие Чарли было теперь всецело на стороне несчастного медведя, его товарища по плену. И он поглядел вниз, на беспощадного лося, с искренним желанием умерить его задор и самоуверенность ружейною пулей.

Однако он был слишком дальновидный и понимавший выгоды охотников проводник, чтобы сделать это. Он удовольствовался тем, что перелез на другую, нижнюю ветку и, привлекши на себя внимание великана, высыпал в его храпящие красные ноздри добрую горсть сухого и перетершегося у него в кисете, как порошок, табаку.

Сделано это было ловко, как раз в тот момент, когда лось переводил дыхание. И медведь и человек мгновенно исчезли из глаз и памяти ошалевшего великана. Казалось, что от ревущих чиханий его огромное тело вот-вот разлетится на куски. Лось буквально становился на голову и ввинчивал морду в мягкую сырую землю, словно надеясь закопать, в ней мучителя, забравшегося ему в ноздри.

Кримминз помирал со смеху, чуть не валясь со своей ветки, а медведь перестал даже пыхтеть и скулить, изумленный и совсем сбитый с толку.

Наконец лось вскинул морду высоко вверх и стал пятиться, не видя куда, через камни и кусты, по отмели и по воде озера. Он все пятился, словно стремясь уйти от собственного своего носа, до тех пор пока, миновав мелководье, не сорвался вдруг с уступа в более глубокое место, где воды было метра полтора.

Толчок и освежающий холод ледяной воды, очевидно, навели его на новую мысль: он погрузил голову в воду и принялся вертеть ею, кашляя, отфыркиваясь и производя такое шумное волнение, что эхо раскатывалось далеко вдоль берега озера. Потом сразу выпрыгнул на отмель и пустился бежать прямо через кусты, лесом, будто тысяча охотничьих рогов затрубила ему прямо в уши.

Совсем ослабевший от хохота, Кримминз слез по ветке на землю, дружески кивнул на прощанье присмиревшему медведю и пошел своим путем, довольный удавшейся местью.

В следующие два года слухи о великане-лосе разошлись далеко, чуть ли не по всей Америке.

Любители-охотники съезжались со всех сторон в надежде прославиться победой над ним… Они избивали во множестве коз, оленей, лосей и медведей, но уезжали все-таки разочарованные, не увидав лося-великана. Местные охотники тщательно скрывали его местопребывание. Наконец все они стали сомневаться в действительности существования такого лося и стали говорить, что все это не более и не менее, как выдумки новобрауншвейгских проводников, ловко затеянные для того, чтобы заманивать к себе охотников.

Тогда и сами проводники стали подумывать, не пора ли представить доказательство правды. Решил было покончить дело с великаном и старшина их дядя Адам, как вдруг явился приказ из Фредерикстона с строжайшим запрещением убивать прославленного лося.

Предписывалось новобрауншвейгским лесникам, известным под названием проводников, поймать лося, за что назначалась крупная награда, и препроводить в зоологический сад, где он будет украшением и живою рекламою новобрауншвейгских лесов.

Мысль поймать живым лося показалась невероятной всем проводникам, в особенности видевшему сражение его с медведем Кримминзу, но дядя Адам, колоссальный рост и огромная сила которого как будто давали ему право на равенство и даже на некоторую фамильярность с великаном-лосем, объявил, что это «можно и надо сделать, потому он это и сделает».

После этого всякие сомнения, конечно, исчезли. И тот же, раньше потешавшийся насчет поимки великана, Чарли Кримминз явился выразителем общего мнения, сказав:

— Ну, коли так, дело десятое. Дядя Адам не такой человек, чтобы откусить больше, чем он может проглотить.

Дядя Адам, однако, не спешил с поимкой лося. Переждал он время лосиных боев — конец лета; переждал охотничью пору — осень, пропустил и первую половину зимы, укрощающей лосиную гордость и злобу. Он рассчитывал на вторую ее половину, когда гигантские рога великана-лося ослабнут и спадут с его головы от толчка о какую-нибудь самую тоненькую ветку.

Опытный старый проводник знал, что в эту пору лоси бывают всего доступнее. Кроме того в половине зимы все низины и перелески, где лось любит кормиться, покроются глубокими сугробами снега, по которым трудно пробираться тяжелому зверю.

В половине февраля до дяди Адама дошла весть, что черный лось водворился, или «стал», как говорят охотники, на южном склоне Старого Согамока с тремя коровами-лосихами и их прошлогодними телятами.

Это значило, что когда благодаря слишком глубокому снегу маленькому стаду оказалось уже невозможно бродить повсюду, его повелитель и защитник выбрал укромную лощину. Она вся заросла березняком, осинником и диким вишенником, любимым лосиным кормом, и по ней лось протоптал глубокие тропы к местам, где корм был в особенном изобилии. Все эти тропы сходились в одно место, к группе густых елей, под которыми было тихо и спокойно даже в самые страшные бури.

Вот этой-то вести и ждал умный старый проводник и тогда с тремя товарищами, с парой запряженных в огромные сани лошадей и добрым запасом веревок Адам отправился на поимку лося.

Было ясное, тихое утро и такой мороз, что большие деревья то-и-дело раскатисто трещали. Люди шли на лыжах, оставивши лошадей с санями в чаще, около ряда холмов, покрытых неглубоким снегом, за полверсты от лосиного «становища». Солнце сверкало и переливалось на разбросанных по лесу полянках. Нетронутый, слежавшийся в течение долгих месяцев снег возвышался причудливыми кучами над поваленными стволами, пнями и камнями. Лыжи тихо шуршали, врезаясь в слегка похрустывающий наст.

Издалека заслышал этот шум подозрительный великан-лось, лежавший со своим стадом в укромном уголке под соснами. Он вскочил на ноги и стал чутко прислушиваться, а остальные беспокойно смотрели на него, ожидая тех или иных распоряжений.

Лось-великан мало знал человека, но то, что он знал о нем, не внушало ему к людям большого уважения и тем более страха. Однако в это время года, когда кровь его была холодна, когда голова его была лишена ее боевого украшения, он почувствовал вдруг что-то непонятное, — не то робость, не то опасность, и смутно сознавал, что в людях таится какая-то угроза.

Еще немного месяцев тому назад он затоптал бы людей своими страшными копытами, отбросил бы в стороны ветви деревьев огромными рогами, бурей кинулся бы на незваных гостей и жестоко наказал бы их за дерзость. Но теперь он, вдохнув морозный воздух, с неудовольствием фыркнул и, опустив широкие уши, показал своей семье путь к быстрому, но стройному отступлению по одной из тропинок к дальнему концу становища.

Именно на это и рассчитывал хитрый дядя Адам. Он хотел выгнать стадо из лабиринта перекрещивающихся тропинок, по которым лоси могли быстро бежать, прорваться мимо людей и уйти в бесснежные предгорья; хотел сбить стадо в дальний тупик, на глубокий мягкий снег, которым была покрыта долина вплоть до большого дальнего леса, и догнать стадо, увязшее в снегу.

Расставивши своих людей на тропах, по которым лоси могли бы вернуться назад, дядя Адам бегом пустился в погоню. И на бегу он то протяжно и грубо вопил, то резко вскрикивал, то дико смеялся и громко гоготал. Знаток лесного мира, дядя Адам знал, что нет звуков страшнее для диких животных, чем громкий человеческий хохот.

В другое время эти наглые крики привели бы в ярость великана-лося и были бы им приняты за вызов, но теперь он отступил в самый дальний угол своего становища. Отсюда шли только две тропы, по которым можно было вернуться, но на обеих теперь слышались приближавшиеся крики. Сзади расстилалась снежная равнина, на которой старый лось увяз бы до плеч, а телята утонули бы с головами.

Лось взглянул через равнину на дальний кедровый бор, где ему легко было бы укрыться от назойливых врагов. И его храбрость вернулась к нему… Спасти стадо — было его первой заботой. Лось, поставил стадо тесной кучей между собой и снегом и повернулся грудью к преследователям, подбегавшим с шумом и криком.

Когда дядя Адам увидал, что лось готов скорее биться, чем отступать дальше в глубокий снег, он повел наступление осторожнее и медленнее, пока все его помощники не оказались шагах в пятидесяти от скучившегося стада. Тут он велел остановиться, потому что вожак стада стал угрожающе топать огромными копытами, и ярость, вспыхнувшая в его глазах, показывала, что он каждую минуту готов броситься на врага.

Однако лось не бросился на людей: его внимание было привлечено странными поступками охотников, которые, перестав кричать, принялись за рубку деревьев. Он с удивлением смотрел, как сверкающие топоры врубались в дерево и белые щепки брызгами летели из-под них. Все стадо насторожилось, с любопытством и опасением вытаращив глаза. Вдруг дерево качнуло вершиною, провело ею по прозрачной синеве неба и рухнуло с треском и гулом поперек одной из тропинок. Коровы и телята в диком ужасе кинулись на снег. Но вожак, хоть в глазах его и отразилось тупое изумление, не двинулся с места и только гневно захрапел.

Еще мгновение, и поперек второй тропы рухнуло другое дерево, ветвистое и густое. Потом повалились еще два, и отступление было совершенно отрезано стаду. Конечно, великан-бык, неслыханно сильный и быстрый, пробил бы себе путь сквозь преграду, но другие, чтобы добраться до спасительных тропинок, должны были двинуться обходом, через снег, для них непроходимый.

Хотя лось теперь и оказывался припертым в угол, но дядя Адам никак не мог придумать, как вести дело дальше. В нерешимости он повалил еще несколько деревьев, из которых последнее упало так близко от стада, что все оно, не исключая и быка, должно было отпрыгнуть в снег, избегая удара верхушки. Это было уже слишком для вожака, который до этой поры не знал, что значит быть сбитым в кучу. Пока его коровы в ужасе утопали в снегу, он взревел с бешеной злобой и кинулся на своих преследователей.

Хотя глубина снега доходила ему до плеч, его гигантская сила и быстрота были так велики, что проводники оказались захваченными врасплох, и сам дядя Адам, бывший впереди всех, чуть-чуть не попался. Он быстро отпрыгнул назад, но, подвернись у него лыжа или зацепись она за что-нибудь хоть на четверть секунды, и дядя Адам оказался бы в снегу, под ногами у черного лося.

Видя своего старшину в такой беде, другие проводники подняли уже было винтовки на прицел, однако дядя Адам уловил их движение, и на бегу строго крикнул им: «Не стрелять!» Он знал, на что идет, и был уверен в себе.

Шагов сорок или пятьдесят смог лось гнаться за ним с такой же невероятной быстротой. Потом неумолимое сопротивление снега стало сказываться даже на таких легких, какие были у зверя. Лось начал сдавать в резвости, но злоба его не утихала.

Дядя Адам замедлил свой бег, и гонка продолжалась. Но она становилась все тише и тише, пока не окончилась: дядя Адам оказался на сажень впереди, а лось, все еще безумный от злобы, был бессилен двинуться еще хоть на вершок вперед или назад.

Тогда дядя Адам приказал подать ему веревки. Было тут, конечно, брыкание, бешеное лязганье зубами, дикий храп; но проводники — народ ловкий и осторожный, и через полчаса лось уже лежал на боку, спеленатый так надежно, словно индейский младенец в своей люльке из березовой коры, и ему оставалось только храпеть и фыркать от бешенства и злобы.

Связанный лось был привезен в поселок на санях, запряженных терпеливыми и послушными лошадьми.

С этой минуты жизнь для лося стала какой-то непрерывною сменой грохочущих толчков и остановок… Его перетаскивали из одного странного решетчатого ящика в другой, в которых его везли куда-то, в неведомый мир. Сквозь решетки, он видел, как деревья, поля и холмы неслись мимо него в безумном беге.

Его вынимали из ящика, и шумная толпа окружала его, беспомощно лежащего, и глазела на него, разинув рты и вытаращив глаза, пока наконец черная грива на его плечах не начинала подниматься от ярости и гнева… Потом кто-то прогонял прочь толпу, и лось вновь погружался в серый туман отупения. Одно чувство глухой вражды ко всему оставалось в нем.

Наконец он прибыл в шумную местность, где не было деревьев, а только какие-то, как ему казалось, большие, высокие, обнаженные скалы, красные, серые, желтые, зеленые; они были все в дырах, около которых суетились люди, как муравьи. Эти страшные скалы двигались двумя бесконечными рядами, пока лося не привезли к просторному полю с редкими деревьями на нем. Тут негде было укрыться от чужих глаз, не было густой, тенистой чащи, чтобы спокойно полежать в ней; но все же здесь виднелись зеленые ели, был простор и хоть какой-нибудь покой.

И когда лося развязали и оставили здесь, он даже обрадовался и, подняв голову, стал жадно вдыхать дрожащими ноздрями свежий воздух.

Люди, доставившие его в «парк для крупных животных» зоологического сада, как на их языке это называлось, и в «тесный телячий загон», как сказал бы великан-лось, привыкший к беспредельным пространствам лесов, если бы умел мыслить и выражаться по-человечески, — эти люди, освободив пленника от его уз, стояли теперь и с любопытством смотрели на великана. В течение нескольких минут он не видел их, забыл о них. Затем его злоба и ненависть мало-помалу начали возвращаться к нему. Выражение его глаз изменилось, в глубине их загорелся гордый, неустрашимый огонь… Грива зашевелилась…

— Пора уходить. Новичок наш, видимо, собирается подумать о сведении кое-каких счетов, — спокойно заметил директор, обращаясь к старшему смотрителю сада и другим служащим.

Все они двинулись назад, к тяжелым воротам, и в тот самый момент, как они достигли выхода, с диким оглушительным ревом, какого еще не слыхали эти места, лось ринулся на своих тюремщиков; но те юркнули в ворота, захлопнули их и задвинули массивные засовы.

И как раз вовремя. В следующее мгновение великан ударил всей своей тяжестью в преграду. Огромные крепкие петли и железные прутья ограды около ворот звякнули, задребезжали и даже чуть подались под страшным толчком. Но в тот же миг выпрямились и отбросили назад нападавшего.

Лось с недоумением взглянул на препятствие, такое слабое по виду и такое непреодолимое… Потом он отвернулся с презрительным видом и пошел осматривать свои новые владения.

Сперва лося называли «Великан дяди Адама». Но вскоре служащие и посетители сада сократили, как это всегда бывает, данное животному название, и вместо «Великана дяди Адама» в лосином загоне оказался «Дядя Адам»…

Между тем пленник заинтересовался осмотром своих новых владений, и негодование его стало остывать. Уединиться здесь было негде: лиственные деревья стояли обнаженными, а хвойные — далеко одно от другого. Не было густых еловых и можжевеловых зарослей, в которые он мог бы уйти. Но от надоедливых людских глаз все-таки можно было спрятаться за какой-то грубой деревянной постройкой; а там оказались ледяные сосульки, висевшие с крыши, и сугроб снега под стеною, холодное прикосновение которых к морде и языку помогало лосю почувствовать себя здесь, как дома…

Лось пошел дальше через отлогий холм, в долинку. Здесь вдруг среди деревьев он наткнулся на странное препятствие, похожее на гигантскую паутину. Сквозь нее он мог явственно видеть места подальше, и эти места казались ему именно такими, каких ему хотелось бы: там было больше деревьев, и они стояли гораздо теснее чем здесь. Он спокойно толкнул паутинное препятствие, но, к его изумлению, оно не раздвинулось перед ним… Он взглянул на него вопросительно: может ли быть, чтобы такие тоненькие нитки не пускали его вперед? Толкнул их еще раз сильнее, и настолько же сильнее они его оттолкнули…

Горячая кровь ударила лосю в голову, и он с яростью кинулся на паутину всем своим мощным телом; непроходимая, но эластичная, загородь из стальной проволоки подалась, но тотчас же выпрямилась и отдала ему его толчок с такой силой, что он повалился назад через голову.

Упавши с громким мычанием, лось от неожиданности с минуту пролежал кверху ногами, потом вскочил и уставился в полном недоумении на непонятного противника. За последнее время он получил, впрочем, столько странных уроков, что было трудно сразу разобраться в них…

На следующее утро, когда «Великан дяди Адама» с большим удовольствием завтракал молодыми ивовыми и осиновыми ветками, целая куча которых, неведомо как, появилась вдруг около пружинной загороди, несколько человек стали открывать часть загородки шагах в полутораста от него.

Позабывши рассердиться на это вторжение в его область, «Дядя Адам» с любопытством стал наблюдать за людьми. Через минуту вслед за людьми в пределы его владений вошло маленькое стадо лосей, повидимому, совершенно равнодушных к близости людей… Их появлению «Дядя Адам» не удивился, его нос уже давно чуял запах, указывавший, что где-то вблизи есть лоси, но такая дружба их с людьми его поразила.

В стаде было несколько коров и пара неуклюжих телят-годовиков, и «Дядя Адам» радостно двинулся к ним огромными шагами, чтобы встретить их и принять немедленно под свое покровительство. Но еще через мгновение перед глазами его появились два молодых красивых лося-быка, шедших позади стада медленной и полной достоинства поступью. Лось-великан остановился, выставил вперед могучий лоб, заложил назад уши и проревел грозный вызов. Жесткая черная шерсть на его плечах медленно поднялась и встала торчком.

Оба молодые быка изумленно смотрели на эти страшные приготовления. Было вовсе не боевое время года, поэтому они не чувствовали к чужаку ничего, кроме холодного равнодушия. Но он шел прямо на них, и в движениях и во всем виде его выражалась такая угроза, что они не могли не понять, — без боя он не отстанет!.. Биться же теперь, после половины зимы, когда у них нет рогов, было противно всем лосиным обычаям. Впрочем, делать было нечего: приходилось драться.

Глаза молодых лосей тоже начали гневно сверкать, и они, грозно встряхивая головами, выступили вперед, навстречу наглому чужаку. Удивленные сторожа стали поближе к воротам, полуприкрывши их, и один из них, торопливо проскочив наружу, побежал к строению, стоявшему в стороне под деревьями. Когда «Дядя Адам», огромный и невиданно черный, приблизился к стаду, коровы отошли в сторону и стояли там, спокойно поглядывая. Их хорошо кормили, и теперь они были равнодушны ко всему другому в ограниченных пределах их мира. Но бой — всегда бой, и если он состоится, они вполне готовы быть зрительницами.

Между тем великан кинулся на врагов. Одного за другим он сбил их с ног, и они покатились по земле, беспомощные, как новорожденные телята.

Такая полная и мгновенная победа, доказавшая его неоспоримое превосходство, должна бы была удовлетворить «Дядю Адама», но он рассвирепел. Пока побежденные быки пытались подняться на ноги, он бросился на ближайшего из них и стал безжалостно топтать его. Другой между тем встал и, спасая свою жизнь, ударился в бегство, охваченный страхом. Тогда победитель, оставив первую жертву, кинулся преследовать второго быка.

Страшен был вид этого черного гиганта, когда он, с стоявшей дыбом гривой, с вытянутой вперед шеей, с широко раскрытой пастью, с глазами, сверкавшими неукротимой яростью, несся вслед за беглецом огромными прыжками.

Еще мгновение, и он настиг бы свою жертву, но вдруг случилось что-то странное… На голову преследователя накинулась летящая петля, затянулась, свернула на сторону его шею и ударила его оземь так, что он чуть не лишился жизни. Пока его сильные легкие с хрипением пытались расшириться, чтобы вобрать в себя побольше живительного воздуха, налетели другие петли, обвившиеся вокруг его ног; и раньше, чем он пришел в себя настолько, чтобы оказать какое-нибудь сопротивление, он оказался уже надежно скрученным, не хуже того, как недавно спеленал его дядя Адам в снегах Согамока.

В таком виде его и оставили лежать, пока обе его избитые жертвы не были выгнаны прочь из загона. Им отвели другое, более скромное помещение. А черный великан был оставлен в самом лучшем и обширном загоне.

Люди, повалившие великана на землю, вернулись. Они бесцеремонно оттащили его к воротам, распутали связывавшие его веревки и скрылись раньше, чем он успел подняться на нош.

Бык встал, глухо мыча, повернулся к людям и взглянул на них с такой ненавистью, что они подумали, не кинется ли он еще раз на загородь.

Но он помнил полученный уже урок. Несколько минут он стоял, пошатываясь на месте. Потом, как бы подчиняясь власти слишком сильной, чтобы даже ему меряться с нею, встряхнулся всем телом и медленно пошел к своему новому стаду.

К вечеру стало морозить. Нависли тяжелые тучи, в воздухе чувствовалось приближение снежной бури. Сильный порывистый ветер подул с севера. Не видя вокруг подходящего убежища, «Дядя Адам» повел свое маленькое стадо на вершину обнаженного холма, откуда он мог бы оглядеться и выбрать спокойный приют.

Он упорно смотрел в эту враждебную, сгущавшуюся бездну неведомого мрака…

Коровы, чувствуя его силу, инстинктивно жались к его массивным бокам, потом, когда разразилась уже настоящая снежная буря, они вспомнили об убежище, которое приготовил им человек и об обильной еде, ждавшей их там. Одна за другой они стали медленно сходить с холма, направляясь сквозь мрак к тому углу, где, они знали, ворота отперты для них и где дальше открыта дверь в пахнущий теплом сарай.

Великан в недоумении тронулся было, чтобы итти за стадом, но вдруг остановился.

И, вернувшись опять на вершину обнаженного холма, он остался стоять там, высоко подняв голову и глубоко вдыхая ноздрями холодный воздух.