Ловушка для химер

Гл. 18

Слегка отпускаю поводья, Шпора переходит в галоп, следом стучат копыта Соколика. Оглядываюсь через плечо, Лада просто прекрасна на жеребце цвета степи — глаза как бездонные озёра, брови чёрные, осанка безупречна, волосы, завязанные на затылке в смешной хвостик, колышется в такт с шелковистой гривой коня, она игриво показывает язык.

— Фу, как не красиво! Ещё Великой княжной называешься.

— Никто ж не видит, — невозмутимо парирует она и вновь показывает длинный язычок. Придерживаю Шпору и обнимаю жену.

— Спасибо за подарок, — она и тянется ко мне губами. Шпора неожиданно повёл покрасневшими очами, фыркает в раздражении и чуть не вцепился в шею Соколику.

— Ого, — смеётся Лада, — каков ревнивец, никого к тебе не подпускает!

— Он такой, — хлопаю своего любимца по блестящей шее. Жеребец понёсся как ветер. Лада, со смехом, пришпорила коня, но догнать смогла у города, когда я натянул поводья.

В город въезжаем чинно, как полагается знатным особам. А вот и наш дом, он одноэтажный, но комнат много. В прошлой жизни я имел всего две, а здесь целых три и большая кухня. Двор так же немаленький. Есть хозяйственные постройки, сложил баню — она в самом конце сада, рядом небольшой пруд, окружённый со всех сторон вербами. Запустил сазанов, сын приучил подплывать их на звук серебряного колокольчика. Деревянные скамейки у клумб с цветами, дорожки выложил из плоских голышей, обозначил декоративными заборами из срезов брёвен. У дома, массивная дровница, там же, колодец со сводящей зубы ледяной водой. Огород и сад, разделяется от зоны отдыха, плетеной изгородью.

Сад — моя гордость. Засадил его дикими грушами, яблонями, есть вишня и слива, радует глаз лохматые виноградные лозы, ягоды почти созрели, величиной с крупную алычу, клубника заполоняет всё пространство, жена наделала варения из ароматной ягоды, вместо сахара использовала дикий мёд, получилось нечто неземное.

Мы въезжаем во двор. Ярик нас не встречает, видно ушёл на свидание. Во дворе чистота, из конюшни пахнет свежим сеном, ласточки мелькают у самой земли — к дождю, у клумб над цветами, зависая как колибри, пьют нектар роскошные бражники, в пруду хлопнул хвостом матёрый сазан, подняв нешуточную волну.

Прыгаю с коня, помогаю жене слезть, вёду жеребцов в конюшню. Слышу шорох в доме, занавеска колыхнулась, в окне замечаю хозяйничающую на нашей кухне Яну. Лада тоже её видит и входит в дом. Не спеша привязываю коней, кладу в ясли душистого сена, наливаю свежей воды и неторопливо поднимаюсь в дом.

— Привет, Яна. Одна, без Аскольда?

— Что за дикий вопрос, — удивляется Яна, — ты же сам направил его с сибиряками к ущелью для закладки взрывчатки, будет только через неделю. А у меня неприятность, Светка куда-то делась, думала к вам забежала, рыбок покормить, придёт, всыплю по мягкому месту.

— Видели твою разбойницу с Игорем, погнал домой, к озеру не пошли точно. Может к Игорю в гости напросилась, зверюшек посмотреть? Слышал в их зоопарке пополнение, волчат сирот приютили.

— Точно, — обрадовалась Яна, — поехали!

— Сам съезжу. Вы лучше ужин к приезду сварганьте.

Цепляю к поясу меч, отвязываю Шпору, жеребец удивлённо фыркает, но рассуждать не стал, покорно выходит во двор, мечет неприязненный взгляд на Яну, он понял, она виновница в том, что его вновь седлают. Вскакиваю на коня, оборачиваюсь к женщинам, Лада улыбается, Яна — как натянутая струна.

— Странно, — кричит мне вдогонку, — у меня из дома исчезла бухта верёвки.

— Шкоду, наверное, делают, — попытаюсь её успокоить, но, что-то кольнуло мне сердце.

Излишне резко пришпорил жеребца. Шпора удивлённо всхрапнул и понёсся как ветер в степи.

На всякий случай заезжаю к озеру. Рыскаю по берегу, пугаю ватагу ребят, таскающих из нор раков, застал на месте преступления молодую пару — на мои вопросы об исчезнувших ребятах, от всех, получаю отрицательный ответ — нигде их не видели. Я совсем обеспокоился и рванул к Семёну, только камни свистят от копыт.

Дом Семён построил у кромки леса. За оградой клетки со зверьём, на улице — целая толпа со своими питомцами. Семён организовал настоящую клинику для животных. Нанял штат квалифицированных помощников, и его больница, стала пользоваться оглушительным успехом.

Подъезжаю к воротам, требовательно стучу железным кольцом, кто-то из людей зло замечает, что очередь для всех, не стал спорить, вижу спускающегося с крыльца могучего Семёна — он оглядывает меня, лицо освещается радостной, как у ребёнка улыбкой.

— Это по блату, — мягко говорит он возмущённой очереди и ведёт в дом.

Смотрю на его литые мышцы, бугрящиеся под кожей цвета бронзы и, невольно сравниваю его тогда, когда только с ним познакомился: рыхлый, белокожий, но и тогда у него был удивительные глаза, словно расплавленный свинец.

— Никита Васильевич, по делу или в гости?

— Игорь дома?

— У Светочки в гостях. Вот только задерживается, переживать начал. А почему ты спрашиваешь? — в глазах нарастает тревога.

— Всё ясно, они решили спуститься с нашего плато. Ярик, с твоим шалопаем, спуск нашёл и даже зайца подстрелил. Боюсь, твой Игорёк, теперь и Светочку потащил к лесу, на саблезубых кошек посмотреть.

Семён каменеет, под кожей лица пробегают бугры, не говоря ни слова, снимает со стены свой чудовищный топор и смотрит свинцовым взглядом, с усилием спрашивает: — Ты знаешь, где этот спуск?

— Ярик рассказал, сдался под «пытками», — стараюсь шутить я, но на душе тяжесть, мне кажется, случилась беда. — Пешими пойдём, отсюда к тем склонам близко, пусть Шпоре воды нальют и сена кинут, загонял я его слегка.

— Да, конечно, хороший у тебя конь, — Семён ласково хлопнул его по крупу, Шпора хотел возмутиться, но передумал, ткнулся губами в могучую грудь моего друга.

— Тебя все животные любят, — с восхищением говорю я.

— Это потому, что и я их люблю, — очень просто отвечает друг.

Семён даёт задание своим помощникам и мы, почти бегом, устремляемся к краю плато. Приметы, про которые рассказал мой сын, мы нашли достаточно быстро: перелезли через поваленное дерево, едва не завязли в путанице из корней, змейкой пробежались по осыпи и с ужасом увидели, как после нас, образовалась лавина и с грохотом понеслась в пропасть. Вскоре заметили отколовшийся пласт от склона и щель внутри неё, заполненную пылью и мелкими камушками, а вот и верёвка, умело обвязанная вокруг камня и, даже узел завязан правильно, не иначе Светочка постаралась. Её батяня Аскольд, учит тому, что в обязательном порядке нужно знать девочкам: стрелять из лука, владеть рукопашным боем, лазать по деревьям, и никогда не плакать, если больно — вот Светочка и растёт как обычная, любознательная девочка.

— М-да, — Семён подёргал верёвку. — Меня выдержит?

— Кто его знает, — сознался я.

— Тогда вперёд! — Семён первым ухватывается за неё и резво, для своего огромного тела, проникает в трещину и, поднимая клубы пыли, умело сползает вниз. Немного подождав, пока он встанет на тропу, прыгаю и я.

Поразительно, как дети могут лазать по таким кручам! Иной раз у меня волосы поднимались дыбом… найду их, точно надаю по мягким местам!

Но вот мы спустились, перед нами шумит степь, а дальше виднеется тёмный лес. Заросли у тропы повалены, дети явно не потрудились скрыть свои следы, по ним легко найти тропу в Град Растиславль, совсем плохо. Как можно тщательнее маскируем место подъёма, а в расщелину кидаем останки какого-то дурно пахнущего животного, непрофессионала отпугнёт.

Судя по свежим изломам на сочных стеблях, Света и Игорь прошли совсем недавно, это радует, к лесу они подойти не успели… сорванцы. Я вглядываюсь в море травы и вижу, как вдали они расходятся в разные стороны, там точно наши дети!

— Они там, — указываю я Семёну, он кивает и как медведь вклинился в заросли.

Совсем не соблюдая осторожность, мне осталось лишь поспевать за ним, желание как можно быстрее добраться до детей, отодвигает всякую потенциальную опасность на задний план… а зря. Чем глубже входим в степь, тем неприятнее на душе, стебли становятся всё выше, а в них вплелись, раскинув колючие лапы, непролазные кустарники. Воздух наполнен всевозможными запахами трав и даже присутствие моря не ощущаю, а вроде оно близко. Хуже всего, часто пересекаем звериные тропы. Мы в охотничьих угодьях хищников, совсем не хочется попасться кому-то на обед. Двигаемся осторожно, часто останавливаемся, даже цикады нас не сразу замечают. Странно, но в том месте, где должны были быть наши дети, их нет, но тропа из поваленных стеблей стала неизмеримо шире и ведёт к лесу.

— Что скажешь? — спрашивает меня Семён.

— Сдаётся мне, здесь побывали взрослые, — я едва гашу в своей груди стон.

— Люди Вилена Ждановича? — с испугом выдыхает мой друг.

— Не знаю от кого они, но детей они взяли с собой.

— Их надо догнать! — Семён выхватывает чудовищный топор, в его глазах и ярость и отчаянье.

— Ты только не спеши, — я пытаюсь его остановить, но он уже рванул вперёд, и мне пришлось вытащить свой меч, и следовать за ним.

Вскоре выходим к лесу, повсюду корявые корни — здесь хозяйничают ящерицы и змеи, часто дорогу пересекают толстые полозы, разноцветные ящурки прячутся в камнях, а с ветвей срываются тяжёлые птицы и исчезают в непролазных зарослях.

Идём среди леса, довольно влажно, камни во мху. Едва заметная тропинка петляет между деревьями и целеустремлённо направляется в самую чащу. Внезапно меня пронзает резкое чувство опасности, запоздало смотрю вверх и… нас накрывает сетью. Пытаюсь разрубить её саблей, рядом рычит Семён, но ничего не может сделать своим топором. Сверху посыпались люди, они чувствительно бьют тупыми концами копий, с размаху лупят дубинами.

— Сволочи, детей отпустите! — кричу я, но получаю столь сильный удар по голове, что едва не отключаюсь.

Нас волокут как баранов на убой. Верёвки цепко впиваются в тело, шевельнуться невозможно. Постоянно бьют ногами и палками, больно, обидно, надо же так вляпаться. Хорошо, что детей не связали, бедняжки бегут следом, но даже не плачут.

Вскоре я замечаю большое скопление вооружённых людей и несколько телег, с запряжёнными в них прирученными дикими лошадями, из всего этого я делаю вывод, мы попались в лапы людям Вилена Ждановича.

— Вот это улов! Вот это улов!!! — худощавый мужик, пританцовывая от радости, подходит к нам. — Это же настоящие бойцы, какая удача!

— Чего так веселишься? — сплёвываю я кровавой слюной, от ненависти у меня темнеет в глазах.

— А как же иначе, у нас полоса препятствия простаивает!

— Какая полоса препятствия? — неподдельно удивляюсь я.

Вокруг заржали толи лошади, толи люди, с чего я делаю вывод — это нечто гнусное и опасное.

— Скоро узнаете, — нас запихивают на телегу, взглядом пытаюсь отыскать детей, замечаю их в другой подводе, сердце болезненно сжалось, рядом скрипнули зубы Семёна, он пытается разорвать верёвки, но едва не лопнули мышцы.

— Не суетись… пока, — шепнул я другу, — сейчас мы ничего сделать не сможем… подождём. Хорошо, что они не знают, кого взяли.

— Что ты пищишь? — подозрительно глянул на нас худощавый мужик и с размаху бьёт меня тыльной стороной копья. Я охнул от резкой боли, рядом зло выругался Семён и тут же вскрикивает — ему тоже достаётся.

Предпочитая не злить наших мучителей, замолкаем. Послышались крики погонщиков, телеги тронулись. Некоторое время едем среди леса, но как начало темнеть, выбрались на открытый участок степи, там и заночевали.

Пытаюсь, что-то услышать из разговоров окружающих нас людей, но они больше озабочены тем, что где-то охотится целый прайд пещерных львов, это сильно беспокоит, вокруг стоянки зажигаются большие костры и тягостно тянется время. Под утро к нашему лагерю забрели львы, послышались крики людей, в зверей полетели горящие сучья, засвистели стрелы, раздаётся яростное рычание, львы отходят, но полностью удалились лишь, когда рассвело.

Затем вновь трясёмся на телегах, пищу не дают, только воду, но это не главное, меня буквально съедает беспокойство о наших детях. В тайне надеюсь, что Аскольд уже вернулся с озера Лады и приступил к нашим поискам, хотя не факт, он собирался посетить дальние гарнизоны… совсем гнусно. Так мы тряслись ещё пару дней, маневрируя между густыми зарослями степной травы и стволами могучих деревьев. Но вот тряска несколько уменьшается, возникают просветы между деревьями, много поваленных и неубранных стволов, трещит валежник, с оглушительным грохотом падают деревья, сметая всё за собой, слышатся резкие команды, ругань, где-то свистит хлыст.

Лес оказывается позади, впереди долина, на ней стоит весьма ухоженный город-посёлок обнесённый частоколом из брёвен заточенных сверху. Ворота открыты, охрана в тяжёлых доспехах, у них щиты и широкие мечи.

— Санёк, как я погляжу, охота прошла удачно, не часто такие рабы попадаются. Сразу видно — воины, хороших деньжат отвалят, — один из охранников внимательно окидывает нас взглядом, в глазах удивление и призрение, для него мы уже не люди, хуже животных. — А детей, зачем взяли? Использовали лучше как приманку, — с чудовищной циничностью изрыгает он.

— Машка просила, у них своих нет.

— Тебе виднее, ну заходи, тебя заждались.

Нас затаскивают в ворота, и мы оказались в городе — дома из брёвен, добротные, по улице ходит сытый народ, гремят повозки запряжённые буйволами, пахнет свежевыпеченными пирогами и квашеной капустой, всюду русская речь и много вооружённых людей, а на площади возвышается деревянный помост, на нём лежит связанный, истерзанный плетьми человек.

— Русских тяжело делать рабами, приходится почти убивать или калечить, — хохотнул, Санёк, увидев с каким состраданием, гляжу на страшную картину. — Ничего, и с вами поработают, вы воины, будете развлекать поединками.

— Гладиаторов из нас хотите сделать? — я едва не задыхаюсь от ярости.

— Это от вас зависит, должность почётная, иных, даже свободными делаем. Это куда лучше, чем лес валить или всю жизнь помои выносить.

— Лихо вы развернулись. Кем в прошлой жизни был? — задаю вопрос с целью понять сущность конвоира.

— Вообще-то рабы не должны задавать вопросы, — благодушно скалится Санёк, — но если интересно… на фирме экспедитором был, спиртное развозил.

— Можно сказать, повышение по службе получил?

— Мне нравится. А ты, вроде, неплохой мужик, не станешь артачиться, хорошее будущее тебя ждёт… и тебя, сероглазый боец, — он ткнул моего друга мечом. Семён благоразумно смолчал, хотя напряглись бугры мышц под толстыми верёвками.

Нас заволокли во двор, кидают к крыльцу добротного двухэтажного дома. Вокруг собирается немногочисленная толпа, молодицы в цветастых платках, дети, вышло пару седовласых стариков, но все эти сволочи, смотрят на нас как не на людей.

Наконец-то развязали ноги, пытаюсь встать, но они так затекли, что, под хохот падаю в пыль, Семён помогает подняться, стоим, хмуро озираемся. Светочку и Игоря взяла за руки толстая, с добродушным лицом, немолодая женщина и уводит в сторону хозяйственных построек. Я долго провожаю взглядом родные фигурки, сердце сжимается от горя.

— Ваши дети? Больше их не увидите. Не переживай, они хорошо устроятся, — заметил мой взгляд Санёк.

— Мразь ты! — не удержался Семён.

Благодушный взгляд нашего конвойного резко меняется, в глазах вспыхивает ярость, с садистским наслаждением наотмашь бьёт плоской частью меча по лицу. Из рассечённого виска, фонтаном брызнула кровь. Я в ужасе вскидываю глаза на нашего мучителя, он пробил височную артерию, если срочно не принять меры, это смерть.

— Ты, что натворил, Санёк, — выскакивает на крыльцо плотный, богато одетый мужчина, — не успел рабов мне привести и тут же убиваешь!

— Да, ладно вам, Борис Эдуардович, — как красная девица, смущается тот, даже щёки покраснели, — сейчас ветеринар ему повязку сообразит, заживёт как на собаке.

Семёна пинками поволокли вглубь двора, дай бог, чтоб всё было с ним в порядке. Пытаюсь гасить в груди разгорающееся бешенство, нельзя выходить из себя, будет лишь хуже.

— Ну, а ты, что молчишь? — с вызовом окидывает меня взглядом.

— Я так понимаю, лучше не задавать лишних вопросов.

— Быстро усекаешь. Молодец. Думаю, подружимся, — он скалит белые крепкие зубы.

Первым делом я их тебе выбью — мелькает во мне мысль — я уверен, так оно и будет, экспедитор, хренов!

Борис Эдуардович подходит ко мне, сверлит взглядом из-под нависших бровей. Я вроде знаю, надо бы взгляд опустить, зачем напрасно нарываться на неприятности, но не могу, смотрю ему прямо в зрачки. Тень недоумения мелькает на лице: — Ты не простой человек, — нехотя заявляет он, — боюсь, раба из тебя не получится, а жаль, мог бы жить и жить. Впрочем, попробуем с тобой поработать, у нас есть неплохие профессионалы, глядишь, через месяц, другой выйдешь на арену. По секрету хочу сказать, наш правитель, уважаемый Вилен Жданович, приветствует отважных. Приглянёшься ему, свободным станешь. Ты, что, его знаешь? — что-то увидев в моих глазах, спрашивает меня Борис Эдуардович.

— Да, так, слышал, — осторожно говорю я.

— Ну, да, конечно, о нём многие слышали, никак он основатель государства Господин Великий Ждан.

— Именно так, — соглашаюсь я. — А далеко до города Господин Великий Ждан?

— Много вопросов задаёшь, непростительно для раба. Ну, да ладно, скажу, дней пять на повозках. Не будешь артачиться, увидишь город, он великолепен, говорят, не уступает даже Граду Растиславль.

Сердце защемило от этого высказывания, как же мы так по-дилетантски вляпались! Где-то совсем рядом моё государство, обидно и глупо, а ведь надо держать инкогнито, если узнают, кто я, убьют точно.

— Вот их вещи, — говорит Санёк. Конвойные скидывают на землю наше оружие.

— Ого! Какой меч! Неплохой топор! — вырывается восклицание у Бориса Эдуардовича, — так вы действительно воины. Случаем вы не шпионы князя Аскольда? Впрочем, можешь не отвечать, всё равно для вас ничего не изменится, я уже имею на вас виды.

Меня гонят вглубь двора, затем толкают в тёмное помещение, здесь уже Семён, голова перевязана, но кровь всё ещё сочится сквозь повязку.

— Как у тебя? — спрашиваю друга.

— Жить буду, — ухмыляется он, — ветеринар неплохо знает своё дело, правда возмущался, говорил, он занимается важным делом, всяких баранов лечит, а тут какого-то смерда привели. Ну, ему там объяснили, плевался, но артерию зашил, видно, в прошлом, был неплохим хирургом.

— Испортился народ, — взгрустнул я.

— Что делать будем?

— Поживём, увидим. А ты знаешь, я не хочу здесь задерживаться, вот только не знаю, где наши дети.

— В том то и дело, — сокрушается друг, — надо узнать, где они.

— У Машки какой-то.

— Придётся к ней наведаться.

— Наведаемся, куда денемся, — я оглядываюсь по сторонам. Хотя двери плотно закрыты и нет окон, хорошо вижу, да и Семён не испытывает особого дискомфорта.

Наша камера представляет собой помещение из хорошо подогнанных друг к другу брёвен, дверь дубовая, оббита железными пластинами, на полу солома, пару вонючих шкур, на стене болтаются несколько металлических колец, судя по всему, пристёгивают на цепь особенно строптивых, у двери зловонное корыто, туда наливают еду для заключённых. Первым делом стараюсь очистить корыто соломой, неизвестно, сколько будем здесь сидеть.

Семён возится со шкурами, пытается вытряхнуть, но затея неверная, такая поднялась пыль, что я невольно ругнулся. Слышим шаги, с двери сбивают доску, к нам заходят несколько мужчин, все как на подбор крепкие, внушительные мышцы бороздят тела, лица добродушные, но я знаю, это впечатление обманчиво, такие лица часто бывают у настоящих бойцов.

— Что, касатики, размять косточки хотите?

— В смысле, подраться?

— Что-то, типа того.

— Не очень.

— Да бросьте ломаться, не целки, разомнётесь, жирок погоняете, не переживайте, чисто кулачный бой, мечи потом будут, — они весело заржали.

— И, что за бедолаги, с нами будут биться? — я стараюсь говорить невозмутимо, но в душе разгорается гнев.

— Причём тут бедолаги, нормальные ребята, убивать вас пока не будут.

— Ну, а если мы, невзначай их покалечим?

— Это вряд ли, но если это гипотетически принять за веру, тогда сами виноваты.

— Ты, как, Семён? — спрашиваю друга.

— Ты же знаешь меня, я не драчун, со школы никогда не дрался, но если надо, можно попробовать.

— Судя по твоим мышцам, не скажешь, — говорит один из мужчин. — Хотя, на своём веку, всякое видел, ты не бойся, мы тебе кого попроще подберем.

— Не надо попроще! — неожиданно негодует Семён.

— Вот, это речь настоящего бойца, — насмешливо говорит мужчина. С нас снимают верёвки, разминаем руки.

— Поесть хотите?

— А драться сейчас?

— В принципе, да.

— Тогда потом.

— Если сможете, — неожиданно хохотнул один из мужчин.

— Там разберёмся, — бурчу я.

Нас выводят во двор. Народа значительно прибавилось, в центре вбиты колья, обтянутые верёвками, как положено, два табурета в углах импровизированного ринга. Расставляют длинные скамейки, кое-кто уже занял места. Краснощёкие девчата лущат семечки, с ними грубо заигрывают здоровые ребята, но молодухам нравится, смеясь, пищат, отпихиваются, ну совсем как в старые добрые времена в деревне.

— Рассказываем правила, — произносит мужчина со стальным взглядом, — правил нет, единственное исключение, не выходить из ринга, получите копьём в жо…у. Усекли? Да, если продержитесь тридцать минут, антракт на три минуты, затем до победы.

— Правила сложные, запомнить бы, — сплёвывает на пол Семён.

— Вот ты и будешь запоминать первым, умник. Кстати, для тебя выпадает честь, драться со свободным человеком, цени, ублюдок.

Семёна толкают к рингу, он гневно озирается, на этот раз его колют копьями, Семён перепрыгивает через верёвки, стоит как бог, мышцы перекатываются под бронзовой кожей, в глазах детское непонимание, в толпе проносится ропот восхищения.

Наконец все расселись, Борис Эдуардович с женой занимают первые места и вот тут показывается боец, я считал и как Семён, не бывают, но этот, выше в росте, грудина, как панцирь черепахи, на спине мышцы, словно лопаты для уборки снега, руки — две волосатые оглобли, на кулаках внушительные мозоли.

Гигант взмахивает руками, повеяло неприятным запахом от невымытых подмышек, толпа восторженно взревела и многие начинают делать ставки. Он неторопливо протискивается сквозь верёвки… ну очень неторопливо, как он уверен в победе! Поднимается во весь рост, улыбается: — Как звать тебя, драчун? — со скрытой издевкой, обращается к моему другу.

— В своё время Семёном, нарекли.

— Это радует, я ещё не валил с таким именем.

— А тебя как звать? — прищуривается Семён.

— Да зачем тебе его знать, всё равно забудешь, когда разобью твою голову.

— Как знать, как знать, — Семён смотрит на гиганта, серебряный свет глаз гаснет и бурлит ртуть.

Важно встаёт Борис Эдуардович, со всех сторон раздаются приветствия.

— Ладно, ладно, дети мои, — благодушно улыбается он, — у нас сегодня праздник, Стёпка, добыл прекрасных бойцов, безусловно, они хорошие воины. Я уверен, в своём племени они вожди, и нет им равных, но наши ребята, ломают и не таких. Почему? Да потому, что мы сильнее всех! Недалёк тот день, и наш главный враг Град Растиславль, падёт нам в ноги и у каждой семьи будет рабов, сколько пожелает. Ура, товарищи!

Раздаются восторженные вопли.

— Надеюсь, поединок будет интересным, усаживайтесь удобнее, бой будет долгим. Наши гости доставят нам удовольствие, — Борис Эдуардович усаживается и машет ручкой.

Гигант ухмыляется, профессионально становится в стойку, в глазах недобрый свет, он надвигается на Семёна как гора — моё сердце сжимается и обливается кровью, сейчас произойдёт нечто страшное, даже глаза жмурю.

В ответ на молниеносный удар противника, словно проносится вихрь, Семён непостижимым образом уходит в сторону и… хряск!

Открываю глаза, опять Семён перестарался! Гигант, раскинув волосатые руки, лежит навзничь, рот залит кровью, в пыли валяются выбитые зубы — возникает нереальная тишина, даже куры перестали кудахтать, все в шоке, не могут поверить в то, что произошло. Вдруг слышится участливый голос Семёна: — Может ему ещё можно помочь?

Благодушное настроение у окружающих меняется, враждебная тишина нависает над нами. Как выстрелы из пушек разносятся гневные голоса: — Смерть рабам!

Изрядно побледневший Борис Эдуардович встаёт: — Что там, с Васяткой?

— Представился, сердешный, — всхлипнул кто-то из толпы.

— Семью на полное содержание из моей казны, а с этими я разберусь.

— Смерть им! — вопит толпа.

— Согласен, но биться будет он, — Борис Эдуардович указывает перстом на меня, — на мечах, до смерти — если победит, пощадим, если нет — на колья.

Толпа ревёт в праведном гневе, что делать, выхожу на ринг, мне кидают меч, ловлю, ухмыляюсь, лезвие тупое как полено, рукоятка отбита, в местах крепления торчат голые заклёпки — решили перестраховаться, мужички.

На ринг, через верёвки, прыгает уже знакомый мне мужчина, со стальным взором в глазах. Он не улыбается, в руках держит мой меч — понравился, значит.

Я балансирую на руке, это подобие оружия, затем делаю отмашку и очерчиваю круги вокруг тела и головы. Тупой меч неожиданно для всех поёт как струны гитары, и исчезает, лишь огненная молния мелькает в воздухе. Смотрю в глаза сопернику, вижу, он всё понял, приготовился к смерти, но не ропщет, крепкий духом — как я не хочу его убивать.

Стремительно вскакивает с места Борис Эдуардович: — Стоп! Всё отменяется, мать вашу! Кто вы такие?!

— Люди, — с готовностью опускаю меч.

— Ладушки, отправлю в Господин Великий Ждан, там найдутся на вас бойцы. Всем расходится! — раздражённо рявкает он. — Праздник отменяется.

— Сволочи, весь кайф испортили! — слышу в толпе. С сожалением развожу руки.

На этот раз нас отводят в иное помещение, нам льстят, это для избранных рабов. Бревенчатая изба с окнами, правда, на них толстые решётки, есть нечто похожее на кровать — настил из досок, ведро — понятно для чего, даже стол с неизменным корытом — сволочи!

— Нам бы поесть, — невинно моргает детинушка Семён.

— Змей вам в корыто! — плюётся Стёпка, — такого мужика замочили!

— Я ж не специально, — хлюпнул носом Семён, и получилось у него так искренне, что Стёпка прослезился, почти по-человечески глянул на Семёна и мягко говорит: — Не думайте убежать, на кол посадим.

— В принципе нам и здесь хорошо, устали с дороги, погостим немного, — я пренебрежительно посмеиваюсь.

Мужчина со стальным взором, хлопает по плечу Стёпку: — Принеси им пожрать, да не в корыто, эти рабы дорогие, — он вскользь глянул на меня, нечто благодарности мелькнуло в его глазах, видно признателен мне за то, что я его не убил, а ведь, стоило мне сделать выпад, и его голова воспарила бы с плеч.

Стёпка ворчит, но распоряжение даёт. Со стуком грохнула задвижка, нас запирают, не успели достаточно осмотреться, как дверь вновь открывается. Нам вносят на блюде запеченный окорок и кувшин с вином. Вино я прошу заменить водой — на нас смотрят как на полоумных, но распоряжение выполняют — приносят кувшин с родниковой водой.

Сидим, вгрызаемся в сочное мясо, жир течёт по рукам, салфеток нет, вытираем пальцы пучками соломы.

— В принципе, жить можно, — еле выговаривает забитым ртом Семён, — кормят, поят, на прогулку выводят, всякие там развлечения, но боюсь, скоро это надоест. Как ты считаешь, Никита?

Не стал отвечать, только улыбаюсь. Мимо ходит народ, в окно изредка заглядывают, любопытно, похоже, не часто к ним попадают такие люди как мы. Один раз о прутья расплющилась глупая бабья морда, глаза как у перекормленной свиньи, Семён показал «козу» — вопль и ругань, затем в окно влетают кусочки дерьма — гостеприимный народ, однако!

До вечера не беспокоят, стараемся отдохнуть, Семён плюхается на голые доски, смотрит в потолок, я просто сижу. Наконец за дверями возникает некое шевеление, засов с грохотом откидывается, слышится ругань, топот множества ног — у нас гости — шумной толпой вваливаются хорошо вооружённые люди, становятся по бокам.

Благосклонно киваю, приглашаю сесть, шутку не принимают. Последним входит Борис Эдуардович, удивлённо смотрю на его потное лицо.

— Ба, вот это охрана! Неужели для нас такая честь? Вроде не кусались, — я не могу скрыть издевку.

— Непонятные вы люди, зачем провоцировать, — честно сознаётся он.

Он садится за стол, Семён нехотя сползает с досок, принимает сидячее положение, в глазах скука.

— Мне думается, из вас рабов сделать не получится, кости, конечно, можем поломать, повытаскивать жилы, а толку будет — нуль.

Холодея от реальной перспективы, криво улыбаюсь, жду продолжения монолога.

— Я хочу сделать вас свободными, хотя это будет весьма сложно, никак являетесь трофеем Степана Геннадьевича, но допустим, гипотетически у нас всё получилось. Подпишете со мной контракт службы на двадцать пять лет?

— Ну, и в чём тут свобода? — с иронией смотрю на него.

— Определённая! Можете завести семью, иметь рабов…

— Опять, двадцать пять. Какое счастье, рабу иметь рабов, круто!

— У вас нет выбора.

— Выбор есть всегда.

— Для вас это будет смерть.

— В этом сомневаюсь, жить мы будем долго, — я смеюсь ему в глаза, но на душе лютый холод.

Он багровеет, не привык к такому вольному обращению к своей особе, в то же время, интуитивно чувствует некий подвох в моих словах, усилием воли заставляет выпученные глаза занять прежнее положение и даже улыбается в ответ: — Судя по раскованности суждений, вы занимали в своих племенах высокие положения, не удивлюсь, если вы — вожди, вы и здесь сможете ими стать — всё в ваших руках, поверьте, это единственное, что могу делать для вас. Подпишем договор, и для вас открываются немалые возможности. Нам нужны опытные стратеги, на прицеле Град Растиславль.

— Даже так! — я едва не давлюсь слюной.

— Вы жители этой страны? — понимает мою реакцию Борис Эдуардович.

— А если нет, — темню лицом я.

— Определённо с этого города! — восклицает он, потирает руки в возбуждении. — Не иначе находитесь под командованием самого князя Аскольда! Угадал? У меня новое к вам предложение, всё, что захватите в Граде Растиславле, будет принадлежать вам! Каково, моё предложение!

— КАково, — морщусь я, — прелестная заявка стать «крысой». У меня встречное предложение, если ТЫ выполнишь, всё, что я тебе прикажу — оставлю в живых.

Борис Эдуардович резво вскакивает: — Блефуешь! — машет пальцем перед моим лицом, — да мы сейчас вас изрубим в капусту, а Стёпке откупную дам, чтоб не возмущался!

— Не ори, — Семён слегка приоткрывает глаза, а в них булькает ртуть, — лучше послушай умного человека.

Борис Эдуардович затравленно водит глазами, хочет дать команду воинам, но не решается, он невероятно сильно смущён, очевидно, впервые в такой ситуации, когда рабы так вольно разговаривают, а ещё приказывают — естественно, от этого голова может пойти кругом. Через силу, он со злобой произносит: — Ещё одно такое вольное высказывание, на колоду швырнём, — с этими словами все уходят, громко звякают засовы, нас окружает звенящая тишина.

Как некстати я вспоминаю распятого человека, истерзанного плетьми, к сожалению меня, задевают слова Бориса Эдуардовича, представление не имею, смогу ли выдержать пытки? «Это же, не наши методы» — мерещится фраза из известной комедии, но это не шутки — стискиваю зубы. Украдкой глянул на Семёна, я хорошо помню, как когда-то давно, мой друг, от страха на дерево лазал, клопов давил, но на это раз в его взгляде лишь горечь и бесстрашие, а где-то внутри тлеет злой огонёк. Теперь я точно знаю, Семён уже иной, и некогда страх не поселится в его горячем сердце.

— Не посмеют, — уверенно заявляет он, — боятся… гадость, точно изобретут, это факт, но неизвестно, что лучше, пытки или то, что придумают.

— Поживём, увидим, — я ложусь на голые доски, — однако, следует поспать.