Ловушка для химер

Гл.20

Первым делом, нам возвращают оружие, Семён бросается к топору как к любимой женщине, воистину, он стал настоящим мужчиной. Мой бывший соперник, со стальным взглядом во взоре, с сожалением передаёт мой меч и так же, лук с колчаном, заполненным тяжёлыми стрелами. Испытываю не меньшую радость, что и Семён. Итак, можно сказать, у нас руки развязаны, всюду встречают с восхищением, мужики зазывают на бражку, бабы — на кой чего, но нам не до них, идём к дому Машки, у неё наши дети.

В посёлке все друг друга знают, дом указывают быстро, входим во двор. Но что это?! На цепи сидит Игорь, рядом, уткнулся в его ладони, волчонок. Мальчик видит нас, вскакивает, цепь гремит, бросается к нам, Семён взревел как медведь арктодус, рвёт цепи, целует мальчика.

За спиной слышится характерный звук меча, доставаемого из ножен: — Кто такие? — слышится неприязненный голос. Семён медленно оборачивается, он страшен, взгляд жуткий, удобней перехватывает рукоятку топора, мгновенье… и у того голова соскочит с шеи. Бросаюсь к другу: — Не смей! — и тихо говорю ему в его ухо, — ребёнка морально травмируешь.

— Второй раз, спрашивать не буду, — отступает к двери бородатый, мускулистый верзила.

— Он мой сын! — рычит Семён.

— Он зверь, у него клыки, — словно выплёвывает мужик.

— Это ты, зверь, — у Семёна кровью наливаются глаза.

Игорь виснет у него на шее: — Папа, забери меня отсюда!

— Где Светочка, сынок? — мягко спрашивает Семён, но в горле прямо клокочет.

— Её здесь нет, она, с тёткой, в соседнем доме, у них там, подсобные помещения, свинок выращивают.

— Игорь! — подзываю его к себе, — пойдём со двора, папе необходимо поговорить.

Игорь долго, с ненавистью смотрит на своего мучителя, тот от его взгляда ёжится, перекидывает меч с одной руки в другую, ловко получается, но я знаю, он почти покойник.

Уходим, Игорь всё поглядывает из-за плеча на отца, завожу за дом, у дикой сирени садимся на лавочку. Ждём. Звякнуло друг о друга железо, ещё раз и… вжик, что-то упало на землю и покатилось, Семён вновь перестарался. Он выходит, непривычно спокойный, под глазами, чёрные круги.

— Идём к Светочке, — тихо говорит он. Игорь вцепился в его ладонь, плачет, слёзы капают со скуластого лица, он размазывает их рукой, на щеках остаются грязные разводы.

— Натерпелся, сынок? — прижимает его к себе Семён.

— Они так сильно меня били и Светочку, тоже, когда вступалась за меня, потом, её отвели в соседний дом… меня только волчонок любил, давай заберём его.

— Сейчас принесу, — кинулся я.

Во дворе осмотрелся, зверёк забился в конуру, жалобно поскуливает, у крыльца валяется обезглавленный труп, из шеи, до сих пор толчками вытекает кровь, рядом валяется голова, мёртвые глаза открыты, смотрят с немым укором. Не порядок, не ровен час заглянет, кто и вновь на нас объявят охоту.

Нашёл погреб, затаскиваю туда мертвеца и часть его тела, закрываю крышкой, кровь на земле, припорошил соломой. Ругаюсь, на чём свет стоит, надо было ему просто зубы выбить, а не убивать! Хотя, обращаю внимание на брошенный меч, не с беззащитным человеком сражался Семён.

Вытаскиваю за загривок волчонка, тот постарался меня цапнуть, не понимает, что его спасают. Нагнал Семёна с Игорем, мальчик кинулся к зверёнышу, прижимает к груди, волчонок скулит, лижется, на нас с Семёном, порыкивает, шёрстка на загривке дыбом…

Останавливаемся у избы напротив, режет слух ругань: — Ах, ты негодная, к зверю хочет идти! Мало тебя Фёдор стегал! Сейчас его позову! Ты, у меня, допрыгаешься, дрянь! К ней с лаской! На, тебе, деточка, это, скушай сладенького! Отдам тебя к монашкам! Ты, у меня допросишься!

Резко открываю калитку. Светочка моментально видит нас, с криком бросается:- Дядя Никита, дядя Семён, братик!

Прижимаю к себе хрупкое детское тельце, она счастлива, смеётся, гладит спутанные волосы Игорю, затем оборачивается, в глазах появляется жёсткость, почти как у Аскольда: — Теперь посмотрим, кто из нас допрыгался тётка!

Женщина от неожиданности пятится, затем руки в боки, взгляд становится надменным, брови ползут вверх, набычилась, пятнами идёт лицо: — Что вам надо! Прочь, со двора! А девочку, оставьте, она моя собственность и кто разрешил зверя забирать и волчонка? Сейчас Фёдора позову!

Внезапно она натыкается на взгляд Семёна, что-то читает в нём, пятится: — Где Фёдор?! — в голосе проявляются визгливые нотки.

— Пусть отдаст моё ожерелье! — с гневом говорит Светлана Аскольдовна.

Семён приближается к сильно струхнувшей женщине, протягивает тяжёлую ладонь.

— Не дам взвизгивает она, пытается поднырнуть под его руку, но Семён хватает её за шиворот, быстро снимает простенькое украшение. Женщина пытается вцепиться ему грязными ногтями в лицо, но он не сильно отталкивает её от себя. Это, оказывается достаточным, чтоб та отлетела на несколько метров и выломала головой перегородку, за которой хрюкают дикие свиньи.

Собираемся уходить, неожиданно Семён оттаскивает, потерявшую сознание женщину, от загона: — Кабанчики, могут уши и нос объесть, — с непонятной грустью произносит он.

Быстро идём по улице, необходимо уйти с посёлка как можно быстрее, тётка очухается, найдёт мёртвого Фёдора, такой шум подымет. Улица ведёт мимо дома Бориса Эдуардовича, хотим пройти как можно быстрее, но внезапно резко открывается калитка, и мы в упор сталкиваемся со Стёпкой и его бородатой командой.

— Здрасте! — приветливо снимает изломанную шапку, его лицо лучится радостью, такое ощущение, что он встретил лучших друзей, так хочется дать в морду, прямо зуд пошёл в костяшках кулаков, но с нами дети, да и в любые конфликты лезть не следует, дёргать отсюда надо и как можно быстрее. Но Стёпка так и лезет высказать нам почтение…

— Ты бы посторонился, мил человек, — рыкнул Семён.

— Надеюсь, зла на меня не держите? — склоняется в поклоне Стёпка.

— Не держим. Уйди, не то задену, — поводит Семён широченными плечами.

— Такие мужчины! Зачем вам куда-то уходить? Я с радостью приму в свою команду! Дом отгрохаем, женщин дадим, денег много будет, глядишь, сам генерал Виктор Павлович, то бишь, Росомаха, вас заметит.

— Уйди, задену, — Семён едва сдерживается.

— Как хотите, — грустит Стёпка и вдруг лицо озаряется надеждой, — каждому, с десяток рабов дам!

Слышу знакомый звук — хрясть, Стёпка летит в руки воинам, те мигом вытаскивают мечи.

— Семён Семёнович, ну почему ты такой не сдержанный! — выхватываю меч, описываю свистящий круг.

Стёпка с трудом поднимается, с носа течёт кровь, в глазах обида и непонимание:- Право, вы дикари, к вам по-хорошему, а вы… — изрекает он. — Идите по своим делам. В любом случае, с такими характерами, не уживёмся. С богом. Постарайтесь не попадаться мне и моим людям на глаза, когда выйдете из посёлка. Следующую Полосу препятствия, не пройдёте, гарантирую, — он плюёт кровью нам под ноги.

Расходимся, неприязненно косимся друг на друга. Светочка, не преминула показать им язык, Игорь, сосредоточенно тащит волчонка, а так бы, точно погрозил кулаком, глазёнки у него злые, вот-вот сверкнут молнии.

— Слушай, — неожиданно говорит Семён, — может, зайдём в гости, нас приглашали, перекусим, провианта в дорогу возьмём?

— А почему бы и нет, путь дальний, — воодушевляюсь я.

Входим во двор бывшего хозяина, а ныне раба, Бориса Эдуардовича. Нас встречают гробовым молчанием. Бабы, бородатые мужики, всё побросали, смотрят на нас как на чумных, лишь малыши резвится на обширном дворе, им невдомёк, что мы именно те, кто лишил свободы их хозяина, владельца этого поместья.

— И-и-и, точно совесть потеряли! — заголосила мордастая баба. — Упекли, кормильца и пришли поиздеваться, над нами, грешными! Глазёнки б вам выцарапать, волосы выдрать.

— Шли бы вы, со двора, — с угрозой говорит жилистый, чернобородый мужик.

Я взираю на эту разношёрстную публику и, чем-то её жаль. Не сомневаюсь, для них, Эдуард Борисович, был хорошим хозяином, благородным отцом своего многочисленного семейства. Ну, а мы то, тут, причём? Корчу недоуменную рожу, чешу в удивлении голову: — Так, мы, по приглашению, лично Борис Эдуардович нас пригласил. Он так сказал, как будете свободными, милости прошу в гости… вот, мы и здесь. Стол бы лучше накрыли, не дело не исполнять волю вашего хорошего, бывшего хозяина.

— Пригласил?! — всплескивает руками пухлая, кровь с молоком, девица.

— Не может быть? — ахнул чернобородый.

— Какой порядочный, высокого нрава человек! — мордастая баба в страданиях закатывает глаза.

— Кто сейчас за хозяина? — строго спрашиваю я.

Чернобородый горестно высмаркивается, смущённо прикрывает глаза, но в них я улавливаю промелькнувшее торжество. Никак, мужик, благодарен нам, за свершившийся факт!

— Мне, пришлось, занять его место, — ещё чуть-чуть и он разрыдается. Вот, лицемер!

— Так, командуй!

— Ну, как бы это сказать… в дом что ли, проходите, гости дорогие. Если, на то воля уважаемого Бориса Эдуардовича… никак нельзя идти супротив неё!

— Именно так, — хвалю его.

Светочке и Игорю дают по леденцу на палочке, волчонку наливают молоко, мы степенно идём к крыльцу. Заходим в дом, пахнет сушёными травами, свежевыструганной доской, плавают ароматы настоящего украинского борща, а запах котлет — возвышает душу, глотаю слюнки, давненько ни ели такой еды.

В предбаннике складываем оружие. С кувшина поливают на руки, умываемся, степенно входим в большой зал. По центру стоит здоровенный стол, изготовленный из толстых дубовых досок, застелен цветастой скатертью. Молодухи поспешно заполняют его разнообразной всячиной. О, в центр стола кладут поднос, доверху наполненный, покрытым коричневатой корочкой, воздушным хлебом! А на подносах благоухают всевозможные колбасы, окорока, белеет пласт наперчённого сала, кучками лежит чеснок, зелёный лук, сметана, творог, головка сыра, естественно, борщ и котлеты по-киевски, а так же, квас, морс, соки из свежих яблок, вино, самогон, в запотевшем сосуде. Хорошо жил, Борис Эдуардович! Сам виноват, злость и вседозволенность сгубила.

Садимся за стол. По началу, на нас многие бросают неприязненные взгляды, затем, после рюмки, другой, полезли к нам обниматься. Изъявляют нам высокое почтение, восторгаются храбростью и т. д. и т. п. Мордастая баба, под конец застолья, разрыдалась, обозвала нас сынками, слюняво чмокает в щёки — впрочем, самая обычная попойка, но мы не пьём вино, я запретил этот грех в своём городе. Далее пригласили балалайщиков, те как взъярили, дом с фундамента едва не слетел — всё же, какие радушные люди!

Прощались уже под вечер, народ вывалил из хаты, горланит песни, обнимаются, бабы виснут на наших шеях. Чернобородый, кстати, он оказался старшим зятем, Бориса Эдуардовича, забил едой два рюкзака, и мы, под бренчанье балалаек, расстались.

Безусловно, идти в ночь, в высшей степени абсурдно, но и так сидели как на иголках. Жена, то есть, вдова Фёдора, в любой момент может обнаружить мертвеца в погребе и, тогда у нас начнутся новые проблемы. Уж лучше к первобытным зверям, чем оставаться у этих, благожелательных людей, настроение, у них, быстро меняется, сейчас с хлебом и солью, завтра — на кол.

Без помех выходим с посёлка, нас все знают, воины у ворот, жмут руки, высказывают своё почтение, сожалеют, что уходим, но никто нас не удерживает, по закону — мы свободные люди.

Вспоминаем Росомаху, не выдал, пришёл на помощь, необычный человек и его можно понять, высокого он полёта, для него, данная ситуация — большая политика, такие люди чтят своих царей, да и чужих правителей тоже. Росомаха не торопится, делает своё дело и правильно его исполняет, поэтому он второе лицо, после императора Вилена Ждановича. Единственное, что могу сказать, сожалею, что он не с нами. Хотя, если разобраться, два таких человека, как князь Аскольд и генерал Виктор Павлович, понятие несовместимое.

Темнеет быстро, впереди лесная чаща, на душе тревога, дети болтают друг с другом, тискают, очумевшего от ласок, волчонка. Жёлтая луна показалась из-за верхушек сосен, ухает сова, в зарослях завозилась ночная живность, внезапно слышим далёкий истеричный вопль, жена Фёдора заглянула в погреб.

— Наше время истекло, — вздрагиваю я, взбрыкиваю плечами, чтоб ушёл озноб, — уходим в лес, зверьё менее кровожадное, чем люди.

— Это так, — соглашается Семён, — пищу добывают, больше чем съедят, обычно не убивают, это люди испорчены, всё им мало, а то и ради удовольствия на смертоубийство идут.

Семён с лёгкостью несёт топор, случайные ветки, попав на остриё, состругиваются словно от лезвия бритвы. Идёт легко, но шаг тяжёл, как у медведя, он заботливо подгоняет Игоря, когда тот, зазевавшись на очередного светляка, тащит за собой Светочку.

Дети, вырвавшись из лап бессовестных людей, отдыхают душой, они не понимают, что мы уходим неизвестно куда в ночь. Что ждёт вон, за теми тёмными кустами? Вдруг, там залёг первобытный хищник, пуская слюни, в предвкушении вкусного ужина. Они безгранично верят нам, настроение приподнятое, поочерёдно ласкают, обессилившего от внимания, волчонка. Зверёк возбуждённо ловит ночные запахи, крутит головой, иной раз, пытается вырваться из крепких объятий мальчика, но Игорь знает, зверёнышу одному не выжить в лесу, судьба у него такая, жить с человеком.

Идти страшно, совсем стемнело, сосны шумят на ветру, хлопают крыльями ночные хищные птицы, где-то слышится тяжёлая поступь лесных гигантов, трещат ветки, падают сгнившие у корня деревья, в любой момент наткнёмся на желающих полакомиться нашим мясом. Толстая шапка из хвои приятно пружинит под ногами, шишки отлетают в сторону, спотыкаемся о многочисленные муравейники, осторожно обходим лохматые лианы, как следствие, их любят многочисленные паукообразные, в сплетениях гибких колец, разворачивают свои ажурные постройки, иной раз, пробежит по упругим ветвям длинная сороконожка, шелестя многочисленными лапками — быть укушенными не очень хочется.

Ночные звуки постепенно заполняют пространство, их мало, но в ночи они явственно разносятся вокруг — резкие, тревожащие душу.

Детишки умолкли, волчонок встревожен, он водит острыми ушами, нюхает воздух, вздрагивает, поскуливает, пытается глубже заползти под курточку Игорю. Его успокаивают, но он весь извёлся, наверное, многие запахи он знает и боится их хозяев.

Оголяю меч, держу остриём вперёд, сзади, с чудовищным топором, неслышно идёт Семён. Нам бы пройти хотя бы с десяток километров, а там, костёр разожжем, здесь нельзя, вдруг за нами погоня. Стёпка, тот из штанов вылезет, дай ему заполучить нас обратно. Нет, дружок, не предоставим тебе этой радости!

В лесу идти, сравнительно легко, стволы деревьев отстают друг от друга на десятки метров. К счастью, на пути не встречаются заросли ежевики и прочей колючей гадости. Пока идём спокойно, но волнует факт, в прореженных лесах, живут особо крупные хищники, а радует, что относительно сухо… сам себе накаркал, под ногами зачавкала вода. Я ругаюсь, сворачиваю — утыкаемся в вонючее болотце — вновь летят брызги, крутимся, то туда, то сюда — кругом вода. Ноги промокли, обувь отяжелела, пытаемся вернуться обратно, но неясный шум заставляет насторожиться, останавливаемся, сдерживаем рвущееся из лёгких дыхание, прислушиваемся — по нашему следу, ковыляет тяжёлый зверь.

— Слышишь? — спрашиваю Семёна и не спеша снимаю лук, вкладываю мощную стрелу с треугольным наконечником — это на крупного зверя.

— Давно, я ведь, сзади иду.

— Что не говорил?

— Зачем? Он идёт себе и идёт, может, простое совпадение, что за нами, если бы охотился, такой шум не создавал.

— Он просто очень большой, — замечаю я, — поэтому и шороха от него много.

— Ну, да, конечно, разве не помнишь, как степные мамонты ходят? Заметишь их только тогда, когда они в метре от тебя.

— И все же он идёт за нами, — я уверен в своих предположениях, как мне не нравится данная ситуация, мороз продирает спину, даже на таком расстоянии ощущаю зловонье, исходящее от его тела и долетают невнятные всхлипывающие звуки.

Приходится забираться в воду. Усаживаю на плечи Светочку, она с радостью обхватывает острыми коленками шею и цепляется ручонками за голову.

— Но, но, коняшка, — смеётся она.

— Тихо, кошка дикая, — зыкнул на неё, — уроню, в муравейник упадёшь, попу накусают!

Семён, хотевшего возмутиться Игоря, так же закидывает на плечи. У него там удобно, на его плечах могут даже пару взрослых поместиться.

Хлюпаем по воде, ноги ощущают шапку из сплетения корней и листьев. Пока они хорошо держат наш вес, но мы уходим всё глубже и глубже в болото. Может, это даже не болото, а некогда происшедший разлив реки, но вода застоялась и потихоньку гниёт и плавает всевозможный мусор: обломки веток, сучки, мох, раздувшиеся трупики мелких зверюшек — отгоняем палками, поднимаем муть со дна. Булькает, на поверхность вырываются воздушные пузыри, взрываются как хлопушки, наполняя воздух тошнотворным запахом. Вроде как, что-то холодное и скользкое тронулось о ноги, шарахаюсь в сторону, поднимая тучи брызг, вонзаю меч, но утыкаюсь в ил. Девочка пугается, притихла на моей шее, крепко вцепилась за мои уши. Сзади зло ругается Семён, погрузившись до подбородка, с шумом выбирается из ямы, отдирает от рук жирных пиявок, отбрасывает в сторону, вода вспенивается, мелькают белые брюха водяных гадов, хлопают широкие пасти, заглатывая насосавшихся крови пиявок.

Деревья истончились, кое-где стоят лишённые листвы, в лохматых лишайниках, часто — просто обломанные, пни сгнили и мерцают гнилушками, синеватые огни разбросаны по всему лесу. Вскоре вообще не осталось живых деревьев, светящийся газ колышется над поверхностью, стоит упасть и глотнуть в лёгкие — жуткая смерть.

Выломали длинные жерди, ступаем шаг в шаг, ноги вязнут в тине. Скопления газов, прорываются сквозь прорванный настил гниющей органики, большими пузырями поднимаются на поверхность, с шумом лопаются, наполняют воздух сероводородом. Идём по пояс в воде, иной раз опускаемся, чуть ли не до подбородка. Светочка ойкает, поджимает ножки, Игорь крепко держит дрожащего волчонка, длиной веткой отгоняет хвостатых, ожиревших и обнаглевших лягушек.

— В Крыму, такие болота, как где-то на Амазонке… идём, идём, конца и края нет, такое ощущение, скоро весь полуостров пройдём, — Семён ворчит, раздвигает могучим торсом, как кисель, дурно пахнущую воду и как назло, его атаковали пиявки. Под повязкой на голове, набухает чёрное пятно, и стекают капельки крови — он неудачно ударился о бугристый сук, а твари, чуют свежую кровь, вот и лезут, Семён раздражённо сдёргивает их с кожи и кормит благодарных земноводных.

— Да не Крым это ещё, — улыбаюсь я, — он сейчас является частью Кавказа, ты же знаешь, разведчики при тебе докладывали, Азовского моря нет, на его месте непроходимые леса, плавно переходящие в горы. Этак, через сто тысяч лет, море затопит низменности и возникнет полуостров, тот, который все мы знаем, с пальмами, лежаками на пляжах, пансионатами, и вечно пьяными отдыхающими.

Семён вздыхает, очевидно, вспоминает бархатные ночи, музыку на Приморском бульваре, одетых в парадную форму, моряков, военные корабли на рейде, праздничные салюты… прекрасных женщин, цокающих на тонких каблучках по скользкой брусчатке, эротично виляющими бёдрами.

Вместе вздыхаем и дружно смеёмся, нас посетили одинаковые мысли, но вокруг реальность, а она вонючая. Нездоровые испарения едкими струйками поднимаются к нашим ноздрям, поверхность воды парит, мерцает зеленоватыми сполохами, виднеются неясные тени, воображение рисует страшные морды упырей, водяных и прочих гадов гнилого болота.

Казалось, в протухшей, насыщенной сероводородом воде не должно быть жизни, но замечаем, на некоторых кочках шевелятся тёмные, бугристые существа. Фосфоресцируют насыщенные жёлтым огнём, круглые немигающие глаза. Изредка, водные животные, переваливаются с боку на бок, прыгают в воду, неясные тени проносятся совсем рядом, приходится отгонять шестами.

Зверь, что шёл за нами, останавливается на краю болота, долго скулит, подвывает, обречённо всхлипывает и шлёпает правее, наверное, там есть обходной путь. Делаю поправку в движении, заворачиваем в ту сторону, оно, конечно, не хочется встречаться с ним, но сгинуть в топи, совсем не радует. Идём параллельным курсом, Семён сквозь зубы ругается, обещает неведомому зверю отрубить уши.

Тем временем болотные твари совсем осмелели — грязно белое брюхо проявляется в мутной воде, у ноги щёлкают зубы, успеваю пронзить мечом, лезвие входит, словно в резину, Семён, с размаху, бьёт топором по толстой спине, нечто с шипением отлетает в сторону и лихорадочными скачками шлёпает по воде прочь.

— Настырные, надо идти правее, не то ноги отгрызут, — вновь протыкаю атаковавшую меня тварь.

Болото приходит в движение, вдали, под призрачным светом мерцающего газа, как тёмные валуны, просматриваются огромные туши. Они шевелятся, то одна, то другая, срываются вводу и гребут к нам.

— Однако ноги надо делать, — я лязгаю от страха зубами.

— Дядя Никита, островок! — вскидывает ручонку Светочка.

Действительно, по курсу, виднеется холм, заросший кривыми деревьями. Бежим, пинаем ногами обнаглевших тварей, а сзади пенится вода, амфибии, мешая друг другу, несутся за нами.

— А я их, пиявками кормил! — в отчаянии кричит Семён, мощно раздвигая воду, оставляя за собой расходящиеся волны, как от судна, несущегося на всех парах.

Выскакиваем на твёрдую поверхность, следом выпрыгивает безобразная тварь, Семён молниеносно изгибается, гудит лезвие топора, амфибия разваливается на две равные половины, следующая, свистит мой меч, в разные стороны брызгает зеленоватая гадость. Островок окружают со всех сторон, но мы работаем как мясники в разделке, в разные стороны летят кровавые ошмётки.

Наконец, малюсенькие мозги рептилий понимают сложившуюся обстановку, они отпрянули, бултыхаются в зловонной жиже, а в отдалении появляются настоящие исполины, гребут медленно, не торопятся.

— Это крокодилы? — у Светочки от ужаса округляются глазёнки.

— Большие лягушки, — Семён недолго смотрит на бородавчатые туши, затем, как по команде, мы лихорадочно собираем хворост. Удивительно, но его в избытке, засохшие ветви деревьев на каждом шагу. Ломаем, бросаем в кучу, гора из сушняка растёт, делаем из него круг. Игорь со Светочкой обдирают иссушенный лишайник, с пней снимают трухлявый мох, белые личинки осыпаются под ноги, скрипят челюстями, но дети не обращают на них внимание, лица сосредоточены, губки сжаты, надрали целую гору.

Безобразные твари выползают на сушу, воняет тиной, сырой рыбой, лезут прямо на завалы из хвороста. Высекаю огонь, но сушняк не загорается, оказывается он не совсем и сухой, внутри влага, вновь лихорадочно чиркаю, вспыхивает прутик и гаснет, напоследок выпустив струйку едкого дыма. Что же делать! Я лихорадочно бью кремнием по кресалу, но этих искр не хватает для того чтобы разжечь огонь, нужна какая-то подпитка, бензин или что-то в этом роде. Я потрясён, после всего, что нам пришлось испытать, так бесславно сгинуть, шарю в кармане куртки, может, найду какой-нибудь сухой платок, натыкаюсь на кожаный мешочек, вытаскиваю, с недоумением смотрю на него.

— Что это? — вытягивает шею Семён.

— Здесь порох! — вспоминаю я и лихорадочно развязываю шнурок. — Вот он, подарок Аскольда, как кстати! — сыплю под хворост и высекаю из кресала искру.

С взрывом взлетает мощное пламя, спасительный огонь как лавина бежит по тонким веточкам, от жара занимаются толстые ветви. Хозяева болот в ужасе отпрянули, отползают от огненной завесы, пытаются обогнуть гудящее пламя, кидаем горящие ветки в лобастые морды, рептилии с шипением пытаются увернуться, ходуном ходит кустарник, низкий рёв вырывается из глоток. Дети помогают, запаливать костры, это у них здорово получается. Невыносимо жарко, едкий дым разъедает гортань и лёгкие. Порвали рубашку, намочили водой, заставили всех одеть, даже вопящему в возмущении волчонку, натянули её на пасть.

Болотная нечисть отступила, но далеко не отходит, вода бурлит, в серебристых лучах луны, мелькают бородавчатые тела, хлопают пасти, низкочастотный рёв стелется над ядовитым туманом. А там, где кончается гнилая вода и поднимается кручей берег, между тёмными стволами старых сосен, мелькают жёлтые глаза нашего давнего преследователя — это нечто взгорбленное всхлипывает, огорчённо подвывает, изредка пытается зайти в воду, но боится земноводных.

Островок — единственное спасение, костёр горит, сушняка много, огонь полыхает, освещая болото на многие десятки метров.

— Стёпка, с командой, не пожелает зайти на огонёк? — беспокоится Семён. Он поправляет горящие ветки, швыряет пылающие головни в настырных земноводных. Игорь со Светочкой продолжают сдирать целые пласты сухого лишайника и складывают у наших ног.

— Не, дебил, утром пойдёт, как только солнце взойдёт, — я внимательно оглядываюсь, рептилии полностью покидают островок, плещутся между корней на мелководье, но не уходят.

Трещит костёр, разбрасывая в ночь снопы искр, совсем пропахли дымом, но зато просушили одежду. Спасительный ветерок несколько сдувает едкую гарь в сторону болота, дым, опускается на поверхность воды, смешивается со светящимся газом, получается нечто гремучее и всё это зависает в метре над поверхностью, даже земноводные недовольны, в панике разбегаются в разные стороны. А на берегу рыскает непонятный зверь, иной раз, при свете луны, мелькает его контур, размером с крупного быка, поблёскивает мокрое рыло, словно свинячье, зверь нюхает воздух, виднеются отблески крупных клыков. Что за адский зверь? Вероятно и медведь, не рискнул бы вступить с ним в единоборство, чем-то древним веет от него, более допотопным, чем этот первобытный мир.

Пользуясь возникшей передышкой, достаём из ранцев еду, фляги с родниковой водой. Гостеприимная челядь Бориса Эдуардовича, положила домашние колбасы, копчёные окорока, сыр, мягчайшее сало по-украински, естественно — каравай хлеба с золотистой корочкой и одуряющим ароматом, даже глиняный горшочек, забитый сотами дикого мёда — вот молодцы, о ребятне подумали! И всё почему? Из-за нас, сердешных, зятёк Бориса Эдуардовича получил власть — благодарный он человек, как я погляжу!

Между корнями высохшего дерева, выгребаем мусор, разгоняем злых жуков с длиннющими усами, Светочка, на правах хозяйки, застилает вычищенное место чистым мхом. Здорово у неё получается! Вспоминаю Ладу и Яну, они всегда способны создать уют из ничего, на пустом месте, своего рода, женская магия.

Игоря, девочка заставила настрогать веточек, чтоб не есть руками, он её во всём слушается, берёт у меня нож и достаточно искусно выстругивает заострённые палочки. Семён посмеивается, он бы ел руками, да и я тоже, но берём импровизированные столовые приборы.

Наше наглое чавканье разносится по всему болоту, на душе теплеет, посещают праведные мысли: — Как только доберусь до дому, войной пойду на Господин Великий Ждан, и пусть считают меня после этого агрессором, но я вычищу заразу раз и навсегда, — решительно произношу я.

— А не проще послов направить, договориться о межгосударственных законах, — с мудростью изрекает мой друг.

— Правильно думаешь! Именно! Межгосударственные законы — это то, что нам необходимо! Но после того как разобьём Вилен Ждановича, вот тогда сядем за стол переговоров и создадим Свод законов для всех нас.

— Не хочешь, Никита, демократии, — вздыхает Семён. — Чем мы лучше их будем?

— У нас рабов нет.

— Всё равно, ты самодержец.

— Ну, это как рассматривать, по крайней мере, если я совершу уголовное преступление, меня привлекут как обычного гражданина, депутатской неприкосновенности, как это было раньше, в той жизни, у нас нет — закон един для всех.

— Хоть в этом ты демократ, — облегчённо вздыхает Семён.

— Ошибаешься, именно демократические институты власти придумали для себя лазейки, типа, депутатской, прокурорской и прочих неприкосновенностей. Можно шалить, и тебя обязательно прикроют, слегка пожурят, на этом всё закончится, сколько раз такое бывало.

Дети не понимают наших разговоров, шушукаются, смеются, лопают мёд, даже за ушами хрустит, а тем временем болото живёт своей жизнью, что-то булькает, где-то раздаётся низкий рёв, взрывается вода, от мощного удара хвоста. Нас не тревожат, но я не перестаю, до боли в глазах, всматриваться в темень, твари отступили, но не собираются уходить, словно ждут чего-то. Во мне всё сильнее зреет уверенность, необходимо покинуть островок и делать надо, прямо сейчас. Смотрю на друга, он читает мысли, кивает, его, так же как и меня гнетут вполне осязаемые опасения, но как выбраться из этого болота?

— Плот. Нам нужен плот, — осеняет Семёна, — брёвен достаточно, лиан в изобилии, за два часа справимся.

Оглядываю островок, он завален приплывшими стволами, между ними копошатся омерзительные, склизкие твари, а на подступах к островку, где нет дыма, виднеются горбатые спины чудовищ.

Ворошим костёр, сдвигаем в сторону берега, огненные сучки валятся в воду, разгоняя пресноводных гадов.

Приходится вновь прыгать в воду, я не подпускаю амфибий к Семёну, а он как спички ворочает огромные стволы, вроде как особо не напрягается, но мышцы гуляют под кожей, словно чугунные гири — удивительной силы человек!

Постепенно начинает вырисовываться конструкция плота. Его необходимо делать достаточно узким, чтоб проходил между мёртвыми деревьями, но и грузоподъёмность нужна достаточно большой. В этом месте, глубина не более метра, двух, но дальше, в призрачном свете мерцающего болотного газа, виднеются лишь верхушки затопленных деревьев. Решаю плыть туда, очень вероятно, по близости река, убьём двух зайцев, оторвёмся от преследования наземного зверя и скроем следы, если за нами будет погоня.

Плот почти закончен, помогаю Семёну скрутить брёвна крепкими лианами. Водная нечисть держится на некотором отдалении, они познакомилась с острым мечом. Монстры, что в отдалении, вообще теряют к нам всякий интерес, взбираются на кочки, глаза светятся как гигантские светляки. Адский зверь неожиданно всхлипывает, обиженно скулит и галопом несётся в самую чащу, я даже бросаю работу, настолько удивлён, но начинаю догадываться причине поспешного бегства, в глубине леса мелькают отблески света, словно автомобильные фары и я вспоминаю ночёвку у Разлома с аммиачными тварями. Неужели выследили?

— Это они, — подтверждает догадку друг. — Но как они узнали о нас?

— Сам не пойму, — я пожимаю плечами. — Вероятно, они не такие примитивные, как мы думаем.

Спешим, затягиваем последние узлы, накидываем на плот сухого валежника, стелем мох, вырубаем длинные ветви, чтоб толкать плот, бросаем вещи, усаживаем по центру детей. Едва сдвинули его с места, а на берегу скапливается достаточно много огней. Невнятные силуэты мелькают, ползают, извиваются, толпятся у самой кромки, слышатся вздохи, неразборчивое бормотание, взмахивают конечностям, но вот закачались деревья, то одно, то другое падает с оглушительным треском, брызги летят в разные стороны.

— Что они делают? — удивляется Семён.

— Плот, что ли? — всматриваюсь в лихорадочную суету на берегу.

— Неужели у них получится?

— Узнаем потом, быстрее уходим, — упираюсь на шест, Семён присоединяет усилия и наше плавсредство быстро скользит между торчащими деревьями.

На этот раз земноводные не обращают на нас внимания, застыли на кочках, лишь глаза светятся. Осторожно огибаем, одного даже случайно касаемся, но тот немного отодвинулся и замер в великой задумчивости.

Берег удаляется, огни хаотично мелькают, с плотом, у наших «друзей», явно не получается. Мозгов, что ли не хватает? Мы скалим зубы в ухмылках — нашли с кем тягаться! Но, внезапно вновь встрепенулись земноводные, зашевелились на кочках, в мутной воде замелькала всяческая мелочь, небольшие зубастые лягушки прыгают на плот.

Игорь, с рычанием смахивает за борт, а крупные земноводные с шумом заваливаются в воду и гребут к нам. Пришельцы из тьмы поняли, к нам на плоту не подобраться, каким-то образом подчиняют своей воли водных хищников и пускают по нашему следу, к сожалению, с мозгами у них всё в норме, вздыхаю и сильнее налегаю на шест, рядом пыхтит Семён. Плот несётся между чёрными деревьями, чудом не цепляясь за торчащие из воды ветви, а впереди виднеется просвет, это разлившаяся река, выйдем в неё, и понесёт течение прочь от всей мерзости.

Сзади бурлит вода от настигающих безобразных амфибий, но заметна некая тенденция, власть пришельцев над земноводными ослабевает на расстоянии, чудовища плывут за нами больше по инерции. Зажигаем на середине плота огонь и забрасываем хищников горящими пучками мха и лишайника, им это не нравится, отваливают в сторону, уходят под воду и таятся на глубине, а мы выплываем в реку. Постепенно плот захватывает течение и выносит на центр реки. Теперь можно вздохнуть свободно, мы оторвались. Дети прижимаются к нам, волчонок неожиданно лезет мне под куртку, тычется мокрым носом в живот, глажу серенького и он засыпает.

За бортом хлюпает волна, мимо проносится всякий лесной мусор и исчезает в темноте. Луна прячется за верхушками сосен, становится совсем темно, только далёкие звезды слегка серебрят поверхность реки. Изредка выпрыгивают крупные рыбины, блистая чешуёй, с шумом падают в воду. Затхлый запах болота остался позади, с наслаждением вдыхаем свежий, наполненный ароматами хвои, воздух.

Бережно вытягиваю волчонка, кладу в мягкий мох, зверёныш слабо вильнул коротеньким хвостиком, почти весь зарылся в сухую постилку. Сдираю повязку с головы Семёна, рана вспухшая, появились синюшные пятна, к сожалению, попала инфекция. Протираю чистой водой, открываю ведёрко с мёдом, пропитываю тряпочку и накладываю на рану, тщательно перевязываю: — Заживёт как на собаке, — подбадриваю я друга.

— Спасибо за сравнение, — улыбается Семён.

— Через пару часов, тебе бы пришлось ампутировать голову.

— Болото сильно протухло — будь оно не ладно, пиявок много, гадости всякой, — соглашается Семён.

Пользуясь моментом, сбрасываем одежду, полощем в светлых струях реки, обмываемся, прыгая за борт, держась руками за крепкие лианы. Отдраили ребятню, даже волчонка, вздумавшего кусаться, выстирали как мочалку. В центре плота поддерживаем огонь, развесили на рогатинах одежду, сушим её и сами пытаемся согреться.

Река ссужается, течение становится заметно стремительнее, но глубина реки большая, нет порогов над скрытыми подводными скалами, бурунов от водоворотов. Отдыхаем, наслаждаемся покоем и тишиной, лишь вода журчит, убаюкивает. Ребятня умаялась, уснули на постилке из мягкого мха, там же, повизгивает во сне, волчонок.

Ощущение такое, что болото с монстрами, нам привиделось, вокруг чистота и свежесть. Удивляюсь, как в мире может ужиться такие разные состояния мрака и света: болотная гниль — мёртвые деревья и кристально чистая река — шумящий на берегу здоровый лес. Почти как у людей, одни убивают, другие созидают.

Постепенно плот сносит к берегу, крутые склоны нависают над рекой, обрывы виднеются на всём протяжении — река входит в ущелье гор, наш плот удаляется от намеченного курса.

— Правь к берегу, — я толкаю в плечо задумавшегося Семёна, уткнувшегося в шест.

— Что, уже приплыли? — он фыркает, в недоумении водит глазами, а ведь задремал, оказывается и он может совсем из сил выбиться.

— Угу, дальше ножками, — я посмеиваюсь, надо же, за такой короткий срок лицо у него опухло от то сна, а по центру щеки багровеет след от ребристой поверхности шеста, даже сучёк, в виде кренделя, отпечатался.

Семён тоже улыбается, быстро восстанавливается, мышцы под кожей, ходят как волны в шторм, он резко толкает тяжёлый плот к усыпанному каменистыми обломками берегу.

Уткнулись в мель, я выпрыгиваю, он достаёт верёвку, бросает мне. Привязываю за торчащий из склона голый, в бугристых наростах, корень и с нежностью смотрю на детей. Малыши спят как щеночки, а между ними сопит волчонок, повизгивая во сне, сучит лапками, пытается влезть в самую гущу детских тел.

— Пускай спят на плоту, это безопаснее, утром будем искать выход отсюда, — я ещё одним концом верёвки подтягиваю плот к берегу, чтоб сильно не качало.

Наверху застыл в неподвижности, дремучий лес. На склонах, цепляясь за трухлявые стены из глины и камней, висят ползучие растения, кое-где торчат острые стебли травянистых кустарников, оголённые корни деревьев, образуют наверху сплетения, словно щупальца осьминогов, а гигантские светляки, засевшие между обрубков изжёванных постоянными осыпями корнями, вносят и без того в мрачный пейзаж, дополнительную загадочность.

Место, где мы высадились, идеальное, неприступные кручи полукругом спускаются к реке, защищая нас от лесных зверей. Можно слегка расслабиться, если б не мысли о том, что химеры из Разлома научились покидать свою ядовитую атмосферу, это меня сильно беспокоит. Как можно быстрее их надо запечатать водой, а затем, искать вазу с противоядием. Вероятно, придётся спускаться в жуткие пещеры, но что делать — это моя судьба против неё не попрёшь.

Заготавливаем ветки для костра, на этот раз без труда зажигаем костёр и как-то стало хорошо и спокойно на душе — трещат пылающие ветки, приятно журчит река и свежесть, она всюду, даже дым ей не помеха — как мы устали, можно и поспать.