Ловушка для химер

Гл.8

.

Мужика, которого уличили в краже сковородки, секли несильно и не долго, но орал он так, что с ближайших утёсов осыпались камни и птицы испуганно взмывали ввысь.

Эта экзекуция производит ошеломляющее действие, двое мелких воришек, поспешили сознаться в кражах имущества и отдать хозяевам их вещи.

Мне было неловко от того, что пришлось прибегнуть к физической расправе, но совесть меня долго не мучила, наверное, во мне говорят гены казаков, что испокон веков осаживались по моей линии и закрепились в крови. Такого рода наказания у них норма. Мой прадед был атаманом донского казачьего войска, и последующие предки не ниже атаманов.

И всё же, глядя на мужчину средних лет, который после наказания, в одиночестве скулил на мокрой гальке, мою душу что-то кольнуло, меня поразил вид его одиночества, никого нет рядом с ним, он один и непонятно зачем он украл сковородку, которую так и не нашли. Наблюдая за ним, во мне появилось сомнение, что вообще была кража, что-то не вяжется с его тщедушной фигурой и лицом сельского учителя. А вдруг произошла судебная ошибка, и его избили по наговору? Меня словно окатили из холодного душа, я встрепенулся и с тревогой посмотрел на Аскольда.

— Не жалей, это не твой больной, мой пациент и я знаю как с ними вести диалог, — мой друг вызывающе взмахивает бородкой.

— Я не об этом, — мрачно произношу я, — не было никакого дознания, по словам лишь свидетелей… так можно докатиться неизвестно до чего. А вдруг он не причём?

— Свидетелей было три, а это вполне достаточно, — невозмутимо произносит Аскольд.

— Но сковородку так и не нашли. Что на это скажешь?

— Не раскаялся, — в его взгляде появляется лёд. — Но это дело поправимо, я ему дал тайм аут, не скажет сейчас, пообещал скормить его акулам.

— Ты не слишком много на себя берёшь, — с угрозой говорю я.

— Пообещал, не значит, что сделаю, — усмехается Аскольд. — Но… вроде как он дошёл до необходимой кондиции, не обращая на мой протест, идёт к бедолаге, втыкает рядом с ним копьё и, вздыхая, произносит: — Мне жаль это делать, но придётся тебя отдать акулам.

Несчастный затравленно глянул на спокойное лицо Аскольда, затем переводит взгляд на море и в ужасе округляет глаза, совсем рядом чертит воду огромный плавник.

— Почему ты так уцепился за эту дурацкую сковородку, она не стоит твоей жизни? — Аскольд с сожалением вздыхает, подзывает двух охранников и приказывает: — Связать и скинуть с той скалы, там глубины и много акул.

Только я встрепенулся, чтобы запретить этот чудовищный приказ, как мужчина рухнул на колени и, разбрызгивая слюни и сопли заголосил: — Там она, под корнями можжевельника.

Аскольд кивает охранникам, через некоторое время они приносят добротную сковороду, вероятно с титановым покрытием.

— Зачем? — Аскольд присаживается рядом с мужичком. — Я ещё могу понять, нож, топор… но сковородка?!

— Ксюха о ней мечтала, — сквозь слёзы прорыдал мужчина, — обещала стать моей женой… если принесу ей именно эту сковородку, совсем замучилась на палочках готовить.

— Гони такую прочь, — с брезгливостью говорит Аскольд. — Но тебе, дорогой, придётся с месяц посидеть в пещере.

— Я не могу, у меня клаустрофобия, — уныло мямлит мужчина с лицом сельского учителя.

— Тогда пойдёшь добровольцем лес рубить для забора.

— Лучше к медведю, чем сидеть в темноте целый месяц, — закатывает глаза несчастный.

— Дурак, — пожимает плечами Аскольд, — я б посидел, отдохнул малость, дни такие сумасшедшие, совсем продуху нет.

Вновь наш заготовительный отряд валит лес, мужичонок старается из всех сил, но через час приходится отстранять его от работы и заниматься перевязкой, он до крови стёр себе ладони.

— Ты кем был раньше? — обрабатывая его раны, спрашиваю я.

— Учителем в селе Приветливом.

— Сельским учителем? — переспрашиваю я. Вот так да, оказывается, моё мнение о нём сложилось правильное.

Мужчина истолковал моё удивление по-своему: — Да мне самому было противно красть… но я здесь один, никого нет, а тут Ксюха… такая ладная.

— Козёл ты, — не выдерживаю я и заканчиваю перевязку. — Займись обрубкой тонких сучьев.

— Попробую, — взмах и топор падает на землю, едва не отрубив ему пальцы на ногах.

— И что мне с тобой делать? — я в нерешительности развожу руками.

— Пускай работает! — зло прошипел один из братьев.

— Он потащит ствол, — распоряжаюсь я.

— Это мы все и так делаем. А сейчас он, что, отдыхать будет, когда правильные пацаны лес рубят?

— Будет отдыхать, — я с раздражением сплёвываю и подскакиваю к сибирякам, помогая направить дерево в нужную сторону.

Я совсем забыл о сельском учителе, мы до изнеможения обрубаем ветви, затем принимаемся за другое дерево — стоит треск, ругань, летят в стороны листья и сучья. Несколько часов непрерывной титанической работы, но вот, ещё шесть брёвен лежат в сочной траве, до вечера нужно их перетащить в лагерь.

Отдыхаем, в глазах мелькают мухи, я с ужасом думаю, что такой темп нужно выдержать ещё дня два, а от учителя толку никакого. Аскольду говорить не буду, а то придумает для бедолаги другое наказание. А, кстати, где он? Я выглянул из наваленных веток — все на месте: отдельно от нас — два брата, сибиряки расположились рядом со мной, а учителя нет.

— Куда он делся? — я с усилием поднимаюсь. Один из братьев злобно ухмыляется: — Я ему пообещал помощь, — с угрозой произносит он, — а тот, возьми, да и прыснул в заросли.

— Что сделал, прыснул, сбежал, что ли? — не понял я. — Куда, в лагерь?

— Дёрнул в сторону тех гор, — хохотнули братья.

— И вы его не остановили? Ну, я вами ещё займусь, подъём! — заорал я.

Сибиряки вскакивают, хватаются за копья, братья откровенно ржут.

— Что случилось? — звучат встревоженные голоса.

— Учитель пошёл в сторону логова медведя! — я с силой вгоняю остриё копья в ствол дерева.

— Тише! — один из мужчин касается пальцем губ.

Мы замерли, даже братья утихли. Внезапно раздаётся далёкий рёв и крики, полные страдания и боли, но всё быстро смолкает, вновь тишина, лишь чирикнула птица, и прогудел шмель.

— Отмучился, — мужчина с лицом морёного дуба, я его знаю по прозвищу, Прелый, перекрестился. — Никчемный был парнишка, но не злой… жалко.

Братья заржали, но слышится хлёсткий удар и кто-то из них обиженно заскулил. Мне хочется их убить, просто зуд, какой, с ненавистью смотрю в их наглые лица, они пытаются кривляться, показывая этим свою значимость, но встретившись с моим взглядом, бледнеют.

— Вот что я думаю, а не послать ли вас к арктодусу? У меня зреет ощущение, что от вас толку как от козлов молоко. Зачем мне лишние проблемы? — я оборачиваюсь к сибирякам. Самый старший в их группе мужчина, Арсений Николаевич, он почти старик, но до сих пор крепкий и моложаво выглядящий, одобрительно кивает, в его глазах мрак, он с удовольствием поглаживает огромное копьё, мне кажется, едва сдерживается, чтобы не запустить его в подонков.

Тот, у которого выбиты передние зубы, напрягается, бросает вороватый взгляд на людей, слышит насмешки, оборачивается к брату, тот вжимает голову в плечи, с опаской глянул в степь и словно дёргается в конвульсиях: — Это не по закону, — проскулил он.

— По какому такому закону? — я откровенно потешаюсь. — Мы ещё их не составили, князю Аскольду всё некогда.

— Это неправильно, оценивать нас как того доходягу, — сплёвывает беззубый, — мы правильные пацаны…

— Меня тошнит от вашего жаргона! — резко перебиваю я его. Братья расценили мой взрыв по-своему, переглянулись, и неожиданно бросились в лес.

— Стойте, придурки! Да никто вас не собирается гнать к медведю… я пошутил! — запоздало выкрикиваю я.

— Набегаются, сами приползут, — с брезгливостью произносит молодой парень.

— Идиоты, они побежали в сторону, где живёт то членистоногое, — я в замешательстве и чувствую, что совершил преступление, ведь там, их ждёт верная смерть.

— Ну, и ладненько, хлопот меньше, — успокоился Прелый.

— Их необходимо остановить, — ощущая вину, говорю я.

Арсений Николаевич с уважением смотрит на меня, но в глазах не соглашается: — Ты ещё совсем молод, Великий князь Никита, быть добрым, это хорошо… но не всегда, сам не поймёшь, как на шею сядут, и не сбросишь уже никогда. Если так распорядилась ситуация, зачем рвать жо…у. Что касаемо меня, я и раньше не видел в них людей, а сейчас и подавно.

— Но они люди, ведь так? — подавленно произношу я.

— Не знаю, — брезгливо кривит губы Арсений Николаевич. — Ох, Великий князь, не обтрепала тебя ещё жизнь, — с заботой и участием говорит он и мне становится стыдно: — Ну, и ладненько, — как и Прелый говорю я, — набегаются, бог даст, приползут.

— Вот это по-нашему! — хлопает меня по спине мозолистой рукой Арсений Николаевич.

Странно, но брёвна мы таскали как обычно, даже не так устали, когда с нами были два брата, вероятно, они больше косили, чем работали… а хрен с ними!

Народ занимается забором, смотрю с гордостью на людей, с каким воодушевлением работают, слышится ругань, но и шутки и смех — здорово, всё налаживается.

— Никита Васильевич, — я слышу робкий женский голос, оборачиваюсь, встречаюсь с требовательным взглядом полногрудой девицы, — я Ксения, — она замолкает, опускает взгляд.

— Ксения, Ксюха? — переспрашиваю я и у меня защемило под сердцем.

— Конечно, я была стервой, дрянью… я и без этой злосчастной сковородки его люблю… вот сейчас это поняла… как была не права. Вы извините меня и его, Никита Васильевич, накажите лучше меня, а его отпустите. А где он?

Меня словно пронзило током, отвожу глаза, она неожиданно хватает меня за грудки: — Что вы с ним сделали?!

— Несчастный случай, — с трудом произношу я, — он погиб, но не как вор, как нормальный честный гражданин.

Она отшатывается, в ужасе смотрит на меня и начинает выть, тонко по-бабьи, и от этого становится жутко.

Сижу на берегу моря, ночь, луна окрашена в кровавые тени, на душе неспокойно и гадостно.

— Что такой смурной? — Аскольд присаживается, бросает в воду жменю мелких голышей и наблюдает, как они, вспыхивая, исчезают радостным фейерверком в тёмной пучине моря.

— Арктодус вновь полакомился человечиной, так больше терпеть невозможно, его надо убить.

— Что ж, проведём разведку с боем, засиделся я в лагере, — соглашается мой друг, ободряюще хлопает о плечам, — не переживай так… а той бабе будет наука, я б отстегал её по голой жо…е, чтоб впредь умнее была.

— Ей и так досталось, — я зачёрпываю гальку, швыряю в воду и наблюдаю, как в глубине расцветают огненные пятна.

Вылазку назначили произвести на рассвете, князь Анатолий Борисович, выделяет уже известных мне сибиряков, вооружённых тяжёлыми копьями. Утром, когда ночных сверчков сменили трескучие кузнечики, мы выходим из города и, по свежей росе, бредём по тропе, навстречу приключениям на свою… голову. Тетиву на мощный лук нацепил заранее, Семён волочёт дубину, украшенную осколками обсидиана, Аскольд, блочный лук, по силе не уступающий моему, но более лёгкому в обращении.

На плато я останавливаю группу у тропы, по которой прошлый раз мы так неблагоразумно пошли. Меня неприятно удивило то, что она приблизилась прямо к обрывам, о чём наличествовало полёгшая под брюхом существа сочная трава и голубоватая слизь. Прислушался. Кровь быстрее побежала по венам, все чувства обостряются, из глубины души выползает некая древняя непонятная сила, будоражащая сознание: вновь множество запахов обволакивают меня, благоухает мятой, свежестью лимонника, горечью бессмертника, мёдом диких пчёл, навозом копытных и… я вздрогнул от отвращения, ветер донёс до моих ноздрей гнилостный, смрадный запах смерти. Кто скажет, что она не пахнет? Ещё как пахнет! Волоски на теле вмиг приняли боевую стойку, мурашки ползут по телу, словно большие африканские сороконожки, а рот наполняется вязкой слюной.

— Туда нельзя, — я с трудом шевелю языком в пересохшей гортани.

— Медведи? — встрепенулся Аскольд.

— Это, то членистоногое, сожравшее ребят.

— Нас много, завалим? — с сомнением говорит Аскольд.

— Нет, князь, не получится, оно чужое, даже для этого мира, — где-то в моём сознании гнездится данная уверенность. — Эта тварь страшнее медведя, — мне словно со стороны некто подсказывает эти сведения.

— Придёт время, и мы его уничтожим, — Аскольд пригладил бородёнку, принявшую боевую стойку.

— Но не сейчас, — говорю я, хотя жажду мести за погибших жуткой смертью парней, — в обход тропы пойдём, лесом, к тем горам с боку зайдём.

— Давно хотел погулять в лесу, — усмехается Аскольд.

— Согласен, князь, лучше погулять в лесу, — как боевой конь щёлкает челюстями Семён, — и домой, доделаем ограду, чего ещё надо, — браво добавляет он.

— Нет, Семён, мишку навестить необходимо сегодня, — мягко говорю я.

Взгляд друга тускнеет: — Если необходимо навестить, почему нет. Вон, сколько нас, мужиков.

— Это точно, если получится, убьём арктодуса сегодня, — я едва не рассмеялся, увидев, как отреагировал на мои слова Семён. Воинственно выдвинутая челюсть, с хрустом вернулась на своё место, взгляд затуманился, устрашающего вида дубина, упала в траву, богатырь сник, слюни текут от страха.

— Неужели боишься? — с иронией спрашиваю его.

— С чего взяли? — Семён попытается выдвинуть челюсть вперёд, но не получается. — Вот, что думаю, Никита Васильевич, — Семён всё же выдвинул свою челюсть слегка вперёд, — у нас здесь столько народа, а в городе крепких мужчин мало. Считаю, я буду там более полезен, чем здесь. Вдруг кто на них нападёт, тут моя помощь понадобиться.

— Вот так поворот сюжета, — с интересом смотрю в открытые, честные глаза, — давно придумал?

— Нет, но если вы считаете, что без меня не справитесь, пойду с вами, — без энтузиазма буркает он.

Аскольд веселится, а мне искренне стал жаль парня, со всеми его вывихами, он мне нравится. Семён ещё совсем молод, ни в армии не служил, родители старой закваски интеллигенты, хоть и широк в плечах, в детстве дрался мало, и вдруг, в такие переделки, немудрено слегка скиснуть. Я посмотрел на застывшего в ожидании юношу — ему нужно набираться опыта, встряхнуть надо так, чтоб в мозгах произошла революция, мне почему-то кажется, у Семёна ещё не открылись его скрытые резервы, и он себя проявит. Поэтому с сожалением говорю:- Мы не сможем обойтись без твоей дубины, дружище.

— Я это понял, — Семён вздыхает и с лёгкостью закидывает её на мощное плечо.

Раздвигая руками густую растительность, отряд двигается к лесу. Из-под ног вылетают тучные птицы, спугнули целый выводок змей, влезли в паутину с толстым пауком, Аскольд его пожалел и за паутинку отшвырнул в сторону. Почти до смерти напугали жирного зайца немыслимых размеров, самозабвенно хрумкующего сладкий корень, подняли сонного бычка — он, распространяя терпкий мускусный запах, с шумом протопал в заросли и исчез, в отдалении услышали рык хищного зверя, но не медведя, может дикая кошка.

В окружении вооружённых копьями людей, я чувствую себя как на прогулке, но отдёргиваю себя, нельзя расслабляться, ситуация может поменяться в корне, кто знает, какие сюрпризы может преподнести этот мир, он с лёгкостью может наказать, или — наградить — лотерея.

Луга закончились и резко утыкаемся в стену из деревьев. Лес, как обычно, встречает холодком и смолистой свежестью. Лесные птицы шныряют меж ветвей. До боли знакомые рыжие белки устроили между собой свару, гоняются как сумасшедшие друг за другом и стрекочут, что твои сороки. Жук рогач, басовито прогудев, врезается в голову Семёна, валится ему на грудь, но успевает взлететь и проворно исчезает — это спасло ему жизнь, Семён уже замахивался дубиной.

Очень неожиданно напоролись на целые заросли малины, причём, весьма крупной, больше садовой если не в три, то в два раза точно, сюрприз, приятный. Нашли дикую грушу, на удивление просто великанских размеров, жаль что незрелая, но место запомнил. А под ногами заросли лесной клубники, листья сочные, цветки неестественно большие — как созреет, надо сюда организовать экспедицию. На стыке леса и луговых просторов, деревья оплёл дикий виноград, догадываюсь, и здесь плоды будут немаленькие, чем не Эдем, думаю я, но утробный рёв неведомого зверя, мощно пронёсшегося в лесу, повергает нас в ступор.

Отряд охотников ощетинивается копьями, я и Аскольд мигом натягиваем луки, даже Семён, зверски завертел дубиной и глазами.

Лес трещит, мелкое зверьё спасается на верхушках деревьев, словно цунами наваливается острый звериный запах, тяжёлая поступь сотрясает землю.

Животные показываются в просветах зелени, дух захватывает от восторга и страха, это степные слоны, сибирские мамонты, на их фоне, были бы не сформировавшимися подростками.

Древние хоботные идут на границе леса, впереди возвышается вожак, в холке не менее шести метров. Его бивни, как торпеды, торчат впереди и покачиваются из стороны в сторону. Хобот, с бревно, проворно ощупывает листву. Маленькие глазки буравят пространство впереди себя, и, кажется, оно накаляется. Свинячий хвост выписывает кренделя. Уши колыхаются как брезентовые палатки в непогоду. Слон явно возбуждён, заметит нас, жизнь в этом раю закончится. Следом за ним топают другие великаны: слоны, слонихи с малышами и весь этот кошмар двигается на нас как лавина с гор. Куда бежать? Где скрыться? Паника потихоньку сковывает ноги. Но, скидываю оцепенение и знаком указываю отряду, укрыться в лесу, есть шанс, слоны не последуют в чащу, их тела могут завязнуть между крепких стволов.

На наше счастье, ветер дует от стада в нашу сторону, это спасает нам жизнь. Я знаю, вряд ли характер животных мягче, чем у обычных слонов — встретиться у них на пути, равноценно самоубийству.

Для своей массы, слоны двигаются бесшумно, только земля вздрагивает как кочки на болоте и вожак, изредка извергает из себя умопомрачительные звуки, от высоких до сверх низких — на психику давит как кувалда на наковальню.

Обливаясь потом, мы отступаем в гущу леса, хочется бежать, куда глаза глядят, но это было бы верхом безрассудства.

Слоны идут неторопливо, обрывают сочные ветки с листьями, тут же испражняются, удобряя и без того плодородную землю, фыркают, хлопают ушами, отгоняя надоедливых мух, пока беспокойство не проявляют, но ветер начинает меняться. Вожак останавливается, из утробы несутся угрожающие, рокочущие звуки, глазки краснеют от злости, еще мгновенье, и живая лавина обрушится на нас, сметая всё вокруг.

— Пора! — кричу я и, мы, как пигмеи из страны сказок, бросаемся врассыпную от взбесившихся циклопов.

Вожак угрожающе наклоняет голову и, трусцой, увеличивая темп, двигается на нас, а вслед за ним всё стадо. Топот, пыль, трубный рёв, треск поваленных деревьев, всё смешивается в едином порыве. Как я бегу! Ветер свистит в волосах, листья хлещут по лицу, а ещё я ору, а сзади настигает смерть. Как назло, деревья стоят редко и не мешают продвигаться древним слонам, но мы можем прятаться за толстыми стволами — это несколько сбивает с толку разъярённых хозяев необъятных просторов, но не долго. Они достаточно умны и начинают нас подлавливать, заходить за деревья с разных сторон, но лес густеет и слоны, то один, то другой отстают, только не вожак стада — эта сволочь не унимается. Я выбился из сил, ноги дрожат, лёгкие разрывает от нехватки воздуха, а слон всё развлекается, гонит и гонит меня. Когда же ему надоест, в отчаянии думаю я, петляю и нарезаю зигзаги. Хобот несколько раз пронёсся в сантиметре от меня, смрадное дыхание душит лёгкие, но я успеваю проникнуть в густоту деревьев, и ушастое чудовище останавливается. Слон сдаёт задом, но вязнет меж стволов, пытается развернуться, длинные бивни застревают в толстой коре.

Теперь я веселюсь, как подлая мартышка корчу рожи, подпрыгиваю и смеюсь. Но гигант не паникует, он налегает на деревья и те, что были не слишком большие, с треском ломаются, иные раздвигаются под мощью тела. В итоге, слон исполин, благополучно выбирается из ловушки, я разочарован исходом, вот, думал, мяса будет, но в душе доволен, сам спасся, даже не обделался со страху, да и такого великана оставлять на жуткую смерть, кощунство.

Вожак скрывается, через некоторое время трубят слоны, приветствуя своего единоплеменника, а я огладываюсь и зову товарищей. Первым подходит князь Аскольд, глаза искрятся весельем, он сух и румянен, разве что, бородёнка, несколько растрепалась. Затем, подполз дружище Семён, одежда изодрана в клочья, лицо, как перезрелый помидор, волосы слиплись и все в лесной трухе, но дубину не бросил, держит бережно, как ребёнка. Чуть позже, группками и по одному, является весь отряд. Я с удовлетворением оглядываю людей, жертв нет, копья в руках, можно продолжать путь.

Слоны нас загнали глубоко в лес, но приблизительное направление я знаю, впрочем, и на опыт Аскольда надеюсь. Нам бы идти налево, но мы оказались у разлома, здесь произошла подвижка земной коры и, почва разверзлась в разные стороны метров на сто пятьдесят, образуя бездонную трещину. Сколько я не вглядываюсь вниз, ничего кроме мрака не вижу. Спуститься немыслимо, возвращаться обратно, неминуемая встреча с нашими хоботными друзьями, поэтому бредём вдоль, уходящей вглубь леса, трещины.

Разлом произошёл недавно, множество деревьев повалены, сломаны как спички, почва на кромках, ещё не успела осыпаться, ручей, что пересекал лес, теперь срывается вниз водопадом, тропы зверей оборваны — для всех масса неудобств.

Полдень, а мы всё гуляем по лесу, вполне понятно, миссию в этот день не завершим, поэтому разрешаю князю Аскольду, взять пару человек, для охоты, а мы разбиваем лагерь рядом с ручьём. Семён моментально сгребает листву и, раскинув в разные стороны руки, вытягивается, улыбается как младенец, засыпает, сладко причмокивая во сне — умаялся, бедолага. Я же, с остальными людьми, принялся, заготавливать хворост, расчищать место под костёр. Вскоре, весело заплясали язычки пламени, и заструится прозрачный, душистый дымок.

Под разлапистыми кустами нахожу поляну шампиньонов и теперь нанизываю их на прутки, развешиваю над огнём. Часа через полтора, подходит Аскольд со своей группой и скидывает на землю упитанных перепёлок. Я расталкиваю Семёна, заставляю накопать глины у ручья. Парень с усердием нагребает целую гору, но хмур и зол, наверное, не выспался. Затем птицу обмазываем глиной и в костёр — через полчаса объедаемся сочным, нежным, вкуснейшим мясом и заедаем грибами, запивая студеной водой.

После обеда ко мне подсаживается Аскольд: — Мы нашли проход через разлом, поперёк лежит дерево, но это волчья дорога, они облюбовали этот путь, звери прошли, от силы, день назад.

— Волки? Нестрашно, отгоним, — отмахиваюсь я.

— Ты думаешь, они сродни нашим серыми? Боюсь огорчить, судя по следам, в холке они больше метра, а в длину с человека — настоящие монстры, причём, их целая стая, и ещё, — Аскольд криво усмехается, — в их стае дети.

— Какие дети?

— Обычные, человеческие, по следам семь — возраст пять, шесть лет. Наверное, волчица потеряла своих волчат, наткнулась на человеческих детёнышей, взыграл материнский инстинкт, так дети оказались у волков.

— Дела, — качаю головой. Семён, слышит наш разговор, бурно выражает эмоции, и предлагает немедленно спасать малышей.

— Вряд ли получится, — задумываюсь я, — да и поздно, они уже волчата, с людьми жить не смогут.

— Я слышал такие истории, — соглашается Арсений Николаевич, — бывало, даже двух ребятишек усыновляли, но чтоб так много.

— Подрастут, будет племя необычных хищников, — усмехается князь Аскольд.

— Но вдруг они недавно в стае и человеческие навыки не растеряли, может, действительно вытащить их оттуда, ты как считаешь, Аскольд? — обращаюсь я к другу.

— По повадкам, они в стае не один год.

— Всё равно надо попробовать, — упрямо тряхнул головой Семён.

Быстро собрались, князь Аскольд тщательно скрывает следы нашего присутствия, костёр тушим, застилаем мхом и разбрасываем листву.

— От случайного взгляда, против следопыта без толку, — с иронией замечает он.

Ощущая тревогу в сердце, веду отряд к волчьей тропе. Аскольд идёт рядом и необычно суров.

Мы продвигаемся максимально тихо, ноги пружинят на мшистой земле, заросли обходим предельно осторожно, ловим каждый звук. Лес дышит первобытной силой, деревья гиганты, обвешанные лианами, вызывают трепет. На огромной высоте существует неведомая жизнь, неясные тени скользят в кронах, то ветка упадёт, то спланируют на землю перья или клочки шерсти, раздаются резкие крики, яростное рычание, свист птиц, шипение, стуки, треск. Изредка дорогу перебегают необычные копытные, элегантные, с длинными шеями и тонкими рожками, а в самой гуще продираются лесные титаны, огромные тела, похожие на великанские туши буйволов, но заросшие густой шерстью, шеи толстые, морды, напоминают верблюжьи головы. Помня недавнюю встречу со слонами, мы сделали всё, чтобы не попасться им на глаза.

Слева змеится бездонная трещина, а в её глубинах скапливается голубоватый туман и, словно нехотя выползает на поверхность, заполняет низины, стелется между корней деревьев, но, спустя некоторое время, растворяется, оставляя после себя липкую сырость и мерзкий аммиачный запах.

Мне жутко смотреть в пропасть, но взгляд притягивает, мерещится, что на дне, живёт нечто, с чем нам встречаться не стоит. Одна мысль о необходимости перебираться через трещину, наводит ужас. Интуитивно вкладываю стрелу в лук, пальцы сами собой оттягивают тетиву. Князь Аскольд так же бледен, на его лице выступил пот, он тоже чувствует страх, для меня это открытие, а Семён удивляет всех, он спокоен и даже весел — вот что значит счастье, для дилетанта, бояться там, где не надо и не бояться — где стоило бы.

На нашем пути целый бурелом из поваленных деревьев и, как следствие, множество мелкой живности под ними, но далеко не безобидной: сороконожки, змеи, мохнатые с тарелку пауки — и всё это богатство приходится преодолевать.

Но, вот, подходим к мосту, дерево, в обхвате, метров двадцать, сломано как прутик, лежит от одного края трещины до другого. Острый скол позволяет легко проникнуть на ствол и воспользоваться им как мостом, что и сделали волки. Оголённая земля вся изрыта, звериные следы, действительно, вперемешку с человеческими отпечатками, я с любопытством склонился над следами:- А с чего ты взял, что дети с волками, может они раньше прошли или позже? — спрашиваю я Аскольда.

— Неважный с тебя следопыт, Великий князь, смотри сюда, видишь, мальчик подсадил волчонка на дерево и как отпечатались пальцы на земле, а коготки зверёныша оставили царапины на коре. А вот другой ребёнок цеплялся за волчицу и выдрал клок шерсти. В этом месте дети подрались с волчатами и те, и другие получили трёпку от волчицы. А здесь… — Аскольд осекается. Я, заинтригованный сажусь рядом: — Что замолчал?

— Ребёнок грыз кость, на ней следы от зубов, борозды от небольших, но крепких клыков и жим челюстей не детский, кость перекушена пополам.

— Ротвейлеры, какие то, — бормочу я.

— Просто они другие, — шепчет князь, оглядывается по сторонам и натягивает тетиву лука.

Мне становится не по себе, если здесь такие детки, то какие взрослые? Внезапно я чётко ощущаю, что за нами наблюдают, выпрямляюсь, с тревогой смотрю в лес. Все мужчины выставляют копья, тоже чувствуют чьё-то внимание.

— Однако нам не стоит задерживаться, — Аскольд, словно простреливает взглядом окружающую листву.

Не слова говоря, Семён проворно карабкается на ствол дерева, что-то давит дубиной и с выжиданием смотрит на нас. Мы, не сводя взгляда с внезапно притихшего леса, быстро заскакиваем на природный мост.

Толстая кора буграми покрывает дерево, бурелом из сломанных ветвей местами в клочьях грязной паутины, скользкая плесень, множество мокрых древесных грибов, делают переход достаточно сложным, если не опасным. И ещё — слизни, мокрицы, многоножки, жуки с длинными усами — всё это снуёт перед ногами и ещё норовит цапнуть — давно не испытывал такого омерзения, но приходится, стиснув зубы от отвращения, продираться сквозь гниль, давя, то ногой, то кулаком назойливых насекомых и про себя матерясь, почём свет стоит.

Дерево огромное, мы проползли метров тридцать, а оно всё ещё не кончается, ветвей стало больше, различной живности — полчища, ствол тоньше, ноги скользят, кора и всякий мусор, срывается вниз и исчезает в тёмной мгле пропасти.

Напрягаюсь до невозможности, обоняние выхватывает запахи необычных существ, а слух выдёргивает непонятные звуки — то ли бормотание, то ли разговоры. Но, может, это болезненное воображение, галлюцинации? В любом случае я очень тороплюсь пройти опасный мост, спихиваю с дороги жуков, пауков, пугаю мелких грызунов, скольжу, едва не падаю, но иду, стремясь быстрее преодолеть это кошмар. Впереди вскрикивает и ругается Семён, сражаясь с очередной гадостью. Охотники не ропщут, разве, кто кого посылал куда подальше, а князь Аскольд замыкает путь, он идёт, молча, руками, при продвижении, не помогает, держит перед собой лук со стрелой, но движется ловко и бесшумно, ни разу не споткнулся и не поскользнулся — я всегда не перестаю удивляться навыкам друга.

А пропасть гипнотически манит к себе, удушливые испарения доносят неясные запахи живых существ — там живёт своей жизнью неведомый нам мир, я догадываюсь, разойдясь в разные стороны, трещина открыла вход в нечто, что абсолютно чуждо нам, жителям света — мороз дерёт кожу, страх гонит всё быстрее. Но наконец-то показались просветы в листве, страшный путь подходит к концу.

Отряд спрыгивает на землю, и сгрудились вокруг меня, даю команду Аскольду замыкать колонну, последний раз смотрю на мешанину веток и листьев на дереве-мосте, улавливаю скрытое движение, возникает соблазн пустить стрелу, но решил повременить — почти бегом веду отряд из леса, это необходимо сделать до вечера, иначе, лес нас сгубит.

Почва под ногами становится более влажной, мха — целые поля, иногда под ногами брызгает вода, меня это тревожит, боюсь, забредём в болото, а то и в трясину занесёт. Держимся ближе к разлому, хотя нестерпимо желаю уйти от него. Щупальца белёсого тумана, выползающего из трещины, не дают покоя, всё кажется, под его прикрытием выползет какая-нибудь гадость нам на погибель.

Часто натыкаемся на волчьи, вперемешку с детскими, следы. Звери, как и мы, в болото не уходят, но и близко к расселине не приближаются, значит, там опасность для всех.

Запах свежей крови неприятно бьёт в ноздри, я резко останавливаюсь, Аскольд неслышно приближается, вытягивается как струна, прислушивается.

— Кровью пахнет.

— Не чувствую, — принюхивается князь, с удивлением косится на меня.

— Заходим с боков, — распоряжаюсь я. — Видите нагромождение валунов, это там.

Очень медленно, обходя сухие ветки, приближаемся к сему месту. В пространстве витает дух смерти, всюду пятна крови, земля вспахана словно плугом, молодые деревца изувечены, кусты выдраны с корнем.

Сразу за валунами натыкаемся на разорванного матёрого волка, затем на другого зверя, покрытого многочисленными ранами, он ещё живой, издыхает в страшных муках, кишки вывалились на землю и по ним ползают жирные мухи. Волк, с трудом поворачивает огромную голову, ни тени угрозы не вижу в его глазах, лишь отрешённость, он приготовился к смерти.

Мне становится, безумно жаль зверя, моментально натягиваю тетиву, стрела взвизгивает, положив конец его мучениям. И вдруг, вижу человека, он коренастый, лежит животом на земле, пальцы скрючены, мёртвой хваткой вцепились в землю, тело — сплошная рана, крепкая шея, почти полностью перегрызена. Охотники быстро переворачивают его на спину, я с интересом наклоняюсь — лицо явно человеческое, но жевательные мышцы мощные, звериные, и короткие клыки — это настолько дико смотрится, что непроизвольно отшатываюсь. Что он не поделил с волками, может детей хотел забрать?

— Это батя, за своими детьми пришёл, — тягостно вздыхает Семён, — неандерталец.

— Похороните его, и… — задумался я, — волков тоже.

— Никита Васильевич, сюда, — кричат охотники, — ребёнок, живой!