Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

Альетт де Бодар Корабельный мастер

Альетт де Бодар – специалист по разработке программного обеспечения. Родилась в Соединенных Штатах, но выросла во Франции, где живет по сей день. В литературе она не так давно, но ее произведения уже появлялись на страницах таких изданий, как «Interzone», «Asimov’s», «Realms of Fantasy», «Orson Scott Card’s Intergalactic Medicine Show», «Writers of the Future», «Coyote Wild», «Electric Velocipede», «The Immersion Book of SF», «Fictitious Force», «Shimmer» и других. Первый роман Алъетт де Бодар, «Слуга подземного мира» («Servant of the Underworld»), вышел в 2010 году.

Ниже представлен рассказ, который переносит читателя в далекое будущее, в альтернативный мир, где Новый Свет открыли китайцы и Мексика стала китайской колонией. От героини, от ее успеха или поражения зависит не только ее собственное будущее, но и жизнь разумного космического корабля.

Корабли были живые, они дышали. Дак Кьен знала это еще до того, как прибыла в инженерный сектор, и даже раньше – до того, как увидела на орбите огромную тушу корабля, по которой медленно ползали роботы-сборщики.

Предки ее на Старой Земле, в давно ушедшие дни династии Лин, занимались тем, что вырезали из нефрита фигурки. Не навязывая камню форму, они убирали лишнее, пока не проявляла себя его настоящая природа. С кораблями все так же, как с нефритом. Его части не соединить насильно. Они должны слиться сами в безупречном единстве – чтобы в конечном итоге стать носителем Разума, который будет деталью корабля в той же мере, что и любая заклепка, любой предохранитель.

Инженеры из Мексики и с Восточного побережья этого не понимали. Говорили о ре-обороте, о рациональности конструкции, знали каждый только свою задачу и брали вычисления из старых расчетов, от других кораблей, считая, что экономят время и деньги. Они не понимали, почему работа Дак Кьен важнее всех остальных. Дак Кьен была Мастером Гармонии Образа: готовый корабль станет единым организмом, а не набором из десяти тысяч отдельных частей. Ей, Дак Кьен, и той, кто скоро появится, Носительнице Разума, предоставлялась честь помочь кораблю ожить, после чего все его конструкции, кабели, солнечные батареи сольются в одно целое, и он поплывет среди звезд.

Дверь скользнула в сторону. Дак Кьен едва взглянула туда. По легким шагам она поняла, что вошел кто-то из ведущих проектировщиков, Миахуа или Фенг. Ни та, ни другой не стали бы беспокоить ее без причины. Вздохнув, Дак Кьен коротким движением отключилась от системы и закрыла глаза, ожидая, пока погаснет образ.

– Ваша милость, – голос у Миахуа звучал ровно, держалась она прямо, а лицо было светлым, как желтоватый воск. – Шаттл вернулся. Вас кое-кто ждет.

Дак Кьен ожидала увидеть кого угодно: бывшего соученика, который решил нанести визит вежливости, императорского посланника из Шанхая, который привез ей новое назначение, куда-нибудь еще дальше от столицы, сестру, или маму, или, может быть, даже дядину жену, которая непременно еще раз напомнит о ее неправильном жизненном выборе.

Не ожидала она лишь увидеть эту женщину, с кожей слишком темной для вьетнамки, с губами тонкими и светлыми, с глазами круглыми, как луна.

Мексика. Иностранка… Дак Кьен не додумала эту мысль. Потому что на гостье не было ни хлопчатобумажной одежды, ни перьев, а было платье из шелка, какие в Хуайяне носят замужние женщины, и пять свадебных украшений – все из чистого золота, от ожерелья до браслетов, – которые сверкали на ее темной коже, как звезды.

Взгляд Дак Кьен скользнул вниз, к животу женщины, такому огромному, что казалось, она вот-вот упадет.

– Приветствую тебя, младшая сестра. Я Дак Кьен, Мастер Гармонии Образа этой инженерной группы.

Дак Кьен произнесла формальное приветствие, как и полагалось при встрече с незнакомыми людьми.

– Старшая сестра. – Глаза мексиканки, глубоко сидевшие на ее тяжелом лице, были в красных прожилках от кровоизлияний. – Я… – Рука ее вдруг невольно метнулась к животу, будто ей было больно. – Я Зоквитль, – наконец проговорила она едва слышно, с мексиканским акцентом. – Меня зовут Зоквитль. – Глаза у нее начинали закатываться, но она закончила, как выученный назубок урок: – Я утроба, обиталище, ускоритель и Носительница Разума.

Дак Кьен почувствовала, как тянет под ложечкой, будто кто-то там сжал холодные пальцы.

– Ты прибыла рано. Корабль…

– Корабль должен быть готов.

Она удивилась, услышав другой голос. Все ее внимание сосредоточилось на мексиканке и на том, что значило для них ее появление. С трудом Дак Кьен взяла себя в руки и перевела взгляд на второго прибывшего. Мужчина, судя по внешности, из Хуайяна, по возрасту хорошо за тридцать. Говорил с акцентом уроженца Пятой планеты, из Анджийской провинции. Одет он был в платье с пестрым значком и золотой пуговицей, какие носили младшие чиновники седьмого ранга, но у него был еще и вышитый на шелке черно-белый символ инь-ян.

– Вы Мастер Рождений, – сказала она.

Он поклонился.

– Имею честь.

Лицо у него было жесткое, с резкими чертами, которые сейчас от игры света казались еще резче, с тонкими губами и высокими скулами.

– Прошу прощения за неучтивость, но у нас мало времени.

– Не понимаю…

Дак Кьен снова взглянула на женщину, в глазах которой застыло страдальческое выражение.

– Слишком рано, – сказала она ровным голосом, и говорила она не о времени родов.

Мастер Рождений кивнул.

– Сколько у нас есть?

– Максимум неделя. – Мастер Рождений сдвинул брови. – Корабль должен быть готов.

Дак Кьен почувствовала во рту привкус желчи. Корабль был почти закончен, но его, как нефритовую фигурку, нельзя исправлять или переделывать. Дак Кьен и ее команда разработали его специально для Разума, который сейчас был внутри Зоквитль, использовав исходные данные, предоставленные императорскими проектировщиками: тип энергий, сенсорику и тело Зоквитль. Корабль будет слушаться только его, только этот Разум сможет войти в сердце корабля и направить его в Дальний Космос, где он будет перемещаться на самых высоких скоростях.

– Я не могу… – начала Дак Кьен и умолкла, потому что Мастер Рождений покачал головой, и она без слов поняла, что это значит.

Придется смочь.

Она не сразу получила эту должность, а только второй раз пройдя государственный экзамен. Ей так хотелось получить именно эту – не в магистрате и не в районном суде, не в роскошном дворце имперской администрации, не в престижном Дворе Пишущих Кистей, что на ее месте выбрала бы нормальная девушка. Теперь ее будущее зависит от того, как она справится.

Второго шанса никто не даст.

– Неделя. – Хан покачала головой. – Чем они там думают, в этой Мексике?

– Хан!

У нее был трудный день, и, вернувшись домой, Дак Кьен рассчитывала отдохнуть. В глубине души она знала, как ее подруга воспримет эту новость: Хан была поэтом, художником, всегда искала точное слово и точный образ. Она лучше всех понимала тонкости созидания и не признавала никаких оправданий для торопливости.

– Я должна это сделать, – сказала Дак Кьен.

Хан скривилась.

– Потому что на тебя давят? Ты сама знаешь, что из этого выйдет.

Дак Кьен показала на низкий стол красного дерева посреди комнаты. Там стоял прозрачный куб, в котором неторопливо вращалась модель корабля, в ней угадывались знакомые черты других кораблей – тех, что вдохновили новый образ: от великого «Красного сазана» до «Золотой горы» и «Белоснежного цветка». Это их облик мерцал во тьме прошлого, медленно и неуклонно выливаясь в ту самую конструкцию, которая висела теперь за стенами инженерного сектора.

– Он цельный, сестренка. Нельзя его расчленить мясницким ножом и остаться при своей репутации.

– Она может погибнуть, – сказала Дак Кьен. – Умереть при родах и, что хуже всего, умереть напрасно.

– Ты про женщину? Но она же гуи. Иностранка.

Слово не имело значения.

– Мы тоже когда-то такими были, – сказала Дак Кьен. – У тебя короткая память.

Хан открыла рот и закрыла. Она могла бы сказать, что они все никогда не были гуи, что Дайвьет не одно столетие был китайским, но Хан гордилась тем, что она вьетнамка, и не собиралась упоминать эти постыдные мелочи.

– Так значит, ты беспокоишься за женщину?

– Она делает то, что должна, – сказала Дак Кьен.

– Не задаром.

Голос Хан звучал немного презрительно. Большинство женщин, вынашивавших Разум, были молоды и шли на этот отчаянный шаг, чтобы потом выйти замуж за уважаемого чиновника. Чтобы повысить свой статус и войти в семью, которая будет им рада, и получить шанс растить своих детей.

Хан и Дак Кьен сделали другой выбор. У них, как и у всех, кто нашел себе пару того же пола, никогда не будет детей. Никто не воскурит для них алтарь предков, никто не вспомнит о них и не помянет в молитве, когда их не станет. При жизни они всегда будут второсортными гражданами, не выполнившими свой долг перед семьей, а после смерти о них забудут, будто их никогда не было.

– Не уверена, – сказала Дак Кьен. – Она мексиканка. Они на все смотрят иначе.

– Ты говоришь так, будто она вынашивает его ради Хуайяна.

Ради славы и ради детей. Всё это Хан презирала, считая непреходящую страсть производить себе подобных из поколения в поколение отвратительным бременем. Дак Кьен прикусила губу. У нее не было такой непоколебимой уверенности в своей правоте.

– В конце концов, у меня не то чтобы был выбор.

Хан помолчала немного. Наконец она встала, подошла и устроилась рядом, так что волосы ее упали на плечи Дак Кьен, и погладила ее по затылку.

– Сестренка, ты же говорила, что выбор есть всегда.

Дак Кьен покачала головой. Да, она так говорила. Когда страдала от упорства семьи, требовавшей, чтобы она вышла замуж и обзавелась детьми; когда они с Хан, устав заниматься любовью, лежали в темноте рядом, и ей рисовалось будущее – без детских голосов, с упреками и осуждением.

Хан всегда интересовалась только искусством и всегда знала, что будет любить только женщину. Хан привыкла получать то, чего хочет, и считала, что ей достаточно захотеть чего-нибудь как следует, чтобы это произошло.

Но Хан никогда не хотела детей и никогда не захочет.

– Это не одно и то же, – в конце концов ответила Дак Кьен, сдержанно принимая ласку. Сейчас речь шла о другом, и даже Хан должна это понимать. – Я выбрала эту работу. Выбрала эту жизнь. И смотреть на вещи тут нужно именно с точки зрения выбора.

Рука Хан у нее на плече напряглась.

– Ты из тех, кто любит поболтать. Я вижу, как ты изводишь себя пустыми сожалениями, прикидываешь, не поздно ли вернуться в респектабельную семью. Но ты выбрала меня. Эту жизнь, эти последствия. Мы обе выбрали их.

– Хан…

Дак Кьен не знала, что сказать. Она любила Хан, искренне любила, но… Она была будто камень, брошенный в темноте наугад, будто корабль без навигатора, у нее не было ни семьи, ни мужа, кто одобрял бы ее поступки, ни утешения в ребенке, которому суждено ее пережить.

– Пора тебе повзрослеть, сестренка.

Голос у Хан был резкий. Она отвернулась к стене, на которой висели пейзажи.

– Ты не игрушка и не рабыня. Ничья. В первую очередь, своей семьи.

Потому что семья от нее отказалась.

Но слова всегда мало действовали на Дак Кьен, так что они легли спать, не договорившись, и тень этой недоговоренности легла между ними, как меч.

На следующий день Дак Кьен сидела над чертежами вместе с Фенгом и Миахуа, ломая голову над тем, как модифицировать корабль. Секции готовы, сборка займет несколько дней, но это будет еще не корабль. Они это понимали, все трое. Для полного завершения работ роботов-сборщиков нужен месяц, не меньше, даже если исключить время на тесты – только так, медленно и постепенно, ежедневно внося штрих за штрихом, и можно достичь соответствия с предназначенным кораблю Разумом.

Дак Кьен под негодующим взглядом Хан забрала из дома прозрачный куб и привезла на работу. Теперь они сидели перед ним втроем, забыв про остывший чай, и высказывали любые идеи, которые приходили в голову.

Фенг постучал по стенке куба, сосредоточенно хмуря морщинистое лицо.

– Можно изменить этот проход, вот здесь. Пустить здесь дерево…

Миахуа покачала головой. Она была Мастером Воды и Ветра и лучше всех умела предугадать вероятные отклонения. Именно к ней Дак Кьен обращалась всякий раз, когда сомневалась в конечном результате. Фенг был Мастером Обеспечения Корабля, главой отдела, занимавшегося безопасностью и управлением техническими системами – иначе говоря, он во многих вопросах был полной противоположностью Миахуа, прагматичный, далекий от мистического смысла их дела, и его внимание всегда было сосредоточено на мелочах, а не на едином целом.

– Вода и дерево будут мешать друг другу вот здесь, в контрольном отсеке. Будут застаиваться и гнить, – Миахуа, поджав губки, показала на изящный изгиб в кормовой части. – Тогда тут нужно изменить форму.

– Это не так-то просто, – возмутился Фенг. – Моей команде придется переделывать всю электронику…

Дак Кьен слушала их отстраненно, лишь время от времени задавая вопросы, чтобы перевести разговор в новое русло. Она старалась удержать в уме характеристики корабля, слушала его дыхание – через стекло, через весь металл и обшивку, отделявшую людей от его громады, висевшей за стенами. Старалась удержать характеристики Разума – энергии, чувства, конструкции, кабели и обшивки, его мышцы и плоть, осторожно соединяя их так, чтобы они слились в одно целое.

Она подняла глаза. Фенг и Миахуа молча ждали, когда она что-нибудь скажет.

– Значит, так, – сказала она. – Вот этот отсек уберите, а соседние сдвиньте на его место.

С этими словами она подошла к модели и осторожно изъяла ставшую лишней секцию, отчего поменялись очертания коридоров, длина световодов и кабелей, и включила вдоль изогнутых стен новый каллиграфический узор.

– Не думаю… – начал было Фенг и умолк. – Миахуа?

Миахуа внимательно разглядывала изменения.

– Мне нужно подумать, ваша милость. Разрешите мне обсудить это со своим отделом.

Дак Кьен согласно махнула рукой.

– Не забывайте, у нас мало времени.

Они взяли каждый по копии, сунули в широкие рукава. Оставшись одна, Дак Кьен снова принялась рассматривать корабль. Он был короткий, широкий, с необычными, нестандартными пропорциями, даже близко не похожий на тот, какой она раньше рисовала в своем воображении, не соответствующий самому духу работы – насмешка над их первоначальным замыслом, цветок без лепестков, не сложившийся стих у поэта, вроде бы и уловившего образ, но так и не сумевшего выразить.

– У нас нет выбора, – напомнила она себе шепотом.

Она помолилась предкам, будто они в самом деле ее слушали. Впрочем, может, и слушали. Может быть, в тех высях, где они теперь обитали, они не чувствовали стыда за свою неправильную дочь, у которой нет и не будет потомства. Хотя, наверное, нет, не слушали. Мать и бабушка не собирались ее прощать, так с чего она решила, что ее выбор могут одобрить те, кто жил раньше и ее не знал?

– Старшая сестра?

В дверях появилась Зоквитль и остановилась там, не решаясь переступить порог. Наверное, на лице у Дак Кьен отражалось больше, чем ей хотелось бы. С трудом она взяла себя в руки, вдохнула поглубже и расслабила мышцы, так что ее лицо снова приняло выражение, требовавшееся по протоколу.

– Младшая сестра, – сказала она. – Благодарю за честь видеть тебя.

Зоквитль покачала головой. Осторожно, медленно, чтобы не потерять равновесие, она вошла в кабинет.

– Мне хочется увидеть корабль.

На этот раз она пришла одна. Дак Кьен пожалела, что Мастер Рождений ее не сопровождает. Оставалось надеяться, что Зоквитль не родит у нее в кабинете, где ни помощи, ни оборудования.

– Вот он.

Она подъехала к кубу в рабочем кресле и предложила сесть Зоквитль. Та устроилась рядом, так же медленно и осторожно, словно от любого резкого движения она рассыплется. У нее за спиной на стене висела любимая картина Дак Кьен, пейзаж Третьей планеты – водопад, желтые скалы и отражение в воде далеких звезд.

Зоквитль сидела без движения все время, пока Дак Кьен рассказывала про корабль. На застывшем лице жили только глаза. Дак Кьен закончила, оглянулась и встретила горящий взгляд этих глаз, смотревших – в нарушение протокола – ей в глаза.

– Вы как все. Не одобряете, – сказала Зоквитль.

Дак Кьен на минуту задумалась, но так и не догадалась, о чем она.

– Не понимаю.

Зоквитль поджала губы.

– Там, откуда я прибыла, считается честью вынашивать Разум во славу Мексиканского доминиона.

– Но ты не там, а здесь, – сказала Дак Кьен.

Здесь, у них, это считалось жертвой – необходимой, хорошо оплачивавшейся, но все же отчаянной жертвой. Потому что ради чего женщина может перетерпеть беременность и родить нечеловеческого ребенка? Конечно же, из отчаяния или из жадности.

– Ты тоже.

Она сказала это таким тоном, будто обвиняла Дак Кьен. На одно долгое, мучительное мгновение Дак Кьен показалось, что та говорит о ней – но откуда она могла узнать про Хан и про отношения с семьей? А потом Дак Кьен поняла, что Зоквитль имеет в виду станцию.

– Я люблю быть в космосе, – наконец ответила она, и ответила чистую правду. – Здесь я сама по себе, далеко от всех.

И здесь у нее не бумажная работа, не тоскливая, выматывающая рутина ежедневных будней. Здесь не нужно отлавливать нарушителей закона или следить за тем, как где-нибудь на удаленных планетах выполняются указы Поднебесной. Здесь все то, ради чего она столько училась, здесь можно использовать знания, чтобы создавать новое. Каждая мелочь приносила острое чувство удовлетворения, позволяя наглядно увидеть, как история, проходя через Мастеров, становится будущим.

Наконец Зоквитль сказала, больше не глядя на корабль:

– Хуайян – трудный город для иностранки. Язык еще куда ни шло, но без денег, без покровителя… – Она говорила быстро, горько. – Я делаю нужное дело. – Рука невольно скользнула к животу. – Я дам ему жизнь. Как можно не ценить это?

Она говорила о Разуме так, будто это был человек. Дак Кьен содрогнулась.

– Он… – Она помолчала, подбирая слова. – У него нет отца. Мать… Не знаю, возможно, ты его мать, но он мало чем будет похож на тебя. Он не станет твоим ребенком. Не зажжет для тебя свечи на алтаре и не назовет тебя по имени.

– Но он будет жить, – сказала Зоквитль, тихо и твердо. – Несколько сотен лет.

Корабли Мексиканского доминиона жили дольше других, хотя не раз случалось так, что их Разум постепенно сходил с ума в одиноких глубинах Дальнего Космоса. Этот же, с отличным закреплением, идеально сбалансированный… Зоквитль права: этот будет жить долго, намного дольше, чем они обе, и ничего плохого с ним не случится. Жить? Он все-таки не человек, а машина. Сложнейший разумный механизм, соединение интеллекта, металла, плоти и еще только Небо знает чего. Рожденный, как ребенок, но…

– Похоже, я ничего в этом не понимаю.

Медленно Зоквитль поднялась. Дак Кьен слышала ее одышку, чуяла кислый, резкий запах пота.

– Спасибо, старшая сестра.

И она ушла, но ее слова остались.

Дак Кьен погрузилась в работу – так же, как раньше, когда готовилась к государственному экзамену. Когда она возвращалась домой, Хан демонстративно не обращала на нее внимания и говорила лишь то, что требовалось, чтобы соблюсти приличия. Сама она занялась каллиграфией, хотела, соединив хуайянские иероглифы с вьетнамскими, создать одновременно картину и стих. В этом не было ничего необычного. Дак Кьен предлагалось оценить ее талант, но только ей. Никто никогда не приглашал Хан в банкетный зал, где по вечерам со бирались семьи инженеров. Хан предпочитала оставаться одна и не ловить на себе насмешливые или жалостливые взгляды.

Дак Кьен тяжело переживала размолвку. Поначалу она пыталась болтать, как ни в чем не бывало. Хан поднимала на нее сонный взгляд и говорила:

– Ты знаешь, что делаешь, сестренка. Продолжай в том же духе.

В конце концов Дак Кьен прекратила эти попытки, и наступило молчание. Хотя оно оказалось все-таки легче. Дак Кьен оставалась один на один с мыслями о корабле, никто ей не мешал и никто не заставлял чувствовать себя виноватой.

Группа Миахуа и группа Фенга занимались внедрением изменений и монтажом проводки. За иллюминатором подрагивал гигантский скелет, который вот-вот должен был стать точной копией корабля, поворачивавшегося у нее на столе в стеклянном кубе – роботы сменяли друг друга каждые два часа, аккуратно соединяя секции.

Они монтировали последнюю, когда в кабинет с озабоченным видом вошли Миахуа и Мастер Рождений.

Сердце у Дак Кьен екнуло.

– Только не говорите, – сказала она, – что Зоквитль рожает.

– У нее отошли воды, – сказал Мастер Рождений, обойдясь без вступлений. И плюнул на пол, чтобы отогнать злых духов, которые в такой час всегда роятся вокруг матери. – У вас в лучшем случае два часа.

– Миахуа?

Дак Кьен смотрела не на Миахуа, не на Мастера, а на корабль за стеклом иллюминатора, который накрыл их своей тенью.

Ей Мастер Воды и Ветра ответила не сразу – как всегда, если она пыталась сообразить, с какой проблемы начать.

– Через два часа сборка будет закончена.

– Но?

– Но есть проблема. Там пересеклись металл и дерево. Ци не пойдет.

Ци, дыхание Вселенной – дыхание дракона, который живет в сердце каждой планеты и каждой звезды. Обязанность Миахуа как Мастера Воды и Ветра состояла в том, чтобы доложить Дак Кьен о проблеме, а ее, Дак Кьен, обязанность как Мастера Гармонии – в том, чтобы эту проблему решить. Миахуа лишь сообщает о том, что видит, и только одна Дак Кьен может отправить роботов, чтобы исправить ошибку.

– Ясно, – сказала Дак Кьен. – Подготовьте для нее шаттл. Пусть ждет наготове поближе к стыковочному шлюзу.

– Ваша милость, – начал было Мастер Рождений, но Дак Кьен перебила.

– Я уже сказала. Корабль будет готов.

Взгляд Миахуа перед уходом был полон страха. Дак Кьен подумала про Хан – сидит одна в своей комнате, упрямо склоняясь над стихом, круглое личико от гнева и разочарования заострилось и стало похоже на лицо Мастера Рождений. Сейчас она еще раз сказала бы, что спешкой ничего не добьешься, что всегда есть выбор. Сказала бы, что за все нужно платить и если не платишь ты, заплатит кто-то другой.

Корабль будет готов. Дак Кьен сама за это заплатит.

Оставшись одна, Дак Кьен подключилась к системе, и ее кабинет исчез, сменившись знакомыми отсеками корабля. Она настроила резкость и занялась делом.

Миахуа была права: недоделок хватало. Еще несколько дней, и они навели бы порядок: сгладили углы в коридорах, развесили по стенам светильники, чтобы не было темных закоулков, чтобы не резал глаза слишком яркий свет. В сердце корабля – в главном отсеке в форме пятиконечной звезды, где поселится Разум, – проходили четыре потока, которые резко прерывались в одной больной точке, а как раз перед входом, в месте поспешного нового соединения, шла грубая линия.

Это называлось у них дыханием смерти, и оно чувствовалось повсюду.

Предки, присмотрите за мной.

Живой, дышащий камень – нефрит, раскрывающий свою сущность. Дак Кьен вошла в транс, охватив сознанием каждого робота, и принялась рассылать их одного за другим в коридоры и переходы, где они осторожно проникали в стены, делая свою неторопливую и сложную работу, и металл неуловимо менял форму, выпрямлялись узлы кабелей, выравнивалось напряжение. Перед мысленным взором Дак Кьен корабль разворачивался, поблескивал. Она будто зависла над ним, со стороны наблюдая за роботами, которые ползали, как муравьи, подчиняясь ее командам, восстанавливая баланс между энергиями и внешней структурой.

Она переключилась на шаттл и увидела лежавшую на спине Зоквитль и ее лицо, перекошенное гримасой боли. Лицо Мастера было мрачно. Он смотрел вверх, будто чувствуя взгляд Дак Кьен.

Поторопись. Времени не осталось. Поторопись.

Она продолжала работать. Стены стали зеркальными. Изменить углы в переходах она уже не могла, но смягчила, покрыв их выгравированным на обшивке цветочным рисунком. Потом добавила фонтан – конечно, световую проекцию, воды на борту не было и не могло быть, – наполнила воздух шорохом струй. Четыре потока в центральном отсеке стали тремя, потом одним; потом Дак Кьен создала новые линии, соединив их сложным узлом в единый узор, и все пять потоков пяти элементов потекли, как им полагатось. Вода, дерево, огонь, земля, металл – все плавно вращались в центре сердца корабля, готовые принять Разум, когда он появится, чтобы здесь закрепиться.

Дак Кьен снова заглянула в шаттл, увидела лицо Зоквитль и ее невыносимое напряжение.

Поторопись.

Она была не готова. Но жизнь не ждет, когда ты будешь готов. Дак Кьен отключила дисплей, но не связь с роботами, оставляя им еще немного времени, чтобы закончить последние задания.

– Пора, – шепотом сказала она в микрофон.

Шаттл взлетел к стыковочному шлюзу. Дак Кьен затемнила изображение, и снова проступил кабинет – с кубом на столе, с моделью корабля, такого, каким он был задуман, совершенного, заставлявшего вспомнить и «Красного сазана», и «Перевернутую черепаху», и «Волны», и «Сон близнеца дракона», и всю историю Хуайяна, от Исхода до Жемчужных войн и падения династии Шан, и еще много чего другого – меч Ле Лоя, основателя Дайвьета; дракона, раскинувшего крылья над Ханоем, столицей Старой Земли; лицо Гуен Тран, вьетнамской принцессы, отданной в чужую страну в обмен на возврат двух провинций.

Роботы возвращались один за другим, и легкий ветерок пробежал по коридорам и отсекам корабля, разнося запах моря и ладана.

Этот корабль мог бы стать шедевром. Если бы ей дали еще немного времени. Хан права, она могла бы спокойно его закончить: он был бы ее, собственный, совершенный, им восхищались бы, вспоминали его не одно столетие, он вдохновлял бы новых великих Мастеров.

Если бы…

Она не знала, сколько так просидела, наблюдая за кораблем. Ее мысли прервал крик боли. Вздрогнув, она снова восстановила связь и включила родильный отсек.

Свет здесь был приглушенный, отчего везде, как прелюдия скорби, лежали тени. Дак Кьен увидела чайник с чаем, который мастер дал Зоквитль вначале – чайник валялся, несколько капель из него вытекли на пол.

Зоквитль скорчилась в кресле с высокой спинкой, по бокам которого стояли голограммы двух богинь, наблюдавших за рождением: Богини Голубых и Пурпурных Облаков и Бодхисаттвы Милосердия. Из-за теней лицо Зоквитль, отчужденное, искаженное болью, напоминало лицо демона.

– Тужься, – говорил мастер, не отнимая руки от ее вздрагивавшего живота.

Тужься.

По ногам Зоквитль потекла кровь, заливая металлическое кресло, так что в конце концов красные блики заиграли по всему отсеку. Но в глазах, в глазах женщины племени воинов, никогда ни перед кем не склонявшихся, была гордость. Когда-нибудь у нее родится ребенок из плоти и крови, и у нее будет такой же взгляд.

Дак Кьен вспомнила о Хан, о бессонных ночах, о тени, простершейся над их жизнью, искажавшей все, что в ней есть.

– Тужься, – снова сказал Мастер, и снова толчками полилась кровь.

Тужься, тужься, тужься…

Глаза Зоквитль были открыты и смотрели прямо на Дак Кьен, и Дак Кьен, знавшая, что этот ритм, раздиравший тело Зоквитль, эта боль, накатывавшая волнами, были частью одного непреложного закона, были нитью, связывавшей их прочнее, чем красная нитка влюбленных, – поняла, что лежит в животе, под кожей, в глубинах ума и сердца, поняла, что это родство природы, которую невозможно ни изменить, ни заставить умолкнуть. Рука невольно скользнула вниз, и она прижала ее к своему плоскому, пустому животу. Она чувствовала эту боль, держала ее в своем сознании, как и весь остальной корабль, и знала, что и Зоквитль, и она выдержат.

Издав последний, душераздирающий вопль, Зоквитль исторгла наконец из себя Разум. Он упал на пол – красный, мерцающий комок, соединение плоти и электроники: мышцы, металлические имплантаты, сосуды, кабели, скрепки.

Он лежал там на полу, тихий, измученный, и Дак Кьен понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он не шелохнется.

Дак Кьен, все еще не пришедшая в себя, откладывала посещение Зоквитль несколько дней. Каждый раз, закрывая глаза, она видела перед собой кровь, толчками вырывавшуюся из утробы. Сгустки ее прыгали по полу, как умирающие рыбы, свет играл на металлических пластинах и серой обивке, и все в родильной было мертвенно, мертво, будто тут никто и не рождался.

Конечно же, у него не было имени. Как и у корабля. У них не было времени, чтобы получить имя.

Тужься. Поднатужься, и все будет хорошо.

Хан старалась, как могла: показывала свой стих в изысканной каллиграфии, говорила о будущем назначении, занималась с ней любовью, будто ничего не произошло, будто Дак Кьен от этого могла забыть огромность потери. Это не помогало.

Так же, как не помог корабль.

Угрызения терзали Дак Кьен не хуже шипастой плетки, и она в конце концов села в шаттл и поднялась наверх.

Зоквитль сидела в родильном отсеке, прислонившись спиной к стене, и держала в руках с вздувшимися венами чайник с остро пахнувшим чаем. По бокам стояли две голограммы. В неярком, приглушенном свете их белые нарисованные лица казались безжалостными. Мастер был там же, но его попросили оставить их наедине, что он и сделал, хотя успел дать понять, что во всем, что случилось, виновата Дак Кьен.

– Привет, старшая сестра, – Зоквитль улыбнулась немного печально. – Мы неплохо дрались.

– Да, неплохо.

Зоквитль могла бы и победить, будь у нее оружие получше.

– Не смотри так печально, – сказала Зоквитль.

– Я подвела тебя, – сказала Дак Кьен.

Она знала, что будущее Зоквитль все равно обеспечено, что та выйдет замуж, у нее родятся дети, все ее будут уважать. Но знала она теперь и то, что не только ради всего этого Зоквитль согласилась вынашивать Разум.

Губы Зоквитль сложились в подобие улыбки.

– Помоги мне.

– Что?

Но Зоквитль уже вставала сама, шатаясь от слабости, двигаясь с той же осторожностью, что и раньше.

– Мастер… – хотела было позвать Дак Кьен.

– Он носится со мной, как старуха, – сказала Зоквитль, и на мгновение голос у нее стал сильным и острым, как лезвие. – Пойдем. Прогуляемся.

Она оказалась ниже, чем думала Дак Кьен, ниже, чем она сама. Зоквитль неуклюже просунула ладонь ей под руку, оперлась на Дак Кьен, и эта тяжесть становилась все невыносимей, пока они бродили по кораблю.

Там было светло, слышался плеск воды, знакомо чувствовалось движение ци, которая текла по коридорам ленивыми кругами, вдыхая во все жизнь. Там были тени, едва заметные в зеркалах, и напоминания о прежних кораблях: нежные изгибы линий, как на «Золотой горе», резная каллиграфия на дверях, какой славился «Тигр, прыгающий через ручей», плавный овал коридора с рядом дверей, как на «Красном веере Байю», – все эти мелочи, детали, собранные ею, включенные в новый образ, который теперь раскрывался перед ее глазами, весь, от резьбы до электроники, захватывая ее целиком, так что кружилась голова и темнело в глазах.

Дак Кьен постояла в центральном отсеке, чувствуя, как их омывает течением пяти энергий в их непрерывном цикле разрушений и обновлений. Самый центр, окруженный печалью, как легким облаком, был нетронутый, чистый, словно пустая колыбель. И все же…

– Он прекрасен, – сказала Зоквитль, и голос у нее дрогнул.

Прекрасен, как стих, прочитанный посреди пьяных игр, как бутон, схваченный заморозками, как только что рожденный младенец, пытающийся сделать вдох, – прекрасен и хрупок.

Стоя там, в центре всех вещей, с повисшей на ней хрупкой Зоквитль, она снова вспомнила о Хан, об их тенях и тьме, об их выборе.

Он прекрасен.

Через несколько дней корабля не станет. Его разберут, отправят на утилизацию, забудут и не вспомнят. Но, неизвестно почему, Дак Кьен не могла заставить себя сказать об этом вслух.

Вместо того она в полной тишине сказала другое и знала, что слова ее относятся не только к кораблю:

– За это стоило драться.

За все это. И сейчас, и во все грядущие годы, и она никогда не будет оглядываться назад и сожалеть о прошлом.