Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут

БРИТ МАНДЕЛО ЗАВЕРШЕННОЕ ПОЛОТНО

Некоторые истории настолько глубоки и проникновенны, что их нужно писать не чернилами, а кровью. И кровью за них заплатить.

Брит Мандело – писательница, критик и главный литературный редактор «Strange Horizons». Она опубликовала две научно-популярные книги: «Вне бинарности: гендерквир и сексуальный флюид спекулятивной литературы» («Beyond Binary: Genderqueer and Sexually Fluid Speculative Fiction») и «Нас задвинули: Джоанна Расс и радикальная правда» («We Wuz Pushed: On Joanna Russ and Radical Truth-Telling»). Художественные, публицистические и поэтические произведения Мандело печатались в таких журналах, как «Stone Telling», «Clarkesworld», «Арех» и «Ideomancer». Также она регулярно пишет для Tor.com. Брит Мандело живет в Луисвилле, штат Кентукки.

Молли постукивала по экрану своего капризного планшета влажным от пота пальцем, оставляя блестящие отпечатки. Следующая страница загружалась с небольшой задержкой. Дождевая вода лилась сквозь открытые окна на плиточный пол маленькой клиники, но не могла прогнать летнюю жару. Даже при распахнутых настежь рамах температура внутри была не меньше сорока двух градусов, хотя, после того как она поднялась выше сорока, точнее определить стало трудно.

Деревянная дверь с грохотом распахнулась и ударилась о косяк. Вздрогнув, Молли шлепнула планшетом по столу сильнее, чем ей того хотелось, и машинально себя упрекнула: «Будь аккуратнее, новый тебе не по карману». Пока она стояла, тонкая юбка, закатанная до самой талии, развернулась, укрыв колени. Посетитель куда более аккуратно затворил дверь. Сначала Молли отметила огромные размеры незнакомца, потом – терморегулирующую одежду, в которую тот был закутан с головы до пят. Ее желудок сжался. За все годы внизу она ни разу не видела никого, кто мог позволить себе подобное. Одна только рубашка стоила больше ее стипендии за шесть лет «гуманитарной помощи» в клинике, и то если вообще не тратиться на инструменты.

Туристов со станций не бывает. По спине Молли пробежала новая волна пота. В военной полиции носят униформу. А этот человек – нет.

– Вам нужна помощь? – спросила она. когда пауза слишком затянулась. – Назначения?

Незнакомец откинул коричневый капюшон рубашки, открыв белокожее лицо с квадратным подбородком, тонкими губами и карими глазами. Лицо обрамлял ореол кудрявых выбеленных волос с темными корнями. Одежда сделала свою работу, без нее такая бледная кожа покрылась бы волдырями и ранами.

– Вы – врач?

Голос пришедшего был мелодичным и в то же время грубоватым контральто, словно у женщин, куривших табак в старых фильмах. Молли понадобилось несколько мгновений, чтобы увязать этот голос с плотным широким телом. Она заметила едва различимый намек на грудь под рубашкой, на что не обратила внимания раньше.

– Да, – ответила она, обходя рабочий стол.

За три шага она миновала кушетку для осмотров и полку с медикаментами. Майка заскользила по коже, когда она протянула руку незнакомке.

– А вы…

Женщина помедлила, затем взяла ладонь Молли. Пальцы гостьи были горячими и красными от солнечных ожогов. Наверное, она не носила перчаток.

– Джада.

Молли глядела с неодобрением.

– Что вам нужно?

– Сразу к делу, – произнесла незнакомка.

Она отняла руку и одним плавным движением стянула рубашку через голову. Затем выпрямилась, развернув плечи. Молли вздрогнула, но заставила себя смотреть. Джада была очень мускулистой, крепкой, как ствол дерева, и, возможно, такой же тяжелой, но потрясало не это. Потрясали шрамы.

– Вы понимаете, что это? – спросила женщина.

По ее телу от термобрюк до шеи змеились узоры. Ребра с левой стороны были покрыты серебристой массой букв вперемешку с символами; стилизованное солнце вокруг пупка разбрасывало волнистые лучи. Журавль, чьи лапы скрывались за поясом брюк, расправлял крылья на правом боку. Среди больших изображений прятались рисунки поменьше. Три простые косые черты пересекали пространство между ключицами. Ее кожа читалась как роман, ее плоть была податливым шедевром, созданным лезвиями ножей. Некоторые шрамы еще оставались розоватыми, а спираль на левой груди светилась злой и свежей краснотой.

«Шрамы убийцы, – подумала Молли. – Знак синдиката». Огромное количество отметин заставило горло сжаться. Она отступила назад, словно один шаг имел какое-то значение для опытного киллера.

– Мне нужен новый, – сказала женщина, показав пустую, нетронутую руку. – Тут.

– У вас должен быть свой художник… – начала Молли.

– Не внизу, – прервала ее женщина из синдиката.

Она отвернулась, уставившись на дорогу в открытое окно. Ее губы сжались в тонкую линию. Молли заметила множество серебряных колец, вдетых в изгиб уха.

– Прямо сейчас. Я щедро заплачу за потраченное время.

«Новые отметины нового убийства». У Молли немедленно возник вопрос: где эта женщина заслужила на них право – на станциях или здесь?

Она разлепила губы:

– Почему прямо сейчас?

Синдикатам незачем было возвращаться на старую Землю, вернее, на ту ее часть, где еще обитали люди. За исключением торговли здесь мало что могло заинтересовать молодых, отчаянных и привлекательных, если только они не бежали от военной полиции. Молли подозревала, что правительство станций вообще беспокоило себя отправкой полицейских вниз лишь для того, чтобы арестовать иногда появляющихся там членов синдиката. Ничем другим наряды, как известно, не занимались.

После напряженного молчания Джада ответила:

– Это имеет значение?

– Только денег недостаточно. Не ради одного из вас.

Джада холодно усмехнулась. Она намотала рубашку на кулак и вздернула подбородок. Молли смотрела в лицо женщины, а не на ее голый торс, хотя шрамы притягивали взгляд, будто засасывающая гравитация черной дыры.

– Я расскажу вам эту историю. Или любую другую. У меня их много.

– Кого вы убили? – выдавила из себя Молли.

– Ах, это, – сказала Джада.

На ее лице смутной тенью мелькнуло странное выражение и исчезло, прежде чем Молли смогла его понять. Сердце Молли внезапно заколотилось, во рту стало сухо в предчувствии ответа.

Посетительница помолчала, затем снова заговорила с мрачной болью, пронзившей ее прежнее спокойствие:

– Не вашего знакомого. Своего партнера.

Молли ненавидела себя за то, что ответ заставил ее на мгновение растаять и, хуже того, разжег в ней любопытство.

Она привыкла к страданиям. Внизу люди жили своей – больной, голодной, нищенской – жизнью. Они слабели, недоедали и мучились; нежные цветы из плоти и крови, беззащитные перед жесткой солнечной радиацией, которую едва отфильтровывала разрушенная атмосфера. То, что было при ней во время депортации, сделало ее самой богатой женщиной в городе: планшет, несколько сотен в станционной валюте на банковском счете и медицинская степень. Деньги ушли на покупку дома быстрее, чем она сообразила, что больше раздобыть не сможет, планшет доживал последние дни. Медицинская степень лишь обеспечила клинике символическую дотацию от одной из огромных благотворительных корпораций – эти станционные махины позволяли людям пожертвовать карманные деньги на помощь нуждающимся и почувствовать себя добродетельными. В любом случае стипендия шла на ежемесячное пополнение запасов больницы, которые доставлял курьер из порта в тридцати километрах, и изредка на дополнительные инструменты. Завидное богатство, что она привезла с собой, не могло одевать ее или кормить каждый вечер. До первой недели на Земле ей ни разу не приходилось голодать.

Туристов на планете не бывает.

– А почему на руке? – наконец спросила она.

Джада резко оглянулась.

– Потому что ее я помыла.

Молли сдержала душившие ее вопросы. «Вы бросили свой синдикат? Они охотятся за вами? Кто вы? Как оказались здесь? Вы застряли внизу?» Она опять пересекла комнату. Села за стол, кромка деревянного стула врезалась в бедра. Джада встряхнула рубашку и снова накинула ее через голову. Жесткая ткань скрыла шрамы и красноту, которая уже начала заливать ее бледную кожу.

– Сколько? – спросила Молли.

– У меня припрятано две-три тысячи в станционной валюте, – ответила Джада и, подойдя ближе, уперлась руками в столешницу. – Я хочу занять всю руку. Он этого заслуживает. Беретесь или нет?

Молли прикрыла глаза, чтобы не смотреть на женщину, нависавшую над столом, и все же продолжала чувствовать падавшую на нее тень. И гнет отчаянного любопытства.

Молли подумала об опухоли, которую почти год назад нащупала задеревеневшими от страха пальцами в правой груди, о феноменальной стоимости привозных лекарств для генной терапии. Она сжала зубы и сдалась, страстно желая, чтобы деньги не были нужны ей как воздух.

Убит не ее знакомый. И достаточно.

– На все уйдет несколько дней, – сказала она.

Джада коротко кивнула.

– Когда приступите?

– Разве вы спешите?

– Я начну рассказывать, когда вы начнете резать, – предупредила Джада.

– Ладно, хорошо, – так же кратко ответила Молли.

Пока Молли отодвигала стул и подходила к кушетке, между женщинами протянулась еще одна пауза. Другой человек, наверное, прервал бы молчание, но Джада была не такой. Она позволила повиснуть тишине. Молли сняла с проволочной полки в углу коробку обеззараживающих салфеток и протерла тонкое мягкое покрытие кушетки.

– Пусть высохнет, а пока скажите, что вы хотите сделать.

– Начнем с цветов, – сказала Джада, по-прежнему опираясь на столешницу за спиной Молли. – Потом, когда услышите историю, делайте все, что покажется подходящим. В этом суть.

Молли кивнула. Ее пульс вырвался из-под контроля, адреналин жаркой волной бежал по венам. Она обрадовалась, что могла отвернуться, пока проверяла инструменты. Такого опыта у нее не было. Когда она кого-то резала, это происходило быстро и по необходимости, а пациенты ничего не чувствовали. Они не наблюдали за тем, как она срезала с них кожу. Молли почти ощущала неловкость оттого, что мысль оставить шрамы вызывала у нее большее отвращение, чем работа на убийцу из синдиката.

– Предпочтения насчет инструментов? – спросила она.

Джада ответила, стоя прямо за ней:

– Скальпель, если есть маленький и острый.

Молли едва не вздрогнула, ощутив на затылке дыхание, охлаждавшее влажную от пота кожу. «Тысячи», – напомнила она себе, а вслух произнесла:

– Еще кое-что.

Она наконец нашла подходящее лезвие – одноразовое, но не было никаких оправданий тому, чтобы выбрасывать хороший инструмент, поэтому Молли его просто тщательно чистила.

– Что случится, если у моей двери появится полиция?

Джада нажала кончиками пальцев у края ее лопатки, там, где соединялись мышцы. Врач напряглась. Мягкое прикосновение не причинило вреда, но это был намек.

– Я вас заставила, – тихо сказала Джада. – Вот так вот. Никаких следов. Но вы испугались. А значит, помогли мне, потому что пришлось, верно?

– Верно, – ответила Молли сдавленным голосом.

Прикосновение исчезло, а Джада села на угол кушетки. Молли взглянула на нее краем глаза.

– Раньше у меня… были проблемы с ними. – призналась она.

Джада покачала головой.

– Думаете, я не догадалась, что вы со станции, в ту минуту, когда переступила порог? Акцент нездешний. Руки жмете.

– Ясно, – сказала Молли.

Ее лицо налилось румянцем, почти незаметным на смуглой коже, потемневшей еще сильнее за годы, проведенные под жестким излучением.

Местные принялись шутить над ее акцентом сразу, как она начала работать в клинике, – почти десять лет назад. Тогда она только-только получила лицензию на оказание помощи после депортации. «Женщина с Запада», хотя уже не было никакого «запада», только станции высоко над головой. И все- таки прозвище прилипло. Она выглядела как все, но говорила иначе.

– Никто не приходит сюда ради удовольствия, поэтому я поняла, что вас выслали. – Джада без улыбки пожала широкими плечами. – Синдикат потянул за ниточки?

– Можно и так сказать, – ответила Молли, тоже не улыбаясь.

– Не думаю, что возникнут проблемы. – произнесла Джада. – Вы занимаетесь благим делом, остаетесь хорошей девочкой, к тому же у вас еще и существенная причина опасаться людей синдиката. Вашей истории поверят, если вы сами будете верить в нее.

Их глаза встретились. Молли кивнула.

– Снимайте рубашку, – сказала она. – Вы ведь не хотите заляпать ее кровью.

– Не думаю, что это имеет значение. – ответила Джада.

– Почему нет?

Женщина, прищурившись, уставилась на нее и снова стянула рубашку. Во второй раз отметины ужасали не меньше, но Молли заставила себя смотреть на них. Не надевая перчаток, она ощупала шрамы. Повреждения были главным образом поверхностными, но достаточно широкими, чтобы кожа не срасталась абсолютно правильно. У меньших узоров, вроде спирали на левой груди, края были жестче. Шрамы проходили глубже.

– Вы обрабатываете чем-нибудь раны, чтобы держать их открытыми? – спросила Молли.

– Биоклеем, – раздалось в ответ. – Бережет от инфекции и не дает краям срастаться. У меня есть в сумке.

– Хорошо, – сказала Молли, натягивая пару тонких перчаток.

Она продезинфицировала скальпель, хотя тот уже сиял. Лучше быть уверенной. Руки не тряслись. Адреналин исчез, уступив место рабочему спокойствию – этим умением она овладела много лет назад и далеко отсюда, когда училась помогать людям. Сейчас же ей приходилось делать противоположное, хотя, может быть, и нет.

– Цветы? – уточнила она.

– Цветы, – сказала Джада. – Я рассказываю, вы режете.

Молли старательно протерла ее руку, острый запах антисептика повис в горячем воздухе. Она тщательно ощупала участок, почувствовав соединения мышц и лабиринт плоти Джады.

Без анестезии?

– Без, – подтвердила Джада.

Молли покачала головой.

– Воля ваша.

Медлить дальше было невозможно. Она обхватила предплечье Джады и прижала к коже лезвие скальпеля. Из-под первого узкого надреза бусинами проступила кровь.

Дыхание Джады задрожало, но рука осталась неподвижной. Молли напомнила себе, сколько раз гостья уже испытывала эти ощущения. Не стоит быть такой впечатлительной.

– Итак…

– Вот вам история, – начала Джада. – Синдикат Даунслайт был первым в торговле людьми, дурью и оружием – если полиции дело не по нутру, мы им занимались. Под «мы» я имею в виду босса, главу организации. Торговля не моя работа. Как вы, наверное, поняли по шрамам, моя – быть оружием. Укажите направление, скомандуйте «Вперед!», и я сделаю то, что нужно. Другого способа удержаться на вершине нет. Надо быть лучшим.

Я и была лучшей. Или, возможно, одной из лучших, потому что Этен – да, мой партнер – тоже добился очень и очень больших успехов в нашем занятии. Мы познакомились, когда служили мелкими ассасинами нижних рангов. Мы ладили. Этен был милягой, такой худенький, словно его голыми руками сломать можно. Только вот не вышло бы. У меня не выходило. Он выскальзывал прямо из захвата, оставляя в руках у противника лишь воздух, а потом бил того по зубам ногой. Этен мне очень нравился.

Время было тяжелое. Работа грязная, и платили за нее вдвое меньше, чем вы можете подумать.

Молли потянула скользкий лоскут кожи. Джада замолчала и заметила:

– Для этого вам понадобится пинцет.

Тем не менее у нас все получалось, получалось настолько хорошо, что мы продвигались вверх и всегда вместе. Мне было лет семнадцать, а возможно, девятнадцать, когда мы напились и поняли, что нам хочется перепихнуться. Так странно, не знаю, приходилось ли вам глядеть на друга, который годами был рядом и всегда прикрывал вашу спину, и думать: «Вот черт. Он великолепен. Я его хочу».

Наверное, все обернулось лучше, чем у большинства людей. Мы стали настоящей парой. Понимали каждый жест друг друга, знали каждую мысль. Работа между нами не вставала, а в деле мы были разными, но это не мешало. Убийства Этена отличались от моих. Я ничего не чувствую, когда работаю, никогда не чувствовала. Не в смысле, что мне это нравится, а в смысле действительно ничего не ощущаю. Не становлюсь счастливее или печальней, не испытываю трепет. Просто работа. Как выбросить мусор или вымыть полы. Механическая.

Этен воспринимал все совсем не так. Он был чертовски талантлив, но наше дело его расстраивало.

Где-то лет через десять на нас положил глаз большой босс синдиката. Ему нужно было заменить главу личной охраны. Ничего грязного, тогдашний просто стал слишком старым. Я сказала, что мы идем парой, поскольку босс спрашивал только обо мне, и он ответил «Ладно». Взял нас обоих, выделил большой дом и все остальное.

Проблема в том. что раньше мы не были знакомы с серьезным бизнесом. Конечно, ты в курсе, что убиваешь вот этого парня, потому что он украл груз того или сего, но не видишь цифры. Не осознаешь.

Кровь начала заливать лепестки третьего цветка внутри и снаружи. Молли откинулась назад и подцепила чистое полотенце.

– Слишком сильно кровоточит.

Мы увидели бухгалтерские книги: количество детей снизу, отправленных на станции, и где они застряли; проданное оружие. Полный масштаб проклятого фармбизнеса: кому мы отказывали в наркоте, а кому впаривали и за сколько.

Одно дело – казнить кого-то за предательство твоего босса. И другое дело – увидеть, сколько народа твой босс убивает, проведя стилусом по экрану планшета. Это меня беспокоило, да, но я чувствовала себя идиоткой, потому что и раньше ведь все знала. А если и не знала, то потому, что нарочно закрывала глаза. Так что я продолжала работать. Но у Этена начались трудности – я видела. И принялась выполнять задания за нас обоих; а он теперь оставался у босса и обеспечивал его безопасность.

Этен не скучал. Ему приходилось справляться с налетами, убийцами, деловыми конкурентами, пока я отбивала почки людям, которые создавали неприятности. Недолго, но эта схема работала. Он начал целовать мои новые шрамы, и я подумала, что, возможно, он снова любит меня и неважно, чем мы там еще занимаемся.

Я ошибалась. Это была огромная, жуткая ошибка. Потому что любви недостаточно, когда что-то в тебе просто сломалось, а всем наплевать. Он уже не говорил: «Я люблю тебя». Он говорил: «Прости».

Я обо всем догадалась, когда ко мне, вся бледная, пришла наша шпионка. До нее дошел слух, что кто-то связался по «горячей линии» с полицией. Связался, имея очень важную и совершенно невероятную информацию о Даунслайте. Имени не называли, но вариантов было немного, и я все поняла. Я поняла, едва она в дверь вошла, еще до того как заговорила. Я все поняла. Все поняла.

До сих пор интересно, пообещали ему что-то вроде иммунитета, или он, на хрен, даже не озаботился этим.

– Ладно, хватит, – сквозь зубы сказала Джада. Она задыхалась.

Молли остановилась и оглядела свою работу. Четыре свежие раны – цветки с широкими лепестками, забрызганными красной пыльцой. Как только она разобралась в трюке со скальпелем и пинцетом, все оказалось проще, чем она себе представляла. Неглубокий металлический лоток, который она использовала – стоило добавить «для обрезков», хотя это и вызывало у нее брезгливость, – нужно было опорожнить, а плоть – сжечь.

– Что случилось? – спросила она.

Джада зашлась лающим смехом.

– Сказочники не так работают. Вернусь завтра и продолжу. Вы же сказали, что все займет несколько дней.

Молли сложила инструменты в лоток, сняла окровавленные перчатки. Ее руки начали дрожать, слишком все затянулось. Она догадывалась, куда ведет история Джады. Разумеется, она убила Этена, это уже ясно. Но… если все было так просто, если все прошло гладко, у Джады не нашлось бы причин сбегать на планету и заниматься шрамированием в маленькой городской клинике, в краях, что прежде назывались Индией, у женщины, которую на самом деле звали вовсе не Молли и которая была не из «своих».

– Биоклей? – спросила она, отгоняя от себя эти мысли.

Джада соскользнула с кушетки, приложила к руке полотенце, чтобы поймать капающую кровь, и направилась к двери, где бросила сумку, когда вошла. Она ступала нетвердо, подгибаясь под тяжестью собственного веса. Было очевидно, что ей больно. Она присела на корточки и мгновенно нашла упаковку. Молли посмотрела на свой живот и обнаружила на нижней кромке майки пятно крови тусклого темно-бордового цвета.

Джада вернулась с клеем и вложила его в протянутую руку доктора. Сверху бутылочки был распылитель, который поразил Молли своей нелепостью, хотя она и сама не смогла понять почему. Она сбрызнула горько пахнущей жидкостью небольшую повязку и наложила ее на раны. Несколько минут, которые понадобились, чтобы обработать все необходимое, прошли в тишине, странной после одного или двух часов рассказа. Джада, казалось, состояла из молчания и историй, и в ней не оставалось места для болтовни.

– Позвольте мне перевязать, – сказала Молли, когда Джада потянулась за рубашкой, бросила использованную марлю в корзину для мусора и схватила новый рулон. Джада постукивала ногой, словно теперь, с заходом солнца, потеряла терпение. – Вот. – Молли намотала последний бинт на рану. – Значит, завтра?

– Завтра, – хрипло произнесла Джада.

Ее лицо ничего не выражало, даже когда она натягивала рубашку, стараясь не задевать руку.

Не прощаясь, она поддела дверь здоровым плечом, порезанная рука безвольно висела вдоль тела. Молли взглянула на беспорядок вокруг и закусила губу. Она не закончила, пока еще нет. Сначала уборка.

– Мать потом с вами рассчитается, ладно? – сказал молодой человек, сидевший на уголке кушетки.

Он теребил пальцами край майки, поглядывая из-под длинной челки.

– Все в порядке, – ответила Молли, снимая и выбрасывая перчатки. – Постарайся держаться подальше от солнца и не лопать волдыри.

Он кивнул и соскользнул на пол. Она бросила последний взгляд на его пятнистую, покрытую следами химических ожогов кожу плеч и спины. Даже спрашивать не пришлось, играл ли он накануне под дождем. Это было очевидно. Омывающий, прохладный ливень слишком заманчив для обычного подростка, но из атмосферы могло литься и нечто опасное: последствия тянувшейся десятилетиями войны, которая разнесла яд по всему миру. Мальчишка выскочил за дверь. Она точно не знала, смущен ли он тем, что сделал явную глупость, или тем, что у семьи Гоенка заканчиваются ходовые товары и могут возникнуть трудности с оплатой лечения. Возможно, и тем и другим сразу.

Молли успела сделать шаг к столу, и дверь снова распахнулась. Джада бросила у входа сумку, полуденное солнце засветилось ослепительным ореолом вокруг ее окрашенных волос, и дверь закрылась. Женщины стояли в противоположных углах комнаты и смотрели друг на друга. Молли вытерла руки о рубашку и вернулась на свое рабочее место.

– Ждала, что вы накричите на него, – сказала Джада.

– Вы подслушивали?

Джада дернула плечами.

Молли прижала ладони к изрезанной поверхности старого стола.

– Он ребенок. Он заслуживает того, чтобы немного развлечься.

– Справедливо, – отозвалась Джада.

Напряжение испарилось так же быстро, как выпушенные газы. Джада выбралась из термозащитной рубашки. Майка льнула к ее телу второй кожей, подчеркивая больше, чем скрывая. Молли внезапно и некстати разглядела торчащие соски, под тканью они выделялись явственней, чем когда грудь Джады была полностью обнажена. Молли завозилась с канистрами для воды в вялой попытке отвлечься. Джада села на кушетку и начала разматывать повязку, оборачивая вокруг пальцев окровавленную ткань.

– Готовы, да? – спросила Молли.

– Как только скажете, – ответила Джада.

Во второй раз было проще. Молли подготовила инструменты, надела перчатки и осмотрела вчерашнюю работу. Раны оставались открытыми, но не опухли. Отлично. Вероятно, клей делал свое дело.

– Значит, вы узнали, что ваш партнер – предатель, – произнесла Молли, протирая неповрежденную кожу антисептиком. – Как же не замечали, что у него на уме, если знали друг друга так хорошо?

Джада улыбнулась, но улыбка ее была пустой.

– Стать любовниками не означает знать друг друга. На самом деле никто ни о ком ничего не знает. Ты просто думаешь, что знаешь.

Молли помолчала, подумала и снова попыталась:

– Хорошо, но почему тот, кто провел всю жизнь – он ведь начал еще подростком, верно? – на такой работе, мучился угрызениями совести?

– Интересный вопрос, – сказала Джада. Она тоже на некоторое время замолкла. – Не могу ответить. Я никогда не выясняла, стояло ли за этим какое-то особое задание, или я что-то сделала, или он что-то увидел. Это не угрызения совести, как вы там решили. Думаю, у него их не было. Ты не убиваешь людей, если у тебя есть совесть. Но мне кажется…

Молли прижала скальпель к обнаженной коже, на этот раз она чувствовала себя свободнее. Первый разрез заставил Джаду задержать дыхание. Второй – резко выдохнуть. Она посмотрела на свою руку и уви- дела волнистую линию, которую Молли провела под лепестками цветка.

– Мне кажется, – продолжила она, – он устал.

Люди вроде нас не должны жить долго. В тебе что-то не так, если ты смотришь на то, чем мог бы заниматься, и думаешь, что убийство по найму – отличный легкий выбор. Адреналиновые наркоманы, люди, полные ненависти, или такие, вроде меня, кто большую часть времени ничего не чувствует, – вы действительно думаете, что они годятся для старческого слабоумия?

Нет. Нет, мы все готовимся к тому, что умрем еще до тридцати, но умрем с честью и в блеске славы. Этену стукнуло тридцать пять, он устал и хотел соскочить, но нельзя сбежать, когда забираешься так высоко. Как он. Как мы. За побег убивают. Так что из-за всей этой вины он мог покончить с собой. Или сдать босса, а возможно, и всю компанию разом, потому что просто мог, потому что тогда в его смерти был бы смысл.

Он выбрал славу. Он выбрал месть. Я это понимаю. А может, я сама поступила бы так же, если бы измучилась и была не в силах работать дальше, поэтому проецирую свои чувства. Думаю, он просто устал и оказался слишком крутым, чтобы умирать в одиночку. Он должен был забрать с собой синдикат. Должен.

Сначала я ничего не стала делать с информацией, которую мне сообщили. Нет, мне надо было убедиться. Я велела шпионке захлопнуть ее гребаный рот и никому ничего не говорить, пока я не покопаюсь. Поэтому слухи до босса не донесли – он любил показательные расправы над предателями, и я скорее убила бы его голыми руками, чем позволила бы ему добраться до Этена. Понадобится – сделаю все сама, быстро и чисто. Я решилась на это без особого труда, но кое-что тогда почувствовала. Было неприятно и больно, потому я отбросила эмоции и начала охоту.

– Так легко? – спросила Молли. – Разве просто было их отбросить, замышляя убийство своего партнера, человека, которого вы любили всю жизнь?

– Я думала, что да, – ответила Джада. – Думала, что да… Теперь заткнись и дай мне рассказать.

А вообще-то отвечу, потому что, по-моему, это придаст истории смысл.

У меня была жизнь, и меня она устраивала. И все, что я имела, дал мне босс. То есть да, я это заработала, но мне ничего не принадлежало. Не по- настоящему. Всю мою жизнь составлял синдикат. Как будто меня попросили выбрать между огромной семьей, если бы она у меня была, и любовником. Так что нет, решение далось не просто. Я поняла: если мы сбежим, Этен будет таким же: уставшим, старым и конченым. И убьет себя, а я все равно останусь одна и вдобавок окажусь предательницей. Это помогло сделать выбор.

Так что я все взвесила. Жизнь без Этена, но с семьей, почетное место в синдикате, уважение за то, что разобралась с таким грандиозным предательством, на какое пошел Этен. Невозможное решение, одно из тех, которое просто нужно принять, потому что не принять – это то же самое. И только я определилась с тем, что убью Этена, как стало легче. Оглядываясь назад, я думаю, что, наверное, была в шоке, потому что нельзя чувствовать себя легким, как перышко, охотясь за уликами ради чьей-то смерти.

Тебе кажется, что ты не смогла бы выбрать, но ты смогла бы. Корыстная сука. Я же заметила, что ты прикидывала, стоит ли связываться со мной. Тут нет ничего зазорного. На моем месте ты поступила бы так же. Ты предана самой себе. И я была предана самой себе и своей семье, своему синдикату.

Потом стало хуже. Разумеется, стало хуже, иначе меня бы тут не было; я бы сидела на постели из денег с десятью голыми мальчиками, массирующими мое больное старое тело, а босс пел бы мне хвалы. Принять решение мало.

Хотя я поискала. Убедилась. Нашла его банковские счета, откопала его секреты, отследила имена, которыми он пользовался. Все, о которых знала наверняка, и немногие, о которых догадывалась. Никакого следа денег. Как я и сказала, его не купили. Он сам все решил, и я рассердилась, потому что, черт возьми, он не просто предал синдикат – он меня предал. Если бы нас арестовали, меня бы казнили, и, проклятие, он знал об этом. Раз он решил покончить со мной, отлично. Все по справедливости.

Мне не стоило злиться. Гнев на охоте – недоступная роскошь.

Я нашла нужные доказательства. Аккаунт, зарегистрированный на одно из тех имен, о которых я догадывалась, действительно принадлежал ему. Я знала его стиль достаточно хорошо, чтобы понять, что сообщения писал он. Он ежедневно отправлял в полицию отчеты – убийственное количество информации, но копы должны были притащить его в суд, чтобы он все подтвердил. Так работала система. Анонимные доносы, какими бы они ни были сочными, нужно подкрепить, прежде чем давать им ход. Ясное дело, этот закон протолкнули синдикаты. Облегчают нам жизнь: сложнее соблазниться и стать крысой.

Я распечатала копии компьютерных записей и большой стопкой сложила их на кухонном столе. Подравнивала ее, наверное, раз пятьдесят, ожидая его возвращения домой. А потом сообразила: если сначала дам ему объясниться, чтобы состоялась честная схватка, он может и победить. Мы были равными соперниками.

А он же знал, что творит. Знал, что и мне подписывает смертный приговор. Поэтому я отнесла бумаги в кабинет. Позже их следовало показать боссу. Помню, я плакала. Просто не могла остановиться. Это должно было стать для меня намеком. Я ждала у двери. В руках держала кусок толстого провода, очень удобного. Он бы не мучился. Все бы произошло быстро. Я ждала и ждала, дрожа и рыдая, как ребенок.

Но или он, или я. Он сделал свой выбор, и я делала свой.

Тишина повисла почти благоговейная. Молли посмотрела на дело своих рук – вихрь линий, закручивающихся и сбегающих волнами по локтю Джады. Та побледнела, словно кровотечение выжало из нее все соки, а может, виновата была история. Глаза Джады стали слегка влажными. Молли отвела взгляд.

– Сейчас мне нужно прерваться, – сказала она.

Джада вздрогнула.

– Я знаю, я знаю, опасность шока. Нельзя делать слишком много сразу.

– Тебе нужен перерыв, – произнесла Молли, снова посмотрев на биоклей и повязки. – И мне. Тяжело слушать.

– Сделать было тяжелее, – почти прорычала Джада.

Молли вздрогнула.

Уборка прошла в молчании. Джада прикусила нижнюю губу, пока Молли обрабатывала и перевязывала ее раны. Тонкое сияние красного и белизна зубов. Молли сопротивлялась желанию сказать, чтобы она перестала. Боль принадлежала Джаде, и она имела право поступать с ней как ей нравилось. В комнате стало душно, ни одна из женщин не заметила, как день перевалил за середину. Нить истории протянулась между ними, нить искусства, крови и надрезов.

– Если не хочешь, можешь не заканчивать, – прошептала Молли. – Я догадываюсь, что будет дальше.

Ее сердце превратилось в ноющий тяжелый комок, а внутри, там, куда не могла дотянуться летняя жара, поселился холод.

Джада покачала головой, уже одеваясь, ее мышцы дрожали, а пальцы тряслись.

– Это ритуал. Это его слава. Я должна тебе рассказать. Ты художник, я убийца.

Вот и все… Она подняла сумку и, пошатываясь, вышла. Дверь захлопнулась, а Молли уставилась на нее, гадая, куда, черт возьми, эта женщина отправлялась после их встреч. Она слишком выделялась для бара или гостиницы. Должно быть, нашла какое-нибудь жалкое пристанище за пределами города. С путаницей в голове Молли опять сидела за столом, ее желудок ныл от голода. Нужен был поздний обед или ранний ужин, но она не могла заставить себя поесть.

Боль несла в себе нечто, уравнивающее людей. Молли жалела, что попросила рассказать историю, хотя теперь уже знала, что выслушала бы ее в любом случае – так эти дела делались. Для Джады не составляло труда справиться с грубой силой, а вот оказаться женщиной, женщиной с наполовину вырезанным из груди сердцем и раной, открытой всему миру, – было гораздо сложнее. И слишком личным.

И все же деньги. Молли прикоснулась к комку своего смертного приговора, и ей почудилось, что тот вырос с тех пор, когда она ощупывала больную плоть груди через рубашку. Нескольких тысяч едва хватит на лечение, если только ей не удастся еще немного поднакопить и собрать со своих многочисленных пациентов все их крошечные долги. Ее жизнь того стоила. Она дослушает оставшуюся часть истории.

Часы тянулись медленно. Больше посетителей не было. В сумерках она закрыла клинику и спустилась по пыльной улице, обжигающей ступни сквозь подошвы туфель, к дому. Он стоял в конце боковой улочки – небольшое бунгало с сетками на окнах и рабочим холодильником. Приходилось приплачивать за электричество, но это окупалось остуженной едой и водой.

Она захлопнула переднюю дверь и направилась прямиком к холодильнику. Внутри была бутылка с ее именем, бутылка, которая помогла бы облегчить пульсацию в голове. Молли взяла холодный ликер с собой в постель, которая служила и диваном, и включила планшет, чтобы проверить новости. Она прижала ко лбу бутылку, и капельки конденсата на ней показались ей восхитительными.

Первой Молли увидела статью о распространении пожаров на севере и в южных пустынях, спекавшихся в стекло. Она листала дальше, пока ее не остановил заголовок «Разыскивается». Лицо невозможно было перепутать ни с чьим другим. Высокомерно подняв подбородок, на фотографа глядела Джада.

Награда за информацию, которая поможет арестовать ее, составляла пятнадцать тысяч в станционной валюте. Холодок пробежал по позвоночнику, нервы зазвенели. Конденсат капал на экран. Вода размыла снимок Джады на сотню кристальных осколков. Молли выключила планшет.

«Тысячи», – подумала она и опрокинула бутылку, наслаждаясь обжигающе холодной жидкостью во рту. Она все еще чувствовала на кончиках пальцев кровь и отрезанную плоть: за прикрытыми веками ей чудилась Джада, стоящая в тени собственной двери, рыдающая, с удавкой в руке.

Этой ночью было не до стаканов.

– Не хочу болтать, – сказала Джада, ворвавшись в клинику. – Давай просто начнем, чтобы я могла проскочить эту часть.

Дверь сильно ударилась о косяк и захлопнулась с громовым треском.

У Молли перехватило дыхание от такого шумного появления. Она выровняла его и кивнула. Весь день ей едва удавалось собрать спутанные мысли. Появится ли Джада или полиция уже поймала ее, если кому-то еще захотелось получить те пятнадцать тысяч? Мальчик Гоенка возвращался за спреем, но это едва ли отвлекло от ожидания, бесконечного ожидания.

Женщины двигались с идеальной слаженностью: Джада раздевалась и разматывала повязки. Молли готовила инструменты и пристраивала поближе лоток. Каждый вечер она сжигала в печи для отходов кусочки кожи и бинты. Вокруг локтя Джады она заметила отечность, но не настолько сильную, чтобы она была серьезной проблемой. Молли положила предплечье женщины к себе колени, сделала паузу и нахмурилась.

– Мне нужен упор. Можешь лечь?

– Ладно, – согласилась Джада и, подвинувшись, легла на спину.

Ее предплечье теперь покоилось на кушетке. Молли подложила под него полотенце и. как обычно, протерла дезинфектором. Для верности скальпель она обработала дважды.

– Я готова.

– Хорошо, – сказала Молли.

Маленькое острое лезвие сделало первый тонкий надрез, затем следующий и еще один. Джада зажмурилась, ее челюсти сжались, на короткую секунду проступили желваки – самое заметное выражением боли, которое она себе позволила. Молли хотелось узнать, были ли тому причиной разрезы или история, рвущаяся из ее рта.

– Я стояла у двери. Смеркалось, – говорила Джада, пока Молли вырезала тонкие спирали, напоминавшие слезы.

Ее удивляло насколько легкой, насколько естественной сделалась для нее эта работа.

– Уже стемнело, а он все не приходил. Он никогда не опаздывал. Я, наверное, часа четыре простояла на одном месте. Но сдвинуться не могла. Хотелось писать, мучила жажда, слезы измотали, но упускать момент было нельзя. Если отойду, а Этен как раз появится, пропадет элемент внезапности.

И у меня сдадут нервы.

Наконец посреди этого гребаного жуткого ожидания я стала сомневаться, что смогу через это пройти. Должна, но не уверена, что смогу. Выхода нет: Этен – предатель. Это нужно было сделать. «Он собирался убить меня», – напомнила я пустому дому. И в темноте, в одиночестве твердила себе всякую фигню. Что Этен никогда меня не любил; что удобство – единственная причина, по которой мы держались вместе; что как только приступлю, станет легче; что буду неудачницей, если не справлюсь.

Потом дверь открылась, и он шагнул в темноту. Потянулся включить свет. Провод бесшумно разрезал воздух, но я издала звук, сама того не желая. Что-то похожее на его имя. Он обернулся, его рука задела мою грудь, но я накинула ему на шею провод и пнула в больное колено. Ноги у него подогнулись.

Я тянула. Сильно тянула. Зажмурилась, хотя кругом была темнота, а он дергался, как рыба на крючке. Я почувствовала боль в ноге и привалилась к стене. Он ранил меня, ублюдок, но слишком ослабел и не смог вытащить нож. Тот застрял у меня в бедре, холодный, словно кусок льда. Ногти Этена царапали мои лодыжки, такие знакомые, длинные тонкие пальцы, его тело дергалось. Я слышала собственное хриплое дыхание. Его руки замерли, но я не остановилась: я же не идиотка. Давила, пока его тело наконец собственным весом не затянуло провод. Давила, пока не уронила нас обоих на пол; повсюду была кровь, что вполне объяснимо. Она сочилась из моей раны. Я прижалась лицом к его волосам и подумала: «Стоит ли вытаскивать нож?» Артерию не задело. Прошло бы много времени, прежде чем я истекла бы кровью до смерти, если такое бы вообще случилось. Его волосы были похожи на шелк, знаю, люди постоянно так говорят, но они правда были похожи. Мягкие и длинные, до самых плеч. Когда мы выходили, все думали, что рядом со мной женщина. Я проводила ладонями по его рукам, лежала вместе с ним и чувствовала, как коченеет его стройное, красивое, мертвое тело.

Это меня убило. Холод просочился внутрь. Я ошибалась – не смогла я променять Этена на семью. Но, по крайней мере, убедилась, что правда любила его, потому что иначе меня бы не уничтожило сделанное. Все кончено. Я знаю это. Теперь все кончено, но потому-то я и могу рассказать правду незнакомке вроде тебя. Ты завершаешь мое дело, его дело со мной. Ты просто исполнитель, а я уже мертва.

– Пойдем ко мне домой, – сказала Молли.

Джада медленно вздохнула, ее глаза закрылись.

– Тебе не обязательно оставаться за городом, или что ты там делаешь. Мой дом достаточно безопасен. Ты изранена. Тебе нужен душ.

– Это пока не вся история, – ответила Джада, ее голос звучал так, словно она слишком долго заглушала горе и слезы. – Есть кое-что еще.

– Не сейчас, – произнесла Молли. – Не сейчас, нет. Просто пойдем со мной.

Быстрая уборка позволила им не встречаться взглядами. Молли снова нанесла биоклей на все раны предплечья, на красную массу порезов и открытую плоть. Осталось всего несколько сантиметров целой кожи у запястья Джады, но последний незаполненный клочок мог и подождать. Молли безмолвно перевязала шрамы, обертывая белой тканью блестящие раны, влажные от клея и крови. Небрежно протерла инструменты и ополоснула их в маленькой угловой раковине. Она продезинфицирует их, прежде чем использовать снова, но сейчас ей нужно было оставить душную и невероятно крошечную клинику, заполненную, точно призраками, страшными словами и болью.

Джада поднялась с кушетки, ее руки дрожали от слабости. Молли свернула терморегулирующую рубашку и затолкала ее в сумку женщины – лучше, чтобы в этом ее на улице не видели. На штаны не обратят внимания, если не начнут приглядываться, а раны скроет темнота. Джада шла следом как тень. История так опустошила ее, что сильное тело казалось деревянным и безжизненным. Молли кусала язык, пока не почувствовала во рту резкий привкус крови. Только так она могла удержать внутри то, о чем хотела сказать. Попросить.

Шаги Джады провожали ее по главной улице, мимо тускло освещенных изнутри зданий до боковой аллеи и маленького домика. Она представила, как он выглядит для кого-нибудь со станции, привыкшего жить в роскоши: однокомнатная хибара с кроватью у дальней стены, кухней напротив и грубой дверью в крошечную ванную. Не включая свет, Молли выхватила из холодильника полупустую бутылку ликера и уставилась на смазанные отпечатки собственных пальцев на стекле, как будто те скрывали страшную тайну. Джада захлопнула за собой дверь, и в воздухе словно поселилась завершенность.

– Душ там, – сказала Молли.

Джада кивнула, сбросила сумку рядом с металлическим каркасом кровати.

– Тебе придется перебинтовать руку, когда я закончу.

– Все в порядке, – ответила Молли. – Здесь у меня тоже есть материалы.

Джада ушла в ванную. Как только их разделила деревянная створка, Молли выдохнула и упала на постель. В ее бедро уперся планшет. Она подняла его и включила. Экран все еще заполняло сообщение о розыске Джады. Поморщившись, Молли смахнула страницу. Видит она ее или нет, вряд ли получиться забыть о том, что там говорилось.

Что же она натворила, притащив в дом беглую убийцу из синдиката? Придется делить с ней кровать, невозможно спокойно выспаться на полу. В другой обстановке возможность оказаться в одной постели с большой, сильной, красивой женщиной возбуждала бы, но не в этот раз. Сейчас было только тревожно.

Слова просто сами собой вырвались. Казалось правильным предложить нехитрый уют – душ, кровать – после столкновения с жуткой историей. Осознания, что Джада появилась в клинике всего несколько дней назад, хватило, чтобы выбить Молли из колеи. Она боялась ее, злилась, не хотела иметь с ней ничего общего, и вот теперь эта женщина в ее доме. Молли услышала неясный гул льющейся воды.

Трудно было не чувствовать себя безумной.

Мелкими глотками Молли пила ликер из холодной бутылки, ледяная жидкость в горле – это тоже особый уют. История, однако же. И как она не разглядела хрупкую напряженность Джады во время первого разговора, когда та призналась в убийстве Этена? Стыдно подумать: так легко приняла страдание за высокомерие. Еще один глоток, и она сползла с кровати. Не могло быть и речи о том. чтобы спать в рабочей одежде. Она разделась догола посреди комнаты, прислушиваясь, не выключился ли душ, и радуясь, что он продолжает шуметь. У нее тоже были шрамы, и они были личными. Белое, неровное, выступающее клеймо на боку, оно принадлежало только ей и никому другому. «Изгнанник», – говорило оно на понятном для всех языке символов.

Молли натянула тонкие шорты и такую же воздушную майку. В одиночестве она всегда спала обнаженной, но сегодня она не одна. Душ выключился. Грязные вещи полетели в угол. На неделе надо будет занести их в прачечную.

Джада вошла в комнату, вытирая насухо кудрявые волосы. Она надела те же самые майку и штаны, но ее кожа очистилась от дорожной пыли, и женщина выглядела вполне здоровой. Молли протянула ей бутылку. Джада, прищурившись, приняла ее.

– Я не пытаюсь затащить тебя в постель, – сказала Молли.

– Хорошо, – ответила та, как будто это нисколько ее не беспокоило.

В тусклом свете луны можно было бродить по дому, но, чтобы заново обработать и перевязать руку Джады, Молли щелкнула выключателем прикроватной лампы. После она снова погасила ее. Женщины сидели бок о бок на матрасе, передавая бутылку туда и обратно. Молли сделала предпоследний глоток и уступила финальный Джаде, которая допила ликер, эффектно запрокинув голову. Ее горло двигалось, пока она глотала.

Молли радовалась, что не обязательно говорить. Легче было с намеком тянуть одеяло и елозить под ним. Сперва она лежала лицом к стене, но теплая ладонь толкнула ее в плечо.

– Больно на другой руке, – пробормотала Джада.

– А, – прошептала Молли, переворачиваясь.

Женщина улеглась позади нее, обдавая жаром ее спину. После неловкого обмена местами крупная перебинтованная рука обвила талию Молли и подтянула ее ближе. Та шумно задышала. Их тела совпадали почти идеально, Джада своей массивностью окружала ее хрупкую фигуру. Кончики пальцев касались ребер Молли, словно выжигая собственные клейма. Она подвинулась и закрыла глаза. Было темно, жарко и слишком близко. Непрошеная дрожь прокатилась по ее спине, когда Джада опять шевельнулась, скользнув рукой по ее боку. Наконец, обе они затихли, как и волнение Молли. Много времени прошло с тех пор, как кто-то делил с ней постель.

Переводя дух, Молли позабыла о сдержанности.

– А я никого так сильно не любила. Никогда. – прошептала она.

Джада на мгновение напряглась и снова расслабилась. Ее ладонь обхватила изгиб бедра Молли и прошлась вверх, под майку, нехитрая ласка заставила ловить ртом воздух, и Молли вжалась лицом в подушку, чтобы заглушить стон, но слишком поздно. Короткие ногти царапнули ее живот.

– Радуйся, – пробормотала Джада, каждый слог порывом горячего дыхания дразняще касался волос на затылке. – тебе куда легче принимать решения.

Через несколько часов Молли лежала без сна в широких объятиях задремавшей женщины из синдиката и смотрела на тени на дальней стене. «Тебе куда легче принимать решения». Она ведь должна была догадываться. Должна была.

Молли проснулась первой и выбралась из кокона одеял, чтобы принять душ. Прохладная вода, бежавшая по ее коже, напоминала о рае, смывала пот и пыль предыдущего дня. Когда она вышла, завернутая в полотенце, Джада уже поднялась и пила воду из чашки, стоя у раковины. Утреннее солнце освещало ее белую кожу, резко контрастировавшую с розовыми рубцами и красным пунктиром повязок.

– Хочешь закончить сегодня? – спросила Молли.

– Сначала одолжи ванную. – ответила женщина.

Молли сбросила полотенце, едва закрылась дверь, и накинула юбку и блузку. Она так отвыкла делить с кем-то пространство, что ей в голову не пришло переодеться в ванной. Она провела щеткой по гладким, влажным волосам, прохладная вода закапала на воротник блузки. Через мгновение появилась Джада и пересекла комнату, чтобы взять сумку.

– Готова? – спросила она.

Молли кивнула, и Джада вышла наружу. С остро пульсирующим в крови адреналином, пронзающим до самых кишок, Молли взяла планшет и сунула его в карман юбки, прежде чем последовать за женщиной. Некоторое время они стояли на солнцепеке, Молли щурилась, привыкая к яркому свету. Сон и душ омолодили Джаду, но теперь, зная, что искать, Молли замечала суровость, в которую та себя заковывала, и сжатую линию рта. Во сне она расслаблялась, и ее губы становились довольно пухлыми.

Они добрались до клиники почти тайком, на улице им встречались лишь дети, бегавшие с поручениями от родителей: сходить за водой, купить в магазине свежего молока, если будет, забрать выстиранное белье. Молли вступила в свои владения и вздохнула.

Это был последний день. Шрамирование закончится, и история тоже. «Последний день, – твердо повторила она про себя. – Мне куда легче принимать решения. Куда легче, чем ей».

Молли промыла в раковине инструменты, насухо вытерла их и обработала антисептическими салфетками. Нержавеющая сталь сияла злой остротой. Джада устроилась на кушетке, ее пятки свисали с края. Она даже успела подложить полотенце.

Молли прижала Джаду рукой, чтобы та не шевелилась, и провела первую алую линию. Изгибаясь, она по дуге сплеталась со старыми ранами, связывая рисунок воедино. Джада просунула свою ладонь под ладонь Молли. Молли сжала ее в ответ.

– Я так и лежала рядом с ним, уверенная, что больше не смогу пошевелиться, – произнесла Джада. – Мне было этого не пережить, не настолько я прочная. Никто не прочен настолько. Я вырвала кусок себя самой и бросила его – холодный и раздавленный – в том чертовом коридоре. По крайней мере, мой босс и моя семья, мой синдикат будут в порядке – так я думала. В любом случае я была такая же старая, как и Этен. Время настало. Я по этому поводу не беспокоилась. Мы бы ушли в ореоле славы – совсем не то, что умирать в одиночку, вообще-то. Поэтому я обхватила нож и выдернула его из ноги. Было больно, но не так сильно, чтобы опомниться. Есть причина, по которой среди пар так много убийств-самоубийств. В новостях постоянно твердят про одержимость, но это неправда. Просто ты слишком поздно понимаешь, что наделал, а ничего вернуть нельзя. Пока я взвешивала нож в руке и размышляла, как покончить с собой, раздался звонок. Я не могла блокировать звонки от босса. Его голограмма выскочила из браслета, он с отвисшей челюстью смотрел на меня в темноте, всю в крови и слезах.

– Здесь полиция, – произнес наконец он, – у них на видео свидетельские показания.

Внезапно я поняла, почему Этен опоздал домой. И засмеялась. А что еще мне было делать? Он нас облапошил. По полной программе. Его убийство ни черта не меняло. Я избавилась от него безо всяких причин.

Может, он сторговался о неприкосновенности для нас обоих, но я не спрашивала. Я не спрашивала. Просто действовала, потому что дура. Я сорвала браслет и отшвырнула прочь. Синдикат погиб. Этен погиб. Я погибла, но должна была сделать ради него хоть что-нибудь.

– Это, – уточнила Молли.

– Да, – ответила Джада. – Мы провели вместе пятнадцать лет. Почти каждый день, просыпаясь и засыпая, я видела его лицо. Мы ели за одним столом. Ночевали в одной постели. Мы вырезали друг на друге самые важные шрамы. Я знала каждый сантиметр его тела, а он – моего. Пятнадцать лет – долгий срок, если он – половина твоей жизни. А я собственными руками покончила с этим.

Возможно, он договорился об иммунитете. Возможно, это была его сделка, и он боялся признаться мне. Возможно, я убила наше будущее, возможно, он собирался вытащить нас обоих. Понимаешь, я – легкая добыча. Не только для полиции, но и для любого синдиката, обиженного на старый добрый мертвый Даунслайт. Невозможно сбежать. Они поймают тебя, сомнений нет. Можно разве что отсрочить этот момент, убраться подальше, чтобы успеть завершить дела. Я достаточно старая. И натворила достаточно. Я сделала свой выбор, бросила жребий, и больше ничего.

Вот так заканчиваются истории вроде моей.

Молли вырезала последний завиток.

– Ты уверена? – спросила она, откладывая инструменты.

– Абсолютно, – пробормотала Джада.

Молли подняла стальной лоток и переставила его на край раковины. Открыла холодную воду и хорошенько отмыла от кровавого налета скальпель и пинцет. Вода убегала в канализацию. Молли забыла про перчатки, и под ее ногтями запеклась кровь. Она нахмурилась, очищая их. Планшет камнем тянул вниз ее юбку.

– Мне нужно отнести это в мусоросжигатель, – сказала она, показывая на лоток. – Не возражаешь?

– Нет, – ответила Джада, она подняла над головой руку и крутила ею ее туда и обратно.

Молли локтем подцепила створку, удерживая лоток подальше от себя. Она шла в едва приметной тени стены, сквозь сухую и густую пыль, которая облачками взлетала из-под ее туфель. Полумертвые заросли кустарника едва успевали вырастать позади здания, не столько листва, сколько ветки – бурые и закрученные. Молли бросила содержимое лотка в пасть машины – весь город пользовался печью, но ради удобства медиков ее расположили за клиникой – и захлопнула крышку. Дрожащими пальцами она нажала кнопку, прислушиваясь к свисту раскаленного нутра.

Испачканные кровью ногти, словно обвинение, бросились в глаза, когда она взялась за планшет. Молли загрузила объявление о розыске. Одно из тех невозможных решений, которое тебе нужно принять, потому что, как и говорила Джада, не сделать – это то же самое, что и сделать. Внизу страницы была ссылка на горячую линию полиции. Она провела по ней, переключила планшет в беззвучный режим и прижала к уху.

– Чем я могу вам помочь? – спросил холодный голос на другом конце.

– В моей клинике женщина, – пробормотала она. – Та, с объявления.

– Превосходно, – ответили ей ничуть не теплее. – Неподалеку наш патруль. Задержите ее на двадцать минут, мэм, если сможете сделать это, не подвергая себя опасности.

– Деньги, – прошипела она. – Я велю ей бежать за холмы, если вы не пообещаете, что деньги мне выдадут моментально…

– Да, разумеется. Их уполномочат перечислить средства в случае успешной операции. Если вы исполните свою часть.

– Спасибо, выдавила Молли и оборвала связь.

Дыхание застряло у нее в горле. Она прижала ко рту ладонь, надавила так сильно, что порезала зубами губы, словно могла физически удержать внутри крик. Пятнадцать тысяч, а не три; на пятнадцать тысяч можно позволить себе гораздо больше, чем одну лишь генную терапию. Купить кондиционер, купить одежду, купить еду. Пятнадцать тысяч – это жизнь.

Ей хотелось посмеяться над собой – конечно, это жизнь. А конкретнее, жизнь Джады.

Сердце Молли билось о ребра, пока она обходила здание. Что, если Джада как-то ее подслушала, забрала сумку и ушла? Дверь бы хлопнула, она уверена, но… совсем недавно Джада давила на ее беззащитный позвоночник с угрозой то ли реальной, то ли мнимой. Если она подслушивала, могли быть варианты ужаснее, чем просто расставание без прощаний.

«Двадцать минут», – бешено размышляла Молли, пока входила в комнату с пустым лотком. Джада сидела на кушетке, куском марли размазывая биоклей по ранам. Она вскинула голову, отметив появление Молли таким пристальным и хищным взглядом, что та похолодела от макушки до пят, а затем снова посмотрела на свою руку.

– Ты хорошо поработала, – сказала она.

– Для врача, – ответила Молли.

Голос звучал ровно. Она предполагала, что тот будет сдавленным или хриплым, как если бы ее горло наполнили шипами. Джада была права – линии сложились в жутковатую, но прекрасную картину на ее коже, красное на белом, холст из плоти. Она чуть сожалела, что не вырезала где-нибудь имя Этена, но, возможно, так получилось бы слишком нарочито.

– Меня зовут не Молли, – произнесла она в зарождающейся тишине, не позволяя той воцариться.

Джада отложила марлю.

– Я предполагала.

– Ты рассказала мне историю.

– Тоже хочешь рассказать? – спросила Джада.

Молли взялась за стул и потащила его через комнату, дерево скрипело по плиткам пола. Она поставила стул перед Джадой и села, сложив руки на коленях.

– Тебе не обязательно слушать, – сказала она, снова разглядывая засохшую кровь. – Можешь уйти. Ты покончила со своим… делом, со своими обязательствами.

«Я даю тебе шанс», – в отчаянии думала она.

– Рассказывай, – произнесла Джада, обмякнув на кушетке.

Она баюкала изрезанную руку на коленях, ни одна, ни другая женщина так и не перевязали ее. Раны складывались в сказку о них и между ними.

Молли потянулась и робко положила свою ладонь на ладонь Джады. Пальцы у той, все еще красные от солнечных ожогов, окончательно облезли. Руки она не отняла. Молли запрокинула голову, их взгляды встретились, сплетаясь, как и ладони. Она облизала кончиком языка сухие губы, пробуя на вкус царапину от зубов.

– Молли – это не краткая форма имени, – призналась она. – Я взяла его из книги.

– Я со станции Е-шесть, – произнесла она. – Меня звали Шэрад Ратхор, и я была врачом. У меня водились деньги, но их не хватало, чтобы оплатить обучение, а мой отец потерял работу.

Я была хорошей дочерью. У врачей есть доступ к разным лекарствам, особенно в большой больнице, где все заняты, где не хватает людей, чтобы заполнять необходимые документы, а проверки службы безопасности очень небрежные. Так что я думала, что стану продавать препараты. Немного. Лишь чтобы свести концы с концами.

– О, это было… – начала Джада.

– Глупо, я понимаю, – сказала Молли. – Только я не знала, что синдикаты не ценят фриланс. Он портил их бизнес, перебивал им продажи. Мой товар стоил очень дешево, и я была слишком сговорчивой. Понимаю, что меня могли просто убить, а вместо этого подставили. На последнюю встречу пришел совсем не покупатель. Это был полицейский, а судья, который мне достался, принадлежал к синдикату. Я явилась на слушание и, не произнося ни слова, дрожа, словно лист, наблюдала за тем, как они решали мою судьбу. Зал заседаний превратил меня обратно в маленькую девочку. Но они сказали, что проявят огромную снисходительность и заменят тюрьму изгнанием.

Снисходительно присудят худшее наказание из возможных. Снисходительно. Тогда я и поняла, что меня подставили…

Дверь с грохотом распахнулась, от силы удара деревянные планки разлетелись и заскакали по полу. Джада выдернула ладонь и зарылась в сумку, вываливая на пол содержимое, Молли отшвырнула стул и подняла руки. Когда ввалились полицейские – четверо, в пугающих одинаковостью бронежилетах и шлемах, – Джада прижалась спиной к кушетке и выхватила небольшой пистолет из одежды и вещей, разбросанных по плиткам. Она оскалилась и выпрямилась, оружие метнулось в сторону Молли. Кровь брызгала из раненой руки, безвольно повисшей вдоль тела.

Сердце Молли остановилось при виде пистолета, сквозь горячую пелену слез ее взгляд встретился со взглядом Джады. Она открыла рот, чтобы сказать что-нибудь – «Прости». «Я люблю тебя», «Ты мне велела так поступить», – но ствол скользнул мимо, и рев выстрелов заполнил крошечное пространство. Молли закричала, зажимая уши руками. Она свернулась в комок, защищаясь, и на несколько секунд перестала что-либо различать, поэтому не видела, как падала Джада, пока та не ударилась о пол у ее ног.

Кровь лилась, словно река красной лавы, вязкой и горячей. Ручьи растекались между туфель Молли. Она снова беспомощно прижала ладони к губам, пронзительный вопль прорвался сквозь ее пальцы.

«Я старая», – говорила Джада.

«Так заканчиваются истории вроде моей», – говорила Джада.

Молли отступала назад, пока не уперлась в стену. Кровь жадно преследовала ее. и она встала на цыпочки.

– Мэм. – произнес один из офицеров, – с вами все в порядке?

Молли едва расслышала его из-за звона в ушах. Она оторвала взгляд от крови и лишь тогда увидела страшную неподвижность руки Джады с вырезанными на ней цветами, с белыми пальцами, раскрытыми, словно лепестки. Старомодные пули разорвали ее тело, искромсали и одежду, и плоть. Ее лицо осталось на удивление нетронутым – глаза распахнуты, губы раздвинуты, словно для того, чтобы перевести дыхание.

– Мы приносим извинения за стрельбу в закрытом помещении, – сказал полицейский. – Нам разрешено подтвердить ваш платеж. У вас есть информация о вашей учетной записи?

Молли вытащила из кармана юбки планшет и протянула ему. Он несколько раз прикоснулся к экрану, приложил к нему браслет и отдал обратно.

– Благодарим за ваши услуги. Чистку мы берем на себя.

– Да, – кивнула она оцепенело. – Да. конечно. Пятнадцать тысяч?

– Да, мэм, – сказал он.

Другие офицеры устраивали тело Джады на складных носилках. У Молли тряслись коленки, она едва не падала от внезапного головокружения. Джада, живая, верная и такая чертовски красивая, теперь стала холодной и раздавленной вещью, вырванной и брошенной на пол. Офицеры подняли носилки. Та же рука, которая чертила обжигающе горячие тропинки на бедре Молли, ее ребрах и животе, безжизненно болталась в воздухе. Офицеры ушли, как будто предполагая, что женщина последует за ними. Вместо этого она рухнула на стул и прижала ладони ко все еще теплой кушетке. Липкая лужа крови под ногами темнела, засыхая.

– Пятнадцать тысяч, – громко произнесла Молли.

Все случилось быстрее, чем она ожидала. Равновесие к ней не вернулось, его место заняло потрясение. Ее обожгло воспоминанием о губах Джады, изогнутых в последнем оскале.

Она рывком поднялась, словно марионетка на ниточках, и подошла к раковине. Еще раз промыла скальпель, пинцет и лоток. Выхватила из коробки дезинфицирующие салфетки, пробежалась ими по инструментам и с грохотом швырнула их на кушетку. Принятое решение – брошенный жребий – не сломало ее. О ней ли эти слова? Она не была уверена, что хочет знать.

Молли, которую звали вовсе не Молли, протерла предплечье, смывая с кожи едкий пот. Взяла свободной рукой скальпель и прочертила линию, которая сначала показалась всего лишь холодной, а после расцвела резкой болью. Тут будет история. Клеймо, заработанное убийством.

– Ее звали Джада, – прошептала она в пустоте комнаты, когда начала расписывать собственный холст. – Не знаю, правильно ли это, но вот ее история. Думаю, она хотела, чтобы я ее убила.