Лучше, чем навсегда

ГЛАВА 4

Вечеринка жалости для одного

Айрис

Я ненавижу четвертое сентября. Не имеет значения, какой сейчас год, какой день или где я нахожусь: четвертое сентября всегда будет днем, когда мой брат покончил с собой.

Сегодня седьмая годовщина его смерти. Семь лет, а боль все так же свежа, как и в тот день, когда он покинул меня.

Я была первой, кто нашел его. Роден обещал отвезти меня в дом моего друга, чтобы мы могли поиграть перед вечеринкой, но я не могла его найти и запаниковала.

Когда мы с братом были маленькими, мы играли наверху, на чердаке. Мои мать и отец часто ссорились, и чердак был для нас надежным убежищем. Мы притворялись странниками, исследующими бесплодные земли, используя картонные коробки в качестве воображаемых крепостей, чтобы защитить себя от злого правителя, который был одержим идеей захватить нас в плен, и у которого так получилось, что его звали так же, как моего отца.

Майкл.

Мой отец не добрый человек. Он не способен любить. Когда я была маленькой, он разговаривал со мной только для того, чтобы наказать. Казалось, что он постоянно чувствовал себя обремененным своими детьми. Детьми, которых он помог привести в этот мир. Роден родился немым, но мой отец был уверен, что его можно как-то исправить. Роден быстро стал подвергаться унижениям со стороны сверстников из-за своей инвалидности, что привело к тому, что он угодил в кроличью нору депрессии.

Мой брат оказался в этой яме глубиной в шесть футов, и только я пыталась вытащить его наверх за спасательный круг. В конце концов, я не смогла. У меня не хватило сил.

Кроме меня, некому было противостоять моему отцу. Моя мать, Элейн, пожертвовала своей самостоятельностью и отношениями с собственными детьми, чтобы угодить моему отцу. Она заботилась о моем брате, и было очевидно, что, когда он впал в депрессию, она хотела помочь. Но отец отказывался предоставить ему необходимую помощь, а мама подчинялась ему и безучастно наблюдала за тем, как ее первенец превращается в оболочку своего прежнего «я».

Роден был старше меня на два года, но я всегда была его защитником. Всегда. До той ночи, когда я нашла его висящим на одной из стропильных балок. Он не оставил записки, и это меня больше всего расстроило. Я не знала, что он чувствовал в свои последние минуты. У меня не было возможности попрощаться с ним.

Я подвела своего брата. Меня было недостаточно, чтобы он остался в этом мире. Я должна была бороться за него сильнее. Такое ощущение, что я всю жизнь боролась — боролась за любовь отца, боролась за поддержку матери. В конце концов, проще простого сдаться.

Мозаика призматических цветов проплывает перед моим взором, а разум затуманен, как конденсат на стекле, когда я подношу к губам ободок своего стакана. Я уже выпила пять рюмок, а ночь еще только начинается, так что, скорее всего, я буду здесь до тех пор, пока бармен меня не вышвырнет.

Я допиваю свой напиток, встряхивая головой, и это похоже на огненное перекати-поле, прокатывающееся по моему горлу, тепло разливается по каждой клеточке моего тела. Я съеживаюсь от первого вкуса, но это не мешает мне попросить у бармена еще порцию. Мне нужно перестать чувствовать. Мне нужно перестать думать. Жар обдает меня со всех сторон, почти настолько сильный, что заглушает затхлый запах тел и алкоголя, исходящий от нетрезвой толпы.

Я нахожусь в лаунж-баре под названием У Микки, который часто посещаю. Сегодня здесь слишком оживленная атмосфера, и мне кажется, что я здесь единственная, кто пытается напиться до потери сознания.

— Может, тебе стоит притормозить, — раздается голос позади меня. Он густой, как мятый бархат, и в нем есть медовый оттенок. Он приятный, и определенно принадлежит мужчине.

Но как бы ни был приятен голос, совет нежелателен.

— Вы знаете, что невежливо совать нос в чужие дела? — спрашиваю я, возмущение разгорается в моей груди, как пепел.

Сбоку от меня раздается шаркающий звук, и, судя по вытесненному воздуху, незваный гость теперь сидит прямо рядом со мной.

— Вы знали, что чрезмерное употребление алкоголя может привести к алкогольному отравлению?

Я допиваю остатки своего напитка, несмотря на его предупреждение.

— Может, в этом и есть смысл.

— Ты хочешь провести остаток ночи, чтобы тебе промывали желудок в скорой помощи?

Я фыркнула, чувствуя, как по шее расплывается тепло.

— Звучит захватывающе.

— Я знаю, что ты не просила моего совета или помощи, но каким же я буду самаритянином, если позволю тебе влезть в долги на пятьсот долларов из-за совершенно неизбежного похода в больницу? — говорит он.

Я изо всех сил стараюсь сдержать свое недовольное выражение лица, но тон моего ответа резкий. Я еще не взглянула на своего назойливого собеседника, и сейчас я бы предпочла ограничить зрительный контакт.

— Не волнуйся, никто не наблюдает за твоим бескорыстным актом доброты. Тебе не нужно притворяться, что тебе не все равно.

— Кто говорил о притворстве?

Ненавижу, когда мое любопытство предает меня, потому что, попавшись на крючок, я поворачиваюсь прямо к нему.

Он волнующе привлекательный мужчина — такой привлекательный, какого можно увидеть только на рекламных щитах или киноэкранах.

Его рост — около шести футов трех дюймов, и, судя по ширине его плеч, нет никаких сомнений в том, что он мог бы швырнуть меня через всю комнату, как тряпичную куклу, если бы захотел.

Его глаза голубые и манящие, как подводные течения в бурлящем море. Мне кажется, что он находится на расстоянии одного взгляда от того, чтобы заманить меня в их туманные глубины и утопить в коварных волнах.

Его светлые волосы спадают со лба и обрамляют острые скулы. У него настолько острая челюсть, что на ней можно натереть сыр, а также огромные бицепсы, выпирающие наружу. Если его одежда хоть как-то отражает распределение его мускулов, то под этой хлипкой рубашкой у него наверняка есть соответствующий пресс, такой же твердый, как гриль.

О, и я думаю, у него есть ямочки на щеках. Может быть. Мнение эксперта пока не подтвердилось.

— Ты… — Невнятно произношу я, мои щеки покрываются румянцем. Давай, мозг! Работай! Формируй предложения!

— Ослепительно красивый? Супер мускулистый? Молодой Леонардо Ди Каприо? — Говорит Таинственный парень, и его губы, которые так и хочется поцеловать, издают громкий смешок. Они упругие и розовые, а нижняя чуть больше верхней. Я с восторгом наблюдаю за тем, как его язык скользит по губам, смачивая их, а затем исчезает за рядом жемчужно-белых зубов.

Мое собственное сердце стучит в ушах, как птица в клетке. Я собиралась с ним согласиться, но следующие слова, слетающие с моих губ, и близко не похожи на комплимент.

— …самодовольный, — заканчиваю я.

Это должно было остаться в голове, Айрис. В голове.

— Мне нравится думать, что это здоровая уверенность в себе, — говорит он.

Я смеюсь, но выходит унизительно плоско.

— Скорее, легкомысленная самоуверенность.

Он приподнимает бровь.

— Это твой способ назвать меня привлекательным?

Привлекательным? Ты что, шутишь? Он самый красивый мужчина, на которого я когда-либо видела глаза.

— Как ты вообще понял это из того, что я только что сказала?

Его щеки слегка порозовели от застенчивой ухмылки, которая появилась на его лице.

— О человеке можно многое сказать по тому, что он не говорит, — говорит он мне.

— Ты не чудовище, конечно, но я не буду подстегивать твое и без того огромное самомнение, договорились? — возражаю я.

— О, у меня есть еще много огромных вещей, помимо самомнения.

Словно по сигналу, мои глаза скользят вниз к его промежности, а затем я немедленно отвожу взгляд. Моя нервозность вызывает у него смех, от которого его плечи трясутся, а в голосе слышатся хриплые нотки.

— Я ведь не заставляю тебя нервничать, правда? — промурлыкал он, придвигаясь ко мне на дюйм ближе, ожидая, что я вот-вот попадусь в его ловушку.

— Ты не заставляешь меня нервничать. Даже наоборот. Если бы мне пришлось угадывать размер твоего члена, я бы сказала, что в лучшем случае это трехдюймовый каратель.

О, Боже. Почему я только что это сказала? Меньше всего этому разговору нужно было добавлять обсуждение мужских гениталий. Прекрати!

Он проводит большой рукой по лицу, цепляясь за щетину, покрывающую челюсть.

— Черт, это слишком великодушно. Обычно я его даже самостоятельно поднять не могу.

Мне хочется заползти в нору и умереть. Смущение охватывает мое тело, когда все без исключения слова застревают у меня в горле, поэтому я довольствуюсь доброй, старомодной улыбкой. Но я не думаю, что она очень обаятельна. Больше похоже на одну из тех неловких улыбок, которыми люди одаривают друг друга, проходя мимо в продуктовом магазине.

Увидев мое растерянное выражение лица, он поправляет себя.

— Это шутка. Я шучу.

— Верно. Точно.

Мы сидим в тишине несколько минут, оба не зная, как продолжить разговор, и оба особенно заинтересованные в движении людей через небольшое пространство.

Наконец он сдается.

— Ты здесь одна? — спрашивает он.

Послушайте, я достаточно умна, чтобы понять, что никогда не должна отвечать на этот вопрос, если его задает незнакомец, но в этом парне есть что-то, вызывающее доверие. С другой стороны, я уверена, что девушки говорили то же самое о Теде Банди, и, в общем…

Я делаю еще один глоток из своего напитка, чтобы занять рот, и киваю головой.

— И сколько же ты выпила? — спрашивает он, складывая руки на груди и проверяя рукава своей рубашки. Он выжидающе смотрит на меня, его голубые глаза мерцают беспокойством, а губы складываются в хмурую гримасу — хмурую, но при этом привлекательную, заметьте.

Я недоуменно моргаю, сцепив пальцы и слегка покачиваясь на своем месте.

— Я… э… сбилась со счета, — шепчу я.

Мышцы на его челюсти напрягаются, он хлопает в ладоши и направляет их прямо на меня.

— Дай угадаю. Тебя недавно бросили?

Я качаю головой.

— Ты прячешься от своего парня, потому что застукала его за использованием лавовой лампы в качестве анальной пробки?

Смех срывается с моих губ, и как бы мне ни хотелось нахмуриться, уголки моих губ растягиваются в улыбке.

— Хотелось бы, — отвечаю я.

— Ты жалеешь, что не поймала своего парня за тем, что он трахал свою задницу бытовым предметом?

Я провожу рукой по волосам, внезапно жалея, что не допила свой напиток так быстро, но если я закажу еще один, мой банковский счет будет плакать. Возможно, на этой неделе мне не хватит даже на продукты.

— Хотелось бы, чтобы все было так же просто, как проблемы с мальчиками.

Мой рыцарь в сияющих доспехах одаривает меня беззаботной ухмылкой.

— Значит ли это, что у тебя нет парня?

Он окидывает меня таким взглядом, что из моих легких выходит весь воздух, и я сглатываю остатки алкоголя, смазавшего мое горло.

— Это твой способ флиртовать со мной? Ослепляешь меня своей улыбкой и надеешься, что мои джинсы просто слетят с меня?

— Вообще-то большинство женщин говорят мне, что мне даже не нужно улыбаться. Один взгляд на меня — и они обнажаются, как в день своего рождения.

— О, как очаровательно.

Он подмигивает мне.

— Это дар, на самом деле.

Нервы сжимают мой живот, и тепло распространяется по мне, как лесной пожар. Я не сомневаюсь, что у этого парня в списке полно дам. Черт, его пятничные вечера наверняка состоят из сплошных оргий.

— Ну, твой флирт здесь не к месту. Я прекрасно справляюсь, спасибо. — Я жестом показываю на скопление пустых рюмок, стоящих рядом со мной.

Ложь. Ложь, которая на вкус хуже, чем глоток текилы.

Он поворачивается ко мне лицом, упираясь одной рукой в барную стойку, не давая мне возможности быстро сбежать.

— Кто сказал, что я с тобой флиртовал? — язвит он, наблюдая за движением моего языка, который проводит по нижней губе.

В том, как он смотрит на меня, есть что-то такое, что приводит все мое тело в состояние повышенной готовности, и что-то такое, что заставляет мою киску потирать свои несуществующие руки друг о друга в уверенности, что она вот-вот получит что-то сегодня вечером. Но это не так.

Возражение с трудом взбирается по моему горлу.

Он наклоняется чуть ближе, так, чтобы его мятное дыхание коснулось моего лица.

— Если бы я с тобой флиртовал, ты бы знала.

Черт возьми, девочка!

Я отвожу голову в сторону, чтобы скрыть растущий румянец на щеках. Буду ли я против, если этот загадочный парень отведет меня в ванную и склонит над раковиной? Нет. Думаю ли я, что сегодня это произойдет с большой вероятностью? Определенно нет.

— Итак, какова истинная причина, по которой ты здесь? — наконец спрашивает он, и боль этой ночи возвращается.

Я заметила, что когда люди спрашивают, как у тебя дела, им часто бывает все равно, как ты ответишь. Они спрашивают только из вежливости.

Поэтому я совершаю глупость и отвечаю ему честно, потому что больше никогда его не увижу, и мне нужно сбросить этот груз с плеч, пока я не разлетелась на миллион кусочков.

Бедный парень. Я даже не даю ему шанса убежать.

Слезы покрывают мои щеки теплой влагой, которая смешивается с испорченным воздухом.

— Мой брат. Он умер семь лет назад. Его звали Роден. У него были тяжелые душевные переживания, а я не оказала ему необходимую помощь.

Я не смотрю по сторонам и не стараюсь вытереть сопли с лица. Я мало кому рассказываю о том, что случилось с Роденом. Во-первых, мне не нравится это переживать. Во-вторых, это не моя история. Когда умерла моя бабушка по материнской линии, дети в начальной школе говорили мне только одно: «Мне очень жаль». Я понимаю. Идеального способа ответить на это действительно не существует.

Но «мне жаль» — это пустые слова. Они ничего не значат. Люди используют их, потому что не могут представить, каково это — потерять лучшего друга, платоническую вторую половинку или единственного человека во вселенной, который тебя понимает. Мы с Роденом были против всего мира — против моих родителей. Поэтому я очень удивилась, когда первое слово из уст этого незнакомца не было словом на букву «ж».

— Моя мать умерла от рака, когда мне было восемь лет.

Мы что, делимся друг с другом душещипательными историями? Не знаю, что я должна на это ответить. Черт, я не могу сейчас произнести слово на букву «ж».

— Она была моей лучшей подругой. Она также была лучшим человеком, которого я когда-либо встречала. Она была заботливой и доброй, и мне было тяжело видеть, как она все сильнее заболевает. Я бы хотел подарить ей ту жизнь, которую она подарила мне. И я знаю, что мы незнакомы, но мне очень знакомо то чувство вины, которое ты описываешь, — чувство, что вместо нее должен был быть ты.

— Такое чувство, что ты бросаешь им это в лицо, оставаясь живым… как будто ты проявляешь неуважение к ним, двигаясь дальше. Я всегда чувствую себя виноватой, когда счастлива, потому что знаю, что Роден не был таким большую часть своей жизни.

— Это верно, и хотя я не знал твоего брата, думаю, он хотел бы, чтобы ты жила своей жизнью и была счастлива.

Он заказывает рюмку для себя и выпивает ее, но, учитывая его размеры, я не думаю, что это ему чем-то поможет.

Я сдуваю непослушный локон с глаз и киваю, желая как можно скорее покинуть это место.

— А что твой отец? — спрашиваю я.

Из него вырывается сдавленный вздох, верхняя часть тела напрягается.

— Нет. Ричард, или, как правильнее сказать, Дик, — проклятие моего существования. Давай просто скажем, что он не получит ни одной награды «Отец года». А как насчет твоего отца? — спрашивает он.

— Я почти в той же лодке, что и ты. Мой отец — женоненавистник и кусок дерьма. А моя мама, ну, она эмоционально не в себе. Их никогда не было рядом с моим братом. Я была единственной поддержкой, которая у него была.

Я сдерживаю эмоции, затуманивающие мои глаза. Не хочу вдаваться в подробности, поэтому перевожу разговор на него.

— У тебя есть братья и сестры?

Его рот расплывается в улыбке.

— У меня есть сестра по имени Фэй. Она сейчас на другом конце страны, учится в колледже UPenn. Она умная, трудолюбивая и лучший человек, чем я когда-либо буду. Она изучает воспитание детей младшего возраста, чтобы после окончания колледжа работать с детьми.

— Вау. Похоже, она потрясающая, — с благоговением признаю я, проводя пальцем по ободку своей пустой рюмки.

— Она действительно такая.

Мои зубы соприкасаются, и крошечные трепыхания, проносящиеся во мне, превращаются в бабочек размером с орла.

— Но я не думаю, что ты прав. Насчет того, что ты плохой человек, — кротко добавляю я.

Его брови взлетают вверх.

— Я не говорил, что я плохой человек.

— Это подразумевалось.

— Ага. А откуда ты знаешь, что я не плохой человек?

— Я не знаю. Наверное… у меня просто такое чувство.

Он хихикает, и эта симфония звучит в моих ушах. Я представляю, как звучал бы рай, если бы его можно было разлить по бутылкам и спустить на землю.

— Ты живешь поблизости? Может, мне стоит отвезти тебя домой? — предлагает он, проводя тыльной стороной ладони по моему лбу. — Ты немного покраснела.

Если бы я была в здравом уме, то никогда бы не согласилась пойти с незнакомцем. Но я не в своем уме. Черт, если у мира есть планы на то, чтобы меня сегодня убили, значит, так тому и быть.

Алкоголь начинает сворачиваться в моем желудке, и я чувствую, привкус желчи в горле.

— Я живу в нескольких кварталах отсюда, — отвечаю я, едва не падая лицом в его колени, когда пытаюсь подняться со своего места. Он поддерживает меня за талию, и от его прикосновения на моей коже вспыхивают искры.

— Ты можешь идти? — хмыкает он, изо всех сил стараясь не сжимать меня слишком сильно. Его руки охватывают большую часть моих боков, а большой палец задевает нижнюю часть бюстгальтера. Я наполовину осознаю, что сейчас он близок к тому, чтобы коснуться моих сисек, и он тоже это осознает, потому что отводит глаза.

Я киваю, очевидно, вернувшись к своему словарному запасу пещерной женщины. Не говоря больше ни слова, Таинственный парень увлекает меня за собой из дверей бара.