Лучшее в Королевствах. Книга I

ПЕРВОЕ ЛУННОЕ ОЗЕРО Дуглас Найлз

Впервые опубликован в Антологии "Королевства Магии" под редакцией Брайана М. Томсена и Дж. Роберта Кинга, в декабре 1995 г.

Одним из самых увлекательных аспектов написания фэнтези является создание окружающей среды, настоящей экологии, для воображаемого места. Острова Муншае под благодатной властью Богини Матери Земли были моим любимым местом в течение многих лет, из-за этой уникальной экологии. Эта история пытается проиллюстрировать эти тесные отношения в аллегории.

-Дуглас Найлз, март 2003 г.

Богиня существовала глубоко в коконе земли, вечное существо, возникшее из камня, ила и огня, чье тело было укрыто глубинами бескрайнего неизведанного моря. Как все бессмертные, она обращала мало внимания на непрерывное течение веков, ритмичный пульс времени. Только постепенно, по прошествии несчетной вечности, она осознала, что вокруг и над ней в океане изобилует жизнь. Она познала присутствие этой жизни во всех видах, что процветали и росли; с самого начала она поняла, что жизнь, даже в самых простых и самых быстротечных формах, это благо.

Глубокие воды омывали ее тело, а вулканические огни ее крови раздулись, ища освобождения. Она была живым существом, и поэтому она росла. Ее сущность расширялась, медленно поднимаясь из глубин океана, на протяжении тысячелетий разливаясь по впадинам морского дна, осознанно и решительно стремясь вверх. В течении веков ее кожа, дно моря, пробилась сквозь королевство черноты и индиго и синевы в направлении мерцающих аквамариновых просторов и тепла, которое разительно отличалось от горячей пульсации лавы — ее собственного сердцебиения.

Жизнь в своем многообразии развивалась вокруг нее, сначала в виде простых существ, затем в более крупных и развитых формах. Живность изобиловала в воде, что покрывала и охлаждала ее тело. Глубокие раны беспрестанно открывались в каменистой плоти ее тела, и ее кровь волновала холодную воду пенистыми взрывами пара.

Между этими шипящими извержениями, она ощущала кружение гигантских форм, плавающих рядом, дышащих холодным, темным морем. Существа с плавниками и щупальцами, чешуей и жабрами собрались к теплу ран матери земли – ран, которые не причинили никакой боли, но давали возможность расширяться, пробиваться выше через проясняющиеся воды моря.

И, наконец, в жизни, собранной в ее груди, она ощутила больших существ с сердцебиением и теплой кровью. Эти мощные животные плавали подобно рыбам, но были покрыты гладкой кожей вместо чешуи и поднимались над поверхностью моря, чтобы глотнуть воздуха, который заполнял пустоту сверху. Матери нянчили свою молодежь, как богиня растила своих детей и заполнившееся жизнью море. Важнее всего, в этом последнем пополнении богиня ощутила пробуждение ума, мысли и рассудка.

Не задумываясь о течении тысячелетий, чувствуя прохладу моря над ее скованным камнем телом, физическая форма богини продолжала расширяться. Наконец, часть ее существа, возвысилась над взбудораженным штормом океаном и почувствовала новый вид тепла, сияния, шедшего из неба. Временами это тепло скрывалось одеялом холодной пыли, но морозный слой регулярно исчезал, уступая теплу, успокаивающей воде, которая омывала плоть богини, и золотым лучам, гладко струившимся с неба.

Под влиянием открытого неба плоть богини охладилась, и новые разнообразные формы жизни укоренились на ней. Существа, обитавшие в море воздуха, обратили лица к облакам. Многие не ходили или плавали, но прикрепили себя к земле, протянули величественные ветви вверх, создавая зеленые жилища на пространстве суши. Рост этих высоких и мощных деревьев, подобно всем формам жизни, доставлял удовольствие богине. Она ощущала пробуждение и ослабевание лесов, покрывавших ее кожу, изучила холод и тепло времен года с большей остротой, чем раньше.

Это было осознание, которое позволило матери земли наконец-то ощутить течение времени. Она знала времена года, и по изменениям погоды она изучила строение года. Она считала время, как человек мог измерить свое дыхание и сердцебиение, хотя для богини каждый удар сердца был сезоном, каждый вздох — новым годовым циклом. Годы проходили десятками, сотнями и тысячами, и ее осознание становилось ярче, сильнее.

Горячая кровь ранних эпох остудилась, подводные извержения закрыл твердый камень. Выступавшая над волнами твердь покрылась лесами, лугами, прогалинами и болотами. Моря и озера омывали землю, охлаждая богиню и питая пресной и соленой водой множащееся разнообразие живности.

Богиня продолжала чувствовать единение с теплокровными существами, живущими в глубинах, которые всплывали на поверхность и возвращались, делясь образами бескрайнего небесного свода, сладкого поцелуя морского бриза и великолепия высоких вздымающихся облаков. Ее любимцем среди этих морских существ был один, который питался от ее груди с незапамятных времен, кормясь водорослями и планктоном, что собирались у источников ее тепла. Он десятилетиями дремал в ее объятиях. Она знала его как Левиафана, первого из ее детей.

Он был могучим китом, крупнее, чем любая другая рыба или млекопитающее в этих морях. Его сердце было добрым, а ум — наблюдательным, острым и терпеливым, ведь только тот, кто прожил столетия, мог познать терпение. Большие легкие заполняли его мощную грудь, и он чувствовал жизнь в ритме, который богиня могла понимать. Иногда он вдыхал воздух и опускался в глубины, оставаясь там в течении нескольких сердцебиений богини — годами в пересчете на бурный темп жизни других теплокровных существ.

В долгом, безмолвном общении с матерью-богиней Левиафан лежал в глубокой впадине на дне моря, ощущая струящуюся теплоту ее огненной крови, пульсировавшую под слоем камня. За это время большой кит передавал образы, которые он заметил над волнами, вид растущей зелени на многочисленных островах матери земли, изобилие существ, обитающих не только в море и на земле, но даже сбивающихся в стаи в небесах.

И он поделился своими воспоминаниями облаков. Это больше, чем что-либо другое, разжигало огни воображения матери земли, наполняло удивлением ее сердце и порождало любопытство в ее существе.

Общаясь с Левиафаном, разделяя его воспоминания о том, что он заметил, богиня начала осознавать кое-что: в отличие от многих существ, что обитали на ее плоти, она была абсолютно слепой. У нее не было никакой возможности, ни одного чувства, через которое она могла бы увидеть мир жизни, процветающей на ее физической форме.

Единственные зрительные образы, доступные ей, были из памяти большого кита, и они были бледными и туманными подобиями реальности. Богиня хотела сама увидеть небо с облаками, дождем и солнцем, узнать животных, что изобиловали в ее лесах и полянах, деревья, корни которых тонули глубоко в ее плоти.

От Левиафана богиня узнала о глазах, волшебных шарах, которые позволяли животным наблюдать чудеса вокруг них. Она узнала о них и желала их ... и изобрела план создания глаз для себя.

Левиафан поможет ей. Большой кит отпил из подводного фонтана, впитывая силу и волшебство матери земли. Легкими ударами мощных плавников он двигался в направлении поверхности, плывя через проясняющиеся тени воды до тех пор, пока его широкая спина не поднялась выше волн, ощутив поцелуй солнечного света и ветерка.

Левиафан целеустремленно плыл к глубокой бухте, проскальзывая по узким проливам меж скалистыми полосками суши в направлении западного берега одного из любимых островов матери земли. На севере возвышались горы, до увенчанных снегом вершин которых не добралось весеннее тепло с берега. К югу была полоса зеленого леса, простиравшаяся далеко от скалистого берега, покрывая большую часть острова.

В конце залива, где соединялся ландшафт севера и юга, вода оставалась достаточно глубокой, чтобы Левиафан плыл без труда. Он прибыл в место, выбранное богиней, и в своем теле принес ее тепло и магическую сущность. С мощным пенистым взрывом он выбросил жидкость в воздух, выстрелив струей теплого дождя. Драгоценная вода выплеснулась на камни береговой линии, собралась в многочисленные потоки и стекла вниз, собираясь в скалистой чаше возле покрытого гравием пляжа.

Сущность богини собралась в этом озерце молочными водами могущественного волшебства. Ее лицо сосредоточилось на небе, на куполе, который она так долго воображала. Первая вещь, которая попала в поле зрения, была совершенным белым шаром, восходящим в сумеречных небесах, поднимавшимся выше и выше, излучая отраженный свет на тело и кровь матери земли.

Из вод ее только что созданного озера богиня наблюдала луну. Алебастровый свет отражался от отмелей и волн на побережье и окутывал все вокруг. Богиня увидела этот свет и была довольна.

Все же еще была неясность в ее видении, размытый туман, который мешал целиком наблюдать мир. Левиафан был в открытом море, плескаясь в бурных волнах, но озеро было далеко от него, отделенное сухой землей и скалами. Тогда богиня поняла, что ее детей в одном лишь море недостаточно.

Их присутствие требовалось и на земле.

Отощавший волк с косматой серой шкурой, потрепанной после долгой зимней спячки, мчался за сильным оленем. Тот легко бежал сквозь весенние заросли, не выказывая той безоглядной паники, которая наверняка побудила бы более молодого оленя к неосмотрительному, - и в конечном счете гибельному - бегству. Вместо этого гордое животное ограничивалось грациозными прыжками, оставаясь вне досягаемости голодных челюстей и меняя направление только при виде более прямого пути.

Голубые глаза на острой волчьей морде оставались сосредоточенными на величественных оленьих рогах. Терпение, советовал волчий инстинкт, знавший, что стая может достичь того, чего не мог бы один сильный охотник. Как будто бы в ответ на мысль их лидера, другие волков вырвались из укрытия сбоку, спеша присоединиться к охоте. Но олень хорошо выбрал свой путь: длинный поворот увел его от новых охотников, не позволив и вожаку сколько-то сократить дистанцию.

Низкий утес вырисовывался впереди, и хотя в долине не было ни ветерка, олень ощутил новую засаду — псовые формы скрывались в густом папоротнике у кромки тенистых глубин леса. Олень бросился в известняковый обрыв, спрыгнув с кошачьим изяществом, и сумел найти точку опоры для копыт на каменных выступах.

С напряженным фырканьем и раздувающимися ноздрями, первыми внешними знаками отчаяния, олень карабкался вверх по скале в три раза выше его собственного роста. Трое волков сорвались из укрытия в папоротнике внизу, воя от голода и разочарования, когда олень достиг вершины утеса и снова увеличил скорость. Копыта били и стучали по твердой земле, и олень, взмахнув белым хвостом, устремился к открытой местности.

Но лидер маленькой стаи волков не должен был, не мог допустить поражения. Бросившись на каменную стену, он карабкался, цеплялся и тянулся вверх, вкладывая всю силу мощных задних лап, подгоняемый голодным отчаянием. Наконец, широкие передние лапы достигли вершины, и хищник снова помчался за добычей, вторя воем тяжелому дыханию бегущего оленя.

Другие волки пытались следовать за ним, хотя большинство отстало. Еще несколько молодых самцов и гордая, желтоглазая самка одолели подъем. Их охотничья песнь присоединилась к шуму погони и задала направление для более слабых волков, которые бежали по другой стороне известнякового обрыва, ища более удобное место, чтобы пересечь его.

Усталость начала одолевать вожака, в движениях появилась неуверенность, которой раньше не было. И все же запах добычи был силен, и в нем чувствовалось изнеможение самого оленя, его растущее отчаяние. Это придало надежды волку, и он поднял свою голову в призывном, предвкушающем вое остальной стае, прозвучавшем подобно молитве среди безмолвных гигантских деревьев, укрывших зеленью прохладную землю.

Но могучий олень обрел второе дыхание, которое удивляло и пугало гордого охотника. Хищник мчался через лес, припадая к земле, и косматый хвост вытянулся в стрелу. Яркие голубые глаза сосредоточились на образе убегающего оленя, на рогах, задевающих ветки и листья. Больше не воя, чтобы не тратить попусту ни одного отчаянного, задыхающегося вдоха, напрягшийся волк гнался в мертвой тишине.

И в этом молчании он начал ощущать свое поражение. Стремительные фигуры его товарищей шелестели словно призраки в покрытой папоротником земле позади его, но и они не были способны преодолеть расстояние, отделяющее от убегающей добычи. Даже желтоглазая самка, длинные челюсти которой раскрылись в клыкастой голодной усмешке, не могла больше выдерживать темп.

Олень резко повернул и бросился влево. Срезая угол, ведущая пара волков сократила расстояние. Скоро самец бежал сразу позади с левого бока добычи, а сильная самка приблизилась с противоположной стороны. Пара охотников обложила оленя с обеих сторон, чтобы пресечь любую попытку изменить направление.

Но олень продолжал свой бег с непреклонной решимостью, словно обнаружил цель. Он бежал вниз по склону широкого хребта, ныряя в заросли, перепрыгивая большие валуны, которые были бы препятствием для более мелких существ. Лес раздался в стороны еще больше, и за просекой показалась полоса голубой воды, бухта, разделившая неровную землю.

Наконец олень вырвался из леса и поскакал через широкую пустошь. Мягкая земля гасила удары широких копыт, и, хотя язык оленя свисал из широкой пасти, а ноздри бешено раздувались с каждым вздохом, животное даже ускорило свой отчаянный бег.

Но то же сделали и волки. Больше и больше их вырывались из леса, прокладывая путь через болотистый луг, мчась в мрачном и целеустремленном молчании. Если бы большой вожак оглянулся назад, он обратил бы внимание на неожиданное количество клыкастых хищников, куда большее, чем было в его стае, когда они собирались в логове для зимнего отдыха. И все еще больше волков следовало вдоль берега, собиралось с севера и юга, плоскогорья и побережья, привлеченные охотой, сотни серых силуэтов, стекающихся к одной точке.

Олень наконец пошатнулся, но не из-за усталости. Животное замедлилось до величественной рыси, высоко задрав гордые рога. Море было близко, но самец не стремился к побережью. Вместо этого лесной король свернул вдоль скалистого берега в направлении озерца, лежавшего в совершенном укрытии каменистой чаши.

Водоем располагался слишком высоко, чтобы быть результатом прилива, и не был похож на скопление дождевой воды или стоков. Вода в нем была бледной, почти молочно-белой, и кружилась в гипнотическом водовороте. Берег был крут, но в одном месте скалы образовали подобие ступеней, позволяя оленю осторожно спуститься вниз.

Волки собрались на скалах, окружив оленя и озеро, зная, что добыча в ловушке. И все же некоторое безмолвное принуждение держало голодных хищников на расстоянии. Блестящие умные глаза наблюдали, как морда оленя коснулась поверхности воды; свесив длинные языки, хищники ждали, пока их добыча напьется.

Большой олень долго лакал воду Лунного Озера и, наконец напившись, повернулся и пошел прочь в направлении вожака стаи. Олень поднял голову к облакам, обнажая косматое горло, и издал последний, победоносный рев.

Когда волк укусил выставленную шею, он сделал это почти нежно. Убийство было быстрым и чистым, и хищник не обратил внимания на красную кровь, которая согрела его челюсти и должна была разжечь голод и желание своим свежим манящим запахом. Вместо этого волк поднял голову и сосредоточил взгляд ярких глаз на тех же облаках, которые были последним зрелищем в жизни могучего оленя.

Долгий вой разнесся по пустоши, и к вожаку присоединилась остальная часть стаи в песне радости и поклонения, в музыке, которая славила их мать и создательницу.

Когда стая наконец приступила к пище, кровь оленя бежала алыми ручьями по каменным ступеням. Хотя волков было без счета, сейчас, мяса хватало для всех. С чувством абсолютной сытости каждый хищник, съев свою долю, пил молочную воду озера.

Пир длился больше, чем весь день, и, наконец, яркая полная луна поднялась над мерцающей водой. Щенки родились под этим светом, и детеныши резвились рядом с могучими взрослыми.

Красная кровь смешалась с водой Лунного Озера, и богиня видела и праздновала со своими детьми. Ей виделась прекрасной смелая жертва оленя, а кровь могучего животного освятила воды ее Лунного Озера.

И поддержала равновесие жизни ее детей.