Лучший коп Мегаполиса

Часть II ЛУЧШИЙ КОП МЕГАПОЛИСА

I

— Нерт, наш багаж отправь в тридцать восьмой бокс служебного гаража.

Бородатый мрачный стюард с внушительных размеров кобурой на поясе молча кивнул в ответ.

— Пошли, — проговорил Лонго, обнимая меня за плечи и увлекая в тёмную арку коридора. Остальные пассажиры вышли раньше. Я слышала впереди их топот, отдающийся эхом в узком, неярко освещённом кори­доре. Мы обогнали их на таможенном пункте. Деловитый и серьёзный инспектор мельком взглянул на моего спутника и тут же открыл дверь.

В просторном зале ожидания космопорта мне показалось пусто, хотя здесь было множество существ с различных планет. Наверно, причи­ной тому была тишина. Все они молча смотрели в потолок, на котором ничего не было, кроме ровных рядов белых светильников. Неожиданно потянуло сыростью, и я поежилась от холода.

— Мы что, под землей? — поинтересовалась я, застегивая кожаную куртку и поправляя ворот свитера.

— Нет, просто сейчас вечер, — ответил Лонго, настороженно осматриваясь по сторонам.

— А какое время года?

— Лето.

— Ужас. Страшно подумать, что ещё зима бывает. Что-нибудь слу­чилось?

— Понятия не имею, — он взял меня за локоть и подтолкнул к бо­ковой двери, при этом я заметила, что вторую руку он держит на рас­крытой кобуре. — Сейчас мы спустимся в гараж, там у меня тачка, и поедем в Мегаполис.

— Ты всегда добираешься до своей тачки, положив руку на рукоятку бластера?

— Случается. Пойдём. У меня нет желания влипнуть в историю до того, как я доберусь до родного зверинца.

Я пошла к двери. Пока я открывала её и входила, Лонго стоял спиной ко мне и лицом к залу, потом заскочил следом и за­хлопнул дверь. Быстро пройдя по узкому коридорчику до поворота, он на мгновение замер у стены, а потом метнулся к противоположной, держа извлечённый из кобуры «Кольт-спейс» на вытяну­тых руках. Ничего не произошло. Он кивнул, приглашая меня следовать за ним.

Коридорчик сворачивал к дверям лифта, возле которого вместо кнопки чернела прорезь электронного пропускного устройства. Лонго сунул в неё небольшой жетон. Двери с лязгом открылись. Я во­шла в кабину. Он вынул жетон и вошёл вслед за мной. Как только створки захлопнулись, он вздохнул с облегчением и немного расслабился.

— Чёрт знает, что у них случилось на сей раз, — пробормотал он, невесело улыбнувшись. — Лучше быть начеку.

«Кольт-спейс» мягко и беззвучно скользнул на место. Лифт оста­новился, двери раздвинулись, и мы оказались в низком огромном помещении, потолок которого подпирали мощные колонны, а между ними тускло поблескивали толстые полупрозрачные перегородки боксов. Рядом с лифтом стояла небольшая будочка с бронированными стенами, наверху бы­ла установлена лучевая пушка с подвижным стволом. Сейчас дверь будочки была отворена, а на высоком пороге сидел тонкий изящный юно­ша с голубой кожей и серебристо-белыми волосами. На нём была поли­цейская форма, а на коленях он держал тяжёлый лучемёт неизвестной мне системы.

— Какими ветрами? — улыбнулся он, увидев Торнадо.

— Как обычно, теми, что ломают пики скал и срывают гнёзда, Го­лубой Ангел, — ответил тот. — Что здесь происходит?

— Теперь уже, слава Родниковым Богам, ничего. Три незнакомца хотели перехватить золотой груз Бау-Цы, который утром доставил его гонец с Граукугеля. Служители Бау-Цы задержались в пути и прибудут лишь вечером. Над Блэксити опять разыгралась большая буря.

— Ну и что эти три умника? Курьер Бау-Цы наверняка не промах и без охраны золотишко не возит.

— Постреляли, — пожал плечами Голубой Ангел.

— Жертвы есть?

— Лишь мы на этой планете стреляем в воздух, Торнадо. Пятеро ссыльных, один специалист.

— А полицейские?

— Только андроиды.

— Всё равно, шесть человек. А что сами парни?

— Префект направил сюда троих из подразделения «Дикие Кошки». Они взяли всех нарушителей спокойствия. Теперь убийцы предстанут перед судом.

— Да, только тех шестерых уже никто не воскресит… Открывай бокс, нам пора ехать.

Голубой Ангел сочувственно взглянул на меня.

— Красивая. За что она здесь?

Лонго бросил суровый взгляд в мою сторону.

— За любовь к полицейскому в то время, когда он находился при исполнении.

— Достойно восхищения и ненаказуемо, — улыбнулся Голубой Ангел. — Я проверил вашу колесницу. Она в полном порядке.

— Спасибо, — кивнул Лонго.

Мы прошли мимо колонн, между которыми за матовыми стенами виднелись смутные очертания машин. Один из боксов был уже открыт. Пока Лонго убирал сумки, стоявшие в углублении возле люка пневмотран­спортёра, в багажник, я стояла, глядя туда, где Голубой Ангел проверял заряд своего лучемёта.

— Что он делает в полиции? — пробормотала я.

— Ангел? — переспросил Лонго. — Работает, причём отлично. Правда, сейчас он охраняет гараж, но это временно. У него было тяжёлое ранение и ему дали передохнуть, а так он в подразделении «Дикие Кошки».

— Это отряд особого назначения?

Лонго кивнул. Я недоверчиво посмотрела на него. Трудно было представить этого нежного ферга в воли супермена из спецназа.

— Ничего удивительного, — пожал плечами Лонго. — Он потомственный Небесный Всадник. Пятнадцать поколений героев и мучеников чего-то стоят. Его предки боролись за освобождение Киоты, так же как мои — за освобождение Ормы. Теперь мы оба здесь.

Я печально вздохнула, потому что мои предки за освобождение не боролись, ни у кого не хватило глупости попытаться их поработить. Теперь я чувствовала себя несколько ущемлённой рядом с потомками бесстрашных борцов за свободу.

— Как тебе машина? — с гордостью в голосе поинтересовался Лонго.

Я обернулась и только теперь увидела его автомобиль. В боксе стоял невысокий глянцевый красавец удлиненной формы с округлыми очертаниями кабины, капота и крыльев, серо-зелёной окраски. От его вида веяло чем-то старинным и милым, почти домашним.

— «Фольксваген»? — изумленно прошептала я. — Ты ездишь на земной машине?

— Не совсем, — покачал головой Лонго, поглаживая рукой гладкую поверхность крыла. — Это гибрид, если можно так выразиться. Двига­тель ормийский, компьютерное оснащение с Пеллары, корпус и салон — «Фольксваген», противоударные балансы бортов «КАМАЗ» и ряд усовершенствований — плод воображения местных умельцев, ими же воплощенный в жизнь.

— Но откуда он у тебя? Наши машины не жалуют в Объединении.

— Это подарок от хорошего друга. Он тоже лейтенант, но его участок находится в другом округе. Я тебя с ним обязательно познакомлю.

— Он землянин?

— Да, чистокровный итальянец, как он говорит. Точнее сицилиец.

— Мне всегда так нравились итальянцы… — мечтательно произнесла я. Лонго нахмурился и с треском застегнул молнию форменной ко­жаной куртки, подбитой блестящим короткошёрстным мехом. Я рассме­ялась.

— Ты мне нравишься больше всех итальянцев вместе взятых.

— Надеюсь, что это правда, — проворчал он.

— Он ещё сомневается! Ревнивый дикарь! Разве я не помчалась сюда ради твоих прекрасных глаз, вместо того, чтоб лететь в Италию?

— Садись в машину, жертва моих прекрасных глаз, — усмехнулся он. — Нам ещё четыре часа трястись по горным дорогам. А мне непло­хо было бы успеть сегодня заглянуть в участок. Я должен был появиться там три дня назад.

— Представляю, какой разгул преступности спровоцировала эта задержка! — пробормотала я, ныряя в тёплый уютный салон.

II

Мне всё не нравилось. Мне не нравились серые сумерки за окнами автомобиля, не нравилось ощущение холода, которое пробирало до кос­тей несмотря на то, что в салоне было тепло, не нравилось завыва­ние ветра и прерывистый гул двигателя. Меня раздражала эта тряска, бесконечные спуски и подъёмы, лихой визг тормозов на крутых поворо­тах. Меня бесило непроницаемое выражение лица Торнадо и те быстрые взгляды, которые он бросал на меня, время от времени отрываясь от созерцания дороги.

— Отвратительное место, — заявила я, глядя на бесконечную вы­щербленную стену за окном, которая тянулась уже километра три. — Как можно держать здесь людей? Это садизм.

— Их никто здесь не держит, — ответил Торнадо, на сей раз, даже не повернув головы. — Все, кроме ссыльных, могут убраться отсюда в любой момент.

— А ссыльные — не люди?

— Это преступники. А это, — он кивнул в пространство, — тюрьма. Не хватало ещё, чтоб за убийство отправляли на курорт. Да и они мо­гут выбраться отсюда.

— Согласившись на переделку психики? Ты б согласился? — заве­лась я, уже чувствуя, что абсолютно не права.

— Меня моя психика устраивает, хотя я тоже здесь.

— Конечно, ты их сторожишь!

— Я их охраняю. От них самих. Они метко стреляют, кстати.

— Тебя сюда никто не тащил.

— Тебя тоже.

Я обижено отвернулась к окну. Он замолчал. Глупо было вести себя так, но в тот момент мне казалось, что я ничего не могу с собой поделать. Я была ошарашена, подавлена тем, что видела. Зелёный рай Изумрудной совсем вскружил мне голову. Мне казалось, что Лонго и его любовь неразрывно связаны с южным солнцем и тёплым океаном. Я была совершенно уверена, что, поехав с ним, я вправе рассчитывать на продолжение волшебной сказки, которая окружала наш роман на штабной планете в течение трёх счастливых дней. Мне даже в голову не приходило, что на этом проклятом Клондайке будет так серо и холодно, что ещё с космодрома на меня повеет тревогой и опасностью и самое ужасное: что так изменится сам Лонго, что он вдруг станет чужим, хо­лодным, замкнутым, словно в одно мгновение пропитается этим хмурым небом и промозглым ветром, переметнётся на сторону этой мрачной планеты и оставит меня одну. «Ничего не поделаешь, — грустно подумалось мне. — Он вернулся в привычную обстановку. Он здесь свой, а я чужая. Нужно было возвращаться на Рокнар».

Впереди мелькнул какой-то огонёк. Машина неслась вниз по дороге, спускающейся с перевала в небольшую седловину. Приглядевшись, я заметила вдалеке красную точку сигнального фонаря. Должно быть, кто-то потерпел аварию и ждал помощи. Я взглянула на Торнадо. Он тоже заметил огонёк и правой рукой расстегнул кобуру на поясе. Ли­цо его стало злым, он как-то недобро усмехнулся и сбавил скорость. Мы были уже почти рядом. Я разглядела двоих на обочине и тёмную тень машины чуть в стороне. Неожиданно Торнадо обернулся ко мне, с досадой ударил кулаком по рулю и нажал на газ. «Фольксваген» с места рванулся вперёд, и огонёк исчез позади.

— Я так и знала, что ты не остановишься, — холодно заметила я. — Хотелось бы ещё знать почему?

Он не ответил. Его лицо снова стало непроницаемым.

— А если они нуждаются в помощи? Впереди ночь.

Он порывисто вздохнул, что-то переключил на приборной панели и снял с неё небольшой микрофон. Поднеся его к губам, он негромко произнёс:

— Дорожная полиция?

— Дежурный сержант Фрондак, — отозвался динамик.

— Салют, Манч. Это Торнадо. На семьдесят пятом участке дороги Нью-Сьерра-Мадре — Мегаполис голосуют какие-то парни. Мне показа­лось, что они играют в гоп-стоп. Вышли-ка быстро группу захвата, а то скоро прибудет звездолёт с Пятой. Ночью они точно кого-нибудь при­шьют.

— О’кей, Торнадо. Группу высылаю. Ты сам их не прощупал?

— Настроения не было.

— И на том спасибо.

Торнадо снова повесил микрофон на щиток.

— А если это честные люди? — поинтересовалась я. — Или ты не допускаешь такой возможности?

— Допускаю. Если это честные люди, то их вместе с их машиной доставят туда, куда им нужно. Только это не Земля, и даже не Рокнар. Это Клондайк, а Клондайк — планета не для честных людей.

— Ах, да! Это тюрьма. Я забыла.

Он покосился на меня.

— Хотел бы я об этом забыть, — он вздохнул. — Ну, зачем ты со мной полетела? Нужно было возвращаться на Рокнар.

Он слово в слово повторил мою недавнюю мысль, но во мне вдруг взыграл бес противоречия.

— Ещё чего! — возмущённо воскликнула я. — Может, позволишь мне самой решать, что мне нужно?

— Да ради бога, — негромко ответил он. — Но, по-моему, ты до сих пор не можешь этого решить.

Я развернулась к нему лицом и оперлась спиной на прохладную дверцу. Мне очень хотелось ему сказать, что я всё решила на Изумрудной и не собираюсь менять своего решения, что на настоящий момент он самый потрясающий мужчина из всех, кого я знаю, что он вообще единственный мужчина для меня, и что ради того, чтоб находиться рядом с ним, вполне можно стерпеть некоторые неудобства. Да и что это за неудобства? Разве я такая неженка?

Он уже в который раз посмотрел на меня.

— Чему ты улыбаешься? — настороженно спросил он, хотя в его голосе послышалось облегчение.

— Мне здесь нравится.

— Где здесь?

— На Клондайке.

— Не может быть. Я служу здесь восемь лет, и мне до сих пор не нравится. Я остаюсь только потому, что кому-то нужно здесь оставаться.

— Ничего, это пройдёт. Уже почти прошло.

— Неужели?

— Разве нет?

Он задумчиво посмотрел на дорогу, потом опять на меня.

— Да, пожалуй. Даже странно. Мне хочется поскорее добраться до своего зверинца и показать тебе мою клетку. Мне кажется, что там не так плохо, как я думал раньше.

— Ты прелесть, — с выражением крайнего сладострастия прошептала я. — И у тебя великолепное чувство юмора.

Он усмехнулся.

— Больше всего меня беспокоило, что тебе здесь будет плохо. Я готов был сквозь землю провалиться, только б не видеть тех недо­умённо-раздражённых взглядов, которые ты бросала на всё вокруг. Не настолько я самоуверен, чтоб не сомневаться в том, что своим обще­ством смогу скрасить тебе пребывание в этой дыре. Но теперь, ког­да ты заявляешь, что тебе здесь нравится, мне тоже начинает казать­ся, что, в принципе, здесь можно жить.

— О’кей, — удовлетворенно мурлыкнула я, стаскивая с ног сапоги и сворачиваясь калачиком на широком мягком сидении. — Это первый и последний случай, когда мы друг друга не сразу поняли. Теперь всё будет хорошо. Ты будешь храбрым, как тигр, и защитишь меня от всех опасностей, а я буду нежной, как кошечка, и постараюсь, чтоб твоя холостяцкая клетка быстренько превратилась в уютное гнёздышко.

Я опустила голову ему на колени, благо, с этой стороны не было никаких рычагов, и закрыла глаза. Машина плавно покачивалась на неровной дороге. Шины шуршали успокаивающе, мотор пел какую-то странную протяжную песню и даже скрип тормозов на поворотах звучал теперь куда тише.

III

Когда Лонго разбудил меня, было уже почти совсем темно.

— Приехали, — проговорил он, наклонившись ко мне. Я переверну­лась на спину, кротко приняла его нежный поцелуй и потянулась. — Ты и в самом деле похожа на кошку, — улыбнулся он. — Такую мягкую и домашнюю.

Я села, и выглянула в окно. Машина стояла на большой квадрат­ной площадке, которую окружало тёмное беззвёздное небо. Потом я заметила вершины больших кубов и конусов, светящихся множеством ярких точек, похожих на звёзды, вздымающихся над краями площадки. Чуть в стороне, в нескольких метрах от машины, стоял серый домик, напоминающий огромную картонную коробку.

— Где это мы? — спросила я.

— На крыше тридцатиэтажного дома. Вон там, — он указал мне на светящиеся сооружения, — другие здания. А это, — он обернулся к «ко­робке», — наша квартира. Кажется, на Земле такие сооружения называются пентхаузами.

— Точно, — кивнула я и стала открывать дверцу.

— Осторожнее, — предупредил Лонго. — Здесь ещё холоднее, чем внизу, и к тому же разреженный воздух. Меня именно это и привлекло в этой квартире — похоже на наши горы. Кроме того, отсюда не видно улиц. На работе они, итак, успевают надоесть.

Я распахнула дверцу и какое-то время сидела неподвижно с за­крытыми глазами, давая возможность лёгким приспособиться к новым условиям. Лонго тем временем вышел из машины и открыл дверь пент­хауза. Наконец, я смогла встать на ноги и захлопнуть за собой дверцу. Голова не кружилась и недостатка кислорода я не чувствовала. Мой тренированный организм, привыкший и не к таким издевательствам, быстро адаптировался.

Я осмотрелась. Теперь я увидела и стеклянный павильон метрах в десяти, в котором, видимо, располагались пассажирский лифт и пе­шеходный спуск к лестнице, ведущей вниз, и каркасный временный гараж рядом с ним. «Фольксваген» стоял на прямоугольной платформе лифта, которая была почти незаметна на фоне полимерного покрытия крыши.

— Машину я загоню позже, — проговорил Лонго. — После того, как съезжу в участок. Вообще-то обычно я оставляю её внизу, в общем гараже, но последнее время стало слишком много угонов.

— И куда полиция смотрит! — усмехнулась я.

— Не говори! — рассмеялся он.

В доме у него было чисто, светло и пусто. У меня сразу появи­лось смутное подозрение, что живёт он всё-таки у себя в участке, а тут, похоже, вообще никто никогда не жил. Мне стоило определённых усилий найти признаки того, что время от времени здесь ночуют. Наверно, он и в самом деле должен был чувствовать себя в этой квартире, как в клетке.

Весь пентхауз состоял из большой комнаты и маленькой кухни, напичканных до предела всякой электроникой. Белые потолок и пол, серые стены из мягкой узорчатой плитки, огромное окно вместо четвёртой стены. Возле него лёгкий стол и стеллажи модульного типа, сгруппированные вокруг отличного компьютера последнего поколения. На стене стереоэкран. У противоположной стены низкий прозрачный столик и два эргономичных кресла. В углу комнаты невысокий квадратный помост, заменяющий, видимо, кровать, о чём я догадалась по невысокому подголовному валику. Вот и вся мебель, не считая новейших аудио, видео и ещё бог знает каких систем. На кухне тоже было полно всякой полезной техники, но судя по её первозданной чистоте, она была обойдена вниманием хозяина, за исключением холодильника, плиты и пищевого синтезатора.

Когда я вернулась с кухни, Лонго сидел в кресле и задумчиво разглядывал что-то за окном, хотя там ничего не было видно. Уже совсем стемнело.

— Ну как? — поинтересовался он.

— Великолепно! Есть всё, что мне может понадобиться.

Он встал.

— Если всё-таки чего-нибудь не найдёшь, то поищи в шкафах. Наверняка есть. Дочь управляющего постоянно проявляет заботу и следит, чтоб полки в этом доме не пустовали.

— Хорошо быть красивым мужчиной, а, Лонго? — усмехнулась я.

— Плохо, — возразил он. — Постоянно приходится делать вид, что чувство благодарности мне абсолютно чуждо. Ну, ладно. Сейчас немного передохну и поеду. Вернусь через час-полтора. Надеюсь, мне не придётся ложиться спать голодным.

— Я скорее сама залезу в духовку, чем допущу это! — с жаром воскликнула я.

— Нет, лучше я умру с голоду, — рассмеялся он.

— Где здесь ванна? — тут же осведомилась я, подхватывая свою сумку.

Лонго молча нажал на одну из плиток возле помоста-кровати и рядом образовалась дверь, которая беззвучно отъехала в сторону. Я на ходу поцеловала его и вошла в небольшую аккуратную душевую. Уже закрывая дверь, я увидела, что он пошёл на кухню, и сразу же вспом­нила о десятке банок с пивом, стоявших в почти пустом холодильнике.

Приняв душ, я пожалела, что здесь нет массажёра, но делать бы­ло нечего. На полке в нише лежало белоснежное мягкое полотенце, в котором явно ощущалась нежная душа дочери управляющего. Я растёрлась им, подсушила волосы, потом накинула халат и вышла из душевой.

Лонго стоял у окна с банкой в руках. Услышав мои шаги, он швырнул пустую жестянку в угол, откуда тут же послышалось удовлетворен­ное чавканье утилизатора, и начал расстёгивать рубашку. Обернувшись, он на мгновение замер.

— Нужно было показать тебе душевую перед уходом, — проворчал он и с сумрачным видом прошёл мимо меня. Дверь за ним закрылась, и через несколько секунд я услышала, как зашумела за ней вода. Я рассмеялась.

От нечего делать я начала нажимать на все плитки подряд и обнару­жила, что стенные шкафы занимают почти весь периметр комнаты. Чего в них только не было, начиная с постельного белья и кончая душеспасительной литературой на тиртанском языке. Я читала какие-то приторно-сладкие напутствия для покорителей космического пространства, когда шум воды, наконец, смолк. Лонго появился на пороге со страшно недовольным лицом. Он был в форменных брюках со стрелкой, но выше поя­са совершенно мокрый. Вода стекала с волос на плечи.

— Куда делось полотенце? — осведомился он.

— Ты не заметил, что оно у меня на плечах? Я же не могу ходить без полотенца, если моя грива ещё недостаточно просохла.

— А я не могу идти в участок в таком виде, словно зубами ловил форель.

— Брюки ты всё-таки натянул, — заметила я. — Опасаешься за мою добродетель?

— За свой профессиональный долг, — огрызнулся он и повернулся ко мне спиной.

Я пожала плечами и достала из шкафа ещё одно полотенце. Я пре­красно знала, почему он злится, так как на дверце висело большое зеркало, и я видела своё отражение. Ему нужно было ехать в участок, но он этого не хотел. Я тоже. Я смотрела на его широкую спину, от плеча до плеча перечёркнутую глубоким шрамом, ниже которого кожа бы­ла неровной. Я уже знала, что когда-то в юности он угодил лапы им­ператорской контрразведки и с него сдирали кожу. Мне жутко было по­думать об этом, но сейчас при виде этой огромной отметины я почувствовала, как моё сердце сжимается от нежности и невыразимой тоски. «Никуда ты не поедешь», — решила я, подходя к нему.

Я накинула полотенце на его плечи, а потом обняла его за талию и губами прижалась к спине между лопаток. Моё лицо сразу стало мок­рым от воды и горячим. Он вздрогнул, тело его напряглось и тут же расслабилось. Его ладони легли на мои запястья.

— В конце концов, я мог задержаться в Нью-Сьерра-Мадре до утра, — вслух подумал он.

— Ну, конечно, — прошептала я. — Мало ли что могло тебя задер­жать. Там теперь из-за этой перестрелки чёрт ногу сломит.

Он быстро обернулся и подхватил меня на руки.

— Так и будем считать.

— Пусть так считают в участке, — мягко поправила я.

Он сделал несколько шагов и осторожно опустил меня на помост.

— Не жёстко?

— В самый раз…

Я не заметила, где и что он нажал, но свет в комнате начал постепенно меркнуть. Да мне уже и не было до этого никакого дела. Погружаясь в сладкую истому, я подумала, что правильно сделала, когда решила поехать на эту чудесную планету.

И тут взвыл зуммер. Лонго издал звериное рычание, и свет снова вспыхнул. Он сидел рядом со мной и с ненавистью смотрел на зависший между полом и потолком, неизвестно откуда появившийся прозрачный шар видеотектора.

— Либо ты его отключишь, либо будешь говорить, — томно мурлык­нула я. На сей раз Лонго не поддался. Он только щелкнул тумблером, выключая изображение.

— Лейтенант Руфах, — как можно спокойнее произнёс он.

— Привет, Лонго! — раздался в комнате молодой весёлый голос. — Это Клайд.

— Я сразу так подумал, — кивнул Торнадо.

— Ты себе представить не можешь, как я рад, что ты вернулся. Как здоровье?

— А что?

— Ничего. Просто мы ждали тебя ещё три дня назад. Что-нибудь случилось?

— Решил немного отдохнуть после госпиталя.

— А, понятно. А почему изображения нет?

— Аппарат барахлит. Завтра вызову техника, — соврал Лонго, ещё больше мрачнея. — Как дела в участке?

— Да как тебе сказать… Ну, приедешь, сам увидишь. Ждём.

— Я сегодня не приеду.

— Что? — в голосе Клайда послышалось такое изумление, что я с трудом удержалась от смеха. Зато Лонго озверел вконец.

— Я сказал тебе, что сегодня не приеду! В участке буду завтра утром! — взревел он. — Что не понятно?

— Всё понятно, мой лейтенант, — спокойно, с достоинством отозвался Клайд. Мне понравилось, как он быстро взял себя в руки. Совершенно невозмутимо он продолжил: — Я могу доложить о срочных делах или это будет лишним?

— Конкистадор… — пробормотал Лонго. — Докладывай, только быстро.

— Один вопрос, — осторожно и вкрадчиво заговорил Клайд. — Ты один?

— Ответ тоже один и другого не будет: не задавай вопросов, ко­торые не относятся к делу.

— В участке всё нормально, — без тени обиды продолжил Клайд.- За исключением двух неприятных дел. Первое: похитили сына банкира Руста.

— Это как-то связано с делом об исчезновении девушек? — дело­вито осведомился Лонго.

— Как ты угадал? Конечно, девушки шли на продажу, а этого придурошного хулигана умыкнули ради выкупа, но почерк один и тот же. Кстати, по девушкам у нас ничего нового.

— Второе?

— Тот маньяк с Киота-стрит…

— Прасан?

— Да, он самый. На суде он отказался от трёх убийств.

— Мерзавец.

— Я с тобой согласен и суд, возможно, тоже, но дело вернули на доследование.

— Так. Пусть этим займется Хорн.

— Может, лучше я?

— Нет. Ты найдешь похищенного мальчишку. Из-под земли мне его достань!

— Мой лейтенант уверен, что этот маленький негодяй под землей?

— Заткнись! — Лонго покосился на меня. — Постарайся, Клайд. Нужно найти ребёнка.

— Они его вернут, — уверенно заявил Клайд. — Только лучше бы не возвращали. Ей-богу, без него в районе спокойнее, и его шайка присмирела.

— Шайкой я потом займусь сам, а мальчика найди. Возьми Ласи и обшарьте всё.

— Ясно.

— В общем, работай, Клайд. До завтра.

— Спокойной ночи, мой лейтенант. Если ты, конечно, собираешься сегодня спать.

Видеотектор чинно проплыл к стене и исчез в ней. Лонго обернул­ся ко мне. Я увидела, что он смеётся.

— Отличный у меня заместитель. Его не проведёшь!

И свет в комнате снова начал меркнуть.

IV

Утром меня разбудил яркий свет. Открыв глаза, я увидела, что прямо за окном ослепительно сияет солнце. Небо вокруг него казалось молочно-белым и лишь на некотором расстоянии становилось бледно-го­лубым. Я посмотрела на Лонго. Он спал сном праведника, и яркие лучи его совершенно не беспокоили, хотя светили прямо в лицо. Голубова­тые блики лежали на густых чёрных волосах и острыми искрами мерца­ли на концах синих ресниц. Я некоторое время с умилением любовалась совершенно неправдоподобной картиной под условным названием «Умиро­творенный Торнадо», потом осторожно поцеловала его в губы и встала.

Было ещё совсем рано, но небесный прожектор делал для меня мысль о дальнейшем сне нелепой. Я быстро приняла душ и отправилась на кух­ню, готовить завтрак. Лонго не сказал мне, когда его разбудить и во­обще нужно ли его будить. Мне хотелось, чтоб он спал как можно доль­ше, так как, судя по всему, ему не часто удавалось выспаться по-хорошему. Но когда я заглянула между делом в комнату, то оказалось, что постель уже пуста, а из душевой доносится шум воды. Ещё на Изумруд­ной я заметила, что Лонго испытывает некоторую слабость к водным процедурам. Для ормийца, которые при массе неоспоримых достоинств, тем не менее, не отличаются особой чистоплотностью, это было необычно и нравилось мне.

К тому времени, как я закончила приготовление завтрака и с под­носом вошла в комнату, он уже стоял перед зеркалом в новенькой форме с поскрипывающей при каждом движении портупеей.

— Доброе утро, — улыбнулся он.

— Доброе утро, дорогой, — кивнула я, ставя на стол поднос. — Только не говори мне, что не пьёшь по утрам кофе.

— Пью, — рассмеялся он, закрывая дверцу шкафа и садясь в одно из кресел. — Особенно если мне его подают в постель.

— Что-что? — изумилась я.

— Нечего удивляться, — пожал плечами он. — У нас в участке кофе лучше всех заваривает детектив Ласи, он же и приносит мне его. А наша постель — это, в лучшем случае, койка в свободной камере или диван в помещении детективов.

— Или собственный стол.

— Или стол, — согласился он.

— Ты совсем не похож на ормийца, — заявила я. — Кофе в постель, душ три раза в день и неравнодушное отношение к собственному отра­жению в зеркале — это больше похоже на землянина.

— Ты не видела моего конкистадора, — усмехнулся Лонго. — Если у тебя заместитель с замашками аристократа, то приходится соответствовать. Меня всё это сначала страшно бесило, но потом привык. Клайд говорит, что у полицейского, как у президента, должен быть имидж. Я о таком никогда не слышал. Мои заместители были вполне обычными ребята­ми, двое из пяти — земляне, и я с ними вполне нормально работал, а потом мне прислали из Нью-Сьерра-Мадре этого барона с голубой кровью. Я смотрел на него, сдерживал злость и утешал себя только тем, что скоро наша грязь заставит этого умника снять белые перчатки.

— И что?

— Теперь я сам начинаю побаиваться уронить свой собственный имидж в глазах последнего карманника. Хотя до белых перчаток пока не дошёл. Кстати, быть может, именно поэтому он пока имеет возможность их носить.

— Значит, ты теперь вполне цивилизованный человек, — удовлетворённо кивнула я.

Лонго с удивлением посмотрел на меня. Я вдруг испугалась, что его может обидеть моё замечание, но он только пожал плечами.

— Если б не война с Алкором, мы бы до сих пор пасли баранов и стреляли из лука. Но очень плохо, когда цивилизация приходит в виде новейшего оружия. Я, когда приехал сюда восемь лет назад, знал уже десятка полтора различных языков, разбирался в технике не хуже любого специалиста и умел пользоваться всеми видами ручного оружия. Но купаться предпочитал в одежде.

— То есть как?

— На Орме так принято. Те гении, что разрабатывают сейчас лучшие в Объединении двигатели, именно так и поступают. И они лучше влезут в самую грязную лужу, чем в бассейн.

— А ты всё-таки предпочитаешь бассейн?

— Не потому, что мне это нравится, — пожал плечами Лонго. — Хотя я уже привык. Видишь ли, здесь, в Колонии, полицейский — царь и бог. Здесь всё в его руках, всё зависит от него, и всё на его ответственности. Начальник участка обладает властью, ограниченной только законом. Ни префект, ни комендант планеты, ни даже комендант Колонии не может вмешаться в его деятельность, а он, если он умный полицейский, не должен вмешиваться в нормальную жизнь участка. Но он должен быть в курсе всех дел, а дела вершатся не в притонах, где ормийский повстанец с «Поларисом» на плече будет своим парнем, а наверху, в небоскрёбах, офисах, банках, в казино, престижных клубах и ресторанах. Как меня ни мутит от всего этого, я должен прини­мать участие в этом спектакле, который зовётся здесь светской жиз­нью, я должен посещать приёмы, рауты и званые вечера. При этом я должен быть дипломатом, улыбаться, жать руки и вести умные беседы с теми, кого в прежние времена развесил бы на пальмах. Я должен там быть своим парнем, понимаешь? А у них не может быть своим тот, кто в жару ходит на общественный пляж на озере, вместо их соляриев и бассейнов.

— Значит, пляж для тебя под запретом?

— Увы, — вздохнул Лонго. — Я это понял года три назад, и с тех пор работать стало куда легче. Зато жить труднее. А сегодня будет жарко. Ну, ладно, мне пора. Спасибо за кофе.

Он поднялся, подошёл к компьютеру, нагнувшись, открыл небольшой ящик в столе и что-то достал оттуда. Вернувшись, он чуть сдвинул посуду и положил рядом удостоверение, магнитный жетон и какую-то изящную безделушку величиной с ладонь.

— Я не могу настаивать, чтоб ты оставалась дома, — проговорил он. — Хотя так было бы лучше, но ты ведь всё равно не послушаешься, верно? Жетон — это запасной ключ от всех дверей в доме, начиная с входной на нижнем этаже и кончая дверью пентхауза. Вставлять его в паз нужно только здесь, остальные двери откроются сами при твоём приближении. Этот же ключ подходит к моему старому автомобилю. Он в подземном гараже, пятый бокс. Чёрный «Сокол огня» тридцать второй модели. Удостоверение равнозначно правам. Я сейчас заполню его на твоё имя. И ещё… — он замолчал, взял со стола безделушку и повертел её в руках. — На улицах бывает опасно даже днём. Я не могу дать тебе лучевое оружие, но для самообороны сгодиться и это. В обойме двенадцать парализующих патронов. Запасные обоймы в столе под компьютером.

Он протянул мне этот предмет. Теперь я поняла, что это пистолет довольно необычной конструкции, очень простой в обра­щении. Вещица была идеально приспособлена для слабой женской руки и богато украшена. На инкрустированной рукоятке стоял герб — голу­бая лань с четырьмя рогами.

— Откуда такая прелесть?

— Это подарок на память. Когда-то он принадлежал одной из любимых наложниц императора.

— А как он попал к тебе?

— Император сбежал, бросив свой гарем. При штурме дворца многие женщины погибли, а этой повезло, что первым на неё наткнулся я, а не другие.

— И она пала в твои объятия? — улыбнулась я.

Лонго неожиданно разозлился.

— Никогда не задавай мне подобных вопросов! — прорычал он.

— Хорошо, — покорно согласилась я.

Он смягчился и объяснил:

— Когда ормиец любит женщину, он не в состоянии вспоминать о других. Не скучай. Я постараюсь вернуться не слишком поздно.

Я посмотрела на пистолет. Лонго был уже в дверях, когда я ре­шилась задать интересующий меня вопрос:

— Не сердись, но… Где она сейчас?

Он замер, держась за ручку двери, а потом ответил:

— Она жена Торсума.

Дверь с грохотом захлопнулась.

V

Я не слишком доверяла изящному парализатору прекрасной наложницы и потому перед тем, как выйти из дома, надела свою потайную кобуру и вложила в неё мой верный, видавший виды пластиковый «Оленебой» с полным боезарядом.

В гараже я действительно обнаружила в пятом боксе отличный чёрный автомобиль ормийского производства. Он был не слишком красив, скорее, даже совсем не красив, потому что сильно напоминал сухопутного детёныша бронированной субмарины, который к тому же получился чересчур угловатым. Салон не отличался особым удобством, а о дизайне в моём понимании и говорить было трудно, но этот уродец обладал отменными качествами в отношении скорости и маневренности, поэтому я решила не придираться к внешнему виду и воспользоваться его шестью колёсами.

Мегаполис был большим, грязным и удручающе однообразным горо­дом. Его проспекты, разукрашенные яркими витринами и ослепительной рекламой, сильно смахивали на главные магистрали земных городов, какими их показывают в исторических фильмах о временах трёхсотлетней давности, а шумные и замусоренные улочки были точной копией тех трущоб, что можно найти в двух шагах от любого торгового космодрома на слаборазвитых планетах. Всюду было полно подозрительных субъектов самого нищего вида и сверкающих сталью патрульных андроидов. Я полдня ко­лесила по городу, руководствуясь указаниями бортового компьютера, и за это время стала свидетельницей семи драк, двух перестрелок, че­тырёх разбойных нападений, одного ограбления банка, правда неудач­ного, и одного лихого задержания, когда здоровенный минотавр в полицейской форме в два счёта оседлал не менее здоровенного гориллообразного малгийца с пулемётом в косматых лапах. Сперва это всё меня забавляло, поскольку за пуленепробиваемыми стёклами я ничем не рис­ковала, и это напоминало мне аттракцион в духе старинных кинобо­евиков. Затем мне это надоело, поскольку до меня дошло, что это здесь всего лишь обычная будничная жизнь, где каждый выживает, как может. В конце концов, бесконечная череда сцен насилия мне опро­тивела, и я решила ездить только по проспектам, где ничего не случа­лось, кроме ограблений банков и взрывов бомб.

К вечеру мне уже начало казаться, что я не увижу в Мегаполисе ничего, что могло бы меня хоть сколько-нибудь порадовать. Именно тогда я и увидела эту витрину. По ней расхаживала манекенщица-ро­бот с внешностью оранжевой пенелопской ягуарки. На ней было совер­шенно необыкновенное платье. Я даже остановила возле витрины авто­мобиль, чтоб разглядеть модель получше.

Плотный чёрный материал обтягивал тело манекенщицы от груди до бёдер, подчеркивая её тонкую талию и высокий бюст. От бёдер вниз расходились невесомые складки юбки, опускавшейся почти до пола. Чем ниже, тем легче и прозрачнее становился материал, так что стройные ноги просвечивали сквозь него, а в самом низу были окружены едва заметным прозрачным газом. Бархатные плечи были открыты, лишь верхняя часть рук чуть прикрыта пыш­ными волнами из чёрного кружева, струящегося по верху корсажа. Это изысканное платье к тому же мерцало, словно было сшито из отрезов ночного неба, взятых где-то в периферийной части галактики.

Я несколько минут сидела за рулем, соображая, как это можно было доду­маться соединить глухую строгость основного силуэта с полупрозрач­ной юбкой и открытыми плечами, а потом решила, что вместо того, чтоб заниматься абстрактными размышлениями, лучше посмотреть, как этот туалет будет смотреться на моей фигуре.

Тщательно заперев дверцу «Сокола», я направилась в магазин и вышла оттуда только через два часа, облегчив свой запас наличных денег вдвое, но загрузив задние сидения автомобиля почти полностью. Я ещё не забыла утренний разговор и, в отличие от Лонго, не испытывала отвращения к светской жизни, что было либо приметой моего не слиш­ком юного возраста, либо следствием того, что я уже поумнела и пе­рестала шарахаться от роскоши из-за того, что она развращает.

На улицах начало темнеть. Я уже знала, что это совсем не свидетельствует о скором наступлении ночи, но всё же день подходил к концу. Ехать домой и сидеть там в смиренном ожидании мне не хоте­лось, и я решила посмотреть, где работает Лонго. Сверившись с навигатором, я направила машину в сторону восточного округа Мегаполиса.

VI

Участок находился на небольшой площади вдали от шикар­ных проспектов. Это оказалось приземистое здание в два этажа с пристройками, которые, скорее всего, были гаражами и мастерскими для андроидов. Над входом висел бронзовый символ колониальной полиции — короткий широкий меч, покрытый сверху щитом — что-то очень похо­жее на древнюю эмблему земных правоохранительных органов. На щите сияли различные знаки, обозначавшие на разных языках одно и то же — число двадцать шесть.

Припарковав машину возле участка, я подошла к двери и взялась за ручку. Уже в этот момент я услышала нестройный гул, доносивший­ся изнутри.

Войдя, я попала в просторный почти круглый зал, в центре которого располагался огромный пульт, за которым восседал широ­коплечий минотавр с маленькой сухой головой и отполированными рога­ми. Рядом с пультом стояло несколько столов, за ними расположились полицейские, которые усердно что-то писали или лихо барабанили по клавиатурам встроенных в столы компьютеров.

Правая от меня стена была прорезана несколькими дверными про­емами, забранными решетками и окантованными красными металлически­ми полосами, что свидетельствовало о том, что на одно железо здесь не по­лагаются, подкрепляя его прочность мощными силовыми полями. Слева высокая арка вела к лестнице на второй этаж, а в глубине зала вид­нелась дверь с надписью на космолингве: «Начальник участка».

— Чем мы можем вам помочь, мадам? — вежливо осведомился минотавр, прив­став из-за пульта.

— Мне бы хотелось поговорить с лейтенантом, — ответила я.

— Очень жаль, мадам, но лейтенант сейчас занят. Он ведёт до­прос подозреваемого. Быть может, вас удовлетворила бы беседа с его заместителем?

— Нет, — улыбнулась я. — Я лучше подожду.

Он указал мне на кресло в стороне и занялся своими делами. Не успела я сесть, как дверь участка распахнулась, и в помещение ворвался высокий худощавый человек в развевающейся алкорской тоге. На чеканном широком поясе у него висел великолепный короткий меч со спиленным гербом. Его тонкая нервная рука сжимала эфес, золотистые шёлковые волосы несколько растрепались, а на красивом высокомерном лице застыло грозное выражение, что свидетельствовало о том, что вновь вошедший сильно разгневан.

— Детектив Хорн! — вскричал он зычным голосом, подходя к пульту и перегибаясь через него. — Где сын банкира Руста?

— У лейтенанта, — спокойно ответил минотавр, рукой отодвигая алкорца подальше от себя. — Не нависайте надо мной, Алмаз. Я люблю чистое небо над головой.

— У лейтенанта? — алкорец сверкнул глазами. — Этот дикарь до­прашивает несовершеннолетнего без адвоката? Я подам на него жалобу префекту!

— Это ваше право, Алмаз, — кивнул Хорн. — Вам напомнить номер жетона лейтенанта?

— Я его в предсмертном бреду буду повторять! — рявкнул тот. — Сообщите вашему хозяину, что здесь адвокат господина Руста.

Хорн вздохнул и нажал на пульте какую-то кнопку.

— Торнадо, здесь Алмаз. Он рвёт и мечет.

Я усмехнулась. Алкорец резко развернулся в мою сторону, и его гнев тут же испарился. Склонившись в поклоне, он произнёс:

— Прошу простить, прекрасная дама, что я был так несдержан в вашем присутствии.

— Ничего страшного, рыцарь, — великодушно произнесла я.

Дверь в конце зала распахнулась, и появился Лонго. Верхние пуговицы его рубашки были расстегнуты, рукава закатаны. Увидев меня, он на­хмурился, а потом перевёл взгляд на алкорца.

— Что шумим, барон?

— Слушай, ормиец! — выпрямился тот. — Тебе известно, что ты нарушил закон, допрашивая несовершеннолетнего без его адвоката?

— Допрашивая? — Лонго удивился.- Кто сказал, что я его допрашивал?

— Я сказал, — пояснил минотавр.

— Ты ошибся, Хорн. Мы просто беседовали с малышом. Очень смышлёный парень. Думаю, что в твоих услугах, Алмаз, он не нуждается. Отлается от кого угодно, не только от меня.

— Ты его арестовал?

— Я его задержал и буду держать все двое суток, на которые имею право. И я его ещё допрошу, пусть даже в твоём присутствии, и он мне выложит всё, что мне нужно для предъявления обвинения. Как только смогу его предъявить, я выдам вам парня под залог.

— У тебя будут неприятности, ормиец! — пригрозил Алмаз.

— У меня, итак, одни неприятности, но от этого дела у меня неприятностей уже не будет. Я не зря сегодня шерстил его шестёрок из уличной банды. Они моментом раскололись и сами отвели меня туда, где этот чертёнок развлекался в обществе двух малолетних анубок в ожидании, когда его перепуганный папаша выложит выкуп, который он, естественно, собирался пустить в оборот. У этого семейства большие способности к бизнесу.

— Это всё ложь и фальсификация!

— Нет, Алмаз. Я уже учёный, тобой, кстати, учёный. У меня всё запротоколировано и заснято. Факт совращения малолетних анубок, кстати, тоже.

— Да они сами кого угодно… — начал сдавать позиции алкорец.

— Прибереги красноречие для суда, — оборвал его Лонго. — Ты хороший адвокат, и я уверен, что этот пункт в приговор не войдёт, но я аккуратный полицейский и в обвинительное заключение впишу всё.

— Вымогательство тоже не пройдёт, — уже совершенно спокойно заметил Алмаз. — Отец не будет писать заявление на собственное чадо.

— Естественно. Но основным его преступлением является не это. Он виноват в похищении девушек и их продаже. Работорговля — это не шутки, Алмаз, ты же знаешь.

— Это нужно ещё доказать, Торнадо.

— Это дело техники, барон, — вздохнул Лонго. — Клайд потратил на него полдня. Сейчас он отоспится после беготни по притонам и закончит с этим. Через двое суток присутствие здесь вашего драго­ценного чада будет уже ни к чему.

— Я хочу поговорить с ним.

— Ради звёзд! Иди сюда, деточка.

Из кабинета появился невысокий тоненький чертёнок. Это был самый настоящий чертёнок с рожками, копытцами и даже, возможно, с хвостом, но хвоста под костюмом из серебристо-чёрной парчи было не видно. Он осмотрелся по сторонам и устремил лазоревый взгляд на Алмаза.

— Привет, приятель.

— Добрый вечер, чудовище, — вздохнул алкорец. — Ты не спраши­ваешь, как чувствует себя твой отец?

— Полагаю, что пока он жив.

— Пока?

— Я ещё не готов к приёму наследства, старик.

Алкорец тяжко вздохнул. Чертёнок обернулся к Торнадо.

— Вы хороший коп, лейтенант, и я не держу на вас зла. Нам ещё придётся много общаться, когда я займу папашино место. Но если б у меня хватило ума изменить почерк похищения, вы б меня ни за что не замели.

— Как знать, — пожал плечами Лонго. — Брикон, отведи этого ма­лолетнего преступника в камеру.

Один из детективов тут же поднялся и пошёл открывать зарешёченную дверь. Алкорец проводил его взглядом, а потом грустно посмотрел на Лонго.

— А ты научился работать, ормиец.

— Пора бы уж заметить, — кивнул тот. — Но чем ты занимаешься, барон?

— Чем могу, тем и занимаюсь, — пробормотал Алмаз и, ссутулив­шись, прошёл вслед за чертёнком. Брикон тоже вошёл в камеру и закрыл за собой дверь.

Лонго, наконец-то, переключил внимание на меня. Он улыбнулся и подошёл.

— Соскучилась? — спросил он.

— Конечно.

— Как Мегополис?

— Скверно.

— А мой участок?

— Великолепно.

На лестнице послышались лёгкие шаги, и в зал влетел высокий молодой человек. Это был красивый стройный землянин со светлым открытым лицом, золотисто-русыми волнистыми волосами и голубыми глазами.

— Мой конкистадор, — сообщил Лонго. — Сержант Урманис.

— Клайд, — представился тот.

— А это Лора.

— Очень рад.

Клайд пристально посмотрел на меня. Что-то в его взгляде было такое, что я забеспокоилась. Я не знала его, но он мог когда-то видеть мое лицо в журнале или на экране телевизора. Однако он тут же беззаботно улыбнулся, и я успокоилась.

— Нужно иметь определённую смелость, чтоб приехать в наш ми­лый городок, да ещё с таким диким ормийским львом, как Торнадо, — произнёс он.

— Если Лонго и лев, то очень цивилизованный, — возразила я. — Или вы другого мнения? По-моему, работать с ним одно удовольствие.

— Я с вами согласен. Без него мне здесь было бы не вы­жить. Такого спеца трудно найти, не говоря уж о том, что он отно­сится к подчинённым едва ли не с отеческой заботой.

— Особенно к тебе, — рассмеялся Лонго. — Если б я не держал тебя за ошейник, тебя давно загрызли бы, а мне жаль было бы поте­рять такой замечательный экземпляр идеального полицейского.

— Эй, парни, не сердитесь, но я вынужден прервать ваш обмен изощрёнными комплементами, — промычал из-за пульта Хорн. — Торнадо, звонят из приёмной Сурмана. Приглашают тебя на экстренное закрытое заседание членов Почетного Легиона Полиции.

— О, дьявол! — воскликнул Лонго. — Когда?

— Сегодня, через час.

— Не пойду! Скажи, что я ещё не вернулся.

— Ты же сам подписал сегодня ориентировку, переданную во все участки города, — напомнил Клайд.

— Дёрнул чёрт… Ну, скажи что-нибудь, Хорн! Скажи, что мне свернули челюсть в баре!

— Очень остроумно, — кивнул минотавр. — Особенно если учесть, что заседание будет проводить Торсум.

— Только его не хватало! Парни! Даю месячный отпуск любому, кто подскажет, в каком баре сейчас назревает хорошая драка.

— Не дразни ребят, — улыбнулся Клайд. — Успокойся и сходи. Может, им что-нибудь нужно. Мы здесь управимся и без тебя. Самое важ­ное ты сегодня итак в одиночку провернул.

— Ты когда последний раз дома был? — поинтересовался Лонго.

— Не важно. Меня там никто не ждёт.

— Ну, так и быть, — он посмотрел на меня. — Обычно это не долго, час от силы.

— Прекрасно, — кивнула я. — Ты пойдёшь на своё заседание, а я обследую близлежащие магазины.

VII

Магазины заняли у меня как раз что-то около часа. После этого я подъехала к зданию префектуры, надеясь, что Лонго уже ждёт меня, но его не было. Мне уже надоело сидеть за рулём, и я решила подождать его внутри. Там было тихо, и в большом холле я не увидела ни одного человека. Лишь у дверей, ведущих вглубь здания, стоял охранник. Я подошла к нему и спросила, закончилось ли заседание. Он отрицательно покачал головой и подозрительно посмотрел на меня. Я показала ему удостоверение, которое утром дал мне Лонго. Охранник тут же успокоился и даже отодвинулся чуть в сторону, позволяя мне пройти. У меня не было намерения идти дальше холла, но тут я неожиданно для себя кивнула и прошла.

Миновав широкую галерею, я упёрлась в высокую дверь, над которой пульсировала надпись «Идёт заседание». Дверь была закрыта, а сбоку поблёскивал щиток с пластинкой идентификатора и небольшим табло. Точно такой же щиток я в своё время видела в здании Звёздной Инспекции на Земле. Чтоб дверь открылась, нужно было приложить ладошку к пластинке, и на табло высвечивался номер удостоверения Члена Почётного Легиона Полиции, номер приказа о награждении соответствую­щим орденом и точная дата его вручения. Наверно, эти сведения оставались где-то в глубине памяти пропускной системы, но вряд ли их проверяют после каждого заседания. Решив всё же рискнуть своим инкогнито, я приложила руку к пластинке, и на табло появились данные, каса­ющиеся меня. Цифры на табло три раза мигнули, и дверь беззвучно отъе­хала в сторону.

Я вошла. К моему удивлению Почётный Легион в Мегаполисе имел достаточно внушительное представительство. В небольшом зале набилось не меньше четырёхсот человек. Все места были заняты. При этом найти здесь одного человека было совершенно невозможно. Я встала у стены, но меня уже заметил невысокий седоусый капитан и уступил своё место.

На трибуне стоял Торсум. Он только что кончил излагать какие-то сведения, которые присутствующие выслушали с предельным вниманием. Он уже переходил к заключению.

— Таким образом, — вещал он, — теперь мы можем совершенно кон­кретно заявить, что Рутхард Альбелин, известный в Объединении под кличкой АН-У, лишь инсценировал свою смерть. Он жив и продолжает заниматься своими тёмными делами. Попытка захвата пяти баз на Тар­таре — прямое тому доказательство. Наша задача сейчас раскрыть существующий заговор и арестовать его организатора. Волей случая имен­но Клондайк и именно Мегополис оказались в центре событий. В Мега­полисе Альбелин скрывался в течение года после своей мнимой гибели, в Мегаполисе живёт его приёмный отец, к которому он испытывает са­мые нежные чувства, на озере возле Мегаполиса базировался угнанный мятежниками крейсер. Не исключено, что и сейчас Альбелин находится в Мегаполисе.

По залу прокатился невнятный ропот.

— Даже если его здесь нет! — возвысил голос Торсум. — Здесь, не­сомненно, есть его сообщники. Именно поэтому мы решили прибегнуть к вашей помощи, к помощи тех, кто составляет гвардию, авангард коло­ниальной полиции. Мы посвятили вас во все детали этой строго засе­креченной операции и надеемся, что совместными усилиями мы сможем устранить источник зла на вверенном нам участке фронта борьбы за человечность!

Аплодисментов не последовало. Все сидели молча, глядя на три­буну. Потом раздался низкий хрипловатый голос, который заставил встрепенуться не только меня.

— Комиссар в ходе своего увлекательного рассказа несколько раз упомянул моё имя, — заговорил, поднявшись с места Лонго Руфах. — Да, действительно, я первый сообщил инспекции о том, что Альбелин жив. И мне пришлось затем встречаться с ним. Общение наше было для меня малоприятным, но всё же достаточно информативным. Я, как мне кажется, понял, что он за человек, и потому могу делать некоторые выводы по данному делу. И я повторяю сейчас вам всем то, что я говорил комиссару на базе возле Тартара: Альбелин не имеет к этому никако­го отношения. Было бы сейчас очень простым и заманчивым переложить на его плечи ответственность за этот неприятный инцидент и его фантастически изощренными методами оправдать собственное бессилие. Столько лет этого парня никто не мог поймать, так где же нам рас­крутить его здесь и теперь! И я утверждаю, что руководство колони­ей уже сейчас в душе смирилось стем, что раскопать ничего не удастся. Этому есть ещё одна причина, о которой мне говорить неприят­но, тем более что у меня пока нет никаких доказательств. Дело в том, что я абсолютно уверен, что в деле замешаны сотрудники колониальной полиции, среди них могут оказаться и весьма высокопоставленные лица.

В зале зашумели. Торсум вскочил с места, но Торнадо махнул рукой и всё смолкло.

— Я не называю имён, не потому что боюсь или набиваю себе цену, а потому что они мне пока неизвестны. Но их нужно выявить, пока не поздно. Как объяснить утечку сверхсекретной информации о координа­тах баз и паролях крейсера? Можно, конечно, списать всё это на сказочно разветвленную и фантастически оснащённую агентуру императора пиратов, но не проще ли предположить, что это дело рук того, кто вполне официально имеет к ней доступ? Я знаю Альбелина в лицо, я был на базе. Его там не было. Кто сообщал мятежникам время выле­та наших истребителей? Кто вообще подал эту идиотскую идею с фото­графированием?

— На первый вопрос я уже ответил! — вставил, наконец, красный как рак Торсум. — Один из механиков был убит сразу по возвращении с базы. В его багаже обнаружен портативный передатчик. Скорее всего, Альбелин убрал ненужного свидетеля.

— На Изумрудной? На штабной планете беглый преступник запросто убивает свидетеля? Это так охраняется мозг и сердце колонии?

Торсум с шумом плюхнулся на стул.

— Как был убит свидетель? — спросил Торнадо.

— Выстрелом из бластера.

— Я голову могу дать на отсечение, что он не пользуется лазер­ным оружием. Он вообще не убивает.

— Убить мог и не он, — ядовито заметил комиссар. — На Изумрудной было некое лицо, которое, кстати, было и на базе, о котором можно предполагать, что оно ранее имело тесные контакты с Альбелином, и которое ты, Торнадо, притащил…

— Ваши предположения, комиссар, были опровергнуты Инспекцией! — взорвался Лонго. — Вы при мне читали ответ секретного отдела. Контакты данными не подтверждаются. Короче, я не собираюсь диктовать вам, в каком направлении следует вести расследование, но прошу учесть моё мнение. Я считаю, что версия об участии в заговоре Альбелина является ложной и надуманной, она уводит нас от подлинных виновников того, что случилось на Тартаре. Вы обратились к нам за помощью? Мы постараемся сделать всё, что в наших силах. Лично я возьму на себя проверку выдвинутой мною версии и прошу при этом вашего содей­ствия.

— Если вы будете действовать в рамках закона, — буркнул мрач­ный Торсум.

— Естественно, — Лонго сел на место.

Торсум встал.

— Лейтенант Руфах высказал нам своё суждение, которое весьма спорно, но всё же заслуживает внимания. Однако мне не хотелось бы, чтоб вы оказались в плену какой-либо определённой версии, и потому ещё раз обращаю ваше внимание на имеющиеся неопровержимые сведения о том, что Альбелин сейчас жив и находится в колонии. Странно было бы предположить, что такое крупное событие произошло бы без всякого его участия.

«Странно, — согласилась я мысленно, — но только в том случае, если он действительно в колонии. А его здесь нет». Я встала и осто­рожно, стараясь не привлекать внимания, открыла дверь и вышла. Не успела я дойти до поста у дверей, как позади послышался шум шагов и голоса. Заседание, наконец-то, закончилось. Выбежав в холл, я остановилась в сторонке. Лонго вышел, разговаривая с высоким землянином. Он был мрачен и увлечён разговором. Я окликнула его. Он обернулся.

— Давно ждёшь? — спросил он, подходя. Его собеседник с интере­сом посмотрел на меня. Это был красивый, худощавый шатен с карими глазами. Присмотревшись, я сразу его узнала. Лет пятнадцать назад он был чемпионом Земли по автогонкам и победителем всех крупных авторалли. После пяти лет абсолютного успеха он вдруг исчез, изрядно опечалив своих поклонников. Его звали…

— Джулиано Нордони, — представил его Лонго. — Один из самых верных и надёжных друзей.

— Даже подаривший тебе отличный автомобиль, — улыбнулась я.

Нордони тоже улыбнулся.

— Хорошим друзьям нельзя делать плохие подарки. Я вас где-то видел. Это возможно?

— Мир тесен, хотя, если честно, я не могу вас вспомнить.

— Значит, я ошибся. Должен проститься с вами. Не забудь, Лонго, завтра в «Паласе», верхний зал. Всего хорошего, мисс.

Он ушёл. Лонго мрачно смотрел по сторонам. Я молчала.

— Ты ничего не хочешь у меня спросить? — наконец заговорил он.

— Я спрошу, когда буду уверена, что ты хочешь ответить.

— Да, — вздохнул он. — Пока я не в настроении.

Выйдя из префектуры, мы сели каждый за руль своей машины. Я чувствовала, что ему нужно о многом подумать и не хотела мешать. Когда в нижнем гараже нашего дома он вышел из машины, чтоб поста­вить «Сокола» в бокс, я заметила, что он успокоился и его настрое­ние улучшилось.

Когда лифт поднимал нас вместе с «Фольксвагеном» на крышу, я, наконец, спросила:

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Только две вещи, — серьёзно ответил он. — Первая: Нордони при­гласил нас с тобой завтра на одиннадцатую годовщину своей свадьбы. Вторая: я тебя очень люблю и сейчас думаю, не будет ли слишком наг­лым с моей стороны повесить все ночные дежурства на Клайда.

VIII

Когда я проснулась на следующее утро, Лонго уже встал. В фор­менных брюках и с полотенцем на плечах он сидел за компьютером и сосредоточенно смотрел на экран.

— Боже, какая рань… — пробормотала я, посмотрев на часы. — И что тебе не спится?

— Много дел, — слабо улыбнулся он, выключил компьютер, встал и подошёл ко мне. — Надеюсь, я тебя не разбудил? — спросил он, присаживаясь рядом.

— Нет, я сама проснулась, — я села и прижалась щекой к его плечу. — Что-то подсказывает мне, что у нас начинается довольно бурный период.

— В любви? — уточнил он.

— Боюсь, что нет, — вздохнула я. — Ты что-то хочешь у меня спросить?

— Не думаю.

— Лучше спроси. Одной загадкой будет меньше.

— О чём ты?

— О том, о чём вчера говорил на заседании Торсум.

Лонго помрачнел и тревожно взглянул на меня.

— Откуда ты знаешь?

— Я там была. У меня тоже есть орден Почётного Легиона Полиции.

— Интересно, — пробормотал он.

— Да, безусловно, но я не смогу удовлетворить твой интерес. Ты всерьёз решил заняться этим делом?

— Ты против?

— Перестань, пожалуйста. Как будто слова женщины могут остановить мужчину.

— И всё же?

Я посмотрела на него и вздохнула:

— Если б ты не был так красив, мне было б легче сказать: «я — за». Взявшись за это дело, ты бросаешь вызов весьма могущественным силам, о которых ничего не знаешь. Ты их не видишь, а сам перед ними как на ладони. Но как мне это не трудно, я всё же говорю, что я не против. В кон­це концов, это дело для настоящего мужчины.

Он обнял меня и привлёк к себе.

— Я найду их, потому что это мой долг, — проговорил он. — Моя работа — ловить преступников, но это не просто преступники. Они но­сят ту же форму, что и я, они имеют ту же власть и те же обязаннос­ти, но они нарушают законы: законы Объединения, законы человечнос­ти, законы чести. Я бы смог простить им ненависть и подлость, но я не могу простить то, что они пятнают честь мундира.

— Ты полицейский, — кивнула я.

— Знаешь, все мои предки убивали алкорцев и солдат ормийского императора. Как священная реликвия в нашей семье хранился пояс мое­го прапра… не помню какого деда, который четыреста лет назад сде­лал себе лук и пошёл сражаться с завоевателями. После того, как он убивал врага, он вбивал в свой пояс небольшую медную бляшку. Этот пояс был весь покрыт медью, и каждый день он был у меня перед глаза­ми. Мой отец рассказывал мне, скольких врагов убил он, скольких его отец, скольких дядя. Он учил меня пользоваться карабином «Полюс-М» и говорил, что я должен убить в десять раз больше, чем все воины в нашей семье. И я убивал. Но я не стал убийцей. По результатам ментоскопирования меня допустили к службе в полиции. Я пришёл в мой двадцать шестой участок, держа в руках трофейный «Поларис», с кото­рым не расставался последние годы. Но когда я увидел, как мой тог­дашний заместитель бьёт подозреваемого… Это был совсем молодой парень, землянин, отличник какой-то там школы. Его с детства учили, что нельзя причинять людям боль, но он делал это регулярно…

Лонго замолчал.

— Ты выгнал его из участка? — спросила я.

— Я отдал его под суд. Потому что полицейский, причиняющий зло — хуже последнего убийцы-маньяка, он делает то, отчего должен защищать.

— Значит, уверен, что это кто-то из ваших?

— Я только что просчитал все варианты. Это единственно возмож­ное решение.

— Да, скорее всего, ты прав, — я встала и пошла на кухню.

Лонго в задумчивости сидел за компьютером. Когда я вернулась в комнату, он поднял голову и взглянул на меня.

— Ты можешь выполнить одну мою просьбу без пререканий?

— Могу, — кивнула я.

— Не выходи сегодня из дома, пока я не вернусь.

IX

Не выходить из дома… Это было легче обещать, чем сделать. Лонго ушёл, и я осталась одна в четырёх стенах. Он ушёл в участок, заниматься своими уголовниками, которые стреляли достаточно метко. Но был ещё кто-то, кто умел стрелять, и кому лейтенант Торнадо бросил открытый вызов. Он поступил так, как надлежало поступить воину и мужчине, прямо и честно. Выглядело это красиво, но я понимала, что, скорее всего, он подставил свою голову под пулю. Хорошо, если его заявление на заседании не дойдёт до сведения заговорщиков, а если они всё-таки о нём узнают?

Я слонялась по квартире и раздумывала о создавшемся положении. Меня с самого начала тревожила вся эта ситуация своей неправильностью и нелогичностью. Мне говорили, что созревший в колонии мятеж грозил безопасности всего Объединения, и это, действительно, было так. А значит, делом должна была заниматься Звёздная Инспекция, которая привела бы в колонию несколько мощных современных звездолётов и уничтожила бы крейсер с помощью самых современных технологий. Не знаю, что это было бы: суперзащищённый современный штурмовой звездолёт, лазерный луч или самонаводящаяся ракета с боеголовками огромной мощности, но всё было бы сделано быстро эффективно и максимально безопасно для персонала. И не было бы нужды держать на орбите Тартара проржавевшую до дыр таверну, нанимать лётчиков со стороны и отправлять их вниз на надёжных, но старых и не приспособленных для подобных операций «Махартах». Именно так и поступили бы земляне, но здесь заправляли ормийцы.

Наверно, это было обосновано. После алкоро-ормийской войны в колонию попали тысячи военных преступников с обеих сторон. Потом их ряды пополнили участники мятежа на Седьмой колонии. Поскольку ормийцы вышли победителями из той войны, и значительную часть местных заключённых составляла ормийская диаспора, основные организационные вопросы в колонии доверили именно Орме. Ормийцы вполне подходили на роль надсмотрщиков, они умеют быть жёсткими, но живут по законам чести. Они выносливы, упорны и умны. И они привыкли довольствоваться малым. Именно поэтому здесь так уныло и неуютно. Они считают, что преступники не заслуживают лучшего, и при этом не хотят подниматься над толпой своих подопечных, устраиваясь как-то лучше них.

Я подозревала, что Торсум убедил кого-то там за пределами колонии, что мятеж — не более чем локальный конфликт и полиция справится своими силами. Может, это была гордость, а может, он хотел скрыть собственные просчёты. Ведь это он допустил такое развитие ситуации, когда преступники поставили под угрозу безопасность в колонии. Так или иначе, приходилось признать, что подручными средствами ему удалось подавить мятеж и предотвратить опасность. Однако те, кто организовал мятеж, остались на свободе.

Лонго был прав, Рут Альбелин не имел отношения к этому мятежу. Я не могла бы поручиться за это головой, но чувствовала, что это так. Ему это было уже не интересно, и он давно выбрался за пределы колонии. А значит, заговор организовал кто-то другой. Кто-то, кто имел доступ к секретной информации колониальной полиции. И наивно было бы думать, что этим мятежом всё и закончится. Заговорщиков нужно было найти, пока они не устроили очередную провокацию или очередной мятеж. Но как на них выйти? Проще всего было допросить мятежников, но воз­можно ли это? Да и вряд ли они знают интересующее нас имя.

Впрочем, я с радостью бы оставила это дело на ответственность Торсума. Меня куда больше интересовал Лонго, но теперь я беспокоилась за него. Он, как мне казалось, совершил большую ошибку, открыто изложив свою версию и взяв на себя её проверку. Это лишь увеличило риск и в любом случае уменьшило шансы добраться до центра заговора. И вообще, всё это было так по-ормийски! Комендант колонии созывает свою гвардию и выкладывает как на духу детали секретного расследования, а Торнадо чистосердечно заявляет, что считает его версию ерундой и собирается искать заговорщиков в рядах полиции. И информация потекла по множеству каналов в разные стороны, и рано или поздно она дойдёт до тех, кого нужно бы держать в полном неведении о замыслах полиции.

Время ползло, как черепаха. День на Клондайке и без того был длиннее земного и даже рокнарского, к которому я уже успела привык­нуть, а теперь он словно застыл в самом начале. Я буквально не зна­ла, как дожить до вечера. Если б ещё можно было побродить по улицам, зайти куда-нибудь и за чашечкой кофе посмотреть на людей… Это показалось мне неплохой мыслю. Я, конечно, не собиралась немедля надевать туфли и мчаться к лифту. За свою долгую и не слишком спо­койную жизнь я убедилась в мудрости изречения: «бережёного бог бере­жёт», и потому не стала бы без нужды рисковать даже в том случае, если опасность была чисто гипотетической. Однако я заварила себе кофе, развернула стул от компьютера к настенному экрану и включила телевизор. Мне пришлось несколько раз переключать каналы, чтоб, наконец, найти что-то пристойное и с ограниченным количеством крови. Фильм был довольно глупый, но он уже заканчивался. Потом показали биржевые новости, за ними рекламу «ручных гранат фирмы Кру-ас», предназначенных для самообороны «в случае, если вашу машину пытаются остановить граби­тели». Вслед за этим началось трёхчасовое шоу религиозной миссии с какой-то невероятно далёкой, но очень озабоченной положением несчастных узников, планеты. Это было довольно скучно и совсем не умно. Я уже хотела переключить на другой канал, когда в шоу объявили перерыв и начались новости.

Я даже представить себе не могла, что в колонии, как и в остальном мире, есть программы новостей, есть репортеры, похожие на охотничьих собак, одержимых манией величия, есть нудные коммента­торы, которые либо говорят то, что итак всем ясно, либо руга­ют всех и вся, есть очаровательные эмансипированные дикторши, воспринимающие любую информацию как дело всепланетной важности или, по меньшей мере, своё личное дело. Здесь тоже всё это было.

Сначала на экране возникла голубенькая дикторша с длиннющими ресницами и взбитым хохолком алого цвета на маленькой лысой голов­ке. Она высказала в высшей степени ценное соображение, что жить в Мегаполисе становится опасно. Затем она витиевато развила эту мысль, заявив, что на полицию нынче полагаться нельзя и в заключение привела убийственный аргумент: в полицейских нынче тоже стреляют. Таким образом, она подвела зрителей к сенсационному, по её мнению, сюжету, снятому съёмочной группой информационного канала в…

Я вскочила. На экране появилась знакомая мне небольшая площадь, над которой сверкал в лучах Джо бронзовый щит, покрывающий короткий широкий меч. Возле подъезда двадцать шестого участка собралась толпа. Её оттесняли в стороны невозмутимые патрульные андроиды. В кад­ре возник маленький белёсый человечек с мордочкой пожилой таксы.

— Мы ведем наш репортаж из восточного округа Мегаполиса. Несколько минут назад у самых дверей двадцать шестого полицейского участка был застрелен неизвестным преступникам лейтенант колониаль­ной полиции!

Человечек бегом помчался к толпе, начал расталкивать её локтя­ми, пробивая камере путь к месту события. Он поднырнул под локтем патрульного и осуждающим жестом указал на мостовую. У его ног лицом вниз лежал человек в тёмно-синей форме. На его пле­чах можно было разглядеть золотые лейтенантские погоны. Широкая спина и чёрные волосы были залиты кровью.

— Что это? — риторически поинтересовался репортер. — Очередной охотник на полицейских вышел на свой гадкий промысел? Личная месть существа, которому этот лейтенант причинил зло? Или, быть может, наша коррумпированная полиция чистит свои ряды от благородных бойцов за честную игру в отношениях между бизнесменами и органами охраны порядка в городе?

Он обернулся и посмотрел назад.

— Я попытаюсь задать несколько вопросов представителю участка.

На экране всё заметалось, и неожиданно я увидела Лонго. Он стоял над телом убитого и молча смотрел на него. Выражение лица было непроницаемо.

— Свои вопросы я задам начальнику двадцать шестого участка лейтенанту Руфаху, — репортер вынырнул из толпы рядом с ним. — Лейтенант, не могли бы вы…

— Без комментариев, — хрипло ответил Лонго, не поднимая глаз. — Я прошу посторонних покинуть место преступления. Вы будете мешать работе экспертов.

— Послушайте, лейтенант! Общественность города имеет право знать…

Репортер осёкся и попятился, потому что Лонго, наконец, посмот­рел на него. В тот же миг рядом возник Клайд Урманис. Взяв охотника за сенсациями под руку, он вежливо вывел его из оцепления.

— Кто этот убитый, сержант? — раздражённо спросил репортер, покосившись туда, откуда его только что вывели.

— Это лейтенант Родригес из особого отдела префектуры, — от­ветил Клайд.

— Почему он оказался здесь?

— Он проводил инспекцию. Проверял законность применяемых нами мер и точность соблюдения формальностей.

— Общественность может ознакомиться с результатами проверки?

— Мы бы желали этого от всей души, поскольку в рапорте нет ни одного упрёка в адрес сотрудников нашего участка, однако, вопрос об опубликовании текста рапорта может быть решен только начальником особого отдела либо самим префектом.

— Значит, причина этого преступления не в проводимой проверке?

— Конечно же нет!

— А в чём?

— Ответ на этот вопрос даст следствие.

— Я могу дать его уже теперь, — пробормотала я.- Этот несчастный инспектор со спины был слишком похож на начальника участка

Зазвучал зуммер видеотектора. Я поспешно нажала кнопку на под­локотнике, а потом обернулась к туманному шару, выплывшему на сере­дину комнаты. Туман под оболочкой рассеялся, и я увидела Лонго. Он был озабочен и между делом бросил взгляд мне за спину, на только что выключенный стереоэкран.

— Чем занимаешься? — поинтересовался он.

— Скучаю, — изобразив безмятежную улыбку, ответила я.

— Ничего, любимая. Потерпи ещё немного. Я заеду за тобой через два часа. Надеюсь, ты уже будешь готова ехать в «Палас».

— Тогда скучать не придётся. Я принимаюсь за дело немедленно.

Он, наконец-то, сумел выдавить из себя не слишком весёлую улыбку и кивнул:

— Я тебя люблю.

— А я от тебя просто без ума… — пропела я.

Х

В хрустальном холле ресторана «Палас» я в очередной раз гляну­ла в зеркало. Чёрное платье было отличным приобретением и изумитель­но сидело на мне. Оно подчеркивало достоинства моей фигуры, не скрывало ног, которыми я всегда гордилась, и самое главное — выгодно преподносило мои красивые плечи и лебяжью шею. Я была собой довольна, даже волосы на сей раз покорно лежали серебристыми волна­ми вокруг лица, хотя обычно норовили расползтись во все стороны, игнорируя все гели и лаки.

— Мне кажется, что я выгляжу несколько холодновато, — пожало­валась я Лонго.

— Разве? — он поправил строгий галстук и тоже посмотрел в зер­кало. На нём был вечерний костюм — чёрная тройка из тонкого бархата. — По-моему, как раз то, что нужно.

— Да, — наконец согласилась я. — Мы с тобой могли бы хоть сей­час принять участие в традиционном ежегодном приёме в отеле «Ритц».

— Ты думаешь? — он с сомнением взглянул на своё отражение.

— С тобой я поехала бы даже в Букингемский дворец! И пусть ан­глийская королева свалится в обморок от зависти при виде моего ка­валера!

— Только дворца мне и не хватало, — мрачно кивнул Лонго. — И что это Джули так любит эти шикарные залы?

Он взял меня под руку. К нам навстречу уже бежал метрдотель, и его золочёные крылышки звенели на весь холл.

— Лейтенант! — защебетал он. — Какая честь! Добрый вечер, ма­дам! Вы ослепительны! Прошу вас в верхний зал! Лейтенант Нордони с супругой уже прибыли и ждут вас с нетерпением! Ах, лейтенант, поче­му вы так редко наведываетесь к нам! Госпожа Сапфира уже три раза полностью сменила репертуар, а вас всё нет…

Лонго издал негромкое рычание. Метрдотель тут же смолк и понёсся впереди нас. Мы поднялись по прозрачной, сверкающей как алмаз лестнице и оказались у двери, распахнутой в звёздную ночь. В полумраке, освещаемом только яркими гроздьями звёзд, плавно пере­ливались расплывчатые пятна света, которые сплетались в причудливые узоры, распадались на странные силуэты и свивались в волнистые кольца. Они следовали за приятной ненавязчивой музыкой, звучавшей в этой ночи. Прямо к порогу плавно подлетела небольшая площадка, на которой был установлен столик, а вокруг него — изящные кресла. С одного из них мгновенно вскочил Джулиано Нордони. Он подо­шёл ко мне, поцеловал руку и проводил к моему месту, отпустив на ходу какой-то изысканный комплемент. Я не слишком прислушивалась к нему, потому что из другого кресла в тот же миг вспорхнуло очарова­тельное хрупкое создание с тяжёлыми чёрными косами. Это милое суще­ство со смехом бросилось на шею Лонго и принялось щебетать по-ормийски что-то о том, что он её не любит, совсем забыл и бро­сил на растерзание ужасно умного и страшно холодного Нино.

— Нино — это я, — улыбнувшись, пояснил Нордони, — а это — моя су­пруга — Зирфа.

Она обернулась ко мне и вдруг застонала и толкнула Лонго.

— Торнадо! За что тебя любят такие женщины! Ты же просто дикий бык и ничего больше! Вас зовут Лора? Вы с Земли? Я обожаю землян! — она тут же оказалась рядом с мужем и прижалась к нему. — Это у нас семейное! Торнадо тоже любит землян, хоть и говорит, что не лю­бит! Он заявляет, что земляне произошли от алкорцев. А какая разни­ца? Нино! Ты когда-нибудь кого-нибудь завоёвывал? Кроме меня! Нет!

Она приземлилась в своё кресло. Мужчины наконец-то смогли об­меняться рукопожатием и занять места. Площадка плавно отплыла от порога и унеслась в ночь, петляя меж разноцветных призрачных арок и колонн.

— Торнадо любит землян, — уверенно повторила Зирфа, сердито глядя на Лонго. — Он терпеть не мог всех моих мужей, хотя они были ормийцами, а некоторые, как и он — горцами, а у него горец — это ормиец высшего качества. Но он их всех терпеть не мог, а одного даже выкинул в окно. А Нино он любит. Ты любишь Нино, Лонго?

— Да, — улыбнулся он, с нежностью глядя на женщину.

— Лонго в детстве был ужасным! — не унималась она. — Он думал только об оружии и о войне. Он совершенно не обращал на меня внима­ния, хотя мы жили в одном селении, были дальними родственниками, и я совершенно потеряла голову из-за его глаз! Но ему глаза были нужны только для того, чтоб высматривать алкорцев и императорских солдат и це­лится в них. Самой большой ошибкой императора был тот приказ о при­зыве на военную службу горцев, по которому Лонго и увели от нас! Он на несколько лет ускорил свой политический крах! Вы знаете, как они брали императорский дворец? Их было пятьдесят человек на шести бро­нетранспортерах, а дворец охраняли три тысячи отборных воинов. На всю операцию ушло всего полтора часа. Там были груды трупов, а из горцев погибли только пятеро. Лонго руководил той десяткой, что очищала правое крыло дворца…

— Хватит, — спокойно, но повелительно произнёс Лонго, и Зирфа в тот же миг смолкла.

Она сидела так скромно и тихо, что было совершенно невозможно представить, что это она только что щебетала, не давая никому и слово вставить. Нордони рассмеялся:

— Чем хороши ормийки, так это тем, что слово мужчины для них закон.

— Неоценимое достоинство, — кивнул Лонго.

Зирфа гордо взгляну­ла на меня.

— Да, ты видимо понял это, познакомившись с инопланетянками, — иронично заметила я.

— Ты меня на этот счёт тоже не огорчаешь, а о других я просто не помню, — совершенно серьёзно ответил он.

Неожиданно во тьме вспыхнул столб алого цвета. В установившейся тишине тревожно зазвучали барабаны, и я невольно напряглась. Прямо в центре алого свечения возникла серебряная женская фигура. Это была высокая красавица с тонкой талией, широкими бедрами и длинными ногами. Ее узкие покатые плечи плавно переходили в тонкие изящные руки. Длинные распущенные волосы облаком парили над головой. Она изогнулась в невесомости и, превратившись в тугой натянутый лук, вы­плыла из столба, который начал постепенно меркнуть. Барабаны смолк­ли. И в следующий момент она запела так, что сердце сжалось у меня в груди. Это было настоящее пение сирены, отнимавшее разум и вселяю­щее смятение в душу. Она пела на незнакомом мне языке. Тихая и про­тяжная вначале мелодия становилась всё более страстной и громкой. Серебряная фигура металась в фантасмагорическом танце под собствен­ное пение. Неожиданно она метнулась в нашу сторону и замерла в нес­кольких метрах. Я увидела её лицо — страстное и прекрасное лицо си­рены, с чёрными омутами глаз, в которых, наверно, так просто было бы утонуть. Она парила в пространстве, с мольбой глядя на Лонго. Её голос срывался, возносился в горние выси и бессильно опадал. Он дро­жал от смятения, звенел от отчаяния, пламенел от любви. Это был гимн гибнущей в огне чувств душе, и мне вдруг показалось, что она поёт обо мне, о моей боли, которая всегда будет со мной, о моей тоске, кото­рая встретила меня в юности и не покинет никогда, о моей надежде, которая из последних сил вытаскивает меня из пропастей одиночества и вдыхает жизнь в помертвевшее от разлук сердце.

— Ты плачешь? — услышала я шепот Зирфы.

Я посмотрела на неё. По её смуглому личику катились слёзы. Серебряная сирена тоже плакала, глядя на Лонго. Он сидел, отки­нувшись на спинку кресла. Когда она смолкла, он усмехнулся и отвёл взгляд. Она подлетела к столику. Зирфа вскочила и бросилась обнимать её.

— Это было чудесно, Сапфира! Ты настоящая весталка!

— А ты как думаешь, Лонго? — глубоким голосом спросила она.

— Весталки не поют в ресторанах, Сапфира, — покачал головой он.

— Ты не меняешься, майор, — пожала плечами она. — Потанцуйте, дети, порадуйте старую колдунью, а я вам спою.

Она соскочила с площадки и унеслась прочь. Издали послышалась горячая мелодия ормийского танца. Лонго посмотрел на меня.

— Иди, — улыбнулась я.

— Ты не возражаешь? — спросил он у Нордони.

— Господи! Он ещё спрашивает!

Лонго подхватил Зирфу, и они вдвоем спрыгнули с площадки в звенящую звёздами ночь. Огненный танец закружил их, и яркие лучи хороводом понеслись вокруг.

Я смотрела на Лонго, мне нравилось на него смотреть. Каждое его движение было полно силы, огня и страсти. Он был в этот момент воплощением молодости и красоты своей далекой зелёной планеты, где начинают любить с пелёнок и прекращают лишь в смертный час, где женщины считают, что шрамы украшают мужчину, а мужчины, когда любят, не думают о других женщинах.

— Я завидую им, — неожиданно услышала я голос Нордони.- Мы вечно откладываем жизнь на «после работы», боимся потерять голову и превращаемся в холодную, думающую расу, напичканную условностями и порабощённую ложным чувством долга.

— О чём вы? — удивилась я.

Он задумчиво посмотрел на меня и улыбнулся.

— Это я так… Просто мысли вслух. Они живут как дети, не ду­мая о том, что ждёт их завтра, и они счастливы.

— А вы?

— Почти всегда, — кивнул он.

— Почти?

— Когда не думаюо том, что будет.

— А что будет?

Он пожал плечами.

— Через десять лет она начнёт стареть, а через сорок-пятьдесят умрёт. И я опять останусь один.

— Не думайте об этом. Никогда.

Я обернулась и посмотрела на Лонго. Подумать, что с ним будет через…

— Я надеюсь только на то, что им тоже удастся разработать вживляемые регенерационные системы, — снова заговорил Нордони.

— Да, это было бы прекрасно.

— Не слышу оптимизма.

— На свете нет ничего вечного, Джулиано. И вечной любви тоже нет. Как это ни печально. Человек не создан для вечности, потому что вечность неподвижна, она мертва.

— Не могу согласиться, — возразил он. — Разве плохо, когда двое вечно любят друг друга, вечно молоды, вечно счастливы?

— Вы не представляете себе, что это такое. Представьте: счаст­ливая пара, остановившаяся на возрасте двадцати пяти лет. Они живут, растят детей, дети вырастают и тоже «застывают» в том же возрасте. Отец выглядит ровесником детей. Все вокруг молоды, энергич­ны и жизнерадостны. Год, два, три… И в один прекрасный момент вдруг начинает казаться, что жизнь остановилась. Она не застыла, но пробуксовывает на месте. Ничего не меняется. Сплошное счастье, сплошная радость. Это ужасно.

— Вы против бессмертия?

— Когда я буду против, я засуну голову под кузнечный пресс. Я против вечности и неизменности.И против откладывания жизни на «после работы».

Музыка смолкла. Лонго и Зирфа вернулись к нам, а из темноты снова выплыла извивающаяся фигура Сапфиры. Она запела, но больше уже не приближалась к нам, и мы очень скоро забыли о ней. Разговор за столом оживился, хотя мне трудно припомнить, о чём шла речь. Что-то много и быстро говорила Зирфа, Нордони очень темпераментно то ли поддерживал, то ли возражал, Лонго бросал время от времени энергичные фразы. Неожиданно Джулиано обернулся назад.

— Внимание, Лонго! — таинственным полушёпотом проговорил он.- На горизонте твой давний деловой партнер в преферансе, где на кону стоит двадцать шестой участок.

— КУ-У? — нахмурился Лонго.

Я встрепенулась. Неужели я увижу эту легендарную «обожаемую киску» Рута? Его нежно любимого «старика», который в давние времена пригрел на своей груди и выкормил из своих уст Белого Дьявола, Питона-Альбиноса, державшего в страхе весь ближний космос?

Лонго вздохнул, поднялся и оправил свой безупречно сидящий пиджак. Из мрака выплыл островок платформы, на котором стоял огромный, неправдоподобно огненный тигр с чёрной раскраской полос на спине и ярко-жёлтой гривой. Его таинственный лик излучал покой и мудрость, а прекрасные глаза сверкали изумрудами.

— Добрый вечер, лейтенант! — не разжимая бархатных губ, проговорил КУ-У.

Он был как раз таким, как я его себе представляла, и всё же поразил меня, почти привёл в замешательство своим гроз­ным, почти сверхъестественным величием.

— Рад вас видеть, — улыбнулся Лонго и, глядя на него, трудно было заподозрить его во лжи.

— Давно не заглядывали ко мне, — продолжал КУ-У. — А ведь нам, наверно, есть о чём поговорить.

— Я лишь позавчера вернулся на Клондайк.

— Я слышал. И слышал, что вы вернулись не с пустыми руками.

Изумрудные глаза уставились на меня, и по моей спине пробежал холодок.

— У вас отличный вкус, лейтенант.

— В данном случае я не в силах возразить, — Лонго улыбнулся мне. — Я загляну к вам на днях.

— Непременно, лейтенант, непременно. Мне хотелось бы задать вам пару вопросов, — тигролев окинул взглядом всех, сидевших за столом. — А впрочем, эти два вопроса я могу задать и здесь. Глубо­коуважаемый синьор Нордони, должно быть, в курсе. Прекрасная Зирфа умеет молчать, когда нужно, а мисс Бентли не из тех женщин, которые позволяют что-то скрыть от них или выведать у них. Вы ведь тоже в курсе?

— О чём? — растерялась я.

— Лонго Руфах, мой сын жив? — жёстко и требовательно спросил КУ-У, сверля Лонго взглядом. — Только «да» или «нет». Всё останется между нами. — Он жив?

— Мне очень жаль, — спокойно и непреклонно ответил Лонго.

Тигролев тяжко вздохнул и понурил свою большую красивую голову. И тут я заметила, что он очень стар и несчастен, но не слаб! Он снова поднял взгляд.

— Боги Звёзд да пребудут с вами, — негромко произнёс он. — Вы хороший полицейский, и я прощаю вам то, что вы не пощадили моих отцовских чувств. Тогда ответьте мне, как продвигается дело об убий­стве лейтенанта Родригеса. На этот вопрос вы можете дать ответ? Ведь какой-то мерзавец убил в моём городе полицейского. Он нарушил Золотое Правило. Это позор.

— Кое-что у нас уже есть, — ответил Лонго. — Есть основания полагать, что это личная месть.

— И вы знаете кто это?

— Да. Но вам не скажу. Этот парень нужен мне живым.

— Хорошо… — КУ-У поднялся на лапах и выгнул спину. — Загля­ните ко мне в офис, когда будет время.

Он умчался в направлении яркого венка голубых звёзд.

— Ты, действительно, вычислил убийцу Родригеса? — проводив старика взглядом, спросил Нордони.

— Да.

— Тебе известно имя?

— Известно.

— И где его искать?

— Это дело времени.

— Как тебе это удалось?

— Всё было очень просто… — пожал плечами Лонго, а потом хмуро посмотрел вслед КУ-У. — Всё было слишком просто, Джули!

XI

Мы вернулись домой лишь за полночь. На следующее утро Лонго не стал меня будить. Я слышала, как он встал, принимал душ, одевался, что-то делал на кухне. Он старался не шуметь, чтоб не разбудить ме­ня, и я добросовестно делала вид, что сплю. Мне не хотелось говорить с ним. Он так и не пожелал рассказать мне об убийстве Родригеса, лишь снова повторил просьбу не выходить из квартиры. Мне всегда нра­вилось, когда мужчины оберегали меня от излишних волнений, но на сей раз это напоминало детскую игру.

Как только за ним захлопнулась входная дверь, я открыла глаза. Он хочет действовать сам? Пусть действует. Это его право, в конце концов! Но и я не обязана смиренно сидеть, уповая на его защиту или на свою удачу.

Я встала и включила телевизор. Внимательно слушая новости, я привела себя в порядок, позавтракала и села листать старые номера какой-то газеты под убойным названием «Топор маньяка». В сущности это был ежедневный бюллетень преступности в Мегаполисе. Не смотря на весьма дешевую вывеску, газета оказалась полезной и умной. Пролистав номе­ров двадцать, я уже достаточно хорошо разбиралась в том, какая шайка хозяйничает в том или ином районе, какой босс патронирует ту или иную отрасль криминального бизнеса, какие проблемы стоят перед полицией и что нужно делать, чтоб не прибегать к её помощи слишком часто. Для достижения последней цели требовалось, прежде всего, обзавестись надёжным «стволом». «Ствола» у меня было два, и я решила привести в порядок оба.

Для начала я разобрала свой «Оленебой», прочистив его и опылив твёрдо-металлическим аэрозолем, снова собрала и сунула в потайную кобуру, предварительно подзарядив энергокристалл. С пистолетом наложницы возни было больше, как со всяким пневматическим оружием. И в тот самый момент, когда все его части были аккуратно разложены на белом листе бумаги, у дверей раздался звонок.

Это показалось мне странным, поскольку на крышу посторонний просто не смог бы попасть, а у Лонго был ключ. Всё объяснилось, когда я посмотрела на экран внешней камеры. У двери терпеливо ждал высокий сержант полиции.

Я всё же на всякий случай переложила бластер из кобуры за ремень брюк и застегнула куртку. После этого со спокойной душой открыла дверь.

— Прошу прощения, мисс, — мило улыбнулся сержант.

Это был молодой русоволосый землянин очень приятной наружности, правда, его здорово портили зеркальные солнцезащитные очки, но на улице была жара и я не страдала от неё лишь потому, что в квартире надрывался кондиционер.

— Прошу прощения, мисс, — снова повторил он. — Могу я видеть лейтенанта Руфаха?

— Он в участке, — ответила я.

— Какая досада! — воскликнул он и ударил кулаком по дверному косяку. — А вы не могли бы передать ему одну вещь?

— Какую вещь?

— Часы. Он забыл их в моём флаере, когда я подвозил его на место происшествия.

— А зачем он снимал часы у вас во флаере? — удивилась я.

— Он не снимал, а просто не успел надеть. Это был выходной и его срочно вызвали. Я забирал его с озера.

— А, понятно, — кивнула я. — Можете оставить.

Он протянул мне часы и, поблагодарив, пошёл к павильону пассажирского лифта. Я закрыла дверь. Часы были ормийские, военного образца с эмблемой ВКФ. Я положила их возле компьютера и снова вернулась к пистолету наложницы. Он был уже собран и заряжен, когда я услышала, что дверь за моей спиной открывается. Я вскочила и прижалась к стене, зажав оружие в руке. Дверь распахнулась, и в комнату вошёл Лонго. Увидев меня с пистолетом, он нахмурился.

— Что случилось?

— Ничего, — я подняла сзади куртку и засунула пистолет за ремень.

— Зачем ты просила меня приехать?

— Что?

В следующий момент меня, наконец, осенило, и очень даже вовремя. Не тратя драгоценных секунд на бешеные взгляды в сторону часов, на пусть даже краткие объяснения, я вытолкнула Лонго из комнаты. Он не ожидал ничего подобного и потому не удержался на ногах. Мы вдвоём упали на полимерный настил крыши за дверями пентхауза, и в этот миг раздался оглушительный грохот. В следующий миг Лонго развернулся и накрыл меня собой, так что все осколки, куски пенобетона и большая часть пыли достались ему.

Грохот смолк, но он продолжал прижимать меня к полу.

— Наверно, всё… — предположила я, но в следующий момент раздался треск, и обрушилась последняя стена, та самая, в которой ещё недавно была входная дверь. Она с шумом рухнула, но нас не задела, поскольку мы оказались как раз в дверном проёме.

— Теперь всё, — согласился Лонго, поднимаясь на ноги. Я села. Он был весь серый от пыли, и даже волосы казались седыми. Он печально смотрел на груду развалин. — Это была моя квартира.

— Да, — согласилась я. — Была.

— Что, чёрт возьми, произошло? — вдруг рявкнул он.

— Я полагаю, что это можно квалифицировать, как покушение, — за­явила я, протягивая ему руку.

— Неужели? — с сарказмом отозвался он, помогая мне встать. — А я думал, что это дружеский розыгрыш. Ты цела?

— Более того, я надежно зацементирована. Ты очень расстроен?

— Нет. В конце концов, мы можем теперь поселиться в одной из камер моего участка. И мне недалеко до работы, и ты под присмотром.

— У вас что, жилищный кризис?

Он снова взглянул на развалины.

— Нет, просто за восемь лет я успел привыкнуть именно к этой квартире.

— Хорошо, — кивнула я. — Сознаюсь. Я виновата. Я слишком поздно вспомнила, что ты не ходишь на озеро.

— А причём здесь озеро? — удивился он.

— Давай уйдём отсюда. Я не люблю развалины. От них веет смертью. По дороге я всё тебе расскажу.

— Согласен.

— Минуту! — вспомнила я и полезла на кучу тёплого дымящегося мусора.

— Что ты хочешь там найти? — забеспокоился Лонго.

— Одну чрезвычайно ценную для меня вещь.

— Чек что ли?

— Да бог с ним с чеком! Вот! — я увидела торчащий наружу ремень сумки и потянула за него. Он, естественно, оторвался. Мне пришлось разгребать камни и осколки руками. Наконец я извлекла из-под мусора свой драгоценный «Луч Кувера», единственную вещь, которую мне жаль было бы потерять, не считая, конечно, «Оленебоя».

VII

По дороге в участок я рассказала Лонго, как всё произошло. Он слушал меня с обычным для него каменным выражением лица, а потом произнёс только:

— Когда приедем в участок, попытаемся сделать фоторобот этого «сержанта», если получится.

— Получится, — заверила я его. — Я умею это делать. Хотя лучше б сделать ментографию, — но, поймав его мрачный взгляд, кивнула: — Конечно, для колонии подобные технологии — это излишняя роскошь. А тебя, действительно, не трогает, что я разговаривала с убийцей, и он вполне мог меня прихлопнуть, а потом оставить «подарок», чтоб ты взлетел в небеса, держа в объятиях мой хладный труп?

— Мне не пришло это в голову, — ответил он, и я вдруг поняла, что именно об этом он и думал.

— Ладно, ормийский лев, — придвигаясь к нему поближе, проворчала я. — Не буду на тебя сердиться. Только ты уж, пожалуйста, учти, что отныне и я на мушке, так что неплохо бы мне быть в курсе дела, чтоб знать, с какой стороны ждать пули.

Он взял руль левой рукой, а правой обнял меня за плечи.

— Женщина не должна воевать, — заметил он. — По крайней мере, моя женщина.

— Тогда закрой меня в сейф и приставь охрану. Только сейф дол­жен быть с вентиляцией, а охрана надёжная.

В участке нас ждал Клайд. Едва Лонго появился на пороге, он на­правился к нему.

— Я допросил этого парня, — сообщил он, протягивая Лонго лист с печатным текстом.

Тот быстро просмотрел его и издал свирепое рычание. За всё время на базе и на Изумрудной я, кажется, ни разу не слышала, чтоб он рычал, но здесь, в Мегаполисе, я уже начала опасаться, что он скоро начнет бросаться на людей.

— Животное, — прорычал он. — Давай его наверх, в баллистическую лабораторию. Я выведу его на чистую воду.

— Чистая вода не помешала бы тебе, — рассудительно заметил Клайд — Или сейчас модно обсыпаться цементной пудрой?

— Ладно, — устало вздохнул Лонго. — Я пока приму душ, а ты отве­ди этого типа наверх.

Мы прошли в кабинет, но я первой предъявила права на душ.

— Меня ждут, — сурово напомнил Лонго.

— Будь джентльменом, дорогой, — улыбнулась я, стаскивая свитер.

Он со вздохом отвернулся к окну. Я открыла дверь душевой и вклю­чила воду. Мне не хотелось пропустить ни слова из того, что будет го­вориться в баллистической лаборатории, и потому я поторопилась привести себя в порядок, насколько это было возможно, в самый краткий срок. Лонго за это время успел воспользоваться душем и сменил форму на новую. Наверх мы поднялись вдвоём.

В баллистической лаборатории за столом сидел серый низкорослый анубис. Он мрачно смотрел по сторонам и, увидев на пороге лейтенанта полиции, неохотно поднялся со стула.

— Значит, это ты убил Родригеса? — жёстко спросил Лонго, останавливаясь напротив него.

— Убил, — кивнул анубис.

— За что?

— Он сослал в приполярный посёлок моего брата. Его убили там.

— Проверили, — вставил Клайд. — Так и есть. Брата взяли за убийство полицейского.

— За братцем, значит, торопишься? — усмехнулся Лонго, потом резко бросил, как выстрелил: — Из чего ты стрелял?

— Из «Кольт-спейса».

— Нашли при нём. Экспертиза подтвердила, что Родригес был убит из этого бластера.

— Где взял лучевое оружие?

— Купил.

— У кого?

— У Безухого. За пять десяток.

— Клайд, проверить.

— Хорошо.

— С какого расстояния стрелял?

— Пятьдесят метров.

— Сколько?

— Пятьдесят.

— Откуда?

— Из арки у галантерейной лавки.

— Всё сходится, — кивнул Клайд.

— Нет, — покачал головой Лонго. — Не сходится. Не попал бы ты в него с такого расстояния, шавка.

Анубис оскалил жёлтые зубы.

— Поставь меня туда с пушкой и встань на его место, легавый. Скоро будешь с ним в раю беседовать.

— С раем придётся подождать, мне ещё грехи не отпустили, а вот следственный эксперимент мы проведём.

Лонго подошёл кстенду с экраном возле стены. Включив экран, он некоторое время наигрывал что-то на встроенной клавиатуре, а потом поманил анубиса к себе. Тот неохотно подошёл. На экране была в точности воспроизведена площадь перед участком, а возле дверей спиной к нам стоял черноволосый человек в полицейской форме.

— Так всё было?

Анубис нерешительно посмотрел на экран.

— Вроде бы так.

— Давай, Клайд.

Клайд кивнул, нажал кнопку на пульте и объявил, что проводится следственный эксперимент по такому-то делу, с такой-то целью, такого-то числа, в присутствии таких-то лиц. Ведётся видеозапись. Лонго взял у него «Кольт-спейс», который тот предварительно достал из контейнера для вещдоков, присоединил к рукоятке провода и сунул в лапы анубису.

— Стреляй, как стрелял тогда.

Тот покрутил бластер в руках и неожиданно наставил его на Лонго

— Не валяй дурака, — мрачно проговорил тот. — Он не заряжен.

Анубис вздохнул, повернулся к экрану и выстрелил. Клайд нажал ещё одну кнопку. На боковом экране появилась фигура в синей форме. Слева на спине полыхала алая точка.

— В сердце? — удивлённо пробормотал Клайд.

— Это случайность, — заявил Лонго. — Стреляй снова.

Анубис выстрелил, почти не целясь. Вторая точка появилась рядом с первой.

— Ещё раз.

Анубис стрелял раз за разом, и неизменно попадал в сердце.

— Хорошо, — наконец сдался Лонго. — Ты всё время стреляешь в левую часть спины. Почему?

— Он же землянин, легавый. А у землян сердце слева.

— У ормийцев тоже, — пробормотал Клайд. — Ты и тогда стрелял в сердце?

— Ну конечно!

— А почему не в затылок?

Анубис удивлённо посмотрел на него.

— Это ещё зачем?

— Затем, — медленно проговорил Лонго, — что Родригес был убит выстрелом в затылок.

Он выключил запись и вдруг схватил анубиса за лацканы потёрто­го пиджака, протащил по комнате и с размаху опустил спиной на стол.

— Ты мне сейчас скажешь правду, или я перережу тебе горло! — взревел он.

— Лонго, это не метод! — бросился к нему Клайд.

— Не вмешивайся! — осадил его Торнадо. — Ослепни и оглохни и, по возможности, онемей! — он снова повернулся к анубису. — Там на записи есть хороший кадр, когда ты нацеливаешь на меня бластер. Я прикончу тебя и ни один суд не упрекнёт меня в этом, так как я представлю ему доказательства, что действовал в пределах необходимой обороны. Или ты мне скажешь, кто тебя подставил, или отдашь концы не в приполярном посёлке, а здесь и сейчас. Ну!

— Я скажу! — завыл анубис.

Лонго моментально снял его со стола и усадил на стул.

— Я слушаю вас, — спокойно произнёс он, присаживаясь рядом.

— Он пришёл вчера и сказал, что убили Родригеса, который за­садил моего брата, — заговорил анубис, боязливо поглядывая на лей­тенанта. — Он сказал, что я должен взять это на себя, в противном случае у нашей общины будут неприятности, могут и пострелять, как в прошлом году. Он сказал мне, что Родригес был убит из вот этого «Кольт-спейса» из арки возле галантерейной лавки, метров этак с пятидесяти. Оставил бластер и ушёл.

— Как же он забыл вам сказать, как именно был убит Родригес?

— Мне показалось, что он торопился.

— Ладно, что ещё он говорил?

— Больше ничего.

— Как он выглядел?

— Среднего роста, крепкий, с широкими плечами.

— Цвет волос?

— Белокурый.

Клайд и Лонго быстро обменялись взглядами.

— Цвет глаз?

— Голубые.

— Особые приметы?

— Не помню… Не было. Хотя… на поясе у него висела плеть с голубым камнем.

— Лонго! — воскликнул Клайд.

— Помолчи, — поморщился он. — Как он был одет?

— Чёрный лётный комбинезон с металлическими ремнями.

— Лонго, это он! — почти застонал Клайд.

— Не мешай, говорят! — с досадой отмахнулся Торнадо. — Цвет ме­талла ремней?

— Что?

— Металл как золото, серебро, медь?

— Золото, кажется… — пробормотал анубис.

— Хорошо. Вернёмся к цвету волос. Покажи, какие у него были во­лосы? Как у меня, как у сержанта или как у мисс?

Анубис растерянно осмотрелся по сторонам, долго размышлял и, наконец, ткнул пальцем в Клайда.

— Так я и думал! — воскликнул Лонго, вскакивая с места. — Белокурый — это слово не из лексикона анубисов. Они не знают, что это такое, точно так же, как не понимают такой метрической единицы, как метр. Они знают чёрный цвет и белый, но почти наверняка не догады­ваются, как называется русый. Вот он и перепутал. Слушай, несчастный! — он посмотрел на понурого анубиса. — Ты сейчас пойдёшь с сержантом и поможешь ему изобразить портрет того человека, который к тебе приходил. А заодно расскажешь то, что упустил. Я имею в виду то, что он дал тебе приметы, которые ты можешь при случае нам под­сунуть. Иди.

Анубис встал и поплёлся к двери. Клайд направился за ним и по пути одобрительно хлопнул Лонго по плечу.

— Ты ведь с самого начала знал, что это не он, верно?

— Конечно, — кивнул тот. — Анубисы никогда не стреляют в затылок, они целят в сердце или в шею. Как всякие хищники, они связывают жизнь не с мозгом, а с кровеносной системой.

— Кто же тогда стрелял?

— Не обижайся, но в затылок стреляют, в основном, земляне.

ХIII

Следующий час ушёл у меня на составление фоторобота «симпатич­ного сержанта», который лишил нас с Лонго крова. Когда Клайд принёс мне результат работы с анубисом, то оказалась, что портреты почти полностью совпадают.

— Отклонениями можно пренебречь, — просветил меня он. — Анубисы вообще не отличаются хорошей памятью на лица.

— Ты знаешь этого парня? — спросила я.

Клайд покачал головой.

— Могу точно сказать, что я его никогда не видел.

— А Лонго?

— Это у него нужно спросить.

Мы вдвоём спустились на первый этаж. Не успели мы подойти к двери кабинета, как она с треском распахнулась, и в дежурку кувырком выкатился огромный мужчина с красной физиономией, чрезвычайно похо­жий на хряка. Он отлетел к самому креслу дежурного, в котором в этот момент сидел тот самый каркарец, которого я видела у дверей госпиталя на Изумрудной. Вслед за этим из кабинета появился Лонго. Он остановился, уперев руки в бока и мрачно глядя на поверженного во прах.

— Если ты ещё раз тронешь этого ребенка хоть пальцем, — хрипло проговорил он, — я вышвырну тебя из города.

«Хряк» что-то нечленораздельно проворчал.

— Вы мешаете мне работать! — взвился каркарец.

Тот поднялся на ноги и вразвалку побрёл к двери.

— Ты сегодня в ударе, — едко заметил Клайд, с явным неодобрением взглянув на Лонго.

— Я сегодня в ярости, — хмуро огрызнулся тот. — Этот подонок опять избил сына. Ласи привёл его с улицы. Мальчишка был весь в грязи и еле держался на ногах.

— Но рукоприкладство…

— Согласен! — оборвал его Лонго. — Был не прав! Обещаю испра­виться. Где фотороботы?

Клайд протянул ему оба снимка. Лонго внимательно посмотрел на них, потом на потолок, потом на меня.

— Я знал, что рано или поздно он до этого докатится. Но умереть от его руки? Лучше утонуть в сточной канаве.

Ничего больше не сказав, он повернулся и вошёл в кабинет. Я с удивлением взглянула на Клайда, но тот успокаивающе кивнул мне. Войдя вслед за Лонго, я увидела, что он уже сидит за широким столом, глядя на экран компьютера.

— Ну? — нетерпеливо спросил Клайд, закрывая за собой дверь.

— Его не должно быть в Мегаполисе, — ответил Лонго. — Он перебрался в Заир и состоял на службе у Син-Сина.

— Кто это такой?

— Билли Галлахер. Бывший сержант этого участка, один из твоих предшественников.

— Это тот, которого ты отдал под суд? — уточнила я.

Лонго кивнул.

— Я сразу должен был понять, что это он. Форма сержанта и эти чёртовы очки! Кроме того, во время нашего знакомства я ещё ходил на озеро. Но всё это вылетело у меня из головы. Да, оказывается, он теперь промышляет «охотой». Полюбуйся.

Из паза выскользнул розовый лист с текстом и Лонго, подхватив его, протянул Клайду.

— Да уж! Послужной список дай бог, — согласился тот.

— Вернее, не дай бог, — поправил Лонго и посмотрел на меня.- Ну, зачем я втянул тебя в это дело! — с болью проговорил он. — Билли теперь профессиональный охотник, то есть наёмный убийца, и если ему заплатили за мою голову, то…

— Ты уже думаешь, в каком похоронном агентстве заказать гроб? — мило улыбнулась я.

— Что за женщина, — он покачал головой. — Либо ты сумасшед­шая, либо героиня.

— Я сумасшедшая героиня, — рассмеялась я, а потом серьёзно до­бавила: — Меня в жизни уже столько трясло, что за себя я не беспо­коюсь, но тебя прошу голову под пули не подставлять.

Лонго усмехнулся и развернул кресло. Я увидела, как загорелись его глаза. Он взял меня за руку и, притянув к себе, усадил на колени. С блаженным чувством я обняла его, опустила голову на его плечо и закрыла глаза.

— Ну, ладно, — услышала я голос Клайда. — Пойду, передам ориен­тировку на розыск за твоей подписью.

Хлопнула дверь. Я открыла глаза и подняла голову. Тело Лонго стало горячим, словно его сжигал внутренний огонь, глаза горели не­вероятным чёрным пламенем. Моя душа вспыхнула, рванулась огоньком свечи и унеслась в небеса лёгкой струйкой дыма, смешавшись со звенящим от зноя воздухом.

— Лонго, — прошептала я. — Это безумие, Лонго. Ведь так же нельзя. Тебе угрожают смертью, а о чём я думаю?

— О чём ты думаешь? — тихо спросил он.

— Я вообще не в состоянии думать, — ответила я. — Со мной ни­когда не было такого. Я никогда не теряла контроль над собой в минуту опасности. Неужели ты не понимаешь? В жизни постоянно приходится выбирать между душой и разумом, между долгом и личными интересами. Ты знаешь…

— Знаю, — прервал он, улыбнувшись. — Когда я был молодой и глупый, я спросил себя: я жертвую собой ради нашего великого дела или жертвую великим делом ради себя. Либо грязь, либо золото, либо роскошь, либо жизнь впроголодь, либо борьба, либо лю­бовь. Я решил всю жизнь отдать борьбе за великое дело, даже если придётся жить впроголодь и в грязи. Я презирал чистых и счастливых и преклонялся перед грязными и несчастными. Я стыдился своего лица, мне казалось, что украсить его могут только шрамы.

— Глупо, — усмехнулась я.

— Конечно, — согласился он. — Если б я так жил, то давно бы уже умер от ран и от истощения, потому что грязь и голод отнимают силы, которые нужны для борьбы, и ничто так не восстанавливает их так, как любовь

— В роскошной обстановке! — рассмеялась я.

— Не обязательно. Достаточно будет, если удастся найти роскошную женщину.

Я обняла и поцеловала его в губы.

— Да, — вздохнул он. — Теперь я могу свернуть горы!

— Не надо. Лучше найди Галлахера и посади его в одну из ваших уютных камер.

ХIV

Ориентировка по Билли Галлахеру была передана во все участки Мегаполиса. Его портрет и приметы пропускались через сложные схемы кибернетических мозгов всех патрульных андроидов, его данные дово­дились до сведения всех детективов и сексотов, обитающих на всех ступенях социальной лестницы Мегаполиса. Время от времени на пульт двадцать шестого участка поступали сведения, извлечённые из блоков памяти регистрационных устройств и постовых. К вечеру мы уже знали, что Галлахер прибыл в Мегаполис вчера утром, снял номер в небольшом отеле на окраине, но уже около суток не появлялся там. Его видели на Амон-Стрит, в казино «Мейбл» и в оружейной лавке Хиггса, где он покупал запасные энергокристаллы для «Кольт-спейса» и лазерного карабина «Квазар» с оптическим прицелом. Но с этого утра его никто и нигде не видел, и хотя, появись он сейчас в поле зрения любого стража по­рядка, он был бы немедленно задержан, особой надежды на успех поче­му-то не было.

— Он мог изменить внешность, — проговорил Клайд. — Он мог вре­менно залечь на дно, он мог кого-то подослать вместо себя.

— Нет! — перебил его Лонго. — Настоящий охотник работает толь­ко в одиночку. Он пойдёт сам.

— Ага, — кивнула я, — прямо в участок с карабином наперевес. Вы проверили его прежние связи?

— Нет. Ждали твоего указания.

— Пусто?

— Ну конечно! Он же прекрасно знает наши методы! Не такой он дурак, чтоб лезть в капкан.

— Он полез в него, когда решил тебя убить, — я взглянула на Лонго.

— Звучит красиво, но пока малоубедительно…

Он вздохнул. За окнами уже стемнело. Мы сидели при свете в его кабинете, он — за своим столом, мы с Клайдом — в креслах напро­тив. На фарфоровых блюдечках дымились чашечки с ароматнейшим кофе, сотворённым детективом Ласи, тем самым дино-эрдцем, что был вместе с каркарцем Шаратом на Изумрудной.

— Ты его знаешь, — снова заговорила я. — Что он может сейчас делать?

— Он мог сильно измениться за семь лет, — ответил Лонго.

— Ты тоже, но он об этом не знает. Он помнит тебя прежнего и, исходя из этого, планирует свои действия.

— Тогда вопрос состоит в том, что б я делал в подобной ситуации семь лет назад? Я бы не стал сидеть и ждать, я взял бы «Поларис» исам пошёл по его связям. А он бы стал за мной наблюдать и ждать, когда я ошибусь… Но если я ничего не предпринимаю, то это должно сбить его с толку. Он думает, что-либо я задумал что-то хитроумное, либо, не дай бог, поумнел. Он начинает нервничать, сомневаться, потом ему будет невмоготу сидеть на одном месте, и он начнёт действовать.

— И?

— Если я поумнел, то придётся ждать, когда он сваляет дурака, — Лонго, который было оживился, снова расслабился в своём кресле и даже поднял ноги на стол. — Как это ни ужасно, а я поумнел. Или постарел.

Я улыбнулась. Клайд тоже едва сдержал усмешку. Потом раздался зуммер. Лонго мигом сменил позу и, когда в воздухе вспыхнул шар его личного видеотектора, он уже сидел с видом спартанца Леонида в Фермо­пилах, но, увидев абонента, он снова расслабился. Из глубин стерео­экрана на него смотрела туманно-чёрными очами сирена из «Паласа». Это была Сапфира. Теперь я заметила, что, несмотря на косметику и богатый наряд, она выглядит не слишком молодо.

— Лонго, — грудным голосом с придыханием проговорила она, — я только что получила известия с Ормы. Ты мог бы приехать?

— Я занят, Сапфира, — с досадой отмахнулся он. — Я на службе.

— Лонго, с Рамином случилось несчастье.

— Что такое? — насторожился он.

— Он заболел. Серьёзно. Отец не стал бы без нужды тревожить нас.

— Заболел? — Лонго растерянно посмотрел на Клайда. — А я тут причём? Если мальчик заболел, то ему нужен врач.

— Ему нужен отец! — вдруг взорвалась она. — Тебе всегда было наплевать на ребёнка! Так относиться к родному сыну! В тебе нет ни капли отцовской любви!

— Зато ты вдруг воспылала материнскими чувствами! — с возмуще­нием воскликнул он. — С каких это пор? Я думал, что ты уже забыла, как зовут твоего сына!

— Как ты смеешь! — разрыдалась она. — Это ты! Ты во всём вино­ват! Это из-за тебя отец не пускает меня на порог, из-за тебя мой сын ненавидит меня! Из-за тебя я стала такой… такой…

— Какой? — зло усмехнулся он.

— Несчастной! — выпалила она. — Ты всегда обманывал меня и таскался за юбками по своим горам!

— А вот этого не было, — спокойно возразил он.

Она всхлипнула и покорно кивнула.

— Хорошо, не было. Это я во всём виновата, — она подняла на него полные слёз глаза. — Но я молю тебя, приезжай. Если Рамин умрёт…

— Ладно, — хмуро посмотрев на меня, согласился он. — Буду через полчаса.

Шар видеотектора свернулся в маленькую хрустальную каплю и упал на подставку пульта.

— У тебя есть сын? — спросила я.

— Да. Рамин, ему десять лет. Он живёт на Орме у родителей Сапфиры.

— Почему не с тобой?

Он пожал плечами, задумчиво глядя в окно.

— Мальчик и без отца может стать мужчиной, но он не станет горцем без гор… Что с ним могло случиться? Он же здоровее меня!

— Может, упал неудачно? — предположил Клайд.

Лонго продолжал смотреть в окно.

— Здесь что-то не так, — наконец, произнёс он. — Если б с Рамином что-нибудь случилось, старик сообщил бы об этом мне, а не Сапфире, — он повернулся к карте города. — Она живет на Элтон-Стрит, это третий участок. Клайд, свяжи меня с лейтенантом Диналом.

— Лонго, — осторожно проговорил Клайд, — не исключено, что она сказала правду. Если мальчик в опасности, то они должны были, преж­де всего, сообщить матери.

— Ты землянин, и не можешь знать наших законов, — возразил Лонго. — Она была весталкой в Долине Ручьёв, потом вышла за меня замуж, родила Рамина. Я хотел, чтоб она осталась с ним, но она увя­залась сюда за мной и через год перебралась из моей квартиры в особ­няк одного из здешних банкиров. С этого самого дня она перестала быть моей женой, дочерью своих родителей и матерью Рамина. А когда она начала петь в ресторане священные гимны, старик её проклял. Она умерла для него. Это закон гор, Клайд, и он суров, как и сами горы.

— Хорошо, — Клайд переключил что-то на пульте и кивнул Лонго.

— Динал? Это Торнадо, — Лонго посмотрел на экран. — Ну-ка проверь дом семьсот три на Элтон-стрит. Апартаменты В на одиннадцатом этаже.

— Это у того шулера? — уточнил с экрана смуглый бородатый лейте­нант.

— Меня интересует Сапфира и её гость.

— Сапфира? — Динал поморщился. — Она опять сменила квартиру?

— Не задавай лишних вопросов. Если Галлахер там, то он вооружён.

— Галлахер? — удивился тот.

— Поторопись, Динал. Я буду там через двадцать минут.

Он выключил связь и пошёл к дверям. Мы с Клайдом поднялись, но Лонго рассмеялся:

— Куда? Вы что, опозорить меня хотите? Он же там один, если он там.

— Хоть «Поларис» свой возьми, — опускаясь обратно в кресло, проворчал Клайд.

— Нет! Билли я возьму голыми руками. Это уже дело чести! Но под дверями и окнами будут стоять штурмовики с армейскими парализа­торами!

Он ушёл. Я посмотрела на Клайда.

— И часто он так?

— Если Билли считает, что он не слишком изменился, то он, пожалуй, совершенно прав.

ХV

Лонго вернулся через сорок минут. Рубашка на нём была разорва­на, а из поверхностной раны на плече сочилась кровь, но он был в отличном настроении. В помещение дежурки за ним вошла Сапфира в сопровождении двух штурмовых андроидов и ещё двое ввели «симпатичного сержанта» с наручниками на окровавленных руках. Судя по синякам, ему крепко досталось.

Лонго сразу же подошёл ко мне и крепко обнял, потом поцеловал.

— Я не слишком долго, любимая?

— Ты ранен, — заметила я, глядя ему в глаза и всеми силами стараясь забыть, что я пережила за то время, что он отсутствовал.

— Ничего. Шрамы украшают мужчину. Разве не так считают на Земле?

— Не так, — покачала головой я. — Этот алогизм не более чем утешение тем, у кого слабо развиты регенерационные возможности ор­ганизма.

— Да, как сказал один мой приятель, у меня первозданно-примитивный регенерационный механизм, — он порывисто прижал меня к себе, а потом отпустил. — Парня — в мой кабинет. С дамой поговорим здесь.

Андроиды повели Галлахера через дежурку. Сапфира села в кресло и перекинула ногу на ногу. Потом достала из сумочки сигарету и осмотрелась. Никто не спешил поднести ей зажигалку.

— Мои сотрудники не курят, — сообщил Лонго, приса­живаясь на краешек стола напротив неё. — Кстати, говорят, что от курения портится голос. Ты не слышала об этом?

— Зачем мне голос в ваших приполярных посёлках? — раздражённо проговорила она.

— А с чего это ты собралась в посёлок?

Она подняла на него свои огромные глаза.

— Я же, кажется, пыталась убить полицейского? Ведь ты полицейский, верно? Ты только полицейский, ты всегда был им и никогда не был мужчиной.

— Раньше ты была другого мнения, но не будем обсуждать данную тему. Я сперва подумал, что Билли держал тебя на мушке, когда ты говорила со мной по видеотектору, и этим абсурдным сообщением о болезни Рамина подала мне сигнал.

— Я дура! — воскликнула она. — Мне нужно было придумать что-нибудь поумнее! Билли пришёл ко мне, потому что не знал, что ты меня выгнал, а когда он сказал, что хочет тебя убить…

— Ты возликовала!

— Я решила ему помочь. Потому что я ненавижу тебя, Лонго! Я ненавижу тебя так же, как раньше любила. Я бросила ради твоих глаз наших богов, а ты вышвырнул меня вон!

— Неужели? Не припомню. Мне казалось, что ты сбежала сама.

— Потому что ты слишком много времени уделял работе, и слишком мало мне.

— В годы войны это тебя не беспокоило.

— Мне надоела нищета. Там всё было понятно: война, но теперь…

— Я всё понял. Ты можешь идти.

— Что? — она удивлённо взглянула на него. — Я ведь стреляла в тебя, Лонго. Я заманила тебя в ловушку и стреляла. Я помогала Галлахеру.

Лонго вздохнул.

— Ну, и что мне теперь делать? Отдать тебя под суд? Сапфира, ты забываешь, что я никогда не воевал с женщинами. Иди домой. Уже стемнело, тебя отвезут.

— Я буду ненавидеть тебя ещё больше.

— Я постараюсь это пережить, — пожал плечами он. — Как пережил твой побег семь лет назад. Ты ведь именно за это ненавидишь меня, верно? Ты не можешь мне простить, что я не застрелился и не попытался придушить тебя где-нибудь в тёмном углу. Именно поэтому ты считаешь, что я не мужчина.

— Да, — она поднялась и высокомерно посмотрела на него. — Ты — не мужчина и не ормиец.

— Нет. Просто я не дурак. Всего хорошего.

Она повернулась и вышла с гордым видом. Лонго посмотрел ей вслед, потом покачал головой и обернулся ко мне. Его глаза потеплели, он улыбнулся.

— Всё это было ошибкой с самого начала и хорошо, что всё это осталось позади.

— Ты не говорил мне о ней, — заметила я.

— Я о ней давно забыл. Кажется, я забыл о ней семь лет назад.

Он взял меня под руку и повёл в кабинет. Клайд, который наблюдал за всем происходящим с выражением философской печали, пошёл за нами.

Галлахер сидел в кресле напротив пульта. Очки он потерял, и теперь я могла видеть его лицо. Несмотря на то, что при задержании Лонго сильно его разукрасил, я не могла не признать, что Билли настоящий красавец с безупречными, хотя и совершенно незапоминающимися чертами и холодными светлыми глазами.

Едва Лонго вошёл в комнату, Галлахер зло заметил:

— Ты поумнел, лейтенант. Семь лет назад ты был похож на среднеазиатского осла: только ревел да взбрыкивал.

— Поумнел, — кивнул Лонго. — Мне последнее время все об этом говорят. Скоро я и сам в это поверю. Ну что, Билли. Расскажешь всё сам или вызовем операторов, чтоб они покопались у тебя в мозгах?

— Расскажу, что сочту нужным.

— Ну, давай.

— Я убил Родригеса, потому что принял его за тебя.

— Первое важное признание. Перейдём ко второму: за что же ты хотел меня убить?

— За то, что ты вышвырнул меня из жизни, Торнадо, вот за что, — мрачно ответил Галлахер. — Я был отличником в школе и лез из шкуры вовсе не затем, чтоб сидеть в этой грязи и возиться со всяким сбро­дом, но в Инспекции такой порядок — нужно после школы пройти стажи­ровку в Колонии, а потом открыты все пути. Ты же всё загубил. Вместо того чтоб подниматься наверх, к заветной цели, делать карьеру, я оказался на побегушках у этого недоумка Син-Сина. В этом ви­новат ты.

— И ты семь лет вынашивал план мести? Я же знаю, Билли, что ты был у Син-Сина не на побегушках. Ты неплохо устроился. Из жизни я тебя не вышвыривал. Я выгнал тебя из участка, и моё решение потом было подтверждено данными ментоскопирования. Ты не ребёнок и пре­красно знаешь, что с такими показателями тебе и думать было нечего не то что о карьере в Инспекции, а даже о патрульной службе в полиции. Твоя подавляемая в годы учёбы агрессивность в условиях вседозволенности, как ты воспринял наши полномочия, выросла до критических пределов. Необратимая деформация психики, от коррекции которой ты сам отказался. Так что не сходится, Билли. Не стал бы ты так рисковать своей шкурой и тёплым местечком в Заире ради того чтоб свести со мной счёты. Ты уж давно и думать обо мне забыл. Кто же тебе напомнил?

Галлахер усмехнулся.

— Нет, Торнадо. Я всё тебе сказал. Больше ты ничего от меня не узнаешь. Я тебя ненавидел, потому что ты испортил мне жизнь. Я стрелял в Родригеса, а потом захватил в заложницы твою бывшую жену, а когда ты появился, пытался тебя убить. Этого для суда хватит. Пиши обвинительное заключение, и мы с тобой расстанемся навеки.

— Как всё просто, — Лонго покачал головой. — Ты во всём сознался, и тебя можно отправлять на север, подальше от глаз полиции, да?

— А что ещё?

— Слушай, Билли, ты часом не поглупел, а? Ты что, и правда, на­деешься, что меня удовлетворит вся эта ложь? Или ты не знаешь, в какое дело тебя втянули?

— Какое ещё дело?

— Кто и что тебе обещал за мою голову?

— Хорошо, допустим, у меня был клиент. Только допустим! Что это меняет? Ты что, не знаешь наших правил? Если я назову его имя, меня прикончат уже на следующий день после прибытия в посёлок. Ты же понимаешь, что не имеешь права задавать мне такие вопросы.

— Ты не попадёшь в посёлок, Билли. Прямо отсюда ты направишься в отдел безопасности Звёздной Инспекции и больше мы с тобой, действительно, не увидимся.

Галлахер вздрогнул и изумлённо посмотрел на Лонго.

— Причём здесь Инспекция? Я пришил копа и пытался повторить этот номер. Это уголовное дело и оно не подпадает под юрисдикцию Инспек­ции! Я всё сделал по собственной инициативе и ничего не знаю.

— Около месяца назад в Колонии начался мятеж, который удалось погасить довольно быстро, но погибло девять человек. Есть основания подозревать, что существует разветвлённый заговор, и в нём заме­шан кто-то из верхушки Колониальной Полиции. Это дело — юрисдикция Инспекции!

— А причём здесь я?

— Притом, что я принимал участие в ликвидации мятежа. А ты пытался меня убить.

— Совпадение! У меня есть личный мотив!

— Тогда скажи, как ты так быстро сориентировался и в течение нескольких часов после убийства Родригеса сумел найти обиженного им анубиса и обработать его, чтоб он согласился взять это на себя? Только не говори, что это была случайность! Ты должен был узнать личность убитого, чем он занимался, я имею в виду совершенно конкретное дело, выбрать подходящую кандидатуру для подставы, где этого кандидата можно найти и чем его можно прижать. Откуда ты всё это узнал? Родригес работал в особом отделе, и случайная утечка информации совершенно исключена. Кто тебе её передал?

Галлахер молчал.

— Ну что, вызывать операторов? — устало спросил Лонго.

— Я не знаю этого парня, — наконец, заговорил Билли. — Он явился ко мне в Заире и предложил миллион кредитных единиц. Информацию я получал по телефону. После убийства я отсиживался в норе на Тико­на-стрит, дом восемь. Там подтвердят.

— Ты ему звонил?

— Нет, он мне.

— Знаешь, откуда?

— Нет, но он меня заверил, что вычислить его невозможно. У него был спецканал.

— Хорошо. Его приметы? Ты же видел его в Заире.

— Среднего роста, может, чуть выше. Атлетического телосложения, белокурый. Глаза голубые. Тип лица нордический, если ты знаешь, что это такое. Одет в чёрный лётный комбинезон…

— С металлическими ремнями, — вяло кивнул Лонго. — На поясе плеть с голубым камнем. Так?

Билли кивнул. Лонго перегнулся через пульт, что-то нажал и из­влёк из паза лист с цветным изображением.

— Этот?

Галлахер внимательно посмотрел на лист и кивнул.

— Да, Билли. Тебе не позавидуешь. Это Альбелин, или точнее АН-У.

Билли недоверчиво покосился на Лонго.

— Он же погиб?

— Нет, он жив. Это уже всем известно и никому не интересно. Только ты не знаешь. И он вышел на связь с тобой. Ты его сообщник. Глухое дело, старик. Посёлком не отделаешься.

— Я… — начал было Галлахер и смолк.

— Тебя так же подставили, как ты подставил того анубиса, — нагнулся к нему Лонго. — Тебя теперь никто не будет слушать. Никто во всей колонии. Кроме меня. Потому что я точно знаю, что Альбелина в Колонии нет.

Галлахер опустил голову.

— Я устал, Торнадо. Дай мне подумать. Хотя бы до утра.

— Думай, Билли. А утром расскажешь всё, как было, и я постараюсь, чтоб тебя отправили не на самый полюс.

Билли увели. Лонго задумчиво посмотрел в окно, словно там можно было разглядеть то, что скрывал сейчас покров тайны.

— Что ты надеешься там увидеть? — спросила я, подходя к нему. — Ты без конца смотришь в темноту.

— Я просто думаю, — ответил он, обнимая меня за плечи. — Я надеялся, что Билли всё прояснит, но ошибся. Этому делу не видно конца.

На пульте загудел зуммер. Лонго нахмурился, перегнулся через пульт и взял трубку телефона, не утруждая себя включением динамика и экрана.

— Лейтенант Руфах. Да… Да… Что?.. А ещё что? Нет, он останется здесь. Расследование ведётся в двадцать шестом участке, и пусть префектура не суётся, куда её не просят. Я знаю законы. Такого положения в Кодексе нет. Всего хорошего, — он бросил трубку и по­вернулся к Клайду. — Эти шустрые парни из префектуры хотят забрать у нас дело и Галлахера, потому что, видишь ли, убит их работник. Раньше они об этом не вспоминали. Им сейчас всё выложи!

— И ты отказал.

— Естественно. Они, правда, решили, что из-за того, что я не хочу делиться славой. Пообещали публикацию в газетах и орден.

— Что-что? — насторожилась я.

— Вот именно, — кивнул Лонго. — Я ещё не забыл, что этот мер­завец, которому я поперек горла, сидит где-то наверху, возможно, располагает связями, чтоб заткнуть мне рот орденом. Но у меня их, итак, с килограмм наберётся. Им нужен Галлахер, которому они тоже хотят заткнуть рот, только, боюсь, что далеко не таким приятным способом. Ладно, поздно уже. Клайд, у нас есть свободные камеры?

— Лонго! — воскликнул Клайд и взглядом указал на меня.

Лонго развёл руками. Клайд усмехнулся и достал из кармана клю­чи.

— Поезжайте ко мне, а я тут пригляжу за нашим другом.

— Только глаз с него не спускать! — приказал Лонго, забирая ключи. — Часов через пять мы вернёмся. Если что — сообщи немедленно. Пока!

ХV

Клайд жил на Элтон-стрит, где обосновалось большинство землян и выходцев из диаспоры, обитающих в Мегаполисе. Его квартира находи­лась на седьмом этаже сияющего зеркальными стенами небоскрёба. У подъезда этого дома стоял постовой андроид, в холле на нижнем этаже — швейцар с лицом, похожим на морду королевского дога, в лифте посетителей встречал худой невозмутимый лифтёр с проницательным взглядом и длинными сильными руками. В коридоре от лифта до дверей квар­тиры подозрительно таращились со стен объективы. Но за дверями всё это заканчивалось и начинало казаться, что произошла какая-то ошиб­ка, и вы попали не в тот мир и не в то столетие.

На седьмом этаже небоскреба в квартире сержанта Клайда Урманиса был спрятан кусочек Англии. Здесь был большой камин в гостиной, возле него стояли тяжёлые, обитые натуральной кожей кресла. Дубовая лестница вела на второй этаж, где располагался солидный кабинет в викторианском стиле. Его стены были заставлены настоящими бумажными книгами с красивыми переплётами, а персональный компьютер и индивидуальный комплекс связи упрятаны под полированную столешницу. Правда, спальня была вполне современной, светлой и про­сторной, с широкой белой кроватью без спинок. Огромное, во всю стену окно закрывали лёгкие занавески.

— Тебе здесь нравится? — поинтересовался Лонго. — Меня ужасает вся эта громоздкая мебель. Совершенно непонятно, как он здесь живёт.

— А я в восторге! — призналась я. — Именно с такой мебелью у меня связаны приятные воспоминания. Когда-то я очень любила си­деть вечерами в таком кресле у растопленного камина, накинув на но­ги плед. И чтоб рядом обязательно стоял кофейник с горячим кофе.

— Кофе есть на кухне, но думаю, что нам лучше по-хорошему выс­паться, чем всю ночь просидеть у камина.

— Да, выспаться бы не мешало, но…

— Что «но»?

Я сама не знала, что «но», просто у меня вдруг возникла твёрдая уверенность, что спать этой ночью нам не придётся.

— Где здесь душ? — спросила я.

— Дверь в спальне, слева.

У Клайда был не просто душ, вернее, не только душ. В этом небольшом зале к тому же был бассейн, несколько тренажёров и массажный аппарат жёсткого действия. Сняв всю одежду, я засунула её в стиральную машину, и встала под контрастный душ. Примерно через пять минут кровь в теле разогналась до третей скорости, и пелена усталости упала с глаз и мозга. Я немного поплавала в бассейне, потом улеглась на массажный стол. Мне пришлось стис­нуть зубы, но за пятнадцать минут это орудие пыток привело меня в состояние полной боевой готовности. Я не слишком удивлялась своим действиям, хотя совершенно не знала, зачем всё это, но за много лет непростой и опасной работы я научилась доверять своим инстинктам.

Надев выстиранные и отглаженные джинсы, свитер и кожаную куртку, я натянула сапоги. Некоторое время с сожалением смотрела на каблуки — при случае они сильно снизят мои возможности, но выбора уже не было. В очередной раз перепроверив оба «ствола», я засунула один в кобуру, другой — за ремень и, собрав высушенные феном волосы в конский хвост, посмотрела в зеркало.

— Суперженщина. Приключения продолжаются, — усмехнулась я и, уже выходя, пробормотала: — Не помню, какая серия.

Едва я взялась за ручку двери из спальни на лестничную площадку, как услышала внизу, в гостиной голоса. Один из них был женским. Разговор вёлся на ормийском. Приоткрыв дверь, я посмотрела вниз.

Лонго и та женщина сидели в креслах у камина, друг против дру­га. Он был сильно раздражён и время от времени косился наверх, но здесь было слишком темно, чтоб он мог увидеть меня. Женщина была красива… Хотя, нет, это просто не то слово. Я никогда в жизни не видела ничего подобного. Это была маленькая, худенькая женщи­на. Её фигура была совершенно не пропорциональна по нашим меркам, но столь гармонична, что от неё нельзя было оторвать глаз. Сквозь полупрозрачное голубое платье, отделанное мерцающим синим металлом, матово просвечивало серебряное тело. У неё были узкие покатые плечи, тонкие изящные руки, маленькая грудь и осиная талия, которая пере­ходила в широкие округлые бёдра. Длинные ноги заканчивались маленькими ступнями, заключёнными в блестящую паутинку сандалий.

Крохотная головка с тяжелыми тёмно-синими волосами, уложенными в сложную причёску, гордо возвышалась на длинной красивой шее. Лицо напоминало лица древних ассирийских богинь, только огромные миндалевидные глаза сверкали фиолетовыми аметистами чистой воды. Длинные чёрные ресницы трогательно вздрагивали, когда она говорила, тонкие чёрные брови немного хмурились, широкие ноздри прямого носа чувственно раздувались, полные алые губы приоткрывали два ряда перламутровых зубов, а на вы­соких бледных скулах вспыхивал золотистый румянец.

Эта красавица была ормийкой, её окутывал благоухающий туман эротичности, она была женственна до предела, она манила и околдовывала без малейших усилий со своей стороны, и странно было видеть раз­дражение и досаду на лице мужчины, сидевшего напротив. Но Лонго, похоже, не торопился распластаться у её ног.

— Послушай, Рузаф, я не понимаю, к чему этот экскурс в прошлое, — недовольно произнёс он. — Уже полчаса ты расписываешь мне, как ты меня любила, и как я любил тебя. Но я сегодня дьявольски устал и уже через шесть часов должен буду вернуться к работе. Может, мы, наконец, перейдём к делу? Чего ты хочешь?

— Я хочу быть с тобой, — пропела она трепещущим от страсти го­лоском. — Я специально уговорила Рирма взять меня с собой на Клон­дайк, я с трудом отвязалась от охранников. Я давно всё решила. Мы убежим отсюда. Мы вернёмся на Орму, заберём твоего мальчика и будем жить вместе где-нибудь в горах.

Лонго изумлённо смотрел на неё.

— Что-что? — переспросил он. — Мы сбежим?.. Кто? Ты и я? Да ты с ума сошла, Рузаф! Возвращайся к мужу и перестань, наконец, дурить ему голову! И мне тоже!

— Торнадо! Я брошу его ради тебя! Я обязана тебе жизнью, ты спас меня, ты пробудил мою душу, ты…

— Послушай, одиннадцать лет назад ты предпочла мне Рирма. Воз­можно, он не ангел и не герой, но он твой муж. И ты прекрасно зна­ешь, как я отношусь к женщинам, которые предают своих мужей.

— Это всё условности!

— Хорошо, — сдался он, но, как оказалось, не совсем. — Но ведь я сейчас не один. Рирм не говорил тебе, что я привёз с Изумрудной женщину? Она — не условность, Рузаф. Я люблю её, и только она сейчас интересует меня.

Красавица рассмеялась, но на её длинных ресницах заблестели бриллиантами слёзы.

— Бедный мой Торнадо! — воскликнула она. — Нельзя же так обма­нывать себя! Не нужно обманывать и меня. Ведь я знаю, что я не из тех женщин, которых можно разлюбить! И ты любишь меня. Я знаю это. Я знаю это с того самого момента, когда увидела тебя впервые во Дворце Императора. У тебя были такие глаза… Я сразу поняла, что это навсегда! И не только для тебя, но и для меня. Ты сразу поразил моё сердце… — она коснулась изящной серебристой ручкой левой стороны груди.

— Ещё бы! — усмехнулся он. — Ты ведь тогда впервые увидела нор­мального мужчину. Ваш паук-император — не в счёт.

— За усмешкой ты прячешь боль! — вздохнула она.

— О, боги! — Лонго закатил глаза. — У меня сердце разрывается от этой душещипательной сцены! Она ещё думает, что хорошо быть красивым мужчиной! Меня просто рвут на части, одна говорит, что та­ких как она не бросают, вторая, что таких как она нельзя разлюбить, третья вообще палит в меня из бластера. Действительно, можно подумать, что мужиков в этой галактике, кроме меня, не осталось, и мне остается только завести гарем. Хватит, Рузаф, закругляйся. Скоро вернётся Лора, и мне не хотелось бы, чтоб она застала тебя здесь.

— Она так ревнива? — взмахнула ресницами бывшая императорская наложница.

— Не замечал. Но я не хочу, чтоб она тебя здесь видела. И сам уже давно избавился от желания видеть тебя.

— Я знаю, — коварно улыбнулась она. — Ты просто боишься уви­деть её рядом со мной. Эти женщины с Земли ведь так холодны и грубы, они ничего не понимают в любви. Кроме того она наверняка выше тебя и интересуется только наукой и вопросами человечества!

Лонго вздохнул, некоторое время смотрел на неё, потом поднял голову и крикнул:

— Лора! Спустись, если сможешь. У нас гостья!

Я прикрыла дверь и прижалась спиной к стене, чувствуя, как на моём лице расплывается счастливая торжествующая улыбка. Потом скинула куртку, стащила с себя свитер и снова надела куртку на голое те­ло, застегнув её лишь до середины груди. Потом распустила хвост, взбила волосы и распахнула дверь.

Спускалась я, не торопясь, давая гостье внимательно рассмотреть себя. Рузаф смотрела очень внимательно и под конец закусила губу.

— Она действительно очень высокая, — проговорила она надменно. — Наверно, если она наденет очень высокие каблуки, то будет выше тебя.

— Ну, что вы, — улыбнулась я, представив себя в роли Джоконды. — Зачем же я буду надевать такие каблуки? Я считаю, что мужчина в лю­бом случае должен быть выше.

Лонго с удовольствием посмотрел на меня.

— Рузаф, разреши мне представить тебе Лору Бентли. А это, любимая, звезда императорского сераля, Рузаф Аршан Торсум.

— Вы очень красивы, — произнесла я, придавая своему голосу ангельские нотки. — Я никогда не видела таких красивых женщин.

Рузаф смутилась. Я остановилась на третьей снизу ступеньке и встала в позе манекенщицы, демонстрирующей вечернее платье из змеиной кожи с алмазным декором. Бывшая звезда сераля снова окинула меня придирчивым взглядом, начиная с носков сапожек и кончая лбом.

— Вы тоже очень красивы, — великодушно признала она. — Правда, ваша красота не соответствует нашим стандартам. Например, золотистый цвет кожи у нас не в моде, но волосы заслуживают величайшей похвалы. Это естественный цвет?

— Не совсем, — я спустилась с лестницы, неторопливо подошла к креслу Лонго и присела на подлокотник, обняв его за шею. — Они выгорели. Цвет кожи, кстати, тоже не соответствует природному. Обычно я белая, как молоко, но ради разнообразия иногда загораю.

— И где? — с явным интересом спросила она.

— На Рокнаре. У меня там небольшое бунгало на берегу Великого Океана.

Её заинтересованность ещё больше возросла.

— Бунгало? Я слышала, что аренда бунгало на берегу Великого Океана стоит миллион кредов в месяц.

— Да? — равнодушно переспросила я. — Мне не приходило в голо­ву его сдавать. Я вообще не люблю чужих людей в своём доме.

Она резко встала.

— Мне приятно было познакомиться, мисс Бентли. Думаю, что вы имели бы немалый успех в императорском серале. Торнадо… — она подошла к нему, нагнулась и поцеловала в губы, потом тонким паль­чиком стёрла воображаемую помаду, которой якобы его запачкала. — Я рада, что тебя снова любит красивая женщина, а то твоя Сапфира… Прощайте!

Она пошла к дверям, но неожиданно остановилась и резко развернулась:

— Я советую вам обоим поскорее уехать отсюда. Исчезнуть! Вы подвергаете своё счастье и свою любовь слишком большой опасности. Вас втянули в опасную игру и, кажется, собираются пожертвовать вами.

Лонго вскочил и через мгновение был возле дверей.

— Что ты знаешь? — резко спросил он.

— Только то, что я тебя люблю, а Торсум тебя ненавидит. Ещё я знаю, что ты по обыкновению сунул голову в пасть льву, но на этот раз он голоден. Пропусти меня, мне нечего больше сказать.

— Нечего? Ты уверена?

— Я хотела помочь тебе, Торнадо, в память о том, что было. Но теперь на меня не надейся. Такую женщину, как я, нельзя разлюбить… безнаказанно!

Отстранив его, она вышла. Лонго зло посмотрел ей вслед, потом обернулся ко мне. Я уселась в кресло и проговорила:

— Мне чертовски надоели твои женщины, Лонго!

— Мне тоже, — кивнул он. — Никак не пойму, что происходит. Обе в один день, хотя до того столько лет прекрасно обходились без моего общества. Сначала сбегут, а потом не могут понять, почему я ещё жив и в здравом рассудке, как будто у меня нет других проблем!

— Зачем она приходила, Лонго?

— Понятия не имею.

— Мне кажется, что она хотела подтолкнуть тебя к выходу из иг­ры.

— С чего? При чём здесь она?

— А Торсум?

— Рирм? Ерунда! Он зануда и бюрократ, но не предатель. Я ему верю. Он проверен в стольких переделках, его столько раз запугивали и пытались подкупить… Нет. Он не мог. В этом я совершенно уверен. Просто Рузаф, видимо, сочла, что его положение недостаточно высоко для такой жены, как она, вот и пытается что-то изменить… Она жи­вёт чувствами, Лора. Ты знаешь, что это такое?

Я покачала головой.

— Возможно, она живёт чувствами, Лонго. Может быть, она, действительно, любит кого-то, страдая и мучаясь, может, есть кто-то, ради кого она способна на всё, но это не ты. Можешь мне поверить.

— Ты думаешь, меня это огорчает? — усмехнулся он.- Меня она никогда не любила. Ей нужно было уцелеть в огне войны. Я защищал её в армии — она говорила, что любит меня. А потом, когда появилась возможность перебраться в штабные апартаменты, она, не задумываясь, кинулась отбивать Торсума у его жены.

— А у него тогда была жена?

Лонго улыбнулся.

— Это ещё одна причина, почему я не стал слишком переживать из-за её измены. Я её почти возненавидел, но не за себя, а за Зирфу. Девочке не везло с мужьями, они плохо с ней обращались и, в конце концов, погибали, а Рирм, как она надеялась, мог обеспечить ей покой и стабильность.

— Послушай, Зирфа это?..

— Ну да, от отчаяния она сбежала с Ормы и на одном космодроме познакомилась с молодым итальянским лейтенантом, который летел по назначению на Клондайк. На сей раз ей повезло. Кстати, это именно Джули уговорил меня после войны лететь в Колонию. В общем, с Зирфой, к счастью, обошлось.

— А с тобой?

— Я ж сказал, что не склонен слишком переживать по подобным поводам. Уже через полгода я женился на Сапфире. И хватит об этом. Мы собираемся сегодня спать или нет?

Я скинула сапоги и с ногами забралась в кресло.

— Ты иди, а я буду спать здесь. Тут так спокойно и уютно.

— Как знаешь, — пожал плечами Лонго и поднялся наверх.

Я немного посидела закрыв глаза, но сон не шёл. Как старый кавалерийский конь, заслышавший трубу, я уже не могла успокоиться. Мой мозг и моё тело готовились к привычной работе, совершенно игнорируя мои желания. Ничего не оставалось, как снова спустить ноги на пол, положить руки на подлокотники, а голову — на высокий валик спинки и расслабиться. Очень скоро тело растворилось в волне релаксации, и мысли заскользили в прохладном голубом потоке вечного покоя. Весь мир остался за тонкой, но непроницаемой гранью, отделяющей изменчивость от неизменности и суетность от мудрости…

ХVI

— Лора! — я услышала, как застучали по ступенькам быстрые ша­ги. — Лора! Немедленно едем в участок!

Я слегка пошевелила пальцами, потом ещё раз, согнула и разо­гнула руки в запястье, потом в локте. Наконец медленный и глубокий вдох оживил мою грудь, ещё один, я открыла глаза. Лонго стоял ря­дом. Он смотрел на меня, и я видела, что он почти в ярости, но виной тому было явно не моё поведение. Бросив мне на колени свитер, он произнёс:

— Одевайся скорее. Только что звонил Клайд. Галлахер мёртв.

Когда мы вошли в дежурку, там находились Клайд и несколько детективов.

— Экспертов мы уже вызвали, — произнёс он.

— Что произошло?

— Шарат полчаса назад зашёл посмотреть, как он там, и увидел, что он мёртв. В камеру до этого никто не входил. Я сам сидел здесь, как цепной пёс.

— Зачем входил Шарат?

— Он наблюдал за ним через видеокамеру, чтоб парень ничего с собой не сотворил, но вдруг тот как-то странно выгнулся на койке, закричал и схватился за грудь. Потом упал и затих. Вот Шарат и решил взглянуть.

Лонго направился к распахнутой двери камеры. Заметив, что я иду за ним, он обернулся.

— Останься здесь. Там труп…

— Ты думаешь, я не видела трупов? Их было столько в моей жизни…

— Сколько? — хмурясь, спросил он.

— Было б лучше, если б их было меньше.

Я обогнала его и первой вошла в камеру. Галлахер лежал на койке, выпучив глаза в потолок и сжимая рукой рубашку на груди.

— Снимки сделали? — услышала я за спиной голос Лонго.

— Да, всё сделали, только тело не осматривали. Врач что-то запаздывает.

Лонго подошёл ккойке, убрал руку Билли с груди и расстегнул его рубашку. На левой стороне темнело пятно, похожее на синяк.

— Ну-ка, пусти! — проговорила я, отстраняя его и чувствуя, как у меня по коже пробегает мороз.

Достаточно было несильно нажать на это пятно, чтоб понять, что там внизу, под ним не осталось ничего твёрдого, всё превращено в месиво, лишь осколки рёбер оказывают некоторое сопротивление при надавливании.

— Помоги перевернуть его!

Лонго профессиональным движением перевернул тело и задрал ру­башку до шеи. Я прощупала лопатку. Она была раздроблена.

— Проклятье, — пробормотала я. — Его убили. Ему в сердце была вшита небольшая мина. Кто-то где-то просто нажал кнопку.

— Не может быть, — проговорил Лонго. — Клайд! Вы вызвали скорую? Он же землянин! Он должен регенерировать даже без сердца.

— Что? Сейчас! — Клайд выскочил из камеры.

Я ещё раз посмотрела на мёртвого Билли и тоже вышла.

— Кто у вас может сделать такую операцию? — спросила я.

— Кто угодно! У нас полно частных и даже подпольных клиник, — пожал плечами Лонго. Он подошёл к пульту дежурного и посмотрел на экран, где на койке вниз лицом лежал Галлахер. — Но я не понимаю, как он согласился на это!

— Он мог и не знать. Его могли усыпить, напоить, накачать нар­котиками. А через трое-четверо суток на теле не осталось и следа от швов. Регенерация.

— Что это такое? — насторожился Лонго, глядя на экран. — Что это за дым?

Он бегом бросился обратно в камеру. Там стоял удушливый запах горелой плоти. Вбежав вслед за Лонго, я увидела, что труп на койке начинает дымиться. «Нет, — подумала я. — Этого не может быть! Толь­ко не это!» Но кожа на теле темнела, прогорая изнутри.

— Нож! — крикнула я, протягивая назад руку и собирая все силы для того, чтоб сделать то, на что я решилась. Кто-то сунул мне в пальцы гладкую рукоятку. Это был тонкий острый кинжал с костяной ручкой. Я шагнула к койке, чувствуя, как к горлу подкатывает тошно­та. Зрелище было ужасным и ещё более ужасным было моё намерение. Со­бравшись с духом, я наклонилась, и отсекла большой палец уже почер­невшей и начавшей обугливаться руки Галлахера. Наколов этот палец на острие кинжала, я обернулась.

— Где у вас здесь есть микроскоп? Быстро!

— Второй этаж! — крикнул Клайд.- Лаборатория.

В лаборатории я бросилась к столу и быстро сделала срез уже распадавшейся ткани пальца. Впрочем, на палец это уже было не похоже, и я немного успокоилась. Положив его на подставку, я включила микроскоп, и посмотрела на экран. Я ещё успела увидеть золотистые тонкие нити в чёр­ной массе, но когда нажала на клавишу, чтоб сделать снимок, было уже поздно. На предметном столике осталась лишь белая тонкая пыль.

Внизу было тихо. Полицейские стояли молча, стараясь не смотреть друг на друга. Лонго устало провёл рукой по глазам и на несколько мгновений зажмурился.

— Он рассыпался. В белый пепел. Я лишь несколько часов назад говорил с ним.

— Это система уничтожения, — объяснила я. — Взрыв в серд­це разогревает мельчайшие провода из специального сплава, которые пронизывают тело. При разогреве сплав вступает в реакцию с гемогло­бином, и температура возрастает на несколько сот градусов. На сей раз, дело затянулась из-за того, что регенерирующий организм боролся за жизнь и какое-то время нейтрализовал реакцию.

— Провода? Ты хочешь сказать, что он был пронизан этими прово­дами?

— Насквозь. Несколько сотен на кубический сантиметр. Это не могли сделать ваши уголовники, Лонго.

— Ты их не знаешь, — бесцветно произнёс он. — Здесь умельцев хватает.

— Тут нужны не умельцы, а большая лаборатория с новейшим обо­рудованием и несколькими бригадами хорошо обученных хирургов. Даже на Земле такие операции проводят не чаще, чем раз-два в год.

— Там проводят такие операции?

— Там вставляют другие провода. Готовят киборгов-разведчиков, с их, естественно, согласия и без малейшего вреда для них. Но методи­ка разработана не на Земле.

— Где?

— На Пелларе.

Он вздохнул. Я заметила, как встрепенулся Клайд.

— Кончай! — вдруг рявкнул на него Лонго. — Альбелин не стал бы этого делать.

— Это точно, — согласилась я. — Он, на худой конец, накачал бы его тротилом, чтоб нечему было восстанавливаться, да и то, это было возможно для него лишь лет пять назад. А здесь работа тонкая, тщательная. Так работают именно пелларцы.

— Но не наши подопечные, — возразил Лонго.

— Да. Судя по затратам — это работали те, кто имеет выход за пределы колонии. Они слишком хорошо оснащены, чтоб с ними так прос­то было справиться. Такой труд только для того, чтоб ликвидировать рядового исполнителя! Видимо, у них неограниченные возможности, если они так бросаются трудоёмкими эффектами.

— Ладно, начнем всё сначала, — вздохнул он. — Ласи! Ты здесь? Хорошо. Завари кофе, голова гудит. Ты будешь? — он посмотрел на меня.

— Нет. Кофе я пью для успокоения души. А для работы это вредно.

ХVII

Белый пепел — всё, что осталось от Билли Галлахера, собрали с помощью пылесоса в специальный контейнер, камеру закрыли, и все при­нялись за обычные дела. Лонго и Клайд разбирались с делом о каком-то оборотне, занимавшемся телепатической агрессией, но заметно было, что им обоим трудно полностью переключиться на него. Лонго то и дело впадал в глубокую задумчивость и вслед за этим переспрашивал у Клайда, что он только что сказал, а тот, в свою очередь, без конца перебирал стандартные листы с материалами дела, тёр виски и безуспешно пытал­ся выдать какую-нибудь свежую идею.

Я сидела в кресле неподалеку, подняв ноги на невысокий журналь­ный столик и скрестив руки на груди. В отличие от мужчин, я не пребыва­ла ни в растерянности, ни в тяжёлой задумчивости. Для меня всё уже было ясно: дело набрало такие обороты и проникло в такие сферы, что простому офицеру колониальной полиции, пусть он даже будет лучшим копом Мегаполиса, с ним не справиться. В Колонии преступники всё же были сильно ограничены в средствах, им даже запрещалось иметь луче­вое оружие и летательные аппараты, в связи с чем контролировать их было делом не таким уж сложным. Колониальная полиция неплохо осна­щённая для выполнения своих задач, была всё же нацелена на борьбу с преступностью уровня этак двадцатого века и справлялась с ней неплохо. Но там, за пределами колонии, уже начался двад­цать четвёртый, и техника ушла далеко вперёд. Лонго при всём сво­ём опыте и таланте даже представить себе не мог, что способны противопоставить ему его противники. Зато я представляла себе это очень даже хорошо.

По обыкновению мне не хотелось лезть в это дело. Это был не страх и не лень, просто я давно уже поняла, что искать на свою голо­ву неприятностей совершенно излишняя трата времени. Они сами найдут меня в самый неподходящий момент. Но, как обычно, я абсолютно игно­рировала это нежелание вмешиваться. Я, всё-таки, — человек долга, да и почему не взяться за дело, если в принципе вполне можешь с ним справиться? Не говоря уж о том, что мне было бесконечно жаль Лонго. Он был отличным парнем, сильным, смелым, умным, но совершенно беспо­мощным в сложившейся ситуации. Даже если б я не любила его, я б не стала стоять в стороне и ждать, когда этого красивого мальчика под­готовят к погребальному костру. Но я его любила. В общем, у меня не возникало никаких сомнений, что мне придётся вспомнить свой обшир­ный опыт космического сыска и настроить мозг на быструю и беспроиг­рышную импровизацию, если опыта будет недостаточно. Я снова «вышла на работу» и смутно подозревала, что у кого-то из-за этого будут крупные неприятности. Уже тогда, до вступления в борьбу я была полностью уверена в успехе, хотя ещё не подозревала, как осложнится дело в самое ближайшее время, когда нам обоим останется надеяться только на себя, на свой опыт, на свою сообразительность и на свои ноги.

Ночь не думала кончаться. До рассвета оставалось ещё несколь­ко часов, когда на лейтенантском пульте загудел зуммер видеотектора. Лонго нажал кнопку, и в расправившемся под потолком шаре стереоэкра­на возникла Рузаф.

— Я улетаю на Изумрудную, — проговорила она, впившись взглядом в лицо Лонго.

— Счастливого пути, — безразличным тоном произнёс он, мель­ком взглянув на неё.

Он ничего не заметил, но меня её взгляд привёл в беспокойство. Она смотрела на него с жадным вниманием, словно хотела запомнить на всю оставшуюся жизнь, и в то же время её взгляд был холодным и беспощадным.

— Я хочу тебя предупредить, — произнесла она. — Если тебя вызовут в префектуру, то не езди, а постарайся скрыться.

— С какой стати? — нахмурился он. — Я не чувствую за собой ни­какой вины.

— Послушайся меня, — настаивала она. — А, впрочем, это уже ничего не изменит. Прощай, Торнадо!

Она бросила это так жёстко и небрежно, что он вдруг вскинул голову и с изумлением взглянул на экран, но тот уже померк и, свернувшись в каплю, упал на пульт.

— Проклятье, — устало проговорил он. — Так что там у нас в заключении экспертизы? Этот тип действительно сошёл с ума?

Он вернулся к своему оборотню, а я с трудом пыталась избавиться от тревожного предчувствия, связанного с этим неожиданным предупреждением. Мне стало страшно за Лонго, словно над ним нависла опасность, и я готова была удавить эту отставную одалиску за её жестокий взгляд, за удовлетворенное «это уже ничего не изменит», за «прощай», похожее на оглашение смертного приговора.

А потом снова раздался зуммер. Это был уже служебный канал связи. Лонго поморщился, но трубку взял сам.

— Двадцать шестой участок. Лейтенант Руфах… Немедленно? Хорошо, выезжаю… Что вы сказали? — он сосредоточенно посмотрел на меня, вздохнул и немного упавшим голосом произнёс: — Понял, — положив трубку на место, он сообщил: — Нас обоих просят немедленно приехать в префектуру. Они хотят задать нам несколько вопросов.

— Поехали, — я решительно поднялась.

Лонго обернулся к Клайду. Тот с тревогой смотрел на него.

— Всё будет хорошо, — успокоил его Лонго.

— Не заводись там, — попросил Клайд.

— Как выйдет… Салют!

Лонго обнял меня за плечи, и мы вышли из кабинета.

Через полчаса мы уже находились в странном помещении наподобие большого стеклянного куба. Мы: я и Лонго сидели в креслах, перед нами висели в пространстве микрофоны, а в лицо бил яркий свет. Там, чуть впереди, напротив нас собрались шесть человек в форме колониальной полиции с погонами не ниже майора или в штатском. Стол был один, но стулья принесли на всех, однако, некоторые предпочита­ли стоять или прохаживались вдоль зеркальной прозрачной стены.

— Итак, — прокашлявшись, начал мрачный, как грозовая туча, Тор­сум. — Ваше имя Лонго Руфах, вы лейтенант колониальной полиции?

— Да, — ответил Лонго. Его лицо было каменным, но чувствовалось, что он напряжён до предела.

— Ваше имя Лоранс Бентли? Вы постоянно проживаете на Рокнаре.

Я не стала возражать, хотя не считала Рокнар своим постоянным местом жительства.

— Вас пригласили сюда, чтоб предъявить обвинение в участии в заговоре с целью поднятия мятежа в Пиркфордской Колонии для антисоциальных элементов. Вам понятно обвинение?

— Понятно, — подтвердил Лонго.

Я кивнула.

— Вы признаёте себя виновными?

— Нет.

Я отрицательно покачала головой.

— Хорошо, — вздохнул Торсум. — В таком случае вам будут предъявлены имеющиеся у нас доказательства. Начнём с того, что произошло на Базе, располагавшейся на орбите Тартара. Лейтенант Руфах, вы пока не лишены звания, и я буду называть вас так.

— Меня это не оскорбит.

Торсум некоторое время сверлил Лонго тяжёлым взглядом, но тот не отвёл глаз.

— Итак, лейтенант. Как вам известно, кто-то с базы сообщал мя­тежникам о времени вылета истребителей. Я утверждаю, что это были вы. В помещении, которое вы занимали, обнаружены детали от передат­чика. Видимо, контузия и срочная отправка в госпиталь помешали вам избавиться от них. Сам передатчик был доставлен к вам в госпиталь вместе с вашими вещами, которые не распаковывались и не проверялись. Это вы погубили восемь летчиков. Когда пришлось лететь вам самому, вы сделали снимки, но ваша сообщница мисс Бентли симулировала обморок, и снимки были уничтожены.

— С момента возвращения на базу из того полета я был рядом с вами, комиссар, — напомнил Лонго.

— Это сделал ваш второй сообщник, механик Аблад, который работал с вами ещё в армии Ормы, и всем была известна его преданность вам.

— Он подтвердил это ваше умозаключение?

— Нет, но мы ещё коснемся причины этого. Когда вы поняли, что дальнейший саботаж бесполезен из-за решения командования применить установку «Орлиный глаз» и, таким образом, игра всё равно проиграна, вы решили избежать подозрений простейшим путём. Вы сами уничтожили крейсер мятежников.

— Осмелюсь напомнить, — подала голос я, — что идея с «Орлиным Глазом» принадлежала мне.

— Но вы ведь уже знали, что в данном случае она не даст эффекта, а лейтенант Руфах этого не знал.

— Ну, конечно, — кивнула я. — Мы разговаривали на разных язы­ках и не могли договориться об этом.

— Я думаю, что вы договорились, но о чём, вы расскажите нам позже. По возвращении на Изумрудную, лейтенант, вы решили изба­виться от передатчика, а заодно и от свидетеля, переложив при этом всю ответственность на его плечи. Вы застрелили Аблада и подложили передатчик в его багаж.

— Аблад убит? — лицо Лонго судорогой исказила боль. — Так там убили его?

— Вам это прекрасно известно, лейтенант, — раздражённо проговорил Торсум. — Вы всё просчитали, вы даже выбросили бластер в море, хотя наивно было полагать, что мы его не найдём. Вы же знаете наши методы и возможности! Хоть бы отпечатки стёрли!

Лонго сидел в кресле, низко опустив голову, и по его плечам пробегала дрожь.

— Вы проверили бластер методом биолокации? — спросила я. — Параметры биополя соответствуют данным лейтенанта Руфаха?

— Со всеми материалами вы ознакомитесь перед судом! — оборвал меня комиссар.

— Перед Звёздным Трибуналом! — неожиданно резко произнёс Лонго. — Участие в заговоре против безопасности Объединения Галактики является юрисдикцией Звёздного Трибунала!

— Прошу прощения, — согласился тот. — Звёздного Трибунала. Как же вы просчитались с отпечатками-то?

— А на передатчике не нашли? Я вроде стирал, — зло съязвил Лонго.

Мне показалось, что он начинает терять контроль над собой. Это было плохо.

— Когда вы прибыли на Клондайк, вам и в голову не приходило, что дело не закрыто. Но мы допустили оплошность, вынеся сообщение об этом на заседание Почётного Легиона. Кстати, мисс Бентли, не затруднитесь назвать номер вашего удостоверения. Ведь вы были там?

— Была, — кивнула я. — Но номер удостоверения называть не стану. А что, в памяти вашего суперкомпьютера, пропустившего меня в зал, сведений об этом не осталось?

— Вы потом объясните, как вы обошли нашу систему контроля. Никакого удостоверения у вас нет! Это лейтенант Руфах пропустил вас в зал. Разве нет?

— Нет.

— Продолжим. На заседании вы узнали о том, что ведётся следствие.

— Раньше нам это и в голову не могло прийти! — едко вставил Лонго.

— Вам не могло прийти в голову, что следствие идёт по правильному пути! Вы тут же приложили все усилия, чтоб сбить нас со следа. Вы даже не побоялись заявить о своём личном знакомстве с Альбелином.

— Как будто не вы теребили меня за пуговицу, намекая, что не­плохо было бы выйти с ним в контакт, когда пропал тот пелларский инспектор!

— Но вы очень рьяно защищали его на заседании.

— Вспомните, что я тогда говорил! Я ни слова не сказал в его защиту. Я лишь пытался вбить в ваши пустые головы, что вы ищите не там!

— Именно это я и имел в виду. А ещё то, что вы осмелились бро­сить тень на Колониальную Полицию.

— Не на полицию, а на одного предателя в её рядах, и не бросить тень, а пролить свет!

— Вы имели в виду себя?

Лонго стиснул зубы и промолчал. Мне начало казаться, что он уже на пределе.

— А дальше вы разыграли грандиозный спектакль, — продолжил Торсум. — Наконец-то, на сцене появляется ваш друг Альбелин. Это ведь он явился к Галлахеру в Заире? Вы решили разыграть покушение на вас лейтенант, чтоб закрепить за собой репутацию борца с врагами, который не боится их мести. Смерть Родригеса была оплачена тем миллионом, что вы получили за полёты, мисс Бентли?

— Нет.

— Впрочем, теперь это доказать уже трудно, ведь чек наверняка погиб при том загадочном взрыве на крыше небоскреба, верно? Кстати, лейтенант, почему вы не рассказали в участке о том, что на вас по­кушались второй раз?

— К слову не пришлось, — огрызнулся Лонго.

— Можно подумать, у вас каждый день взрываются квартиры. А почему впоследствии, на допросе Галлахера вы не коснулись этой темы?

— Я отложил это на утро.

— Ладно, к допросу мы ещё вернёмся. Теперь обратим внимание на задержание Галлахера. Это тоже был небольшой и отлично поставленный спектакль: с рукопашной схваткой и даже с бластером в руках ковар­ной злодейки. Почему ты один пошёл в квартиру к Сапфире? Почему ты не арестовал её за покушение на жизнь полицейского?

— Это не было покушение на полицейского. Она хотела убить ме­ня. Это была личная месть.

— А я думаю, потому что она была вашей сообщницей, лейтенант, и она помогла вам взять Галлахера, который даже не подозревал, что оказался жертвенным бараном в вашей пьесе! Позже, допрашивая Галлахера, вы старались, чтоб он отказался от показаний насчёт внешно­сти человека, подкупившего его, так же вы поступили и при допросе анубиса.

— Ну, ложь анубиса я доказал.

— Допустим. Но почему вы так настаивали на том, что лжёт Галлахер?

— Потому что он лгал.

— Где доказательства?

— Я надеялся получить их утром.

— Ты надеялся не получить ничего! Потому что убил и этого сви­детеля! Как ты его убил?

— А ты не знаешь? — Лонго поднял глаза на комиссара.

— Я хочу услышать твою версию.

— Я его не убивал. Как он был убит, я изложил в рапорте, а кем… Я б сам хотел это знать.

— Что, эти сказки про мину в сердце и провода? Торнадо! Да кто этому поверит! Тем более что все эти занятные сведения исходили от твоей любовницы.

Лонго вскочил, но тут же без сил упал в кресло и зло посмотрел на Торсума.

— Всё было проще, Торнадо. Ты просто его отравил, а труп сжёг. Ведь это вы на пару осматривали его в камере? Чем вы его облили?

Лонго молчал, глядя в пол. Эти безумные сутки, смерть Билли, известие о гибели Аблада, тяжесть обвинения, кажется, лишили его способности защищаться.

— Тебе нечего сказать? — тихо спросил Торсум.

— Я устал. Дай мне хоть несколько часов передышки.

— Оставьте нас.

Остальные, находившиеся всё это время в стеклянной клетке и внимательно следившие за допросом, не торопясь вышли. Появились два охранника.

— Сдай оружие, Лонго.

Тот молча достал из кобуры бластер и положил на затянутую в чёрную перчатку ладонь охранника.

— Вы, мисс.

Я без разговоров извлекла из-за пояса пистолет Рузаф и тоже отдала его. Увидев изящную вещицу и, видимо, узнав её, Торсум болез­ненно поморщился.

— Теперь и вы уйдите, — обернулся он к охранникам.

Те повиновались. Торсум отошёл к столу и присел на его край.

— Я не могу дать тебе передышки, Торнадо. Потому что уже через несколько часов я буду должен передать тебя в руки Отдела Безопас­ности. Но я не хочу этого. Чтоб ни было между нами плохого, больше всегда было хорошего. Мы оба были солдатами Ормы, мы делали одно дело и там, и на Седьмой, и здесь. Я не хочу, чтоб для тебя всё за­кончилось так.

— Неужели ты веришь всему этому, Рирм?

— Всё против тебя, Торнадо. Я верю фактам.

— Но ведь ты знаешь меня почти двадцать лет. Ты видел меня в деле! Ты был свидетелем всей моей жизни, всех побед, всех поражений. Я не скрывал от тебя своих ошибок. Если я не продался, когда мне обещали златые горы, если я не предал, когда меня пытали, если я не боялся смерти и заслонял собой других, как я мог сотворить всё это теперь?

— Всё это было, Торнадо. Мне трудно понять, что произошло. Да и ты наверно не можешь осознать полностью, как смог докатиться до всего этого.

— Я? Я мог докатиться до этого? Да ты понимаешь, что говоришь, идиот! Кем нужно быть, чтоб обвинить в предательстве ормийского горца!

— Ты не ормиец, Торнадо. Ты уже не горец. Да ты уже не Торнадо. Только так я могу объяснить всё это. Торнадо умер. Его убил кос­мос, и я скорблю по моему боевому другу, и сердце моё обливается сле­зами.

Лонго побледнел как полотно. Было видно, что он понял, о чём говорил Торсум, но я не понимала ничего.

— Только не говори мне, что… — начал он и смолк.

Торсум кивнул.

— Мне больно говорить тебе это, Лонго. Но ты мутировал настолько, что больше уже не можешь называть себя не то, что горцем, но да­же ормийцем. Это бич ормийцев, находящихся вдали от родины. В этом нет твоей вины, и именно поэтому я не хочу подвергать тебя муче­ниям длительного расследования, позору Трибунала и последующего заключения здесь уже в качестве ссыльного.

— Нет… — прошептал Лонго.

— Прости, Торнадо. Это всё, что я могу для тебя сделать. Если ты ещё сохранил в себе хоть что-то от ормийского горца, ты примешь правильное решение и не побоишься его выполнить. Ты никогда не был трусом, надеюсь, что и теперь…

Он достал голубоватый лист и молча приколол его к столу свер­кающим узким ножом с потемневшей деревянной ручкой, после чего поднялся и вышел.

Ни в стеклянной клетке, ни в помещении за её стенами не оста­лось никого, кроме нас. Лонго поднялся, подошёл к столу и вырвал из-под лезвия голубой лист. Он быстро просмотрел его и в следующий момент из его груди вырвался полный ужаса и отчаяния крик. Он без сил упал на колени.

Я встала и подошла к нему. Заглянув в бумагу, я увидела, что это компьютерная распечатка результатов ментоскопирования. Все показа­тели были далеко за красной чертой минимально допустимого уровня. Эмоционально-психическое состояние на девяносто один процент откло­нялось от нормы, принятой для ормийцев.

— Лонго… — проговорила я, но он грубо оборвал меня:

— Замолчи, женщина! Уйди и не мешай мне.

Его голос был хриплым, как никогда.

— Я уйду, — кивнула я, — но прежде я скажу тебе вот что. Тобой манипулируют. Эту распечатку несложно подделать. Я сама за четверть часа состряпаю десяток таких. Ты слышал Торсума. У них ничего против нас нет. Ни одного доказательства, кроме подделанных отпечатков на каком-то бластере и подкинутых в твою каюту запчастей приёмника. Он не хочет передавать тебя Отделу Безопасности только потому, что его ложь сразу выплывёт наружу. У него есть только версия, которая по каким-то причинам его устраивает. Версия, не подтверждённая доказательствами. Поэтому он и боится доводить это дело до Трибунала. Боится за свою шкуру и за своё кресло. Он знает, что ему не верят, его проверяют и контролируют. И на мёртвого Торнадо куда легче свалить все грехи.

Я отошла и села на свое место. Торнадо стоял на коленях, и мне показалось, что он даже не услышал моих слов. Он медленно поднял голову и посмотрел в потолок. Было видно, что он задыхается, лоб его горел, чёрные волосы прилипли к блестя­щей от пота коже, его трясло. Он опустил взгляд и вцепился дрожащи­ми пальцами в рукоятку ножа, резко поднялся на ноги и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

Мне было известно, что у горцев в обычае что-то вроде са­мурайского харакири, только они не вспарывают себе живот, а вонзают кинжал в основание шеи чуть выше яремной ямки. Глядя на его действия, я чувствовала, как холодеет у меня внутри. Из последних сил я заставляла себя молчать и сидеть на месте, потому что знала, что он сам должен принять решение. А что он мог решить? Он считал, что у него в руках прямое доказательство того, что он больше не горец, чем гордился всю жизнь. Единственное, что он может сделать как горец, это умереть. Если он не сделает это и пойдёт по позорному пути предателя, он лишь подтвердит в глазах окружающих, что он уже не тот, кем был раньше.

Теперь он был спокоен. Не торопясь попробовал пальцем острие, потом откинул голову, и его смуглая рука заскользила по шее от под­бородка вниз. Когда она, наконец, коснулась того места, куда надлежало вонзить нож, по его плечам прошла судорога.

— Успокойся, — произнесла я, пристально глядя на него и сбрасывая напряжение с себя. — Успокойся. Только тогда ты примешь правильное решение. Ты всё знаешь и всё понимаешь, и ты не ребенок, чтоб идти на поводу у эмоций. Ты мужчина и не боишься ничего. Ты достаточно смел и умён, чтоб не ошибиться. Успокойся и всё придёт в норму. Я молю тебя, не торопись. Дай себе несколько мгновений покоя. Позволь своему мозгу отдохнуть хоть чуть-чуть. Подумай, и ты примешь правильное решение. Только успокойся и поду­май не торопясь.

Наконец, он вздохнул, тяжело, почти с болью, но дрожь стала меньше и вскоре прошла. Он снова посмотрел на лист, скрипнул зуба­ми, со злостью скомкал его и засунул в карман брюк. Потом обернул­ся ко мне.

— Кричи.

— Что? — опешила я.

— Кричи, что есть мочи. Они должны услышать.

Он быстро лёг на пол вниз лицом. Я с облегчением вздохнула, быстро достала свой «Оленебой» и снизила луч до минимума. Потом за­ткнула его за пояс на спине и издала такой вопль, что у меня са­мой волосы едва не встали дыбом.

Дверь за стеклянной стеной распахнулось, но к моей великой ра­дости вбежал один Торсум. Он застыл на месте, глядя на распростёртое на полу тело, потом ворвался в «клетку» и бросился на колени. Честное слово, на его лице было самое настоящее горе. Впрочем, я изображала на своём нечто похожее, Торсум порывисто схватил Лонго за плечо и с силой перевернул его. В следующий момент тот вывернул­ся как змея, схватил комиссара за горло и встал на колени за его спи­ной. Пастуший нож белой молнией поблескивал у смуглой шеи Торсума.

— Ты не ормиец! — в ярости прорычал комиссар.

— Нет, я ормиец. — возразил тот. — Просто я умный ормиец. И я горец, чтоб там не говорили ваши чокнутые машины. А ни один горец не уйдёт из жизни, пока не снимет с себя обвинения в предательстве. Поднимайся!

Он встал на ноги и поднял Рирма.

— Послушай, генерал, — проговорил он. — Я сам снимаю с себя звание лейтенанта и ухожу из полиции до тех пор, пока не сочту возможным вернуться в её ряды. Но никто и никогда не сможет лишить меня звания майора Повстанческой Армии. Я всё тот же Торнадо, Рирм, и ты в этом ещё убедишься. Только ты опять оказался далеко позади меня, потому что ты поверил в моё предательство, а я в твоё — нет. Я и теперь не верю, просто ты всегда немного туго соображал.

Он размахнулся и ударил ребром ладони по шее Торсума. Тот начал оседать и Лонго осторожно уложил его на пол.

— Идём, — произнёс он, и мы вышли из «клетки», но он не пошёл к двери, а остановился возле стены. — За ней — лестничная площадка чёрного хода.

— И что ты собираешься делать?

— Её нужно пробить.

Я посмотрела на него и поняла, что он ещё немного не в себе и сейчас запросто начнет прошибать стену, хорошо, если не лбом.

— Её не нужно пробивать, — улыбнулась я, достала «Оленебой» и, скорректировав луч, навела на стену. Он как масло прошёл через пла­стиковую панель, хотя кувалдой её, наверно, было бы не пробить. Я вырезала небольшой люк и Лонго ударом кулака вышиб его наружу. Мы выбрались на площадку и понеслись вниз, перескакивая через две ступеньки. Когда мы были в самом низу, наверху раздалась оглушительная сирена. Дверь за нашими спинами с лязгом захлопнулась, блокируя выход. Лонго схватил меня за руку и увлёк в ближайший переулок. Было ещё темно. Эта безумная ночь и не думала кончаться.