Луд-Туманный

Глава 26 «Ни деревья, ни люди»

По причине сильных волнений, происшедших в народе из-за ареста доктора, сенат счел предпочтительным, чтобы суд над ним и вдовой Бормоти произошел ранее всех других официальных дел; поэтому как только два главных свидетеля, Питер Горох и Марджори, прибыли в Луд-Туманный, суд назначили безотлагательно.

Никогда еще за всю историю Доримара судебного заседания не ожидали с таким любопытством и нетерпением. Суд должен был начаться в девять утра, а в семь чесов зал заседаний был уже переполнен и бурлящая толпа во внутреннем дворе здания все прибывала и выплескивалась на Хай-стрит.

В первом ряду в зале сидели госпожа Златорада, госпожа Жасмина, госпожа Сладкосон и другие жены членов магистрата; средние скамьи занимали купцы с женами и прочие добропорядочные члены общины, а за ними шумела толпа из подмастерьев, матросов, уличных разносчиков, проституток. Они хохотали, ругались, выкрикивали непристойности, острили:

– Попугай моей бабушки очень любит вишни, нужно сообщить об этом в полицию, чтобы его посадили в тюрьму как контрабандиста!

– Где Мамшанс? Зовите Мамшанса и мэра! Двести лет назад деревенский дед съел галлон супа из крабов и в ту же ночь умер – арестуйте доктора Хитровэна и повесьте его за это!

Но когда часы пробили девять и мастер Полидор Виджил в пурпурной мантии, расшитой золотыми Солнцем, Луной и Звездами, похожей скорее на жреческое одеяние, чем на официальное облачение, и остальные десять судей, одетые в алые мантии, отороченные горностаем, один за другим вошли в зал и, торжественно поклонившись собранию, заняли свои места на возвышении, воцарилась тишина, ибо страх перед Законом с молоком матери впитал в себя каждый доримарец, даже самый неблагонадежный.

Однако когда капитан Мамшанс в зеленом мундире и с топором в руках вместе с двумя стражниками из городской конницы ввел двух арестованных, занявших свои места на скамье подсудимых, по залу пробежал возбужденный ропот.

Хотя Эндимион Хитровэн давно был одним из самых известных лиц в Луде, все глаза обратились к нему с таким жадным любопытством, словно он был дикарем из Янтарной пустыни, впервые попавшим в Доримар. Многие из присутствующих не сомневались, что смогут прочитать в знакомых чертах описание его зловещей, порочной жизни.

Однако для менее впечатлительных зрителей он выглядел как обычно, может, чуть бледнее и слегка уставшим.

Он окинул аудиторию свойственным ему оценивающим взглядом, словно говоря: «Абсурд! Бессмыслица! Но нужно уметь извлекать пользу даже из самого нелепого положения».

– Он собирается заставить судей отработать их деньги!

– Если он и умрет, то умрет героем! – торжествующе шептали его почитатели.

Что касается вдовы, то ее лицо было смертельно бледным и лишенным всякого выражения, что придавало ему какую-то трагическую, зловещую красоту, напоминавшую лики кладбищенских статуй с Полей Греммери.

Со всех сторон слышались негодующие возгласы. Но вот судебный клерк выкрикнул:

– Тишина!

И торжественным голосом мэр Луда-Туманного Полидор Виджил произнес:

– Эндимион Хитровэн и Клементина Бормоти, поднимите руки.

Они повиновались. Мэр прочитал обвинение, сформулированное следующим образом:

– Эндимион Хитровэн и Клементина Бормоти, вы обвиняетесь в том, что тридцать лет на зад отравили фермера и окружного судью Лебеди-на-Пестрой плодами, известными под названием ягоды милосердной смерти.

После чего истица, молоденькая свежая девушка (не кто иная, конечно же, как наша старая знакомая мисс Хейзел) опустилась на колени перед помостом и поцеловала великую печать. Судебный пристав провел ее к кафедре из резного дерева, откуда она тихо, но достаточно четко, чтобы ее могли слышать в самых дальних уголках зала, рассказала все, что знала, об убийстве своего дедушки.

Далее госпожа Перчинка, робея и волнуясь, немного сбивчиво повторила судьям то, что она уже рассказывала мастеру Натаниэлю.

Затем последовали свидетельские показания Питера Гороха и Марджори, и наконец судьям передали письмо покойного фермера.

– Эндимион Хитровэн! – провозгласил мастер Полидор. – Закон велит вам говорить или молчать – как подскажет вам ваша совесть.

И когда Эндимион Хитровэн встал, чтобы сказать слово в свою защиту, от тишины в зале зазвенело в ушах.

– Господа судьи! – начал он. – Мое положение, возможно, недостаточно высоко, чтобы быть вне досягаемости для виселицы, однако выше всех присутствующих здесь сегодня. В первую очередь я хочу обратить ваше внимание на то, что всю свою жизнь я посвятил служению гражданам Доримара.

Тут на галерке произошло некоторое волнение и раздались выкрики: «Долой сенаторов!», «Да здравствует добрый доктор!» Но потенциальные бунтовщики были усмирены громоподобным голосом Закона, прозвеневшим в возгласе судебного пристава:

– Тишина!

Обвиняемый продолжал:

– Я исцелял ваши тела, я пытался сделать то же самое с вашими душами. Для этого я сначала написал книгу, анонимно напечатанную несколько лет назад, в которой пытался показать странное семя, дремлющее в каждом из вас. Но нельзя сказать, чтобы книга вызвала энтузиазм, как она того заслуживала. – Тут он отпустил знакомый всем короткий сухой смешок. – Фактически, чтобы она не привлекала к себе особого внимания, ее сожгли, а если бы смогли найти ее автора, то с радостью сожгли бы и его. Могу признаться, что после написания этой книги я стал серьезно опасаться за свою жизнь и едва осмеливался посмотреть в лицо рыжеволосому человеку, а тем более голубой корове!

Его сторонники на галерке громко засмеялись.

Он сделал паузу и продолжал уже серьезней:

– Зачем я взвалил на себя все эти хлопоты? Зачем я тратил на вас свои знания и свое искусство? По правде говоря, я и сам не знаю… Может быть, потому что люблю играть с огнем, а может, из-за своего безграничного сострадания.

Друзья мои, вы – парии, хотя и не знаете об этом, вы утратили свое место на Земле. Ибо существует две расы: деревья и люди, и у каждой – свой завет и закон. Деревья – безмолвны, неподвижны, безмятежны. Они живут и умирают, но не знают вкуса ни жизни, ни смерти, им доверили тайну, но не открыли ее.

А другое племя – страстное, трагическое древо без корней – это люди. Что такое человек?

Увы! Это существо, высшие привилегии которого являются проклятием. Он постоянно ощущает во рту горько-сладкий вкус жизни и смерти, неведомый деревьям. Его непрерывно раздирают два диких коня: память и надежда. И его мучает тайна, которую он никогда не сможет никому открыть. Ибо каждый человек достоин имени посвященного, но Мистерии у каждого свои. Поэтому некоторые бродят среди своих собратьев с презрительной улыбкой, чувствуя себя адептами среди новообращенных.

Иные доверчивы и словоохотливы и с радостью сообщают свою уникальную тайну всем же лающим – напрасно! Ибо будут ли они кричать о ней с рыночной площади или шептать языком музыки и поэзии, в любом случае то, что они говорят, никогда не соответствует тому, что они знают. Они подобны привидениям, владеющим посланием чрезвычайной важности, но могущим лишь греметь цепями и невнятно бормотать.

Таковы два племени. Граждане Луда-Туманного, к какому из них принадлежите вы? Ни к какому! Ибо вы не безмятежны, не величественны и не молчаливы, не беспокойны, не страстны и не трагичны.

Я не мог превратить вас в деревья, но я надеялся, что смогу превратить вас в людей.

Я исцелял ваши тела, мне хотелось сделать то же и с вашими душами. – Хитровэн прервал свою речь, чтобы утереть пот со лба, очевидно, эта речь требовала от него больших усилий. Потом он снова заговорил, и голос его странно звенел от внутреннего волнения. – Есть страна, где не светят ни Солнце, ни Луна, где птицы – это мечты, а Звезды – видения, где вместо бессмертных цветов расцветают мысли о смерти. В этой стране произрастают фрукты, сок которых иногда вызывает безумие, а иногда – мужество, ибо эти фрукты несут в себе вкус жизни и смерти, а это пища, достойная души человека. Недавно вы обнаружили, что годами я помогал незаконно поставлять эти фрукты в Доримар. Фермер Бормоти хотел лишить вас этих фруктов, поэтому я прописал ему ягоды милосердной смерти.

Такое признание своей вины вызвало новый взрыв эмоций на галерке, стали слышны выкрики: «Не верьте ему!», «Не думай о смерти, доктор!» – и тому подобное.

Страже пришлось вывести нескольких свирепого вида мужчин, среди которых мастер Амброзий, сидевший на возвышении, узнал матроса Себастьяна Душителя, которого они с мастером Натаниэлем видели в Полях Греммери.

Когда тишина и порядок были восстановлены, Эндимион Хитровэн продолжал:

– Да, я прописал ему ягоды милосердной смерти. Не все ли равно миру, будет он обрабатывать поля пшеницы в Доримаре или поля левкоев за горами? А теперь, господа судьи, я жду вашего приговора. Я признал себя виновным, и вы отправите меня прокатиться на том, что в просторечии называют деревянным конем герцога Обри. Вы будете считать, что отправляете меня туда за то, что я участвовал в убийстве фермера Бормоти. Но, господа судьи, вы близоруки и даже в очках можете читать только крупный и жирный шрифт. Не вы казните меня, но другие – за моральный грех. Во время заключения я много размышлял о своей жизни и пришел к выводу, что согрешил. В чем? Я считал себя хорошим химиком и в своих тиглях мог заставить любое коварное снадобье выдать свой секрет, будь то белый мышьяк, розальгар, сублимат ртути или шпанских мушек. Но какой химик сможет проанализировать моральный грех?

Но я жил не напрасно. Вы отправите меня прокатиться на деревянном коне герцога Обри, и со временем лицемерный доктор будет забыт; забудут и вас, господа судьи. Но Луд-Туманный будет существовать, и Доримар, и внушающая вам ужас страна за горами, и деревья будут продолжать питаться от Земли и от облаков, и ветер будет все так же завывать по ночам, и людям будут сниться сны. И кто знает? Быть может, однажды мой изменчивый жестоко-милосердный хозяин, властелин жизни и смерти, смеха и слез, придет, танцуя по головам своих безмолвных батальонов, чтобы наполнить Доримар неистовой музыкой. Такова, господа судьи, моя защитительная речь.

И он церемонно поклонился в сторону помоста.

Во время его речи судьи все чаще проявляли признаки раздражения и нетерпения. Так не говорят с Законом!

Что касается публики – она разделилась. Какая-то часть слушала с напряженным вниманием, приоткрыв губы, с мечтательным выражением в глазах, словно музыку. Но большинство – даже многие сторонники доктора – чувствовало, что их обманули. Они ожидали, что их герой, виновен он или нет, одурачит судей своей способностью подтасовывать факты и блестящей казуистикой. Вместо этого его речь оказалась туманной и, по их мнению, неприличной, поэтому девушки глупо посмеивались, а молодые люди корчили гримасы, которыми простонародье отвечает на все, по его мнению, оскорбительное и непристойное.

– Ужасно дурной вкус, я бы сказала, – прошептала госпожа Сладкосон госпоже Златораде (золовки, наконец, решили помириться). – Ты всегда говорила, что это низкий и вульгарный тип.

Но вместо ответа госпожа Златорада слегка пожала плечами и еле заметно вздохнула.

Пришла очередь вдовы Бормоти занять место на резной кафедре и произнести защитительную речь.

Прежде чем начать говорить, она поочередно смерила наглым, насмешливым взглядом судей, истицу и публику. Потом глубоким, грудным голосом заговорила:

– Вы задали мне вопрос, ответ на который хорошо знаете, иначе бы я здесь не стояла. Да, я убила Бормоти – и счастлива, что избавилась от него. Я хотела убить его соком ивы, но этот тип, которого вы называете Эндимионом Хитровэном, всегда был слишком щепетильным и мягкосердечным (если ничего при этом не терял). Он дал мне ягоды смерти и заставил приготовить из них варенье. И не только потому, что смерть от них – безболезненна, он предпочел эти ягоды. Он никогда раньше не видел, как они действуют, а всегда был большим любителем и знатоком смерти: пробовал, нюхал и пересыпал в руках смерть, как фермер – пшеницу на ярмарке.

Однако нужно отдать ему должное: если бы не он, эта девчонка, которая стоит здесь и обвиняет нас, – она кивнула в сторону бледной, трепещущей Хейзел, – и ее отец давно последовали бы за фермером. Я говорю это в надежде, что муки совести не дадут ей спать ночами в будущем, когда она будет вспоминать, как поступила с человеком, спасшим ее от смерти. Больше я ничего не могу для нее сделать.

А теперь, добрые люди, перед тем как я отправлюсь в последний путь вместе со своим старым другом Эндимионом Хитровэном, я хочу дать вам совет. Никогда не дружите с мертвецами. Потому что мертвые – это грязные собаки, кусающие руку, которая их кормит.

И со злобной улыбкой она сошла с кафедры. Немало людей в аудитории были близки к обмороку от ужаса и с радостью покинули бы зал.

Мэру осталось только объявить приговор и, хотя речи обвиняемых произвели громоподобный эффект, торжественные, выверенные временем слова вызвали у аудитории трепет:

– Эндимион Хитровэн и Клементина Бормоти, вы признаетесь виновными в убийстве, и я поручаю ваши тела птицам, а души пусть отправляются туда, откуда пришли. И пусть ваша участь послужит примером для всех присутствующих, и они изменят свое поведение, если оно нуждается в исправлении, или останутся прежними, если вели себя безупречно. Ибо каждое дерево может стать виселицей, и у каждого человека есть шея, за которую его можно повесить.

Вдова выслушала свой приговор абсолютно бесстрастно, а Эндимион Хитровэн ответил на него презрительной усмешкой. Но когда приговор был произнесен, в глубине зала начались какие-то волнение и суматоха, и вдруг некая странная фигура, в неистовстве вырвавшись из рук удерживающих ее соседей, пробралась к по мосту и бросилась к ногам мастера Полидора. Это была мисс Примроза Крабьяблонс.

– Ваша милость! Ваша милость! – пронзительно кричала она. – Повесьте меня вместо него! Возьмите мою жизнь вместо его жизни! Ведь это я дала волшебные фрукты вашим дочерям, зная, что делаю! И я горжусь, что послужила презренным орудием тому же хозяину, которому он так прекрасно служил. Дорогой мастер Полидор, сжальтесь над своей страной, пощадите благодетеля вашей страны, и если Закон требует жертвы, пусть ею буду я – глупая бесполезная женщина, чьим единственным достоинством была вера в чудо, хотя она никогда и не видела его.

Рыдая, с лицом, искаженным гримасой, похожей на трагическую маску, под смех и улюлюканье публики она была силой выведена из зала.

Вечером того же дня Мамшанс пришел сообщить мастеру Полидору, что молоденькая служанка из Академии только что прибежала в караульную и сообщила, что мисс Примроза Крабьяблонс покончила с собой.

Мастер Полидор немедленно поспешил на место, где разыгралась трагедия, и там, в старом саду, где резвились, смеялись и делились секретами многие поколения Цветочков Крабьяблонс, на одной из яблонь висело окоченевшее тело их наставницы.

– Ну что ж, как поется в одной старой песне, Мамшанс, – сказал мастер Полидор, – «Вот висит девица, умершая за любовь».

Невозмутимость мастера Полидора, когда он шутил, была общеизвестна.

Виселицу установили в большом дворе Палаты Гильдий, и на рассвете следующего дня Эндимион Хитровэн и вдова Бормоти были преданы смертной казни через повешение.

Ходили слухи, что в момент, когда лицо доктора исказилось в последней гримасе, раздались раскаты странного серебряного смеха. Они доносились из той комнаты, где давным-давно покончил с собой шут герцога Обри.