Луд-Туманный

Глава 9 Паника и Молчальники

На следующее утро капитан Мамшанс сел на лошадь и поехал производить обыск в Академии мисс Примрозы Крабьяблонс на предмет обнаружения волшебных фруктов. В кармане у него лежал ордер на арест этой дамы в том случае, если его подозрения подтвердятся.

Но, добравшись до Академии, он обнаружил, что птички улетели. Старый дом был пуст, и в нем царила тишина. Быстрые ножки не топали больше по коридорам, легкий смех не раздавался в этих стенах. Какой-то свирепый ветер унес Цветочки Крабьяблонс. Мисс Примроза также исчезла.

Безотчетный ужас охватил капитана Мамшанса, когда он бродил по опустевшим комнатам.

В спальнях царил беспорядок: ящики были наполовину выдвинуты, платья разноцветной кучей валялись на полу и свидетельствовали о том, что сборы проходили в спешке.

Под каждой кроватью он нашел по паре маленьких туфелек на низком каблуке и со стертыми подметками. Было похоже, что ножки, их носившие, трудились без устали.

Поиски привели его на кухню, где он обнаружил матушку Тиббс. Она улыбалась сама себе и что-то тихо напевала.

– Послушай, старая чертовка! – грубо заорал он. – Что тут происходит, хотелось бы мне знать? Я за тобой уже очень давно наблюдаю, моя красавица. Если не скажешь мне, то судье скажешь наверняка. Где юные леди? Говори не медленно!

Но сегодня матушка Тиббс была не в себе больше чем обычно. Вместо ответа она только ходила туда и сюда по кухне, напевая отрывки из каких-то старых песен об освобождении птиц, небесных цветах и белых фруктах, растущих на Млечном Пути.

Мамшанс держал в руке одну из маленьких туфелек. Увидев ее, она встрепенулась.

– Танцевать, танцевать, танцевать! – бормотала она. – Танцевать дни и ночи напролет!

Мамшанс злобно заворчал, сознавая, что попытки добиться чего-нибудь от матушки Тиббс – пустая трата времени.

Поэтому он продолжал обшаривать дом в поисках волшебных фруктов, однако не мог найти ни кусочка, ни полосочки кожуры, которые выглядели бы подозрительно. Но вот наконец на чердаке он обнаружил пустые мешки с большими пятнами сока. Это был необычный сок, так как некоторые пятна имели странный цвет.

Ужасная весть об исчезновении Цветочков Крабьяблонс распространилась по городу, подобно пожару. Все, дела остановились. У многих сенаторов и богатых купцов дочери учились в Академии, и разъяренные родители обвиняли Мамшанса в том, что он их где-то прячет. Все они требовали отыскать мисс Примрозу Крабьяблонс и предать в руки правосудия.

Нашли ее благодаря Эндимиону Хитровэну. Он привел рыдающую и визжащую мисс Примрозу в полицию и сказал, что обнаружил ее бродившей по набережной в полубезумном состоянии, надеясь, очевидно, найти прибежище на одном из кораблей, уходивших в дальний порт.

Она отрицала всякую причастность к случившемуся и говорила, что только утром заметила исчезновение своих воспитанниц.

Она также категорически отрицала, что давала им волшебные фрукты. В этом Эндимион Хитровэн поддерживал ее.

– Контрабандисты, – сказал он, – люди бесконечно изобретательные и хитрые. Вероятнее всего, они подложили злосчастный товар в партию невинных фиников и винограда. А так как девочки – это на одну четверть мальчишки, а на три четверти – птицы, – добавил доктор с сухим смешком, – они, конечно же, ничего не могут с собой поделать и воруют фрукты в саду… А если нет сада, то совершают налет на чердак, где хранятся яблоки. А если яблоки на самом деле оказываются не яблоками – ну что ж, винить тут некого!

Но все же мисс Примрозу заперли в одной из камер, предназначенных для более приличной публики, и выдвинули против нее обвинение в получении контрабандного товара – узорчатого шелка. Только это одно могло послужить поводом для начала судебного процесса.

Тем временем двое всадников-йоменов, рыскавших по стране в поисках Лунолюбы Жимолость, вернулись с новостью: в последний раз они видели ее возле Гор Раздора, когда она карабкалась вверх, как коза. А ни от одного доримарца нельзя требовать, чтобы он преследовал ее дальше.

Через пару дней один йомен, которого посылали на поиски другой девушки из числа Цветочков Крабьяблонс, вернулся с той же новостью. По всей Западной дороге ходили слухи о стайке печальных дев, порхающих под звуки грустных и неистовых песен. Наконец набрели на какого-то пастуха коз, который видел, как они, подобно Лунолюбе, исчезли в расщелинах ужасных гор.

Значит, ничего больше нельзя было поделать. Цветочки Крабьяблонс наверняка погибли в Эльфских Пределах или навсегда исчезли в Стране Фей.

Печальные дни настали в Луде-Туманном: во всех особняках окна были закрыты ставнями, танцевальные залы и прочие увеселительные заведения не работали, на улицах города встречались редкие торопливые прохожие с испуганными лицами, спеша укрыться за стенами своих Домов, и, словно из сочувствия к беде доримарцев, сократились дни, пожелтели и стали терять листву деревья.

Эндимион Хитровэн стал очень популярен. Теперь он целыми днями навещал старых и новых пациентов, увещевая, утешая, советуя. И куда бы он ни приходил, ему как-то удавалось создать впечатление, что во всех этих неприятностях виноват мастер Натаниэль Шантиклер.

Несомненно, в эти дни мастер Натаниэль был самой непопулярной личностью в Луде-Туманном.

В сенате на него косились коллеги. Когда он шел по Хай-стрит, ему вслед неслись угрозы и оскорбления, а однажды, задержавшись на углу улицы, где давали кукольное представление, он обнаружил, что в образе главного злодея изображали его самого. Когда по ходу пьесы герой колотил негодяя дубинкой по деревянной голове, кукольник, прятавшийся за ширмой, приговаривал фальцетом:

– Вот тебе, Нат Петух де Насест, фонарь под глаз за то, что буханки хлеба маленькие… А вот тебе еще за скисшее вино… А вот тебе кровь из носа за то, что ты слишком любишь гряблоки и ябруши!

Тут кукольник менял голос и спрашивал:

– Будьте добры, сэр, объясните, что такое гряблоки и ябруши?

– Спросите Ната Петуха де Насест, – отвечал фальцет, – и он объяснит вам: что это – яблоки и груши, привезенные из-за гор.

И, наконец, самое важное: Эбенизер Прим впервые за многие годы не пришел в дом Шантиклеров, чтобы собственноручно завести часы. Эбенизер был образцом достоинства и пунктуальности. В высшем обществе Луда ходила шутка о том, что можно быть уверенным в своем социальном статусе лишь до тех пор, пока Эбенизер приходит к вам в дом заводить часы собственной персоной, а не присылает одного из своих подмастерьев.

Подмастерье, которого он на этот раз прислал к мастеру Натаниэлю, выглядел почти так же респектабельно, как и сам часовщик. Он носил аккуратный черный парик и имел крайне набожный вид, словно священник, отпускающий грехи. Уголки его рта были опущены вниз, как стрелка на часах, остановившихся в 7.25.

Несомненно, этот молодой человек был в полной мере осведомлен о неприятных слухах, связанных с домом Шантиклеров. Он с таким ужасом смотрел на часы с лунообразным циферблатом и стрелками в виде кошачьих усов, при надлежавшие еще деду мастера Натаниэля, с такой осторожностью открывал их корпус красного дерева, с таким отвращением вытирал пальцы носовым платком после настройки маятника, словно ни в чем не повинные часы были поверенными зловредного мэра, гротескным страшилищем – котищем, который, урча, облизывает усы после грязной оргии на помойке.

Но мастер Натаниэль оставался безразличен к этим свидетельствам своего убывающего авторитета.

Когда он впервые услышал о бегстве Цветочков Крабьяблонс, то чуть не сошел с ума. Внезапно факты, казавшиеся невероятными, стали вполне реальными.

Впервые в жизни его тайные расплывчатые страхи стали обретать форму и сходились в одной точке: этой точкой был Ранульф.

Его первым побуждением было бросить все и спешно скакать на ферму. Но что это даст? Подобный необдуманный поступок будет только на руку врагам, лишним поводом для новых слухов.

Кроме того, было бы безумием привозить сейчас Ранульфа в Луд. Во всем Доримаре не было места, более опасного для мальчика, чем заполненный волшебными фруктами город. Мэр чувствовал себя в мышеловке.

Он продолжал получать радостные письма от Ранульфа и отчеты Люка Коноплина. Постепенно тревога и беспокойство сменились какой-то фатальной покорностью судьбе, которая освобождала его от необходимости действовать.

Он не находил покоя и в собственном доме. Госпожа Златорада, всегда любившая Черносливку больше Ранульфа, находилась в состоянии нервной депрессии.

Каждый раз, когда она вдруг осознавала, что Черносливка отведала волшебных фруктов и потерялась где-то в Эльфских Пределах или в Стране Фей, у нее начинались тошнота и сильные приступы рвоты.

Мастер Натаниэль изредка чувствовал облегчение, когда гулял по тенистым аллеям своего сада или бродил по Полям Греммери, ибо кладбище действовало на него умиротворяюще и располагало к философскому восприятию жизни.

Созерцание памятников умершим, застывших в своей неподвижной красоте, тихие тенистые аллеи сообщали его душе покой, и он грезил о жизни, в которой нет ни движения, ни страдания, только молчаливый рост и медленное незаметное созревание.

Как бы ему хотелось быть среди тех, кто давно успокоился и не испытывает более ни страха, ни страданий.

Иногда, когда он бродил днем по улицам города, ему казалось, что жители Луда открыли великую тайну молчания. Лавочники стояли у дверей магазинов и пустыми глазами смотрели на улицу, далекие от своих обычных дел. И юноши, приглашавшие своих любимых кататься на лодке по реке Пестрой, смотрели на них не видящими глазами, а девушки устремляли взор в пространство, рассеянно опустив руку в воду.

И звуки на улице – грохот колес, шаги прохожих, голос разносчика, расхваливающего свой товар, – казалось, доносились откуда-то издалека и были такими же бесплотными и далекими от любой человеческой деятельности, как пение птиц.

Как ни странно, но даже обычная уличная суета на Хай-стрит действовала на него умиротворяюще, будто он находился не в городе, а на подворье сельской фермы, по которой расхаживала квохчущая и гогочущая живность. И улица, и дома, и витрины магазинов, и булыжники мостовой под ногами – все, казалось, было создано человеком из неких самостоятельно растущих предметов. Город выглядел, словно причудливый сад, созданный кем-то в нарочито формалистском и причудливо урбанистическом стиле. Мастер Натаниэль бродил вдоль домов, как между густыми зелеными стенами двойной изгороди из самшита или по своей тенистой аллее, усыпанной золотыми листьями.

Если бы жизнь в Луде-Туманном навсегда осталась такой, не было бы надобности умирать.