Лук и Красные Холмы

О" САНЧЕС

ЛУК И КРАСНЫЕ ХОЛМЫ КЫЗЫЛКУМ

Россия — моя Родина, а Советский Союз — малая родина.

Купаясь в Лете,

Я задолжал печали

Каплю Осени.

ПРОЛОГ

НА СТАРТ

Что такое история, рассказанная вам фильмом или книгой? Это чужая жизнь напрокат.

Зам. декана Якунин с ехидной ухмылочкой на лобастом челе смотрит как бы и на Лука, но, все-таки, сквозь него; оба напряжены, только Луку не до притворных улыбок: он тупо глядит несколько наискось от собеседника, в окно, выходящее во двор. Там две лаборантки из института физиологии им. Павлова наспех выгуливают перебинтованных дворняг. Обе с сигаретами, дабы скрасить скуку нудных ежечасных обязанностей. Шубейки поверх белых халатов придают им сходство с курящими пингвинами. Еще недавно почти весь двор занимали сугробы, но теперь они съежились, и тихо умирают вдоль дорожек и тропинок двора, все в пятнах, словно бы покрылись старческой "гречкой", в неровных желтых дырах от потёков мочи и в натекших сверху, с ветвей, лишаях грязи на горбатых спинках. Собачьи кучки среди липкой слякоти подтаявшего снега… Отвратительно. Луку невмочь захотелось подраться, или, на худой конец, облегчить душу площадной руганью — только, вот, не с кем тут языки да кулаки чесать… да и без толку, легче от этого на душе не станет, проблема не исчезнет, нет, лишь усугубится. Как ни плохо сейчас — всегда бывает хуже. Спокойствие, Лук, и сдержанность!

Собаки лаяли и скулили, их бессловесные жалобы легко проникали сквозь двойные окна деканата, но взвизги эти давно никого не трогают, ибо все к ним привыкли: внутренний двор — общий для факультета психологии ЛГУ им. Жданова, где до сего дня учился Лук, и для Павловского института, где вот уже многие десятилетия подряд ставят научные хирургические опыты над собаками (не забывая выгуливать несчастных тут же, во дворе), как правило, захваченными в плен бездомными животными.

Собаки не виноваты, тетки-лаборантки не виноваты, Иван Павлов не виноват… Никто ни в чем не виноват, но кого-то в этом мире равнодушно пластают скальпелем, во славу науки, а кого-то просто так режут… при помощи пишмашинки и фиолетовой печати… прямо по судьбе, с тем же общечеловеческим равнодушием. За что?

— Так что, Лук… Вот тебе ручка, листок, пиши заявление по собственному.

— Да, я услышал, Валерий Александрович, — угрюмо кивнул Лук, но…

— Никаких но, Лук. Всё. Иначе отчисляем за академическую неуспешность… э… неуспеваемость. У меня категорическая директива из ректората: всем факультетам к завтрашнему дню отрезать все "хвосты". Ваши студенческие хвосты — это ведь и наши преподавательские хвосты. Вот, прямо на твоих глазах и осуществим. Если ты так этого хочешь.

Лук, естественно, не хотел ни того, ни другого, однако на сей раз он прочувствовал до самого сердечного донышка: срок его студенчества истек, терпение деканата иссякло. Действительно всё, абзац, если уже из ректората… Даже если и врет Якунин… даже если… Ни пощады не будет, ни последней попытки пересдать злосчастную матстатистику.

Лук покатал большим и указательным пальцами выданный ему пластмассовый шестигранник зеленой шариковой ручки (сам Якунин, как и всякий уважающий себя советский функционер, предпочитал дорогую перьевую), поднес ее к белому листку формата а-4…

Латунный кончик стержня задрожал, упираясь из последних сил перед неизбежным…

— Я напишу, Валерий Александрович, но все-таки — отчислять за один единственный не сданный зачет Суходольскому — не экзамен даже! — этот странно, вы не находите?

— Не вижу ничего странного, все свои попытки ты безрезультатно исчерпал. Ты сдавал, но не сдал. Геннадий Владимирович совершенно справедливо отказался принять у тебя зачет. Знания твои этого не позволяют. Пиши, у меня еще много дел сегодня.

Лук был редкостный разгильдяй, но здесь, в данном академическом предмете, запасы у Лука позволяли, уж он не понаслышке мог сравнивать объем своих математических познаний: они были кратно весомее, нежели у большинства его однокурсников и однокурсниц, благополучно сдавших весь "матстат" — с первого раза, и со второго раза, и с третьего… и с четвертого… Все сдали, только не Лук.

— И не сдашь! — почти по-дружески, с некоторым сочувствием даже, неделю назад шепнул ему в коридоре Юрьев Александр Иванович, — решение по тебе принято.

Лук правильно понял намек: дело не в матстатистике, дело в самом Луке.

А Лук все же надеялся до сего злосчастного утра… не разумом, но душой и сердцем…

— Пишу, Валерий Александрович, понимаю вашу академическую загруженность. Но что с восстановлением? Вы говорили…

— Да говорил. — Якунин вновь осклабился, уже веселее, почуяв бескровную бесскандальную победу, кивнул…

Теперь несколько дежурных успокаивающих фраз, и дело сделано, колея накатана, финиш. В архив. Теоретически, он ведь даже и не соврал этому Луку.

— Говорил и повторяю. Пойдешь, поработаешь на производстве, образумишься, через годик представишь положительные характеристики с места работы, и мы посмотрим… Прецеденты были, положительные прецеденты, почему бы и нет?

— Через годик? — Лук снова усмехнулся, и опять получилось мрачно. — Через годик меня точняк в армию загребут.

— И в армии люди достойно себя проявляют, и даже на флоте, между прочим… — Якунин поднажал голосом на этих словах, как бы намекая на свой бесценный жизненный путь. — И еще никому это не помешало в дальнейшем, поверь мне.

— Угу. Ну, а если я в августе с характеристиками подойду, а, Валерий Александрович?

Якунин качнул очками вверх-вниз и опять легко согласился: тут уже главное не спорить и не вступать в пустые пререкания с приговоренным. Что толку в словах? В данную секунду этот всех доставший Лук все еще здесь, перед ним сидит, с ручкой наготове, а завтра исчез навсегда… В армию, там, или не в армию, да хоть в тюрьму — кому какая разница!? Главное, чтобы на факультете никому глаза не мозолил.

Недавно, в марте, буквально в первый день весны, Якунину стукнуло тридцать пять лет, это возраст солидный, опыт общения со студенческой шантрапой подобного сорта накоплен богатый. Вот, ручку с золотым пером преподнесли, на "некруглый" промежуточный юбилей…

— Хорошо, в августе подходи, приемная комиссия рассмотрит.

— И восстановит? При наличии положительных характеристик?

— Этого, как ты понимаешь, я не обещаю, единоличных полномочий у меня таких нет, но… Почему бы и нет? Рассмотрим, комиссия рассмотрит. Тэк-с… Число вот здесь, сегодняшнее…

Любые "да" усеяны шипами. Еще двадцать минут назад Лук входил в кабинет заместителя декана по учебной части студентом-третьекурсником дневного отделения факультета психологии ЛГУ им. Жданова… — а вот он уже стоит и курит во дворе, вдыхая вместе с клубами папиросного дыма запахи талой земли и собачьего дерьма. Стоит и любуется на академический вердикт: отчислен по собственному желанию…

Не студент, не школьник, не рабочий, не военнослужащий срочной… тьфу-тьфу-тьфу!.. Никто, короче говоря.

Надо реально смотреть на вещи: бомж, недоучка, разгильдяй, человек без определенных занятий и места жительства. И куда ему теперь?

Некоторое время он перетопчется, конечно, проживет там, где и сейчас завис, в полузаброшенной квартире на Смоленской улице. Оттуда не выгонят, ребята свои, войдут в положение… Хотя… Но это неделя, другая, от силы месяц, а дальше что?.. И деньги откуда брать? Тем более, что надобно как можно более срочно сматываться из города, от весеннего призыва, иначе в армию подметут! Военкомат не дремлет! Как коршуны витают повестки среди студенческих орд!..

А в армию не хочется — это еще два года из жизни долой, в прибавок — и это уже свершившийся факт Луков бытия! — к только что потерянному учебному году. Это если в стандартном случае! А то и три, если на флот, как тот же Якунин!.. Нет уж!

Лук пошарил по карманам, нашел то, что искал: монету-двушку, и потопал в сторону студенческой столовки, вернее к кофейне в полуподвале, где был исправный и почти всегда свободный телефон-автомат. Надо Тане звонить.

Шувалова Татьяна, однокурсница Лука, отнюдь не была самой красивой девушкой на курсе: просто симпатичная блондиночка, ленинградка, своенравная дочь благополучных родителей, на хорошем счету в деканате и в комсомоле… Что она в Луке нашла такого особенного? Никто не мог понять, в том числе и сам Лук. Но против фактов не попрешь: она явно выделяла его из всех многочисленных факультетских знакомых, а он ее… Общаться с Таней Шуваловой Луку очень нравилось. Но в данном случае Лук был далек от того, чтобы просто поделиться с нею мрачной новостью… которая вряд ли кого-нибудь удивит, ибо студент Лук давно уже "висел на волоске"… Просто Лук уже неоднократно обсуждал с подругой перспективы откосить от армии "в случае чего", и Таня пообещала помочь. Определенно пообещала, предметно!

Ее отец — ученый, довольно большая "шишка" во ВСЕГЕИ, это такой геологический институт на Васильевском острове… Так вот, Танин отец, Шувалов Юрий Михайлович, возглавляет очень важный отдел, связанный с поиском кое-каких полезных ископаемых на территории Советского Союза и в дружественных сопредельных государствах, типа Монголии.

И в данные дни как раз формируется обычная "полевая" экспедиция, да не куда-нибудь, а в пустыню Кызылкум, в Узбекистан. Полезные ископаемые называются просто и буднично: "урановые руды". Их поиск и разработка помогают крепить ядерный щит СССР. На должность начальника экспедиции Лука никто не возьмет, место занято, а младшим техником, с окладом семьдесят пять рублей в месяц, плюс полевые и за вредность — возьмут, Юрий Михайлович весомо пообещал, исполняя горячую просьбу единственной, очень любимой дочери.

И Лук согласился на такой расклад: барханы, романтика, положительные характеристики с места работы… Плюс военкомат надорвется его искать к весеннему призыву. Да!

Умный не упорствует в собственных ошибках, он признает их чужими.

ГЛАВА 1

Истинный самурай сдается только внаем. Четырехэтажное серое здание ВСЕГЕИ расположено как бы и в сердце города-героя Ленинграда, на Среднем проспекте Васильевского острова, по самой его середине, дом 74, но, в то же время, чуть в стороне от эпицентра питерского людского муравейника: три трамвайные остановки до суеты ближайшего метро "Василеостровская". Оно огромно, оно солидно, это строение эпохи неоклассицизма.

Мелкий дождь доканывает снеговые остатки на тротуарах Среднего проспекта, угрюмая дворничиха в валенках с галошами настырно трудится посреди водяного-ледяного месива, шкрябает, дрязгает алюминиевой лопатой на углу Девятнадцатой линии, прямо под ногами у пешеходов, и даже ухом не ведет на их испуганные взлаивания…

Март на излете, новая питерская весна развернулась вовсю, с дождями, лужами, сосульками, но до цветов и листьев должен пройти целый календарный месяц… а как бы и не больше…

Лук за годы студенчества не раз, "по примеру старших товарищей", пытался устроиться дворником, где-нибудь на Васильевском острове или на Петроградской стороне, чтобы отдельное служебное жилье, да плюс в самом центре… Правда, пришлось бы работать каждый день, и утром, и вечером, и в непогоду, но это, наверное, можно вытерпеть, особенно когда еще и деньги платят… Невеликие денежки, а все-таки вдвое-втрое больше стипендии. А главное — соседей в комнате нет, никто не мешает вести молодую личную жизнь. Ан нет: парней, годных к армии, но еще не служивших, в дворники почему-то не берут, трудовыми книжками с соответствующими записями не оделяют. Девицам и без армии в дворничихи можно, к метлам, ломам, лопатам и валенкам с галошами поближе, а парням нельзя. Любопытно, почему все дворники, а особенно дворничихи, такие сердитые, почему не улыбаются, они ведь не просто лопатой машут, а участвуют в социалистическом соревновании, прихорашивают родимый город, родину трех революций?..

— Э, тетка, харэ нарочно брызгаться!..

Не слышит, якобы. А так бы наверняка обматерила в ответ.

Монументальное здание с гранитным цоколем украшено перед входом табличкой:

ВСЕРОССИЙСКИЙ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ГЕОЛОГИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ им. А.П. КАРПИНСКОГО.

Чтобы прочитать надпись, а паче того, войти внутрь, надобно подняться по широким серым ступеням вперед и вверх, вознестись высоко над окружающим миром, туда, где приступок перед тройной дверью похож размерами на небольшую площадь.

Лук не раз и не два проходил пешим и проезжал на трамвае мимо этого могучего архитектурного сооружения, с его палисадниками, колоннами, дверями и табличками, он даже по роскошным ступеням поднимался (однажды с Таней договорились на приступке у колонн встретиться, она ему там свидание назначила), а внутрь ни разу не заглядывал… Теперь, вот, пришлось восполнять неизведанное ранее, с паспортом наготове.

Охрана, состоящая из пожилых женщин в черном, с револьверными кобурами на поясных ремнях, бдительный досмотр паспорта, пропуск с печатями, короткое ожидание того, кто встретит и проведет куда надо. Это должен быть молодой мужчина в очках, звать Виктор.

— Вы Лук? А я Виктор.

— Угу, вот пропуск, паспорт.

— Да мне-то зачем, не надо, вы уже внутри, я просто проводить, пойдемте.

Такой роскошной парадной лестницы, что открылась взору после преодоления всех препон, Лук не видел, пожалуй, нигде в Ленинграде… ну, разве что в Эрмитаже… Там, в главном музее города и страны, Лук успел побывать дважды за неполные три года… Да, дважды, ну и что?.. А другие за пять лет вообще ни разу не были. А он, Лук, был, и в Кунсткамере был, и Русском музее отметился… однажды.

— Нравится?

— Угу.

— Всем нравится. Кстати говоря, эти окаменелости на постаментах подлинные, им довольно много миллионов лет. Но нам не сюда, а направо, потом чуть вниз…

И вот Лук уже в полуподвале, в небольшой комнате, сплошь уставленной какими-то ящиками, приборами, вещами непонятного назначения… Всюду камни по столам и полкам, склянки с каменным зерном крупного и мелкого помола. Стеллажи с папками для бумаг. Любопытные декорации.

— Шеф где-то здесь, сейчас придет.

Лук понимающе кивнул и продолжил оглядываться. Угу, вот и голоса в коридоре, они приближаются, один из них наверняка тот, что нужен… Точно.

— Витя, спасибо, дорогой! Проходите, молодой человек, присаживайтесь к столу, я сейчас… только бумагу и ручку найду… А… в свободной форме, "шапка" вот по этому образцу, на мое имя… Как вас, Лук, я правильно помню?.. Лук, значит?.. Ага, Лук, понял!.. Ничего, если я на ты?..

Первым делом (но уже после того, как заявление со второй попытки было написано и отдано в высочайшие руки), настырный Лук спросил у своего будущего начальника по экспедиции Козырева: кто такой Карпинский? Спросил и вскорости пожалел об этом, ибо Владимир Иванович, вместо того, чтобы шлепнуть печать в нужную, и уже подписанную им, бумажку, ударился в развернутые экскурсы по истории российской геологической науки. Скучновато, но кое-что Лук усвоил, а именно: академик Карпинский — это ученый, отец-основатель сего заведения под аббревиатурой ВСЕГЕИ (которое, в свою очередь, является преемником и продолжателем традиций Геологического комитета, созданного в Санкт-Петербурге указом царя Александра III, императора Всея Руси, трагически помершего от пьянства), и что до середины тридцатых годов, до самой смерти Александра Петровича Карпинского, сотрудники института обращались друг к другу со словами "господин" и "госпожа", вместо гражданин и товарищ. Понятно. Очень стебово, если так, да только Лук не поверил в услышанное, хотя, вопреки обыкновению, вслух оспаривать не стал, ибо протекция протекцией, но, вот, как разозлятся, как придерутся к какой либо мелочи — так и гуляй, Вася, жди повестки!..

Угу, значит, при Ленине и Сталине у них "господин" и "сударь" а нынче здесь в моде родное советское, то есть, сверху вниз, одностороннее "ты". Ну, и ладно, и очень хорошо, Лук нисколько не против, ему и самому, в неполные двадцать, представляется нормальным, совершенно естественным обращаться к людям старших поколений на "вы", он даже и бабушку родную на "вы" зовет! А взрослые — пусть себе как хотят… Он, Лук насчет этого пока не возражает. Между тем, большой начальник Козырев Луку сразу понравился: простой в обращении чувак, но вполне деликатный, явно, что не вредный по характеру. Возрастом — где-то под пятьдесят, на носу очки для чтения.

— В нашей славной "Краснохолмской экспедиции", дружище Лук, непосредственным начальником для тебя назначен Козюренок, Лев Алексеевич, один из лучших геологов нашего "металлогенического" братства, но его сегодня с нами не будет, потому что день рождения у человека, то, да се… Про тебя он в курсе, что ты закреплен в его команду, и не возражает.

— А кто еще в команде?

— Правильнее сказать — в группе. Он и ты, на первое время. Позже лично познакомитесь, в Ташкенте уже.

— В Ташкенте!? Как это, Владимир Иванович?.. Я не совсем…

Так это. Козырев объяснил новобранцу, младшему технику Луку, что его назначение в экспедицию было сверхскоропалительным, и если бы не Юрий Михайлович Шувалов, если бы тот лично в ситуацию не вмешался, то всех организационно-кадровых препон в начинающейся экспедиции было бы уже не преодолеть. Поэтому и Лук должен со своей стороны поднажать, проявить инициативу и сметку: то есть, не мешкая, максимум вот до этого календарного дня, добраться до Ташкента, прийти вот по этому адресу, в ведомственную гостиницу, и там устроиться, предъявив, само собой, паспорт и вот эту писульку, за подписью начальника экспедиции Владимира Ивановича Козырева от него, то есть. В гостинице Лука уже будут ждать, потому что им, насчет него, Лука, позвонят из Ленинграда заранее, и, стало быть, все будет в полном порядке. Деньги, потраченные на дорогу, разумеется, вернут до копейки, даже суточные начислят задним числом. Но аванс — до поездки — никак не выписать, просто технически не успеть. А билеты и квитанции, буде таковые образуются, надобно сохранить, это обязательно. Луку все понятно?..

Луку все было понятно, кроме одного: где взять денег на дорогу???

Времени для решения поставленной задачи оставалось в обрез. Впоследствии Лук не раз задумывался: а если бы не удачное стечение обстоятельств в те нелегкие дни — состоялось бы его путешествие? И каждый раз твердо себе отвечал: д-да, блин-н-н! Наизнанку бы вывернулся, а денег бы достал!.. Вопрос один и весьма непрост: где доставать-то? Занимать бы пришлось по самые уши, не воровать же… У кого?.. Черт его знает… У всех подряд.

Без "займа" все равно не получилось: Таня самоотверженно ссудила ему червонец, наперед уверенная (это она сама потом призналась Луку), что обратно ей своих денег не видать! Еще один червонец Лук, за день до этого, выиграл в общаге на Мытне, сорвал куш в покер у двух "юристов", студентов-третьекурсников юридического факультета, практически на пустом месте, буквально за один последний кон: у него образовался трефовый флешь-стрит от тройки до семерки против каре на десятках… И тридцать рублей совершенно внепланово прислали родители почтовым переводом, в честь грядущего "юбилея": 12 апреля Луку должно было исполниться ровно двадцать лет! Итого — хватило: и на плацкартный поезд в Ташкент, с пересадкой в Москве, и на рюкзак, который — кровь из носу! — пришлось покупать, и на всякие бытовые мелочи, типа носков и трусов…

В Москве Лук провел почти полный день, с утра и до вечера, бесцельно слоняясь по огромному городу. День солнечный, не чета Ленинграду, на улице восемь градусов плюса, но, все же, холодновато на ветру. Пару-тройку часов удалось скоротать в гостях у Тимофеевых (Микула Тимофеев — друг и бывший одноклассник Лука, ныне москвич, но сам он пока в армии, и Лук пообщался с родителями, а им пришлось плести бессовестную чушь о причинах внепланового путешествия посреди учебного семестра…), после чуть-чуть на Красной площади, затем побродил по улице Горького, потом и на Казанском вокзале поболтался… То пирожок поесть, то газировки попить… Родителям позвонил из переговорного телефон-автомата… Наменял пятиалтынных на рубль пять копеек и позвонил… Наплел всякой фигни… Жалкое получилось вранье, неубедительное… Но тут как раз якобы "монеты кончились", и он пообещал им звонить еще…

В итоге, Лук сел в поезд Москва-Ташкент с оставшейся мелочью в кармане (рубль двадцать монетами), початой пачкой беломора, коробкой спичек и с рюкзаком на плече. А рюкзак, при всем бытовом Луковом спартанстве, оказался вполне даже округлым, ибо внутри, в некотором беспорядке, лежало практически все движимое имущество Лука: старомодная болоньевая куртка, смятая комком, свитер, запасные штаны, потертые, чем-то напоминающие отечественные джинсы "орбита", а еще две пары новых носков, две пары новых трусов, плавки, одна рубашка, одна майка (все это завернуто в отдельный бумажный полурасползшийся пакет), полотенце, зубная щетка, полувыжатый тюбик с зубной пастой "Поморин", бритвенный станок с безопасной бритвой, отупевшей и ржавой от небрежного обращения (это в другом отдельном полиэтиленовом пакете), кружка эмалированная… Кулек с сушками — скромный запас, провиант в дорогу, на вокзале куплен. Всё, что ли?.. Да, пожалуй, всё… Нет, еще журнал "Вокруг света", свежий, за февраль, с продолжением "Пасынков Вселенной", запасная пачка сигарет без фильтра "Прима", запасной коробок спичек. У Лука была и шапка, и пальто, и зимние ботинки, но все это осталось в Питере, берлоге на Смоленской улице, авось не пропадет… Лук бы и куртку там же оставил, ибо стеснялся ее старомодности и почти никогда не надевал, но… на всякий случай… Вдруг холода ударят, а он в одном свитерке…

Обошлось с холодами, он уже в поезде, а там во всех купе микроклимат… наверное. А вернется уже летом.

Время и пространство — чужие нам, почти целиком, если не считать крохотных "здесь" и "сейчас". За недолгие годы студенчества Лук привык надеяться на благосклонное отношение окружающих взрослых к представителю учащейся молодежи — и в магазинных очередях, и в случайных компаниях, и вообще… Вот и здесь, в плацкартном вагоне, он явно рассчитывал, что попутчики, хотя бы разок, поделятся с ним не только рассказами о собственной житье-бытье, но и… того… Жратвой, короче говоря, угостят.

Ошибся Лук, ох, капитально ошибся в расчетах своих! На протяжении почти трехсуточного путешествия, его лишь однажды, во время совпавшего совместного чаепития, две пожилые тетки из Оренбурга, родные сестры, угостили конфетой-тянучкой, по типу ириски. А больше ничего и ни разу! И дело было отнюдь не в черствости или жадности пассажиров, вполне могло иначе всё обернуться, просто Луку не повезло, не случилось. Вагон плацкартный, народу битком, шум, гам, теснота, запахи, духота, перепады температур, сквозняки… Всяк свое думает, о своем заботится. Едет и едет себе молодой парень, валяется на верхней полке, то спит, то читает, то курить в тамбур ходит… А чем питается, и ел ли хоть что-нибудь? — кому какое дело до этого… Не пьет, не шумит — и ладно. Попросил бы — так конечно бы накормили! Но Лук не захотел просить, не из гордости, но из чистого упрямства — как он сам про себя подумал. Курево, если что, можно было бы стрельнуть, это в обычае, а "накормите, напоите, люди добрые" — на фиг! В первый день он даже не прикоснулся к сушкам, берег "энзэ", а на второй, ближе к обеденному времени, не выдержал, "распечатался"… Чай ему показался дороговат, но все покорно платят этому жирному проводнику-узбеку восемь копеек за сахар и заварку в стакане, значит — он, Лук, что-то пропустил в новых железнодорожных порядках.

Грязновато, шумновато, тесновато, душновато — все это можно вытерпеть, такой уж вагон достался, но почему один туалет, он же умывальник, все время закрыт!? Даже ночью перед заветной дверью почти постоянные очереди!

Лука, по молодости лет, всегда бесило отсутствие справедливости в окружающей действительности — вне зависимости от того, касалась эта несправедливость его лично, или нет, вот и здесь: НО ПОЧЕМУ, ЧЕРТ ПОДЕРИ??? Народу и так битком, да плюс в проходах и в тамбуре полузайцы топчутся, безбилетники на короткие расстояния, едущие за небольшой бакшиш тому же проводнику… а вместо двух туалетов работает один! Лук не поленился, спросил у проводника — и получил ответ: испортилась канализация, надо ждать, пока починят, в поезде штатным расписанием дежурный сантехник не предусмотрен. Логично. Только, вот, Лук довольно скоро убедился, что дело не в поломке и не в медлительности ремонтных служб: однажды он наливал бесплатный кипяток в родную кружку (чтобы с казенным стаканом в подстаканнике лишний раз не заморачиваться), а проводник, как раз в тот момент, открывал дверь в неработающий туалет. Лук сориентировался вовремя и успел заглянуть: туалет доверху, в буквальном смысле до потолка, забит всякими-разными картонными коробками, кулями…

Ясен пень: коммерсантит сукин сын проводник, спекулирует, закрытый туалет для него — вроде дополнительного склада!

На следующий день, после Самары, Лук, дождавшись очередного обхода поезда Главной Проводницей, с расчетливым простодушием на лице поинтересовался у нее — когда туалет починят? И на голубом теткином глазу получил ответ, что над этим вопросом работают лучшие умы вселенной и поезда, сантехника найти не могут! Ну, теперь всё понятно, дальше можно справедливость не искать. Лук еще до этого разговора специально проследил: послушный кивку Главной, проводник отпер "неисправный" туалет, и та видела, что там к чему… И смолчала.

У Лука было немало особенностей характера и личности, заметно выделявших его из окружающей социальной среды, одна из них — непрестанное желание выспрашивать у Вселенной: зачем, почему, по какой причине, а кто так решил, где это доказано?.. Иногда это помогало в повседневности, но чаще вызывало раздражение у тех, кто не мог ответить, или отвечал "неправильно" (опять же, по мнению Лука), или уклонялся от ответа. Если помножить это свойство на презрение к "вещизму", к сытому "буржуйскому" благополучию, то Луку открывался прямой путь в профессиональные революционеры-бунтари, в человека, готового на все ради установления мировой справедливости, вплоть до внесудебного расстрела провинившихся в допущенном несовершенстве мироустройства. Но Лук так никогда и не сделался ни мечом, ни муравьем революции, он даже в мечтах никогда не желал им стать, потому что… Хм… А действительно — почему? А, Лук?

— А потому что не фиг! На хрена мне нужна ваша партийная дисциплина!? Из всех видов осточертевшей дисциплины я, как бывший октябренок, признаю только самодисциплину! Да! Но и ее не соблюдаю. Это во-первых! Кроме того, откуда мне знать — кто и зачем посылает меня бомбу метать, или доносить на врагов народа, или пропагандировать идеи марксизма среди подсобных рабочих на рытье котлована?.. История учит нас осторожности в социальной оценке добра и зла. И взвешенности! Все остальное — промывание тупых мозгов, то есть, пропаганда. Пропаганда, переходящая в низменную драку с пролетариями, как тогда, когда я в Оленегорске, посреди котлована, спьяну попытался с ними о политике заговорить, разоблачая культ личности!.. Партийная демократия, сек ее век! — да я ею еще в пионерской дружине переболел! Под грохот барабана! Товарищ Троцкий, что ли, руководить мною будет? Или товарищ Сталин? В гробу я видал ваши маевки, пароли, секретность и постоянные поиски врагов, а также провокаторов-стукачей! У нас в универе, блин, в общаге и на факультете, и то, блин, постоянно шепчутся, догадываясь друг про друга, кто, блин, и куда стучит!.. Противно.

Лук загорался в моменты подобных бесед, почти всегда начинал орать и грязно ругаться, беспорядочно, почти бессвязно перескакивать с фразы на фразу, которые он почему-то считал аргументами, клеймил неведомых оппонентов — стопроцентных выжиг, карьеристов, сталинистов, перерожденцев, мещан, диссидентов, стукачей, лицемеров и тупорылых ослов…

Вот и здесь, в поезде, Лук, люто, по-пролетарски, возненавидев подлую шайку спекулянтов-проводников, тем не менее, проявил внеклассовые ум и осмотрительность: не пошел дальше разговора с Главной Проводницей, не стал и не захотел никому доносить, строчить жалобы, проявлять социалистическую бдительность, комсомольскую принципиальность… Он просто намотал на несуществующий ус очередную гнусноту советского быта, состоящего из недостатков и иных реалий, также нуждающихся в "хирургическом" исправлении.

Намотать-то Лук намотал, но даже и внутренне смириться с увиденным не мог, ибо чувствовал себя насквозь советским человеком. Да, таковы парадоксы человеческого сознания: Лук с детства прекрасно понимал всю фальшь и лживость плакатного пионерского движения в родном СССР, а потом и плакатного комсомольского… и партийного… Заодно невзлюбил ДОСААФ и профсоюзы…

Но при этом искренне, до печенок истово считал, что в основе своей коммунистические идеалы общества, свободного от корысти, пороков, религиозных заблуждений, вранья и узколобости — единственные, ради которых стоить жить и строить свое и общественное светлое будущее. Но теория — это одно, а практика, реальность — это… это… как бы это сказать… реальность пока еще не дотянула до приемлемой степени воплощения… Дебилов много.

Не лезть каждый раз на рожон — ума и опыта у Лука хватало, пусть и не всегда, однако "понять жизнь", внутренне принять для себя двойную мораль бытия, "идейно" слиться-смириться с нею — это было ему не по силам и не по нраву.

— Только что кипяток набирал, смотрю, а тубзик, туалет, который у нас, типа, "на ремонте", ну, который возле проводника, элементарно доверху набит коробками какими-то…

— Да… обычное дело… Спекулируют дефицитом, суки, в Москву одно возят, обратно другое. Вон, и вон, и вон там — все полки под потолком ихними тюками да мешками заняты! А в вагоне-ресторане здешнем так и вообще черт те что! Хочешь жить — умей вертеться, место хлебное. Чучмеки вообще умеют устраиваться, у них все схвачено… В наших краях, в Актюбинске, тоже самое.

В вагоне-ресторане Лук не был, по скудости капитала, но охотно верил в услышанное. Вот, такие примерно разговоры со случайными соседями-попутчиками проводил идеалист Лук — и получал в ответ примерно сходную реакцию: все всё знают-понимают, но биться за социальную справедливость не спешат, ибо все очень мудрые и смирные, особенно когда трезвые…

Эх, есть в этом определенная правда: лучше потерпеть часок или денек, сойти на перрон в точке назначения и навсегда забыть об этом душном, грязном, неудобном вагоне. А там, за перроном и вокзалом, уже Ташкент, гостиница, прекрасные незнакомки, романтика дальних странствий… Положительная характеристика для восстановления в вуз! О, вот что главное! Презреть фигню и думать о высоком! Да и ехать осталось меньше половины суток!

Но нет! Даже здесь судьба решила проверить Лука на прочность, пусть и не по-серьезному, а так, легкий щипок за мягкое место, просто, чтобы не забывал злиться-ругаться на матушку-судьбу! Короче говоря, поезд "МОСКВА-ТАШКЕНТ" опоздал почти на семь часов против графика. Мало того, что для оголодавшего Лука это дополнительное свинство бытия оказалось нешуточным испытанием, так и дальнейшее осложнилось резко: ведь одно дело днем оказаться в незнакомом городе, в поисках нужного адреса, а другое дело к ночи, когда рабочий день везде закончен, когда уже столовые и магазины продуктовые закрыты. На такси денег нет, только на общественный транспорт, с нечастыми пересадками.

Район Чиланзар (там где-то, в недрах его, ведомственная гостиница, пункт назначения) — новый район, как и все в недавно отстроенном Ташкенте, перенесшем сокрушительное землетрясение… Ташкентцы Анвар Вахидов и Сашка Навотный, однокурсники Лука, рассказывали ему про Ташкент, и про этот самый Чиланзар, самый хулиганский район, и про ташкентскую уличную шпану… Значит, надо быть аккуратнее… Особенно вечером. Ну, когда же!?

Лук изнывал от жары и нетерпения, Лук хотел жрать, хотел вырваться из вагона, хотел погулять по незнакомому городу, и потом устроиться солидно и взросло в ведомственной гостинице, свести знакомство с будущими коллегами по экспедиции, а тут какая-то задрипанная станция… Сары Агач называется… Казахская ССР. До Ташкента рукой подать, километров двадцать по прямой, люди говорят, а то и меньше, но встали мертво! Полчаса поезд стоит, час, полтора, два… Да ёлки же палки!

— Э, когда поедем-то? Навсегда, что ли, застряли здесь? Сколько можно!?

— Скоро поедем, скоро… Откуда я знаю, почему стоим? Я проводник, слушай, я не машинист, я паравоз-маравоз возить не умею. Значит, надо им так. Скоро поедем.

Уже смеркалось, когда, наконец, локомотив электропоезда, нехотя и словно бы с досадой, ткнулся фигурными сцепочными причиндалами в подставленную морду первого вагона — чавк-чавк, дрынь-брынь, чмок-чмок… Теперь он не просто транспортное средство на электрической тяге — теперь он полноценный поезд! Позвонки вагонов, составленных в унылую пыльную летку-енку, осторожно стукнулись друг о друга, примеряясь к новой руководящей голове — все цело, все работает… Секунда молчания… Поехали! Медленно и осторожно — а куда спешить весенним вечером в полупустыне, битком набитой рельсами, пылью, придорожными будками, бочками, фонарями, запахами, человеческой суетой, мухами?..

Только мух не хватало измученной душе!

Лук заранее, в тамбуре еще, приладил за спину рюкзак, и самым первым из всего вагона (кроме проводника, разумеется) выпрыгнул на перрон Ташкентского вокзала. В лето!

Минут пятнадцать кружил он по привокзальным окрестностям, в попытках найти нужную остановку с нужным транспортом… Прохожие отвечали разное, указывая противоположные направления, но, наконец, попался на глаза и автобус с "правильным" номером, как и в шпаргалке написано, и вот уже Чиланзар, и та самая улица…

Но гостиница никак не хотела находиться, а редкие прохожие никогда о такой не слыхивали…

Из раскрытых окон вкусно пахло вечерней жратвой, может быть даже пловом…

На Лука явно обратила внимания дворовая компания, рассевшаяся неподалеку, на пустынной детской площадке, и Лук нервничал. Ребята — рыл восемь, все сплошь пацаны, ни одной девчонки — чуть помладше него, двое, типа, сверстники… Это уже Лук рассмотрел, когда подошел к ним вплотную. Между собою разговаривают по-русски, при том, что в большинстве "местные", с характерными чертами лица.

Законы улицы всюду примерно одинаковы, черта ли тут бояться? Проявишь страх — стопроцентно докопаются, проявишь характер — может, и обойдется. Хотя и не обязательно.

— Э, парни, извините, что отвлекаю! Заблудился на хрен, выручайте! Где тут гостиница "Звездочка"? Никто не слышал? А то я первый раз в Ташкенте.

— А сам откуда? Из Москвы?

— Что?.. Из Ленинграда.

— Чё за звездочка?.. А чё там?..

— Звездочка?.. А, "Юлдуз"! Ему "Юлдуз" нужен! Это рядом, вон там! А чё тебе там?

— Да адрес дали, не понять по нему, где что, а я в Ташкенте впервые, заблудился! А где — там?..

Видимо, Луку повезло, и он взял верный тон: уже через три минуты, сопровождаемый гурьбой своих новых знакомых, он вышел к заветной двери.

Расположилась гостиница на первом этаже панельной пятиэтажки, чтобы туда войти, потребовалось долго звонить, и объяснять через дверь, что он приезжий командировочный "от Владимира Ивановича".

— Какого еще Владимира Ивановича? Не знаем такого.

— Козырева, начальника экспедиции Краснохолмской…

Долго ли, коротко, но его пустили внутрь. Первая цель достигнута!

ГЛАВА 2

Нелегко жить бездомным, да и негде. Дежурная по гостинице, добродушная с виду русская тетка в служебной униформе, изрядно в возрасте, за сорок, не знала ни о каком Козыреве, и ужасно не хотела вникать в обстоятельства вновь прибывшего паренька, поскольку ее ждал законный воскресный телевизор. Но… Циркуляры гостиничного гостеприимства сильнее досады отдельного человека… Геологи непростой народ, кочевой и слабопредсказуемый, и занозистый, и со связями, кто их знает, когда нагрянут, какие "корочки" предъявят? Так что, если написано "круглосуточно", то и должно быть круглосуточно, куда тут денешься. Этот малый приперся невесть откуда, но вежливый, держится скромно, винищем от него не разит, уже хорошо. Стало быть, не врет, что ленинградец.

Гостиница невелика размерами, сугубо ведомственная, одноэтажная, жилых номеров на полдюжины, половина из которых занята. По поводу Лука никто из Ленинграда не звонил и не предупреждал, а может быть и звонили, да записку дежурной сменщице не оставили. Такое тоже случается. Командировочное удостоверение? Нет у Лука, пока еще нет никакого командировочного, здесь, на месте прибытия должны выдать… Паспорт есть, вот он! И билет до Ташкента имеется… Оба здесь: Ленинград-Москва, Москва-Ташкент! Понятно, что этого мало, но чем богаты… Денег, чтобы вперед оплатить номер, у Лука тоже нет. Всюду накладки, одна к одной…. Прямо беда. На счастье Лука, высунулся из своего номера скучающий постоялец, знающий ВСЕГЕИ, Козырева, Ленинград… Лука так и так не выгнали бы на улицу в ночь, ибо не звери, но, все-таки, гораздо надежнее, когда недоразумение уже разрешилось, хотя бы частично. Тетка-портье-администратор, ее звали Сорокина Зинаида Сергеевна (кремовая сорочка на рыхлое тело, черная, мятая, со складками поперек и наискось, юбка по колено, тапочки на босу ногу, войлочные, с орнаментом), укоризненно покачала в адрес Лука пергидрольными локонами, похожими на крупный бело-желтый каракуль, и сунула ему анкету, пристукнув сверху шариковой ручкой: для заполнения и заселения. До завтра, до понедельника. А наутро и далее уже будет видно, что там и к чему.

Поселили незадачливого путешественника Лука в трехместном номере, но до его появления все три кровати стояли нетронутыми, помещение пустовало. И очень хорошо! Лука сие обстоятельство несказанно обрадовало, потому что за время путешествия он слегка притомился от постоянного соседства незнакомых людей в общем крохотном пространстве вагонного купе. Три уже застеленные кровати, две вдоль стен, одна у окна, перед каждой коврик с восточным рисунком. Лежбища очень даже современные, совсем не как в студенческой общаге, все по-взрослому: так называемый ламинат "под дерево", подушка, цветное покрывало поверх постеленного белья, на тумбочке сложенное полотенце… два полотенца, одно поменьше, а другое махровое! Это тебе не железная койка с полупродавленной пружинной сеткой, беременная пахнущим хлоркой матрасом… Закрыв дверь за Зинаидой Сергеевной, Лук брякнулся тощим задом на толстенное плато ближайшей кровати — запросто выдержало, да еще и спружинило! Хорошевски!

Лук, по праву первопроходца-завоевателя, выбрал себе "козырное" место, хотя, по густому вечернему времени, из окна даже носом вплотную не видать ни зги.

Замок так называемый французский, "самовзвод", то есть, автоматически защелкивается, а вот ключи от номера ему не оставили. Ой! А как же тогда… Но Лук сам быстро обо всем догадался: дверь в номер открывается снаружи и не закрывается изнутри, это чтобы у гостиничных хозяев всегда был беспрепятственный доступ в номер, мало ли там чего… Он вышел из номера, дверью хлопнул — дверь закрылась. Хочешь войти — дежурная откроет. Таким образом, постоялец всегда на виду: с кем идет, что несет… Как-то так. Сойдет, на сутки-двое.

А кроме того, ништяк, что он один здесь — в роскошном, почти двухкомнатном, если считать совмещенный санузел с отдельной дверью… на щеколде изнутри. Все правильно: друг от друга стеснительные постояльцы могут отгораживаться, исключительно "в местах общего пользования", но от персонала — никак нет! Но если номер пуст, а вернее — заполнен на одну треть… — это же почти квартира отдельная! Нет, ну если честно, он всего лишь занимает койко-место в недозаселенной "трешке"… впрочем, по фигу! Что приятно — проживание в таком стоит заметно дешевле, чем в двухместном, а тем более в люксовом одноместном! Есть вероятность, что все эти роскошества не из своих денег нужно будет оплачивать, но это пока вилами по воде. Если, например, из заранее установленных суточных-командировочных, то оно все равно, что из собственного кармана. Ладно, черт бы со всем этим, подсчеты потом! На данный отрезок времени, у Лука трехместный номер на одного, с тумбочкой, столиком, зеркалом! Унитаз не самый современный, слегка покоцаный, с трещинами, но зато в самом номере присутствует, никуда на этаж бегать не надо! Сказка! В былые времена, да хотя бы и месяц назад, Лук обмечтался бы об этаком варианте: другой город, возможное романтическое знакомство, все удобства, целая ночь впереди… Реальность куда кислее мечты: служебных документов на него нет, денег и знакомств нет, жрать хочется. Телевизор не работает, радио молчит, да и хрен бы с ними, завтра газеты почитает, тоже хорошо. Какую-нибудь "Зарю Востока", или "Ташкентскую правду", наверняка есть такая.

Принять душ и в койку. Эх, очень бы не худо пожрать, пойти у хозяев попросить, что ли?.. Нет, это было бы уже совсем наглостью — спасибо, что ночевать почти на халяву разрешили! Да Лук и устал: напряжение ушло, силы вдруг иссякли, спать хочется куда больше, чем ужинать. Зеркало над голубым фаянсовым умывальником большое, овальной формы, в пластмассовой рамке с цветочками… Явно под бабский вкус сделано. Неужто в дальних экспедициях столько женщин, что в такой, вот, крохотной гостинице могут заполнить трехместный номер? Хм!.. Ну, время покажет.

Лук выкладывал на подзеркальный приступочек мыло, зубную щетку, "Поморин", бритвенный станок, а сам, с привычным интересом, умеренно гримасничая, все посматривал на свое отражение… В фас, в профиль… скосив глаза… Ничего, так, но особо гордиться поводов нет. Может, уже пора побриться?.. Нет, фигня, скоблить под усиками нечего, и так обойдется, две три волосинки по подбородку не в счет. А левый ус по-прежнему чуть гуще правого, хоть продергивай лишнее! Эх, патлы очень уж короткие, почти солдатские. Успеют отрасти до приличного состояния за время экспедиции?..

Лук умылся, громко прополоскал рот после ядреной зубной пасты… Сплюнул в унитаз, нажал на рычажок. Почти как в Европе! Пластмассовый белый штырь из стены, слева от унитаза, явно предназначен для рулона с туалетной бумагой, но был привычно пуст: даже узкая пыль успела накопиться на гладкой хребтине штыря…

Лук только однажды в своей жизни — "в натуре", в житейском быту, а не в "витринной" постановке преимуществ советского образа жизни — видел возле унитаза рулон с туалетной бумагой, это было в квартире первого секретаря обкома партии.

А здесь все как у всех, как и должно быть, штырь пуст и запылен. Зато листки нарезанной бумаге стопочкой лежат, приготовлены к употреблению: чистая желтая бумага, совсем даже не газетная. По типу оберточной… но тоньше, и сминается хорошо. Что ж, цивилизация постепенно проникает и в провинцию, на дикий восток!.. Лук и в ванной бы с удовольствием поплескался, да слишком уж холодна водица из правого крана! Мутновата слеггонца, но это и в Ленинграде сплошь и рядом, а левый кран вообще пересох, вероятно, по задумке архитекторов и сантехников он предназначен для подачи теплой или горячей воды. Ну, не беда, в постели согреется!

Йес, матрас выше похвал, но одеяло могло бы и потолще чуток… Ладно, ладно, и так нормально, тепло держит. Несколько секунд Лук с любопытством прислушивался к звукам, проникающим в номер сквозь окна, двери и стены, попробовал, было, помечтать, но внезапно провалился в сон и смирно спал до самого утра понедельника.

Разбудил его в девятом часу утра новый заселенец, теперь сосед по комнате, молодой мужик, худощавый, рослый, возрастом под тридцатник. Увы, слишком быстро закончилось одиночество-уединение. Что теперь толку валяться — вставать пора, туалет зовет, умывальник.

Познакомились, разговорились.

Оказалось, что Юра тоже ленинградец, тоже геолог, но у него иные задачи и маршруты… Лук вроде бы и не проявлял в разговоре излишнего любопытства, но уклончивость Юры ему показалась надуманной: то ли он картограф, то ли с месторождениями золота дело имеет, то ли вообще секретный сотрудник от КГБ…

Ну, если ему нравится выставлять себя значительным лицом, хранящим тайны от соседей по трехместному номеру — пожалуйста.

О себе Лук не счел нужным скрывать да умалчивать: отчислен из вуза по надуманному предлогу, смотался в пески от весеннего призыва, будет искать уран…

Весь Луков рассказ уложился в пять минут, и Юра в любом раскладе не успел бы соскучиться. Все это время он сновал по номеру, обустраиваясь, но Лука слушал вполне внимательно и тактично, совсем не "дежурно".

— А-а… хорошее дело. До жары пока далеко, сейчас по пустыне рассекать во всех направлениях — одно удовольствие. Где искать будете — под Самаркандом, или дальше на запад?

— Не имею ни малейшего представления! Я, покамест, вообще, блин, тут как воробей на жердочке: вчера вечером пустили переночевать, и паспорт у себя оставили, будто я подозрительный элемент какой!

— А похож, — засмеялся Юра, глядя на всклоченные вихры Лука.

— Угу, это я голову на ночь помыл и лег спать, не высушив. Сейчас чубчик намочу, причешу, да пойду наружу, попробую что-нибудь выяснить.

Юра, тем временем, успел окончательно обустроиться в умывальной комнате и перешел в жилую половину своих новых владений. Он достал из своей объемистой сумки, под надписью Dresden, коробочку с кусковым сахаром, батон белого хлеба, уже нарезанный, аккуратно, тонкими ломтиками наискось, бережно вынул пузатенькую, похожую на гранату-лимонку, баночку тонкого, всю в рельефных квадратиках, стекла, с желтовато-белой субстанцией — это, скорее всего, сливочное масло… Лук невольно сглотнул. А там еще и колбаса докторская… Б-блинн…

— Ты… это… Лук, не в службу, а в дружбу, кипяточку попроси у них, когда будешь насчет себя спрашивать, кипяток они обязаны дать. И сразу же возвращайся с кипяточком, не жди там ничего другого, поскольку до десяти утра они вряд ли тебе хоть слово скажут внятное… Нет, не скажут. Я местные порядки хорошо знаю. Так что набурли свежачка — и сразу сюда, пока не остыл. Заваривать свежий чай остывшим кипятком — распоследнее дело, как говорят и учат китайцы! Они нам хоть и враги, а в чайных церемониях разбираются. Позавтракаем по-человечески, а то мне с самого полудня было недосуг. До сих пор не проголодался, тем не менее — для порядку! Булка вчерашняя, вечерняя, но вроде бы не подсохла. Думаю, что ты как раз проголодался аки волк! А я тем временем сервирую завтрак.

— Я? С чего ты взял? — фальшиво изумился Лук.

— Так сам же рассказал, что без денег ехал, и вселился ночью. В данном пятизвездочном отеле кухни или буфета не имеется… А я пока заварочки натрясу правильную порцию, на двоих, да колбаски порежу, ибо, как я уже упомянул, сервировка за мной. Настоящий геолог на марше всегда готов пожрать и поспать. У геолога в походе нет никаких иных прав, мыслей, забот и проблем! Геолог геолога всегда поймет и выручит, в походе и за столом! Но женщиной не поделится!

Лук весело кивнул, в ответ на прибаутки, и отправился выяснять.

И через пять минут вернулся, с чайником в руке.

— При мне забулькал! Что дальше, куда его?

— Ставь сюда, вот на эту кружок-деревяшку, я с нее возьму.

Юра проворно залил кипяток в маленький бело-синий шар с крышкой и носиком, обернул его одеялом, взятым с соседней пустой кровати.

— Вот! Через… три минуты — засекай — чай готов к полноценному употреблению. Цейлонский, а не эти дрова… Чай черный, сразу предупреждаю.

— Понятно, что черный, а какой еще? — Лука удивил интонационный нажим Юры в слове "черный". Он знал, конечно, что есть еще и зеленый чай, но особой разницы между этими понятиями не видел, потому как не доводилось пробовать зеленого. Вахидов Ава и Сашка Навотный не раз грозились из Ташкента привезти, да все как-то забывали.

— А еще белый бывает, и желтый китайский, и каркадэ, и красный, и, наконец, король всех восточных чаев: Его Величество Зеленый! Дома, в Ленинграде, я, в основном, черный пью, а здесь, в походах, исключительно зеленый. Сам скоро поймешь и увидишь, так что заранее привыкай к этому обстоятельству. Есть у меня сахарный песок, но советую конфетками прикусывать, в порядке свычки с местными обычаями, или, на крайняк, рафинадными кусочками, как сейчас. Черный, но вприкуску. Здесь никто в зеленый чай сахар не булдырит: или с конфетками, или, как я уже озвучил, рафинад кусочками грызут.

Лук был совсем не прочь отведать новые реалии бытия, тем более что чай вприкуску пробовал не раз. Главное, что хлеб с маслом и колбасой от этого менее вкусным не становится. Но надобно и приличия соблюдать, а то сожрет тут все… как какой-нибудь… в одно рыло…

— Даже и не думай, Лук! Что на столе — все должно быть сметено, ты на меня не смотри. Я еще весь домашний, хоть и с дороги, то есть, как сыр в масле укатался под бдительным присмотром бабушки и мамы — сыт насыто! А где ваш факультет находится, не в Петергофе?..

— Не-а. На Васильевском, на набережной Макарова 6. А раньше на Красной 60, потом переехали, всем факультетом. Надо же, батон свежий, как будто сегодня из печки!

— Булка, что ли? А, да, повезло, надо будет запомнить тот магазинчик, где я отоварился. Так ты, я смотрю, недавно в Питере?

— Как это недавно — скоро три года уже!

Разговор тек неторопливо, и во время завтрака, и после него… одна тема беседы меняла другую. Лук, слегка одичавший от одинокого путешествия в Ташкент, разговор охотно поддерживал, но довольно скоро заметил, что Юра предпочитает больше задавать вопросы, нежели отвечать на них, а вопросы у него, как правило, касаются подробностей Луковой биографии.

Хм… Комитетчик, что ли, кагебешник?

Нет, нет, нет, это был не допрос, ни в коем случае, просто болтовня, включающая в себя анекдоты, фразы из фильмов, рассказы о знакомых… К тому же она регулярно прерывалась — то Лука выдернули к дежурной, то Юре куда-то срочно позвонить… Все недоразумения с Луком так или иначе утряслись: до завтрашнего дня побудет в гостинице, а завтра с утра машина заберет его в Ангрен (городок под Ташкентом), там, или еще в Ташкенте, его будет ждать Козырев Владимир Иванович, со всеми необходимыми документарными и организационными атрибутами, потом из Ангрена в Гушсай (геологическая база), а потом уже поход!

ВСЕГЕИ включал в себя картографический комплекс всесоюзного уровня, Юра, из его объяснений, трудился именно там, и Лук не видел причин сомневаться в его словах. Это даже удачно, поскольку Лука давно уже интересовал вопрос именно из питерской топографии.

— Юра, послушай. Вот, ты говоришь, что у тебя какой-то там режим секретности, и что за границу тебя не выпустят, так?

— Нет, ну… если в составе правительственной делегации, то выпустят, но мне до этого дальше, чем до Южного полюса. Вторая форма. А что?

— То есть, получается, что ты носитель неких важных секретов?

— Ну, наверное. А почему это тебя так интересует, а Лук?.. Шпион, что ли?

— Почти. Погоди, щас, Юра… Сформулирую… Вот, считается, что с развитием современной техники, можно увидеть и сфотографировать машину, там, или человека, прямо со спутника. Так?

— Что — так?

— Ты лично в это веришь?

— Ну, наверное. Человека или не человека, но прогресс крепчает очень быстро и круто. Ну, предположим, спутник способен сфотографировать, и что?

— А то. Ты говорил вчера ночью, что ваша фабрика выпускает, в том числе, и всякий ширпотреб, типа туристических карт города-героя Ленинграда…

— Говорил. И не только Ленинграда, и что?

— Я всяких-разных карт Ленинграда в руках держал, наверное, с десяток разновидностей, и заметил, что масштабы деталей искажены, типа, островов, проспектов… Даже углы пересечения некоторых улиц отличаются в одних картах от других.

— Отличаются, так и есть, но это же туристские карты, с изображением достопримечательностей на них, понимаешь? В реальности Сфинкс или Александрийский столп меньше, чем видится на карте. Это же элементарно. Лук, ты что, против лубковых поясняющих рисунков на туристских схемах?

Юра, как уже успел заметить Лук, был живчик, непоседа, руки и ноги у него не ведали покоя: то он банку из под масла протирает, то к окну подскочит, то приседания делать начнет… А тут рухнул в кресло напротив Лукова лежбища и замер, с любознательностью во взоре. Глаза у него карие и веселые.

— Да, и большие белые буквы НЕВА по воде не плывут. Я-то не против, понимаю, что декоративные рисуночные масштабы не соответствуют топографическим, не совсем еще дурак. Но, во-первых, получить представление об истинной конфигурации города очень трудно, из-за всех этих искажений, а во-вторых — добыть подробную карту города, чтобы там все углы и масштабы совпадали, чтобы все правильно, я не могу. Знаешь, бывают такие "трехверстки", у рыбаков, у охотников?

Юра ухмыльнулся в ответ и кивком дал понять, что уж он-то знает что такое "трехверстка".

— А, ну, да, кого я спрашиваю!.. Ни купить, ни достать, одним словом. А так хочется! Я бы тогда себе коллекцию создал: поехал куда-нибудь — в Москву, в Челябинск, в Омск — сразу же цоп! Купил карту. И потом она лежит себе, есть не просит, а я на досуге изучаю, или, там, сравниваю… Но не могу достать почему-то. Юра, почему?

— И не достанешь. По соображениям секретности и государственной безопасности, таких карт не делают в Советском Союзе. Делают, вернее, но не для всех. В свободной продаже их нет. А зачем тебе такая коллекция? Смысл?

— Из любопытства. Мне один парень с географического, прошлым летом, в стройотряде, как-то рассказал, что у них в универе турмалаи были в гостях, типа, дружба-фройндшафт, ну, финны, и у одного из них была карта Ленинграда, очень большая и подробная, на финском языке. Так вот, вопрос: у этого финна карта была "настоящая"? Без подвохов?

— Ну, Лук, ну, ты спросил! Я же ее не видел. Скорее всего, настоящая, и что с этого?

— Почему у них можно, а у нас нельзя!? В свободной, ведь, стране живем?

— Гм… Лук, не ори, пожалуйста, что ты разорался на весь отэль? Сейчас Сергеевна примчится, драку разнимать. Я уже заметил за тобой эту манеру: чуть что — сирену включаешь!

Лук, растопырил перед собой пальцы обеих рук, наклонил голову, в знак извинения, голос сбавил и продолжил упрямо:

— Если у тупого пьяного турмалая в кармане запросто лежит подробная и верная карта Ленинграда, то почему им можно, а нам нельзя?

— А кто тебе сказал, что нам нельзя?

— Ты и сказал! Алё, Юра, ты сам только что и сказал, что, дескать, по соображениям государственной тайны! Если финские войска вдруг ворвутся в СССР, захватывать Ленинград и Карелию, то уж наверняка у них в планшетах будут "ихние" карты, а не наши туристические!

— Верно говоришь. Но если мы к ним ворвемся, то и в наших планшетах…. Будет лежать все необходимое на русском языке.

— Отлично. Тогда почему я сейчас не могу приехать на выходные в "финку", с картой Хельсинки на русском языке? Они к нам запросто могут, а мы к ним — нет!

— У них сухой закон, они к нам пьянствовать едут, на выходные.

— Да плевать. Ну, ладно, не хотят меня пускать на выходные в капиталистическую страну — это тема иного разговора…

— А ты что — собрался уже?

— Юра, не это самое… не подначивай. Не собрался я никуда. Но, блин, я хочу знать ответ на простой вопрос: почему в моей собственной стране, советская карта на русском языке, без искажений, карта моего советского города, мне, советскому человеку и патриоту, не доступна, по соображениям секретности, а тупому и пьяному загрантуристу — доступна.

— Ты же сам ответил: по соображениям секретности. И с чего ты решил, что они тупые? Два раза повторил насчет их тупости, обидели тебя чем-то?

Лук видел, что Юра дразнит его, отвечает с подковыркой, со смешками, но отступить от "дознания" не мог и не хотел. Он забегал по комнате, уже не стесняясь носочной дырки на правой (иногда на левой) пятке, дырищи, которую вот-вот собирался заштопать, да все никак… скоро второй месяц…

— Меня лично ничем. Но мне стыдно и противно смотреть, как они прямо на Невском, или на Васильевском, ползают на четвереньках, блюют, и думают, что все им позволено. И менты им действительно все позволяют, редко когда под локоток — и в луноход, бережно, в отличие от нашего брата советикуса. Ладно. Не тупые. Но тупые те, кто засекречивает от тех тупых, кто не видит в этом ничего тупого!

— Не ори, Лук. На первый взгляд, ты рассуждаешь логично, хоть и громко… А на второй…

— Ну, ну? Что на второй?

— На второй то, что игры с секретностью куда сложнее, чем они кажутся несведущим людям, вроде тебя.

— Да ты что!?

— Лук, убери звук.

— Все, буду шепотом слушать. Ну, так и?.. В чем сложность игр по секретности?

— Гм… Ну… буквально один пример, навскидку. Парень ты неглупый, ты меня поймешь. Вот, я, например, или ты, спрашиваешь свою жену…

— Я не женат.

— Ну, невесту… Или, там, сестру… В нашем примере это вообще не важно. Ты ее спрашиваешь: у тебя с Лехой Пупкиным что-нибудь было до свадьбы? Она говорит: нет. А с Джоном Смитом? — Нет. А с Франсуа Давид-оглы? — Нет. А с Мишей Мышкиным?.. — Не скажу!

Понимаешь, Лук? На последнем вопросе она вдруг соблюла режим секретности и отказалась отвечать. Но тебе-то все сразу стало ясно! Так же и тут, в картографии: если врать — то следует делать все тотально, без единой щелочки. Ибо если наши контрагенты засекут, что — среди множества адекватных карт — некоторые области географического пространства пошли с искажениями, то оно означает: шухер, джентльмены! Здесь надо искать! Понимаешь? А сегодня все знают, что в стране победившего маразма просто традиция такая: искажать все, что можно и нельзя! Понял, Лук? Пример был чисто аллегорический. Там, куда ты поедешь в ближайшем будущем, есть места ни на каких картах не обозначенные. Кроме секретных ведомственных, разумеется. С помощью спутников наши американские друзья могут шарить сколько угодно и фотографировать тоже. Но страна СССР настолько велика, что даже при наличии подробных и достоверных снимков они там, у себя, умучаются просмотреть все глазами специалистов. Говорят, что там, у них, да и у нас, работают по теме сверхмощные ЭВМ, но, думается мне, без человеческого разумения там ловить нечего. Для того и разведка, шпионаж, агентурный и аналитический. Скажем, принесла сорока на хвосте — Лук сболтнул, где не надо — что в районе Трех Минаретов до хрена золотой и радиоактивной руды добывают… Х-хоба! Ареал поиска вражеской советской ресурсной базы резко сократился, ну-ка, спутнички туда, посмотрим на фото… Понимаешь меня, Лук?

Лук задумался и снял с казенного блюдца последний "колбасный" бутерброд, хотя только что давал себе крепкое внутреннее слово: не жадничать, хотя бы его оставить Юре, хозяину всей этой снеди!.. Но пальцы уже обняли золотистую корочку-ободок, и даже смяли, сузили мягкий овал белой булочной основы, и уже замаслились… Поздно возвращать.

— Пример хороший. Но финны, там, штатники-американцы — они что, настолько глупее и слабее нас, если не пользуются этаким хитрым приемчиком? Ихнее НАТО слабее нашего Варшавского договора?

— Я этого не говорил… "Ихнее"! Меня папа с мамой за таков вот "ихнее" так песочили, что дым от меня шел! Лук, учись говорить грамотно, коли уж в Питере живешь.

— Хоп, замечание принимается, но…

— Хоп??? Ты уже перенял местные формы речи? Молоток без ручки. И что за "но" у тебя?

Но тут их беседу за уже приконченным завтраком прервали, и Лук не успел рассказать Юре, что этой формуле согласия, аналогу слова хорошо, его научили еще в Питере, однокурсники и однокомнатники (по общаге) Анвар Вахидов и Сашка Навотный.

— Лук? К телефону, срочно!

А тут еще совпало: как по команде, всем остальным обитателям гостиницы тоже посыпались телефонные и телеграммные "гостинцы": ехать, встречать, подготовить, отчитаться… И все это срочно, и всем аврал!..

Начался сумбурный организационный ералаш, похожий на голубиную панику в мусорном баке. Луку было велено собраться и ждать, а тут не к месту вклинились вопросы оплаты койко-места, номера и марки мотора, который за Луком заедет в город Ташкент, и где его надо будет встретить… Личность шофера — и ее согласовали аж после трех телефонных бесед… Бардак.

Но теперь уже Лук был не просто пришельцем, пригретым аборигенами в ведомственной гостинице, но полноправным членом геологической экспедиции, младшим техником на окладе! Плюс полевые, плюс за вредность… а может и премиальные будут… Где почта?.. Хоп, а где этот переговорный пункт?.. Как туда и обратно идти, чтобы не ехать?.. Да, паспорт нужен, кто без него мне что выдаст?.. Вещи-то я у вас пока оставляю, ну, Зинаида Сергеевна!..

Лук закрутился во всей этой суматохе крепко, выдохнул только в третьем часу дня. Хватился Юры — а того уже и след простыл: где, где… съехал и уехал по своим делам, с вещами, нам не докладывал. Ни адреса у Лука, ни телефона — а так бы хотелось встретиться и договорить на разные любопытные темы… Но Зинаида Сергеевна отказалась даже Юрину фамилию Луку сообщить, отмахнулась, дескать, некогда сейчас… То ли из вредности, то ли соблюдая некие ведомственные секретные инструкции.

ГЛАВА 3

Опьянение — это репетиция маразма. Однако же, до поры, по молодости лет, почти все участники возлияний об этом не то что бы забывают, но стараются не думать… Иными словами, истина о вреде пьянства неубиенна и стара, но она для других, для посторонних.

— "Портвейн "Чашма" Узплодоовощвинпром. Узбекистон Виноси."

— Кошмар какой. Сколько там?

— Девятнадцать оборотов, ноль семь литра, цена — два двадцать пять, без стоимости посуды.

Свежеиспеченные друзья, Лук и Валера, вдумчиво рассматривают этикетку, розовато-красную, посеченную в мелкую квадратную сеточку…

— Смотри: даже легковушка футурмодели нарисована. Стебово! Что это за шайба рядом с низеньким небоскребом?.

— Не знаю. Умножить на два — итого четыре рубля, пятьдесят копеек, плюс еще двадцать четыре на стекло… В пятеру укладываемся. Ну, что, Валера, берем?

— Две?

— А чего? Аванс обмоем. Вон, ведь, ехать сколько!

— Берем.

Валера — Валерий Пушкарев, студент-геолог, ленинградец, на преддипломной практике. С Луком они познакомились и тут же "скорешились" в Ташкенте, у ресторана "Титьки", где они оба должны были ждать главного своего начальника, Владимира Ивановича Козырева, дабы узнать и выполнить его распоряжения насчет дальнейшего.

Полдень, до жары еще далеко, температура чуть больше двадцати, но если бы не легкий ветерок…

Луку повезло: и до ресторана добрался на удивление точно, и "газон" с шофером Толиком нашел менее чем за полминуты поисков — сделал десяток шагов и сразу же наскочил на нужный автомобильный номер.

— Толик?

— Я, салам.

— А я Лук. Привет! Владимира Ивановича ждем?

Парень, который должен быть Толиком, местный, узбек, по описанию похож: худенький, щупленький, кудрявый. Ладонь маленькая, но крепкая.

— Угу. И тебя ждем. Он скоро будет. Бросай рюкзак вон туда, к остальным вещам. Только примни его, чтобы задний обзор не заслонял.

Толик улыбается, и Луку очевидно, что эта улыбка от сердца идет, не просто дежурная, но по характеру. Толик если и постарше Лука, то на пару лет, не больше. По-русски чисто говорит. Рядом с машиной еще один парень стоит, курит — тоже свой оказался, поздоровались за руку.

— Лук.

— Валера.

В официальной реальности, а не в простонародье, ресторан имеет другое название: "Голубые купола", однако, эти самые чаши куполов над открытой террасой, по виду и впрямь напоминают молодую женскую грудь, дерзко глядящую в южное безоблачное небо.

Подошла ресторанная тетка в служебном чепчике, русская, но явно из местных.

— Мальчики! Вас-то мне и нужно! Вы из Ленинграда, геологи? Тогда прошу за мной, Владимир Иванович ждет уже.

Толик, узбек-шофер, остался у машины при вещах.

Общепитовское пространство наполовину пусто, что Луку в диковинку: здесь, небось, и цены занебесные, под стать куполам!

В самом дальнем углу просторной террасы, за отдельным столиком, покрытом светло-зеленой скатертью, расположился Владимир Иванович Козырев, главный начальник Лука и Валеры.

Виски седые, в голубых глазах добродушное веселье, белая рубашка с коротким рукавом. Шея и лицо уже загорели, а руки белые, умеренно волосатые.

Перед Козыревым на столе едва початый салат, рюмка, графинчик с чем-то таким… насыщенного чайного цвета. Но в рюмку чай, как правило, не наливают.

— Ну-с, молодые люди, вот мы и встретились. Все хорошо, надеюсь?.. Сам вижу, что вопрос риторический. Беру быка за рога: сейчас мы подпишем всю необходимую трихомудию, я выдам вам аванс, распишетесь в ведомости, получите соответствующие документы — и марш-марш из Ташкента в Гушсай, это наша база под Ангреном. Бывали в Ангрене?

— Нет.

— Нет.

— Вот, скоро побываете, Толик наизусть дорогу знает. Пока проездом увидите, потому что, минуя Ангрен, сразу в Гушсай. Там обоснуетесь, и где-то послезавтра или еще днем позже — в поход! В Гушсае, на месте, вас встретит наш старший техник, Олег Николаевич Виноградов. Покажет где что, устроит, определит койко-место. Вот. А мне тут нужно будет задержаться до завтра. Кстати, сегодня день геолога. Ну-ка, по капельке!.. За знакомство и для почину. Пьяниц не перевариваю, сразу предупреждаю. Надеюсь, к вам это определение не относится?

— Нет, не относится.

— Конечно, нет, не относится.

— Ну, тогда за геологию-матушку!..

Как тут откажешься!? Никто и не пытался.

Валере и Луку досталось граммов по тридцати. Теплый горький коньяк, без закуси, фу!..

— Все подписали, все получили, еще раз проверьте?

— Да.

— Порядок.

— Тогда я вас больше не держу. По коням!

Ну, раз день геолога — святое дело отметить. Да и в дороге не скучно будет. Где гастроном? Гастроном рядом.

Платил за портвейн Лук, но это было не важно, ибо и Валера готов был башлять, с пятеркой наготове, да он и закуску покупал, хлеб, сырки и чайную колбасу… И запивку, типа лимонад непонятного цвета и консистенции… Вероятно, именно лимонад подвел неокрепшие организмы новообращенных геологов. А может и колбаса, черт теперь разберет причину!

Лук не увлекается выпивкой как таковой, и никогда не увлекался, просто в их студенческой среде алкогольные сабантуи в обычае, а Луку нравится лихачить: к примеру, выпить много, "перепить" окружающих — и самому при этом устоять, сохранить память и здравый смысл. По большому счету, подобное поведение — превеликая глупость, и Лук тоже это понимал… дальним разумом… тем более, что вкус вина ему не нравился, равно как вкус пива или водки, состояние опьянения также не нравилось, ибо для Лука в нем присутствовали только две досадные эмоциональные составляющие: "мало" и много". "Мало" заканчивалось добавкой, дабы что-то ощутить, "много" — обязательными приступами рвоты. Но "правильной" меры, чтобы "в самый раз", Луку за всю его жизнь попробовать так и не удалось. Поэтому Лук, несмотря на сложившуюся среди друзей и сокурсников репутацию дебошира и прожигателя жизни, пил на особицу, не как все: к примеру, еще со школьной скамьи в тайне от других вел за собой статистику "частоты употребления" и строго следил, чтобы в одну неделю выходило не чаще одной выпивки — без разницы, бутылка водки это, или хотя бы стакан пива. Но окончательное "поумнение", полную трезвость, откладывал до будущих рубежей. А до них еще оставалось целая бездна времени, если точнее — десять лет.

— Толик, будешь?

— Не, я за рулем. Да и не пью вино.

— Вообще не пьешь?

Толик кротко улыбается в ответ, глядя на Валеру в зеркало заднего вида:

— Нет, почему, водку пью. Но только не за рулем. Вино — обычай пить не позволяет: по Корану запрещено.

Валеру объяснения Толика вполне устроили, а настырный Лук встрепенулся и перехватил эстафету разговора, дальше с вопросами полез.

— А ты уверен, что этот портишок из виноградной лозы? На цвет и запах — так из хлопка, или из опилок.

— Аллах его знает.

— А что такое "Чашма", как переводится?

— Это… вода течет. Ну… ручеек такой из-под земли.

— Родник?

— Во, точно, да.

— А ты верующий, что ли?

— Нет, но… Так, на всякий случай, знаешь… В мечеть не хожу, но обычаи соблюдаю.

— И свинину не ешь?

— Нет. В армии ел, конечно, куда там денешься, а дома уже нет. Я в позапозапрошлом году весной дембельнулся.

— Угу. А водку вера позволяет, да?

— Ну, это… Сам я не читал, но люди говорят, что в Коране про водку ничего не сказано, только про вино из винограда.

— Понятно. А если пальмовое вино?

— Не знаю.

В "бардачковом" хозяйстве у Толика нашлась кружка-малышка, железная, зеленая, с побитой эмалью, граммов на сто пятьдесят объемом, из нее и пили.

Первая бутылка (только сахара маловато!) прошла хорошо, со свистом: они еще толком из Ташкента выпутаться не сумели, когда емкость опустела, а вот вторая…

То ли в качестве узбекского "виноси" причина пряталась, то ли в проклятом этом лимонаде, липком, тягучим с запахом стирального порошка… Или, быть может, парней просто укачало на извивах асфальтового шоссе, бегущего между невысоких гор…

Первым попросился на обочину и стал там блевать Валера. Минут через пятнадцать-двадцать не выдержал и Лук: внезапно перестал хохотать и знаками, похожими на конвульсии, попросил Толика: останови, срочно останови! Проблевался, помочился, сполоснул рот остатками лимонада… Вроде бы полегчало.

Но от второй бутылки оставалась еще половина. Ну, так, не выливать же!..

Выпили, куда денешься, раз уж денежки плОчены!

Валера, после повторного вытряхивания желудка, полусполз на заднем сидении и тихо заснул, а Лук перебрался вперед, к Толику. Его мутило настойчиво и долго, приступов рвоты было ровно четыре, последнюю порцию он лихо исторг на полном автомобильном ходу по узкой горной трассе, прямо из окошка Толикова "газона", куда-то в пропасть… Это уже было в горах, на подъезде к Гушсаю. Нет, памяти Лук не утратил, но работала она вяло и как-то рывками. Вот здоровенный пожилой мужик — полон рот кривых и металлических зубов, а также двух провалов между ними — причитает почти по-женски, выспрашивает у Толика, где нажрались это двое обормотов?.. Представился как Олег Николаевич. Э, точно, это же старший техник… Деревянный домик двухэтажный стоит, на холме среди зелени — это их база, да?.. А вот уже проснувшийся Валера вяло отбивается от попыток Олега Николаевича и Толика помочь ему подняться по каменной лестнице, от ворот к дому, сам пытается идти. С трудом, но справляется. Вот Лук склонился над канавой, сиречь, мелким арыком, чтобы плеснуть прохладой в лицо, икоту запить… Сунул ладонь в жгучий холод и смутно удивился знакомому, но далекому, давно забытому ощущению, вспомнил вдруг, что в Алма-Ате, где он, после четвертого класса школы, участвовал в детских шахматных состязаниях, тоже были арыки, и тоже вода по ним текла холодная, с сумасшедшей скоростью, аж руку держать трудно под таким напором…

Потом обнаружились вдруг две раскладушки в светлой квадратной комнате (на одну Валера уже повалился), из стены клокочет радио на узбекском языке, из открытого окна раздраженное бурчание Олега Николаевича… Потом всё.

Просыпался Лук дважды: первый раз посреди ночи, попить и помочиться, благо совмещенный умывальник с туалетом тут же за дверью, а второй раз уже утром, где-то на четверть часа раньше Валеры. Ночью голова сильно болела, но к утру полегчало… вроде бы…

Лук, подавленный смущением за свое свинство и чувством вины, ждал грозы, разбора полетов со стороны принимающей стороны… А как иначе, если ты набедокурил, да при этом находишься в самом низу служебной иерархии, где всяк над тобой начальник!? Но обошлось, на удивление просто все обошлось: уже к обеду, к двум часам пополудни (на базе своя столовая, кормили по талонам, на Лука и Валеру успели выписать), все будущие участники похода перезнакомились, дежурно подружились… Ну, не все пока еще: шоферов, Искандера Нугаева и Володи Маматова, на базе не было, они в самый последний момент появятся, Владимир Иванович Козырева тоже пока в Ташкенте задерживается…

О вчерашнем "пьяном" происшествии со стороны приехавших новобранцев, Лука и Валеры, никто и не вспоминал… почти. Ну, так… наравне с перегоревшей лампочкой на кухне… Из всех последствий — головокружение и легкая подавленность, да и то лишь у Лука: Валера вполне оправился, здоров и бодр, и уже весело охмуряет брюнетку-студентку Аню Шашкову, также геологиню и участницу экспедиции.

Девица симпатичная, на пару лет старше Лука, брюнетка в очках, формы очень даже привлекательные… Лук попытался, было, составить конкуренцию Валере, переключить на себя интерес и внимание девушки Ани Шашковой, но — уже все, уже поздно: между нею и Валерой проскочила искра, и отныне — третий лишний. Вероятно, что не навсегда, если, конечно, дело свадьбой не закончится… Но здесь и сейчас — ку-ку, поезд ушел. Эх, Луку в какой-то мере досадно, что предпочли не его, а другого… И дело, скорее всего, не во внешности и не в опыте общения с девицами… Нет, нет и нет, увы: Пушкарев студент-дипломник, ленинградец с пропиской и будущим местом работы в одном из питерских НИИ, а Лук? А Лук — не пойми кто, младший техник, студент-изгнанник, родом невесть откуда… Ну, и так далее, все понятно, одним словом. А с точки зрения выгоды, практичности… Не то, чтобы Аня Шашкова осознанно охотится на женихов, с холодной головой и спокойным сердцем выбирает из тех, кто поперспективнее, нет, конечно же, это не так, но, тем не менее, кастовые, социальные, имущественные границы — они есть в свободной советской стране, да еще как есть! Скорее всего, и в Германии эти факторы влияют на отношения между людьми, и в Аргентине, и на Ямайке… Важен итог: ему, единственному и неповторимому Луку, предпочли другого.

Лук вздыхает и, в поисках вражеского эфира, крутит ручку настройки переносного радиоприемника, так называемого транзистора, который часть движимого имущества министерской геологической базы Гушсай, на нем латунная блямба с инвентарным номером, накрепко привинчена.

Луку повезло: далекий вражеский голос какого-то Севы Новгородцева из вражеского радиодалека объявляет "Звезду автострады" в исполнении "Deep Purple", а Луку песня очень нравится. Только, вот, эта самая Бибиси ни уха, ни рыла в современной музыке, которая в данном случае — рок, а никак не поп, не попса! "ДИ ПАПЛЫ" — это хард-рок, истинный рок! Хайвэй стар — песня из одна тысяча девятьсот семьдесят второго года. Да, старая вещица, но… но… Слов нет!

Звук из транзисторного динамика дрянной, да к тому же уплывает то и дело в шумы, но — гораздо лучше, чем ничего или частушки Марии Мордасовой… Заглянули в комнату Валера с Аней, им до всех этих "паплов" глубоко и пурпурно фиолетово, они ищут место, куда бы приткнуться вдвоем от посторонних взглядов. Но, видать, не судьба… А с другой стороны: Луку что — выйти на улицу и до утра завывать, луну пугать?

При базе есть садик, со всех сторон окружающий гостиничное здание, но на улице вечер, густой и безлюдный, небо, если не считать толстого лунного серпа и россыпи крупных звезд, по южному черным-черно и безоблачно, при этом знобко так, что даже пар изо рта: холод ночной уже приполз с невысоких гор, и отступит только утром, сменится на умеренную весеннюю жару. Да и страшновато ночью в незнакомой местности: за короткое время пребывания на гостеприимной узбекской земле они все (в том числе и Лук) уже успели наслушаться всяких кошмарных историй, с ядовитыми пауками, с глубокими трещинами в скалах, в нераскрытыми убийствами приезжих…

— Алё, пипл, может, чайку попьем?

Пипл переглядываются коротко, и Аня решает за двоих:

— Конечно. Я перемещаюсь на кухню, там поставлю чайник, вы же пока тумбочки составьте бок о бок, дабы не на кровати нам чаевничать.

Речь у Ани правильная, гладкая, но словно бы книжная, без жаргонизмов, без слов-паразитов, и Лука это весьма редкое свойство устной речи очень забавляет. Интересно, а в другой какой ситуации, более неформального оттенка, она что — тоже… гм… Нет, поздняк метаться, отшумел тот клен: и сам теперь этого уже не узнаешь, и Валера не скажет.

Кроватями названы простые раскладушки, на которых очень уж ненадежно расставлять что-либо из наполненной посуды, сдвоенные тумбочки — совсем другое дело. Сидя на раскладушках, пировать, пожалуй, низковато, но для неформальных посиделок с кружкой пустого чая в руках — сойдет. Лук, подавшись грудью вперед, на своем ложе восседает, а эти двое напротив устроились, на Влерином койко-месте, в полуобнимочку. Всех все устраивает. Чай у в заварочном чайничке, что Аня с кухни принесла — пока еще черный, грузинский, но они все уже знают: "в поле" будут пить только зеленый, местных сортов, ибо черный здесь, у местных, не приживается.

В комнате подрагивает мягкий полумрак, освещаемый месяцем из под ситцевых шторок и слабосильным светильником возле Лукова койко-места, а светильник этот — небрежное творчество местных "Кулибиных" — вроде самопального бра: состоит из непосредственно из сорокаваттной лампочки, патрона, в который она ввинчена, прилепленного-припаянного к патрону полуметрового шнура с вилкой, плюс проволочный каркасик вокруг патрона, чтобы лампочка не прикасалась к стене своим стеклянным боком. Свободная розетка есть только возле изголовья Лукова лежбища, поэтому и лампочка там.

С коротким вопрошающим стуком приоткрылась дверь, заглянул в полутьму Олег Николаевич, старший техник, зыркнул наметанным глазом в сторону распиваемых напитков, сначала с подозрением на лице, потом успокоенно, даже показал в улыбке черный провал рядом с тусклым железным зубом, но разделить чаепитие деликатно отказался. Олег Николаевич выглядит экзотично, а на первый погляд — пожалуй, даже, брутально: возраст пятьдесят два, рост метр восемьдесят шесть, жесткие, сплошь седые, волосы торчат во все стороны над невысоким лбом, резкие черты лица, богатырская грудь, тоже вся в седой шерсти… Но молодые люди, во главе с Луком, мгновенно, в первый же день знакомства, раскусили старика: у него добрый характер, он работящ, незлобив и простоват. А еще, оказывается, учился танцам, от юности своей, в балетной школе при знаменитом Кировском театре, и помнит самого Чебукиани, Вахтанга Михайловича!

Наверное, и даже наверняка, Чабукиани заслуженный человек, артист, суперзвезда, но это было так давно, еще до войны, а сейчас на дворе четвертая четверть двадцатого века, даже великие творения, типа Хайвэйстар и Смоконзэвотэр, уже четыре года как устарели, тупое диско отовсюду и во все щели повалило, хоть топор вешай, а тут допотопный балерон Чабукиани!.. Смешно.

О чем болтают молодые люди в середине весны одна тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, кто теперь вспомнит?.. Разве что современники не забыли, да и то не наверное: память человеческая ненадежна, изменчива, пристрастна и напоминает этим гуманитарную науку историю. Впрочем, если поднапрячься сознанием… Конечно же, о первых впечатлениях, о местной экзотике, о предстоящем походе, о Ленинграде, о политике, внешней и внутренней — куда же без нее советскому человеку!? Политические обсуждения и события непременно сдабриваются "политическими" анекдотами, которые под запретом в советской стране, но слушать их никто почему-то не стесняется, а рассказывать никто не боится… А кроме политики? Об универе, о шмотках, о спорте, о музыке… Музыка — это уж непременно! Лук предпочитает аглицкий хард рок, Аня "битлов" и "криденс", а Валера весь в отечественной эстраде, но только не в той, что в "Голубом огоньке", нет-нет, ни в коем случае нет! Валера любитель и знаток бардовской песни. Лук, разумеется, тоже слушал Кукина, Клячкина, Окуджаву, Городницкого, Галицкого, Высоцкого (не, не, Лук, это ты не туда побрел! Ты чего!? Высоцкий — это совсем другое, тоже стебово, тоже талант, но это же совсем другое!), Долину, Камбурову… Но — нет! Жидковата и бедновата для Лука вся эта нудная бардовская лирика!..

— А ты там был? Ты хотя бы раз на Федоровских лугах был? А я был, в прошлом году! Это вааще! Да, не Вудсток, но гораздо больше, да, представь себе! Ага, это еще кто из нас осёл!?

— Аня, мы же с Валерой не ссоримся, мы всего лишь интеллигентно дискутируем на темы высокого искусства. Да, эх, вот если бы русский рок!.. Но нет его на просторах Советского Союза… Кто-кто-кто, как ты сказала??? Анютик, э, ау! Да скорее ваша с Валерой Новелла Матвеева русский рок, чем эти… блин… гитары, блин, поющие!.. Ну… "Машина" получше, наверное… Да, да, "лица стерты" и все такое… Но все равно это не хард! И битлы не хард! Роллинги — еще туда сюда, да и то…

У Лука есть редкий по силе дар: взбешивать, выводить из себя собеседников своими безапелляционными суждениями, высокомерием в словах, ехидными ухмылками во весь рот, громкими раздражающими репликами, и молодые люди сейчас вот-вот переругаются, двое против одного… Но — нет, до ссоры так и не доходит, чья-то примиряющая фраза, может быть даже и Лукова, смешок, анекдот, еще смешок… И вот уже дальше беседа покатилась. Всем хорошо и уютно, с недопитым чаем в стаканах с подстаканниками.

А который час!? Два, третий уже, спать пора. Мальчики, позвольте пожелать вам спокойной ночи, завтра полноценный трудовой день, подъем в восемь, если я не ошибаюсь!

И пришел новый день, и подарил младшему технику Луку долгожданного непосредственного начальника.

Лук младше всех в экспедиции возрастом и чинами, но тот же Олег Николаевич был ему не командир, а просто старший, и вот теперь…

— Лук, понятно. Очень приятно. Мне наш уважаемый шеф, Володя, Владимир Иванович, о Вас рассказал. А меня зовут Лев Алексеевич. фамилия Козюренок. Многие над нами за это шутят: вот, де мол, в Краснохолмской собрались в одно кубло — Козырев и Козюренок, но нам с ним это бара бир, то есть, все равно. Звать Вас Лук, угу. Как к вам… на ты, на вы?

— Да… по фигу, в сущности. Лев Алексеевич, учитывая разницу в возрасте и общественном положении, говорите мне ты, я абсолютно не против.

— Ну, и ладушки. Чтобы времени драгоценного нам не терять, пока мы здесь, "на берегу", хочу спросить, ну, уточнить: в какой степени вы… ты осведомлен о характере и объеме предстоящей работы?

— В минимальной. В предельно минимальной. Полный ноль. Но я готов к познанию.

— Замечательно! В том смысле замечательно, что готов к познанию и созидательному труду! — Козюренок внезапно рассмеялся жиденьким тенорком и ободряюще ткнул полусжатым кулаком в локоть младшего техника Лука — знакомство состоялось.

Лук помнит, что Козюренку сорок шесть лет, совсем недавно исполнилось, внешность у него заурядная: невысок ростом, жилистый брюнет, сразу видно, что не из "флибустьеров", не из лихачей — осторожен, где-то даже и робок (Лук знает о нем немного — только то, что слышал в Ленинграде от Козырева и еще от Тани Шуваловой, и совсем чуть-чуть здесь, в Гушсае, во время совместных трепов за обеденным столом), но свое дело геолог Лев Козюренок знает и любит — это дружно утверждают и подтверждают все окружающие.

Луку довелось убедиться в этом "не отходя от кассы", в первый же день знакомства и притирки. Козюренок подробно, и, пожалуй, нудновато, рассказывает, словно бы лекцию читает, а Лук не поленился добыть из недр базы полевой блокнот б/у, пожамканный, с подозрительными водяными разводами на страницах, и черной шариковой ручкой с черной же пастой внутри вносит туда каракули, должные означать конспект. Позднее он и сам затруднится расшифровывать им же написанное, почерк у Лука очень уж крив и горбат, но — все равно пригодилось, ибо записанное запоминается лучше.

"Камеральный период, камералка, является заключительным этапом геологической съёмки. Проводится вся эта трихомудия после окончания полевых работ, начинается осенью, когда мы уже дома и в нее включены:

1 — оформление и обработка полевого геологического материала (в основном, это канонические шлиф, проба, образец, ну и, там, еще кое-что)

2 — построение графических приложений — это карты, схемы, зарисовки, фотографии… По нашей специфике — дело секретное. (Луку немедленно вспомнился картограф Юра из ташкентской гостиницы)

3 — составление геологического отчета. Вот главная трихомудия! Но тебя она не коснется, дорогой коллега Лук, как, впрочем, и рисование схем с картами. А вот нам всем — охохонюшки хо-хо!.. Но до этого, к счастью, далеко. Будем пока радоваться жизни, солнышку и свежему кызылкумскому воздуху.

Все образцы, собранные во время полевых маршрутов, тщательно изучаются и… что?.. Правильно: систематизируются. Горные породы систематизируют по так называемому генезису, минералы — по химическим классам, а окаменелости — по их таксономической принадлежности. Что-что?.. Гм. Таксон — это нечто вроде единицы классификации. Таксономия — это как бы наука систематика. Нас в универе жестоко требушили за неумение отличить собственно таксономию от систематики, но я так и не запомнил. Короче говоря, понятие систематики чуть шире, таксономии чуть уже. Каждый образец после окончательной диагностики укладывается в коробки или ящики, или в мешочки, вот в такие. Мы их очень много с собой возьмем, чтобы до осени хватило, в них полпустыни уместится. На каждом образце горной породы, нами взятой, должен быть написан отдельный номер. К каждому образцу прикладывается соответствующая этикетка, заполняемая нами по единому порядку, без каких-либо отклонений и собственных новаций! Это важно — запомни и запиши! Мелкие кристаллы, окаменелости и сыпучие породы хранятся в пробирках или баночках, закрытых пробками или крышками. Все сведения о каменном материале заносятся в специальный журнал, по единому, как я уже говорил, стандарту. Стандарт — еще раз подчеркиваю! — это очень важно для науки геологии. Подчеркни и ты у себя в голове: все описание должно быть стандартным — в этом важнейшая суть камеральной обработки материала! Запомнил?

— Вроде бы. Что не запомнил — записал.

— Ну, хорошо. А теперь спрашивай.

— Что спрашивать?

— Да что хочешь, не обязательно по камням и мешочкам. Ты будешь выяснять для себя все, что тебя интересует в предстоящем периоде нашего совместного геологического быта, а я буду знакомиться с тобой, исходя из характера и направленности твоих вопросов.

И Лук не ленится, спрашивает — он вообще любит терзать Вселенную вопросами, которые она, устами своих земных представителей, как правило, именует дурацкими.

Лев Алексеевич только покряхтывает, выслушивая, чаще с усмешкой, но иногда и одобрительно!.. И отвечает, со всей доступной ему тщательностью, потому как пообещал — значит выполняй! Геолог должен держать: нос высоко, а слово крепко! Что?.. Нет, на местных женщин вообще лучше не смотреть, забудь о них на все время экспедиции.

О-о-хо-хо-хо-хо!.. Грехи наши тяжкие!..

ГЛАВА 4

Старость наша хитра, и до двадцати почти не заметна. Пожалуй, самое ценное в походной романтике — это веселый неуют и короткие невзгоды. И подробные, взахлеб, рассказы друг другу об этом пережитом уцелевших участников приключения. Остальное блекнет в воспоминаниях. Касается это и недельной жизни в палатках на берегу озера "Боровое", и летней службы на студенческих офицерских сборах, и встречи Нового года вдвоем на неотапливаемой даче…

Многомесячное отсутствие женщин в личной жизни геолога никоим образом не подпадает под вышеупомянутые определения.

Не, ну ни фига себе: "Забудь о женщинах на все время экспедиции"! Ничего себе романтика!

А с другой стороны… С местными девицами, похоже, действительно каши не сваришь, а наши, которые участвуют экспедиции, они того… Или, подобно Ане Шашковой, заняты плотно (а геологиня по бокситам Галя Шипко вообще замужем за геологом-картографом Сергеем Шипко, правда, они из соседней экспедиции), или, как повариха Нина Ивановна… типа, возраст глубоко пенсионный. Ладно, там видно будет, экспедиция покажет.

Лук с превеликим сомнением оглядывает ящики и мешки, которые обречены сопровождать их в дороге, а пока собраны в единую рукотворную гору под навесом, прикрытую для дополнительной надежности брезентом… От солнца, небось, укрыты, дабы не загорелись? Дождя-то никак под навесом не предвидится. Или от возможных шпионов, агентов ЦРУ? Лук спросил насчет брезента у Козюренка, у Виноградова — и получил одинаковый ответ, который его не удовлетворил, но вполне устроил: "так положено". Угу, то есть, почему — сами не знают.

Все это груз, который скоро таскать-носить кому-то придется… Любопытно — кому именно, а Лук? Да еще камнями заполнять — и опять носить-перетаскивать… Ответ загадки прост и однозначен: техническому персоналу, на горбу пресс качать. А камни-то и песок не простые, они "с икрой". В руках у Лука весьма невыразительного свойства и вида мягкая тонкая брошюрка с бледным, словно бы выцветшим от времени и солнца, шрифтом, допотопная, одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года выпуска: нечто вроде производственной инструкции по технике безопасности при работе с радиацией и материалами, ее излучающими. Для служебного пользования, если верить штампу на тыльной стороне брошюры. Ладно, изучил, усвоил, осталось только в дело употребить, предварительно скомкав и промяв. Но нельзя, ибо фиолетовый штамп, обозначающий госимущество. Снял с полки, проникся — верни на место. Бред, в самом-то деле: скучно такое читать, да и следовать инструкциям — также малореально, из области научной фантастики. Ну, где они возьмут посреди настоящей пустыни достаточно воды, чтобы тщательно промыть и протереть все то, что прикоснулось к предметам и веществам, излучающим радиацию!? Например, кузов экспедиционного грузовика? Или те же ящики с ураносодержащей породой? Лук не боится последствий радиации, но не от тупого незнания или гусарской бравады, а просто не боится — и все тут! Высоты и укачки — да, а радиации нет. Он еще в Питере наслушался про излучающий фон города и про то, как нынче радиоактивные дожди сыплются из небес. Фигня какая-то, бабкины сказки на постном масле, по типу якобы непременного "нестоина" у личного состава с атомных подводных лодок. Вон, взять, хотя бы, многострадальных японцев, которым довелось воочию пережить атомный кошмар: Хиросима и Нагасаки опять заселены доверху, люди там без масок и счетчиков Гейгера живут, без миллиона бумажных журавликов, запущенных в небо, это что они — оба города протерли насухо после тех бомбежек? Лук проверял, просеивал прессу, даже изучил статью в энциклопедии на тему — живы те два несчастных города или мертвы? Оба живы. Первые полгода радиация убивала, но потом вроде бы как перестала. Но — увы и ах! — никто и не перед кем за этот гадский "эксперимент" так и не ответил. Ох, война — подлая штука. А еще Лук собственными ушами слышал, как люди служили на Семипалатинском полигоне, спьяну пробалтывались, жалуясь на подорванное атомными взрывами здоровье, про то, чему были очевидцами… Врали они, или правду баяли, но двадцать лет прошло после термоядерных грибов — живы-целехоньки, не хуже остальных своих ровесников… Тем не менее, объяснения "по профилю" от своих новых коллег, и, в особенности, наставления Льва Козюренка и других "полевых" профессионалов, Лук слушал со вниманием. По их словам выходило, что радиоактивный фон тех участков пустыни, где им предстоит работать, заметно выше в среднем, нежели на гранитных набережных Невы, но тоже безопасен. При этом, предохраняться в нужных местах и моментах очень даже стоит: тщательно умываться, когда вода имеется, не лениться проверять предварительно уровень радиации на местах привала и ночлега, избегать долгого нахождения в местах, где "фонит" особенно сильно… Образцы пород в карманах не таскать, а из складок одежды, из обуви все тщательно вытряхивать при первой возможности. Примерно так. Это совсем не трудно, обычная профилактика против маловероятных случайностей, которую желательно соблюдать, неукоснительно и ежедневно. И тогда малая вероятность лучевой болезни склонится к абсолютному нулю, а ты будешь жив-здоров, и у тебя все будет стоять, что должно стоять, до счастливой старости.

— Компреневу, мсье Лук?

— Ес, ай как жес.

В экспедиции насчитывается до трех единиц гужевой транспортной техники — один Газ-69 и два грузовика, пятьдесят первых газона, а также до полувзвода личного состава: три шофера, повариха, начальник и остальное второстепенное — геологи, старшие геологи, техники, старшие техники… Есть и младший техник, звать его Лук.

Но как бы ни щеголяли военными терминами начальники (главный из них, Козырев, наконец, присоединился к народу), рассуждая за безалкогольным достарханом о предстоящем походе, на воинскую часть вся эта орава из людей, с механизмами и вещами, не похожа ни на молекулу: скорее, на цыганский табор, только без лошадей, гитар и цыганок.

Первое полевое задание Луку: в восемь ноль-ноль утра встать по будильнику, разбудить Толика (он уже на базе, ночует в отдельной каморке гаража) и вместе позавтракать (повариха Нина Ивановна встает в семь, сама), чтобы через полчаса забрать с собой личные вещи, включая документы, взять вот эту вот папку с кое-какой канцелярщиной, доехать с Толиком до Ангрена, где тот подвезет Лука прямо к дому Володи Маматова, штатного водителя экспедиции. Это на самой окраине города. Впрочем, Ангрен — городишко невеликий, в отличие от Ленинграда или Ташкента, на сотню тысяч населения, так что понятие центр-окраина значимо только для местных жителей, а для Толикова газона — три минуты разницы. Далее, Лук вместе с Маматовым едет к дому Искандера Нугаева, также штатного водителя экспедиции. Но грузовик Искандера уже в Гушсае, ждет загрузки и заправки, а грузовик Маматова в Ангрене. Таким образом, всем вместе, втроем, на грузовике Маматова доехать до Гушсая и ждать дальнейших распоряжений свыше. Луку абсолютно все понятно в простом задании, кроме одного: на фига брать с собой личные вещи, если все равно возвращаться в Гушсай?.. Но раз велено приказным порядком, что толку спорить с чужим отсутствием здравого смысла?

— Ну, что, начальник, командуй! Куда едем?

Шофер Володя Маматов сразу не понравился Луку, с первой же минуты знакомства. Невысокий, плотненький, хриплоголосый, лицо загорелое, аж бурое, глаза желтые, хитрые, щупающие…

Обут в шлепанцы, на теле зеленая майка, на ногах голубые, с лампасами по швам и пузырями на коленях, треники, чем-то похожие на кальсоны.

Лет сорок ему, а то и больше — навскидку определил Лук (и почти угадал: сорок три по документам), курит "Памир", и курит много. Ну и что, что курит, Лук тоже при "Беломоре", да и преклонный возраст Маматова пока еще сам по себе не повод к неприязни. Оно все бы так, но… речь, но повадки!..

Толик постучал в запертую калитку, тотчас залаяла, загремела цепью собака, и через минуту дверь открылась, без всяких там дополнительных "кто там", "вам кого" и "чего надо". Открыл мужчина, сам хозяин дома.

Лук и Маматов познакомились-представились, обменявшись всего лишь несколькими фразами после рукопожатия, а Маматов успел уже плеснуть матерного негатива в сторону запряженной осликом телеги с аборигеном-дехканином, пылит, дескать, матерно ругнулся на жару, которая только еще готовилась вступить в дневные права, раздраженно рявкнул на жену, спросившую что-то по поводу предстоящего завтрака… И насчет водителя Толика, едва тот дал по газам, отъезжая… вроде бы ничего особенного, словами без ругани: устроился, ездит себе налегке… Но сказал, как сплюнул…

На завтрак был борщ и зеленый чай с конфетками. Лук охотно ел и осторожно хвалил, а сам все ждал, в нетерпении, когда завтрак закончится — и, вот, тогда уже все, наконец-то: оба заберутся в кабину, рюкзак в кузов, ключ на старт, педаль в пол — экспедиция началась!

А тут на тебе:

— …начальник, командуй!

Маматов не хуже Лука в курсе предстоящего задания, с вечера предупрежден, только Лук, в отличие от Маматова, дороги не знает. Думает, небось, что Лук издевки насчет "начальника" не заметит. Лук заметил, но как тут придерешься? Внешне все спокойно и доброжелательно. Ну-ну…

— К Искандеру Нугаеву сначала, потом в Гушсай.

Теперь на Маматове белая рубашка с короткими рукавами, брюки с невнятной степенью отутюженности, обувь — сандалии-плетенки на босу ногу. Городские почти все одеты подобным образом, а местные сельские чуть иначе…

Заехали за Искандером, тот с семьей в панельном доме посреди Ангрена живет, в трехкомнатной квартире, но, как выяснилось, крюк делали зря: тот уже с утра пораньше, не дожидаясь Лука и Маматова, умчался в с оказией в Гушсай: друган его, тоже шофер согласился подбросить Искандера до базы, ему по пути. Судя по жене и маленькому ребенку — девчонке года три-четыре — Искандер наверняка помоложе Маматова будет, и вроде бы национальностью татарин. А жена явно русская, лет двадцать пять ей или чуть более того.

Уехал и уехал, так еще и лучше, потому что в противном случае Луку предстояло бы переселиться из кабины туда, назад, ехать в кузове, по пыльной жаре. Вперед!

— Закуривай, угощайся!

Маматов кивает на почти полную пачку "Памира" что лежит вместе с коробком спичек, между Луком и Маматовым, под лобовым стеклом на самодельной полочке, но Лук благодарит и отказывается: у него "Беломор", типа.

Лук — с недавним стажем курильщик и еще не успел "прикипеть" к кому-то определенному сорту курева, напротив, Лук то и дело меняет выбор: сейчас курит папиросы, в Ленинграде предпочитая "Беломор", производства фабрики Урицкого, а до этого "Пегас", сигареты с фильтром, а до этого "Приму"… Одно время баловался "Золотым руном", ну о-очень духовитые сигареты, дорогие, правда, пахнут не то медом, не то еще черт те чем. Но этой весной Лук увидел, что "Руно" курит его обидчик Суходольский, препод по матстату, причина луковых гонений — и как отрубило! К черту "руно"! Ташкентский "Беломор" — дрянь редкостная, еще хуже ленинградской "Клары Цеткин", и Луку любопытно бы отведать местный "Памир" за двенадцать копеек пачка, но Лук внутри себя уже все понял насчет своего собеседника и решил: у этого не брать!

— Угу, спасибо! Я лучше свои, от "Памира" у меня кашель.

(При чем тут какой-то дурацкий кашель??? Отказался без реверансов — и привет, и всё! И не фиг тут лишнего объясняться, чуть ли не оправдываться!.. Потверже надо быть.)

— Да, это да: наш "Памир" — тот еще дерунок. "Нищий в горах". Я от него уже лет двадцать кашляю, но и ничего, привык.

Двое избывают длинную дорогу, в одной кабине, как тут не разговориться, тем более, что машинное радио почему-то перестало фурычить? Разговорились. Лук по-прежнему сохраняет осмотрительность в словах, а Володя Маматов — как бы наоборот: раскрепостился, словоохотлив и откровенничает.

Лук, по-своему обыкновению, пользуется чужой разговорчивостью, любопытствует на самые разные темы, но в основном — о повседневной жизни в далекой республике, типа, каково оно тут — что плохо, что хорошо? Богато живут или бедно, есть ли проблемы с наркотиками, с преступностью, с религией?

— Тут? По-разному тут, — отвечает ему русский человек, пригревшийся и пустивший корни в Узбекистане, и проживший под Ташкентом всю сознательную жизнь, — в основном хорошо, и даже на малую родину, в Калугу, не тянет, потому что работа, стаж здесь, все друзья, знакомые, новая родня — здесь, дети неподалеку, в Ташкенте, да опять же и хозяйство, дом свой… Все ходы-выходы понятны, ты всех знаешь, тебя все знают. И климат благодатный, зимы, почитай, что и нету.

Хозяйство у Маматова добротное, основательное, как успел заметить Лук во время короткого гостевания с завтраком, хотя и ничего такого особенного: дом скромный, без наворотов, одноэтажный, дворик с плодовыми деревьями и кустами, гараж, мотоцикл, огород, собака в будке на цепи…

Маматов поглядывает на Лука, искоса и прямо, вот, спросил вскользь насчет родственников… Но и без вопросов-ответов очевидно, что Лук тоже русский, свой, так что можно и не стесняться…

"Звери"! Не больше и не меньше! Лук уже не в первый раз слышит этот термин, и в устах Маматова он обозначает местных жителей, узбеков и таджиков. Лука несказанно коробит от подобных определений, но встревать с возражениями на сей счет он категорически воздерживается, ибо не знает броду. Здесь, на чужой территории, в прямом и переносном смысле этого слова, у Лука хватило здравомыслия не спорить, а такое с ним случается не сказать, чтобы очень часто. Он — как Лук о себе думает — не трус и не приспособленец, а просто… Не фиг переть на танки на ровном месте, сначала надо бы попытаться понять… Лук, конечно же, знает, откуда именно взялся этот термин: из мест не столь отдаленных, это лагерное обозначение жителей восточных республик, попавших за колючку. Масть — не масть, а просто категория сидельцев такая: "звери", "зверьки". Почему именно "звери" — вот этого Лук не знает, равно как и причину, по которой слово из блатной фени перекочевало на волю, в мирную гражданскую жизнь. И Луку стыдно за своих земляков, за тех, у кого такая позорная пакость на языке висит в повседневной речи. Блин! Вот, как ты так можешь, чувак: по плечам друг друга похлопали, ты у него спрашиваешь, как жена, дети, здоровы ли родители, а разошлись на сотню шагов, чтобы не слышно, и уже опять, теперь в их адрес: звери, зверьки, чучмеки, калбиты!? Лук в этом отношении и сам был отнюдь не безгрешен, причем, с самого раннего детства, но однажды, вдруг! Прямо на улице, без видимого повода, просто при раздумьях! Словно током его пробило от стыда за себя!.. Это он еще в школе учился, в десятом классе… И с тех пор — никогда. Но остатки расовых предрассудков, конечно же, никуда не делись от Лука, просто притихли, страшась хозяйской немилости, и живут в глубокой-преглубокой темнице, не поены, не кормлены.

Кругозор у Маматова явно, что не очень широк: начальники-сволочи, все жадные, все на лапу берут без оглядки на ментуру, которая тоже насквозь куплена, тити-мити (деньги) мизерные платят, вдобавок, за них ничего стоящего не купить, а только достать, а достать что-либо стоящее все дороже, и всюду деньги требуют, на каждый чих башли нужны, а зарабатывать их все труднее. На бензоколонках очереди, водку местную пить невозможно, отрава, приходится у ребят из Сибири приобретать, начальство все как один придурки… "Американцы вот-вот бомбой шарахнут, а Ленька наш и не чешется!.. Лук, что там у вас в столицах думают по этому поводу, если конечно, есть кому и чем думать?"

Лук отвечает, что Ленька, Брежнев который, хоть и чокнулся от старости у себя в Кремле, но и кроме него там народу хватает, кто в полном разуме, так что до войны дело не дойдет. Это точно, что не дойдет! Все понимают — и у нас, и у них, что если шарахнуть изо всех стволов по всем направлениям, то ни одного лаптя целого не останется ни от СССР, ни от Америки.

— А эта… ну, Африка?

— Эти все Африки-Австралии сдохнут в третью очередь, после Штатов и нас, но тоже месяца не протянут, пусть не сразу и не от взрывов, так от радиации и вдребезги разрушенного климата. Если серьезное что заварится — тут Хиросимой не обойдется, всем кирдык прикарячится: глубоководные рыбы в недрах Тихого океана, может быть, и выживут, а караси и бразильцы с китайцами уже нет.

Маматов радостно хохочет и крутит головой, ему очень понравилось, что китайцев Лук поставил в один ряд с пресноводными карасями, и разговор, по его инициативе, накреняется в сторону рыбалки, но Лук не рыболов…

Долго ли, коротко — и вот они уже в Гушсае, Лук рапортует Козыреву о частично выполненном задании, а тот, в свою очередь, знакомит Лука с темноволосым скуластым парнем лет двадцати семи: Лук — Искандер. Ростом с Лука, одет по "городской" моде: светлая рубашка с нагрудным карманом, темные очки над щегольскими усиками, джинсы, плетенки. Хлоп своей ладонью в Лукову ладонь — и засмеялся! И Лук вслед за ним, потому что очень уж ладно хлопок у них получился.

Вот, Искандер Луку глянулся сразу, с первых же слов знакомства, симпатия к нему возникла, может быть, даже, еще стремительнее, чем неприязнь к Володе Маматову.

Хорошо бы оказаться в одном экипаже с Искандером, а не с Маматовым, — загадал про себя Лук, и сбылось по желанию его, и Лук впоследствии еще не раз, и не два порадовался этому своему скромному "служебному" везению.

Ехать предстояло от Гушсая через Ташкент и дальше, ибо их первый маршрут лежал в Самаркандскую область; после недолгого совещания у Козырева было решено не заморачиваться никакими объездными путями, а проехать прямиком через Ташкент, оно заметно короче, и пока они налегке, городских гаишников можно особенно не бояться, придираться к геологам не станут. На выезде из Ташкента, все же, гаишники тормознули машину Искандера, но тот, во время экспансивного обмена мнениями с блюстителями дорожного порядка, стонал, показывал обеими руками на кузов, пинал переднее колесо, взывал к небесам…

— Ф-ух! Видать, настроение у них было хорошее, безо всякого бакшиша отпустили, пиявки чертовы! Теперь-то помчим!

Козюренок, как старший член импровизированного экипажа, был волен выбирать себе место в машине Искандера, но по какой-то прихоти выбрал для себя лежанку в кузове, а "козырное" место рядом с шофером пожаловал Луку. И теперь к пассажирским правам Лука прибавилась обязанность: общаться с Искандером, развлекать, следить за тем, чтобы тот не задремал от однообразия мелькающих под колесами километров. А никто и не против!

За пределами Ташкента проложена прямая и широкая дорога, но не асфальтовая, а сплошь вымощенная огромными бетонными плитами, чистыми, ровными, почти без выбоин. Плиты примыкают плотно друг к другу, но, все же, зазоры между ними остаются, узенькие и мелкие, не шире и не глубже сантиметра-двух, как на глаз определил Лук, и теперь грузовик весело мчал вперед, негромко тарахтя-отсчитывая колесами эти самые щербины и зазоры.

— Сам Рашидов так распорядился, типа, этими аэродромными плитами дорогу замостить. Нигде такого больше нет, только у нас, и только на этом шоссе, на Чимкентском!

— А почему Чимкентском? — удивляется Лук, услышав хорошо ему знакомое географическое наименование. — Чимкент — это же Казахстан!

— Ну, да, так и есть. Вот этот кусочек, что мы сейчас проезжаем, это Казахстан, Чимкентская область. Километров сорок, вот, через Джетысай, проедем по спидометру — и опять в Узбекистане. Мудрят с географией товарищи ученые, но вообще нам по фигу, какая разница — Казахстан, Узбекистан? В Казахстане вроде бы с бензином чуть попроще, если подальше в глубь к ним заехать, пробки не такие, как у нас, и разбавляют меньше. Слово "километров" Искандер произносит не совсем грамотно, с ударением на втором слоге, и Лук втихомолку обратил на это внимание, потому что все остальные, включая Маматова, правильно ставят ударение, на "е".

— Чем разбавляют, водой, что ли?

— Не, солярой. И ослиной мочой, как в том фильме, помнишь?

Оба хохочут, вспоминая фильм, у обоих отличное настроение. Искандер объясняет Луку, что дома-то очень хорошо, всегда сыт-обут-одет и обласкан, дочь красавица, жена любимая, но мужчине свобода нужна, вольный ветер в уших, простор, друзья… Искандер любит экспедиции и особенно Краснохолмскую, которая из Ленинграда.

— Да мне плевать, что уран-муран, гейгер-мейгер! Засадил стопаря, когда отдых на базе — и любую радиацию как рукой снимет, главное, чтобы в меру и вовремя!

Насчет целебных свойств "стопаря" Лук отнюдь не уверен, однако спорить не собирается: мужики на то и мужики, чтобы время от времени окунаться в пучины страстей и порока — были бы только деньги и женщины в нужном количестве и качестве!

Молодые люди болтают, и Лук между делом промыслил! — словно озарило его! — ответ на загадку, что зацепила его в Гушсае, открытие предельно простое, так что Луку даже неудобно за свое тугодумство: почему у Толика и у Володи Маматова (и у Искандера, как оказалось) левая рука рука загорелая, а правая нет!? А у Козырева наоборот? Ясен пень — почему: у шофера левая рука из окошка торчит, на солнце жарится, а у пассажира в кабине — правая под солнцем! Лук чуть было не поделился с Искандером этим наблюдением, но прикусил язык, поостергся выглядеть в глазах нового приятеля недалеким болваном.

С тех пор, как Лук был насильно катапультирован из стен родного университета, прошло совсем немного времени, считаные недели, но Лук уже слегка изменился душой. Именно слегка, ибо двадцать лет — далеко не тот возраст, чтобы вот так, вдруг, поддаваться воздействию полученного опыта… Тем не менее, все-таки, перемены произошли: Лук стал чуточку осмотрительнее в словах, он, для начала, словно бы замыкается во внутренних впечатлениях, осмысливает их, а потом уже… а потом уже продолжает делать прежние ошибки. Но — реже.

Луку все интересно вокруг: а как в народе Новый год празднуют, бывал ли Искандер на знаменитом Самаркандском базаре, и много ли в Самарканде архитектурных памятников старины, а что это за красные цветы вдоль дорог цветут, целыми полями, не маки ли?

— Не, тюльпаны, — отвечает Искандер и даже оглядывается на Лука. — А чего это тебя маки вдруг заинтересовали? Чего тебе до них?

Лук смущается, почуяв во взгляде Искандера некое подозрение, и объясняет ему, что ташкентские ребята, у них в универе, рассказывают, что в Узбекистане нешуточные проблемы с наркотой, и что мак с коноплей здесь едва ли не комбайнами по полям убирают.

— Не, ерунда, авторитетно заявляю! — Искандер прикуривает, зажигая спичку одной рукой (он курит "Приму"), — остановимся где-нибудь поссать, я тебе покажу, какие это маки: простые тюльпаны цветут. Но их много. А насчет конопли — веришь ли, Лук, я в этом и прошлом году, да и в позапрошлом, ни разу не видел, как она растет в диком виде! То есть, она есть, и много есть, но это башли, большие деньги, какой дурак их будет без присмотра оставлять!? Про Чуйскую долину слышал? Вот! Вот там да, там, говорят, той конопли целый океан растет, но это уже в Киргизии. А из мака варят кухнар, сам видел. Но он еще дороже анаши. Но я тебе не советую даже пробовать, Лук.

— Да я и не собираюсь! Ты чего, Искандер, за кого ты меня держишь, в натуре! Я не то, что анашу, просто курить табак скоро завяжу! А в тридцатник и вообще в ангелы подамся, даже пиво пить не буду. Напрочь! Даже шампанское на Новый год! Так что не учи ученого, в наркоманы и алкоголики можешь не сватать!

— А чего так строго? Здоровье, с ним проблемы?

— Просто я так решил, здоровье тут не при чем, со здоровьем у меня, покамест, полный порядок. Зачем бодяжить трезвый образ жизни? Всему свое время, всему своя мера.