Лук и Красные Холмы

— О! Мудрые слова! Мой папан абсолютно то же самое и точно такими же словами говорит! И у него тоже, у отца моего, такие, примерно же, как у тебя, гуси в голове живут! Вот, секи, Лук, сейчас расскажу!..

И Искандер рассказывает про чудачества своего отца, де, мол, он себе на год вперед зарок строгий дает: в этом году пьет только шампанское вино! Только шампанское и ничего другого больше! А в другой год — только красное молдавское вино Каберне. А, например, в позапрошлом году пил только коньяк!

— Хиппово!

— Еще бы! Он у меня такой.

Но бухим своего отца Искандер ни разу не видел, потому что пьет он совсем понемногу и никогда допьяна. Как поедет отец в Крым, родные места проведать, а потом как вернется, весь в горючих слезах и вздохах — так начинается для него год нового зарока… Искандер рассказывает Луку, что они с отцом из крымских татар, семья древнего рода, их, крымскую нацию, почти всех в сорок четвертом выслали к чертовой матери, кого куда, их — в Узбекистан. Отец каждый год туда ездит, это у него тоже зарок такой, а вот Искандер собирается, собирается на родину предков, да все дела мешают. То да се… Нет, конечно же, надо будет обязательно побывать, там дальние родственники остались, есть где остановиться…

Эх, в жизни своей каждый человек принимает множество решений, малых и больших, серьезных и пустых, то и дело дает себе строгие зарок насчет пристрастий: "Поводок, поводок, я рука или шея!?" Но вот только процент приятных результатов обычно весьма невелик. Да, Лук действительно перестанет употреблять алкоголь, категорически, вплоть до пива, до бокала шампанского на Новый год, как и обещал, с тридцати, легко! А вот с куревом, с обычным табачным куревом… Курить и курить ему еще, начиная от того разговора в кабине грузовика, аж целых двадцать четыре года, с небольшими перерывами на очередное бросание!.. Но Лук, уверенный в своих силах и в своей воле, об этом пока не знает…

ГЛАВА 5

Некоторые геологические эпохи даже не подозревают о существовании исторических эпох. Сколько лет пустыне Кызылкум и ее верным песчинкам? Хотя бы примерно, с точностью до часа? Ну, или с точностью до месяца?.. До года?.. Столетия?.. Тысячелетия?.. А не хотите добавить в своих предположениях о точности пару сотен миллионов лет допустимого хронологического разброса? А то и поболее раза в два-три, если добуриться обнаглевшим разумом к ордовику либо кембрию? На таких календарных просторах даже оценочное суждение "с точностью до размеров голоцена" (геологическая, она же историческая эпоха "Голоцен" началась с десяток тысяч лет тому назад и почему-то продолжается до сих пор) покажется неуместной шуткой педанта, по типу "в семь ноль-ноль утра после эпохи Ренессанса"! Стара пустыня Кызылкум.

Велика пустыня Кызылкум: если верить Козыреву и Козюренку, избороздившим ее вдоль и поперек за десятки лет неустанных походов, а также статье БСЭ (Большой Советской энциклопедии), то площадь ее чуть ли не триста тысяч квадратных километров! Сахара больше, но она дальше. Понятно, что на этакую прорву пространства никакого песка не напасешься, поэтому пустыни проступают на поверхности планеты неровными пятнами: здесь пески, пески и пески, собранные в волны-барханы, а за краем плоскогорья Букантау тусклые глиняные равнины пошли, а там солончаки, а потом опять пески… песчаники, всхолмления… бывшие русла рек, поймы иссякших и забытых водоемов… Опять же, если верить ученым, то реки Сыр-Дарья, Аму-Дарья меняли в древности свои имена да русла во всех возможных извивах и направлениях, а неизменной оставалась только громадина-пустыня, жаркая до красноты, немилосердная ко всему постороннему живому, то есть, к человеку… Раньше, до появления человека, все эти сотни миллионов лет неосмысленного и беззаботного существования Земли, никому и дела не было до несправедливого распределения земли, воды, весен и лет, ночных и дневных температур в пустыне Кызылкум! Время и пространство взаимно равнодушны.

Потом пришел человек, подселился поближе и суетливо задумался: а чегой-то она именно такая, а как с нею дальше-то быть? Оросить ее, быть может, или цветами засадить, а то вычерпать до дна весь песок и развезти его по бесчисленным стройкам народного хозяйства СССР?.. Не смешите меня. Хотя… по-моему, кто-то из земных властителей пытался повелеть что-то в этом роде… И не раз. По счастью, глупости такого объема не под силу современной цивилизации, но зато хитрые люди-человечки сумели приноровиться к пустынной особости не хуже черепах и джейранов, только на свой, человеческий образец: взяли да и построили дороги поперек пустыни, вдоль пустыни, в обход пустыни… Одну, другую, третью, двадцатую, тридцатую… А при советской власти еще и асфальтом умудрились покрыть некоторые из них!

Вот и мчится грузовой автомобиль ГАЗ-51 сквозь пустыню по хорошему асфальтовому шоссе, проложенному в Джизакской области республики Узбекистан. Едет не абы куда, но следует четко проложенным заранее маршрутом, для начала — в древний город Самарканд. Карта здесь просто необходима, чтобы не заблудиться, или не проскочить нужный поворот, ибо редки, очень редки дорожные знаки вдоль этого шоссе, да и зачем они, бесполезно-декоративные? Поставили указатель на ближайшую автозаправку, предположим, как оно и требовалось по дорожно-строительному плану, а он проржавел, или иначе обветшал, повалился, попав под смерч, или украден. И можно быть уверенным, что у районных властей не скоро дотянутся руки, чтобы починить, ибо у них множество других, более насущных забот и спущенных сверху государственных планов. Прежде всего, по хлопку. На многие версты-километры окрест нет ни перекрестков, ни школ, ни предприятий общественного перекуса, ни дорожных работ… А если вдруг знаки и обнаруживаются где-нибудь на обочине, целые и невредимые, то все проезжающие на них ноль внимания: какая тут еще предельная скорость сорок кэмэ??? Топим дальше, Лук, это простой мираж перед нами! Пустыня же! Мне в том году возле горы Букантау вообще "кирпич" привиделся и пляшущие человечки над ним! Искандер хохочет над собственной шуткой, Лук подхватывает и откашливается: папиросный дым попал не в те бронхи… Не успел прокашляться Лук — захрипел-забулькал закашлял капот газоновский… Стоп-машина.

Поломка. Из кабины вышли двое, Искандер и Лук, да из кузова, крытого тяжелым армейским брезентом, трое: Козюренок, Нина Ивановна и Олег Николаевич.

— Вот только ее как раз нам и не хватало для полного счастья. — Это Козюренок про поломку.

— Лев Алексеевич, оно ведь железо, оно тоже устает. Сейчас глянем, что там такое мотору не понравилось. На базе сто раз проверяли — все чисто вроде бы, все в порядке, для "газоновского-то" возраста. Он же мне ровесник!

Искандер сдвинул на лоб темные очки, завздыхал, снимая чистую рубашку… Вот, сейчас, вот, через десять секунд… и все хреновое для него начнется. Надолго ли? — А кто его знает! По-любому — жать на газ куда как веселее, чем раком стоять, с головой в капоте!

Ни встречных, ни попутных автомобилей не слышно и не видно, до ближайшего поселка у дороги, если карте верить, километров двадцать, если поперек, по барханам идти, то меньше, но таких дураков-самоубийц еще не народилось: времени дневного — полдень с получасом, жара явно за тридцать, хорошо за тридцать, пойдешь — умрешь.

Из пятерых присутствующих, один только Искандер способен разобраться в возникшей проблеме — что именно случилось-испортилось в раскаленном чреве двигателя. Лук из вежливости предлагает помощь, но Искандер только матерно отмахивается: он вовсе не хочет ссориться с Луком (и Лук правильно его понимает, поэтому не сердится), просто нет никаких человеческих сил, чтобы добровольно лезть из одного пекла в еще более горшее! Но деваться-то некуда! И помощники не нужны, потому как бесполезны.

В округе ни холмов, ни деревьев, ни хижин, одни только барханы. Лук сдуру сунулся, было, под кузов, единственное место с кусочком тени, если не считать пекла под брезентовым тентом (на полном ходу ветер, все же овевает-остужает кузовное пространство, делает зной терпимым), но грузовик нагрелся по самый кардан, по самые рессоры почти до точки воспламенения, там легко можно печь яйца и ящериц с черепахами!

— Нина Ивановна, а вода во фляге у нас есть? — Бдительный и осторожный Козюренок, перепроверяя себя вопросом, зрит прямо в корень: вода в пустыне — это жизнь. Причем, сколько времени она будет продолжаться — зависит от количества воды в запасе. Флягой здесь привыкли называть здоровенные алюминиевые бидоны по типу молочных, с защелками на крышках, с оттопыренными ушками-петлями для переноса вручную.

— Как не быть, Лев, Алексеевич, плещется покуда. Но литров пять-шесть ее, не более того.

И, предупреждая возможное негодование старшего по экипажу, повариха сбивает его упрек на ближнем подлете:

— Сами же утром, вместе с Козыревым, говорили-торопили: скорее, скорее, в Самарканде свежей заправимся! Вот и заправились!

Козюренок чешет под тюбетейкой обритый затылок, молча обстукивает ладонью звонкий серебристый сорокалитровый бидон — а что тут скажешь?

— Э! Э-э! — Хрипит из-за капота бедняга Искандер, — литра три, не меньше, для мотора понадобится!.. А может и не понадобится, если мотор окончательно сдох!

Присутствующие медленно осмысливают зловещую шутку Искандера, а также вырисовывающиеся перспективы предстоящего светового дня, и Козюренок виновато гмыкает. Внешне он спокоен, но остальные члены его команды вполне взрослые люди, они все понимают без дополнительных пояснений.

На самом-то деле, Козюренок не очень виноват в водяном дефиците, скорее напротив: он уже почти договорился с завхозом базы о дополнительной фляге в имущество экспедиции, конкретно для своего маленького подразделения, но Козырев пресек и поторопил всех волевым порядком, даже не дал имеющуюся флягу "дозаправить"! И Козюренок не решился спорить с непосредственным руководством (А когда-то был Козырев Вовка, однокашник с параллельного потока!) перед началом похода, а проявил бы твердость, помешкали бы с пяток минут, отнеся к колонке и налив доверху — сейчас бы воды оставалось никак не меньше половины.

— Ладноть, тогда воду пока не пьем, терпим, все и дружно. В течение этого часа точно не пьем, а там поглядим. Время пошло. Всем отдыхать, от машины далеко не отходить.

Пользуясь случаем, Лук побрел к ближайшему бархану, потому что ему интересно понять, как тот устроен, и плотен ли в нем песок, и трудно ли было шагать по нему красноармейцу товарищу Сухову, персонажу одного старинного кинофильма?

Идти можно, пусть и не асфальтовый тротуар, но, по крайней мере, ноги в песке не вязнут, он явно, что не зыбучий.

Спрятаться от немилосердного зноя в безветренной пустыне, когда солнце жалит с самого верху, нет никакой возможности, но каждый (кроме Искандера, героя поневоле) пытается сделать это по-своему: старший техник Олег Николаевич сел на земляную обочину и храбро выставил под солнце косматую грудь в расстегнутой рубашке, Нина Ивановна, хитрющая бабка, пристроилась рядом и как бы за ним, по другую сторону от палящих лучей: старший техник, рослый и широкий, дает тень, она хоть маленькая — да есть! Козюренок аккуратно расстелил коврик (это его личный коврик, из Питера привезен!) прямо на песке, сел поодаль и съежился, как бы сгруппировался: руками подогнутые колени обхватил, сверху панама, вокруг шеи платок… И объяснил свою позу окружающим, хотя никто на сей счет любопытства не проявлял: шар, дескать, это физическое тело с самой маленькой поверхностью при равных объемах тел. Лук его теплоизоляционные рассуждения понял, остальные, скорее всего, нет. Хотя Олег Николаевич, давний сподвижник и Козырева, и Козюренка, наверняка множество раз слышал от каждого из них всё, что можно услышать от привычных собеседников в типовых ситуациях.

Хождения Лука по раскаленному песку наверняка им всем кажутся очевидной глупостью, но у Лука просто нет душевных сил, чтобы сидеть неподвижно и тупо ждать манны с небес. Так, по крайней мере, отвлечься можно.

На первый взгляд песчаные барханы пусты, ничего в них нет, кроме жары и мелкого растительного сора… Но вдруг прошмыгнула из песка в песок ящерица, другая… Наверняка черепахи и змеи ползают где-то поблизости… Лук не боится змей, он уверен, что он фаталист; вдобавок к этому, на ногах у него нечто вроде полуботинок из плотного брезента — песок пропускают, конечно, вытряхивать потом и вытряхивать, но от змеиного укуса, небось, защитят… Опытные члены экспедиции, а старательнее всех Олег Николаевич, еще на базе, дружно уверяли новичка Лука, что из всех ядовитых опасностей пустыни самая главная отнюдь не змея, не скорпион и не фаланга, но каракурт — небольшой такой паучишка, с туловищем в ноготь величиной: этот укусит, особенно весной — и верная смерть! А сейчас весна, в разгаре апрель. Отличить его от других "паучиных" разновидностей легко: у каракурта на спине и брюшке ровно тринадцать красноватых пятнышек. Впрочем, у "черной вдовы" — которая самая что ни на есть ядовитая разновидность каракуртов — пятнышки не обязательны и размерами она побольше среднего раза в два, потому что самка, Вот она-то — поганая стерва даже среди каракуртов! Но и скорпион ежели укусит, или эфа — тоже мало не покажется. Короче говоря, всего живого надо бояться, что шевелится в твою сторону в дикой пустыне. Мудрость сия безусловно хороша, но зной сегодня просто невыносим, даже бояться чего-то иного, кроме солнца, нет никаких сил, ни душевных, ни физических. И к тому же мнительный Лук подозревает, что никто из рассказчиков не только не был укушен злобным каракуртом, но и покусанных-то собственными глазами не видел… да и самих каракуртов все они знают, небось, по описаниям в умных книгах и устным пересказам таких же как они "очевидцев".

После слов Козюренка всего лишь двадцать минут прошло (Лук бдительно засек по своим наручным), это значит, что еще сорок минут жаждой мучиться.

Лук медленно, стараясь не дышать глубоко, чтобы легкие не ошпарить, вернулся-добрел до "своих" и тоже брякнулся джинсовой задницей на пыльную обочину. Джинсы у Лука простые советские, то ли "Восход", то ли "Орбита", иными словами — обобщенной марки "Сельпо", такие не очень жалко и в пыли извалять. А фирменных у Лука нет и еще ни разу не было. Сам он заочно полюбил суперрайфл и левайсы, "левиса" в просторечии.

"Не хочу жениться, не хочу жениться, а хочу я джинсы, джинсы!.. Мне не надо райфл, носите сами! Я приду прикинутый "левисами!" Обезумевший от жажды Лук бормочет тупые тексты из хипповского фольклора, но сам он с легкостью бы дал сейчас зарок: на пять лет… н-на три года вперед отказаться от мечты по фирменным джинсам за возможность спрятаться от жары до конца дня и за возможность вволю напиться холодной газировки!

Лук грезит наяву, а жизнь продолжается. Чего, чего там они бурчат?.. Что случилось?..

Это Искандер попросил воды, залпом опорожнил четвертьлитровую кружку, что нашлась у него в бардачке… Примерно такая же, чуть поменьше, в кабине у Толика есть. Да, индивидуально попил, вне всякой очередности, и оно вполне справедливо: Искандеру можно и нужно, он мается среди раскаленного железа, от него сейчас все зависит.

Лук заметил, что не только он, но и остальные поглядывают на часы, чтобы ни на единую секунду не пропустить время водопоя…

И вдруг, когда уже оставалось до вожделенного мига минут восемь с секундами — мотор рыкнул, взревел и затих. И тотчас опять загремел, зарычал всем своим металлическим естеством!..

— Порядок, мать его перемать! Едем, сваливаем отсюда, пока он (двигатель, в смысле) не передумал!..

Откуда и прыть взялась у истомленного зноем народа: прыг, прыг, скок, клац, бамс — уже все на своих местах, кроме Искандера и Козюренка.

Лев Козюренок очень осторожный мужичок, физическая стать в нем невеликая, дерзостью и нахрапом не отличался никогда, сколько его помнят сослуживцы и университетские однокашники, но…

— Так. Все уселись?

— Все!

— Да, Лев Алексеевич.

— Все, порядок!

— Все выходим и организованно, по очереди, утоляем жажду, из расчета: одна кружка на одного человека. Начинаем с уважаемой Нины Ивановны, а потом все остальные в произвольном порядке. Я последний.

Козюренок умеет, когда надо, находить в себе и включать командирские качества, без этого в пустыне пропадешь, вместе с коллективом и анархией.

Машина ждет, покорно пофыркивая, она тоже изнывает от жары.

Всем очень и очень страшно, что мотор опять заглохнет, однако дикая жажда сильнее страха, никто не прекословит Козюренку, даже Искандер, который главный жрец при моторе, и, кстати говоря, член коллектива, уже выглохтавший внеплановую порцию.

Пьют в порядке живой очереди из одной посуды, некогда распрягать багаж и искать другую. Первая Нина Ивановна, за нею Олег Николаевич, потом, после коротких "уступающих" друг другу препирательств, Лук, потом Искандер, и последний — командир сухопутного корабля пустынных песков Лев Алексеевич Козюренок.

Вот теперь поехали!

Километра через три — бам-бам по кабине из кузова!

Оказалось, Козюренок решил перебраться в кабину, но не потому, что ему надоело валяться в жаркой полудреме на мягких тюках, о, нет, Козюренок всегда поступает с конкретным расчетом!

Вот, если, предположим, тормознули гаишники машину, когда Козюренок рядом с водителем сидит, и оштрафовали шофера — Толика, там, или Володю, или Искандера, часть вины при разборе полетов непременно ляжет на Козюренка: он старший, он обязан был предусмотреть, упредить, не допустить… А если он в это время в кузове спал — имеет право планировать время отдыха, свое и членов своей команды. Тоже часть вины остается на его плечах, без этого никак, но уже поменьше!

Из кабины удобнее обозревать город, в который они вот-вот въедут, если доверять карте и вновь появившимся дорожным знакам.

Впереди Джизак, маршрут козюренковской группы пролегает чуть восточнее Джизака, небольшого городка, центра небольшой области, но Козюренок решил "дать крюка", слегка вильнуть, с заездом в город, а за Джизаком вернуться на ранее обусловленную трассу. Во-первых, чуть передохнуть, во-вторых, в Джизаке бывают неплохие завозы в магазины (все, кроме Лука, сразу оживились), а в третьих, и в главных, водой запастись! Чтобы до самого Самарканда — блин горелый! — пресной питьевой холодной воды у нас было вдоволь! Не три литра, екарный бабай! — а все сорок, чтобы под завязку!

— Точно, Лев Алексеич! А я талоны попробую отоварить, баки залью, типа, и воды, и бензину пусть доверху будет!

Приехали в Джизак. Городок невелик, жителей тысяч сорок-пятьдесят, но это не просто населенный пункт, каких по многомиллионному Узбекистану арба и маленькая корзинка, а родина замечательного руководителя, верного ленинца, настоящего пламенного коммуниста и, по совместительству, руководителя союзной республики Узбекистан, первого секретаря ЦК компартии Узбекистана, товарища Рашидова, Шарафа Рашидовича! Соответственно, и снабжение этого городка заметно лучшее, нежели на остальной периферии.

Лук повторно и публично высказал полное презрение к товаронаполнению магазинов областного центра, за что и был награжден-наказан обязанностью присмотреть за машиной, покуда остальные члены экипажа пробегутся в окрестностях центральной площади по местным лабазам, продуктовым и промтоварным.

Первым вернулся Искандер, с какой-то пластмассовой дребеденью красного и зеленого цвета: набор игрушечной мебели для дочки Алины…

— Конечно, дрянь, уродство, но авось сойдет, на часок поиграть. Вот, будем живы если, доберемся до Навои — вот там можно что-то хорошее купить, а это… Почти рубль отдал — а за что, спрашивается?..

Примерно с такого же качества покупками вернулись и остальные члены козюренковского экипажа, но зато сам Лев Алексеевич пренебрег промтоварами города Джизак и разжился двумя бутылками жигулевского пива. Луку показалось, что жидкость в бутылках слегка мутновата и вообще цвета мочи, и он, чтобы смыть с себя приступ внезапной брезгливости к увиденному, глотнул воды из личной походной фляги (нарочно загрузился, улучив момент, чтобы не заморачиваться каждый раз с открытием-закрытием сорокалитрового бидона), вода надежнее, да и вкуснее.

В ответ на просьбу одолжить ему кружку из бардачка, Искандер позволил себе лишь ухмыльнуться одним уголком рта, невидимым Козюренку, и молча достал емкость.

Потом они доехали до водяной колонки, вылили старую воду, налили свежую холодную: снизу флягу поддернули Искандер с Луком, сверху приняли Виноградов с Козюренком.

— Лев Алексеич, закрываем борт?

— Закрывай, поехали!

В кабине молодые люди закурили, каждый свое, Искандер нажал на все необходимые рычаги и педали — вперед!

И вот уже позади Джизак, малая родина товарища Рашидова, а впереди лента шоссе, бегущая прямиком в Самарканд.

— Не, Лук, ну ты видел это пиво, что Козюренок купил?

— А что?

— Он же мутное! А завод, на котором его выпустили, ты усек?

— Тем более нет, я даже и не всматривался. А что такое, что с ним не так, кроме того, что мутное?

Дрянь на вкус, кислятина. Мы в Ангрене такое вообще никогда не берем, даже в голодный год! Вот, например, ты хотел бы сейчас пивка?

— Не-а. Я к пиву равнодушен, лучше лимонад, вода или молоко. Нет, ну, если, конечно, жара, как сегодня днем, так я бы его вместе с пробкой бы выпил! А так… по фигу, мне оно невкусное.

— А мне вкусное, только я сейчас за рулем. Но если бы даже и не за рулем — хрена бы я его пил! Вылил бы, а посуду бы сдал. Плюс двенадцать копеек в кассу!

В справедливости Искандеровых суждений о качестве местного пива Лук убедился в этот же вечер и на следующий день. Первую бутылку пива Козюренок открывал за ужином, на глазах у Лука, бережно, чуть ли не с нежностью, так, чтобы, не дай бог, скола на горлышке не образовалось — тогда бутылку не примут в магазине! Первую порцию пил из собственной чашки, эмалированной, с двумя веселыми гусиками на боку. Выпил и едва заметно поморщился. Лук нарочно смотрел-наблюдал, как бы проверяя, насколько Искандер был прав. Козюренок опорожнил и тут же наполнил чашку вновь, но ее он осушил уже не единым махом, а постепенно, глоток за глотком, заедая зеленью, вареным картофелем с курятиной, белой мягкой лепешкой…

И раньше, и сейчас и вообще за все время экспедиции, Лук так ни разу и не увидел хоть сколько-нибудь пьяного Козюренка, который был весьма и весьма умерен в еде и выпивке….

Первую бутылку пива Козюренок мужественно выдул сам, ни с кем не поделился, он вообще был прижимист и экономен, а вторую — это было уже на следующий день — Козюренок открыл, наполнил чашку, медленно, всем было очевидно, что делает он это с усилием, выпил, уже с нескрываемой брезгливостью… И вылил остальное на землю, предварительно попытавшись угостить членов своего экипажа. Все дружно отказались от щедрого предложения, Лук сделал то же самое, хотя, конечно же, было у него сильнейшее искушение оценить-попробовать степень отвратительности данного пивного пойла. Но это бы значило себя ронять в глазах окружающих, не будешь же каждому объяснять, зачем он согласился?

Козюренок — тот еще жадюга, это общеизвестная истина. За спиной Льва Алексеевича на сей счет прохаживались все кому не лень, от Козырева до Галины Шипко, знакомой с ним по прошлым совместным экспедициям. Жадноват, это у него не отнимешь, качество сие у почтенного геолога Козюренка изо всех щелей проглядывало, здесь даже и вглядываться особо не надобно… Тем не менее, Лук, по роду своих обязанностей ближе всех работавший с Козюренком, к концу своего путешествия не то чтобы усомнился, или, там внутренне опроверг эту козюренковскую особенность, но… Но, но, но… Сумел взглянуть на нее чуточку иначе, как бы с иной понятийной точки обзора. Впрочем, до философского переосмысления накопленных впечатлений предстояло прожить, пропутешествовать не один месяц, а в данную минуту Лук, одолживший у Искандера темные очки (просто, часок поносить), незаметно разглядывал Козюренка, но думал, прежде всего, о себе, любимом и невезучем.

Рост у Козюренка едва под метр семьдесят, узкоплечий, худенький, но крепко сбитый, жилистый, что называется, такого соплей не перешибешь. Голова круглая, наголо стрижена, проросшая за эти недели щетина с заметной проседью. Щеки и подбородок он бреет, но усы отращивает — это у него такая личная традиция на период летнего экспедиционного сезона. Геологи любят чудачества подобного рода, так они, типа, "отвязываются" от городской обыденности, романтики себе подбавляют. И всяк изгаляется по-своему. Козырев, например, усы, бороду бреет практически каждый день, и голову тоже налысо обрил, но только один раз, в самом начале похода. Шувалов Юрий Михалович, Танин отец, помогший Луку в экстренном "трудоустройстве", не стрижется и не бреется в дальних походах, вернее, не стригся и не брился, обросшим и лохматым возвращался в осенний Ленинград, но это было давно, а теперь ему как бы не солидно "выпендросами" баловаться, в парткоме не поймут. Лев Алексеевич — ровесник Юрию Михайловичу, однокашник, но тот вырос, сделал определенную карьеру в масштабах ВСЕГЕИ, а Козюренок так и остался старшим геологом. И, похоже, его это устраивает.

Нынче все посмеиваются над Козюренком, когда тот далече и не слышит, перетирают ему косточки, прежде всего за жадность и маниакальную жажду подстраховываться на каждый чих, а тот и в ус не дует: или игнорирует шушукания, или не понимает их вовсе.

Вот и он, Лук… Наверняка ведь за его спиной тоже идут пересуды: что он, да кто он, и почему здесь… Не так давно, случайно, еще в ленинградской общаге на Мытне, он постиг, испытал на себе довольно грустную истину: даже лучшие друзья, в доску свои, такие как Сашка Навотный, Жора Ливонт, Ава Вахидов — не очень-то лицеприятно отзывались о нем, Луке, будучи уверены, что он не слышит… А он подслушал и едва не заорал во весь голос от черной обиды! Но смолчал, так и продолжил тихо лежать на кровати за занавеской, и никому ничего не сказал. Через несколько часов, ближе к вечеру, они общались, как ни в чем не бывало, ужинали, сорили анекдотами, играли в карты…

Лук исподволь вглядывался в каждого из друзей и гневно горевал — не вслух, конечно же, а мысленно, тайком.

Но довольна большая часть этого негодования была направлена внутрь, на самого Лука: ну, а ты сам-то — что, никогда не смеялся над Ливонтом, не злословил про Аву?.. Ты точно такой же, как они все!.. Как эти… Маматов, Виноградов, Аня Шашкова, Козюренок, Валера…

Неужели даже Искандер, с которым они скорешились за эти дни и ни разу не поцапались… Неужели Искандер тоже кидает ему в спину отнюдь не похвалы!? Хм… а почему бы и нет? Лук вспомнил мелкий эпизодишко…

Это в самом начале пути, когда они ехали колонной на трех машинах и еще не разъехались по маршрутам, Искандер угостил его, Аню и Валеру шашлыком в придорожной харчевне. И раз, и другой… На третий раз Лук заметил несколько нервную готовность Искандера платить за всех, толкнул Валеру в бок, шепнул Ане — и они дружно отказались, заплатили за себя сами. А потом еще с полчаса, наверное, шла у них, у четверых — трое против одного — нудятина из словес на тему: "нет, Искандер, ты еще дважды потратился на нас троих, вот возьми…", "Э, зачем обижать, слушай!.. Что я не мужик, да!? Друзей угостить не могу?"

Друзья друзьями, но Лук, на всякий случай, даже курево предпочитает "стрелять" только в самом крайнем случае, даже у Искандера. Хрена ли тут сомнениями париться!? — Чужое бескорыстие невнятно, а волчьих законов природы пока еще никто не отменял.

Лук лежит на раскладушке, в спальном мешке, смотрит в угольно-черное самаркандское небо и размышляет. Нет, уже спит.

ГЛАВА 6

Жизнь отвлекает от мыслей о ней.

В любой далекой экспедиции, как, впрочем, и в любой домашней обыденности, состоит она из ежедневных забот и потребностей, больших и малых, пустых и важных, причем, все они — равно для обывателя-домоседа и дерзкого конкистадора — неотвязны и докучны, словно мухи в чайхане. Ох и много их там, назойливых насекомых этих, аж гроздьями налипают на ленты-мухоловки!. И если начальство иной раз имеет силу и возможность своей властью отогнать-отложить на некоторое время рой из особо досадливых забот, младший техник — не может и этого. Не для того его брали в штатное расписание. Что ж, тоже опыт, авось в дальнейшем пригодится.

Придорожная чайхана — это нечто вроде придорожной столовой, назвать ее рестораном или кафе язык не повернется. Обрусевшее когда-то слово трактир, вероятно, подошло бы гораздо больше к этой разновидности пунктов общественного питания, да только трактиров не существует в реальной жизни советской страны уже с полвека, или около того. Но и столовой, как их привык представлять Лук в своей прежней жизни школьника и студента, чайхану, пожалуй, не назвать, сходство между ними прямое, но самое отдаленное, если судить по внешнему виду, а если по сути — то да, почти одно и то же: в столовых люди сообща питаются, за деньги "в рабочий полдень", и здесь аналогично.

Подкатывают питерские геологи на грузовике с ташкентскими номерами, тут же машину ставят на прикол (желательно под присмотр), ей тоже отдыхать и остывать, а люди, предварительно умывшись чем бог пошлет, усаживаются вокруг дастархана и ждут… Некоторые спохватываются, бегут в туалет, но те, кто поопытнее, предпочитают "сделать свои дела" загодя, не прибегая к услугам кошмарных местных клозетов. Се обычные уличные сортиры, как правило, обустроенные чуть поодаль от самой чайханы и автомобильной стоянки, существуют без слива и вообще без воды, поэтому грязные… По внешнему и внутреннему убранству они запредельно грязные, сплошь обгаженные! Справить малую нужду — еще так сяк, на внешнюю заднюю стену, внутрь не заходя, а что-либо посерьезнее… Бедные женщины-путешественницы… О, нет, лучше на данные темы не рассуждать и не думать в преддверие обеденного отдыха.

Очередей на посадочные места в придорожных чайханах почему-то не бывает, свободные места за свободными дастарханами есть всегда или почти всегда, иное — большая редкость, как правило обусловленная местными важными событиями. Дастархан — это низенький, меньше полуметра в высоту, квадратный столик. Есть дастарханы побольше размерами, есть поменьше, но форма у них всегда примерно одна и та же, круглых, например, не бывает.

Сидеть за дастарханом приходится по-восточному, ноги калачиком, тли бочком, как Нина Ивановна, у которой ноги в коленках скрипят и болят от возраста. А чтобы заднице посетителя было удобно — не холодно, не жарко и не жестко, под нее подстилается курпача, это такой матрасик тоненький, неровной ватой набитый, он в чайхане заменяет стул и кресло, а иногда и лежанку.

У Лука от природы очень приличная растяжка в суставах, он и в позу "лотос" садится, причем запросто, без разогрева, в любое время дня и ночи, так что ему лично узбекские "стул" и "стол", курпача с дастарханам, вполне даже удобны. Остальные обедающие — кто как, но тоже рано или поздно "приерзываются" к местному трапезному столу.

"Официант" — это, как правило, молодой парень в тюбетейке и легком халате, уже несет на подносе непременный чайник с зеленым чаем и горку чашек-пиалушек, по числу обедающих.

Луку жарко, ему хочется пить, аж в глазах темно: водички бы, похолоднее, как можно холоднее, а еще лучше бы — только что растаявшую газированную воду с большими кусками льда из Антарктиды, но пить ему суждено зеленый чай-кипяток… от пуза, хоть четыре чашки, но — горячий, он очень, очень горячий, словно в пиалу полуденного солнца плеснули!

Тоска, блин! Однако, уже накопленный в дороге опыт подсказывает Луку, что "дело не беда", что после первых глотков бледно-желтого кипятка, организм почувствует робкие, но довольно ясные проблески ощущений: с каждым глоточком жажда помаленечку, но неуклонно утоляется!

Выпил пиалу, долил себе вторую — порядок, вроде бы и аппетит проснулся, вот-вот голодом станет! Заказ уже принят, скоро всем все принесут, что заказано. Каждый расплачивается за себя, индивидуально, только расходы на зеленый чай берутся в складчину и делятся поровну, вне зависимости от количества выпитых чашек — так удобнее, и никто не против, даже Козюренок.

Козюренок выпил две пиалы, и Лук тоже, но не в подражание, просто двух ему вполне хватило, чтобы жажду сбить. А все же ледяного бы кваску!..

Фарфоровый чайник местного образца, как правило белый, с синими узорами, или синий с белыми, похож на обычный заварочный, только в изрядно побольше объемом: туда засыпают горсть зеленого чая, заливают доверху крутым кипятком, потом перемешивают содержимое (это целый ритуал: трижды наполняют пиалу завариваемой водой и трижды выливают обратно в чайник — до полной готовности), потом пьют. Кончилась вода — сюда же и дольют, ослабла заварка — сюда же и досыплют, отнюдь не вытряхивая старую. И это не лень, это не жадность, но — обычай!

В свои первые "чайханные" трапезы, Лук "покупался" на заманчивое слово шашлык, одно из любимейших блюд в его кулинарных предпочтениях, но, увы, то, что ему приносили на обгорелых палочках-прутиках, вдребезги его разочаровывало, несколько раз подряд, пока, наконец, он не сдался и не переключился на что-либо менее бездарное, более съедобное…

Не, ну в натуре — фарш на шампуре!.. Лук очень даже не против баранины, баранина для шашлыка — самое подходящее мясо, это он еще с детства усвоил, но какой может быть шашлык из рубленой котлеты???

Плов, дежурное блюдо обычной придорожной чайханы, тоже не вполне плов, но скорее рисовая каша на воде и на гнусном хлопковом масле, с добавлениями неких жировых и хрящевых субстанций, то ли из барана, то ли из верблюда или осла! К чертовой матери такой плов, уж лучше лагман.

И лагманы бывает разные, по вкусу и качеству — раз на раз не приходятся, но Луку так мнится, что сквозь полупрозрачную жидкость проще различить, по виду и запаху, все съедобные составляющие. Иллюзорна простота сия, и не Луку тягаться в знании уличных кулинарных секретов с теми, кто на профессиональной основе и с целью дополнительно заработать, экспериментирует с так называемыми продуктами питания: лагман совсем не так прост в распознании загадки — из чего и как его делали, но до поры Луку лагман нравится, и он его заказывает вместо первого и второго блюда. Лагман классический — нечто вроде супа, с большим количеством лапши, а также лука, жира, перца, моркови, мясных ошметков, налипших на порубленных костях неведомого зверя, поэтому прозрачной жидкости в лагмане заметно меньше, нежели в обычном супе или бульоне, хороший лагман так густ, что и ложкой с трудом его провернешь-размешаешь… К тому же лапшинки в нем длинные, скользкие, как щупальца медузы…

Собственно, за густоту и наваристость, при относительно скромной стоимости, за его способность делать Лука сытым — он и был выбран в основные блюда, как на обед, так и на ужин. А если еще и с лавашом, мягким, белым, теплым!. У-у-уммм!.. Главное, следить и вовремя оттуда, из пиалы, мух выбрасывать, ибо иногда попадают.

Чего обычно нет в простых придорожных чайханах — так это вилок, но все посетители, так или иначе, обходятся ложками, перочинными ножами и пальцами.

Каждый платит за себя! Простоту и привлекательность этого принципа взаимоотношений внутри коллектива, вне зависимости от количества дружбы и привязанностей внутри него, путешественник Лук оценил только здесь, в длительном рабочем походе! Да! В студенчестве, когда все вокруг молоды и беззаботны, когда всегда неподалеку стипендия или помощь далеких предков-родителей, об этом почти не задумываешься, тратишь и все, за себя, и за других, если под щедрую руку подвернутся, но когда ныряешь вдруг, как в прорубь с неба, в подлинную взрослую жизнь, да еще с элементами экстрима, то прежние привычки, повадки, заблуждения приходится менять на иные, более подходящие к обстановке. Если, конечно, ты не собираешься прослыть дурачком или невежей. Опираться в повседневном существовании на чужую щедрость — оно, быть может, и не опасно для жизни и здоровья, когда ты среди нормальных людей, но все одно глупо, ибо нетрудно перепутать иной раз широту души, глубину кошелька и чужие подспудные расчеты, до поры тебе неведомые. Что неминуемо связано с теми или иными сложностями и неприятностями в межличностных отношениях.

Вручили-вернули Искандеру деньги, потраченные им на угощение новоиспеченных друзей — и делов-то на полчаса всеобщего галдежа с препирательствами и взаимными заверениями насчет бескорыстной дружбы — и оттаял лицом Искандер, вернулись к нему смех и добродушие! Нет, нет, нет, и еще раз нет, Искандер нормальный чувак! Лук не раз и не два за все время экспедиции убеждался в искренности Искандера, в доброте его натуры и в готовности бескорыстно помогать другим, но… Как это ни странно — принцип "каждый за себя" гораздо легче помогает обрести настоящую дружбу и проверить ее на прочность! Парадокс, но факт!

— Екарный бабай, Лук! Ты чего там ругаешься?

— Я ругаюсь?

— Да, бормочешь тут про "факи"?

— Я бормочу?

— Ну, а кто, я, что ли? Бормочешь и ругаешься, только и слышно: факи, передок-с… Озабоченный, что ли? Сейчас тогда ослицу какую-нибудь одолжим у местных, за пятьдесят копеек сеанс, порадуешься!

— Я!? Ты лучше за баранку держись и за дорогой смотри, а то как раз какого-нибудь бабая сшибешь, вместе с ослом! Это ты озабоченный, шофер Искандер, типичный маньяк, отторгнутый от домашнего супружеского ложа, в погоне за длинным рублем! — а я просто, как и это и должно истинному ученому, размышлял о природе факта и парадокса.

— А я думал, что насчет фака. А чё за зверь такой парадокс?

— Хм… Парадокс — это четвертое измерение смысла. Одолжи сигаретку, а то у меня последние папиросы осыпались! Увидим лабаз — тормозни, пожалуйста, я затарюсь.

— Да без вопросов, кури мои, до магазина еще часа полтора-два ехать.

— О, благодарствую. Папиросы здесь дерьмо, полный абзац! Просто вааще!

— Ну, не скажи! Говорят, Бибиси передавало, что английская королева курит только Ташкентский "Беломор".

— Угу. Маматову "Голос Америки" рассказал, что она курит только ташкентский "Памир"!

А у нас в Питере, как ты, наверное, догадываешься, вражеские голоса рассказывают, ну, насчет английской королевы, что она предпочитает исключительно Беломор фабрики Урицкого, а тех, кто подсовывает ей "Клару Цеткин" — бросает в застенки, но чаще сажает на кол. Ну, не сама, разумеется, а руками членов палаты лордов. Их нравы, называется!

Искандер отсмеялся и вернулся к теме своего вопроса:

— Как ты сказал? Какое измерение смысла? Что за хрень такая? Да вон спички.

— Угу, мерси, спички у меня свои. Ну… короче говоря… Скажем так, у любого физического тела, исходя из физики Ньютона, есть разные обязательные параметры: высота, ширина и толщина…

— У арбуза, типа, да, или у футбольного мяча?

— Блин! Ну, при чем тут арбуз, Искандер!? И у арбуза есть, только не так явно. Вот спичечный коробок, на этом примере возьмем. Вот его высота, ширина, толщина…

— Раньше одну копейку стоили, а теперь две.

— И теперь есть за одну, просто эти вдвое толще.

— Угу, в карман хрен засунешь и обратно высунешь! И у нас пацаны специально сравнивали, считали: стоит вдвое больше, а спичек там не додано, типа, на два прежних коробка не хватит.

— Ну, может быть. Но ты спрашивал про четвертое измерение, и я отвечаю. Вот, смотри: толщина, ширина, высота. Но это не все характеристики предмета. Есть еще и материал, из которого они сделаны.

— Из шпона.

— Чего, чего?

— Из шпона эта коробка сделана. Это… ну, из деревянных отходов, из очень тонко наструганного дерева, как спички, только еще тоньше в толщину. За границей давно уже бумажные коробки, а у нас вон какие уродищи… И чирки дрянь лохматая, ни в звезду, ни в красную армию. Секи масть: фабрика г. Чудово! Не зажечь с первой спички! Ломается этот шпон только так, спички через дно высыпаются… Все, все, все, молчу!.. И что там четвертое измерение?

— На хрен! Не хочешь слушать ╛- не надо!

— Да я слушаю, Лук, не сердись, "я вас внимательно слушаю", типа, что там про передокс?

— Парадокс. Ну, короче говоря, это нечто вроде кажущегося противоречия, неожиданный дополнительный смысл, заключенный в привычных словах. Как в анекдотах, вроде того.

— В каких анекдотах? Ты на примере мне говори, я же в институте не учился, как некоторые вспыльчивые…

И впрямь, Искандер тоже недоучка, вроде Лука, но только его не с третьего курса универа, а из восьмого класса средней школы турнули, у него даже нет аттестата о неполном среднем образовании. "Фигня, Лук! Вот выберу время, соберусь с деньгами и куплю. За всю десятилетку! Лучше вечернее, оно дешевле, но посмотрим. А то дочка вырастет, неудобно перед нею будет!"

— В университете, а не в институте.

— Ну, одна байда. Ну, так?

— Гм. Джимми Картер и Лёня Брежнев вдвоем на спор бегут стометровку, защищают спортивную честь своих стран. Пробежали. ТАСС уполномоченно заявляет на весь мир:

"Леонид Ильич занял второе призовое место! Картер пришел к финишу предпоследним!"

Искандер поперхнулся смехом прямо во время затяжки, опять вильнул рулем.

— Ништяк! Он же и так едва ходит! Екарный бабай, Лук, предупреждать надо, я ведь чуть в кювет не свалился! Ну, а еще парадокс? Давай еще!

— Давай, лучше, тормози, слышишь, барабанят. Сейчас Козюренок точняк меня сгонит, у него и спросишь про парадоксы.

Так и вышло: Козюренку в кузове наскучило, он выспался, на небе легкие облачка, посвежело, потому что дело к вечеру, скоро поселок с магазинами, а поселок при золотом руднике, магазины богатые…

Олег Николаевич, старший техник, и Нина Ивановна, повариха, почему-то не любят ездить в кабине, даже когда предлагают, свили каждый себе гнезда из мягкой походной рухляди, и большую часть поездки дремлют, а то болтают между собой по-стариковски. Луку выгодно.

Когда Лук пересаживается в кузов, он тоже пытается спать, но если дорога идет не по ровному асфальту, а по обычной "грунтовке" или просто по плоскому бездорожью, то его начинает укачивать, стоит ему лишь смежить веки… С Ниной Ивановной говорить, ему, в сущности, не о чем, зато Олега Ивановича он не устает теребить насчет довоенной жизни в Ленинграде… Самое дорогое и яркое воспоминание, как тот, в составе кордебалета, четырнадцатилетним подростком, на сцене Кировского театра плясал лезгинку перед первым секретарем Ленинградского обкома партии Ждановым, которого только что сделали членом Политбюро…

Состав маленького летучего отряда, так называемого ПГРЭ (полевой геолого-разведочной экспедиции) в котором трудится Лук, не имеет четкой структуры: Нина Ивановна кочует-перемещается, в качестве пассажирки, из грузовика в грузовик, а иногда и в "командирский" газон-66, но это при передислокациях с "точки" на "точку", а когда экспедиция, закончив переезды, становится "на якорь" — она неотлучно при котлах и запасах с продовольствием.

Олег Николаевич отчего-то любит выходить на полевые работы с кувалдой на плече: он дробит ею камни, чтобы сделать сколки на шлифы, трудолюбив и безотказен в поле, но работает чаще с Козыревым, а не Козюренком, в то время как Лук — только с Козюренком. Луку, по большому-то счету, почти все равно: в первые дни экспедиции он — да, склонялся к тому, чтобы пронырнуть на постоянной основе в команду Козырева, а потом свыкся и даже обнаружил в совместной работе с Козюренком некие положительные моменты. Во-первых, тот не пьет, во-вторых, дело знает, в третьих способен с искренним интересом рассказывать о своей работе и объяснять смысл той или иной составляющей… Терпелив. Сколько бы Лук ни донимал его вопросами — Лев Козюренок никогда не раздражается… ну, почти никогда, если вопрос по теме, и старательно объясняет, в силу своего разумения. А еще Лук бросил курить (наверное, впервые за все свои последующие бесчисленные попытки), не так чтобы навеки завязал, а поспорил с тем же Козюренком на срок, до августа: тот взял его "на слабо" и Лук охотно поддался, ибо сам захотел вдруг проверить силу своего слова и своей воли. О чем теперь жалел по десять раз на дню, особенно в кабине грузовика, рядом с беспрерывно дымящим Искандером.

— Да, ладно, Лук, чего ты там? Я не заложу, зуб даю, — Искандер для убедительности тычет пальцем в передний золотой зуб, — вообще никому не скажу, а в заднюю амбразуру из кузова нас не видно. Хочешь, я занавеской дополнительно прикрою?

Луку нестерпимо хочется закурить: покатать в пальцах сухую, аж похрустывающую "приму", округлить ее, слегка сплюснутую от тесноты в пачке, прикурить, затянуться, выдохнуть… Будь он один на всю пустыню — наверное так бы и сделал, но рядом Искандер. Может быть, он и не "продаст" его Козюренку, но сам-то будет знать: Лук слаб, Лук сдался и хитрит!.. А может и "продаст", просто заложит ненароком, развяжет свой длинный язык — не по-подлому, не Льву Алексеевичу непосредственно, а так… из минутной слабости… на ушко Маматову или Нине Ивановне. А те уж непременно дальше понесут. НЕТ. Лук твердо вознамерился выспорить бутыль трехзвездочного коньяку, но не от жадности к спиртному, которой в нем и сейчас нет, и в будущем так никогда и не появится! — а просто из упрямства, из норова! Или, иначе говоря, из принципа, хотя Лук недолюбливает слова "принцип" и "принципиальность", ибо вдоволь насмотрелся на их носителей, еще по комсомолу и пионерии, на всю жизнь пресытился.

Машины Краснохолмской пэгэрээ, в просторечии экспедиции, колесили по Узбекистану, то выстраиваясь в трехзвенную колонну, то разбегаясь друг от друга на десятки, даже сотни километров, но не по прихоти своей, а выполняя четко начертанные планы! Для Лука было откровением узнать, что Краснохолмская экспедиции как таковая — это огромное, на тысячи сотрудников, подразделение с штаб-квартирой в Ташкенте, а то, что Лук уже привык считать Краснохолмской экспедицией, это всего лишь мелкое полевое подразделение-соединение, и даже не все ленинградское отделение, а только часть его. Таким образом, экспедиции, каждая из которых привыкла именовать себя Краснохолмской, рассыпаются, подобно пчелам или муравьям, по своим направлениям и трудятся, добиваясь выполнения конкретных, поставленных перед ними задач. Большой общий результат будет подготовлен и сдан-доложен поздней осенью, предварительно в Ленинграде, а потом уже и в Москве, на уровне совместной коллегии министерства геологии и Средмаша, быть может, даже самому Антропову, Петру Яковлевичу, а мелкие промежуточные итоги своей командирской деятельности на посту руководителя пэгэрээ, Владимир Иванович Козырев обязан подводить и докладывать регулярно, согласно графику, своему начальству, местному.

В мелочах этот график можно поменять и сдвинуть, и растянуть, хоть он и не резиновый, но в целом…

В геологии до сих пор любят вспоминать и декламировать лозунг сталинских времен: "Умри, но сделай!" Или, при неудачах, от которых никто не застрахован, дай качественный, убедительный, пуленепробиваемый "отмазон" — за себя и для будущих докладов непосредственного начальства "наверх" — почему не получилось!

В кузове Лук, чтобы завязать разговор, да и просто от скуки, перерассказывает старикам, Нине Ивановне и Олегу Николаевичу, потешные "кабинные" бредовухи по поводу курительных пристрастий английской королевы, и вдруг, нежданно, негаданно, выслушивает из уст Виноградова рассказ насчет двух табачных фабрик города Ленинграда.

Дескать, придумал папиросы "Беломор" фабричный мастер с греческой фамилией Иониди и русским именем Василий Иванович, якобы хороший знакомый родителей Олега Виноградова, фабрика Урицкого стала их выпускать в тридцать седьмом.

И мастера в этом же году чуть было не репрессировали, за то, что он подменил технологию набивки бумажных табачных гильз, то есть, в Беломор фабрики Урицкого табак (сверхсекретная смесь молдавского и турецкого табаков, рецептура до сих пор под охраной КГБ) набивался чуть плотнее предписанного, поэтому он не рассыпался из картонных гильз. А сами гильзы те картонные имеют диаметр семь целых, шестьдесят две сотых миллиметра, точно под винтовочный диаметр, чтобы в любую минуту, если понадобится, перейти на тех же станках к выпуску боеприпасов. Мастера почему-то не посадили, но зато его родного брата закатали надолго, а технология до сих пор идет "с нарушениями", оттого курильщики выше всех остальных папирос ценят питерский Беломор именно этой фабрики. Сам Василий Иванович Иониди умер несколько лет назад, глубоким стариком-пенсионером, героем Советского Союза.

— Да неужели??? — щегольнул геральдическими познаниями Лук. — За технологию набивки папирос — высшую награду Советского Союза, звезду героя плюс орден Ленина?

— Ну, может и героем соцтруда наградили, я уж деталей, честно говоря, не помню.

Лук все равно усомнился в правдивости всего этого повествования, но, тем не менее, оно ему показалось на два порядка правдоподобнее, чем байки о многострадальной английской королеве-курильщице, надо бы сделать зарубочку на память.

А байки эти напомнили ему древнюю, как ленинская кепка, пошлую легенду о попранной и восстановленной справедливости на одной из танцплощадок страны. На одной из, поскольку инцидент этот лично пронаблюдали, а потом пересказали окружающим, в том числе и Луку, многочисленные очевидцы в Омске, Алма-Ате, Чернигове, Москве, Ленинграде, Выборге…

Некий пьяный иностранец с заграничным удостоверением личности, обличьем негр, приглашает в грубой форме девушку на танец, и бьет ее по лицу, когда та отказывается. Подбегают менты, дружинники, но чернокожий обидчик вынимает пресловутый заграничный паспорт, типа, Эфиопии, Конго или Занзибар, и советские стражи порядка отступают перед всесильным документом, подобно вампирам, увидавшим перед носом и клыками христианский нательный крест! Наши пацаны с танцплощадки рады бы отметелить негодяя, но мусора и повязочники в двух шагах, они не дремлют и при первом же поводе сцапают всех и посадят за расистское нападение на темнокожего иностранца! Вдруг один парень решается: подходит и резко выписывает в табло обнаглевшему куражисту! Опа! Тот падает, блюя кровью и рыдая от страха, на храбреца налипают дружинники и менты… Но тут — о чудо! — парнишка вынимает из заднего кармана джинсов "Монтана" всамделишний французский (американский, канадский, бельгийский, немецкий…), махровый капиталистический паспорт… и вразвалочку уходит, в полной неприкосновенности, под рукоплескания толпы…

У советских собственная гордость, так это называется.

В городке с неразборчивым названием они провели не более получаса, бесплодно, сиречь без покупок, и помчались дальше, Козюренок по-прежнему в кабине, а Лук в кузове, среди вьюков, мешков, коробок, пока еще пустых ящиков. Ну и ладно, ну и очень даже хорошо, что он сослан, зато нет искушения закурить, пусть там Козюренок хоть под пытками допрашивает Искандера — Лук чист по условиям пари!

Самарканд. Один из древнейших городов на Земле! Москвы и Киева с Новгородом еще в проекте не было, а Самарканд уже полтора тысячелетия разменял!.. Угу! Ноль значимых впечатлений! Ну, пыльный, грязноватый, улочки неровные узкие, старинной архитектуры нет ни хрена, Луку, во всяком случае, не попались на глаза… Из всех достопримечательностей — постоялый двор на окраине, где они ночевали намедни, да ресторан "Юлдуз" на высоком пригорке, куда им пришлось заехать за двумя равночинными начальниками, Козыревым и Антоновым, обмывающими кандидатскую степень жены Антонова…

В другой раз Лук успеет чуть подробнее взглянуть на город, побывает на знаменитом базаре, но это будет позже, а пока — Самарканд мимо, и Бухара мимо… Дальше, дальше, южнее, к туркменской границе, там срочно требуется провести геологоразведку, залатать чужую производственную дыру!..

Лук очень быстро почувствовал себя геологом, настоящим разведчиком недр земных!

Он уже не новичок в поле, за этот месяц уже который раз пешком пустыню меряет! На нем расстегнутся рубашка без майки, штаны поверх сатиновых трусов (чем они больше, — советуют опытные наставники, тем — чреслам легче и свободнее), на ногах парусиновые ботинки, на голове не пойми какая шляпа, из фетра не пойми какого цвета, за спиной рюкзак с необходимыми для пустыни вещами, из которых самые ценные — это две литровые фляги с водой.

А на груди у Лука прибор, похожий на коричневую шкатулку с полукруглым экранчиком. Верхняя дуга экранчика расчерчена делениями с цифрами, и стрелка, словно бы от часового циферблата, шатается вдоль цифр туда-сюда. К шкатулке с помощью недлинного шнура подключена зеленоватая пластмассовая трубка, на верхнем конце которой привинчена рукоятка, что придает трубке сходство с очень толстым, но довольно коротким, сантиметров семьдесят, костылем. Все вместе это — полевой радиометр, чтобы мерять уровень радиоактивного излучения местности непосредственно у поверхности земли.

Их трое на очередной вылазке — Лук, радиометр и Козюренок. Козюренок, вооруженный геологическим молотком, бодро шагает где-то впереди, обязательно в пределах прямой видимости, Лук и радиометр — следом, и Лук, понимая заранее обусловленные знаки, тычет трубкой в указанные точки, и тут же, если надо, записывает несколько цифр, показания счетчика.

Пустыня до поры молча все это терпит.

ГЛАВА 7

Созидать, творить, постигать — вот единственная реальная возможность обрести бессмертие. На какое-то время.

Никогда раньше Лук не задумывался так глубоко о природе жизни и смерти, о тщетности ненадежного человеческого бытия, столь часто и предметно, как здесь, посреди вечной бесчувственной пустыни, где вокруг только неприветливая целина, состоящая из глины, песка и вкраплений сухого сора от скудной растительности, где за весь день скитания в пределах указанного на карте квадрата можно встретить, хотя и это далеко не так просто, местную живность: змей, черепах, скорпионов, случайную стайку одичавших бактрианов, ночью — летучих мышей и ежиков.

Зачем он здесь, что его сюда занесло!? Почему он должен скрываться от армии? Ведь он призван Природой к совсем иному: Лук хочет науку двигать, не прочь мировые открытия делать в самых разных областях человеческого знания, мечтает сочинять гениальную рок-музыку и петь суперхиты, намерен сниматься в эпохальных кинофильмах, на худой конец готов книги писать!.. А он тут… как этот… как не знаю кто… не пришей и не пристегни… Это же голимый абсурд: тратить время на участь муравья или песчинки! Но винить, увы, некого, сам во всем виноват, только он сам! И еще замдекана Якунин с преподом Суходольским!

Однажды в поле, на коротком привале, вольтерьянец Лук, по своему обыкновению, пустился в спор с Козюренком, своим начальником, насчет того, как правильно именовать дикий верблюжий коллектив: стадом или стаей!? Де, мол, стая из хищников, стадо — из травоядных терпил! Козюренок, внимательно выслушав, с подковыркой спросил у Лука насчет голубей, воробьев — и Лук временно заткнулся с контраргументом, что позволило Козюренку продолжить про верблюдов, дескать, диких просто нет, а есть домашние, временно одичавшие… и расписать последствия нападения группы озверевших двугорбых на ничем не защищенных геологов… Бывали такие случаи, не раз бывали!.. "Уж не знаю — стая она там была, или стадом всех в общую кровавую грязь втаптывали!"

Этому фантастическому "фильму ужасов" Лук, конечно же, не очень поверил, но к верблюдам стал относиться с подозрением, и гораздо хуже, чем до козюренковского рассказа. По логике — все четко: одичавшие они, или дикие, но это их территория, они ее защищают от пришельцев-иноземцев. Верблюду по фигу — с какой планеты люди!

Козюренок постоянно делает записи в своем большом блокноте, карандашом и шариковой ручкой, на привале и на ходу, и даже на сон грядущий, лежа в спальном мешке перед костром! Лук не однажды заглядывал в эти записи, старался исподволь, а иногда и внаглую, но Козюренок и не таился от Лука, вот, только что-либо внятное понять в этих цифирках-закорючках, без пояснений автора, было невозможно решительно! Впрочем, Козюренок сам охотно поясняет: все геологоразведочные группы, любой "урановой" экспедиции, в том числе и Краснохолмской, действуют в рамках неких теоретических разработок, причем, теории эти зачастую противоречат друг другу и служат основанием для непримиримой, не на жизнь, а на смерть, вражды между научными школами, или, даже, без преувеличения — кланами. Но за годы и десятилетия теоретических войн, ученым и научным работникам удалось выработать более или менее универсальный понятийный ряд, сиречь профессиональный лексикон, в рамках которого докладчику проще объяснять своим сподвижникам и возражать оппонентам — что именно он, они считают-предполагают по тому или иному наблюдаемому феномену. И записи (вот эти вот, к примеру) — есть некий фундамент для дальнейшего научного постижения истины, подтверждающей либо опровергающей фактами ранее высказанные предположения. Без практиков — науке никуда и никак. Козюренок — тот самый практик, один из мелких слонов-китов-черепах, на которых стоит фундаментальная наука.

— Андестуд, Лук?

— Ейс, яволь! А вот это что за нумерация?

— Эта трихомудия? Порядковые номера групп и экспедиций, наши с тобой, в том числе. А также баз, временных и постоянных поселков, где экспедиции останавливаются. В целях соблюдения секретности, суперстрожайшей государственной секретности, ни у одной из наших полевых и стационарных "краснохолмских" групп названий и прозвищ нет, а только номера. Под двадцать третьим номером, к примеру, вообще пашет коллективчик на несколько сотен человек! Там у меня и у Козырева знакомых до чертовой матери. Может быть, в скором будущем, поближе к майским праздникам, к девятому мая, на одной из баз, к примеру, на "семерке", мы их увидим, не всех, но кого-то из них. Это пусть Козырев решает — где именно якорь нам бросить, а мне бара-бир, все одинаково. Есть десятая экспедиция, особо привилегированная и секретная, по слухам, буровую установку имеет на балансе, но в это мало кто верит. Я лично ее не видел.

Козюренок, несмотря на свой преклонный возраст — чуваку уже скоро под пятьдесят — неутомим в блужданиях по пустыне, во всяком случае, очень вынослив! И Лук старается не отставать, но у них с Козюренком совсем разные трудовые стимулы: Козюренок рвется что-то там такое постичь и доказать, себе и другим, а Лук терпеливо считает шаги и минуты, которые осталось преодолеть, прежде чем брякнуться на короткий привал, или дождаться обеда, а лучше ужина!.. Эта разница в мотивациях очень и очень влияет на степень трудового энтузиазма! Раньше Лук наскоро зубрил исследования "по теме", насчет стимулов и результатов, в ночь перед экзаменами по инженерной психологии, а теперь имеет полную возможность испытать психологическую разницу сию на собственном организме.

Однако, если всмотреться попристальнее в личное пролетарское Я — оно и так ничего, совсем не каторга, и если все завершится благополучно — очень даже стебово, будет что ребятам рассказать!

Многотрудная обыденность для него — приключенческая романтика для слушателей…

Это случилось на юге, не так уж далеко от Бухары, а еще ближе к небольшому населенному пункту под названием Караул-Базар.

Полевых работ по плану было отмерено им с Козюренком на один световой день.

Шли себе и шли, собирая попутно камешки, мельча их в щебень, помещая в "триадные" мешочки: шлиф-проба-образец. В рюкзаки делили поровну: три мешочка Луку — столько же Козюренку, здесь Лев Алексеевич, не берет во внимание свой возраст и экстерьер, поблажки к себе не знает. Все по плану, резких неожиданностей не предвидится. Собрали они, распихав по мешочкам, уже более половины требуемых образцов. На каждый краткие карандашные каракули-пояснения, "чтобы все как положено". Потом, согласно козюренковской диспозиции, они слегка отдалились друг от друга, продолжая находиться в пределах прямой видимости или слышимости. Лук, разумеется, с радиометром.

Прибор весело подрагивает, елозит стрелкой по экранчику, показывает Луку наличный уровень радиоактивного загрязнения местности, ну, скажем, 30–40 единиц на самой нижней из шкал. Это фон, это условный ноль. Если вдруг выход породы на поверхности земли дает 60–70 единиц, Лук докладывает, Козюренок заносит аномальную точку на карту. Если 80–90 — не грех и образцами затариться! Это лишний вес за спину, однако, Лук понимает важность порученного дела и никогда не филонит, не скрывает увиденного, даже если устал.

Тридцать-сорок, тридцать-сорок, тридцать-пятьдесят… пятьдесят-шестьдрррры! Затарахтел радиометр в наушниках (к радиометру наушники присоединены, да только Лук еще в первые дни наигрался ими, теперь они, включенные, просто на шее висят, вместо воротничка) и стрелка увалилась до упора вправо! Хо-хо!.. Лук щелк тумблером — перевел шкалу на порядок выше. Радиометр застрекотал покорно, и стрелка индикаторная опять брякнулась вправо, до упора! Ну, ни хренашеньки себе! Лук тревожно ухмыляется увиденному — такое аномальное чудо он встречает впервые! — и вновь щелкает тумблером, переводя шкалу еще на порядок выше, на максимум.

Дрррррры-ыы! Индикаторная стрелка подумала слегка и, пусть уже и не столь резво, накренилась и уперлась вправо, в предел, самый крайний из всех положенных данному прибору.

Ой, мама.

— Ле… Гм… Ау! Э-э! Лев Алексеич! — Лук машет руками, дрыгает ногами, аж подпрыгивает, а Козюренок, как назло, присел на корточки, спиной к Луку, и молоточком выковыривает что-то там такое… черт бы его побрал вместе с молотком! — Лев Алексеевич! Аврал!

Услышал, наконец, заторопился бодрой рысцой.

— Чего у тебя? Самородок нашел, золотишко? Ась? — Это они с Козюренком буквально сегодняшним утром обсуждали особенности в золотосодержащих месторождениях Колымы и Кызылкума. Козюренок умалчивает, но, Луку очевидно: Козюренок любит богатство и деньги, мечтает о кладах… да, он точно жадноват…

— Нет, откуда здесь самородкам, вы же сами говорили, что в местных краях россыпей нет, не намыть, а только промышленным способом.

— Говорил. Что у тебя?

Лук хотел доложить просто и внятно о своем открытии, но вместо этого по привычке начал выделываться.

— Да, вот… Шкала ни хрена не показывает, стрелка завалилась вправо и возвращаться не хочет.

— Режим переключи.

— Уже. На максимуме стоит. Может, приборчик того… испортился? Хотя наушники тарахтят, надрываются…

Козюренок — ладонь в растопырку — сдвинул тюбетейку на лоб, нижнюю губу выпятил, поморгал раздумчиво… и тут до него стало доходить — аж усы зашевелились. И звенящим тенорком:

— Лук, екарный бабай! Долго у тебя детство будет в ж… играть!? Я тебе кто, чтобы меня разыгрывать? Ну-ка, дай сюда!

Лук снял с себя радиометр и передал Козюренку. Тот принялся бегать с прибором, как бы очерчивать границы выплеска аномалии. Минут на пятнадцать работы здесь одному Козюренку, а Лук стоит столбом бездельным и прислушивается к разрушительной работе уранового излучения у себя внутри. В принципе, если начальник спокоен, то и ему бояться не фиг. Хотя… с другой стороны… Козюренок свое пожил, детей завел, а у Лука как бы того… все еще впереди… Надо сваливать поскорее из этой атомной подводной лодки. Вместе со всем личным хозяйством. Козюренок вернул прибор Луку, а сам быстро-быстро начиркал чего-то в блокноте. И тут же Луку показал, то, что намерял, на бумаге и на земле. Получилось в итоге нечто вроде округлого крохотного пятна, метров пять в диаметре.

— М-да. В общем, так. Никаких проб мы брать с собою не будем. Были бы на машине — другое дело, в ящике безопасно. А вот так на горбу таскать — я не Кюри-Складовская!

— А что, очень опасно, да?

— Не знаю, не носил. Теоретически — оно как бы и не того, но… Я, признаться, планировал устроить здесь небольшой привал на полчасика, по типу полдника, благо тут и тенек под скалами, и стоянка уже здесь намолена-проверена… Вон кострище. Но лучше пойдем отсюда от греха подальше. Понимаешь, повторюсь: в принципе безопасно, если здесь не пить, не есть, не спать и ничего на груди не таскать, но… Изотопы они всякие бывают, с разной длиной излучения, вопьются в мудэ — мало не покажется. Короче говоря, собирайся, двинулись. Хочешь посмотреть, как бикфордов шнур горит?

— Хочу! Конечно! — Лук однажды видел горение бикфордова шнура, года полтора назад, на Синявинских болотах, но все равно любопытно!

Козюренок повел Лука к тому месту, где он что-там исследовал: оказалось, что это брошенный когда-то моток-обрывок шнура, метра два длиною. Лук украдкой махнул понизу радиометром — практически ноль, чистый фон, да плевать, он и так не боится! Запалили от спичины (Козюренок сам хотел поджечь, но Лук упросил доверить это ему), насладились зрелищем бегущего огонька…

— Пшик, да и все. Пойдем, Лук, через час пешего пути, если верить карте, будет у нас место для привала не хуже этого. Эх, была бы сейчас толовая шашка, развлеклись бы!..

— Да-а!.. — мечтательно откликнулся Лук, но благоразумно умолчал, что однажды, на тех же Синявинских болотах, уже поприсутствовал при подобном пиротехническом эксперименте. Восемь килограммов взрывчатки ушло на один "бабах"! Почти как на войне!

Долго ли, коротко, пришли они к намеченной Козюренком точке привала. И пригорюнились.

Место, хотя и абсолютно безопасное, если иметь в виду радиоактивный фон (где-то 20–30), оказалось больно уж неудобным, потому что выходы скальной породы на поверхность плоские и невысокие, тень от них слабовата. Но это бы еще полбеды: и без того жиденькая тень съеживается прямо на глазах, ибо время привала очень уж неудачным оказалось! До вечера далеко, солнышко почти над головой стоит — и движется сволочь, по часовой стрелке, к той части большого камня, она же маленькая скала, где притаилась тень, довольно узкой полоской! Прохлады в ней мало, да и вообще нет, но, по крайней мере, от прямых лучей солнца укрывает, а они так мучительны в больших количествах! Еще немного и тень закончится, словно высохнет. Ой, не надо!

Лук с Козюренком прижались к стене, сдвинулись, насколько возможно, к тенистому краю и молча стоят, ждут, пока передышка закончится естественным путем. Если присесть, хотя бы на корточки или в лотос, то коленки с ботинками уже под солнцем окажутся…

У Козюренка из двух фляжек одна полнехонька все еще, конечно, ему и шею можно смочить! А Лук нерасчетливо полторы опорожнил, теперь "в завязке", терпит нешуточную жажду, потому что впереди могут случиться неожиданности. Наверное, Козюренок поделился бы с ним на пиковый случай", но это было бы позорно! Да и вообще он не хуже Козюренка и красноармейца товарища Сухова способен по пустыне рассекать!

— Лев Алексеич!?

— Аюшки? Да я уже сам вижу: кончилась тень! Двинулись дальше!

— Нет, я спросить хотел: мы к ночи-то успеем вернуться? По моим подсчетам — километров под двадцать отмахали, обратно ведь столько же?

Козюренок расплывается в хитрой ухмылке: щеглов желторотых учить и учить!

— Нет, Лук, рано тебе еще в геологи!

— Ха! А я и не собираюсь!

— Рановато, да! Не созрел! Вопрос: как следует ориентироваться по местности, если нет дорог, указателей, высокой растительности и иных реперных точек?

— По карте.

— Я не про это. А если нет карты?

— По компасу.

— У нас есть компас. На. Он тебе лично поможет найти прямую дорогу к стоянке?

— Нет.

— Екарный бабай, Лук! Что ты дуешься, как мочевой пузырь!? Я тебе дело показываю, а ты слушай. Одним компасом не обойдешься, это верно. А если утром, выходя со стоянки, ты: а — кинул взгляд на компас, б — кинул взгляд на положение солнца, в — не поленился поозираться вокруг, внимательным взглядом, соотнес меж собою а, б и в, то сам черт тебе будет не брат, и ты и без карты не пропадешь. Смотри сюда: мы сделали мощный восемнадцатикилометровый полукруг, даже больше полукруга, и сейчас находимся вот здесь. От нас до бивака по прямой шесть километров, зигзагами семь. В полтора часа уложимся. Понял?

— Хм… Забавно. Спасибо за науку, я запомню.

— Трубу над исследуемой поверхностью пониже держи, сантиметров пять, тире, десять, согласно инструкции.

Лук загадал про себя: закончит ли Козюренок свои привычные нравоучения коронной фразой жмотюга бережливого обыкновенного? Задумал и, само собой, угадал, слово в слово:

— Но об камни, об землю не бей, все это больших денег стоит, вычтут!

И вот, наконец, вечер вожделенный, ждет их на ужин гречневая каша с говяжьей тушенкой, увядшая зелень, прочерствевший за день лаваш, зеленый чай под конфетки — жизнь так хороша!

Им предстоит ночевать в пустыне, в спальных мешках, хотя, по идее, Козюренок мог бы настоять, и Козырев прислал бы за ними Искандера или Маматова, потому как задание выполнено, квадрат обследован до упора… Но Козюренок опытен и мудр: на стоянке еще вчера вечером было тесно, всюду шум-гам, автомобили гудят, собаки лают, люди и москиты завтракают-обедают-ужинают, не зная перерыва… Суета! Поэтому Козюренок предпочел переночевать в тишине, а утром за ними заедут, и так будет очень даже хорошо! И результаты просто выдающиеся! Это он, Козюренок открыл-пометил! Собственноручно! С помощью одного лишь младшего техника!

Лук так никогда и не узнал впоследствии — на что они такое набрели: случайный это выплеск породы, или макушка мощнейшего уранового месторождения? Да оно и не важно, по большому счету, ибо главное известно: Козюренок и Лук лишь завершили очередной маленький этап огромного общего труда, в который до них еще было вовлечено огромное количество людей и техники, вплоть до космической, если верить слухам.

"В этом квадрате стопроцентно есть, должно быть! Осталось всего ничего — локализовать точки выхода! С соблюдением мер противопожарной — ха-ха-ха! — и иной безопасности. Вперед! И доложить!"

С ночевкой им дополнительно повезло: поначалу Маматов подвез их к месту, где люди уже неоднократно разбивали лагерь, если судить по остаткам костра и мусору, жестяному да пластмассовому, разбросанному вокруг, но Козюренок приметил зорким глазом нечто, его привлекшее, и они откатились на пару километров вглубь от дороги.

Кошара! Это были развалины заброшенной кошары, Козюренку понадобилась именно она.

Однако, заселяться внутрь, в вонючую темноту, вить там гнездовье для ночевки, геологи не стали, ограничились тем, что составили за глинобитные стены, от нескромных глаз подальше, сорокалитровую флягу с водой, спальные мешки, продовольствие…

— Спать будем рядом с кошарой: овцы жрут и змей, и каракуртов, и скорпионов. Слышь, Лук, стадом их жрут, не стаей!

— Угу…

— Да, они их жрут, а те их боятся. Поэтому и кошма у нас всегда на раскладушку под спальный мешок подстелена, потому что она всю эту ядовитую нечисть от нас отгоняет. Ну, а кошара нам еще одна дополнительная защита.

Лук не очень-то верит в защитные свойства овечьего запаха и овечьей шерсти, из которой тачают кошмы-подстилки, но — почему бы и нет, если просто на всякий случай? Да и предметы, включая мешки да рюкзаки, целее будут.

Луку вновь захотелось попить после сытного ужина с зеленым чаем, и он лениво подбредает к бидону-фляге. За целый день они с Козюренком не истратили и четверти запаса, фляга почти полная — пей, залейся, хоть захлебнись! Спрашивается, зачем они с Маматовым корячились, такую тяжеленную дуру в кузов подсаживали, когда и половины взятого более чем хватило бы? Но Лев Алексеевич Козюренок тверд в кулацко-куркульских настроениях своих: запас карман не ломит! Мало ли?..

Чего, спрашивается, там может быть "мало ли"??? Война с Америкой начнется, вулкан Попокате́петль извергнется, басмачи нападут?.. Лук насмехается — не вслух, про себя, конечно же! — над загибами в козюренковской психике, но спорить ему лень: что с них взять, старое поколение, выросли в тесноте и лишениях, их уже не переделать! Наверняка он и не подозревает, на какой из букв "е" ударение ставится в названии мексиканского вулкана.

Даже на базе в Гушсае, на отшибе, на краю мира, среди гор, звуки цивилизации присутствуют, а здесь нет.

Ночью в пустыне бывает очень тихо, особенно при безветрии, ни тебе сверчков, ни соловьиных трелей, ни даже шуршания песка от подползающих вот тьме басмачей. Давешняя жара постепенно перерождается в зябкую ночную прохладу, из мешка не высунешься лишний раз.

— Лев Алексеевич, не спите еще?

— Сплю, да, но ты меня разбудил своим свистящим шипением курильщика. Спрашивай.

— Между прочим, я не курю, согласно заключенному пари! У меня вопрос такой… гм…

— Ну?

— Вот, у нас экспедиция, нам всем платят надбавки, такие и сякие, полевые, там, и прочие. Стало быть, признают, что работа вредная и серьезная, так?

— Серьезная, в этом пункте соглашусь. А насчет вредности… Если будешь соблюдать технику безопасности, как следует соблюдать, для себя, а не для дяди, то и не вредная.

— Я к тому и веду. Если я правильно прочел в инструкциях, экспедиции положено нарезное огнестрельное оружие, как минимум одна единица. Так?

— Не знаю, что за инструкция такая, и где ты ее прочел? А? Когда, у кого? Как называется инструкция? Я о такой не слышал?

Лук смущенно шмыгнул носом, и получилось громко, на всю окружающую тишину, но, правда, без эха. Честно говоря, он надеялся, что обычно въедливый Козюренок не будет цепляться к мелочам, и просчитался.

— Ну, я не знаю, не помню точно. Может, не читал, а слышал, да какая на хрен, разница!? Ведь положено оружие на экспедицию? Лично вам, например?

Козюренок долго, секунд пятнадцать, держал паузу, так что Лук даже усомнился, что тот вообще ему ответит. Но Козюренок снизошел:

— Лук, чем, интересно, твоя голова набита? Мусором одним? А еще университетский! Ладно, давай рассмотрим. В былые времена, пятилеток несколько тому назад, оружие полагалось многим из нас, более того, некоторым геологическим партиям придавалась вооруженная военная охрана. Только те времена давно миновали. Да, разумеется, есть всякие разные инструкции, большинство из которых я не читал, или читал, но давно уже забыл за ненадобностью. Сейчас, когда мирное небо над нами, и басмачей повывели, надобность в "вохрах" отпала, сам видишь. Ездим себе и ездим, вполне гражданские люди. Один ствол на экспедицию дают и теперь, у Козырева при себе есть, пистолет или револьвер, я точно не знаю, не заглядывал к нему в сейф, но я бы на его месте и этого не брал.

— Почему?

— Потому. Видишь у меня часы на руке?

— Нет, темно.

— Тьфу!.. Ну, днем видел? Вот. Старенькие, дешевенькие, ремешок на честном слове держится. Но идут себе, спешат совсем чуть-чуть, даже и не каждый день подводить приходится. То же с обувью, со штанами, и прочей одежной трихомудией. Взять с нас, с геологов, нечего, кроме небольших карманных денег. И всякие лихие люди трижды подумают, прежде чем рисковать статьей и сроком ради раскладушки, пяти рублей или стоптанных башмаков. Иное дело — если узнают, что в экспедиционном имуществе наличествует пистолет.

— Вы же сказали, что револьвер.

— Я не говорил. Я сказал: или — или. Но какая здесь разница, пусть револьвер, или даже маузер.

— Маузер — это пистолет.

— Какой ты, право… Чуть грубого слова не сказал. Знаешь, Лук, не кажись глупее, чем ты есть на самом деле, и не считай всех людей за дураков. Ты вопрос для чего задал — понять что-то, или языком чесать, как помелом? А?

— Все, Лев Алексеевич, молчу и слушаю. Иное дело, если узнают… Кто узнает?

— Кто угодно. Сарафанное радио всюду работает. Оружие — это сильная приманка для разбойников, а здесь их навалом, местных и пришлых: как только весна проклюнется, как пустыня чуть оживет на короткое время — так неминуемо начинаются побеги из здешних колоний. Помнишь, проезжали мимо колючей проволоки, зона там заброшенная, бывшая ИТК?.. За Дзизаком? Вот. Раньше здесь, в Кызылкумах и вообще в Узбекистане, гораздо больше было зэковских пионерлагерей, но и сейчас хватает, возле Чермитана, к примеру, или под Навои. Там они на рудниках и заводах трудятся.

— На каких рудниках, на урановых, да?

— Не обязательно, в тех породах и золота полным полно. Короче говоря, и на золотых, и на урановых, потому как и там, и здесь, и в Дальстрое, и у нас в Обухово — всюду без зэковской рабочей силы не обходится. Где зэки — там побеги. Да и простые местные бабаи тоже по ночам преобразиться могут, тем более, что оружие дорого стоит: укради или отними, и перепродай, коли сам стрелять не хочешь. Поэтому я считаю, что брать с собою оружие в поле — дурь несусветная! Пистолет ведь не винтовка, с ним не поохотишься даже! Зато приманка еще та: нападут, если пронюхают, и тебя же из него застрелят! Спи, давай, завтра я рано разбужу, чтобы мы собраться успели. Я ответил на твой вопрос?

— Да, все четко, я врубился, биг спасибо. Спокойной ночи.

— У-у… хр-р-р…

Лук получил ответ на свой вопрос, и это главное. И нет нужды опять ввязываться со Львом Алексеевичем в никому не нужный спор: был бы у Лука ствол — фиг бы он отказался носить-возить его с собой по пустыне! Как это так, блин горелый! Если ты при оружии — это они тебя должны бояться, а не ты их! В универе пистолет не нужен, это да. Там учиться надо, и он будет учиться! Каждый день! Лекции, семинары, зубрежка… Это по нему, это для него…

Вот это да! Похоже пар изо рта идет, ничего себе похолодало! Точно пар от дыхания, только жиденький. Лук набирает набирает полную грудь дыхания, надувает щеки, и ждет, пока воздух в нем согреется… И выдыхает. Вроде бы, есть пар. А ну еще!.. Лук глубок вдыхает раз, и второй… Эксперимент на сей раз завершается естественным путем: Лук заснул.

Утром он проснулся сам, одновременно с Козюренком.

— Семь часов, тридцать пять минут. С учетом убегания "на моих золотых" — тридцать четыре минуты. Таким образом, Лук, что мы сейчас делаем?

— Думаю, завтракаем.

— Гм… Да. Но сначала умываемся, собираемся, проверяем — одну за другой! — наличие всех единиц личного и государственного имущества. И только потом уже один из нас кипятит чайник на костре, а я проверю вчерашние записи: мало ли что — упущу, не дай бог, ту или иную деталь — придется возвращаться, делать все повторно.

Угу, как же. Недоверчивый Лук подозревает, что Козюренок просто лодырничает, взвалив всю тяжесть разведения костра и заварки чая на его, Луковы, плечи… Что ж, такова судьба всех угнетенных в мире…

Позавтракали. Конечно же, как Лук и ожидал, вернее, заранее знал — ничего Козюренок не забыл, все восемь раз пересчитал и перепроверил, теперь самое томительное: ждать, пока на базе проснутся, вспомнят о них и пришлют машину.

— Мне показалось вчера, что Володя, Владимир Иванович, какие-то указания Маматову давал насчет магазина? Лук, ты не слышал?

— Нет, честно говоря. Если вы имеете в виду насчет бухла — ничего такого я не слышал, а что?

— Да ничего, но если они там пили вчера, то сегодня могут припоздниться.

— Нет, я не слышал. Лев Алексеевич, если у нас пока работы нет, я отлучусь вон туда, где дюны? Просто похожу.

— Какие дюны!? Обычная кучка песка из песочницы. Вот на северо-запад когда заберемся, в самое нутро Кызылкумов, вот там пески. А это чушь одна! Сходи, но только держись в пределах прямой видимости. И уши прочисти заранее: как только услышишь мотор — бегом назад, ждать не будем!

Врет Козюренок, ждать они будут, если вдруг что, но Лук не собирается плутать по пустыне, ему любопытно походить по окрестностям, именно что безо всякого дела, просто так — руки в карманах… Десяти шагов не сделал — заурчал, закашлял горизонт!.. Едут!

Лук загадал про себя, что это будет Искандер. Но приехал Маматов.

ГЛАВА 8

Все жители Земли примерно равны по количеству непрочитанных книг и не просмотренных фильмов. В этом смысле дремучий школяр из Болоньи одиннадцатого века мало чем отличается от прилежного краснодипломника ЛГУ: и тому и другому суждено отколупнуть от Старухи Вечности малые песчинки познания: сколько их там накопится у каждого, да и то лишь на краткий миг бытия? Вечность, подобно пустыне, даже не почувствует ни убытка, ни разницы в бескрайней утробе своей.

По прихоти судьбы и начальников, Искандер и Лук снова рядом, в одной кабине, чему Искандер, похоже, весьма рад, а уж о Луке и говорить нечего: соседство с Володей Маматовым и тупое сонное безделье в кузове его достали почти в равной мере. Задача Лука не просто разговаривать с шофером и, таким образом, отвлекать его от монотонности долгой дороги, чреватой внезапным сном и аварией, он еще должен по сторонам посматривать, в поисках… в поисках… да неизвестно чего, приказы на сей счет не содержат никакой конкретики, просто надобно держать ухо востро. Вот он и держит. А в довесок, грузит Искандера всякими разными историями, по большей части почерпнутыми из прочитанных книг и просмотренных фильмов. Искандер книг не читает, а фильмы предпочитает индийские, или почему-то арабские, если нет индийских, но Искандеру двадцать шесть лет, он уже "кое-что повидал в этой жизни" и уверен, что понимает ее… Короче говоря, им обоим есть что рассказать и послушать, главное, что оба напарника довольны этим общением.

Краснохолмский "караван-сарай" то разбухает до размеров среднего табора, за счет ленинградских и ташкентских командировочных, то вновь разлетается автономными брызгами по намеченным к поиску территориям. Теперь они вновь в окрестностях Самарканда, и Лука злят постоянные и бесплодные обещания "старших" нагрянуть на знаменитый Самаркандский Базар!..

Небось, и нет на свете никакого такого базара, а есть элемент издевательства старожилов над новичком! Глумитесь, сволочи, ага? Ну-ну!..

— Да ладно тебе, Лук, — успокаивает его Искандер, — есть базар, и мы точняк его увидим. Там такие дыни, о-о! Больше на свете нигде таких дынь нет!

— Угу, и ты туда же! А я тебе говорю: нет никакого базара, и Самарканда нет! Все это миражи! Когда зарплата???

— Ага, нет! А где мы ночевали давеча? Ты тогда еще незрелые черешни во дворе обирал!?

— Это было давно, и кроме глиняных сараев во дворе и пьяного Козырева в ресторане "Юлдуз", я ничего дельного так и не увидел.

— Увидишь еще! У тебя, кстати, первая "полевая" зарплата будет — так, нет?

— Вроде бы.

— Отлично: обмоем! С тебя, короче, проставка! Ну, это когда уже в Гушсай на побывку приедем. В Ангрене у меня дома и отметим: водка твоя, все остальное мое, Верка готовит — будьте нате! Но сейчас я тоже без денег сижу, меня самого скоро домой не пустят, Верка скажет: пропиваешь все и на баб тратишь! А я же не виноват, что Ташкент никак ведомости не пришлет! Завтра дадут, Нина Ивановна слышала, как они по телефону ругались. Или, край, послезавтра.

Искандер, как и любой подневольный пролетарий, тоже любит пожаловаться на зажравшееся начальство и нехватку денег, но карманные зузы-музы, как он их называет, у Искандера не переводятся. Дело в том, что он постоянно за баранкой, вне зависимости от того ╛- в поле геологи, или на базе: туда-сюда съезди, то привези, это отвези, кому-то что-то передай. Искандер почти ежедневно топит по трассе, а это значит, что всегда можно приработать! Взял пожилого бабая с мешками — на базар подвезти, зачастую даже и крюка давать не надо, вот уже и полтинник, а то и целковый на кармане, в зависимости от ситуации. Другие шоферы и "мануфактурой", "дефицитом" подзаработать не прочь: там купил, например, в богатых магазинах Чермитана, а там перепродал, в том же Ангрене или Ташкенте. Но Искандер, по его собственному признанию, спекулировать не умеет. Говорит, что пробовал несколько раз, да только всегда сам стриженым возвращался, то есть орудовал себе в убыток.

И в этом Лук ему верит… ну, или почти верит, ибо знает, убедился по опыту совместного путешествия, что Искандер не жулик и не жмот. Гораздо труднее было раскрутить Искандера на признание в еще одном виде заработка, по всем статьям "левого", но Луку удалось, ибо Искандер уверен: Лук его никуда не заложит. "Да и вообще — все и везде это проделывают, что — не так, что ли!"?

Лук не согласен категорически, он считает, что — нет, не все и не везде, но… На чужбине всякое бывает, в каждом тереме свои обычаи.

Искандер что делает (и уверяет, что не по доброй воле, дескать, обстоятельства заставляют)? — Он с государственным бензином "химичит", под грузом тяжелых неизбежных обстоятельств, разумеется, но — в свою пользу, то есть с выгодой. Ничего хорошего в подобном обращении с народным достоянием нет, ибо грузовик, по идее, принадлежит народу и бензин тоже, сие безусловно, да только кто такой Лук, чтобы других жизни учить!? А кроме того, конкретно здесь, насчет бензиновой "химии", он в объяснительно-оправдательных аргументах Искандера не сомневается ни на атом, потому как всему очевидец.

Организациям, имеющим на балансе гужевой и пассажирский автомобильный транспорт, полагаются талоны на бензин (ну, или, там, на дизельное топливо, но это другая епархия), которые отовариваются на всех государственных бензоколонках — а других и не бывает в советской стране. Отдал талоны — закачал бензин. Все это в рамках норм планирования социалистической экономики. Но только иногда, а вернее, очень часто, зачем-то приходится искать бензоколонки, где топливо имеется, да еще и в многокилометровых очередях постоять. А отстояв — залить строго ограниченную норму и проверить, чтобы не слишком "заливщики" облапошили. Все одно ведь недольют или дрянью разбавят, это неизбежно: махинации на автозаправках — они как запах бензина и соляры, они здесь всегда есть и будут.

Поэтому, каждый уважающий себя хозяйственник и его подведомственные шоферы, стремятся делать накопления, брать топливо в запас, пока оно в наличии. Канистры, баллоны, даже бочки-баррели — все в дело идет. И, соответственно, там, наверху, директора и министры выбивают для подведомственных хозяйств фонды на топливо, чем больше, чем лучше! Бюрократические порядки жестче булыжника: не выполнил план, значит, виноват, на, получи по башке и по карману! А как его выполнишь, если ездить не на чем, если топлива, "гэсээма" не хватило!? Поэтому, все подают "наверх" заявки, намного превышающие разработанные нормативы. Обосновывают тем, что, дескать, техника устарела, практически списана, бензина жрет много, всюду автомобильные пробки в пустыне, приходится постоянно ехать на первой скорости, что опять же ведет к перерасходу! Угу. Еще лужи и озера с запрудами в Кызылкумах преодолевать в объезд на постоянной основе! Одним словом, "на местах", в результате подобного планирования-хозяйствования, в одних и тех же производственных и иных структурах, сплошь и рядом топливная проблема разделяется на две противоположных: "где взять бензин!?" и "куда девать излишки!?"

Если ты в Ангрене или в Гушсае — вопросов просто нет, они решаются элементарно! Дай в резерв бензиновое озеро — все осушим, есть куда залить и кому перепродать. А вот в пути… Ежели, не дай бог, кончится в дороге запас — так намучаешься, и так потратишься (свои кровные отдашь, никто потом не компенсирует!), что в другой раз подумаешь о смене профессии на более спокойную! Но и в противоположном случае неприятный затык: сэкономил, к примеру, директор автопарка сто литров за месяц, или, там, тонну, это не принципиально — молодец, хороший мальчик! Держи награду: сто рублей премии на твой героический коллектив, а в следующем квартале урежут лимит на сэкономленный объем! Урежут, и хоть лапу соси потом, во главе своей шоферской гвардии!

Лук сам видел, как перед Ташкентом, в конце очередного этапа экспедиции, Толик и Маматов сливали в кювет излишки нормального, качественного бензина! А Козырев и его попутчик Самохин, коллега Козырева, терпеливо ждали, пока операция завершится. Толик и Володя отнюдь не дураки, чтобы ценное добро на ветер выбрасывать, но уж вышло так, не удалось путевые листы подписать, не успели продать лишнее, у талонов тоже ведь есть срок использования. Стало быть, даром бензин списывай, в канаву лей! Искандер в этом смысле оказался половчее: и талоны вовремя отоварил, и бензиновые излишки сумел загнать по выгодной для покупателей цене, и с путевыми листами все оформил, как положено, даром, что неполных восемь классов проучился.

Лук видит, слушает, и его слеггонца подбешивает, корежит от этих особенностей социалистического уклада хозяйственной жизни; он бы и рад обсудить это еще с кем-то "из своих", поспорить или, хотя бы, по-хозяйски наметить на государственном уровне возможные меры по устранению "отдельных недостатков", которых до черта и больше в окружающей действительности, куда ни плюнь! Да, вот, только не с кем обсуждать! С Козыревым на такие темы не поговоришь, уровень общения и социальная дистанция не позволяют, Козюренок категорически не желает "лезть в политику", ибо трусоват. Или, вернее, не то чтобы трусоват, но излишне, подчеркнуто осторожен, избрал себе стратегию премудрого пескаря: моргать да помалкивать. Да и кто такой Лук, чтобы Козюренку с ним откровенничать на "зыбкие" темы? Нынче, разумеется, "воронки" по ночам не ездят, дабы оперативно выпалывать из кухонь и постелей разоблаченных врагов народа, нынче ты любые антисоветские анекдоты рассказывай — всем чихать на их низкий идеологический уровень, лишь бы смешные были, но это не значит, что нигде никто никому не постукивает и на карандаш не берет. Тот же и Самохин, якобы начальник соседней экспедиции. Чего они там с Козыревым часами обсуждают? Причем, на трезвую голову оба! Самохин после этих посиделок светел и невозмутим, а Козырев как из бани, после жестокой парилки! Лук подметил, как в первый день их встречи, за обедом, Козырев вспомнил "вдруг", что в холодильнике случайно притаилась початая бутылка "Столичной", чтобы им с коллегой по рюмахе для аппетита… Самохин только дланью повел над столом — вправо-влево — и Козырев больше не заикался на сей счет. Самохин явно важнее, все видят. Луку показалось, что и на него Самохин прицельно поглядывал, не раз и не два… Но разговора не удостоил, да и хрен бы с ним, еще и лучше! Может быть, у Козырева расспрашивал, а может, это у Лука подозрительность развита выше крыши. Но от кагэбэшников (если Самохин действительно из "органов"), предполагаемых или всамделишних, всегда лучше подальше держаться, ибо социалистический реализм — это тебе не только майор Пронин и кинофильмы про шпионов и разведчиков. Но даже всемогущие "органы", похоже, бессильны против Госплана и его методов хозяйствования: уж если Козырев прямо при Самохине дал согласие, не побоялся попустительствовать загрязнению природы и разбазариванию, а Самохин не возразил ни словом, ни жестом, то извините!..

У Лука есть школьный друг, самый близкий, самый лучший, ныне москвич, с которым они давно уже не виделись, так тот не раз Луку втолковывал насчет Госплана и планового хозяйства: отец-заводчанин его просвещал, а он Лука. Странно было слышать всю эту антиутопию, и сомнения остались, но кое-какие "нюансы" Лук накрепко запомнил. Из рассказов получалось, что в некоторых вопросах Байбаков, председатель Госплана, повыше, поустойчивее самого Андропова будет!

Искандер — что надо парень, и отнюдь не дурак, с ним, как раз, поговорить всегда неплохо, причем на самые разные темы, но он родился и вырос здесь, среди орнамента местных взаимоотношений, поэтому для него все эти "баш на баш" и "дашь на дашь" — совершенная обыденность, всосанная с молоком матери, как слово чайхана вместо слова столовая.

Нина Ивановна демонстрирует полное невежество и презрение к политике, а Олег Николаевич улыбнется и поддакнет тебе, но его "да" не многого стоит, ибо через пять минут он ровно с той же степенью охоты и доброжелательности поддержит прямо противоположное высказывание…

Есть и еще у Лука надежные друзья (Лук почему-то считает, вероятно, по молодости лет, что они у него есть), с которыми бы в самый раз все это обсудить, но они далече: одни в Питере, а другие в Москве или за Уралом…

Да, Лука очень раздражают "родимые пятна" несоциалистического мировоззрения, даже не сколько они, сколько лицемерие, несоответствие произнесенных наружу слов, с теми что подспудны, "шопотны"… Луку очень хочется верить, что вывороты эти — всего лишь отрыжка прежних времен и восточно-азиатских особенностей, однако, разум и здравый смысл нашептывают, напевают, выкрикивают ему в извилины головного мозга совсем обратное.

К тому же и курить хочется! Вот, проснулся утречком, то, се, умылся, зубы почистил, ногти подпилил… Ба! Да он же не курит! И не хочет! Ура, наконец-то бросил! Но к вечеру опять тоска, что по голове доска! А Маматов с Искандером так и смолят одну за другой, словно бы назло страдающему без курева Луку! Ну, справедливости ради — не совсем и страдающему… Грустящему, вздыхающему — так оно точнее будет.

Поэтому неудивительно, что Лук задумал про себя отведать, что за зверь такой "насик", "насвой".

Считается, что обычный жевательный табак с ароматическими прибавками. Ну, и?.. Если он попробует, то это ведь не будет нарушением пари, заключенного с Козюренком? — Не будет. Конечно! Зато — любопытство удовлетворит и, быть может, снимет никотиновый зуд в мозгу. А может быть и нет: истинный ученый не врет, не верит, и наперед не знает.

Нина Ивановна, повариха, не подвела в своих предсказаниях: пришел новый день и принес народу зарплатную ведомость.

Все расписались — и Лук расписался, все получили денежки — и Лук получил!

Одновременно, в один день, обретенные авансы и зарплаты сделали членов экспедиции веселыми, требовательными и бесстрашными:

— Владимир Иванович, отец родной! Вели своим нукерам везти нас, грешных, на самаркандский базар! Душа горит, как хочется по рядам походить, прицениться да поторговаться!

Самохина уже нет с ними, дальше поехал, так что Козырев способен легко вытерпеть эти мелкобуржуазные отрыжки общественного самосознания.

— Ах, душа горит, скажите на милость!?.. А может, еще что? С водкой увижу кого — шкуру спущу! Техников и шоферов и касается в первую очередь! Ладно, что с вами поделаешь, похоже, мещанство и вещизм пустили во всех вас глубокие корни, дорогие товарищи геологи!.. Включая некоторых членов партии! Завтра к вечеру поедем в Самарканд — если, конечно, до этого момента в полном объеме выполним поставленные перед нами задачи… А послезавтра, буквально на часок… На базар!

— На два часика, Владимир Иванович!

— Ну, там видно будет…

— Ур-р-раааа!

— Ну, что, Лук! Видишь три арки? За ними базар! Слышишь галдеж? Сиабский базар, называется! Какая там толпища, ни конца, ни краю!

— Сомкнись с толпой — и ты уже лавина!

— Что? А, ну, да. Этот базар еще старше египетских пирамид! Не забудь меня сменить через полчаса… или минут через сорок.

— Толпа, толпа! Ты лужа из народа!

— Ась, не понял?

— Накапало толпы!

— Лук, говори громче, не слышно ничего!

— Хоп, Олег Николаевич, сменю без опозданий.

Первый караулить у машины вызвался старший техник Виноградов. Обычно снятый до половины брезентовый полог у грузовика, на этот раз жестко закреплен, так, чтобы даже лилипут с недобрыми намерениями не смог бы неожиданно запрыгнуть в недра его! Сам "караульный" просто ходит вокруг грузовика, или в кабине сидит. Вид у него внушительный, лицо зверское. Этого вполне достаточно, чтобы защитить имущество геологов от случайного, сиречь, неподготовленного грабежа или воровства. Да и милиция поблизости, ее довольно много.

— Э, Николаич! Ты молот на плечо закинь — сразу все домушники-момушники со страху обделаются, только тебя увидят!

Олег Николаевич оскалился в ответ железными зубами, покивал с улыбкой, но за молотом не полез.

Лук не удержался и поправил Искандера, заспорил с ним насчет домушников.

— Искандер, опомнись, дорогой! Какие, н-на фиг домушники! Тут если какой дурак и полезет за мешочками от проб, он даже на скокаря не потянет! Гоп-кусочник, в лучшем случае.

Минут десять они с Искандером ходили вместе, но Луку быстро надоело давиться-кучковаться в потной толпе, и они разошлись бродить по павильонам самостоятельно, куда глаза глядят, в рамках отведенного времени: у Искандера час-полтора, у Лука поменьше.

Лук оглядывается в поисках хоть какой-нибудь возвышенности — пригорка, приступочки, помоста, дабы приподняться над бескрайней толпой и обозреть масштаб!.. Ни фига, даже лобного места нигде не видать. Но базар впечатляет! Любой из павильонов размером с футбольное поле, уставленное прилавками. Крыши есть — стен нету, иначе все вообще бы задохнулись. Ого, там даже кузницы стоят, с горнами, с наковальнями, все как положено! И сколько их! Реальные кузнецы в фартуках, звенят молотами по наковальням! А там кувшины из глины тачают, гончары! А еще дальше портные — на "зингерах" (древние швейные машинки с педальным приводом — прим. авт) клоузы (одежды — прим. авт) строчат! Ряды за рядами, и всюду свое! Фрукты, овощи, мясо! Глаза разбегаются от этого безумного изобилия! А крику-то! Ковры туркменские, в Ленинграде бешеный дефицит — вот они, покупай не хочу, любые размеры, в любых количествах!.. Но цены! Какой дурак будет платить за это многие сотни рублей!? — А вон! Даже тысяча с лишним! — за какой-то там пылесборник!? Психи, честное слово! Когда у Лука появится собственная квартира, в ней не будет ни ковров, ни паласов, ни стенок румынских, ни прочей мещанской дребедени! Вот чем угодно поклясться — не будет! Его удел — мыслить, постигать. Портьеры, комоды, трельяжи… Да ни за что! Он вернется и будет вновь учиться, уже без дураков, с полной выкладкой. И опять из павильона в павильон… Ого-го… Тут целый город, со своими улицами и миазмами. И такое ощущение, что сам этот базар воет, или поет без слов, как единый живой организм. Этот вой идет откуда-то сверху, но точно, что не с неба и не из репродукторов.

Лук возмущенно сплевывает, едва не въехав ногой в кучку ослиного навоза, но, верный привычке задирать и спорить собеседников — а сейчас он сам себе собеседник! — спрашивает самого себя:

— Ну, хорошо, они все мещане, а ты холодный философ Диоген. А что же тогда квартира? Зачем тебе именно квартира? Не лучше ли всю жизнь прожить по-спартански: в коммуналке, а то и в общаге, или, паче чаяния, в казарме??? Это еще проще, чем в бочке?

— Ни хрена подобного! — возражает Лук самому себе. — В военном коммунизме пусть Троцкий живет, а у меня должна быть отдельная маленькая вселенная. Моя и только моя! Ну… еще и моей семьи. Но семья — это не скоро, это когда-нибудь потом… Но и в семейной квартире у Лука должен быть, пусть крохотный, но свой уголок, своя бочка Диогена, чтобы никто, чтобы никому, кроме него! Хотя бы иногда!.. А они хоть мытые!?

Худой и черный, почти как мулат, продавец перегнулся через прилавок — и цап Лука за рубашку! Просит попробовать абрикосы! Просто попробовать, даром! Улыбчивый такой. Мытые, мытые, все мытые. Вчера мыл, позавчера мыл… На смуглом запястье татуировка: ВДВ-68 на фоне парашюта и под этой надписью цифирками помельче: 103.

Хм. Почему бы и не уважить простого человека? Лук, чтобы как-то скрасить продавцу горечь отказа от покупки (абрикосину съел, вкуснотища, и косточку для разгрыза удержал за щекой), спросил у него про насвой.

— Насвой… На-свой! Табак жевать! Блин! Ну, вот… Лук показал жестами, как он подносит щепоть ко рту. Продавец понял и затряс реденькой бородкой. Пальцем в сторону потыкал.

— Нас. Там. Там иди, там много.

Раньше Лук думал, что среди женщин только цыганки себе золотые зубы обоймами вставляют, а здесь у каждой второй тетки-продавщицы не пасти, а золотые прииски! Странная мода. Ужели им кажется, что это красиво? Хорошо, хоть, наколок на руках не носят.

Лук аккуратно вынул изо рта разгрызенную скорлупу от абрикосовой косточки, поискал глазами — ага, жди больше! Только урны здесь и не хватало! Вон туда, в груду мусора: мухи, это вам, кусайте на здоровье.

Запахи. Запахов много, не меньше, чем мух, и они очень разные, и попеременно вторгаются в ноздри, но в единый букет почему-то не смешиваются. Вот курит кто-то, а здесь явно, что ослиная моча, запах премерзкий, почему позволяют? Жуткая антисанитария! Хорошо, хоть, в туалет пока не хочется! А это уже дынями пахнет! И зеленью. Огурцы кто-то режет. Из харчевни, бесцеремонно перегородившей дорогу потокам покупателей, густо валит горячий хлебный дух! Свежайший! Вот они, знаменитые самаркандские лепешечки! Взять одну, что ли? Нет, после, сначала дело. И тут же аромат шашлыка, да не того, в котором фарш из черт знает из каких костей намолот, а реальный! Лук уже научился отличать по запаху баранину от говядины, свинина здесь редка. Дороговат шашлык. Не вообще, а для Лука дорог, ему ведь в Питере еще и долги отдавать.

И вот, постепенно, от ряду к ряду — нашлись продавцы насвоя.

Лук старается выглядеть внушительно и важно, он подходит к старому деду: маленький такой дедок, с густой бородищей, на голове чалма, одет в халат, на ногах нечто вроде галош…

— Э, отец! Нас бар ма?

Старикан оказался сообразительным и, несмотря на попытки Лука говорить по-узбекски, понял, что от него хочет этот нахальный юноша-чужестранец.

— Да, есть, есть. Самый лучший на весь базар есть! У меня бери, только самый лучший!

Перед стариком появляется нечто вроде подноса, а на нем кучка зеленоватого порошка. Старик выкладывает на поднос, рядом с зеленой горкой, упаковки с товаром: это двухкопеечные спичечные коробки, может быть даже фабрики города Чудово, битком набитые такого же вида и цвета порошком. А Луку советовали покупать в гранулах, отнюдь не порошком, дескать, в гранулах качество гораздо лучше. Лук растерянно поискал глазами по сторонам… Черт их всех знает!.. Там порошок, и там порошок, а где все эти гранулы?

— Э, отец, точно хороший товар?

— Якши товар! Самый лучший товар! Весь базар обойди — ко мне вернешься!

Лук смотрит на часы… Пора возвращаться, Олег Николаевич замену ждет, очередь Лука следующая. Так!.. Не торговаться нельзя, надинамят.

— Лучший? Что-то не вижу я, что лучший.

— Лучший, лучший, на всем базаре лучший, на попробуй, сам скажи!

В Луке вспыхивает секундное искушение: попробовать на халяву и свалить! На фига ему целый коробок? Еще и неизвестно, сколько стоит…

— Почем у тебя? Сколько стоит?

— Писят капеек! Вот эта — писят капеек. Три возьми — за руп отдам!

Что ж… Отдать полтинник ради научного-просветительского эксперимента — это не деньги. В машине и попробует, чтобы не на ходу.

— Э, давай одну, держи полтарь. Отец!.. Это… Ну-ка, покажи на себе — сколько брать, куда класть?

Лук подбородком качнул в сторону зеленой горки, и дедок отлично его понял: вытянул вперед ветхую руку, ладонью вверх, сжал в щепоть и разжал три пальца: указательный, средний и большой, опустил пальцы на зеленый порошок — цап!

— Вот, вот как бери, столько бери, да!? — Бабай широко раскрыл беззубый рот, чтобы Луку все видно было, задрал язык, положил туда, под язык, шепотку насвоя, пальцы убрал, а рот закрыл.

И засмеялся, кивая Луку белой бородой.

— Спасибо, ата! — Лук улыбнулся в ответ — и дал ходу вдоль бесконечных товарных рядов! Дело сделано, осталось заступить на дежурство по охране имущества и техники… А там уже… с толком, с расстановкой, никуда не спеша… Продегустировать и, тем самым, доблестно завершить научное исследование.

Лук опоздал на пару минут, против обещанного получаса, но Олег Николаевич ничуть не рассердился, он вообще был на редкость уживчивый и добродушный старик. Луку лишь пару раз удалось увидеть его раздражение и гнев, и оба раза были связаны с поздней пьянкой около его спального места.

— Купил что-нибудь? А, Лук?

— Неа, только приценивался. Да мне и не надо ничего.

— И правильно, и молодец. — Олег Николаевич воздел над собою самодельную матерчатую сумку и угрожающе встряхнул ею. — Ну, я пошел?..

— Угу, удачи вам.

Лук дождался, пока спина Олега Николаевича затерялась в толпе, обошел вокруг машины, поискал глазами — нет никого из своих. З-закинемся!

Щепотку насвоя он взял как надо, положил туда, куда указано, под язык…

М-матушка родная! Глаза у Лука полезли на лоб — половины минуты не прошло, как насвой, пропитанный слюнями, стал расползаться по носоглотке! Что-то пошло не так! Ой, ой, не так, мамочка дорогая! Горько, противно, да еще и жжется!

Лук выплюнул, насколько смог чисто, все, что было у него и заикал. Грузовик стоял в довольно людном, но весьма захламленном месте, у окружающих свои заботы, им не до Лука.

Два пальца в рот не помогли — Лука не стошнило, только зеленая слизь закапала из раззявленного рта — насвой в слюнях! Но икота и жжение во рту, несмотря на их силу и яркость — были всего лишь орнаментом, гарниром к главным ощущениям Луковского организма: голова шла кругом, руки трясутся, ноги ватные… Он сейчас умрет… без воды… Надо попить, надо добраться…

Лук, шатаясь, забежал за грузовик, но брезентовый полог не поддавался — пальцы не слушались! Ну, конец! На счастье Лук вспомнил, что в кабине Искандера, в бардачке лежит фляжка с остатками воды, Лук сам ее туда положил…

Воды было мало, граммов триста, но Лук неимоверным усилием воли удержался и первый глоток выплюнул, предварительно сполоснув рот… Остальное выпил в четыре приема, сквозь икоту, давясь… Кошмар отступал постепенно: сначала резкое жжение во рту ослабло, потом икота стала пореже… голова постепенно перестала кружиться… Долее всего держалась в нем общая слабость, коленки дрожат, руки трясутся… Чисто собака имени Ивана Павлова! Минут через тридцать после окончания научного эксперимента вернулась Нина Ивановна, за нею Козюренок, потом Искандер… Никто ничего не заметил за Луком, а он так никому и не рассказал, даже Искандеру.

Нет, ему никто специально отраву не подсыпал, это точно! Дед съел то же, что и Лук, но какова разница в эффектах! Это надобно тщательно обдумать.

ГЛАВА 9

Личность — пластилин под пальцами пристрастий.

Им только волю дай — из тебя, любимого, такое смастерят…

Коробок, вместе с едва початым насвоем, Лук выбросил пару дней спустя после покупки и неудачной дегустации, но перед "расставанием" все же рискнул еще разок отведать "наса", только заранее приготовил удобный и безлюдный "интерьер", запасся литром холодной воды, а порцию "жевательного табака" на пальцы взял крохотную, совсем чуть-чуть! Это было на базе, неподалеку от Хивы, куда они "прилунились" после Самарканда, в промежутке между походами. Лук решил про себя так: ближе к вечеру "просто прогуляться" в воскресный день, выйти в одиночку "за околицу", то есть, к пустырю за территорией базы, где кончаются проложенные и протоптанные дорожки с тропинками. Сказано — сделано. Оттуда он прошагал по прямому и ровному бездорожью десять минут — и вот он уже в километре от всех благ цивилизации. Вокруг солончаки, полупустыня, булыжники, валуны… Лук выбрал камень, плоский и большой, как столешница, теплый под безоблачным небом — аж горячий, ладонью смахнул пыль, присел на очищенный краешек, достал из кармана злосчастный спичечный коробок "с товаром", из холщовой сумки фляжку… Обошлось на сей раз без судорог и рвоты, но рот полоскал долго. Дрянь и есть дрянь! Отвррратная! Луку вдруг вспомнилось, как они с Вовкой Мауновым курили в третьем классе папиросу "Север". Отошли от школы подальше и залегли в бурьян. Ощущения сходные — тоже было очень хреново, причем — именно Луку, а Вовке Маунову как бы и ничего! Ныне же Вовка заядлый курильщик… И Лук курильщик… То есть, уже бывший курильщик, но ведь до сих пор мечтает об утраченном! Хотя бы об одной затяжечке! Лук — малый начитанный, умный и знающий, он очень даже просвещен по поводу всех дуресодержащих препаратов, включая мескалин, алкоголь, ЛСД, опиаты, барбитураты, "конопляты", первитины, кокаины… В основном — чисто теоретически подкован, ибо наркотиков он очень боится, но про алкоголь и табак знает не понаслышке.

Да, он все на свете знает, все до тонкости понимает, а на табак-то подсел!? Подсел, факт налицо! Стало быть, если усердно и ежедневно тренироваться — то и к насвою, небось, привык бы, да так, что за уши не оттянешь!? И с алкоголем подобная же фигня может случиться, миллион примеров налицо… Весело так, шаг за шагом, и незаметно для себя… Бррр!.. Кстати говоря, а если "нас" не в бараний рог свернул бы Лука на первой пробе, а наоборот — понравился бы? А!?

Занудно-повседневные: "почему?", "зачем?", "отчего так?" выдают в человеке homo sapiens, — гордо подумал Лук и нетерпеливо разъял коробок с насвоем на две составляющие, "коробку" и "рубашку". Затем единым росчерком руки, наотмашь — зеленая пыль описала слева направо эффектную дугу — вытряхнул содержимое в душное безветренное пространство! Обе части коробка растоптал, и ногой забил "шпоновые" останки в какую-то земляную нору. Не из сакральной мести к порошку, разумеется, и не со злобы, а просто, чтобы лишнего не мусорить, пусть даже посреди пустой равнины… Суслики простят, пустыня переварит.

Но эта расправа с неудавшимся пороком произойдет через двое суток, а пока Лук решил предметно поразмышлять над испытанным у Самаркандского базара. Зачем ему все это — пробовать, размышлять, вновь и вновь процеживать прошлое сквозь сито воспоминаний?

Вроде бы и нет повседневной нужды в подавляющем большинстве заданных вопросов, но Луку любопытно в этом мире, просто любопытно!

Еда, небось, тоже своего рода наркотик, подобно воде, потребности спать и дышать, но без еды организму никак! Без еды и питья, и особенно без дыхания, жизнь твоя довольно быстро закончится. Стало быть, пищу, коль скоро от нее не избавиться при жизни, следует терпеть с огоньком, облизываясь и требуя добавки!

Мгновению некогда. Вот и ужин прошел, еще один, в череде многих, чаще всего похожих один на другой. На сегодня плов с бараниной, салат овощной, из помидоров, лука, огурцов, сметаны… Даже редиска чуть-чуть туда подкрошена. Лепешки, чай. Ужин сытный и обильный — ибо днем обедать было некогда, все "пахали" в поле, со вчерашнего дня и до нынешнего вечера. Лук не любит запахи "полевой" местной кухни, потому что весьма заметную часть этих "ароматов" дает хлопковое масло, отвратительнейшее, по мнению Лука, из всех растительных. Почему именно оно? — из экономии, ибо, в отличие от подсолнечного, стоит гроши, продается не запечатанными бутылками, а "в налив". Масло местное, неочищенное, самодельное, без специальной подготовки употреблять его в пищу категорически нельзя! Для начала надобно прокалить его как следует, надежно прокалить в казане, чтобы на километр вокруг набулькало жирным вонючим хлопковым чадом! Потом уже — так-сяк, но — можно в пищу заправлять. А салат — нет, все равно нет, салат овощной только со сметаной! Или с подсолнечным маслом, но это за ним в Ташкент нужно ехать.