Лук и Красные Холмы

— Чего?..

— Ну, песню поете?

— Какие еще трудодни!? "Шеф нам отдал приказ: лететь в Кейптаун!" Была такая дворовая песня в моей молодости, при чем тут трудодни?

— Мотив похож, вот я и перепутал.

— Все, все, все! Харэ в огонь подбрасывать! Мы быка жарим, или чайник кипятим!?

Сухой горючей "ботвы" кругом — за год не спалить, тут тебе и доски поблизости, и хворост, и еще всякая пластмассово-резиновая дрянь, но Козюренок верен себе: экономить надо, запасаться на сто лет вперед!

Козюренок легок на подъем, но и Лук не хуже: спит — чик! — моргнул два раза! — и сна ни в одном глазу! Вчера было так тяжко, что впору сдохнуть, а сегодня — вроде бы привычная норма самочувствия. У Козюренка с собой радиоприемник, который он называет транзистором, но вечером он его включал буквально на несколько минут, это чтобы зря батарейки не разряжались. А сегодня за завтраком слушал, слушал, все погоду ловил…

— Ну, дела! Сегодня обещают в наших краях до сорока в тени! Хоть в маршрут не выходи! Однако — надо, мы, благодаря некоторым начальникам (Козюренок явно целится намеком в Козырева, но тот очень далеко и не слышит), и так уже выбились из графика! Поэтому пойдем. Лук! Еще раз проверь фляжки с водой, и надо нам впрок напиться, про запас, чтобы не сомлеть на жарище раньше времени. И еще. Тут это… Ты как хочешь, а я голышом пойду!

— Что!? Как это — голышом, Лев Алексеевич!? Босиком и без радиометра? — Лук придуривается со своими вопросами: ему по рассказам бывалых людей уже известна старая маршрутная "примочка", но участвовать в ней Луку предстоит впервые, и он не против.

— А вот так. Сейчас увидишь, и я тебе советую сделать как я. Не указываю, но советую.

Лук к совету прислушался, как и собирался с самого начала, и вот уже они с Козюренком идут в противоположную сторону от первого дня, по солончаковой пустыне. Если бы по обычной песчаной, как вчера, с барханами, с песочными поземками, то худо бы им пришлось: песок, забиваясь в не защищенные одеждой складки кожи, растер бы им все, что можно, а так, по твердому насту — очень даже удобно! И хиппово, жаль фотика нет! На голове у Лука соломенная шляпа с обгрызенным боком, спина и плечи закрыты самодельной жилеткой из толстой фланелевой рубахи, чтобы между рюкзаком, радиометром и кожей прокладка была. И еще у него из одежды — парусиновые полукеды на босу ногу. Всё. Ни штанов, ни трусов, ни майки, ни рубашки.

Примерно так же одет и Козюренок, но вместо "страшильной" шляпы у него — добротная панама цвета хаки, а на ногах носки и ботинки с высокими, по-над щиколоткой, голенищами. Темные очки Лев Алексеевич считает пижонством, вредным для работы: искажает оттенки песчаных и каменных пород, в то время как геолог обязан быть наблюдательным и чутьистым! Но другие-то геологи носят — и ничего, на оттенки не жалуются! Лук тоже нацепил бы на нос темные очки, но у него нет, а покупать — негде, да и денег жалко.

Первые полчаса-час, Луку было дичайше себя ощущать в таком, вот, прикиде: словно два клоуна или эксгибициониста вышли на променад! Но километров через пять-шесть и Лук вполне даже освоился, ибо все равно — в любую сторону горизонта смотри, иди, поворачивайся! — нигде никого нет! Ни людей, ни даже беглых верблюдов. Разве что суслик пробежит, или ежик ушастый, или ящерица… Да, ёжики здесь иные, нежели в средней полосе.

— Видел, да? Уши как у лисицы! Местные их варят и едят, как лекарство. Говорят, что от туберкулеза помогает, и еще от чего-то!

Луку было бы жалко есть ежей, они ему нравятся. Вот, змеиного бы мяса он попробовал, это да, и черепашьего тоже… Что там еще из кулинарной экзотики проколлекционировать?.. Верблюжатину он ел однажды, попалась жирная и жесткая, Искандер утверждает, что на предыдущей базе, в местной столовке, их потчевали ослятиной под видом баранины!.. Дескать, сам видел содранную шкуру, с бараньей никак ее не спутать!..

То ли день был такой удачный, то ли у Лука второе дыхание открылось, то ли Козюренок решил дать роздых себе и младшему технику, но проскочил второй день — и усталости в мышцах почти не оставил! Даже зной, похоже, был не столь изнуряющим, как ожидалось по метеопрогнозу — сидеть и полулежать за камнями было вполне удобно: подстелил жилетку под голую задницу и отдыхай себе! Бдительно поглядывая, правда, насчет зловредных насекомых и рептилий возле чресел! Чресла, небось, свои, не казенные!..

Мешочки с грунтом и камешками делили поровну, и в общей сумме оба отнюдь не перегрузились, шли "домой" почти налегке. Ужин совмещал в себе, также, и обед, и состоял все из той же тушенки, на этот раз, с рисовой кашей, плюс к чаю — не успевшие очерстветь лаваши со сгущеным молоком. Отлично! Хотя, гречневая каша для Лука вкуснее рисовой. А Козюренку наоборот, он рисовую громче нахваливал.

И пришел третий день. Его Лук запомнил на всю жизнь. Начиналось все как обычно: встали, умылись экономно, позавтракали (чай черный, сухой лаваш, сгущенка), пора бы и в маршрут, но Козюренок заявляет:

— Сегодня я один иду в маршрут, а ты, Лук луковый, остаешься на точке. Твоя задача заполнить бумажки по нашим образцам, запихнуть их в соответствующие мешочки, а на отдельном листке составить нечто вроде реестра. Ну, умеешь ведь, видел, как я делаю…

— Да, и видел, и сам умею. А с чего так, Лев Алексеевич? Почему без меня? Вы за золотыми слитками пошли, что ли, древний клад искать? Чтобы не делиться, да?

У Козюренка смех тонкий и дребезжащий, но шутку он оценил и не обиделся.

— Нет. Про золото я тебе уже не однажды рассказывал: россыпей здесь нет. Древние клады наверняка есть, но где они, вот вопрос?.. Те места, куда мне сегодня идти, достаточно хорошо промерены, там радиометр ни к чему, пробы, шлифы и образцы не нужны, ибо уже представлены где надо в должном и нужном количестве. А просто мне хочется прогуляться в те места и кое-что проверить… Ну, всякую теоретическую трихомудию, к которой некий геолог Козюренок чувствует себя причастным! Я для собственного самолюбия хочу побродить в местах, где я бывал, и которые описывал. И там, по той теме, у меня есть точки разногласия с другими геологами. Дело прошлое, но я хочу еще раз перепроверить, кто из нас прав был, а кто нет. Понятно?

— Более или менее. Так, вроде бы, не полагается одному в маршрут, сами же говорили?

— Полагается… не полагается!.. Мало ли что в этой жизни полагается и не полагается!.. Мне так удобнее будет, екарный бабай! Мы договорились? Лук?

— Якши, Лев Алексеевич. Но давайте тогда сверим наши часы и уговоримся: с какого времени мне начинать беспокоиться по поводу вашего отсутствия!? Короче, когда собираетесь вернуться?

— Резонно. Тэк-с. На моих шесть двадцать две, заболтались мы…

— Ваши спешат на три минуты.

— Подведи свои, чтобы тоже спешили. К восемнадцати, по моим, я вернусь. Все плановые работы, кроме камеральных, разумеется, мы уже здесь выполнили. Мы молодцы. Провиант и ужин — банки, там, костерок, просто подготовь но банки не вскрывай, мало ли какие задержки… Ну, все? Воду особенно не транжирь, вода — это жизнь.

— Хорошо, наэкономлю как следует, но только куда ее беречь — завтра утром сматываемся же?

Козюренок аж поморщился каким-то своим мыслям, но озвучивать не стал.

— Все, я пошел!

— Э, э, э! Лев Алексеевич! Может, это… Третью фляжку возьмете, мне-то сегодня фляжки не нужны!

У Козюренка одновременно вздернулись усы и брови — задумался коротко…

— А давай! Мало ли! Залей при мне свежей водички, пригодится третья! Четыре как бы тяжеловато будет, а три возьму.

Козюренок ушел, и Лук остался один. Ему показалась странною причуда Козюренка идти в поход без напарника, он, не имея никакой ясной цели, даже вскарабкался на ближайший горбик-холмик, вероятно, остатки строения возле кошары, и, сколько смог, проследил взглядом уходящего вдаль Козюренка. Тот шел по маршруту первого дня, где-то в пределах полутора километров вовсе исчез из поля зрения… Черт его знает, может и впрямь пошел проверять аргументы в теоретическом споре!.. Но какая, в общем-то, разница?

Лук походил кругами возле стоянки, потом отошел в сторону от нее — туда метров триста, обратно… Если не считать трения ветра о брюхо пустыни, а также собственных "луковых" шумов — хрустов да пыхтений — полная тишина кругом. Даже ящерицы с ежиками пропали куда-то… Жарко. И что, что жарко!? Можно: а) попить вволю! б) ополоснуть лицо и спину, воды более чем полно! Лук так и сделал: попил вволю, голову намочил, не вытирая…

Потом опять вскарабкался на малый холмик и замер, прислушиваясь…

И тут его накрыло!

Вот, он стоит, голый, если не считать обуви и дурацкой шляпы, стоит совсем один, один-одинешенек!.. Родители наверняка думают о нем, беспокоятся… И он о них тоже, но меньше… гораздо меньше. У Лука сжалось сердце на миг: а вдруг с ними, или с бабушкой, или с братом что-то стряслось, пока он в пустыне, без писем, без звонков!.. Будет в Ангрене — закажет разговор с предками! Сто процентов! Сделает — лопни глаза! Да, они думают о Луке, но ничем не могут ему помочь, или посочувствовать, или просто с ним поговорить!.. Упади он сейчас бездыханный — сколько времени пройдет, пока об этом узнают там… "на большой земле"? Двое, трое суток? Больше?

Ребята в Ленинграде — пацаны, девчонки — помнят ли о нем?.. Нет, ну наверное, помнят, но вспоминают ли, у себя на пьянках-танцах-посиделках?.. Лук не уверен, он слишком хорошо помнит, как проявляется память о тех, кто в армию загремел, или отчислен, подобно Луку, за те или иные грехи! Поржать, повспоминать пару стебовых событий… и все, и на другие темы переключились, столь же поверхностно и легко.

То есть, умри Лук здесь и сейчас… И что тогда? Нет, оно понятно, что мир останется прежним и дальше в будущее покатится, невзирая на отсутствие Лука, но… Реально, ведь, его смерть затронет, глубоко и надолго огорчит совсем немногих- человек пять-шесть, включая членов родной семьи! Мать с отцом, бабушка с братом, Ну Таня Шувалова, быть может… Ну, Мика Тимофеев… Всё!? И это всё???

Лук, нарезающий бесцельные круги по периметру стоянки, решил развеяться от скорбных мыслей: он вдруг подпрыгнул высоко и заорал: УРА! ГИП-ГИП УРА-ААА!

Зачем он это сделал?.. Ясно зачем: чтобы проверить наличие в себе зависимости от социума, вот зачем! Проверка показала: зависимость есть, и она большая! Потому что никого вокруг нет, даже беркутов и черепах, а он все равно ведет себя так, словно его могут увидеть, услышать… и, например, осмеять, или принять за сумасшедшего! Лук заозирался, в поисках несуществующих очевидцев и тут же принялся спорить с собой:

— Это не фантомная зависимость от социума, но элементарные опасения, что Козюренок может внезапно вернуться и застукать Лука за неподобающим поведением.

— Ну, так тогда марш на холмик! Осмотрелся, обежал окрестности, радиусом… триста метров, этого вполне хватит! И дальше экспериментируй!

— Да вполне здраво. Ну, я побежал!

Лук минут за двадцать легкой рысцой обежал окрестности, убедился, что вокруг надежно никого нет, из мыслящих существ… Взялся экспериментировать: совершать нелепые телодвижения, молоть чепуху, петь детские песенки… И убедился, что не в силах полностью избавиться от ощущения, что тебя видят и слышат, высказывают по поводу твоих поступков оценочные суждения! Все равно продолжает работать внутренний цензор-редактор, заставляющий тебя "знать меру", дабы не выставляться полным дебилом, физическим и моральным уродом.

Неплохое развлечение, хороший опыт… Только при одном, блин, условии! Только при том условии — блин горелый! — что об этом развлечении найдется, кому рассказать, будет, с кем опытом поделиться. А если представить на секунду, что — все, ку-ку, никогда более в своей жизни Лук не увидит живых людей — родственников, знакомых, друзей — то и опыт получается насмарку, и забавного в его кривляньях ничего нет! Такой вот парадокс.

А вокруг по-прежнему тихо. Это реальная безлюдная пустыня, Лук! Здесь, под ногами, кострища, шины полуобгоревшие, бутылки… Но если отойти вон туда хотя бы метров на триста-четыреста, или даже меньше, то не останется никаких свидетельств, что ты по-прежнему в двадцатом веке! Самолеты в этом небе не летают, белыми полосами по небу не чиркают, железной дороги нет, машин не слышно… Есть во всем этом безмолвии зловещая красота равнодушия. Пустыня вечна, тогда как ты — комар-однодневка! Что ты здесь делаешь, Лук, как ты сюда попал? Что ты в жизни совершил? Хорошего, там, или плохого, чтобы своей след прочертить, остаться надолго ╛- если не с людьми, то хотя бы в памяти людской!?

Лук начинает перебирать воспоминания — и ни фига ценного в содеянном за годы жизни… да, не находит! Стихи пробовал писать — где они? Научная полемика по проблемам обобщенного перцептивного образа? — Три ха-ха! Никто и понять не в силах крамольной Луковой идеи об абсурдности данной формулировки! Еще что? Карты, пьянки, девочки, драки… А! Диссидентский стишок про Леню Брежнева! Еще что? Что еще, Лук? Стрельба из Козыревского пистолета по дорожным знакам пару недель назад? Украденная в прошлом году из библиотеки книга сицилийского автора Микеле Панталеоне?..

Лук ухмыляется надменно: дескать, ему еще двадцать лет, он успеет!.. Но тут же понимает, что ухмылку демонстрировать некому… Пустоцветом живешь, Лук! Вон, как тот саксаул, от которого ни плодов, ни тени!.. Лук нещадно грызет себя, наперегонки с совестью, и постепенно светлеет душою. Да, он не подарок, не ангел… и вообще в нем сегодня живут-балдеют одни только "не"… Но еще не поздно опомниться и проявить свое Я, свою силу воли, свой разум, талант, чтобы все они были под стать его вселенским амбициям! Да, да, да, именно так! Отныне он будет жить и ценить любой день, час и миг скоротечной жизни своей, взвешивая каждый на весах рассудка! Лени и безделью — нет! Плевать на красный диплом! Он просто будет учиться и открывать! Пьянкам и картам — нет! Девицам и случайным связям… гм… об этом позже. Дракам и скандалам — нет! Он будет холоден, выдержан и упрям. Он вернется в Питер, в универ, другим человеком, ибо кое-что постиг в этом безумном мире, а именно его надо встречать, как он есть. Мы часть красоты, которая нам дана! И не надо ждать-дожидаться Питера, он сейчас, с этой минуты… ну, например, возьмет и добьет все бумажки с обозначениями, чего там откладывать!?

ГЛАВА 14

Мир без забот, зависти, обид, испытаний, обмана, поражений, ошибок, усталости — кому он, н-на фиг, нужен такой!? Разве что золотым рыбкам в аквариуме? Козюренок вернулся ранним вечером, без пяти семь по Луковым часам, и выглядел не то чтобы довольным, но умиротворенным.

— Получилось, Лев Алексеевич?

— В общем и целом да. Жрать хочу. Что там с ужином у нас? Вот, возьми свою фляжку, спасибо, к счастью, не пригодилась.

— Пища почти готова: банки вспороть — и на сковородку, итого пять минут. Угольного жару полно, даже подкидывать ничего не придется. Гречневую, да?

— Погоди. Сначала умоюсь, отдышусь…

Не спеша поужинали, поболтали о том, о сем. Козюренок попытался, было, рассказать о сути разногласий между ним и неведомыми оппонентами, но Лук, весь охваченный пламенем нравственного перерождения, плохо его слушал, отвечал невпопад… Он все дождаться не мог, покуда сгустится ночь, и они с Козюренком разбредутся по "спальным местам", а он, играя в гляделки с бессмертными звездами на угольно-черном небе, опять выгрузит в сознание потаенные думы и планы свои, такие важные и такие, в общем-то, простые, посильные… Главное — четко соблюдать и не сворачивать в сторону, слабины в себе не давать. На то ведь и человек, а не тупой эритроцит, плывущий по течению.

И пришло утро четвертого дня. Позавтракали в полвосьмого, почти пустым чаем (по-братски разломили остаток сухого лаваша), собрали-упаковали полевые трофеи, пожитки…

Странно. Еще вчера в ночи, перед сном, Козюренок пребывал в ровном, и даже в хорошем настроении, но сейчас — явно, что не в духе, нервничает.

— Лев Алексеевич!? Кес ке се? Что случилось, потеряли что-нибудь? Или приболели?

— Н-нет. Здоров. Все проверил, все на месте. Но — да, настроение у меня, прямо скажем, неважнецкое.

— Из-за чего? Или… из-за кого? — Второй частью вопроса Лук как бы намекнул на себя: не он ли причина дурного настроения начальства?

Но оказалось, что Лук не при чем. Козюренок несколько секунд помолчал, сплюнул в догорающий костер и, наконец, озвучил:

— Хрен его знает, товарищ геолог. Опасаюсь я, как бы о нас не забыли…

— То есть, как это — забыли!? Бинты и ножницы забывают в животе после операции, это простительный пустяк, а нас-то за что? Опять же бидоны и радиометр пропадут, бесхозные, возле наших мумифицированных тел? За такую забывчивость могут и прогрессивки лишить провинившихся! Строгача, строгий выговор влепить, да еще по партийной линии!

— Лук, а Лук!? Доберемся благополучно "до дому" и будешь шутить, а пока воздержись, личная к тебе моя просьба. Видишь ли, у них там гульба намечалась на время нашего маршрута, как я слышал, очередной "юбилей в поле" кого-то там. Так что, мало ли… Нажрутся, увлекутся — и на сутки-двое могут забыть. При мне подобного еще не случалось, врать не буду, но старые люди, ветераны Краснохолмской, рассказывали. Да.

У Лука и от сердца отлегло: за ним лично косяков нет, значит, уже хорошо. Характеристику для универа — Козюренку, скорее всего, писать придется. Вот ведь пень старый, опять перестраховывается!.. Но Лук, памятуя о новой жизни своей, вслух сказал иное:

— Я смотрю, среднестатистический геолог в походе — это воплощенная сила воли: захотел — выпил, а захотел — опять выпил! Будем надеяться на лучшее. Запасов у нас в любом случае до фига, и даже чуть больше. На черепаховом супе неделю проедержимся!

— Запасов много не бывает, — откликнулся Козюренок и вскинул голову:

— О! Гудит, вроде!? Ну-ка!..

Лук и Козюренок вскочили с полубревнышек-сидений, Лук даже на цыпочки привстал, даже подпрыгнул, чтобы дальше видеть в направлении базы, откуда бы должна… Точно! Пыль столбом, едет машина!

Через пять минут из остановившегося "газона" вылез Володя Маматов — рот до ушей! — и стало ясно, что он прилично-таки пьян.

— "Дан приказ ему на запад!" Я уже здесь, а вы еще не собраны! Что это вы, граждане пассажиры! Ик!..

— Мы уже готовы, — кротким тенорком откликнулся Козюренок, желваки на его скулах качнулись, раз и другой… и исчезли. — Как там, все в порядке?

Лук, было, фыркнул про себя, недовольный козюренковской трусостью… ну, или, там, осторожностью, миролюбием… но вдруг вспомнил о своем решении всегда сохранять ясность разума, не искаженного эмоциями, пороками и страстями. Да, отныне он будет холоден и бесстрастен, как ледники на горе Эверест! Козюренок прав, тут урчать просто не на кого, пусть эта срань ослиная проспится как следует, но сначала до дому довезет. А там уже видно будет…

— Лев Алексеич… — Лук улучил момент и шепнул Козюренку, показывая подбородком на пьяницу-шофера. — Нет смысла ругаться. Хрен бы с ним, доедем, главное, чтобы по пути не добавлял.

— Это да. Так! Всем внимание! Лук, лезь в каби… Ой, наоборот, лезь в кузов, а я поеду в кабине. Володя, заводи мотор!

Назад ехали примерно тот же час, что и на точку, но теперь у Лука сна ни в едином глазу, ему как-то так не спалось, с пьяным водителем в кабине. Вот, когда все в машине пьяные, включая самого Лука, то оно как бы и не страшно…

Козырев, с утра поправившись стаканчиком, куда-то уехал с Искандером и Олегом Николаевичем, Нина Ивановна использует законный выходной, или отгул… Только вечером вернется. Ну и ладно. А это что такое?..

Козюренок пошел к себе, в "командирский домик", отдыхать и отчеты писать, а Лук побрел к свою сторону, к бараку, где у него койко-место и личные вещи.

Возле маленького барака, в котором он поселился (кроме него, там еще двое или трое человек обустроилось, но он лично только одного видел), толпились люди, вперемешку местные и приезжие. Что они тут?

Лук освободил руку от спального мешка, дернул на себя дверь — закрыто прочно. Толкнул от себя — то же самое.

— Не, не, там заперто! Как закрылся с утра… ли с вечера, хрен его разберет, так и не открывает!.. Как бы дом не сжег, козел пьяный!..

Народ лениво загалдел, чтобы объяснить реалии вновь пришедшему человеку. А реалии просты: местный работник, Серега, типа, художник, и он же сторож, допился до горячки, и с вечера чертей гоняет! То ли жену приревновал, которая уже пять лет, как от него сбежала, то ли еще что… Забрался в барак, врагов искать, грозился всех расстрелять, а дом спалить… Что-то горелым пахло!..

Лук только сейчас обратил внимание на круглые дырки в дверях, след от выстрела крупной дробью изнутри: у Сереги ружье, двустволка… М-да, угораздило же его именно в этот барак… ЧТО-О-О!!!

У Лука же там личное барахло, все деньги и документы, включая паспорт, "сувенирную" зачетку, справки!… Сейчас все это сгорит — и как он будет без документов в университет восстанавливаться???

У Лука в глазах заскакали разноцветные пятна, только на сей раз не совсем такие, как давеча с перепою в пустыне, а гораздо ярче и стремительнее…

— Открывай, сука!!! — Лук со всего маху лягнул дверь в районе замка, раз, другой — нет, держится запор!

Поискал глазами по сторонам — чей-то полевой молот лежит на ящиках с пробами… Лук метнулся за молотом — и назад к дверям!

— Открывай, падла, открывай, м-мать-перемать! — Лук начинает бить в дверь, изрыгая из себя весь скудный запас русских матерных ругательств. Рыло у молота тяжелое, рукоятка сравнительно коротка, со всем этим трудно достичь точности в ударах, но Луку повезло: оба замаха пришлись куда надо, и все запоры, держащие дверь изнутри рухнули, посыпались на пол с дробным лязгом. Лук опять ударил ногой, сильно ударил, аж сквозь пятку в колено отдалось, мелкие деревянные щепки брызнули из разрушенного запорного гнезда, и Лук ворвался внутрь с молотом наперевес. Следовать за ним желающих не нашлось.

Буквально через минуту зрители увидели полусогнутую спину Лука: он, пятясь, выволок за шкиряк и за плечо брезентовой куртки мычащее тело Сереги-художника. Тщедушный, сволочь — а тяжелый такой! Лук хрипит-пыхтит от усилий, а на шее у него болтается трофей — переломленная в замке иж-двустволка, без патронов в стволах.

Лук выпускает из рук брезент, голова Сереги падает в пыль с негромким стуком, тот продолжает мычать, не приходя в сознание, глаза под лоб закачены.

Ружье туда же, в пыль, а сам Лук бросается внутрь, скорее, скорее, проверить наличие и сохранность своих пожитков!.. Деньги на месте, документы… а, вот они, тоже все на месте, все в целости. Ф-фух! Ну! И где теперь держать, чтобы душа за их сохранность не болела!? Может, у Владимира Ивановича в походном сейфе? Угу. Ха-ха-ха. Лук смотрит на свои пальцы — они еще трясутся от ярости и пережитого стресса… И только сейчас до него начинает доходить, чем он рисковал, и как это выглядело со стороны! Типа, он ворвался под оружейным огнем — и обезоружил, и вырубил пьяного дебошира! Как бы не так! На деле-то, в коридоре валяется в бессознательном состоянии пьянючий Серега-художник, чуть поодаль пустое ружье. Гильза картонная, уже пустая, раздавленная, возле Сереги… А в конце коридора комок оберточной бумаги с чуть подпаленными краями. Барак глинобитный, без мебели, полы земляные, с примесью цементных выравнивающих блямб — да хрен тут что загорится, хоть бензином обливай…

Лук подхватывает рюкзак и авоську с личным барахлом — и в двери прочь, в этом бараке он больше не останется. И молот бы хорошо на место вернуть, но черт с ним, с чужим, авось, не потеряется. На улице его ждал постельный мешок, обвалянный в серой песочной пыли, а рядом мужчина, вроде бы из местной администрации. Важный такой, наверное, сердитый!

— Ну и? Кто будет дверь чинить, за замок платить, а, молодой человек?

— А вы кто тут — завхоз, что ли? — Лук, чуть задрав голову, в упор разглядывает рослого мужика средних лет, тому хорошо за тридцать, небритый, но, вроде бы не очень-то пьющий на вид… Все равно хочется дать ему в рыло… Контролер, блин. Раньше надо было за хозяйством следить.

— Именно он.

— Все вопросы к Сереге. Он заплатит. — Лук пытается пройти дальше, сам еще не зная куда, но завхоз не то, чтобы путь ему заступил, но, вроде бы как мешкает, не хочет от Лука отстать, в лицо ему смотрит, взгляд тяжелый… — Алё! Тебе что-то непонятно!? Я же сказал: к Сереге! Эта сука мне чуть документы и вещи не спалила! Компреневу!?

Тут неизвестно откуда нарисовался Искандер — и цоп Лука за плечо. Он же вроде бы в отъезде…

— Лук, все-все-все! Успокойся, пойдем в наш барак, там полно места, картографы вчера уехали. Позавтракаем, как следует!..

Золотой зуб Искандера блестит в примиряющей улыбке, он трезв и благодушен, и его спокойствие постепенно передается Луку.

— Ну, что, товарищ завхоз, есть у вас еще вопросы ко мне?

— Ладно, разберемся.

Накал в конфликтующих голосах угас до нуля, вместе со зрелищностью, и очевидцы разбрелись кто куда, скучать на летнем воскресном зное.

— Э!.. А Серега этот где, а Искандер? Не видел, случаем?

— Да черт его знает, я не следил, унесли куда-то.

Геологическая база-оазис посреди пустыни — это отнюдь не Смольный институт благородных девиц, здесь всякое видывали, и стрельбу, и поножовщину… Дом цел, художник жив и пьян, раненых, ограбленных и пострадавших нет, замок копеечный… Еще час ╛- и все следы утреннего происшествия бесследно утонули в пыльных клубах местного времени. Подумаешь, в дверь стрельнули!..

Милиция так ничего никогда и не узнала о случившемся, да и нет ее здесь, родимой, в радиусе десятка пустынных километров…

Искандер угощает Лука остатками вчерашнего застолья: остывшим шашлыком, холодным, но все равно очень вкусным, мягким лавашом, зеленым чаем с конфетками, и рассказывает новости, накопившиеся за время Лукова отсутствия. Мудрый Козюренок опять оказался совершенно прав — третий день уже стоит гудеж: сошлись "за дастарханом" три полевых начальника, все старинные приятели, Козырев один из них. Утром он отвез его в соседний городок, жену встречать. Там их подхватит Толик и к вечеру привезет обратно. Оказывается, у Козырева есть молодая жена, лет на двадцать с лишним его моложе, также геолог, должна присоединиться к их команде и теперь до самой осени. И это очень хорошо, потому что она будет уберегать шефа, мужа своего, от ненужных излишеств. Осточертело каждый вечер видеть рожи пьяные, а куда денешься: Искандер то помоги, Искандер это привези… Искандер трезв, он Верке дочерью поклялся, что не будет пить за рулем, а Володе Маматову бара-бир, он безо всяких запоев каждый день готов кирять, и киряет. Утром с Козыревым проснулись в шесть утра, опохмелились по стакану — и спать. Потом уже проснулись ближе к полудню, собрались все месте — и опять веселье до глубокой ночи! Звонили в Ташкент по телефону, по поводу зарплаты и прочего. Там, вроде, обещали премиальные выписать в честь давно прошедшего девятого мая, да что-то никак не поступят они в платежные ведомости. Козырев позавчера хватился патронов — так Искандер ему с третьей попытки доказал, вспомнить помог, что все они "утилизированы по соответствующему акту". Маматов, слава богу, подтвердил, при нем было. Козырев по этому поводу даже разозлился на Лука, главного "растратчика", то есть стрелка-снайпера, но, поскольку все везде тихо — успокоился, и больше не вопит. А тут еще была потешная история! Искандер вчера собрал желающих и повез в ближайшую баню, это километров десять пути. Нина Ивановна приболела чуть-чуть, поэтому Аня Шашкова была единственная среди них особа женского пола, а всего их пятеро было, вместе с Искандером, Олегом Николаевичем… Приехали на место, купили билеты, взяли тазики, свое мыло, все дела, у кого-то веник… Мальчики налево, девочки (Аня Шашкова) направо, кто помоется первым — ждет оставшихся на лавочки в тени, перед баней.

— На скамейке.

— Чего?

— На скамейке, говорю. В Питере говорят: на скамеечке. А на лавочке — это скобарское определение.

— Но у нас же не Ленинград! На лавочке… на скамеечке… Помылись, все путем. Самым последним вылез Витька Багун, это парень с нами был, тоже водила грузовика у соседей, вчера уехал. Ждем его, остальные уже на месте, на скамеечке, все из себя чистые, довольные, только, вот, Аня какая-то примороженная сидит… Искандер заметил это дело, подсел поближе и спрашивает, что, мол, за дела? Ошпарилась, обворовали?.. Заболела? — Нет, нет и нет. Все на месте, здорова, но… Что — но? Что там, раскалывайся, дескать!.. Упирается, мнется рассказывать, вроде как стесняется. Но — все-таки — раскрутили на правду. Как потом все смеялись! И Аня смеялась, когда ей объяснили особенности здешние, она-то первый раз в местной бане побывала. Геологи-мужики всей компанией мыться пошли, голышом, но нормальному русскому обычаю, а местные-то моются в трусах!

— Хорошо, хоть, не в кальсонах.

— Ну, да. Ну, у них свои порядки, у геологов свои, никто никому не мешает. Если бы они, Аня с Ниной, вместе пошли, то никаких проблем бы и не возникло, но Аня-то одна-одинешенька в свою половину зашла, и тоже голенькая, как положено в Европе! А там абсолютно все девки да тетки местные в трусах и лифчиках, иные и в рубашках!

— Вот, она заходит туда, Венера Меловская, с тазиком под мышкой…

— Милосская.

— Ну, Мелоская… одна фигня. Главное — голышом! А они, такие, зырят на нее во все глаза из всех углов! Она, говорит, чуть сознание не потеряла от стыда и ужаса! И главное дело, понять ничего не может, спросить-то не у кого! Кое-как ополоснулась — и бежать!..

Луку история очень понравилась, и даже взволновала, когда он представил воочию некоторые реалии услышанного.

Свой рассказ он уместил в две фразы: в походе все нормально прошло, жалоб и происшествий нет.

Потом Искандер помог Луку выбрать койко-место получше, потом приятелей обуяла страсть к порядку, и они решили избавить комнаты барака от "пушнины", множества пустых бутылок вдоль стен, оставленных повсюду предыдущими постояльцами.

— Ты чего, это не мы! Это за три дня картографы накопили. Да эти картографы еще больше наших пьют! А так мы сейчас сдадим — и бабла накосим! Ну и что, что воскресенье? Сегодня магазинщик работает, это я точно знаю! Ты куда, Лук?

— В чулан, за крафт-мешками, я там приметил. — Луку очень понравилась идея сдать бесхозные бутылки. Ведь ему еще и Козыреву четыре рубля надо будет отдать, Маматовым зажиленные. — В мешки всю пушнину погрузим, не по карманам же ее рассовывать.

— Дело, неси!

Вдвоем уцепили три доверху набитых мешка — два по краям, на плечах, один посредине, словно порося за уши несут — и повлекли к магазинщику. Но там их, само собой, ожидал сюрприз, из разряда старинных магазинных! Оказывается, на этой бутылке щербинка, а эта формы нестандартной, а эти тоже не подходят, по цвету!

Рубля на четыре они с Искандером приподнялись, а остальные почти два мешка — некондиция, Таджик Зафар, заведующий магазином, принимать их отказался.

— Ладно, Лук, пойдем, черт с ним, хоть это взяли, бабки по-братски разделим и сегодня же проедим!

Лук упрямо закрутил башкой: ему эта сцена живо напомнила поезд и выжигу-проводника! Вот же скотина бессовестная… Долой несправедливость. Хирургическим путем ее!

— Ни хрена подобного! Берем мешки, я знаю, что с ними делать! Повеселимся вдоволь!

Искандер спорить при постороннем не стал, подхватил свой мешок с неликвидом и двинулся за Луком, раздраженно бурча себе под нос. А Лук — к свалке местной. Буквально на днях ее очистили от очередной горы хлама, и там почти пустая площадка, по крайней мере, можно пройти, разве что остались там и сям груды и кучки строительного мусора, следов то ли ядерной войны, то ли недавнего землетрясения..

— Искандер, ставь сюда, к моему. Я быстро! — Лук отковырнул от штабеля с полусгнившими деревянными брусами один небольшой, метра два длиною, и волоком подтащил его к глухой стене склада, ограничивающей западную сторону свалки. Положил, поелозил брусом по земле, устраивая поровнее, чтобы по верху бруса получилась узкая прямоугольна площадка… Сбегал за бутылками, поставил три в ряд и отошел, печатая по земле шаги.

— Ровно десять шагов! Это наша дистанция! Чур, я первый!

Лук выбрал осколок кирпича, граммов на двести, прицелился и бросил! И промахнулся. Но второй удар принес успех: новый кусок кирпича разнес крайнюю слева некондиционную бутылку вдребезги.

— Оппа! ╛ — воскликнул внезапно прозревший Искандер. — Стоп, Лук, стой! Теперь моя очередь! Погоди, я черту прочерчу.

Искандер схватил обломанный вдоль кусок доски, по земляной утоптанной поверхности пробороздил ею поперечную черту, обозначающую огневой рубеж для "снайперов" — получилось не очень ровно и довольно коряво… Но — сойдет!

Кирпичей и булыжников под ногами — немеряно! Есть мелочь, по типу гальки морской, а есть неподъемные булыги. Но выбрать "снаряды" себе по руке очень даже можно. Первые пять бутылок Лук с Искандером раскокали наперегонки, вдвоем и без помех. Но — день-то выходной, люди праздно шатаются — к ним присоединились двое геологов "золотушников", шофер от них же еще кто-то…

Вдруг набежал магазинщик Зафар, потрясая толстым брюхом, стал упрашивать, чтобы тару ему отдали — незачем, дескать, хулиганить, посуду попусту бить! Он заплатит, из своих собственных за нее заплатит, ну, не по магазинной, правда, цене!.. Лук в одно мгновение подсчитал возможную выручку от оставшихся бутылок по предложенной мизерной таксе… Не, Искандер, там на рубль в общей сумме набежит за всю мазуту… Ну его к черту, мироеда этого, а?

— То есть, абсолютно! Э, Зафар, не мешай отдыхать, да!? Мы с Луком тебе носили пушнину? Вот именно, что носили. Ты не принял бутылки? Не принял. Мы им другое применение нашли. Капец теперь бутылкам этим! Зафар махнул в сердцах рукой и ушел, яростно шевеля губами.

И забава продолжилась. Чтобы интереснее было, правила пришлось усложнить: бутылки "на арену" ставить по одной, а черту "огневого рубежа" отнести назад еще на пять шагов! Метать в порядке живой очереди по одному камню. Попавший получает приз: первым стреляет по новой бутылке.

Но тут закончились подходящие камни…

Вновь народившимся спортсменам-метателям пришлось идти и собирать-выбирать ими же брошенные камни из под груд бутылочных осколков… каждый в свою горку носит. Потом решили перекурить… все, кроме завистливо Лука, завистливого вдыхающего чужие дымы-клубочки…

Теперь и продолжить можно! И когда "спортсмены" вновь вышли на огневой рубеж, после громкого и матерного галдежа установив справедливую очередность метания снарядов, то на пустыре уже стопилось с десятка полтора зрителей и болельщиков.

Как-то так вышло, что главным устроителем веселого соревнования по битью бутылок, признали Лука, несмотря на его, в сравнении с остальными участниками, крайнюю молодость: он жрец и судья-толкователь нехитрых правил. Лук легко принял на себя эту роль, и сам того не замечает: он по уши включен в процесс, орет, хохочет, загоняет хитрецов за "правильную" черту, бахвалится перед своим выстрелом и ругается на собственные промахи…

Там, за спиной, метрах в десяти, остановились новые зрители, только что подъехавшие на двух машинах: Владимир Иванович Козырев, молодая женщина, видимо его жена, Аня Шашкова, Олег Николаевич, Толик-шофер… И еще двое мужчин, возрастом около тридцатника. Обернись на них Лук — тотчас бы признал в одном из этих мужчин картографа Юру, с которым они делили двухместный номер в Ташкентской гостинице "Юлдуз", но Лук спорит с Искандером по поводу очередности броска, ему не до оглядок.

Олег Николаевич, шофер Толик и жена Козырева, нагруженные мешками и сумками, удалились в недра главного барака, за свою роскошь (в наличии водопровод, сантехника, название "Зарафшан", дежурная по единственному этажу) именуемого отелем, гостиницей, Толик вернулся и тотчас вовлекся в толпу болельщиков, а трое мужчин — Козырев, Юра и еще один, ровесник Юре, остались стоять и потихонечку обсуждать что-то свое. Козырев и Юра некурящие, а третий, видимо, понтовитый до небес: голова в африканском пробковом шлеме, длинные шорты цвета хаки, лет тридцать ему, а курит трубку — манерную, сильно изогнутую, темно-вишневого цвета.

Недолго они говорили, минут десять, но Лук весьма и весьма удивился бы, узнав, что короткие и почти небрежные реплики участников беседы касались и его, Лука.

— …ну, так… плохого как бы и не скажу…

— А плохого как бы и не надо. Просто примерную суть. Способности, склонности…

— Да… все мы в юности того… Шебутной немножко. Пить не умеет. Склонен провоцировать конфликты. Начитанный, не жлоб… Как-то так.

— Надолго с вами?

— Нет. Нам эти уб… пардон… нам из Москвы от начальства очередные циркуляры пришли, по экономии средств, по штатному расписанию… План по сокращению штатного расписания… Лук у нас до середины июля, дальше всё. Ну не Олега же Николаевича мне сокращать?

— Это понятно. А если бы не план, а?..

— Все равно. Кто он нам? Он же по справке, мы на такие случаи трудовую не выписываем. Да, и ему же в Ленинград возвращаться, он там восстанавливаться в вуз будет. Студент-расстрига, понимаешь. Лук — парень, в общем-то, неплохой, но… как это говорится… не с нашего огорода.

— Ну, а в остальном? Он что, всегда так орет?..

Лук в этот момент уличал шофера из золотильщиков в нарушении очереди, и делал это чуть громче и матернее, нежели это требовалось по обстановке… И вообще — окружающие часто говорили Луку, что он говорит на повышенных тонах, заводится и орет на всю ивановскую… Лук безуспешно боролся с этим своим недостатком, и ныне, и годы спустя…

— Да, есть это за ним. А что он вам так дался?.. Органы, что ли, им интересуются? Натворил чего?

— Ни-ни, Владимир Иванович. Нам насчет проступков перед органами ничего не известно, это не наша "епархия", а непосредственная прерогатива соответствующих служб. У нас чисто кадровая работа и забота, в Ленинграде и на местах. Ну, понятно, что с первым отделом приходится регулярно пересекаться, но в данном случае имеет место быть рутинный отчет по новому человеку. Вот, Юра подтвердит.

— Подтверждаю, хоть это все и не мое дело.

— Вот видите. Из военкомата сигнал поступил о соскочившем из поля зрения допризывнике, мы реагируем, не более того. То есть, с середины июля…

— Да, "по собственному желанию". Расчет, справка… О, чуть не забыл, ему еще характеристику для вуза надо будет сделать… Но это Козюренок накарябает, он его непосредственный начальник.

— Лев Алексеевич? Он с вами? Ну, надо же, это сюрприз, я буду рад его повидать, я однажды практику проходил под его началом!.. И как они — сработались?

— Да вроде бы Лев нашел с ним общий язык… А по мелочам со всеми нами всякое бывает, это же поле. Ну, что, в дом пойдемте? Умоемся, пообедаем?.. Апартаменты покажу, там даже койки с пружинной сеткой есть.

— Роскошно! Ведите, вы здесь хозяин!

И они ушли, не замеченные и не услышанные Луком, а Лук остался.

В тот далекий миг канувшего в Лету бытия, для него, двадцатилетнего парня, почти мальчишки, не существует ни военкоматов, ни проблемы трудового стажа и восстановления в университете, ни перспектив дальнейшего "бродяжничества" в поисках ураносодержащих пород на просторах пустыни Кызылкум, ни беспокойства родителей, вот уже месяц не получавших от него писем и телефонных весточек, ни города Ленинграда с друзьями и подругами… Нет!

Да! Он только что прочувствовал четкую взаимосвязь между весом камня, силой размаха и траекторией броска!.. Сейчас он всем нос утрет!..

Бутылки в двух бумажных мешках уже кончились, но азартные зрители и участники подносят из закромов все новые и новые… А ведь их можно было бы сдать! Но азарт важнее! Ручеек, правда, сильно усох и вот-вот прервется, но это совсем даже не беда: обед скоро!

Когда он вернется в Питер и восстановится в университет — вот там да! — у него будет достаточно времени, чтобы в дружеском застолье вспомнить и рассказать свои приключения и скромные подвиги! В хороших местах, среди хороших людей! А пока он просто живет, и просто наслаждается, сам того не осознавая, всеми нехитрыми, но такими яркими и сладкими радостями бытия, которые каждому из нас, живущему в земных пределах, на несколько невозвратных мгновений милостиво предоставляет юность.

Время — хищная мягкая лапа, с когтями возраста в ней.

ЭПИЛОГ

Прошлое — это будущее настоящее.

Судьбоносный месяц август, который казался таким далеким в марте, проступил очередной крохотной морщинкой на челе двадцатого века, и Лук, с бешено стучащим сердцем идет на набережную Макарова 6, чтобы узнать вердикт приемно-восстановительной комиссии о своей студенческой участи.

Через час он это узнает — закричит от радости и подпрыгнет до самых небес! Или наоборот, если вдруг… мало ли… Но нет, лучше не думать о плохом! Ведь он никому не причинил хоть сколько-нибудь большого зла: он не воровал, не доносил, не мешал другим жить своей жизнью… Были за ним грехи, но он искренне и глубоко их осознал! Он станет прилежно учиться и не будет впустую переть на рожон, пустыня очень многому его научила! Кызылкум — это мощь!

Вспомнить, хотя бы, как однажды ночью под Самаркандом он принимал ванну в природном горячем источнике. Или как ел собачатину, суп "посинтхан" в корейском ресторане… Или как загибался трое суток от дизентерии в одном из походов… Нина Ивановна даже с довольствия сняла на это время, типа, деньги Луку сэкономила… А какой шок и ужас он испытал, узнав, почему в туркменском Ташаузе, где мельком побывал Лук, практически во всех домах лежит на полке паяльник!.. На котором местные по вечерам раскаляют катышки с опиумом и вдыхают через соломенные трубочки заветный дым… Да, Лук видел все это, да и многое другое, к прежнему легкомыслию нет возврата и не будет отныне!

Лук стоит под дверью деканата и ждет, когда ему сообщат… Девица-секретарша попросила его подождать, а до этого не сразу поняла, о чем Лук речь ведет… Это плохой знак… Но Лук верит и надеется!..

Но Лук надеется и не знает, что в деканате родного факультета никому даже в голову не пришло выносить на рассмотрение заявление этого Лука с его жалкими справками-характеристиками! Вопрос о его восстановлении даже близко никем не поднимался и не рассматривался…

Умение держать удар не делает жизнь легче, но помогает жить дальше. Девица вышла в коридор, вручила оглушенному Луку его папку с бумажками и не то, чтобы равнодушно, а как-то даже весело, хотя и без злорадства, сообщила об отказе.

И Лук опять, уже не в первый раз своей короткой жизни повис между небом и землей…

Конечно, жизнь на том не заканчивается, он ведь мужик, с черной тоской он справится, без рыданий и стонов, где-то друзья помогут, где-то родная страна… И прежде всего — сам, конечно!.. А сегодня-то и завтра как жить!?

Лук, никого и ничего не видя по сторонам, идет через Университетскую площадь… Куда и зачем?.. Звонить?.. Кому?.. Лук достает из папки уже никому не нужную справку — и рвет ее в клочки! Рвет, и тут же горько жалеет об этом! Она ведь память, черточка, пусть и небольшая, процарапанная по руслу его жизни. Ладно, это поправимо. Он съездит на днях в институт ВСЕГЕИ, встретит Козырева, Козюренка, ну… наврет им чего-нибудь — и справку восстановит! Козюренок остался должен Луку бутылку грузинского коньяка, в старом споре насчет бросания курить, но Лук, планируя посетить ВСЕГЕИ по поводу справки, не собирается качать права, он стыдливо понимает, что спор все-таки проиграл, однажды спьяну закурив за рулем в кабине маматовской машины…

И мало ли… Быть может, Лук нагрянет еще раз, в составе геологической экспедиции, туда, промчится по заветным пескам, с превеликой радостью в сердце увидит старых знакомых, древние города, базары, оазисы!.. А справку просто сохранит для истории! Так думает Лук и пока не ведает, не представляет — куда именно вихри дней, часов и минут повлекут его дальше, по новой жизни, прочь от старой… такой безмятежной и по-своему уютной… имя которой — юность.

Он не знает, что уже никогда в жизни своей, никогда и ни разу, нет, никогда не увидит ни местечка Учкудук, ни Искандера, ни Ани Шашковой, ни Олега Николаевича, ни Козюренка, ни обезумевшей от жажды старой верблюдицы, из последних сил бегущей к ведру воды!.. А те события, что доверху захлестнули его память и сердце весной и летом теперь уже далекого года, так и останутся в памяти и в сердце… навсегда…. Навсегда.

Ничего страшного, Лук, жизнь такова.

Навсегда — это, примерно, как навеки, тоже не надолго.

А пока живи дальше, Лук, ищи, и что-нибудь обрящешь!