Лука и огонь жизни

Глава 2 Никтопапа

Выбежав из дома через парадную дверь в сопровождении Пса и Медведя, Лука испытал странное чувство, будто бы они пересекли некую незримую черту. Перед ними словно открылось тайное пространство, и они получили туда доступ. Он задрожал, и Пес с Медведем тоже, хотя холода вовсе не ощущалось. В этом странном мире все было каким-то не вполне таким: небо слишком синее, земля чересчур бурая, а дом больше обычного отливал розовым и зеленым… И папа вроде бы был не совсем папа, если только Рашид Халифа внезапно не стал слегка прозрачным. Этот Рашид Халифа точь-в-точь походил на знаменитого Короля Чепухи: на нем была все та же панама, привычная ярко-красная рубаха; когда он подошел и заговорил, стало ясно, что его голос — это действительно голос Рашида; и все движения и жесты казались точной копией. Этот Рашид Халифа отличался от настоящего только тем, что сквозь него можно было видеть, как сквозь стекло, не вполне прозрачное, слегка мутноватое, словно он был одновременно и настоящим папой, и игрой света и теней. По мере того как разгоралась заря, он становился все более проницаемым для света. У Луки закружилась голова. Что могло произойти с отцом? Не был ли этот полупрозрачный папа вроде бы… вроде бы…

— Ты превратился во что-то вроде привидения? — еле слышно пробормотал Лука. — По крайней мере, выглядишь ты как-то чудно и непривычно.

— Разве я закутан в саван? Гремлю ржавыми цепями? Похож на нежить? — пренебрежительно отмахнулся призрак папы. — Ты меня боишься? Ладно, можешь не отвечать. На самом деле никаких привидений, духов и призраков не бывает. Значит, и я не привидение. К тому же, с твоего позволения, я удивлен не меньше тебя.

У пса Медведя шерсть встала дыбом, а медведь Пес с озадаченным видом тряс головой, словно пытался что-то припомнить.

— Ты-то чему удивляешься? — спросил Лука, стараясь говорить уверенным голосом. — Ты ведь не видишь сквозь меня, правда? — Полупрозрачный Рашид Халифа подошел поближе, и Лука изо всех сил сдерживался, чтобы не сбежать. — И вообще, я здесь оказался не из-за тебя.

— Н-да, вообще-то это весьма необычно, что кто-то попал сюда, находясь в добром здравии. Да еще вместе с псом и медведем. Все это полностью противоречит правилам. Нельзя же предположить, что Граница стала легко проходимой.

— О чем ты? — спросил Лука. — Что за Граница? К кому ты пришел? — Задавая второй вопрос, он внезапно понял, что знает ответ на него, и начисто забыл про первый. — О, — сказал он, — вот, значит, как. Значит, мой папа…

— Пока нет, — ответил полупрозрачный Рашид. — Но терпения мне не занимать.

— Убирайся отсюда! — рассердился Лука. — Тебя тут только не хватало, господин… Как тебя зовут?

Полупрозрачный Рашид улыбнулся — вроде бы дружелюбно, но не вполне.

— Я, — начал он, как будто благожелательно, но не совсем, — я пришел за твоим отцом, и я его сме…

— Замолчи! Не произноси этого слова! — завопил Лука.

— Я просто пытаюсь объяснить, с твоего позволения, — настаивал фантом, — что у каждого человека своя сме…

— Не произноси этого! — еще громче закричал Лука.

— …и все отличаются друг от друга, — продолжал фантом. — Нет и двух похожих. Каждое Живое существо уникально, не похоже на других. У каждого свое собственное уникальное начало, собственное уникальное продолжение, а стало быть, в конце каждого ждет своя собственная уникальная сме…

— Не надо! — пронзительно взвыл Лука.

— …и я являюсь этой уникальной собственностью твоего отца. Или вскоре стану ею. И тогда ты уже не сможешь видеть сквозь меня. Потому что тогда я стану настоящим, а он, сколь мне ни жаль говорить об этом, вообще перестанет существовать.

— Никто не заберет моего отца! — закричал Лука. — Никто! Даже вы, господин… Как вас там? С вашими страшилками.

— Никто, — повторил за ним полупрозрачный Рашид. — Ладно, можешь так и называть меня. Я и в самом деле Никто. И этот Никто собирается забрать твоего отца. Я, можно сказать, твой Никтопапа.

— Ерунда какая-то, — проговорил Лука.

— Отнюдь нет, — возразил полупрозрачный Рашид. — Боюсь, Ерунда тут ни при чем. Вот увидишь, я не отношусь к Ерунде.

Лука опустился на ступеньки крыльца и закрыл лицо руками. Никтопапа. Он понял, что объяснял ему полупрозрачный Рашид. Настоящий отец будет постепенно угасать, а этот фантомный — становиться все сильнее. И в конце концов останется только Никтопапа, а отца не станет. Но в одном Лука был уверен: он вовсе не готов остаться без отца. Он никогда не будет к этому готов. Он так отчетливо осознал это, что укрепился духом. Есть только один выход, сказал он себе. Этого Никтопапу надо остановить, и он, Лука, должен придумать, как это сделать.

— По правде говоря, — заметил Никтопапа, — я вынужден признать — чего тут таиться? — что ты уже добился феноменального успеха. Я имею в виду пересечение Границы. Так что, возможно, ты способен и на большее. Возможно, ты даже способен исполнить то, о чем так страстно мечтаешь. Возможно, ха-ха, ты даже добьешься моего уничтожения. Противник! Весьма приятно, весьма! Очень мило. Я даже заволновался.

Лука посмотрел на него.

— Что еще за «пересечение Границы»? — спросил он.

— Ты сейчас не там, где был, — с готовностью пояснил Никтопапа. — И видишь не то, что видел раньше. Эта дорожка не та, и дом не тот, а этот папа вовсе не тот папа, как я тебе уже объяснял. Если тот твой мир сдвинется на шаг вправо, он столкнется с этим миром. Если же он сдвинется на шаг влево… Впрочем, об этом пока не стоит говорить. Посмотри, насколько в этом мире все ярче и красочнее, чем в том, привычном для тебя. Это, видишь ли… Вообще-то, я не должен бы тебе говорить… Это Волшебный Мир.

Лука вспомнил, как споткнулся на пороге, и у него на миг сильно закружилась голова. Может, как раз тогда он и пересек границу? И куда отклонился, вправо или влево? Должно быть, все-таки вправо. Так что, это Тропа Правой Руки? Какая тропа ему больше подходит? Разве он, левша, не должен был отклониться влево? Ему показалось, что он совсем запутался. Почему он вообще должен оказаться на какой-то Тропе, а не на дорожке перед собственным домом? Куда может привести его эта Тропа и стоит ли вообще идти по ней? Может, ему следует убраться подальше от этого жуткого Никтопапы, вернуться в безопасное пространство собственной комнаты? Все это Волшебство совсем заморочило ему голову.

Разумеется, Лука прекрасно знал о существовании Волшебного Мира. Он с колыбели каждый день слышал о нем от отца, верил в его существование и даже составлял карты, рисовал картины этого мира: стремительный Поток Слов, впадающий в Озеро Мудрости, Гора Знания, Огонь Жизни и все такое. Однако он верил во все это не так, как верил в существование обеденного стола и городских улиц или в расстройство желудка. Этот мир не ощущался по-настоящему, как, скажем, любовь, горе или страх. Он был настоящим в той же мере, в какой кажутся настоящими истории из книжек, пока их читаешь, или миражи в знойном мареве, пока не подойдешь к ним поближе, или сны, пока они снятся.

— Может, это сон? — предположил он, и полупрозрачный Рашид, назвавшийся Никтопапой, кивнул с задумчивым видом.

— Неплохое объяснение, — согласился он. — Почему бы не провести эксперимент? Если это действительно сон, то в нем Пес и Медведь перестанут быть бессловесными животными. Я, видишь ли, знаю о твоей заветной мечте. Ты ведь ужасно хочешь, чтобы они умели разговаривать, а? То есть, я имею в виду, разговаривать с тобой на твоем собственном языке и рассказывать тебе о своей жизни. Не сомневаюсь, им есть что рассказать о себе.

— Откуда вы об этом знаете? — поразился Лука и снова, еще не договорив до конца, угадал ответ. — Ну, конечно! Вы знаете, потому что об этом знает папа. Как-то раз я признался ему. И он пообещал, что придумает замечательную историю о говорящих животных — псе и медведе.

— Вот именно, — безмятежно подтвердил Никтопапа. — Все, что было свойственно твоему отцу, что он знал, говорил и делал, постепенно перетекает в меня. Но что-то я слишком разговорился, — спохватился он. — По-моему, твои друзья пытаются привлечь твое внимание.

Лука оглянулся и с изумлением увидел, как пес Медведь встал на задние лапы и прочистил горло, будто оперный тенор. И запел, на сей раз не завывая, подлаивая и тявкая, а выговаривая вполне вразумительные слова. Он пел, как заметил Лука, с легким чужеземным акцентом, словно приезжий из другой страны, но слова звучали вполне отчетливо, хотя то, о чем говорилось в песне, совершенно сбивало с толку.

Потом настал черед медведя Пса, и он тоже встал на задние лапы, а передние скрестил на груди, как записной школьный оратор на диспуте. Он заговорил на чистейшем человеческом языке, и голос его напоминал голос Гаруна, так что Лука чуть не свалился с ног, когда его услышал. Никтопапа поддержал его, вовремя протянув руку помощи, точь-в-точь как это сделал бы настоящий Рашид Халифа.

— О мой крошечный избавитель, — провозгласил медведь в самых изысканных выражениях, но, как заметил Лука, слегка дрожащим голосом. — О несравненный юный заклинатель, знай, что я не всегда пребывал в таком виде, в каком ты зришь меня теперь. Нет, я был могучим властелином одной, хм, северной страны, где растут дремучие леса и лежат глубокие снега, укрытой от мира кольцом высоких гор. И звали меня тогда не Пес, а, хм, Арта-Шастра, князь Кафский. В этой замечательной холодной стране мы плясали, чтобы согреться, и наши танцы вошли в легенду. Наши прыжки и скачки, повороты и пируэты закручивали воздух в блестящие серебряные и золотые нити, и это принесло нам богатство и славу. Да! Вращение и кружение доставляло нам несказанное удовольствие, и мы гордо выступали, кружась и вращаясь, и наша страна была чудом из чудес, а наши одежды сверкали, как солнце. — По мере рассказа голос его окреп, словно он сам поверил в собственную историю. — Вот так мы благоденствовали, — продолжал он, — но это вызвало зависть у наших соседей. И один из них, огромный колдун с птичьей головой по имени, — тут медведь Пес снова запнулся, — по имени… ах да, Булбул-Дэв, великан-людоед, король Восточных Земель, который пел как соловей, но танцевал как последний увалень, исходил самой черной завистью. Он напал на нас во главе несметного войска великанов, называемого… ах да, Тридцать Птиц, тьма чудовищных тварей с огромными клювами и пятнистыми телами. И мы, сияющий и танцующий народ, оказались слишком доверчивыми и наивными, чтобы оказать им достойное сопротивление. Однако мы проявили стойкость и не выдали врагу секреты нашего танца. Нет и нет! — Голос медведя зазвенел от волнения, и он заторопился довести рассказ до конца: — Когда эти проклятые Птицеголовые сообразили, что мы не станем обучать их тому, как закручивать воздух в золотые нити, и ценой жизни сохраним нашу величайшую тайну, они так страшно замахали и захлопали крыльями и заскрежетали и защелкали клювами, что это навело на нее колдовские чары. В считанные мгновения народ страны Каф, раздавленный пронзительными воплями чудовищ, утратил человеческое обличье и превратился в бессловесных животных: ослов, обезьян, муравьедов и, увы, медведей. И Булбул Дэв воскликнул: «Попробуйте теперь исполнить свой золотой танец, придурки! Спляшите свою серебряную джигу! Все, чем вы не поделились с нами, вы утратите навек вместе с человеческим обликом. Вы так и будете пресмыкаться в шкуре животных, если, ха-ха, не сумеете заполучить Огонь Жизни, который вас освободит!» Он, разумеется, имел в виду, что мы попали в безвыходную ловушку и навсегда останемся животными, потому что Огонь Жизни — это просто сказка, и даже в сказках его нельзя добыть. Вот так я и стал медведем — да, конечно, танцующим медведем, но не исполнителем золотого танца! — и в обличье медведя я бродил по миру, пока меня не поймал капитан Ааг и не заставил выступать в цирке, где мы и встретились с тобой, мой юный господин.

Лука подумал, что такую историю мог бы рассказать, например, Гарун, как замечательную сказку из великого Моря Историй. Но рассказ кончился, и Лука почувствовал страшное разочарование.

— Так вы оба люди? — спросил он с сожалением. — Значит, вы на самом деле не мои друзья, Пес с Медведем, а зачарованные принцы в шкурах пса и медведя? Я что, должен теперь называть вас не Пес и Медведь, а Арта-кто-то-там и Барак? Я безумно беспокоюсь за отца, а теперь, выходит, должен еще беспокоиться о том, как вернуть вам обоим прежний облик? Надеюсь, вы помните, что мне всего двенадцать лет!

Медведь снова опустился на все четыре лапы.

— Не беспокойся, — сказал он. — Пока я сохраняю медвежье обличье, ты можешь по-прежнему называть меня Пес.

— Пока я остаюсь собакой, — подхватил пес, — ты можешь называть меня Медведь. Но раз уж мы попали в Волшебный Мир, не худо бы поискать способ снять с нас эти чары.

Никтопапа радостно захлопал в ладоши.

— Замечательно! — воскликнул он. — Отправляемся на поиски Приключения! Ужасно люблю приключения. Да еще в такой компании! Конечно же, мой юный друг, ты тоже отправишься на поиски, правда? Само собой разумеется, — решил он, прежде чем Лука успел хоть слово сказать. — Ты ведь хочешь спасти отца, еще как хочешь. Ты жаждешь, чтобы я, противный Никтопапа, исчез, растаял, а твой папа пришел в себя. Ты ведь хочешь уничтожить меня, сынок? Хочешь, но не знаешь, как это сделать. Хотя на самом деле как раз знаешь. Ты знаешь, как называется то средство, обычное или волшебное, которое поможет тебе достичь желаемого. На случай, если ты забыл, что это такое, тебе только что напомнил об этом твой дружок, говорящий медведь.

— Вы говорите об Огне Жизни, — догадался Лука. — Вы ведь об этом говорите? Об Огне Жизни, что горит на вершине Горы Знания.

— Именно! В яблочко! Прямо в точку! — воскликнул Никтопапа. — Адское Пекло, Пожар Третьей Степени, Самовозгорание, Огонь Огней. Да-да.

Он даже пританцовывал от удовольствия, слегка шаркая ногами и подбрасывая панаму. Лука вынужден был признать, что Рашид Халифа именно так и приплясывал, когда был слишком доволен собой. Но все это выглядит очень странно, если танцор просвечивает насквозь.

— Но ведь это всего лишь сказка, — еле слышно возразил Лука.

— Всего лишь сказка? — откликнулся Никтопапа, похоже в непритворном ужасе. — Просто сказка? Уж не обманывают ли меня мои уши? Да нет же, самонадеянный молокосос, ты не мог ляпнуть такую глупость. В конце концов, ты ведь сам Капелька от Океана Знаний, мелкий Отпрыск-Говорун от Короля Вздора. Ты, как никто другой, должен знать, что человек — это животное, способное рассказывать истории, в которых и проявляется его личность, значимость и порода. Разве крыски могут рассказывать сказки? Могут ли морские свинки описывать картинки? Могут ли бегемоты поведать хоть что-то? Ты не хуже меня знаешь, что они на это не способны. Только человек любит читать и сочинять книги.

— И все же, Огонь Жизни… Это и вправду лишь сказочный вымысел, — хором сказали Пес с Медведем.

Никтопапа от возмущения выпрямился во весь рост.

— Разве я похож на сказочный вымысел? — требовательно спросил он. — Скажем, на эльфа? Может, у меня за плечами трепещут прозрачные крылышки? Или я осыпан волшебной пыльцой? Уверяю вас, Огонь Жизни так же реален, как я, и только этот Огонь Негасимый может вам всем помочь. Он вернет Медведю человеческий облик, а Псу — человеческое достоинство, но он же прикончит меня. Лука! Юный убийца! Да у тебя только при одной мысли об этом глазенки загорелись! Потрясающе! Меня окружают душегубы! Ну, так чего мы ждем? Пора в путь-дорогу? Прямо отсюда! Тик-так! Время пошло!

В тот же миг Лука ощутил слабую щекотку в подошвах. Над горизонтом поднялось серебряное солнце, и все вокруг постепенно стало меняться, знакомое вроде бы, но какое-то не такое. Начать с того, что солнце вдруг стало серебряным. Почему? Почему краски сделались ярче, запахи — острее, шум — громче? Один вид конфет на лотке уличного разносчика подсказывал, что у них должен быть странный вкус. Странно и то, что Лука вообще видел этот лоток, который находился далеко, у перекрестка. Обычно неразличимый при взгляде от дома, теперь он почему-то оказался совсем рядом, полный конфет странного цвета и вкуса, над которыми самым странным образом странно жужжали странные мухи. Как это получалось? Лука недоумевал. Он вроде бы и шага не сделал, а уличный торговец спал под своим лотком, значит, лоток не мог сдвинуться с места. Как вообще передвинулся сюда перекресток? Точнее сказать, как Лука оказался возле перекрестка?

Все это следовало хорошенько обдумать. Он вспомнил золотое правило, которому научил его в школе преподаватель естествознания, господин Шерлок, который курил трубку, всегда носил с собой лупу и слишком тепло одевался: отбросьте все невозможное, и то, что останется, будет истиной, сколь бы невероятным оно ни казалось. Что же делать, размышлял Лука, если невозможное и есть тот самый остаток, то самое невероятное, которым все объясняется? И ответил себе, следуя золотому правилу господина Шерлока: следовательно, невозможное и есть истина. Невозможная истина в данном случае заключалась в том, что поскольку он не движется относительно мира, значит, мир движется относительно него. Он посмотрел себе под ноги, которые испытывали легкую щекотку. Вот она, истина! Земля двигалась под его босыми ногами, мягко касаясь подошв. И уличный торговец с его лотком остался уже далеко позади.

Он посмотрел на Пса с Медведем и увидел, что те словно бы очутились на льду без коньков, пошатываются и скользят на подвижной дороге, издавая удивленные, протестующие возгласы. Лука повернулся к Никтопапе.

— Это ваши трюки? — укоризненно спросил он.

— Что? Прости, что ты сказал? Что-нибудь не так? — Никтопапа посмотрел на него невинным взглядом и всплеснул руками. — Я подумал, что мы торопимся.

Хорошо ли, плохо ли, но Никтопапа вел себя точь-в-точь как Рашид Халифа. Он гримасничал, как Рашид, махал руками, смеялся и, даже прекрасно зная, что виноват, сохранял самую невинную мину, совсем как Рашид, когда тот ронял что-нибудь или готовил очередной сюрприз. У него был голос Рашида, его мягкое брюшко. Он даже потакал Луке, ему же во вред, абсолютно по-рашидовски. За всю свою недолгую жизнь Лука твердо усвоил, что в доме всем командует мама и ее следует побаиваться, тогда как Рашид, по правде говоря, излишне снисходителен. Неужели личность Рашида перетекла в этого будущего палача, Никтопапу? А вдруг именно поэтому жуткий анти-Рашид действительно пытается помочь Луке?

— А ну-ка, остановите всё! — приказал ему Лука. — Прежде чем отправиться куда-то с вами, надо прояснить положение дел.

Ему показалось, что он услышал, как вдалеке останавливается, лязгая и скрежеща, неведомый механизм. Ноги сразу же перестали ощущать щекотку, Пес с Медведем замерли на месте. Они уже удалились от дома на порядочное расстояние и теперь оказались, случайно или нет, на том самом месте, где Лука с Рашидом наблюдали печальную вереницу клеток с цирковыми животными. Город пробуждался. Из труб придорожных харчевен поднимался дым, там готовили крепкий утренний чай с молоком и сахаром. Кое-кто из ранних пташек-торговцев уже поднимал жалюзи на витринах, открывая ниши, заполненные тканями, продуктами и пилюлями. Мимо, зевая во весь рот и помахивая дубинкой, прошел полисмен в темно-синих шортах. На тротуарах все еще спали коровы, большинство горожан тоже пока не вставали, но велосипеды и скутеры постепенно заполняли улицы. Прокатил переполненный автобус, увозя рабочих в промышленную зону, где располагались унылые фабричные корпуса. Конечно, в последнее время Кахани сильно изменился, и уныние перестало быть самым ходовым товаром, как во времена юности Гаруна. Местная костлявая рыба больше не пользовалась спросом, народ предпочитал привозные деликатесы, вроде угрей с юга или оленины с севера, и множество всякой другой еды, вегетарианской и невегетарианской, которая продавалась в сети магазинов «Веселый сад», открываемых на каждом шагу. Люди хотели радоваться, даже когда радоваться было особенно нечему, и фабрики уныния закрывались одна за другой, превращаясь в Обливиумы, фабрики забвения, гигантские торгово-развлекательные центры, куда народ ходил танцевать, покупать, притворяться и забываться. Но Лука нуждался не в самообмане. Ему требовались ответы.

— Довольно мистификаций! — твердо заявил он. — Я жду прямых ответов на прямые вопросы. — Тут ему пришлось справиться с дрожью в голосе, и он справился, загнав поглубже все ужасные чувства, которые так угнетали его. — Во-первых, кто вас послал? Откуда вы появились? Куда вы… — тут Лука помедлил, потому что вопрос был не из самых приятных, — когда ваше… дело… будет закончено, если оно вообще будет закончено, потому что оно не должно быть закончено, но все же, если оно будет закончено… Куда вы собираетесь податься?

— Уточним, что заданы сразу три вопроса, — сказал Никтопапа, пока, к изумлению и ужасу Луки, сквозь него прошла корова и побрела дальше по своим коровьим делам. — Но не будем препираться по мелочам. — Тут он замолчал и задумался. — Знакомо ли тебе понятие «Взрыв»?

— Большой Взрыв? — переспросил Лука. — Или какой-то другой взрыв, о котором я ничего не знаю?

— Взрыв был только один, — пояснил Никтопапа, — так что прилагательное «Большой» здесь неуместно и бессмысленно. Взрыв можно называть Большим, если имел место еще хотя бы один другой: Малый, Средний или, скажем, Наибольший, — чтобы было с чем сравнивать.

Лука решил не вступать в дискуссию.

— Да, я слышал об этом, — произнес он.

— Тогда скажи мне, — продолжал Никтопапа, — что было до Взрыва?

Да, это был тот еще вопрос, что называется, вопрос на засыпку, один из тех, на которые Лука тщетно пытался ответить. Что вызвало этот Взрыв? — вопрошал он самого себя. И как могло что-то взорваться, если до Взрыва ничего не было? У него голова шла кругом от этих мыслей о Взрыве, и поэтому он старался о нем поменьше думать.

— Я знаю предположительный ответ, — сказал он. — Предположительно до Взрыва было Ничто, но я это не вполне понимаю, если честно. В любом случае, — он постарался придать своему голосу решительность, — это не имеет никакого отношения к предмету разговора. — Никтопапа погрозил ему пальцем.

— Напротив, мой юный будущий убийца, — парировал он, — это имеет прямое отношение к предмету разговора. Если уж однажды Ничто взорвалось и из него получилась целая Вселенная, возможно и обратное. Можно ли взорваться и перейти в Не-Бытие, точно так же как и, взорвавшись, перейти в Бытие? Любой человек, будь то Наполеон Бонапарт, например, или император Акбар, или Анджелина Джоли, или твой отец, вернется в Ничто, когда… дело закончено? В результате Малого, я имею в виду личного, Обратного Взрыва?

— Обратного Взрыва? — недоумевая, повторил Лука.

— Вот именно, — сказал Никтопапа. — Не начало, а завершение.

— Вы хотите сказать, — Лука почувствовал, как в нем закипает гнев, — что мой отец вот-вот взорвется и превратится в Ничто? Вы это хотите сказать?

Никтопапа промолчал.

— А как же жизнь после сме… — начал было Лука, но замолчал, хлопнул себя по голове и спросил по-другому: — Как же Рай?

Никтопапа молчал.

— Вы хотите сказать, что Рай не существует? — настаивал на своем Лука. — Если вы так считаете, то я знаю много людей в этом городе, у которых найдутся весомые контраргументы.

Никтопапа хранил молчание.

— Что-то вы вдруг лишились дара речи, — рассердился Лука. — Может, у вас припасено куда меньше доводов, чем вы полагаете? Может, не такая уж вы важная шишка?

— Да плюнь ты на него, — посоветовал медведь Пес тоном старшего брата. — Лучше возвращайся домой.

— Мама будет беспокоиться, — подхватил пес Медведь.

Лука все еще не привык к тому, что животные говорят по-человечески.

— Я хочу получить ответ, прежде чем уйду, — заупрямился он.

Никтопапа медленно кивнул, словно заканчивая разговор с кем-то незримым.

— Я отвечу, — пообещал он. — Когда я закончу дело, когда вберу в себя, отняв у твоего отца… Впрочем, неважно, что именно я отберу у твоего отца, — торопливо добавил он, заметив, как изменилось лицо Луки, — тогда я взорвусь обратно, я сам! Я обрушусь сам в себя и просто перестану Быть.

Лука был потрясен.

— Вы? Так это вы умрете?

— Перестану Быть, — поправил его Никтопапа. — Это более точный термин. Я ответил сразу на третий вопрос и теперь могу добавить, что, во-первых, меня никто не посылал, скорей, можно сказать, что кто-то послал за мной. Во-вторых, я пришел не откуда-то, а от кого-то. Если ты соберешься с мыслями, то сообразишь, кто такие никто и кто-то, тем более что они едины, а я всего лишь точная копия Обоих, которые составляют Одного.

На востоке засияло серебряное солнце. Пес и Медведь явно заволновались. Луке действительно надо было возвращаться домой и собираться в школу. Сорайя изведется от беспокойства. Может, она уже послала Гаруна поискать брата на соседних улицах. Если Лука появится дома к завтраку, ему придется туго. Впрочем, Лука вовсе не думал ни о завтраке, ни о школе. Какое ему сейчас дело до хлопьев с молоком, Ратшита или географии! Он сейчас думал о том, о чем никогда в жизни не думал. Он думал о Жизни и Сме… ну, скажем, о He-Жизни. Он до сих пор так и не мог выговорить то жуткое слово.

— Огонь Жизни может спасти моего отца, — предположил он.

— Если ты сумеешь похитить его, — сказал Никтопапа, — то, без сомнения, спасет.

— Он вернет Псу и Медведю их настоящий облик.

— Вернет.

— Что случится с вами? Если нам удастся это сделать?

Никтопапа промолчал.

— Тогда вам не придется обратно взрываться? Не придется Не-Быть?

— Именно, — вздохнул Никтопапа. — На этот раз нет.

— И вы уйдете?

— Да, — заверил Никтопапа.

— Уйдете и никогда не вернетесь?

— «Никогда» — это слишком сильно сказано, — ответил Никтопапа.

— Ну ладно… Но вы не вернетесь долго-долго?

Никтопапа только голову наклонил в знак согласия.

— Долго-долго? — настаивал Лука.

Никтопапа поджал губы и развел руками, словно сдаваясь.

— Долго-предолго…

— Не стоит испытывать судьбу, — сурово произнес Никтопапа.

— Вы ведь именно поэтому нам помогаете? — пришел к выводу Лука. — Не хотите обратно взрываться. Стараетесь спасти собственную шкуру.

— У меня нет шкуры, — сказал Никтопапа.

— Не доверяю я ему, — заявил пес Медведь.

— Не нравится он мне, — добавил медведь Пес.

— Ни единому словечку его не верю, — сказал пес Медведь.

— Не может быть, чтобы он просто так ушел, — сказал медведь Пес.

— Это все обман, — сказал пес Медведь.

— Это ловушка, — сказал медведь Пес.

— Где-то здесь подвох, — сказал пес Медведь.

— Где-то должен быть подвох, — сказал медведь Пес.

— Спроси-ка у него, — сказал пес Медведь.

Никтопапа снял панаму, почесал лысину, опустил глаза и вздохнул.

— Да, — сознался он. — Подвох есть.

На самом деле было даже два подвоха. Первый, по словам Никтопапы, заключался в том, что за всю историю существования Волшебного Мира никому еще не удавалось похитить Огонь Жизни. На пути к нему стояло столько преград, что и десятой доли не перечислишь. Не было конца напастям и головокружительным опасностям, так что лишь самый безрассудный искатель приключений мог пойти на такое дело.

— Никому-никому не удавалось? — переспросил Лука.

— Безусловно, — ответил Никтопапа.

— Что случилось с теми, кто пытался? — настойчиво допытывался Лука.

Никтопапа сурово глянул на него.

— Лучше тебе этого не знать, — изрек он.

— Ну ладно, — смирился Лука. — А второй подвох?

Вокруг них сгустилась тьма, словно на солнце нашла туча, хотя оно вовсю светило на востоке. Никтопапа тоже будто потемнел. Похолодало. Все звуки будто отдалились. Наконец Никтопапа заговорил, и голос его звучал тяжко и грозно.

— Кто-то должен умереть, — возвестил он.

Лука испытывал одновременно гнев, недоумение и страх.

— Что вы этим хотите сказать? — Голос его сорвался на крик. — В чем тут подвох?

— Если кого-то вроде меня призывают, — растолковал Никтопапа, — кто-то должен заплатить за этот призыв своей жизнью. Мне очень жаль, но таков закон.

— Глупый закон, скажу я вам, — заявил Лука, стараясь говорить твердым голосом, хотя внутри у него все сжалось. — Кто это выдумал?

— Кто выдумал законы тяготения, движения или термодинамики? — спросил Никтопапа. — Может, тебе известно, кто их открыл, но открыть — дело другое, а вот кто выдумал? Кто изобрел время, любовь, музыку? Некоторые вещи просто существуют по своим собственным законам, и ничего с этим не поделаешь.

Медленно и постепенно темнота, окутавшая их, рассеялась, и на лица упал серебристый солнечный свет. Лука с ужасом отметил, что Никтопапа стал менее прозрачным. Это могло означать только одно: Рашид Халифа слабел в своем Беспробудном Сне. Времени на пустые препирательства не оставалось.

— Вы покажете мне дорогу к Горе? — спросил Лука Никтопапу, на что тот улыбнулся безрадостной улыбкой и кивнул. — Вот и ладно, — вздохнул Лука. — Тогда пошли.