Лукоморье

Глава 12

К удивлению, Маши Вяземской, инициативная «дурь» генерального директора ПАО «Остафь»» по условно добровольному чтению стихов, у персонала компании психологического отторжения не встретила. Приглашенные в пятницу сотрудники головного офиса, рассаживаясь в конферанс зале оживлено переговаривались, с улыбкой вспоминали школу где сами читали стихи у доски, те кто постарше сетовали на своих детей, которых стихи читать и учить не заставишь. Первый раз устроители решили обойтись только русской классикой, период восемнадцатый век, без чтения сотрудниками своих стихов. Маша слышала как говорят ее соседи:

— У нас ещё что, подумаешь в рабочее время стихи почитать, в фирме где я раньше работал, сотрудники по приказу директора по выходным «для сплочения командного духа» в пейнтбол играют. Перемажутся, переругаются, бесятся, что выходные пропали и терпят, — говорил молодой мужчина в деловом костюме,

— У наших клиентов, введено обязательное посещение сотрудниками фитнес центра, плевать, что люди устали, что их ждут дома. В здоровом теле … как там дальше то по латыни,

— Mens sana in corpore sano — В здоровом теле здоровый дух, — подсказала молодой женщине, Маша,

Та к ней обернулась,

— Новенькая? — с легким высокомерием спросила она,

— Первый день, на работе, — скромно подтвердила Маша,

Сегодня она, посоветовавшись с Натальей Николаевной, выбрала образ тихой и скромной девушки.

— Где-то я тебя видела, — с пренебрежением говоря «ты», прищурилась одетая в дорогой деловой стильный костюм ухоженная женщина и тут же:

— А вспомнила, я тебя дрянь видела, когда брата в больнице навещала. Ты там полы в вестибюле отделения мыла, еще и голос на меня осмелилась повысить: «Куда идешь без бахил в грязной обуви, чужой труд уважать надо». Уборщицей к нам? Так иди туалеты мой, нечего тут сидеть.

Маша сильно побледнела, но сказать ничего не успела, за нее вступился немолодой мужчина, одетый в потертые джинсы и клетчатую красную рубашку:

— Отстань от нее, — резко потребовал он, — не строй тут из себя хозяйку, не тебе решать кому и где работать, а девчонке и так тяжело. Не от большого счастья она тут уборщицей устроилась,

И обращаясь к Маше участливо спросил:

— Семье небось помогаешь?

— Да, — очень тихо сказала Маша, — мне надо помогать папе,

— Много дать не могу, — засопел мужчина, вытащив из кармана пару купюр, — вот возьми и не отказывайся, у меня дочь как ты,

Ответить Маша не успела, в зал зашел улыбающийся моложавый Вяземский в сопровождении Пушкина, с ними был молодой развязанный человек с волосами, выкрашенными в красный цвет и золотой серьгой в ухе. Петр Андреевич представил Пушкина как ведущего вечера, красноголового как блогера с ником Фаддей и в заключении короткой презентации сообщил:

— Вести этот проект будет, Мария Петровна Вяземская,

Попросил:

— Мария Петровна, пожалуйста встаньте, те кто с вами не знаком, пусть познакомятся.

Маша встала, вежливо раскланялась и села на место. Ведущий предложил провести жеребьевку по порядку выступления, бросил листки с именами в цилиндр, сотрудники пошли тянуть жребий.

— Я так понимаю, мне жребий тянуть уже не надо? — нервно спросила бледная соседка Маши, — Меня все равно уволят?

— Не мне давать оценку вашим профессиональным качествам, — холодно внешне равнодушно, учась управлять своими эмоциями, ответила Мария Петровна Вяземская, — а вот выступать на вечере или нет, решайте сами. И ещё, привычки жаловаться папеньке по каждому пустяку, я не имею,

Сделала паузу и зло по-змеиному улыбаясь как ядом плеснув договорила:

— Я свои проблемы теперь решаю сама, как тогда в отделении, когда я все равно заставила вас одеть бахилы и в них вы побежали жаловать Черномору на наглость и дерзость санитарок.

Мимическим движением мышц лица стерла змеиную улыбку, обратилась к мужчине в клетчатой рубашке и поставила его в известность:

— У меня отличная память и Ex aequo et bono — По добру и справедливости.

И пошла к столу тянуть свой жребий.

Начались выступления сотрудников, первым вне очереди выступил Вяземский, по-артистически откашлявшись, он начал:

— «Телемахида» автор Василий Кириллович Тредиаковский,[127]

И продолжил медленно с выражением читать по листу формата А4:

Акустика в зале была отличной, стихи «Древня размера» Василия Кирилловича звучно заполнили все пространство, а вот зажимать уши на выступлении генерального директора было неприлично.

— Прошу пощады, — прерывание чтение завопил Фаддей,

Его веселым смехом поддержали собравшиеся в зале.

— Пощады не будет, — свирепо заявил Вяземский и отчетливо выговаривая каждое слово продолжил чтение:

Завыла пожарная сирена, чтец остановился и с укоризной посмотрел на Пушкина включившего на компьютере записанный сигнал.

— Достаточно, — засмеялся Пушкин, нажатием клавиши выключив сирену, — Петр Андреевич, мы все уважаем Василия Кирилловича, ценим и помним его вклад в литературу и благодарим чтеца за доставленное удовольствие.

И захлопал первым, за ним остальные, бурные аплодисменты продолжались не более пяти секунд, внешне недовольный чтец заткнулся и сел в зал.

К микрофону вышел следующий выступающий он с листа читал стихи Ломоносова, далее читались стихи Сумарокова, Державина, Фонвизина, Хераскова и эти стихи совсем не чуждо слушались в конференц-зале компании разрабатывающей современные информационные технологии. Было забавно и очень мило. Маша в свою очередь под смех собравшихся, прочитала отрывок из пьесы Фонвизина «Недоросль», оговорившись, что лично она считает пьесу поэтической. Мужик в джинсах и красной клетчатой рубашке Николай Петрович старший офис — менеджер прочитал Державина «Памятник», его выступление встретили аплодисментами, оказалось, что за глаза так зовут этого завхоза. Далее выступала лощеная стерва, она читала отрывок из «Слова о полку Игореве» в его первом переводе который в последний год восемнадцатого века со старославянского осуществил Алексей Федорович Малиновский[128]. По микрофону с бабьим надрывом прозвучал написанный в двенадцатом веке «Плачь Ярославны». В зале притихли.

— У нее мужа военного в одном из конфликтов убили, — тихо проинформировал Машу, сидевший рядом Николай Петрович, — двое детей, младший брат больной, родители пенсионеры, она одна всё тянет, вот и срывается иногда,

— Николай Петрович, — шептала Маша стараясь не привлекать чужого внимания, — не надо мной манипулировать. Что до этой истерички, то я ее за хамство уже в унитаз окунула, дальше как хочет, может отмыться и работать дальше, а может обтекая от говна с гордо поднятой головой уйти, это ее выбор. Отцу я жаловаться не собиралась, но и сопли ей вытирать не намерена.

— На этом наш вечер, окончен, — весело объявил ведущий Пушкин, выслушав последнего выступающего.

Все встали и оживленно обмениваясь мнениями пошли на выход из зала.

— Фаддей! — громко крикнула блогеру, Вяземская младшая, — Останьтесь, мне надо с вами все это обсудить,

Польщенный блогер остановился, посмотрел на Машу. Хороша, юна, свежа, богата. И с неудовольствие глянул на остановившегося и повернувшегося к ним Пушкина. Вали отсюда, ясно говорил взгляд Фаддея. Пушкин взгляд легко расшифровал. Вздохнул, вспомнил рассказ графа Толстого как тот проживая с индейцами скальпировал побеждённых врагов. Взглядом опытного кулачного бойца[129] примерил как одним ударом сбить этого недоноска Фаддея с ног, а потом скальпировать его канцелярским ножом. Улыбнулся, из крашеной шевелюры этого блогера получится отличный скальп.

— Мне подождать пока вы подерётесь? — тонким «ангельским» голоском спросила Маша.

Ну вот ничего нового, поморщилась девушка, глядя на мужчин, в гимназии мальчишки так же себя ведут. Все-таки занятия биологией наряду с несомненной пользой, лишают девушку искренней романтической радости видеть, как за ее внимание соревнуются и бьются рыцари. Не рыцари, а самцы и это в их поведении абсолютный доминирующий безусловный рефлекс продолжения рода, а самки их подстрекают, чтобы выявить наиболее сильную особь. Всё, грустно вздохнула шестнадцатилетняя Маша, с таким отношением к жизни, мне больше уже не влюбится.

— К делу, — раздраженно предложил Фаддей, в сексуальном плане это был хорошо образованный и весьма опытный молодой человек, по тону девушки, по манере ее поведения он понял: на ее благосклонность рассчитывать нечего.

По делу обсудили, подачу материала в информационной сети, цену, сроки. Фаддей был не глуп, цену своей работы знал, о компании Вяземского наслышан. Машу в бизнесе он считал юной, балованной дурочкой которой папа оплатил очередную дорогую игрушку. Шестнадцатилетняя Маша, до этой встречи получившая развернутую консультацию в финотделе компании, упорно и аккуратно резала непомерные претензии блогера. Двадцатипятилетний Фаддей сопротивлялся, но силы его быстро иссякли, он сдался на условия победителя с уважением глядя на юную акулу бизнеса, девушку он в ней больше не видел.

— А теперь обсудим новый роман Александра Сергеевича Пушкина, — предложила Вяземская, — думаю пора его готовить к раскрутке,

— Нашли новую рукопись? — оживился Фаддей, — Не слышал, я …

Но Маша его прервала,

— Роман пишется сейчас, вот автор, — рукой Маша показала на Пушкина,

— Я вас вспомнил, мы ранее встречались на аварии, — мрачно сказал Фаддей, — с вами тогда была очень красивая девушка, которая ругалась на латыни,

— Вам не стыдно? — обращаясь к Пушкину после небольшой паузы опять заговорил Фаддей, который на своих информационных ресурсах употреблял матерные и сленговые выражения. И вполне успешно зарабатывал на рекламе финансовых услуг сомнительного качества.

Пушкин надменно промолчал, спорить с этим смердом, он считал ниже своего поэтического достоинства. Бить, да! Скальпировать, да! Спорить, нет!

— Госпожа Вяземская, — холодно, сдержано обратился к Маше, Фаддей, — я с вами работать отказываюсь, ищите другую мразь,

— В чем дело? — искренне удивилась Маша, — Может объясните?

— Хорошо, — тихо сказал Фаддей, — вы конечно этого никогда не поймете, но я попробую. Моя бабушка была учителем русского языка и литературы, родители зарабатывали деньги в другой стране и до семи лет я жил с ней. Она мне на ночь читала сказки Пушкина, я засыпал под его строки. Она мне рассказывала, как ее мама зимой сорок первого года в блокаду, читала ей его стихи — сказки и не сожгла в буржуйке его книги. Мама моей бабушки умерла от голода в блокаду, бабушку эвакуировали. Когда она вернулась в Ленинград[130] в свою квартиру, то на полках книжного шкафа ее встретили книги Пушкина. Эти книги, изданные при жизни поэта она завещала мне, я их храню, а потом передам своим детям. А сам я еще участь в университете на первые заработанные деньги купил полное собрание сочинений Пушкина в 16 томах.[131]

Фаддей сглотнул, судорожно дернулся кадык и дальше тихо с отчаянием он продолжил говорить:

— Ну должно же у каждого из нас оставаться хоть что-то святое, а вы, — обратился он к Пушкину, — небось ради пиара и бабок[132] пишите порнографию, как шулер вкладываете краплёные карты в факты из его жизни, мараете память поэта и его близких. Жаль, что сейчас нет дуэлей, а то я бы поставил бы вас к барьеру и с удовольствием прострелил вашу башку,

— А вы умеете стрелять? — удивленно с легким пренебрежением глядя на блогера, спросила Маша,

— Я мастер спорта по стрельбе из малокалиберного пистолета, еженедельно в тире тренируюсь, фехтовать на саблях тоже умею, — ответил девушке Фаддей и злобно улыбнувшись, как прицеливаясь глядя Александру Сергеевичу в глаза бросил:

— Как говорят у нас в Питере: Всей своей жизнью Александр Сергеевич Пушкин учит нас тому, что в России талантливому человеку сначала надо научиться стрелять,

— Если вы прочитав мой роман уведите в нем глумление над поэтом и повторите свой вызов, то я готов встать к барьеру, — спокойно ответил Пушкин.

Блоггер пристально вгляделся в собеседника, вспомнил портрет Кипренского копия которого обработанная нейросетью висела у него дома. На копии поэт был в одежде с прической третьего тысячелетия. А сейчас человек с копии портрета смотрел на него и добавил:

— Стреляться будем на десяти шагах,

— Договорились, — нервно буркнул Фаддей и ушел.

Через день Мария Петровна Вяземская прочитал в сети пост Фаддея:

Время поэтов. Золотой век русской поэзии. Серебряный век русской поэзии. Тогда поэт был совестью народа, по крайней мере образованного. С ним считались, ему завидовали, его уважали и легко прощали такие мелкие недостатки как: пьянство; любострастие; дуэли или банальный мордобой и кучу любых долгов кроме карточных. Чем это время закончилось, все знают: сошла на Русь сияющая как фея революция; пошло обновление общества; захотелось социальной справедливости. Но только справедливость была совсем не такая, как о ней мечтали поэты в тиши дворянских усадьб или о чем вслух они надрывно читали в кабаках. Пылают усадьбы, горят в них библиотеки, в небывалом ожесточении режут друг друга венцы творений и цари природы и всё бегут и бегут поэты, подыхать от тоски в эмиграции или получать усиленный паек от новых устроителей общества.

А совесть поэта? Да какая там совесть если жрать охота! К тому же совестью и честью стала партия устроителей. А если уж ты куснул от её пайка и тебя не стошнило, то какой ты поэт? Какая из тебя совесть народа? Встать в строй рифмоплет! Смирно! Равнение налево!

Тогда поэзия задохнулась в угарном чаду пропаганды и коммунальных кухонь, но не умерла. Были и тогда Поэты.

А в Отечественную войну, когда опять решалось быть или не быть стране и народу, во все рост встало Слово Поэта оно летело выстрелом и жгло огнем. Гремели строфы, звали на бой, поднимали в атаки, задыхались озверелым матом в рукопашных, истекали кровью и: Побеждали! Побеждали! Побеждали! Шатаясь от недоедания надрываясь пахало Слово Поэта на износ в тылу, с тревогой ждало весточки от любимых с фронта, бабьим воем голосило на павшими. Было. Помним. Читаем.

Потом ум, честь и совесть разом заменили свободным рынком. Лучше стало? Избитые рекламными слоганами остатки истинных поэтов молча и гордо ушли вымирать в интеллектуальную оппозицию — Интернет. Сайт с порнографией, сайт с поэзией, сайт с советами про жизнь — выбирай! Народ в основном выбирает порнографию со скандалами и сайты продаж всего и за всё. Что ж это его право. Глас народа Глас Божий.

И вот случилось настоящее чудо, у нас в Питере в офисе компании производящей и продающей информационные технологии, зазвучали голоса русских поэтов восемнадцатого века. Слушайте! Это же та самая машина времени о которой пишут фантасты и доказывают ее невозможность ученые. Слушайте они рядом с нами и из восемнадцатого века говорят нам в третье тысячелетие о своей любви и ненависти, шутят и обижаются, мечтают о славе и вечности своих творений. Они живы и говорят нашими голосами.

А я начинаю некоммерческий проект, «Время поэтов» и подписываюсь своим настоящим именем: Петр Александрович Плетнев[133].

Вот так мы дуры и влюбляемся подумала Маша, окончив чтение. Влюбилась, гормоны забушевали, мозги набекрень и понеслась. Жаль, что этот Фаддей такой старый, а то я рассмотрела бы этот вариант. Посмотрела в зеркало, оттуда юная, красивая, цветущая Госпожа Жизнь ей сказала:

— Если рассматриваешь варианты, то это не та любовь от которой сносит голову, твоё от тебя не уйдет, а пока иди-ка поучи антропологию.

Маша вздохнула и отвернулась от зеркала, открыла учебник, открыла словарь. Госпожа Жизнь ей нравилась.