Луна команчей - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Лэрри Макмертри (ч. 10)

Ни одна из двух женщин, на которых женился Гас, не смогла пережить год. Колл знал, что это полностью отбило у его друга охоту к женитьбе. Не в состоянии обеспечить себе здоровую жену, он уже вернулся к шлюхам.

— Я хочу, чтобы Нелл продолжила уходить – сказал Гас. – Она уже не выздоровеет.

— Я бы предпочел застрелиться, если бы понимал, что смертельно болен, — заметил Колл. — Когда невозможно избежать смерти, нет смысла медленно умирать.

Огастес улыбнулся этому замечанию и налил себе чуть больше виски.

— Мы все просто медленно умираем, Вудро, — ответил он. — Ни один из нас не может избежать смерти. Хотя, я знаю, что старина Скалл лучше всех попытался избежать ее, пока был в плену у того старого бандита.

— Что ты думаешь о войне? — спросил Колл. – Я могу передать твое мнение губернатору Кларку?

Гул голосов на улицах стал громче. Скоро жители Остина, некоторые из которых приняли сторону янки, но основная масса примкнула к Югу, могли бы начать военные действия на местном уровне, и тогда очень скоро умирающих людей станет больше, чем одна жена Гаса Маккрея.

— Ничего не думаю. И губернатор не имеет никакого права давить на меня в такое время, — ответил Огастес.

— Он просто хочет знать, останемся ли мы, — сказал ему Колл.

В последние несколько лет он и Огастес, вдвоем, были оплотом пограничной обороны. Естественно, что губернатор не хотел потерять своих двух самых опытных капитанов в то время, когда большинство бойцов штата уйдут на поля сражений великой гражданской войны.

— Я еще не знаю. Ты проголосуй за меня сам, Вудро, — ответил Огастес. — Когда Нелли умрет, я собираюсь пойти и напиться. Когда Нелли похороним, и я вновь буду полностью трезвым, тогда найду время, чтобы подумать об этой войне.

Колл ответил улыбкой на это замечание.

— Я знаю тебя очень много лет и редко видел тебя полностью трезвым, — заметил он. — Я не удивлюсь, что это произойдет не раньше, чем война начнется и закончится.

— Вся нация может похоронить себя, прежде чем ты будешь полностью трезвым, — добавил он.

Он улыбнулся, когда произнес это, и Гас ответил ему уставшим взглядом.

— Ты иди и руководи губернатором, Вудро, — сказал он. — Я должен руководить Нелли.

Услышав ружейную пальбу на улице, Колл торопливо вышел и обнаружил, что несколько буянов стреляют из своих ружей. Они хотели отпраздновать то, что война, наконец, началась.

Колл медленно шел вдоль улицы.

Каждый человек, которого он видел, имел свое собственное мнение о войне. Но вид Гаса и его Нелли в бедной дешевой спальне вызвал у него чувство печали. Трудно было думать о войне, когда все его мысли были связаны с Гасом и Нелли. Он хорошо не знал Нелли. Гас женился на ней всего после недели знакомства, но она, казалось, была приличной молодой женщиной, которая сделала все от нее зависящее, чтобы привить Огастесу оседлость и создать ему удобства из того немного, что у них было. О Нелли Маккрей он знал только то, что она была из Джорджии. Единственной ее страстью, по ее словам, был мятный чай.

Подошли Ли Хитч и Стоув Джонс со своими вопросами о войне, но все, о чем мог думать Колл, была печаль, которую должен чувствовать Гас, дважды женившийся и потерявший обеих жен.

— Когда вы уезжаете, чтобы сражаться с янки, капитан? — спросил Стоув Джонс. Именно в этот момент он увидел, как потрясенный Ли Хитч отступил, и Стоув понял, что он и Ли могут оказаться в противоположных лагерях. До него дошло слишком поздно, что Ли Хитч происходил из Пенсильвании, штата янки, о чем должен был помнить.

Колл не счел нужным отвечать. Ли и Стоув смотрели друг на друга с удивлением. Эти два старых друга находили общий язык почти во всем. Ни одному из них не приходило в голову, что они могли бы стать противниками в войне, которая только что началась.

— О, да ты Реб[21], Стоув? — спросил Ли в замешательстве.

— Я — парень из Каролины, — напомнил ему Стоув, но его желание обсуждать предстоящий конфликт внезапно уменьшилось.

— У нас есть команчи, здесь в Техасе, чтобы сражаться с ними, — напомнил им Колл. — Я полагаю, что таких янки, как они, для меня достаточно.

— Но все идут на войну, капитан. Об этом говорит вся улица, — сообщил Стоув Джонс. — Предстоит несколько грандиозных сражений, прежде чем все уладится.

— Несколько грандиозных сражений и несколько грандиозных смертей, — добавил Огастес. Он спокойно подошел к месту, где разговаривали Колл и двое мужчин.

Его появление, такое внезапное, застало Колла врасплох, хотя Огастес, казалось, был не таким же печальным, каким он был в меблированных комнатах.

— Нелл ушла, — добавил Гас, прежде чем Колл успел спросить. — Она открыла глаза и умерла. У меня даже не было возможности спросить ее, не нужно ли ей чего-нибудь. Почему люди умирают в такие чудесные дни?

Солнечный свет мягко опускался на них. Небо было безоблачным, и воздух свежий. Никто не знал ответа на вопрос Гаса. Темнота и смерть казались далекими. Но между Югом и Севером уже была объявлена война, а Нелли Маккрей лежала мертвой на расстоянии не более двух кварталов.

— А ты кто, Гас, Янк[22] или Реб? — спросил осторожно Ли Хитч, как будто опасался ответа, который он мог получить.

— Я техасский рейнджер, у которого была хорошая жена и которую надо похоронить, Ли, — ответил Гас. – Не найдете ли вы мне Дитса и Пи? Я хотел бы с ними выкопать могилу.

— Мы найдем их и тоже поможем, Гас, — уверил его Ли.

Колл и Огастес быстро приблизились к табуну и поймали своих лошадей. Это была короткая прогулка к офису губернатора, но если бы они отправились пешком, то все, кого они встретили бы, задавали бы вопросы о войне, а они хотели избежать этого.

— Помнишь слова Скалла, когда он впервые сказал нам, что начнется война? – спросил Колл.

— «Брат против брата и отец против сына» — это я помню, — ответил Огастес.

— Он был прав — сказал Колл. — Это произошло прямо здесь в отряде и не так давно.

Огастес выглядел озадаченным.

— Ты имеешь в виду, что в отряде есть янки? — спросил он.

— Ли Хитч, — ответил Колл. — А Стоув — Реб.

— Бог ты мой, это так, — заметил Огастес. – Ли точно северянин.

Губернатор Кларк стоял у окна, глядя на залитые солнцем холмы, когда два рейнджера были допущены в его кабинет. Он был сдержанным, серьезным администратором. Никто не мог вспомнить, чтобы он когда-то шутил. Он был терпелив, однако, и снисходителен к недостаткам. За день не было ни одного дела, которое он оставил бы незавершенным. Гас и Колл лично видели свет от лампы в кабинете губернатора далеко за полночь, когда губернатор просматривал бумагу за бумагой, выполняя задачи, которые он поставил перед собой в течение дня.

На улицах люди, в большинстве своем мятежники, радовались. Все они считали, что высокомерные янки скоро получат по зубам. Губернатор Кларк не был рад.

— Капитан Маккрей, как ваша жена? – спросил губернатор.

— Она только что умерла, губернатор, — ответил Гас.

— Я бы избавил вас от этой встречи, если бы знал, — сказал губернатор Кларк.

— Для этого нет никаких оснований, губернатор, — заявил Гас. — Я ничего не могу больше сделать для Нелли, кроме как вырыть глубокую могилу.

— Если у меня были деньги, чтобы инвестировать, чем я не занимаюсь, я бы инвестировал в покойницкие, — сказал губернатор. — Десять тысяч могильщиков будет недостаточно, чтобы похоронить погибших на этой войне, как только она начнется. Море денег можно вложить в похоронный бизнес прямо сейчас, и я надеюсь, что янки вложат большую часть их, будь они прокляты.

— Я полагаю, это означает, что вы Реб, губернатор, — заметил Гас.

— До сегодняшнего дня я был просто американским гражданином, и им я предпочел бы и оставаться, — ответил губернатор Кларк. — Теперь я сомневаюсь, что буду иметь такую роскошь. Знаете ли вы вашу историю, джентльмены?

Наступило долгое молчание. Колл и Огастес почувствовали себя неловко.

— Мы не ученые люди, губернатор, — признался Колл наконец.

— Я очень невежественный и терпеть не могу много говорить, — сказал Огастес.

Это замечание привело Колла в раздражение. В разговорах с ним Огастес хвастался своим обширным школьным образованием, даже глубокими знаниями латинского языка. Когда рядом был капитан Скалл, Огастес умерял свое хвастовство, понимая, что капитан Скалл был глубоко образованным человеком.

Огастес не был достаточно уверен в себе, чтобы хвастаться своими знаниями перед губернатором Кларком, смотревшим на него серьезно.

— Гражданские войны, по моему мнению, являются самыми кровавыми, джентльмены, — сказал губернатор. — Был Кромвель. Были французы. Людей разрывали на улицах Парижа.

— Разрывали на куски, сэр? — спросил Гас.

— Разрывали на куски и скармливали собакам, — ответил губернатор. — Это было таким же плохим или еще хуже, чем делают наши друзья команчи.

— Конечно, это просто будет сражением армий, не так ли? — спросил Колл.

Хотя он прочитал большую часть своей книги о Наполеоне, в ней ничего не говорилось о людях, разорванных на куски на улицах.

— Надеюсь, что будет так, капитан, — сказал губернатор. — Но война есть война, Во время войны вы не можете ожидать мирного чаепития.

— Как вы думаете, кто победит, губернатор? — спросил Колл.

Он прожил всю свою жизнь в Техасе. Работая рейнджером, он ходил в Новую Мексику и старую Мексику и, пару раз, на Индейскую Территорию[23]. Но об остальной части Америки он ничего не знал. Он только знал, что почти все их товары и инвентарь привозили с Севера.

Он предполагал, что это было богатое место, но не знал, что относится к Северу, а что к Югу. Он знал или встречался с людьми из большинства штатов — из Джорджии и Алабамы, из Теннесси, Кентукки и Миссури, из Пенсильвании, Виргинии и Массачусетса — но он не знал этих мест. Он знал, что на Востоке были фабрики. Но самым похожим на фабрику, что он сам когда-либо видел, был завод пиломатериалов. Он знал, что все без исключения парни с Юга, Ребы, считали, что могут устроить взбучку янки, легко разгромить их. Но капитан Скалл, мнение которого он уважал, презирал Юг и его солдат. «Щеголи» — называл он их.

Колл не знал, каков щеголь на самом деле, но капитан Скалл произнес это слово с каким-то легким презрением, и Колл все еще помнил это презрение. Капитан Скалл, казалось, чувствовал себя равным любому количеству южных щеголей.

— Не будет победителя, но я думаю, что Север установит свое господство, — сказал губернатор. — Но победа будет не завтра, и не в следующем году также, и, вероятно, не через год. Между тем мы все еще должны защищать поселенцев и границы, кишащие ворами.

Губернатор замолчал и серьезно посмотрел на двух мужчин.

— Здесь не останется много мужчин, нет, если они годны к военной службе, и нет, если война продлится, а я думаю, что так и будет, — сказал он. — Они отправятся на поиски славы. Некоторые из них найдут ее, а большинство остальных умрут в грязи.

— Но Юг победит, не так ли, губернатор? — спросил Огастес. — Не хотелось бы думать, что проклятые янки могут отшлепать нас.

— Они могут, сэр, могут, — ответил губернатор.

— Половина людей в Техасе происходит из северной части страны, — заметил Колл. — Взгляни на Ли Хитча. Есть сотни таких, как он. Как вы думаете, они будут воевать за нас?

— Будет потрясение, такое, какого никто из нас не знал, — сказал губернатор. – Его можно было избежать, но никто ничего не сделал для этого, поэтому теперь мы должны будем вынести его.

Он сделал паузу и вновь серьезно осмотрел их.

— Я хочу, чтобы вы остались с рейнджерами, джентльмены, — сказал он. — Техасу вы сейчас нужны, как никогда. Люди уважают вас и зависят от вас, и мы все еще пограничный штат.

На мгновение Огастес почувствовал наполнявшую его горечь, горечь и горе. Он вспомнил дешевую пыльную комнату, в которой только что умерла Нелли.

— Если нас так уважают, то штат должен нам больше платить, — сказал он. — Мы были рейнджерами длительное время, а нам платят не больше, чем тогда, когда мы только начинали. Моя жена только что умерла в комнате, едва ли пригодной для собак.

«Ты мог бы позволить себе жить лучше, если бы экономней обращался со своими деньгами», подумал Колл, но не произнес этого вслух. Конечно, претензия Огастеса была обоснована.

Их жалование было чуть больше, чем в те времена, когда они были зелеными новичками.

— Я не отправился бы ни на какую войну ради славы, — продолжил Гас. — Но я пошел бы за хорошую оплату.

— Я принимаю вашу претензию, — сказал губернатор. — Это возмутительно, что вам платят так мало. Я подниму этот вопрос, как только законодательное собрание соберется, если у нас все еще будет законодательное собрание, когда рассеется дым.

Наступила долгая пауза. Вдалеке был слышен звук выстрелов. Бузотеры все еще праздновали.

— Вы остаетесь, джентльмены? — спросил губернатор. — Команчи скоро узнают об этой войне, и мексиканцы тоже. Если они решат, что техасские рейнджеры расформированы, то они придут к нам с обоих направлений, так много, как блох на собаке.

Колл понял, что у него и Огастеса нет времени, чтобы обсудить свое будущее, их перспективы в качестве солдат или другие. У них едва была всего минута с тех пор, как Нелли Маккрей заболела.

— Я не могу говорить за капитана Маккрея, но у меня нет желания оставлять службу, — сказал Колл. – Я не ссорился с теми янки, которых я знаю, и нет никакого желания воевать с ними.

— Спасибо, это большое облегчение, — сказал губернатор. — Я признаю, что сейчас не очень удобное время для такого вопроса, но все же – как вы, капитан Маккрей?

Огастес не отвечал. Он чувствовал себя обиженным. С того момента, когда за несколько лет до того на Льяно Айниш Скалл внезапно назначил его капитаном, казалось, каждую минуту люди требовали от него решения массы вопросов, больших и маленьких. Они могли быть банальными — кто-то хотел узнать, на каких вьючных мулов упаковать груз — или серьезными, как тот вопрос, который только что задал ему губернатор. Гас происходил из Теннесси. Если Теннесси присоединится к войне, он хотел бы сражаться бок о бок с теннессийцами. Не получая известий из дома в последние годы, он не был полностью уверен, на чьей стороне выступит Теннесси. Теперь губернатор желал, чтобы он остался в Техасе, но он не был готов согласиться на это. Он потерял двух жен в Техасе, если не считать Клару, которая, в некотором смысле, была третьей. Зачем ему оставаться там, где ему не везет с женами? Его везение в картах было ненамного большим, размышлял он.

— Я уверяю вас, что в вопросе жалования будет улучшение, — сказал губернатор. — Я увеличу его, даже если вынужден буду платить вам из своего собственного кармана, пока этот кризис пройдет.

— Пусть он пройдет, только следом будет другой, — заявил Огастес раздраженно. – Пока я был рейнджером, был один кризис за другим.

Затем он встал — надоело. Он почувствовал, что должен выйти наружу, иначе он задохнется.

— Я должен пристойно похоронить свою жену, губернатор, — сказал он. — Она не может долго лежать при такой теплой погоде. Я думаю, что останусь с Вудро и буду рейнджером, но не уверен. Я просто не уверен, именно сейчас. Я согласен с Вудро, что все янки все еще американцы, а я привык воевать с команчами или с мексиканцами.

Он на мгновение сделал паузу, вспоминая свою семью.

— У меня есть два брата, там, в Теннесси, — добавил он. — Если мои братья будут воевать на стороне янки, я не хочу в них стрелять, я знаю это хорошо.

Губернатор Кларк вздохнул.

— Идите домой, капитан, — сказал он. — Похороните вашу жену. Затем сообщите мне о вашем решении.

— Хорошо, губернатор, — ответил Огастес. — Жаль, что здесь нет хорошего шерифа. Он должен был арестовать тех идиотов, которые стреляют из ружей на улице.

Айниш Скалл, известный в Бостоне как Попрыгунчик Скалл из-за его непроизвольных приступов подпрыгивания — которые могли начаться на свадьбе, званом обеде и, даже, во время гребли, и тогда он прыгал в холодные воды реки Чарльз — шел через Гарвардский двор, неся в руках копию «Оптики» Ньютона, когда к нему подошел студент с новостью об объявлении войны.

— Ага, южные мошенники! — воскликнул Скалл, узнав об имевшей место провокации[24].

Его мысли, однако, были все еще заняты оптикой. Этому он посвящал большую часть своего времени с тех пор, как Аумадо удалил ему веки. Он провел три года, тщательно изучая глаза, очки, свет и все имеющее отношение к зрению. Гарвард даже вынужден был предложить ему вести курс оптики, чем он и занимался перед тем, как его ушей достигли новости о восстании на Юге. Он, конечно, носил свои защитные очки. Даже при тусклом свете Бостона случайный луч солнечного света мог причинить ему сильную боль. Приходившие головные боли все еще ослепляли его на многие дни. Однако благодаря своим исследованиям мускулатуры глаза он был убежден, что его эксперимент со швейцарским хирургом и перепонкой лягушки не должен был потерпеть неудачу. Он планировал вернуться в Швейцарию, вооруженный новыми знаниями, а также лучшими перепонками, и попробовать еще раз.

Но как только новости, которые принес ему длинный и тонкий студент, дошли до него, они вытеснили оптику при всей ее богатой сложности из головы Айниша Скалла. Волнение в Кембридже было всеобщим. Даже улицы Бостона, обычно тихого как кладбище, огласились разговорами. Скалл редко ходил домой, но сегодня он отправился туда, волнуясь все больше с каждым шагом. У него все еще был патент на офицерский чин в армии Соединенных Штатов. На фоне размышлений о битве пребывание в Швейцарии выглядело бледным. Он снова стремился вести мужчин, видеть, как дыхание кавалерийских лошадей вырывается холодным утром белыми облачками, как скачут, ругаются и стреляют под старым знаменем, Библия и меч!

Когда он распахнул дверь большого дома на Бикон-Хилл, дома, где он родился и вырос, зрелище, которое приветствовало его, могло пробудить к страсти, но не к военным подвигам.

Айнес Скалл, которой безмерно надоел Бостон, шагала вдоль длинного, мрачного вестибюля, полностью обнаженная ниже талии, и хлестала арапником семейные портреты Скаллов.

Последнее время она начала демонстрировать себя свободно, тем самым шокируя слуг, чопорных бостонских слуг, слишком непривычных к тому, что их хозяйка выставляет части своего тела в гостиной или любом другом месте, где она оказывалась, и в любое время дня.

Услышав, что дверь открывается, появился дворецкий Энтвисл. Старого трясущегося Бена Микелсона на лето отправили пьянствовать в дом в Мэне. Не поднимая глаз на мадам Скалл, Энтвисл принял пальто хозяина.

— Итак, Айнес, надеюсь, что ты удовлетворена, — сказал Айниш.

— Я вовсе не удовлетворена, помощник конюха поспешил, — ответила Айнес, повернув свое покрасневшее лицо к нему, продолжая в то же время стегать арапником портреты.

— Энтвисл, не найдете ли вы полотенце для мадам? – спросил Скалл. — Я боюсь, что с нее капает. Она испачкает обюссоновский ковер[25], если не будет осторожна.

— Вы, бостонцы, такие жалкие, — сказала Айнес. — Это же просто коврик.

— Увольте помощника конюха, если не возражаете, Энтвисл, — добавил Скалл. – Он вызвал во мне гнев, раз не сумел удовлетворить мадам.

Затем он посмотрел на свою жену.

— Я не имел в виду успех — или отсутствие его – в твоих амурных делах, Айнес, когда выразил надежду, что ты удовлетворена, — сообщил он ей. – Дело в том, что твои слабоумные кузены довели нас до войны.

— Милые мои, я так рада, — ответила Айнес. — Что они сделали?

— Они стреляли в нас, — сказал Скалл. — Наглые глупцы. Они скоро пожалеют об этом.

В этот момент Энтвисл вернулся с полотенцем, вручив его мадам Скалл, которая немедленно швырнула его ему лицо. Энтвисл без всякого удивления поднял полотенце и развесил его на перилах рядом с мадам Скалл.

— Нашли помощника конюха? — спросил Скалл.

— Нет, не нашел, и не найдет, — заявила Айнес, прежде чем Энтвисл успел ответить.

— Почему так, дорогая? — спросил Скалл, отметив, что беловатая жидкость все еще обильно стекает вниз по ноге его жены. Хотя, к счастью, ее арапник нанес незначительный ущерб портретам Скаллов, которые рядами висели вдоль вестибюля.

— Потому что я закрыла его в чулане, где буду держать до тех пор, пока он не докажет свою состоятельность, — ответила Айнес.

— Я должен застрелить тебя на месте, ты, сука Оглиторпов, — сказал Скалл. — Никакое Бостонское жюри не осудит меня.

— Если я покувыркалась с помощником конюха, так ты думаешь, что это основание для убийства? — спросила Айнес, подходя к нему с угрожающим взглядом.

— Нет, конечно же, нет, — ответил он. — Я сделал бы это потому, что ты смутила Энтвисла. Не смущай дворецких здесь, в нашем Бостоне.

— Мои кузены скоро обратят вас в бегство, проклятые собаки-янки, — сказала Айнес, поднимаясь вверх по лестнице.

— Хиклинг Прескотт подозревал, что в тебе кровь Оглиторпов! Слышишь меня, ты, мерзкая шлюха? — завопил Айниш ей вслед.

Айнес Скалл не ответила.

Прежде, чем он успел сказать еще что-нибудь, у него начался приступ подпрыгивания. Он находился почти в кухне перед Энтвислом, и горничные сумели его остановить.

Мэгги считала счастливым поворотом судьбы то, что она теперь работала в магазине, который когда-то принадлежал Форсайтам. Она выполняла ту же самую работу, которую когда-то выполняла Клара: распаковывала и укладывала товары на полки, помогала покупателям, выписывала счета, упаковывала покупки, которые требовали упаковки.

Она часто вспоминала Клару и чувствовала себя счастливой, что у нее, наконец, появилась приличная работа. Клара, думала она, поймет и одобрит это. Новый владелец магазина, мистер Сэм Стюарт из Огайо, недавно приехал в Остин. Он мало знал о прошлом Мэгги, а если что-то и знал, что закрывал на это глаза.

Привлекательных и компетентных служащих в Остине было не много. Миссис Сэм Стюарт с радостью поверила выдумке, что Мэгги являлась вдовой, а Ньют — сыном мистера Доббса, убитого индейцами во время путешествия. У Сэма Стюарта в прошлом у самого было несколько черных пятен, и он не был склонен принимать что-то слишком близко к сердцу или судить слишком строго, когда Мэгги устраивалась на работу. Хотя однажды он намекнул своей грозной жене, Аманде Стюарт, что четырехлетний сын Мэгги, Ньют, как две капли похож на капитана Колла.

— Я бы на твоем месте не лезла не в свое дело, Сэм, — сообщила ему Аманда. — Я уверена, что Мэгги поступала так хорошо, как могла. Я прибью твою кожу к черному входу, если ты уволишь Мэгги.

— Кто сказал что-нибудь об увольнении, Мэнди? — спросил Сэм. — Я и не собираюсь увольнять ее.

— Такие мерзавцы, как ты, часто становятся святошами, как только их миновала веревка для повешения, — сообщила ему Аманда.

Она не сказала больше ничего, но Сэм Стюарт многие дни бродил вокруг, задаваясь вопросом, какой теперь скелет в его шкафу обнаружила его жена.

Работая в магазине, Мэгги подружилась с Нелли Маккрей. Нелли часто приходила, чтобы купить небольшие вещицы для Гаса, но редко тратила хотя бы пенс на себя, хотя была привлекательной молодой женщиной, красота которой блистала бы ярче, если бы она, время от времени, позволяла себе ленту или новое платье.

Что Нелли не была здорова, было ясно всегда. Несколько раз она теряла сознание, когда делала свои скромные покупки. Мэгги пришлось настаивать, чтобы она отдохнула немного на диване в задней части магазина перед тем, как идти домой.

Затем Нелли начала умирать и больше не приходила в магазин. Мэгги переживала за нее, сидя всю ночь и укачивая приболевшего Ньюта, когда пришла весть о смерти.

Она одевалась, чтобы пойти на похороны, когда Грасиэла, мексиканка, присматривавшая за Ньютом, пока Мэгги была на работе, пришла в ужасе, хромая. Грасиэла была убеждена, что ее укусила змея.

— Это была гремучая змея? — спросила Мэгги не без скептицизма, так как редко проходил день, чтобы природа не нанесла Грасиэле какой-нибудь почти смертельный удар.

Грасиэла была слишком расстроена, чтобы дать точное описание змеи. Хотя Мэгги не сумела обнаружить следы зубов на ноге или еще где-нибудь, Грасиэла была убеждена, что умирает. Она начала молиться святым и Пресвятой Деве.

— Ты, возможно, и наступила на змею, но я не думаю, что она укусила тебя, — сказала Мэгги, но Грасиэла рыдала так громко, что не могла ее услышать.

Это раздражало. Мэгги решила, что лучше всего будет взять Ньюта с собой на похороны. Он был живым мальчиком и мог сбежать от Грасиэлы и остаться без надзора. Если гремучая змея была поблизости, то Ньют мог бы наступить на нее.

Пока Мэгги застегивала на Ньюте славное коричневое пальто, которое он носил в церковь, Грасиэла в отчаянии перевернула кастрюлю с бобами. Речушка бобового соуса скоро потекла по кухонному полу.

— Если ты не умрешь, убери бобы, — сказала Мэгги, торопливо выводя Ньюта в дверь.

После этих слов она пожалела о своей резкости: Грасиэла была бедной женщиной, потерявшей пятерых из своих двенадцати детей. Она так страдала от такого количества жизненных ударов, что немного помешалась.

Мэгги уже слышала мелодию нового церковного органа, который только привезли из Филадельфии неделей раньше. Аманда Стюарт, у которой было некоторое музыкальное образование, вызвалась играть на нем.

— Мы увидим капитана Вудро? — спросил Ньют, пока мать торопила его.

— Да, и Джейка также, я думаю, — ответила Мэгги. — Возможно, капитан Вудро пойдет с нами на кладбище.

Ньют ничего не сказал. Его мать всегда надеялась, что капитан Вудро сделает с ними что-то, что капитан редко хотел делать.

Джейк Спун, однако, всегда был весел. Он часто приезжал к ним домой и играл с ним, а иногда даже брал его с собой на рыбалку. Джейк даже подарил ему старое лассо, предмет гордости Ньюта. Джейк сказал, что каждый рейнджер должен был уметь набрасывать лассо, поэтому Ньют часто упражнялся со своей веревкой, набрасывая петли на пень на заднем дворе или, если его мать не видела, на цыплят. Он считал, что ловить лассо птиц вполне безопасно, хотя и был достаточно осторожен, чтобы приближаться к старому Дэну, драчливому индюку, который принадлежал миссис Стюарт.

— Старина Дэн заклюет тебя, Ньют, — предупредила миссис Стюарт, и Ньют не сомневался в этом. Старина Дэн клюнул Грасиэлу, заставив ее плакать несколько дней.

Ньют, как и его мать, и надеялся, что капитан Вудро придет и проведет время с ними, но, когда он действительно приходил, это немного пугало маленького Ньюта.

Капитан Вудро не играл с ним, как Джейк, и никогда не брал его на рыбалку, но, иногда, он мог дать Ньюту пенс, чтобы тот мог купить себе леденец в магазине, где работала его мать. Визиты Джейка Спуна обычно заканчивались для Ньюта приступом смехом. Джейк щекотал Ньюта, пока тот не начинал заходиться смехом. Но ничего такого не происходило, когда приходил капитан Вудро. Когда капитан появлялся, он и мать Ньюта о чем-то говорили, но такими тихими голосами, что Ньют никогда не мог ничего понять. Ньют пытался быть вести себя превосходно во время визитов капитана Вудро, не только в надежде на получение пенса, но и потому, что понимал, что капитан Вудро ожидает от него хорошего поведения.

Ньют был всегда немного рад, когда капитан Вудро вставал, чтобы уйти, но он всегда также и немного сожалел об этом. Он хотел, чтобы капитан Вудро оставался с ними — мать никогда ничему не радовалась больше, чем приходу капитана Вудро — но он сам никак не мог понять, как себя вести, когда капитан бывал у них. У него был свисток, в который ему нравилось громко свистеть. Он любил вращать свой волчок, а на своей деревянной лошадке из палки ездил очень умело, даже если лошадка взбрыкивала и бросалась как настоящий бронко. Но когда приходил капитан, он не свистел в свой свисток, не вертел свой волчок или не ездил на лошадке. Ньют просто сидел и пытался быть паинькой. Почти всегда после того, как приходил капитан Вудро, его мать кричала и некоторое время была в плохом настроении. Ньют в такие времена научился быть осторожным в своих играх.

Мэгги и Ньют поспешили через улицу и пробрались вглубь церкви, когда началась краткая церемония.

— Мама, я не вижу, — прошептал Ньют. Ему не нравилось находиться в церкви, где он вынужден был держаться еще строже, чем во время визитов капитана Вудро. В данный момент все, что он видел, был лес спин и ног.

— Утихомирься, ты сейчас должен помолчать, — сказала Мэгги, но все же приподняла Ньюта так, чтобы он увидел, как Аманда Стюарт играет на новом органе. Все рейнджеры были там, кроме Дитса, одного из любимцев Ньюта.

Дитс был искусником в изготовлении маленьких игрушек из кусков дерева или мешковины и, вообще, из всего, что попадалось под руки. К настоящему времени он сделал Ньюту индюка, рыжую рысь и медведя. Конечно, Дитс был негром. Ньют даже не был уверен, был ли он точно рейнджером, в любом случае, он не мог отыскать его в церкви.

Затем его мать прошептала ему и указала на худого человека, стоящего с рейнджерами.

— Это губернатор, — сказала она. — Хорошо, что он пришел.

Ньют не проявил особого интереса к губернатору, но он постарался зажмуриться во время молитвы. Грасиэла пояснила ему, что он отправится в ад и будет там гореть вечно, если откроет глаза во время молитвы.

Когда молитва закончилась, рейнджеры вышли мимо них из церкви, неся деревянный ящик, который они установили в задней части фургона. Джейк Спун помогал нести ящик. Когда он проходил мимо Ньюта, то подмигнул ему. Ньют понял, что подмигивание в такой момент неприлично, так как его мать покраснела и выглядела раздраженной.

Мэгги злилась. Джейк должен быть благовоспитанным, а не мигать, когда несет гроб.

Ньют обожал Джейка. Подмигивать в такой торжественный момент — плохой пример для мальчика.

Но хуже всего было то, что Гас Маккрей выглядел таким поникшим и грустным.

Иногда Мэгги задавала себе вопрос, почему она отдала свое сердце Коллу, а не Гасу. Она и Гас были более совместимыми людьми, чем когда-нибудь были или когда-нибудь будут с Вудро. Она думала, что, возможно, не умерла бы и принесла бы Огастесу счастье, если бы испытывала к нему то, что жена должна испытывать к мужу. И все же много лет у нее был Вудро, которого она любила, и Джейк, которого она терпела. Даже сейчас, идя по улице за фургоном, Мэгги немного пала духом, когда Вудро, сознавая торжественность момента, прошел мимо них без кивка или взгляда.

Мэгги надеялась больше всего на то, что ее сын будет в состоянии жить заслуживающей уважения жизнью.

Ей самой может быть удастся умереть респектабельной, но она не жила респектабельно большую часть своей жизни. Она придавала большое значение респектабельности и хотела ее и для своего сына. Он мог никогда не стать героем, каким был его отец. Может быть, у него даже никогда не будет призвания к битвам, и Мэгги надеялась, что так и будет. Совсем нет необходимости воевать с индейцами или арестовывать бандитов, чтобы стать респектабельным.

Респектабельность достигается воспитанием и наставлением, например, надо научить, что нельзя подмигивать на похоронах или держать глаза открытыми во время молитвы.

Правда, Джейк Спун никогда не был наставником. Мэгги знала это, и это знание вызывало у нее противоречивое чувство к нему, потому что, при всех своих ошибках, Джейк прилагал все усилия, чтобы помогать ей, и делал это в течение всего времени, когда у нее появился Ньют. Именно Джейк подносил ей продукты домой, когда замечал, что она несет тяжесть. Джейк прикрепил маленькие полки для хранения посуды на ее кухне. Джейк Спун выполнял работу, до которой Вудро Колл редко снисходил, даже если у него было время. Мэгги знала свои слабости: она не могла полностью прожить без мужчины, не могла всегда жить в одиночестве, не смогла бы выжить и достойно воспитать своего сына без помощи, которой Вудро Колл оказывал ей крайне мало.

Колл и Гас не просто так были для людей героями. Они постоянно патрулировали границу. Стычки с команчами были частыми, и граница была очень неустроенна. Колл и Гас уходили всегда, а Джейка Спуна обычно оставляли дома. Он предусмотрительно прошел курс каллиграфии и писал лучше всех в отряде. В законодательном собрании был сенатор, человек по имени Самерскин, который считал расходы на рейнджеров расточительными. Он заставлял Колла и Гаса отчитываться до последнего подковного гвоздя, и оба капитана с трудом это выдерживали. Хотя Джейк Спун мог стрелять и мог иногда безрассудно вступить в потасовку, он был ленив, небрежен в делах и всю ночь мог утомлять отряд монотонными речами. Основным его достоинством было то, что он мог завязать самые изящные в отряде узлы на веревке для повешения пойманных бандитов.

Бандиты, повешенные на одной из петель Джейка, редко сучили ногами, а если и дергались, то не дольше нескольких секунд.

Колл едва мог терпеть лень Джейка — для отряда было достаточно лени Огастеса, хотя тот и был внушающим уважение бойцом, — поэтому он обычно оставлял Джейка дома, чтобы вести учет расходов своим изящным почерком. Он вел бухгалтерскую книгу от страницы к странице, пока не получал точных столбцов, и петли и изгибы его письма ложились именно так, как он хотел.

Что касается Вудро, то в последние годы у Мэгги осталось только одно желание: чтобы Колл дал Ньюту свою фамилию. Она больше не думала, даже в самые многообещающие мгновения, что Вудро женится на ней. Он не презирал ее из-за ее прошлого. Горькой правдой, которая постепенно дошла до Мэгги, было то, что Вудро Коллу нравилось жить одному. Ему нравилось его одиночество так же, как Гасу и Джейку нравилась женская компания.

— Вудро просто не создан для брака, Мэг, — говорил Огастес ей неоднократно, и он был прав.

Однако, каждый раз, когда Мэгги видела Вудро, ее сердце трепетало, хотя она знала, что трепещущее сердце не могло изменить положение вещей. Она прекратила упоминать о браке в разговоре с ним, даже со временем перестала думать об этом. Это была основная мечта ее жизни, но этому не суждено было произойти. Она не переставала думать только о Ньюте. Ньют был точной копией своего отца: оба они одинаково ходили, одинаково говорили, у обоих была та же улыбка и тот самый лоб. И все же Колл не даст Ньюту свою фамилию.

Сходство, которое Мэгги могла перечислить по пальцам — сходство, которые было очевидно для всех в Остине — не убеждало его, или, если и убеждало, то он не показывал вида. Часто Мэгги не могла сдержать накопившуюся горечь из-за его отказа. Она ссорилась с ним по этому поводу, иногда громко. Однажды в жаркий тихий день они ссорились так громко, что их споры разбудили Пи Ая, дремавшего под ними в тени дома.

Мэгги знала, что Пи Ай слышал их. Она как раз выглянула в окно и видела его поднятое вверх удивленное лицо.

Чтобы Ньют когда-нибудь носил бы фамилию своего отца, была одна надежда, которая не оставляла Мэгги, хотя она понимала, что сама она не сумеет осуществить ее. Она надеялась на самого Ньюта. Мальчик рос, его собственное обаяние могло бы так повлиять на Вудро, как она сама была не в состоянии повлиять. Всем рейнджерам нравился Ньют. Они брали его с собой всегда, когда могли. Они сажали его на своих лошадей, вырезали ему игрушечные ружья, подарили ему ручного хромого опоссума, которого Ли Хитч нашел однажды утром в сене и приручил. Когда Ньют вырос, они передавали ему небольшие навыки, и Ньют был способным учеником. Все они, была убеждена Мэгги, знали, что он был Коллом.

Сейчас под ярким солнечным светом толпа следовала за фургоном с гробом к зеленому кладбищу у реки. Мэгги слышала, как все вокруг шепчут о войне. Она едва понимала, что это означает. Ей очень хотелось на мгновение приблизиться к Вудро, чтобы он мог объяснить ей. Вместо этого именно Джейк Спун вернулся к ней, когда они были почти у кладбища. У Джейка была привычка прикасаться к ней на публике, чего Мэгги терпеть не могла. Теперь она работала в магазине, у нее была респектабельная работа, но даже если бы у нее ее не было, она не хотела, чтобы Джейк трогал ее на публике. Даже незаметное касание было для нее не особо желательно. Когда он попытался коснуться ее руки, Мэгги убрала руку.

— Вы не должны подмигивать Ньюту на похоронах, — упрекнула она его.

Джейка, однако, невозможно было перевоспитать. Он повернулся к Ньюту и снова подмигнул.

— Да ведь проповедь закончилась, — сказал он. — Нет никакого вреда в подмигивании. Все равно никто не заметил. Все, о чем они думают — это война. Удивительно, что вообще кто-то пришел на похороны Нелли.

— У Гаса действительно проблемы с женами, — добавил он. — Если бы я был женщиной, то дважды подумал бы прежде, чем связываться с ним. Это ведь смертный приговор.

— Я хочу, чтобы вы были хорошим, — прошептала Мэгги. — Я просто желаю, чтобы вы были хорошим. Вы можете быть хорошим, Джейк, если попытаетесь.

Мэгги знала, что Джейк Спун не был совсем плохим, но, при этом, и слишком хорошим он не был. Хотя он время от времени бывал приятным, она часто чувствовала, что будет лучше, если у нее не будет никого, чем такой мужчина как Джейк. Но если бы она полностью отвергла его, то Ньют остался бы совсем одиноким. Она никогда полностью не отвергала Джейка, хотя часто испытывала такое желание. Ей досаждало то, что она большую часть своей энергии тратила на большого ребенка, когда на расстоянии менее ста ярдов от нее находился лучший мужчина, которого она давно любит. Но ничего не поделаешь.

— Я вижу Дитса, — прошептал Ньют, когда процессия достигла маленького кладбища.

И правда, Дитс и двое других негров, люди, которые работали на Нелли Маккрей или ее семью, почтительно стояли у рощи в ожидании.

Ньют подумал, умерла ли Грасиэла от укуса ядовитой змеи. Тогда им, возможно, по возвращении домой придется похоронить ее тоже. Ему нравилась Грасиэла. Она давала ему медовые пироги и учила его, как привязать тонкие ниточки к лапкам кузнечиков и заставить их тянуть палки вперед, как крошечные фургоны. Но если Грасиэла умерла, то им придется вновь слушать пение и молитву, и пройдет длительное время, прежде чем он сможет поиграть.

Кроме того, коричневое пальто, которым его мать так гордилось, царапало ему шею. Здесь пели еще дольше, и все взрослые собрались вокруг ямы в земле. Ньюту захотелось спать. В коричневом пальто ему было жарко. Он, держась за руку матери, прислонил голову к ее ноге и закрыл глаза. Следующее, что он увидел – он сидел на их кухне с Дитсом, который принес его домой.

Грасиэла, все еще живая, помогала ему снять колючее пальто.

Как только Голубая Утка разбогател, он начал думать об убийстве своего отца. Стать богатым было легко. Белые на дорогах появлялись в большом количестве и были неосторожными путешественниками.

Они путешествовали, как будто больше не оставалось никаких команчей. Большинство из них ночью даже не выставляли охрану. Голубая Утка предположил, что они приехали из тех мест, где индейцы были либо усмирены, либо все убиты. Иначе белые там были бы давно ограблены и убиты. Они пили ночью, пока не теряли сознание, или беспечно лежали со своими женщинами. Их было легко убить и ограбить, и даже у самого бедного из них было, по крайней мере, несколько ценных вещей: ружье, часы, немного денег. Некоторые женщины прятали драгоценности.

Часто Голубая Утка приводил в табун, который держал в своем лагере у реки Симаррон, пару лошадей.

Немногие из общины его отца охотились так далеко на востоке. Команчи не беспокоили его, как и восточные индейцы: чероки, чокто или другие племена, которых белые загнали на Индейскую Территорию. Эти индейцы не занимались грабежом: они пытались строить города и фермы. Они немного охотились, но у них было мало лошадей, чтобы преследовать бизонов. Несколько изгнанников из тех племен пытались присоединиться к группе Голубой Утки, но единственным, кого он принял, был чокто по имени Сломанный Нос, великолепный стрелок из ружья. Голубая Утка нуждался только в людях, которые были умелыми наездниками, как его собственный народ, команчи. Иногда ему нравилось совершать набеги глубоко в страну лесов, где у белых было много небольших поселений. Для этого ему нужны были люди, которые могли ездить верхом. Он хотел совершить набег, какой совершали команчи, только на восточные земли, где белые были многочисленны и беспечны.

У Голубой Утки было пять женщин, две из племени кайова и три — белые женщины, которых он похитил. Было много других похищенных женщин, с которыми он позволял своим людям поиграть некоторое время и затем убивал. Он хотел, чтобы белые знали, что, как только к нему попадала одна из их женщин, она была потеряна для них. Эрмоук, первый человек, присоединившийся к нему после того, как он покинул общину своего отца, был очень похотлив, так похотлив, что его надо было одергивать. Голубая Утка хотел богатства, но Эрмоук хотел только женщин. Он готов был напасть на любой отряд, если видел там женщину, которая вызвала у него желание.

Скоро в лагере у Симаррона жило пятнадцать человек. У них было много ружей, хороший табун лошадей и много женщин. Иногда Голубая Утка уставал от пьянства и ссор, которые продолжались в лагере. Несколько раз он приходил в ярость и убивал парочку своих людей только затем, чтобы успокоить остальных. Он узнал от своего отца, что смерть надо нести быстро, когда люди меньше всего понимают, что им грозит смерть. Голубая Утка хранил топор возле места, где он расстилал свои шкуры. Иногда он быстро появлялся и убивал двух или трех изгоев своим топором, прежде чем они могли отреагировать и сбежать.

В других случаях он просто уезжал подальше от лагеря на несколько дней, ни о чем не думая, и когда он уезжал, он всегда ехал на запад к землям команчей. Его терзало, что он стал изгнанником. Ему хотелось снова ехать с команчами, снова жить по обычаям команчей. Он пропускал великие охоты, он пропускал набеги.

Изгнанники, которыми он руководил, редко добывали бизона или любую дичь крупнее, чем олень.

Несколько раз Голубая Утка в одиночку отправлялся на север и добывал пару бизонов. Он добывал их ради мяса, но также и потому, что это напоминало ему о временах, когда он отправлялся на охоту с Бизоньим Горбом, Пинающим Волком и другими охотниками-команчами. То, что его изгнали, что он никогда не может вернуться, иногда наполняло его гневом, а в другое время — печалью. Он не понимал этого. Он поступил не хуже, чем поступали многие молодые воины. Он пытался доказать свою храбрость, и он имел право на это.

Голубая Утка решил, что истинной причиной его изгнания было то, что старейшины боялись его силы. Они знали, что он когда-нибудь станет вождем, и боялись за себя так же, как боялись изгнанники на Симарроне.

Он решил также — однажды ночью, когда падал мокрый снег, а он ел печень бизона далеко на севере от реки Канейдиан — что его отец также боялся его силы. Бизоний Горб стал слишком стар. Вскоре его сила начнет иссякать. Но он долгое время был военным вождем своей группы, и он не хотел отдавать свою власть сыну или кому-либо другому.

У него надо забрать власть, и Голубая Утка хотел быть тем, кто возьмет ее.

Холодным утром он освежевал убитого им бизона и повез шкуру обратно в лагерь на реку Симаррон, чтобы женщины ее обработали. Только две женщины кайова знали, как работать с кожей. У похищенных белых женщин не было таких навыков. Женщины были неумелые, и многие мужчины тоже. Они годились для нападения на белых фермеров, путешественников с семьями и прочих, но в сражении ни один из них не мог сравняться с команчами. Они не умели владеть никаким оружием, кроме ружья, и большинство из них были вдобавок и трусами. Несколько воинов команчей быстро могли справиться с ними, Голубая Утка понимал это прекрасно.

Он хотел убить своего отца, но он не станет спешить. Его отец был слишком осторожен и слишком опасен. Ему, возможно, придется ждать, пока его отец не ослабеет. Возможно, Бизоньего Горба поразит болезнь, или его убьет белый солдат. Возможно, он просто проявит неосторожность на охоте и погибнет от несчастного случая.

Шли годы, и Голубая Утка прославился благодаря своим беспорядочным и беспощадным убийствам. Его объявили в розыск в восточной стране, стране деревьев. В Арканзасе, в восточном Техасе или Луизиане его имени боялись люди, которые никогда не слышали о Бизоньем Горбе. Люди, у которых не было причин бояться нападения команчей, боялись Голубой Утки. Он стал опытным разбойником на границе между дикой страной и поселениями.

Он знал, где были эффективные служители закона, и где их не было. Многих его соратников застрелили и многих схватили, осудили и повесили, но Голубая Утка избегал такой участи. Он грабил ночью, а затем уходил на север в Канзас. Немного белые законники когда-либо видели его, но все о нем слышали.

Его не покидало беспокойство, или разочарование. Он был команчем, которому не разрешили жить, как живут команчи, и он мучился от несправедливости.

Много раз он возвращался в страну команчей, иногда в одиночестве располагаясь лагерем в ней в течение многих дней. Конечно, он был осторожен, чтобы находиться подальше от людей своего отца.

Он не боялся Тихого Дерева, но знал, что, если бы у Бизоньего Горба появился достаточный повод, то отец отправился бы следом за ним вслед и охотился бы на него до тех пор, пока не убил.

Голубая Утка, хладнокровный во время атаки, но нетерпеливый в большинстве других жизненных случаев, знал, что он должен быть терпеливым в отношении своего отца. Голубая Утка был молодым человеком. Ему оставалось только ждать, пока время не ослабит его отца или не унесет его. Время от времени его горячая кровь призывала его не ждать, бросить вызов отцу и убить его. Но, успокоившись, он понимал, что это безумие. Даже если бы он убил Бизоньего Горба, были другие воины, которые выследили бы и убили бы его.

На востоке, в лесах, имя Голубой Утки внушало ужас. Даже на дорогах, по которым передвигалась армия, немногие путешественники чувствовали себя в безопасности. Торговцы оружием в Арканзасе и Миссисипи продали много ружей путешественникам, которые надеялись защитить себя от Голубой Утки, Эрмоука и их людей.

Многие из тех путешественников умерли, с новыми ружьями или без них. Богатство Голубой Утки росло. Но, несмотря на это, он все так же каждые несколько месяцев отправлялся в Команчерию, в бескрайние травяные равнины.

На следующее утро после похорон Нелли Огастес Маккрей исчез. Ночью его видели, он пил в своем привычном салуне, но когда наступило утро, его нигде не могли найти. Его любимой лошади, черной кобылы, в конюшнях не было, какие-либо признаки того, что он вернулся в комнату, где он жил с Нелли, отсутствовали.

Колл был удивлен и немного обеспокоен. Когда умерла Дженива, первая жена Гаса, тот искал компанию везде, где только мог. Он пропадал в салунах и борделях больше двух недель, и когда решил возобновить выполнение своих обязанностей рейнджера, то был едва пригоден для этого. В походе на Ларедо, где бандитизм расцвел пышным цветом, его, пьяного, три раза сбросила с себя лошадь. То, что он выбрал наполовину объезженную, ненадежную лошадь для поездки в Ларедо, свидетельствовало о том, что его мысли находились где-то далеко. Огастес всегда старался выбирать послушных, хорошо объезженных лошадей.

Колла раздражало внезапное исчезновение его друга. Даже с учетом горя, а Гас, казалось, действительно горевал, его поведение было непрофессиональным, ведь оставался ряд нерешенных вопросов. По личному мнению Колла военная лихорадка скоро должна была пойти на спад, хотя бы немного. Техас еще не был в состоянии войны, и когда нетерпеливые добровольцы обнаружат, как далеко им надо будет ехать, чтобы принять участие в сражении, многие из них, подозревал он, сильно задумаются. Многие решили бы остаться дома и наблюдать, не распространяется ли война в их направлении. Это не походило на мексиканский конфликт, когда люди могли прибыть на юг за пару дней и участвовать в боях.

Однако это была война, и озабоченность губернатора по поводу местной обороноспособности была оправдана. У губернатора Кларка были помощник, человек по имени Баркли, маленький человечек, который вообразил, что он является великой шестеренкой в механизме правительства штата.

Огастес Маккрей обещал губернатору дать ответ относительно своих намерений, и мистер Баркли желал его получить.

— Где Маккрей? Губернатор в нетерпении и я тоже, — пытался узнать Баркли, появившись в конюшнях рейнджеров в потоке раздражения.

— Его здесь нет, — ответил Колл.

— Где же он тогда? Это чертовски неловко, — наседал Баркли.

— Я не знаю, где он, — признался Колл. — Он только что похоронил свою жену. Возможно, он решил уехать и немного поносить траур.

— Мы все можем похоронить жен, — парировал Баркли. — Маккрей не имеет права делать это за счет штата. Разве вы не можете послать кого-то, чтобы найти его?

— Нет, но вы можете поискать сами, — ответил Колл, задетый тоном этого человека.

— Поискать, что вы имеете в виду, сэр? — опешил Баркли. — Где поискать?

— Вчера он был еще здесь, поэтому я думаю, что он все еще находится где-то на территории штата, — сообщил Колл этому человеку прежде, чем повернуться перед ним на каблуках.

К полудню Огастес все еще отсутствовал, и Колл по-настоящему заволновался. Он никогда не был женат и не мог точно знать, какие чувства может испытывать мужчина после смерти жены. Но он догадывался, что они должны быть сильными. В его памяти возникла печальная судьба Длинного Билла Коулмэна, жена которого даже не умерла. Длинный Билл всего за день до самоубийства, казалось, был обеспокоенным, но держащим себя в руках мужчиной. Огастес, во всяком случае, был намного более эмоциональным, чем Длинный Билл. Мозг Колла сверлила мысль, что Огастес в своем горе мог совершить что-нибудь непоправимое.

Следопыт кикапу, Знаменитая Обувь, человек, которому так доверял капитан Скалл, жил со своими женами и детьми недалеко на север от Остина. Знаменитая Обувь предпочитал страну вдоль реки Литл-Уичита, но команчи в последнее время свирепствовали в этом регионе, убив несколько семей кикапу. Знаменитая Обувь в целях безопасности привел свою семью на юг. Военные, узнав о его мастерстве, пытались нанять его в качестве разведчика в нескольких экспедициях, но их нынешний лидер, полковник Д. Д. Маккворкводейл, настаивал, чтобы все разведчики были конными. Такой способ путешествия Знаменитая Обувь отклонил. Полковник Маккворкводейл не мог поверить, что человек пешком может не отставать от кавалерийской колонны, несмотря на многочисленные отзывы, в том числе и Колла, о скорости и способностях Знаменитой Обуви.

— Он не только не отстает, он обгонит вас на три или четыре дня, если вы не будете держать его в поле зрения, — уверил Колл полковника. – Я не встречал кого-то другого, кто лучше, чем он, находит источники воды, полковник.

— Вам тоже понадобятся источники воды, — сказал Огастес. Он презирал солдат, но прислушивался к разговору, пока строгал палку.

— Я полностью уверен в своих способностях найти воду, сэр, — ответил полковник Маккворкводейл. — Командую разведчиками я, и они будут передвигаться тем способом, на котором настаиваю я, если они собираются работать на Дэна Маккворкводейла.

Во время следующей экспедиции полковника на запад шестнадцать лошадей кавалерии умерли от голода, а несколько людей были близки к смерти и были спасены только благодаря сильному весеннему ливню. Несмотря на эти доказательства изменчивости источников воды на западных равнинах, полковник Маккворкводейл отказался пересматривать свои требования, а Знаменитая Обувь продолжал отказываться ездить верхом. Результатом этого стало то, что он остался в своем лагере в окружении своих жен и детей, где и застали его Колл и Пи Ай.

Колл хотел узнать, есть ли у Знаменитой Обуви время, чтобы быстро найти Огастеса.

Когда они приехали, Знаменитая Обувь держал в руках лапу какого-то мелкого животного, изучая ее с глубоким любопытством. Его жены улыбались, как будто делились некоторой шуткой, но Знаменитая Обувь интересовался только лапой.

— Мы потеряли капитана Маккрея, — сказал Колл, спешившись. — Ты занят, или можешь найти время на его поиски?

— Сейчас я интересуюсь этой лапой, — ответил Знаменитая Обувь. — Это лапа хорька, которого убили мои жены, но они приготовили его во время моего отсутствия. Я не успел посмотреть на хорька.

— Зачем тебе смотреть на него, если он был вкусным? — спросил Пи Ай.

За эти годы ему понравился Знаменитая Обувь. Ему нравилось то, что кикапу интересовался вещами, которые другие люди даже не замечали.

— Этот хорек не местный, — сообщил ему Знаменитая Обувь. — Однажды я ходил на север и видел там много таких же ласок в окрестностях реки Платт. Этот хорек черный, а здесь все хорьки коричневые. Этому хорьку следовало бы находиться на реке Платт.

Склонность Знаменитой Обуви отвлекаться на многие дни, чтобы исследовать что-то, что не очень требовало исследования, всегда испытывала терпение Колла.

— Возможно, он просто родился необычного цвета, — предположил Пи Ай. — Иногда можно увидеть выводок белых поросят с одним черным поросенком.

— Это хорька лапа, а не свиньи, — заметил Знаменитая Обувь, которого не убедили аргументы Пи Ая.

Все же, видя нетерпение капитана Колла — капитан Колл был всегда нетерпелив — он спрятал лапу хорька в свой мешочек для будущего изучения.

— Капитан Маккрей прошел рано этим утром, — сказал Знаменитая Обувь. — Здесь было туманно. Я не видел его, но слышал, как он сказал что-то своей кобыле. Он едет на той черной кобыле, которую любит, и едет на запад. Я видел его следы, пока искал еще нескольких таких хорьков.

— Его жена умерла, я думаю, что он просто опечален, — сказал Колл. — Я был бы обязан, если ты последовал за ним и попытался уговорить его вернуться.

Знаменитая Обувь мгновение молча обдумывал предложение. Он ничего не мог поделать с тем, что жена капитана Маккрея умерла. Если капитан Маккрей горевал из-за смерти жены, то он, видимо, ушел, чтобы оплакивать ее, и чтобы при этом ему никто не докучал слишком много. Кроме того, у него самого теперь появилось интересное исследование, исследование черного хорька. Он удобно поселился со своими женами и детьми и не очень хотел идти куда-нибудь. Но капитан Колл помог ему с военными, когда полковник, который хотел, чтобы все разведчики ездили на лошадях, решил посадить его в тюрьму за то, что он отказался ехать. Знаменитая Обувь тщательно растолковал полковнику, его капитанам и лейтенантам свои взгляды на лошадей. Существовало несколько причин, почему не было мудрым для кикапу ездить на лошадях. Помимо этих причин была простая причина, которая должна была быть очевидна для полковника и его людей — невозможно достоверно прочесть следы, сидя на лошади. Глаза следопыта должны быть поближе к земле, если он хочет увидеть мелкие детали, которые поведают ему все, что он должен знать. Особенности пыли и земли были важны для следопыта. Никто не мог узнать того, о чем говорит пыль, не становясь часто на колени, чтобы почувствовать и изучить ее.

Белого полковника не интересовала ни одна из причин. Он немедленно посадил Знаменитую Обувь в тюрьму за неповиновение. К счастью, капитан Колл быстро узнал об этом и скоро вызволил его. Он и капитан Маккрей выразили белому полковнику свое недовольство. Капитан Маккрей даже накричал на полковника. Он дал ему понять, что в Знаменитой Обуви нуждаются техасские рейнджеры, и что он не должен вмешиваться.

Учитывая помощь, которую он получил, Знаменитая Обувь подумал, что ему надо отложить на некоторое время изучение черного хорька и попытаться найти капитана Маккрея. Он знал капитана Маккрея много лет и знал, что тот вел себя не как большинство белых. Поведение капитана Маккрея напомнило ему о нескольких его друзьях из племени чокто. Капитан Колл был в значительной степени белым, он жил по правилам. Но капитан Маккрей мало праздновал правила. Он жил своим внутренним миром, велением своего сердца и своего духа. Теперь, огорченный смертью жены, дух капитана Маккрея убедил его сесть на свою черную кобылу и уехать на запад. Уже в то утро у Знаменитой Обуви было чувство, что с капитаном Маккреем происходит что-то необычное.

Он ехал не для того, чтобы выполнить какую-то работу, за которую ему заплатят. Он ехал по другой причине.

Знаменитая Обувь встал и привел двух рейнджеров к ручью, чтобы показать им следы, где черная кобыла пересекла водный поток.

— Я пойду искать его. Думаю, что мне понадобится много дней, — сказал Знаменитая Обувь.

Капитан Колл выглядел недовольным, но он не оспаривал это заявление. Он сам, вероятно, чувствовал, что с его другом происходило что-то необычное.

— Зачем же много дней, если он просто уехал? — спросил Пи Ай.

Чтение следов было тайной для него. Ему нравилось наблюдать за Знаменитой Обувью, когда тот занимался этим, но он не понимал процесс. След, который он увидел у ручья, просто указывал ему на то, что здесь прошла лошадь. Какая лошадь, и куда она пошла, и насколько тяжелого всадника она несла, было очевидно для Знаменитой Обуви, но не для Пи Ая. Еще более загадочной была способность Знаменитой Обуви обнаружить сведения о всаднике, его настроении, подробностях о нем, о чем он сам, возможно, не догадался бы, даже если бы был с всадником рядом и смотрел ему прямо в глаза.

Сам капитан Маккрей сомневался в способности разведчика узнать такие сведения и часто говорил об этом.

— Он просто угадывает, — говорил Огастес. — Когда он прав, то это удача, а когда неправ, никто не узнает об этом, потому что тот, насчет кого он угадывал, ушел.

— Я не думаю, что он угадывает, — заступался Колл. – Он только читает следы и думает о следах, и он не юнец. Он изучил это. Он собирает информацию, которую мы не видим, и складывает ее вместе.

Пи Ай считал, что, вероятно, прав все же капитан Колл. Следующее замечание следопыта подтверждало это.

— Он ищет мира и не может найти его здесь, вдоль реки Гуадалупе, — сказал Знаменитая Обувь. — Я думаю, что ему надо будет пройти более длинный путь, чтобы найти его. Ему, вероятно, придется ехать к Рио-Пекос.

— Пекос — воскликнул Колл. — Губернатор уволит его, если он уйдет так далеко.

— Не думаю, что капитан беспокоится об этом, — сказал Знаменитая Обувь.

— Ты прав, — ответил Колл, подумав. Он думал течение минуты, глядя на западные холмы.

— Я хочу послать капрала Паркера с тобой, — сказал он Знаменитой Обуви.

У рейнджеров не было никаких званий, но он и Гас стали называть Пи Ая «капралом», поскольку тот нравился им. Он не был уверенным молодым человеком, и ему немного льстило считаться капралом.

— Мы можем отправиться прямо сейчас, — сказал Знаменитая Обувь. — Возможно, мы сумеем отыскать еще одного черного хорька, пока будем искать капитана Маккрея.

Пи Ай был ошарашен, но доволен, так как путешествовать со Знаменитой Обувью будет поучительно. Этот человек уже поспешил на запад. Он, казалось, не считал необходимым вернуться и попрощаться со своими женами.

— Держись рядом с ним, капрал, — сказал Колл.

— Я буду держаться рядом с ним, — сказал Пи Ай.

Он не успел произнести это, как, оглянувшись, заметил, что Знаменитая Обувь, человек, которого он только что обещал держаться, исчез. Холмистая местность была покрыта зарослями кедра, можжевельника, дуба, чапараля и другого кустарника.

Пи Ай почувствовал что-то вроде паники. Он еще не сделал ни одного шага в направлении запада и уже потерял человека, с которым шел, и капитан Колл видел это.

Колл заметил смущение Пи Ая и вспомнил, как он раздражался вначале и как приходил в замешательство, когда Знаменитая Обувь просто исчезал, часто на много дней.

— Он там, — сказал Колл, указывая на Знаменитую Обувь, который пересекал небольшой пригорок примерно в двухстах ярдах на запад.

— Я полагаю, что он просто присел за кустарником, чтобы осмотреть след, — добавил он.

— Возможно, это был след хорька, — сказал Пи Ай, успокаиваясь. — Он сильно интересуется хорьками.

— Кто такой хорек, капитан? — спросил он. Он не был вполне уверен и не хотел казаться неосведомленным, путешествуя со Знаменитой Обувью.

— О, это хищник из семейства ласок, я думаю, — ответил Колл. — Ты лучше всего догони Знаменитую Обувь и спроси его. Он может рассказывать тебе о хорьках до самого Пекоса, если вы пойдете так далеко.

— Не знаю, зачем Гасу вздумалось отправиться до самого Пекоса, — добавил он, но Пи Ай зафиксировал взгляд на Знаменитой Обуви и явно волновался, что тот может исчезнуть снова.

— Я поеду, капитан, а то потеряю его, — сказал Пи Ай.

Он пустил свою лошадь вскачь и скоро был около следопыта, который не остановился и не оглянулся.

Глядя, как они движутся, Колл одновременно почувствовал облегчение и зависть: облегчение потому, что Знаменитая Обувь взялся за работу, а зависть от того, что ему хотелось опять стать таким же молодым и не обремененным обязанностями, как Пи Ай Паркер.

Было бы хорошо иметь возможность, чтобы забыть и губернатора, и Баркли, и хранителей гроссбуха, и просто поехать на запад в дикую страну. Возможно, думал он, возвращаясь, что именно этого хотел Огастес: побыть свободным несколько дней, просто оседлать лошадь и уехать.

Через час после того, как они покинули капитана Колла, Пи Ай начал страстно желать, чтобы они поскорее нашли Огастеса Маккрея, главным образом потому, что у него не было уверенности, что он не потеряет Знаменитую Обувь. Не было такого, чтобы Знаменитая Обувь шел слишком быстро — хотя, конечно, верно и то, что он не шел медленно. Проблема состояла в том, что он двигался беспорядочно, зигзагами, проскальзывая в подлесок, убегал под прямым углом к следу, иногда даже разворачивался назад, если он видел животное или птицу, которых хотел изучить. Независимо от того, как Пи Ай жестко фиксировал свой взгляд на нем, Знаменитая Обувь все время исчезал. Каждый раз, когда это происходило, Пи Ай задавался вопросом, увидит ли он когда-нибудь этого человека вновь.

Знаменитая Обувь был удивлен безумными попытками молодого рейнджера держать его в поле зрения, в чем, конечно, не было никакого смысла. Молодой человек весь день выглядел встревоженным и нервным и так устал, что когда они разбили лагерь, то он едва был способен развести приличный костер. Знаменитой Обуви нравился молодой человек, и он подумал, что мог бы немного помочь ему, если бы подучил капрала Паркера способам разведки.

— Ты не должен следовать за мной или держаться близко ко мне, — сказал он Пи Аю. — Я не иду прямо по следу.

— Да, это так, — согласился Пи Ай.

Он почти засыпал от усталости, но крепкий кофе, который сварил Знаменитая Обувь, немного его взбодрил.

— Я многое чего хочу увидеть, — сказал ему Знаменитая Обувь. — Я не думаю, что мы догоним капитана Маккрея в ближайшие несколько дней. Полагаю, что он уехал далеко.

— Ты только по следам можешь сказать, что он уехал далеко? — спросил Пи Ай.

— Нет, просто я так думаю, — признался Известная Обувь. — Он потерял свою жену. Сейчас он не знает, куда ему направиться. Я думаю, что он собирается далеко, поразмышлять.

Ночью Пи Ай обнаружил, что не может заснуть. Ему пришло в голову, что он никогда прежде не оставался наедине ни с одним индейцем. Конечно, это был только дружественный Знаменитая Обувь. Но что, если он не был действительно дружественным? Что, если у Знаменитой Обуви внезапно появится желание добыть скальп? Конечно, Пи Ай знал, что это маловероятно, капитан Колл не отправил бы его с индейцем, который хотел бы снять с него скальп.

Он знал, что было глупо думать об этом.

Знаменитая Обувь много лет был разведчиком и никогда ни с кого не снимал скальпы. Но ум Пи Ая отказывался подчиняться. Часть его, которая была разумна, понимала, что Знаменитая Обувь не причинит ему никакого вреда. Но другая часть продолжала рисовать картины индейцев с ножами для скальпирования. Его раздражал собственный ум. Было бы намного проще, если бы его ум просто успокоился и прекратил пугать его.

Поздно ночью, пока молодой рейнджер дремал, Знаменитая Обувь услышал крики нескольких гусей, пролетавших над ними, и начал петь длинную песню о птицах. Конечно, он пел песню в своем собственном языке кикапу, который не мог понять молодой белый человек. Знаменитая Обувь знал, что слова песни – таинственные для молодого человека, проснувшегося, чтобы послушать, но он все равно пел. То, что вещи были таинственными, не делало их менее ценными. Тайна летящих на север гусей всегда волновала его. Он думал, что гуси могли лететь на край мира, поэтому он сложил о них песню. Не было для Знаменитой Обуви ничего более таинственного, чем тайна птиц. Все животные, которых он знал, оставляли следы, но гуси, когда расправляли крылья, чтобы полететь на север, не оставляли следов. Знаменитая Обувь думал, что гуси должны знать, где живут духи, и за это знание были освобождены духами от необходимости оставлять следы.

Духи не хотели, чтобы их посещал каждый, кто обнаружил след, но своим вестникам, великим птицам, разрешали посещать себя. Это было замечательное явление, о котором Знаменитая Обувь никогда не уставал размышлять.

Когда Знаменитая Обувь закончил свою песню, он заметил, что молодой белый человек уснул.

Днем он недостаточно доверял Знаменитой Обуви и бессмысленно суетился. Возможно, даже тогда песня, которую он только что спел, была во снах молодого человека. Возможно, когда он станет старше, то научится доверять тайнам и не бояться их. Многие белые не способны были доверять тому, чего не могли объяснить. И все же, самые красивые события, такие как не оставляющий следов полет птиц, никак невозможно было объяснить.

Следующим утром, с первым серым светом, Пи Ай проснулся и обнаружил, что с него не сняли скальп и не нанесли ран. Он почувствовал себя таким усталым и таким благодарным, что сразу не мог пошевелиться.

Знаменитая Обувь сидел на корточках у лагерного костра, доводя кофе до кипения. Пи Ай хотел помочь, но чувствовал, как будто его суставы покрылись клеем. Он сел, но понял, что дальше двигаться не может.

Знаменитая Обувь пил кофе, как будто это была питьевая вода, хотя, по мнению Пи Ая, кофе был обжигающим.

— Сейчас я ухожу, — сказал Знаменитая Обувь. — Тебе не надо идти за мной. Просто следуй на запад.

— Что? Я не буду видеть тебя совсем? — спросил Пи Ай.

Никогда еще с того момента, как он присоединился к рейнджерам, он не проводил в одиночестве целый день в дикой стране.

Даже если бы у него не было чувства, что его суставы плавятся, то все равно такая перспектива встревожила бы его.

Если бы он встретил отряд команчей, то пропал бы.

— Ты не видел признаков индейцев, не так ли? — спросил он.

Знаменитая Обувь был не в настроении разговаривать именно сейчас. На севере был горный хребет, вокруг которого рассеялись какие-то интересные черные скалы. Он хотел исследовать эти черные скалы. Небо на востоке было уже белым, и пришло время отправиться в путь.

— Нет, здесь нет никаких индейцев, но есть старый медведь, у которого логово в той небольшой горе, — ответил он, указав на небольшой холм прямо на западе. — Будь осторожен с тем медведем. Он может попытаться задрать твою лошадь.

— Мошенник, я пристрелю его, пусть только попробует, — сказал Пи Ай, но он не был уверен, что сумеет убить медведя, имея столь слипшиеся суставы.

Полный решимости продемонстрировать свою решимость, он встал.

— Я найду тебя, когда засияет вечерняя звезда, — произнес Знаменитая Обувь. – Сделай себе кофе.

Затем он исчез в утренней серости. Пи Ай потягивал свой кофе, который еще недостаточно остыл, чтобы его пить большими глотками. Но, потягивая кофе, он руку держал на своем ружье, на случай, если неприветливый старый медведь окажется ближе, чем думал Знаменитая Обувь.

Когда Огастес уезжал из Остина, у него не было цели, кроме как некоторое время поездить вокруг в одиночестве.

Находиться в Остине означало выполнять приказы: губернатор всегда вызывал их или посылал их куда-то, консультируясь с ними или приставая с финансовыми вопросами, к которым у Огастеса не было ни малейшего интереса.

Как правило, он не наслаждался одиночеством, как это делал его друг Колл. Вудро фактически был неспособен весь вечер находиться в компании своих товарищей, и женщины также, если мнению Мэгги можно было доверять. В какой-то момент вечером Вудро Колл всегда тихо исчезал.

Он ускользал ночью, якобы для того, чтобы стоять на страже, когда в пределах ста миль не было ни одного дикаря. Долгое присутствие в компании, казалось, угнетало его.

У Огастеса все было наоборот. Когда он находился в городе, то с наступлением ночи он искал компанию пошумнее. Он искал развлечений, и находил их, будь это карточные игроки или несколько болтливых шлюх, импровизированный концерт или просто время, потраченное на хвастовство и разговоры с любыми игроками и искателями приключений, которые оказались рядом. Он особенно никогда не любил спать, и редко спал больше трех или четырех часов за ночь. Даже эта необходимость его удручала. Зачем просто лежать, когда вы могли бы жить?

Немного ночного отдыха было необходимо, но чем меньше, тем лучше.

Тем не менее, смерть его любимой Нелли сейчас отбила у него вкус к компании. Ему казалось, что всю свою жизнь он выполнял приказы, и он устал от этого. Раньше были капитаны, которые командовали им. Теперь это были губернаторы, или законодатели, или комиссии.

Война на Востоке только началась, а губернатор уже выдавливал из него и Колла обещание, что они останутся в Техасе.

Огастесу надоело. Он достаточно наслушался приказов. Война могла подождать, губернатор мог подождать, Вудро мог подождать, и шлюхи и парни в салунах могли подождать. Он уезжал, потому что хотел этого сам, и вернется, когда сам захочет, когда почувствует, что надо вернуться, а не потому, что его вызвал какой-то губернатор.

Он ехал весь первый день при прекрасной погоде, не думая ни о Нелли, ни о войне, ни о Колле, ни о чем-либо еще. Его черная кобыла, Бойкая, была прекрасной верховой лошадью, обладающей длинной легкой рысью, и несла его на запад милю за милей через известняковые холмы. На сей раз он не умчался сломя голову. У него с собой было четыре бутылки виски в одной седельной сумке, немного патронов и хороший кусок бекона в другой.

Он не был хорошим охотником, и знал об этом.

Преследование дичи часто было скучной работой. Он весело стрелял в любое аппетитное животное, которое находилось в пределах досягаемости ружейного выстрела, но редко преследовал свою добычу далеко.

Несмотря на угрозу команчей, страну к западу от Остина быстро заселяли. Те поселенцы, которые пережили великий набег 1856 года, к настоящему времени отстроились и вступили в новый брак. Хижины были разбросаны по долинам везде, где было достаточно воды. Несколько раз в подлеске Гас слышал звуки большого животного и доставал свое ружье, надеясь добыть медведя или оленя, но только пугал молочную корову или несколько телок, или даже несколько коз.

Незадолго до заката он учуял запах древесного дыма и увидел слабый столб, поднимающийся из кедровой рощи на юго-западе. Он знал, что там должна быть хижина поселенца, но сейчас решил ехать дальше. Пища на этих грубых маленьких фермах была сомнительной. Часто семьи жили только на кукурузных лепешках. У него не было желания сидеть в течение часа, разговаривая с незнакомыми людьми, только затем, чтобы поесть кукурузных лепешек или маисовой каши. Множество новых поселенцев были немцами, которые говорили на самом примитивном английском. Также многие из них были, по мнению Огастеса, чрезмерно набожными. Некоторые в своих домах вообще не держали выпивки, и несколько раз, когда его пригласили пообедать, молитва перед едой была такой длинной, что он едва не потерял аппетит, прежде чем приступили к еде.

Этой ночью он решил не рисковать в хижине. Залаяла собака, но Огастес не обратил внимания на ее лай и проскользнул дальше. Он проехал еще несколько миль прежде, чем расположиться лагерем. Здесь была скалистая страна, почва в некоторых местах была столь неровной, что он рисковал покалечить черную кобылу, если будет ехать дальше.

В любом случае, у него не было какой-то особенной цели и не было никакого графика, кроме собственного.

Древесина кедра и мескитового дерева горели красиво. Скоро у него разгорелся ароматный костер. Холодно не было. Он только время от времени подбрасывал в костер полено, поскольку ему нравилось смотреть на огонь.

В прошлые годы он смотрел на множество лагерных костров и видел только одно лицо — лицо Клары.

Его полная жена, Дженива, и его худая жена, Нелли, были мертвы. Память об их формах и лицах не тревожила его. Той ночью, когда он смотрел на огонь, он никого не видел. Он постоянно думал о женщинах, начиная с его юности, но той ночью он даже не вспоминал о них. Он думал о том, что мог бы просто продолжить поездку на запад в пустыню, где не было ни губернаторов, ни женщин.

Его отсутствие, конечно, вызвало досаду у Вудро Колла, но он не считал, что должен жить как привязанный раб только для того, чтобы сэкономить Вудро Коллу немного досады. Яркие звезды над ним, казалось, действовали как снотворное. Он мечтал плыть в воздухе, как скользящая птица, и соскользнул в настолько глубокий сон, что, когда проснулся, звезды исчезли в свете нового дня. На грани сна он услышал щелчок, какой могла издать оловянная кружка или кофейник. Первое, что он увидел, открыв глаза, была пара ног, стоящая у костра, полыхавшего под кофейником.

— Кофе готов, я полагаю, что вы проснулись, капитан, — услышал он голос. Поняв, что его гость был никем другим, как Чарли Гуднайтом, Огастес немедленно сделал то, что предположил этот человек.

— Привет, я рад, что это вы, Чарли, а не Бизоний Горб, — сказал Гас. — Я, должно быть, заболел. Иначе не понимаю, почему я спал в такой поздний час.

— Как по мне, так вы не больной, а просто лентяй, — заметил Гуднайт.

Он был крепким мужчиной, несколько старше Гаса, таким же мощным в речи, каким был в теле. Временами он бывал превосходным разведчиком и рейнджером, но в последнее время его интерес сместился к скотоводству. Теперь он ездил с рейнджерами только тогда, когда появлялась срочная потребность. Он был известен тем, что был столь же неустанным, как и грубоватым.

Разговор с Чарли Гуднайтом был, обычно, коротким и весьма часто оставлял его собеседников несколько оскорбленными в их чувствах.

— Слышали о войне? — спросил Огастес.

— Слышал, — ответил Гуднайт. — Я был бы благодарен за кусочек бекона, если у вас есть немного. Я уехал второпях и не захватил провизии.

— Он находится в моей седельной сумке вместе со сковородой, — сказал Гас. — Извините, что не предлагаю поджарить его для вас. Я предпочитаю размышлять над священными писаниями по утрам, по крайней мере, до восхода солнца.

Гуднайт взял бекон и сковороду. Он не стал комментировать ни войну, ни священные писания.

Гас видел, как прекрасный гнедой мерин обгрызал листья мескитового дерева рядом с его кобылой. Мало того, что он не услышал приближение человека, он не услышал также и приближение лошади. Приятно расслабиться, как вчера вечером, но в дикой стране нельзя слишком расслабляться.

Молчание Гуднайта немного раздражало его. Что это за хороший гость, который уплетает твой бекон, но не поддерживает разговор?

— Вы боитесь Бога, Чарли? — спросил Огастес, подумав, что мог бы углубиться в религиозную тематику на мгновение.

— Нет, я слишком занят, — ответил Гуднайт. — А вы действительно богобоязненный человек? Я не предположил бы этого.

— Я думаю, что должен быть им, — сказал Гас. — Он продолжает забирать моих жен, и полагаю, что может забрать меня самого в любое время.

— Еще как может, если вы спите до восхода солнца, — заметил Гуднайт.

Он уже поджарил и полностью съел половину бекона Гаса. Он встал и вернул остальное в седельную сумку.

— Вы едете куда-то? — спросил Гуднайт.

— О да, на запад, — сказал Огастес. — А вы?

— Колорадо, — ответил Гуднайт. — Есть живой рынок для техасской говядины в Денвере и изобилие говядины на копытах здесь, в Техасе.

Огастес усмотрел здесь два замечания, но в своем похмельном состоянии не мог понять, как они связаны между собой.

— У вас с собой стадо коров, Чарли? — спросил он. — Если это так, то я предполагаю, что я слепой и, к тому же, глухой.

— В настоящее время нет, — ответил Гуднайт. — Но я могу быстро приобрести его, если сумею найти хороший путь в Денвер.

— Чарли, я не думаю, что здесь путь в Колорадо, — сказал Огастес. — Нет, если ваш скот не может жадно пить воздух. Между этим местом и Колорадо нет никакой воды, насколько я знаю.

— Есть река Пекос, и это мокрое место, — ответил Гуднайт. — Если я сумею пригнать стадо к Пекосу, думаю, что влажность увеличится, а оттуда в Денвер.

При упоминании о Денвере Гас вспомнил Матильду Робертс, одну из его самых старых и лучших друзей. В былые времена все знали Матти, даже Гуднайт, хотя у него, как у одного из самых трезвых граждан пограничья, не было репутации распутника.

— Вы ведь помните Матти Робертс, не так ли, Чарли? — спросил Гас.

— Да, она прекрасная женщина, — ответил Гуднайт. — Она занималась любовным бизнесом, но любовь не была добра к ней самой. Я не посетил ее заведение в Денвере, но говорят, что оно щедрое.

— Что вы имеете в виду под тем, что любовь не добра к ней? — спросил Гас. Он понял, что у него давно не было сведений о его старом друге.

— Матильда умирает, вот что я имею в виду, — ответил Гуднайт.

Он расседлал свою лошадь, и гнедой смог хорошо отряхнуться от пыли. Но вот гнедой отряхнулся, и через несколько минут Гуднайт был готово отбыть.

— Что? Матти умирает? От чего? — спросил потрясенный Огастес. Теперь еще одну женщину, которую он близко знал, уносило время.

Новости ударили его почти так же больно, как если бы ему сообщили, что умирала Клара. Даже Вудро Колл признавался в любви к Матти Робертс. Он будет потрясен, когда услышит эту новость.

— Не знаю, от чего, — сообщил ему Гуднайт. — Я думаю, что просто от жизни. Это такая инфекция, которая поражает нас всех рано или поздно.

Он сел в седло и поехал, но вернулся и посмотрел сверху вниз на Огастеса, который все еще сидел, сложа руки, у костра.

— Вам сегодня нехорошо? — спросил Гуднайт.

— Нет, мне хорошо. А почему вы спросили, Чарли? — ответил Гас.

— Вы, кажется, сегодня не находитесь в оживленном настроении, вот почему, — сказал Гуднайт. — Вы ведь не собираетесь умирать, не так ли?

— О, нет, — Огастес был поражен вопросом. — Я просто немного сонный. Я провел рядом с Нелли довольно много ночей, прежде чем она скончалась.

Гуднайт, казалось, не был удовлетворен этим ответом. Гнедой нервничал и готов был бежать, но Гуднайт удержал его, что было необычно.

Когда Чарли Гуднайт был готов ехать, он обычно уезжал без всяких церемоний, редко давая любому своему собеседнику даже закончить предложение. Он никогда не задержался, и, все же, теперь он задержался, пристально глядя на Огастеса.

— Если бы вы выполняли мои приказы, то я приказал бы вам отправиться домой, — заявил он прямо. — У человека, у которого нет оживленного настроения к этому часу, нет никакого дела, чтобы ехать в этом направлении.

— Ну, я не выполняю ваши приказы, и никогда не буду выполнять, — парировал Огастес, немного раздраженный тоном этого человека. — Я не ребенок, и никто не назначал вас наблюдать за мной.

Гуднайт улыбнулся, что было редким явлением.

— Я беспокоился, что вы потеряли свою хватку, но теперь вижу, что нет, — сказал он, снова повернув свою лошадь.

— Не дождетесь, Чарли..., если вы направляетесь в Денвер, я бы хотел, чтобы вы кое-что отвезли Матти, — сказал Гас.

Новость о том, что она умирает, причиняла ему боль. Он вспоминал те прекрасные времена, которые он провел с этой женщиной. Он подошел к своей седельной сумке и вытащил носок, в котором хранил свои сбережения. В носке было примерно шестьдесят долларов, которые он быстро вручил Гуднайту. Когда он сделал это, его лицо покраснело, и он задохнулся. Почему все хорошие женщины умирают?

— Я всегда был должен за несколько толчков с Матильдой, — сказал он. — Я думаю, что я должен ей, по крайней мере, столько. Я был бы обязан, если вы отвезете ей деньги, Чарли.

Гуднайт мгновение смотрел на деньги и затем спрятал их в свой карман.

— Как долго за вами этот долг? — спросил он.

— Около пятнадцати лет, — ответил Огастес.

— Если бы вы шли к Пекосу, то я мог бы составить вам компанию, пока ваши мозги немного не просветлеют, — предложил Гуднайт.

— Нет, — ответил Гас. Он не хотел никаких компаний, особенно компанию столь колючего человека, как Чарльз Гуднайт.

— Я направляюсь на старую добрую Рио-Гранде, — сказал он, хотя и не собирался туда.

— Ну ладно, прощайте, — сказал Гуднайт. — Если я хочу привести своих коров в Колорадо, то мне лучше начать искать путь.

— Чарли, если вы действительно увидите Матти, передайте ей, что у нее есть друг в Техасе, — попросил Огастес, все еще оглушенный.

— Передам, если доберусь вовремя, — ответил Гуднайт.

Когда через пять дней не появилось известий об Огастасе Маккрее и о двух людях, посланных на его поиски, губернатор Кларк был столь возмущен, что стал горячим на ощупь. Колл, и сам сгоравший от нетерпения, считал негодование губернатора необоснованным. У рейнджеров не было срочных дел в данный момент, в свете которых отсутствие Огастеса было катастрофическим. Сам губернатор Кларк был охотником и часто покидал Остин на неделю, чтобы убивать оленей, антилоп или диких свиней. Коллу жалобы губернатора начали казаться надоедливыми, и однажды вечером он сказал об этом Мэгги за бифштексом, который она любезно приготовила ему. Мальчик, Ньют, после его прихода убежал вниз и свистел в свой свисток нескольким курам, принадлежащим леди по соседству.

— Я думаю, что Гас просто горюет, — сказала Мэгги. — Если бы у меня был муж, и он бы умер, то я хотела бы уйти куда-нибудь, чтобы горевать. Незачем Ньюту видеть слишком много хандры дома.

— Рейнджеры превращаются в полицейских, — сказал Колл. — В наше время все хотят, чтобы они все время были под рукой.

Он заметил, что руки Мэгги до локтей были покрыты веснушками. Вероятно, она проводила слишком много времени на солнце, работая на маленьком садовом участке, который посадила с помощью Джейка Спуна. В теплое время года Мэгги никогда не оставалась без свежих овощей.

Это была прекрасно, по мнению Колла, что Мэгги получила, наконец, респектабельную работу. В один из дней он посетил магазин, когда Мэгги проводила инвентаризацию, и с удивлением увидел, что у нее был превосходный почерк.

— Да ведь ты пишешь столь же прекрасно, как и Джейк, — заметил он. — Они будут просить, чтобы ты стала учительницей в соседней школе. Сомневаюсь, что в городе есть учитель, который пишет так хорошо.

— О, это просто благодаря практике, — сказала Мэгги. — Джейк дал мне свою книгу по каллиграфии и показал, как выполнять некоторые завитки.

Когда Колл заканчивал бифштекс, он заметил книгу Джейка по каллиграфии на столике у кровати Мэгги. Затем он заметил цветной платок, принадлежащий, как он подумал, Джейку, висевший на стойке у подножия кровати Мэгги.

Он знал, конечно, о дружбе Джейка и Мэгги. Их вдвоем часто замечали работающими в саду. Способности Джейка как садовника были таковы, что многие местные женщины пытались поучиться у него или наблюдали, как он работает в саду. Джейк купался во внимании всех местных дам. Колл не сомневался, что многие из них позавидовали бы Мэгги за ее уроки каллиграфии.

— Да ведь Джейк забыл свой цветной платок на стойке кровати, — сказал Колл, когда Мэгги унесла его тарелку к ведру для мытья.

— Да, он оставил его, — ответила Мэгги.

В этот момент ворвался маленький Ньют, крича и держа ушибленную руку. Преследуя кур, он слишком близко подошел к старому Дэну, индюку, и тот его основательно клюнул.

— Это не первый раз, когда Дэн клюет тебя. Почему ты не избегаешь этого индюка? – спросила Мэгги. — Пойди вниз и намажь немного грязи на место, куда он клюнул. Это снимет боль.

Когда Ньют пошел, Мэгги отпросилась на минуту и отправилась за ним. Она хотела прогнать старого индюка, пока он не нанес ущерб ее огороду.

Пока Мэгги не было, Колл осмотрел комнату. На полу у маленькой софы лежала пара шпор Джейка, и его кисточка для бритья и бритва были над раковиной.

Колл знал, что его не касается, где Джейк хранит свою бритву, или свои шпоры, или свой платок, и все же вид столь многих вещей Джейка в комнате Мэгги встревожил его так, как он не ожидал. Когда она вернулась, он поблагодарил ее за бифштекс, дал Ньюту пенс на леденцы — Ньют был хорошим маленьким мальчиком, который заслуживал редкого удовольствия — и ушел.

Колл взял свое ружье, чтобы отправиться на небольшую прогулку вниз к реке. Он сегодня дважды был у губернатора и провел день, проверяя с Джейком счета отряда. Это дело всегда утомляло его. Он не намеревался долго гулять.

Когда он вышел из казармы, то увидел, что Джейк Спун покинул салун через дорогу и направился в сторону комнаты Мэгги.

Обычно он ничего не думал об этом, но этой ночью задумался. Он не остановился, чтобы посмотреть, пошел ли Джейк вверх по лестнице в комнату, откуда он сам только что вышел. Он чувствовал, что это будет непристойно. Вместо этого он ушел из города, беспокоясь, даже не зная почему. Он понял, что вообще не имеет никакого права распоряжаться Мэгги Тилтон. Она была вполне самостоятельной и могла поступать, как ей заблагорассудится.

Его тревожила мысль – по праву или нет, — что Джейк и Мэгги теперь живут вместе. Это открытие сильно поразило его. Мэгги теперь была почтенной женщиной с ребенком, которого сильно любила. Она должна была думать о своей работе и своем ребенке и не рисковать своей респектабельностью, особенно из-за безответственного Джейка Спуна.

Колл вышел из Остина на фургонной дороге, которая вела в Сан-Антонио. Он жалел, что Гас не вернулся, но не потому, что этого хотел губернатор, а просто он хотел узнать его мнение по вопросу Мэгги и Джейка. Конечно, он не знал ничего конкретного. Просто он чувствовал себя покинутым и слишком взволнованным для сна.

Прошло, казалось, несколько минут, и тут Колл с удивлением увидел на повороте фургонной дороги большой дуб, который был расколот молнией за несколько лет до этого. Причина его удивления состояла в том, что этот дуб находился в десяти милях от города. В смятении он прошел значительно дальше, чем собирался. Обычно он проходил только две или три мили и после этого шел спать. Но сейчас он прошел десять миль, не заметив этого, и вынужден будет идти еще десять, чтобы вернуться в казарму.

Путь назад занял больше времени. Почти рассвело, когда он возвратился к казарме. Через дорогу он видел темное окно Мэгги. Спал ли Джейк там? И что, если это так? Он давно уже выбросил из головы мысли о Мэгги и ее мужчинах. Теперь, внезапно, они снова пришли ему на ум, а рядом с ним не было никого, с кем посоветоваться, а он сам не мог разобраться в своих чувствах.

Старина Айки Риппл, уже ушедший в отставку и принимающий участие только в парадных выступлениях, сидел на бочонке с гвоздями, приглаживая свои седые волосы, когда Колл приблизился в лучах первого света.

— Привет, вы рано проснулись, — сказал Колл старику.

Айки, конечно, всегда был ранним.

— Да, я не люблю пропускать ни один из рассветов, — ответил Айки.

Айки был любителем жевательного табака. Он уже заложил за нижнюю губу хорошую порцию табака.

— Где вы были, капитан? — спросил он. – Слишком рано для патрулирования.

— Просто осматривался, — ответил Колл. — Кто-то вчера видел трех индейцев к западу от города. Не хочу, чтобы они подкрались и угнали какое-нибудь стадо.

— Пойдете на войну, капитан? — спросил Айки.

Колл покачал головой, что, казалось, обнадежило старика.

— Если бы вы ушли на эту войну, я думаю, что индейцы подкрались бы и увели бы весь скот, — сказал Айки.

Айки оглянулся, но увидел только утренний туман. Упоминание об индейцах на западе не радовало. Эти самые индейцы могли прятаться за туманом. Они могли скрываться где угодно, и он был тем более рад, что капитан Колл рядом с ним.

— Я опасался индейцев всю свою жизнь, — сказал Айки, чувствуя внезапную потребность излить душу. — Я думаю, что тысячу раз просыпался, ожидая увидеть индейца, который стоит надо мной, готовый стащить мой скальп. Но мне уже восемьдесят лет, и они все еще не добрались до меня, поэтому я полагаю, что все это беспокойство было впустую.

— Я полагаю, что вы будете в безопасности, если просто останетесь в городе, — сказал ему Колл. — Тем не менее, надо быть осторожным, когда вы на рыбалке.

— О, я больше не ловлю рыбу, отказался от нее, — сообщил Айки.

— Почему, Айки? — спросил Колл. — Рыбалка – это безобидное занятие.

— Из-за костей, — ответил Айки. — Помните Джейкоба Лоу? Он был тем самым портным, который поперхнулся рыбной костью. Она попала в его пищевод, и он умер прежде, чем кто-либо сумел что-либо сделать. Я терпел команчей около восьмидесяти лет. Будь я проклят, если захочу рисковать тем, чтобы подавиться косточкой от одного из этих костистых маленьких окуней.

— Я не помню, чтобы вы были женаты, сколько я знаю вас, — сказал Колл.

Его замечание повисло в воздухе, просто замечание, не вопрос. Внезапно он почувствовал себя нелепо.

Мэгги Тилтон в течение многих лет хотела выйти за него замуж, но он уклонился, предпочтя холостяцкую жизнь. Зачем он говорит о браке с восьмидесятилетним холостяком, который может впоследствии сплетничать? Хотя он любил Мэгги, он никогда не хотел жениться и не знал, почему его так взволновало открытие, что она поддерживает более близкие отношения с Джейком, чем он предполагал.

— Иллинойс, — сказал Айки Риппл. — Я зажег однажды девушку. Это было в Иллинойсе.

Хотя капитан Колл не опрашивал его дальше, Айки вспомнил через шестьдесят лет о девушке по имени Салли, которую он зажег в Иллинойсе. Они танцевали однажды на сельском празднике. У нее были голубые глаза. Но Салли туманным утром выпала из лодки, когда она со своим отцом пересекала реку Миссисипи во время поездки в Сент-Луис. Ее тело, насколько он помнит, так никогда и не нашли. Ее звали Салли? Или это была Мэри? Ее глаза были голубыми? Или карими? Он танцевал с нею однажды на сельском празднике. Она плыла со своим отцом? Или с нею была ее мать?

Капитан Колл, который, казалось, заинтересовался на мгновение прошлыми отношениями Айки с женщинами, ушел на поиски завтрака, оставив Айки в одиночестве на бочонке с гвоздями. Когда утреннее солнце сожгло туман на улицах Остина, туман в памяти Айки уплотнился, когда он пытался вспомнить ту девушку — была это Мэри или Салли, глаза ее были голубыми или карими, была она в лодке с матерью или с отцом? — с которой он давным-давно танцевал на сельском празднике.

На десятый день путешествия Пи Ай вымотался полностью. Растительности было так мало, что он разрешал своей лошади уходить ночью в надежде, что она найдет себе пастбище, достаточное для пропитания. Часто он, проснувшись в сером свете рассвета, не видел ни лошадь, ни Знаменитую Обувь.

Когда вставало солнце, он видел только безлюдную сухую равнину, почти пустыню. Редко появлялось облако. Перед глазами стояла огромная окружность горизонта, и внутри нее ничего не двигалось. Ледяные равнины на севере он помнил такими же безлюдными, только тогда он отважился находиться на Льяно в компании с отрядом людей. Теперь же большую часть дня он был один. Он утратил надежду, что они найдут Гаса Маккрея. Зачем только Гас покинул уютные салуны Остина, чтобы приехать в такое место?

После первой недели Пи Ай проводил дни, борясь с собственным чувством отчаяния.

Иногда он не видел Знаменитую Обувь до вечера. Он ехал на запад, запад, запад, чувствуя безнадежность. Правда, Знаменитая Обувь всегда возвращался, как и обещал, когда появлялось сияние вечерней звезды. Но с каждым днем Пи Ай все больше беспокоился, что этот человек покинет его. Когда Знаменитая Обувь, наконец, появлялся, облегчению Пи Ая не было предела, но это продолжалось недолго. Скоро снова наступало утро, и Знаменитая Обувь пропадал.

Иногда Пи Аю требовался целый час, чтобы найти свою лошадь. Животное поедало листья или скудные растения на каком-то небольшом склоне или в овраге. Затем весь день он тащился на запад, никого не видя. Весь день он жаждал общества, любого общества.

На десятый вечер, когда Знаменитая Обувь присоединился к нему, Пи Ай не мог не поделиться своими сомнениями.

— Гаса здесь нет, не так ли? — спросил он. — Как он мог забраться так далеко? Зачем ему надо было пересекать большую часть этой бедной страны?

Знаменитая Обувь знал, что молодой рейнджер боится.

Ничто не было проще, чем обнаружить в человеке страх.

Это было видно даже в том, как он возился со своей кружкой, попивая кофе. И это было нормально, что он боялся. Он не знал, где он находится, и его должно было озадачить, что капитан Маккрей решил заехать так далеко в пустыню. Молодой рейнджер был недостаточно умудрен годами, чтобы понять вещи, которые могли сделать люди, когда они были неуверенны и несчастны.

— Он впереди нас, на расстоянии всего дня, — ответил Знаменитая Обувь. — Я не потерял его след, и не потеряю.

— Но зачем он едет так далеко? — спросил Пи Ай. — Здесь же ничего нет.

Знаменитая Обувь задавался тем же вопросом. Путешествия, которые предпринимали люди, всегда интересовали его. Его собственная жизнь была сплошным путешествием, хотя сейчас не совсем таким, как это было до того, как у него появились свои жены и дети. Обычно он соглашался быть разведчиком у техасцев только тогда, когда они отправлялись в направлении, в котором он хотел пойти сам, чтобы увидеть особенный холм или ручей, посетить родича или друга, отыскать птицу или животное, которых он хотел изучить.

Кроме того, он часто возвращался в места, в которых он был в прежние времена своей жизни, только затем, чтобы увидеть, остались ли они теми же самыми. В большинстве случаев места не были точно такими же, какими он помнил их, ведь он и сам изменился, но бывали и исключения. Самые простые места, где были только скалы и небо, или вода и скала, изменялись меньше всего. Когда Знаменитая Обувь чувствовал беспокойство в своей жизни, как и все люди, он старался вернуться на одно из простых мест, на место скал и неба, чтобы восстановить расположение духа и снова стать спокойным.

Хотя Знаменитая Обувь и не разговаривал с капитаном Маккреем о причинах его поездки, он чувствовал, что то же самое может происходить с капитаном из-за смерти жены. Капитан Маккрей мог вернуться куда-нибудь, где он был раньше, надеясь обнаружить, что там ничего не изменилось, и что оно осталось таким же простым. Каждый день Знаменитая Обувь, идя по его следам, отмечал, что капитан не бродил бесцельно, как человек, мысли которого настолько отвлечены, что он не замечает, куда идет. Капитан Маккрей знал, куда он шел, в этом Знаменитая Обувь не сомневался.

— Я думаю, что он возвращается на место, где он бывал прежде, — ответил Знаменитая Обувь на вопрос Пи Ая. – Сейчас он направился к Рио-Гранде. Если он остановится, когда приедет к реке, то мы найдем его завтра.

Знаменитая Обувь подозревал, что молодой рейнджер не верит его словам. Он слишком молод, чтобы понять потребность вернуться к месту, где все просто. У него не было радости на лице, у молодого рейнджера. Возможно, он никогда не посещал места, где все просто, места, в котором он мог вспоминать свои счастливые дни.

Возможно, молодой рейнджер был неудачником. У него не было хорошего места или хорошего времени, чтобы вспоминать их.

Знаменитая Обувь и сам начал чувствовать потребность, чтобы жить в более простом месте. Равнины теперь были заполнены белыми путешественниками, устремившимися на запад. Команчи были раздражены как никогда, так как границы их лучших охотничьих угодий все время нарушались. Бизоны ушли на север, где было меньше людей.

Старая жизнь равнин, жизнь, которую он знал с мальчишеского возраста, заканчивалась. Конечно, там все еще были огромные пространства, но они уже не были безлюдными, какими были когда-то. Равнины больше не бодрили его как раньше.

В последнее время он думал о переселении своей семьи еще дальше на юг к более простому, безлюдному месту, такому, которое можно было найти вдоль Рио-Гранде в каньонах. Там, вдоль реки, было не очень много еды. Его жены должны были бы напряженно трудиться, чтобы добыть еду, и они должны будут также научиться питаться тем, чем питаются жители пустыни: крысами, мескитовыми бобами, кукурузой, различными корнями. Но его жены были молоды и энергичны. Он был уверен, что они сумеют найти достаточно еды. Если он и бил их немного, то как раз для того, чтобы убедить их, что времена лени прошли. Кто жил в пустыне, должен был работать. Еда не собиралась приходить к ним сама.

Он согласился пойти по следам капитана Маккрея и для того, чтобы, как только работа будет закончена, немного исследовать речную страну. Он хотел найти место, где его не будут беспокоить озлобленные команчи или непрерывное передвижение белых. Он надеялся найти место с высокой горой поблизости. Он думал, что хорошо было бы время от времени посидеть высоко на горе.

Если бы он сидел достаточно высоко, то он не видел бы ничего, кроме неба и, время от времени, нескольких великих орлов.

Он думал, что, живя в месте, где можно было смотреть на орлов, он мог бы увидеть несколько довольно неплохих снов.

Огастес всегда получал удовольствие от календарей и альманахов. Он редко выезжал из Остина без альманаха в своей седельной сумке. Если он и читал что-нибудь ночью у лагерного костра, то это обычно была пара страниц из свежего альманаха. Часто он обнаруживал, что в этот самый день знаки Зодиака находились в расстройстве, предсказывая ужасные события.

Если бы предсказания были особенно ужасны — ураганы, землетрясения, наводнения — то Гас развлекался, читая вслух о катастрофах, которые были должны начаться в любой момент. Если он видел, что ползло тяжелое облако, то он сообщал людям, что это, вероятно, было предвестником сорокадневного наводнения, которое, вероятно, утопит их всех. После одного из чтений Гаса многие рейнджеры не могли заснуть. Те, кто немного могли читать, одалживали альманах и всматривались в пророчества, чтобы убедиться, что Огастес читал правильно. Ужасные предсказания там все же оказывались, и раз это было напечатано, значит было верным.

Когда ничего не происходило — никакого наводнения, никакого землетрясение, никакого серного огня — Огастес учтиво объяснял, что они были спасены благодаря внезапной перемене в расположении звезд.

— Теперь вы видите планету Юпитер там правее, — говорил он, указывая пальцем усеянный миллионами звезд Млечный путь. Он знал, что большинство людей не захотят признаться, что они понятия не имеют, какая из этих звезд Юпитер.

— Вот, началось затмение Юпитера. Я полагаю, что это двойное затмение. Вы такого больше не увидите всю свою жизнь, и это спасло нас, — заключал он.

— Иначе вы увидели бы перед собой водяную стену высотой восемьдесят футов, — замечал он своим испуганным слушателям, некоторые из которых думали, что сам факт того, что он был капитаном, означал то, что он понимал такие вещи.

Пи Ай некоторое время верил в это и очень волновался по поводу наводнений и землетрясений, а Колл, который мало внимания уделял альманахам, упрекал Гаса за то, что тот так пугал мужчин.

— Зачем ты рассказываешь им эту ерунду? – спросил Колл. — Теперь они не смогут спать даже столько, сколько мы можем им позволить.

— Тактика, Вудро, тактика, — отвечал Гас. — Ты должен дочитать ту книгу о Наполеоне, тогда ты поймешь, как использовать тактику, когда ты командуешь армией.

— Мы не армия, мы всего лишь десять рейнджеров, — яростно отметил Колл, но безрезультатно.

Поскольку на сей раз Огастес путешествовал на запад в одиночестве, он не пытался напугать себя ужасными предсказаниями, но календарь у него был с собой. Он хотел знать, сколько дней он проехал по выходе из дома, на случай, если у него появится сильная тоска по салунам и публичным домам Остина, и ему захочется поспешить домой.

На двенадцатый день, увидев на севере несколько горных утесов, Огастес отправился вдоль берегов Рио-Гранде к месту лагеря, в котором они, неоперившиеся рейнджеры, очень давно располагались и пережидали страшную песчаную бурю. Тогда они впервые отправились далеко от поселения, он и Колл, Длинный Билл и многие рейнджеры, теперь мертвые. Их вел толстый майор по фамилии Шевалье, а Длинноногий Уэллейс и старый Шадрах, маунтимен, были их разведчиками.

Утром перед бурей Матти Робертс в чем мать родила поймала в реке большую каймановую черепаху, принесла ее в лагерь и швырнула в Длинного Билла Коулмэна и Одноглазого Джонни Картиджа, которые в то время были должны ей деньги.

Огастес узнал небольшую россыпь скал у кромки воды, где Матти нашла черепаху. Он узнал скалы на севере и даже вспомнил маленькое мескитовое дерево — совсем маленькое — возле которого он и Колл удерживали кобылу, пытаясь оседлать ее.

Никаких следов присутствия рейнджеров, конечно, не осталось, но Огастес был, тем не менее, рад, что приехал сюда. Несколько раз в своей жизни он чувствовал сильное желание начать все сначала, чтобы хоть как-то повернуть свою жизнь вспять до точки, с которой он мог бы, проявив осторожность, избежать многих ошибок, которые он допустил в первый раз. Он знал, что это было невозможно, но все равно было приятно мечтать об этом, воображать, фантазировать о другой, более успешной жизни. Именно этим он и занимался, сидя на большой скале у реки и глядя на коричневую воду, как она слегка накатывалась на скалы, где Матти поймала черепаху.

Пока Гас сидел, он заметил много каймановых черепах, не меньших размерами, чем та, которую поймала Матти. По крайней мере, у черепах все оставалось по-старому.

Пока река текла сквозь широкую, пустынную местность, сквозь реку его памяти проходил поток мертвых рейнджеров — Черный Сэм, майор Шевалье, Одноглазый Джонни, Длинноногий Уэллейс, Шадрах, братья Баттон и еще несколько. А теперь вот, по словам Гуднайта, и сама Матти Робертс умирала, что, конечно, было не слишком удивительным: ведь известно, что проститутки, столь активные как Матти, редко доживали до глубокой старости. На мгновение он пожалел о том, что не отправился с Гуднайтом по засушливым равнинам в Денвер. Он хотел бы вновь увидеть Матти, поднять с нею стакан и выслушать ее мысли о великой игре жизни, теперь, когда она собралась потерять ее.

Она всегда мечтала когда-нибудь добраться до Калифорнии и все же умирала в Денвере, будучи к Калифорнии не ближе, чем тогда, когда была девушкой.

— Если бы я мог, Матти, я купил бы тебе билет до следующей остановки, — произнес Огастес вслух, превозмогая ту же печаль, которую он чувствовал, когда вложил шестьдесят долларов в руку Чарльза Гуднайта.

Позже в тот же день Гас уехал из лагеря, пытаясь определить местонахождение скалистого пригорка, где он впервые столкнулся лицом к лицу с Бизоньим Горбом. Была гроза, и они увидели друг друга при вспышке молнии. Гас бежал так, как никогда не бегал в своей жизни до того и после того, и убежал только благодаря темноте.

Поскольку тогда было так темно, он сейчас не мог определить нужное ему скалистое возвышение, хотя ни одно мгновение его жизни не отпечаталось в его памяти так же ясно, как то, когда он увидел в момент вспышки белого света Бизоньего Горба, сидящего на своем одеяле. Он даже помнил, что одеяло было немного изношенным, и что у команча в руке была веревка из сыромятной кожи.

Устав от поисков, он поймал черную кобылу и проехал несколько миль на запад к высокому скалистому утесу, у которого команчи устроили им засаду. Несколько воинов нарядились в белые шкуры снежных коз, и рейнджеры клюнули на приманку. Сам Гас пережил засаду только потому, что споткнулся во время подъема и скатился с холма, при этом потеряв свое ружье.

Огастес привязал свою лошадь и поднялся на усыпанный валунами горный хребет, где скрывались команчи. Походив вокруг, он нашел два наконечника стрел. Они казались старее, чем у тех стрел, которыми команчи пользовались в тот день, одна из которых была извлечена из ноги Джонни Картиджа. Но он не мог быть уверен, поэтому спрятал наконечники в карман, чтобы показать их кому-то более опытному, чем он сам. Может быть, команчи сражались под этой скалой много веков.

Когда Огастес шел обратно вниз по склону к своей лошади, его глаза поймали движение далеко на востоке, в районе старого лагеря на реке. Он отступил за ту же скалу, за которой он укрывался много лет назад, и увидел, что приближаются два человека, один верхом и один пешком. Он сначала не узнал лошадь и всадника, но сразу узнал быструю ходьбу пешего человека — ходьбу Знаменитой Обуви. Первым его чувством было раздражение: Вудро Колл преследовал его в то время, когда все, чего он хотел, было несколько дней одиночества.

Мгновение спустя Огастес увидел, что всадником был молодой Пи Ай Паркер. Это позабавило его, так как он знал, что Пи Ай ненавидел экспедиции, особенно одинокие экспедиции через большие пространства страны индейцев. Во время таких путешествий Пи Ай не мог успокоиться и заснуть из-за нервозности. Теперь Колл послал мальчишку за сотни миль от дома без напарника, кроме следопыта кикапу, который, как было известно, бродил где угодно по своим собственным делам в течение многих дней подряд.

Огастес ждал у своей лошади, пока всадник и пеший приближались к нему от реки. Ожидая, он достал два маленьких наконечника стрел из своего кармана и изучил их немного пристальней, но так и не смог определить их возраст.

-Ты ушел далеко, не знаю, почему, — сказал Знаменитая Обувь, когда подошел к Огастесу.

— Да ведь я просто искал стрелы, — ответил Огастес беспечно. — Что ты думаешь о них?

Знаменитая Обувь осторожно взял эти два наконечника и длительное время молча смотрел на них. Пи Ай подъехал и спешился. Он выглядел, на глаз Гаса, более изможденным, чем когда-либо.

— Привет, Пи. Как спалось в пути? — спросил он.

Пи Ай так рад был видеть капитана Маккрея, что не услышал вопроса. Он долго и крепко пожимал руку Гаса. По его натянутому лицу было ясно, что путешествие было напряжением.

— Я рад, что вы живой, капитан, — сказал Пи Ай. — Я правда рад, что вы живой.

Огастес был немного поражен эмоциями молодого человека. Поездка, должно быть, стала гораздо большим испытанием для него, чем он предполагал.

— Нет, я не мертв, — ответил ему Огастес. — Я просто поехал прочь, чтобы подумать несколько дней, и одно, о чем я хотел подумать, это то, что я жив.

— Почему вам надо было думать об этом, капитан? — спросил Пи.

— Ну, потому что люди умирают, — ответил Огастес. — Две мои жены умерли. Длинный Билл Коулмэн умер. Довольно многие люди, которые вместе со мной были рейнджерами, умерли. Трое из них умерли прямо на этом холме, на котором мы стоим. Джимми Уотсон мертв, ты же сам знал Джимми, и ты знал Длинного Билла. В тот день, когда мы нашли тебя сидящим у хранилища кукурузы, была вырезана группа фермеров и их семьи.

Пи Ай, в основном, помнил кукурузные зерна.

— Я был страшно голоден в тот день, — заметил Пи Ай. — То твердое зерно для меня имело приятный вкус.

Теперь, когда капитан Маккрей напомнил ему, Пи Ай действительно вспомнил, что в хижине, где он нашел рассыпанное зерно, лежало три трупа. Он помнит, что в телах торчали стрелы. Лучше всего он помнил то, как он три дня шел через леса, потерянный, настолько голодный, что пытался поедать кору с деревьев.

То, что он нашел зерно, походило на такое чудо, что он действительно не обратил внимания на тела в хижине.

— Я полагаю, что люди умирают везде, — сказал он, не зная, как реагировать на замечание капитана.

Огастес видел, что Пи Ай был опустошен, не так от долгого путешествия, как от нервного напряжения.

Он обернулся к Знаменитой Обуви, который все еще пристально разглядывал два наконечника стрел.

— Я дрался здесь с Бизоньим Горбом и несколькими его воинами, много лет назад, — сказал Гас. — Как ты думаешь, эти стрелы они выпустили тогда, или они действительно древнее?

Знаменитая Обувь вернул наконечники Огастесу.

— Они не изготовлены команчами, они изготовлены Древними Людьми, — ответил он.

Знаменитая Обувь бросился на холм, который Огастес только что покинул.

— Я тоже хочу найти несколько таких наконечников, — сказал он. — Древние Люди изготовили их.

— Можешь поискать, — ответил Гас. — Эти я хочу оставить у себя. Если они такие древние, то могут принести мне удачу.

— У тебя уже есть удача, — сказал ему Знаменитая Обувь, но не остановился, чтобы пояснить.

Он был слишком нетерпелив, желая найти наконечники, изготовленные Древними Людьми.

— Я полагаю, вы здесь для того, чтобы привести меня домой, это так, Пи? — спросил Огастес.

— Губернатор хочет видеть вас. Капитан Колл сказал мне, что очень хочет, — ответил Пи Ай.

Хотя Огастес знал, что ему надо помягче обращаться с молодым человеком, но, видя несколько торжественное поведение Пи Ая, не сумел удержаться, чтобы не подшутить над ним.

— Ну, если я арестован, то сразу доставай свои наручники, — сказал он, протягивая к нему руки.

Пи Ай был поражен, как это часто бывало, поведением капитана Маккрея.

— У меня нет наручников, капитан, — пролепетал он.

— Ну, тогда, наверно, придется меня связать, — сказал Гас. — Ведь я дикий парень. Могу сбежать, прежде чем ты доставишь меня в Остин.

Пи Ай подумал, не тронулся ли капитан слегка умом. Он протягивал руки, как будто ожидал, что его будут связывать.

— Капитан, я не буду арестовывать вас, — сказал он. — Я просто приехал, чтобы сообщить вам, что капитан Колл спрашивает, вернетесь ли вы. Губернатор спрашивает тоже, я думаю.

— Ну, и что ты скажешь им, если я решу ускользнуть? — спросил Гас.

Пи Ай чувствовал, что ему устраивают своего рода проверку, как раз в то самое время, когда он меньше всего ожидал.

— Просто скажу им, что вы не захотели приезжать, — ответил он. — Если вы не хотите возвращаться, то и не надо. Я это понимаю так.

— Я рад, что ты так понимаешь, Пи, — сказал Огастес, наконец опустив свои руки. — Боюсь, что было бы неудобно путешествовать с человеком, у которого ордер на мой арест.

— Мне не давали никаких бумаг, — сказал Пи Ай. Он подумал, что ордер является каким-то документом.

Огастес посмотрел мимо скального утеса в направлении Эль-Пасо-Дель-Норте, Северного Прохода[26].