Луна команчей - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Лэрри Макмертри (ч. 3)

Пинающий Волк был горд тем, что был лучшим конокрадом среди команчей. Он оттачивал свое мастерство на протяжении многих лет. Просто воровать много лошадей – этого для него никогда не было достаточно. Он хотел воровать только лучших лошадей, лошадей, которые быстрее бегают или производят лучших жеребцов. Он хотел украсть лошадей, о которых техасцы больше всего жалели бы. Лошадей, впрягаемых в плуг, он никогда не трогал.

Постоянно, когда он возвращался в лагерь с похищенными лошадьми, другие воины завидовали. Даже Бизоний Горб немного завидовал, хотя и делал вид, что не замечает Пинающего Волка и его лошадей.

Остальные воины всегда предлагали Пинающему Волку обменять его лошадей. Они предлагали ему взамен ружья, или своих отвратительных старых жен, или, иногда даже, молодую симпатичную жену. Но Пинающий Волк никогда не менялся. Он держал своих лошадей при себе и этим вызывал зависть каждого воина в племени.

С того момента, как Пинающий Волк впервые увидел Бизоньего Коня, он хотел украсть его. Бизоний Конь был самой известной лошадью в Техасе. Если бы он мог украсть такое животное, техасцы выглядели бы ничтожествами. Это было бы позором для их величайшего воина, Большого Коня Скалла. Это принесло бы славу народу команчей. Женщины и молодые мужчины слагали бы песни о Пинающем Волке. Шаманы могли взять мочу Бизоньего Коня и использовать его для зелья, которое сделало бы молодых людей храбрыми, а женщин влюбчивыми. Бизоний Горб ходил бы мрачным, если бы знал, что Пинающий Волк совершил великий подвиг, который самому Бизоньему Горбу был не по силам.

Когда он убедился, что техасцы не собираются преследовать его за Рио-Пекос, он отдохнул три дня в найденной им маленькой пещерке. Он сложил теплый очаг и пировал, поедая нежное мясо одной из молодых кобыл, которых он убил. Затем он услышал от Красного Барсука, что Голубая Утка напал на техасцев с несколькими молодыми воинами и убил одного из рейнджеров. Красный Барсук так любил одну молодую женщину, которая приходила в лагерь с Тихим Деревом, что не мог усидеть на одном месте. Он был влюблен в молодую женщину, которая была женой старика по имени Тощая Рука. Тощая Рука, несмотря на старость, был сильным бойцом. Красный Барсук должен был проявлять осторожность, поскольку Тощая Рука без сомнения убил бы его, если бы он попытался похитить его молодую жену. Красный Барсук рассказал, что Бизоньему Горбу было скучно с Тихим Деревом, но он старался быть вежливым.

Пинающему Волку Красный Барсук вскоре наскучил почти так же, как Бизоньему Горбу — Тихое Дерево. Глупец Красный Барсук был настолько без ума от женщин, что почти ничего не мог добиться как воин. Он говорил о женщинах так много, что все, кто его слушал, скучали. Быстрому Мальчику было так скучно, что он мечтал связать Красного Барсука и вырезать ему язык. Всем было скучно почти так же, но, конечно, они не могли так просто вырезать язык воину.

То, что было так холодно, привело Пинающего Волка к мысли, что, может быть, настало хорошее время для похищения Бизоньего Коня. Техасцы не любят холод. Они не знают, как найти себе убежище и согреться, как он это делал в своей маленькой пещере. Когда холодало, все техасцы собирались вокруг костров и укладывались спать.

Вне маленькой пещеры падали новые снежинки. Потепления можно было не ждать в течение многих дней. Даже если техасцы пошли на юг через Льяно, холод и мокрый снег будут следовать за ними. Во время таких холодов техасцы не будут слишком бдительно стеречь лошадей.

Ночью Скалл стреноживал Бизоньего Коня, но не привязывал его на пастбище веревкой. Однажды Пинающий Волк позвал Бизоньего Коня свистом. Он свистнул два раза, и большой конь пошел рысью прямо на него.

Пинающий Волк также заметил, что Бизоний Конь был очень бдителен. Если прерию пересекал волк или, даже, койот, Бизоний Конь первым поднимал голову и смотрел.

Он не ржал, как некоторые молодые лошади, которых испугал волчий запах. У Бизоньего Коня не было оснований опасаться волков или кого-либо еще на Льяно.

Когда настало утро, серое, как мокрый снег, Пинающий Волк отошел от своей пещеры на милю и сел на невысоком холме, чтобы помолиться. Помолившись несколько часов, он вернулся в лагерь и сказал нескольким воинам, что он намерен украсть Бизоньего Коня. О своем замысле он еще никогда не говорил никому. Воины так удивились, что не могли произнести ни слова. Это было такое смелое намерение, что каждый был немного напуган, даже Быстрый Мальчик. Пинающий Волк был великим конокрадом, все это знали. Но Бизоний Конь был особой лошадью. Он был лошадью Скалла, страшного капитана с длинным ножом. Что будет, когда Скалл проснется и обнаружит, что его великой лошади нет?

— Мы все пойдем с тобой, — заявил Красный Барсук, несколько минут подумав.

— Три Птицы пойдет со мной, — сказал Пинающий Волк. — Больше никто.

Красный Барсук хотел пойти. Кража Бизоньего Коня была великим и дерзким подвигом. Любой воин хотел бы поучаствовать в таком великом деле. Но решительность, с которой Пинающий Волк говорил, заставила Красного Барсука проглотить свой протест. Пинающий Волк сказал так, что несогласия не предполагалось.

Быстрый Мальчик тоже хотел что-то сказать, но Пинающий Волк посмотрел ему в глаза таким холодным взглядом, что Быстрый Мальчик прикусил язык.

— Где ты собираешься держать Бизоньего Коня, когда уведешь его? — спросил Красный Барсук.

Чем больше он думал о том, что запланировал Пинающий Волк, тем больше учащалось его дыхание. Это было большим делом — похитить такое животное. Многие из команчей считали Бизоньего Коня магической лошадью. Кое-кто даже думал, что он может летать. Некоторые старухи утверждали, что слышали ржание великой лошади, исходящее с небесных высот в темные ночи, когда не светила луна.

— Я уведу его в Мексику, — ответил Пинающий Волк. — В Сьерра-Пердида.

— А, в Сьерра-Пердида, — сказал Красный Барсук. — Я не знаю, будут ли техасцы преследовать тебя так далеко.

— Если они пытаются преследовать меня по ту сторону Бразоса, то ты можешь стрелять в них, — добавил Пинающий Волк.

Это была шутка. У Красного Барсука было ружье, которым он очень гордился. Он каждый вечер чистил и протирал его. Но Красный Барсук был слаб на зрение, он никуда не мог попасть из ружья. Однажды он даже не попал в лежащего бизона.

Плохое зрение подвело Красного Барсука, ему казалось, что бизон стоит, и он продолжал стрелять в него. В бою он стрелял дико, каждый раз мимо. Некоторые воины даже опасались, что Красный Барсук может случайно подстрелить кого-то из них. Он не был тем, кто защитит их от техасцев, если те последуют за Бразос.

Быстрый Мальчик был озадачен намерением Пинающего Волка насчет Сьерра-Пердида.

Эти горы были оплотом Аумадо, темнокожего бандита, которого белые называли Черный Вакейро, потому что он был очень жесток, а также потому, что он был мастером по краже скота с крупных ранчо техасцев в низовьях реки Нуэсес. Аумадо ненавидел техасцев и знал много жестоких способов лишения их жизни. Но он также ненавидел и команчей. Когда ему в руки попадали команчи, они умирали от таких же страшных пыток, от каких умирали техасцы. Поэтому намерение Пинающего Волка сильно удивляло.

— В горах Сьерра-Пердида живет Черный Вакейро, — напомнил Быстрый Мальчик Пинающему Волку. – Он скверный старик.

— Вот куда я собираюсь отправиться – в Сьерра-Пердида, — повторил Пинающий Волк, а затем замолчал.

Быстрый Мальчик больше ничего не сказал. Он знал, как легко было привести Пинающего Волка в дурное расположение духа, подвергая сомнению его решения. В этом отношении он был намного хуже, чем Бизоний Горб.

Бизоний Горб не возражал против вопросов своих воинов. Он хотел, чтобы люди, которых он вел, понимали, что они должны были делать. И он отдавал осторожные приказы. Проблемы с Бизоньим Горбом начинались только тогда, когда приказы не были выполнены должным образом.

Если какой-нибудь воин не смог принять участие в набеге, гнев Бизоньего Горба был ужасен.

В случае с Пинающим Волком было неразумно спешить с вопросами, хотя то, что он собирался сделать, казалось безумием. Кража Бизоньего Коня сама по себе была немного безумным предприятием, но все-таки Пинающий Волк был великим конокрадом и, вероятно, сумел бы справиться с этим. Но совершенно безумной была другая часть его плана — укрывать лошадь в стране Аумадо, дело, которое вообще не имело смысла. Даже Бизоний Горб был настолько осторожен, что избегал Сьерра-Пердида, когда врывался в Мексику. Не из страха — Бизоний Горб ничего не боялся – а исходя из здравого смысла. В Сьерра-Пердида или поселениях вблизи них нельзя было захватить ни одного пленника, потому что Аумадо уже забрал всех детей из этих поселений. Если он сам не держал пленников в качестве рабов, то продавал их на север апачам. Некоторые люди даже считали, что Аумадо сам из апачей, но Знаменитая Обувь, кикапу, который побывал везде, отрицал это — Аумадо не был апачем.

— Аумадо с юга, — говорил Знаменитая Обувь.

Точнее Знаменитая Обувь ничего не мог сказать. Он не знал, к какому племени принадлежал Аумадо, знал только то, что оно было на юге.

— С юга, где джунгли, — добавлял он.

Никто из команчей не знал, что означает это слово, поэтому Знаменитая Обувь пояснял, что джунгли — это лес, где часто идет дождь и где охотится ягуар, огромная кошка. Это было все, что знал Знаменитая Обувь.

Быстрый Мальчик не задавал больше вопросов, но он считал, что должен изложить свои взгляды на явную глупость того, что хотел сделать Пинающий Волк. Быстрый Мальчик был воином, ветераном многих битв с белыми и с мексиканцами. Он имел право высказать свое мнение.

— Если мы пойдем в Сьерра-Пердида, Аумадо убьет нас всех, — сказал он.

Пинающий Волк просто холодно взглянул на него.

— Если ты боишься его, тебе нечего идти, – ответил Пинающий Волк.

— Я не боюсь его, и я знаю, что пойду, если надо, — сказал Быстрый Мальчик. – Но мне не надо никуда идти, кроме как на поиски еды. Я просто хотел, чтобы ты знал, о чем я думаю.

Красный Барсук был того же мнения, что и Быстрый Мальчик, но он не хотел выражать свои мысли столь явно.

— Однажды, когда я был в Мексике, в моем колене застрял скверный шип, — сказал он. — Это был зеленый шип. Он вошел позади моего колена и почти напрочь съел мою ногу. Этот шип более ядовит, чем змея.

Он сделал паузу. Все молчали.

— С тех пор я не люблю ходить в Мексику, — добавил Красный Барсук.

— Вы и не должны идти, оба, — сказал Пинающий Волк. — После того, как Три Птицы и я уведем Бизоньего Коня, мы пойдем в Мексику одни.

Три Птицы посмотрел на небо. Он услышал перекличку нескольких гусей и поднял глаза, пытаясь их рассмотреть. Он очень любил гусей и подумал, что если гуси хотят опуститься где-то рядом, то он может попытаться поймать одного из них в силки.

Гуси были в небе, он видел их, много гусей, но они не будут садиться где-то поблизости. Они летели очень высоко, почти столь же высоко, как и облака. Никто бы даже не заметил их, но у Трех Птиц был хороший слух, и он всегда мог услышать гусей, когда они пролетали над ним, даже если они были высоко в облаках.

Он ничего не сказал по поводу Мексики. Конечно, риск был, по его мнению, но если Пинающий Волк хотел туда пойти, этого было достаточно для Трех Птиц. На совете он редко высказывал свои мысли. Он любил держать свое мнение при себе и не смешать его случайно с мнениями других воинов, или женщин, или еще кого-нибудь.

Его мысли были его достоянием, и он не хотел сотрясать ими воздух. Из-за его стойкой привычки держать свои мысли при себе некоторые команчи считали, что он немой. Они думали, что он слишком глуп, чтобы говорить, и были озадачены тем, что Пинающий Волк вложил столько сил в его обучение.

Иногда даже сам Пинающий Волк раздражался молчанием Трех Птиц, его нежеланием высказать свое мнение.

— Что с тобой? — спросил он Трех Птиц однажды. — Ты никогда не говоришь. Где твои слова? Ты настолько глуп, что забыл все слова?

Три Птицы немного обиделся на грубые слова Пинающего Волка. Когда Пинающий Волк задал ему этот вопрос, Три Птицы встал и на неделю покинул лагерь. Он не считал нужным оставаться здесь, если Пинающий Волк собирается грубить ему. Он не забыл слова, и будет произносить их тогда, когда почувствует необходимость этого. Он не считал, что должен говорить праздные слова только потому, что у Пинающего Волка появилось настроение послушать его.

Кроме гусей, которые не желали садиться, Три Птицы, глядя на небо, увидел, что похолодает еще сильнее. На некоторое время придет очень сильный холод. Будет больше снега и больше крупы.

— Когда ты украдешь Бизоньего Коня? — спросил Красный Барсук.

Красный Барсук был полной противоположностью Трех Птиц. Он не мог удержаться от своих вопросов или долго молчать. Красный Барсук часто говорил, даже тогда, когда ему нечего было сказать, или кто-то вообще хотел бы его услышать.

Пинающий Волк не ответил болтливому молодому воину. Он думал о юге и о том, как будет разгневан Большой Конь Скалл, когда он проснется и обнаружит, что его огромный боевой конь пропал.

Мэгги смогла определить по походке, что мужчина за дверью был пьян. Походка была шатающейся, и мужчину сильно приложило о стену, хотя было только раннее утро. Мужчина, пьяный в это раннее время настолько, что не мог идти прямо, наверно пил всю ночь. Эта мысль заставила ее очень беспокоиться, так беспокоиться, что она решила не открывать дверь. Пьяный мужчина вполне может быть жестоким, он может избить ее или разорвать одежду. Может быть, он быстро потеряет сознание — такое случалось с сильно пьяными мужчинами — но это самое малое, что она может ожидать, если откроет дверь пьяному. Некоторые пьяницы просто валялись на ней, не в состоянии прийти к финишу. Иногда предпринимаемые усилия могли растрясти желудок мужчины. Не раз мужчины сваливались с нее или пачкали ее кровать рвотой.

Для Мэгги никогда не было легким делом открыть свою дверь мужчине. Как только дверь была открыта, она попадала в плен. Если там стоял скверный или жестокий мужчина, то для нее наступали плохие времена. Иногда, конечно, клиент за дверью был просто немного несчастным человеком, у которого умерла жена.

Те мужчины, которые просто хотели немного удовольствия и комфорта, не приносили проблем. Мужчинами, которых она боялась, были те, которые хотели наказать женщин. Это была главная опасность ее профессии. Мэгги пережила много жарких, отчаянных времен, имея дело с такими людьми.

Впрочем, она всегда открывала дверь. Не открыть ее — это могло привести к серьезным последствиям, даже к смерти. Мужчина по ту сторону двери может рассвирепеть настолько, что сломает дверь, и тогда хозяйка пансиона вышвырнет ее вон.

По крайней мере, ей придется заплатить за дверь.

Кроме того, клиент может пойти к шерифу и пожаловаться ему. Он может заявить, что она украла у него деньги, или обвинить ее в чем-то другом. Слово любого человека, самого бесчестного, для шерифа значило больше, чем слово проститутки. Потерпевший клиент может пожаловаться своим друзьям и вызвать у них недовольство. Несколько раз банды мужчин ловили ее, подстрекаемые каким-то недовольным клиентом. Воспоминания об этом ужасны. Боясь иногда открыть дверь, Мэгги все же никогда не позволяла себе забыть, что она — шлюха и должна жить по определенным правилам, ведь для мужчины одного осознания того, что она открывала дверь предыдущему клиенту, а ему нет, достаточно, чтобы вышибить ее.

Тем не менее, это была ее комната. Она чувствовала, что может, по крайней мере, дать себе время на застегивание платья. Это было важно для нее, чтобы ее платье было скромно застегнуто, прежде чем она пустит мужчину к себе в комнату. Она знала, что это может показаться нелепым, так как мужчина с улицы приходит как раз для того, чтобы за деньги расстегнуть то же платье, которое Мэгги только что застегнула. Она чувствовала, что если она когда-нибудь откроет дверь в расстегнутом платье, она потеряет все надежды в отношении себя. Было достаточно времени, чтобы делать то, что она должна была сделать, когда мужчина заплатил деньги.

Она осторожно открыла дверь и испытала сильное потрясение: мужчина, который только что брел по коридору, был молодой рейнджер Джейк Спун, который состоял в отряде всего несколько недель. Он был настолько пьян, что упал на колени и держался за живот. Но увидев Мэгги, он поборол свой желудок и протянул руку, чтобы она помогла ему встать.

— О, мистер Спун, — сказала Мэгги. — Вы заболели?

Вместо ответа Джейк Спун пополз мимо нее в ее комнату. Оказавшись внутри, он поднялся на ноги и пошел, пошатываясь, через всю комнату к ее кровати. Он сел на кровать и стал стаскивать с себя сапоги и расстегивать рубашку.

Джейк Спун молча посмотрел на нее. Его, казалось, озадачил тот факт, что она все еще стоит в дверях.

— У меня есть деньги, — сказал он. — Я не обманщик.

Затем он стащил свою рубашку, бросил ее на пол, и встал, держась за спинку кровати, чтобы не упасть. Даже не глядя на нее, он расстегнул свои штаны.

Мэгги почувствовала, что ее сердце упало. Джейк был техасским рейнджером, хотя и недавно в отряде. Все годы знакомства Мэгги с Вудро Коллом рейнджеры знали, что между нею и Вудро существовала взаимная привязанность. Это была еще не та привязанность, которую жаждала Мэгги. Если бы так было, она не стала бы арендовать дешевую комнату и открывать свои двери перед пьяными незнакомцами.

Но привязанность была. Она хотела его, и Вудро хотел ее, хотя он, возможно, был несообразительным, чтобы признать это. Чувствуя привязанность, другие рейнджеры, которые хорошо знали Вудро, постепенно оставили Мэгги в покое. Вскоре они поняли, что ей было неприятно продавать себя друзьям Вудро. Хотя Колл никогда ничего не говорил напрямую, рейнджеры могли знать, что ему не понравится, если один из них пойдет к Мэгги. Огастес Маккрей, неразборчивый распутник, никогда бы даже не думал о приближении к Мэгги, хотя он давно восхищался ее внешностью и ее манерами. В самом деле, Гас часто призывал Вудро жениться на Мэгги и положить конец ее рискованной жизни шлюхи, жизни, которая так часто приводит к болезни или ранней смерти.

Вудро до сих пор отказывался на ней жениться, но в последнее время он стал более предупредительным и более щедрым на деньги. Теперь он иногда давал ей деньги для покупки вещей для ее комнаты, небольших удобств, которые она не могла себе позволить. Самой глубокой ее надеждой и самой заветной мечтой было то, что Вудро когда-нибудь запретит ей заниматься проституцией. Может быть, дело и дойдет до брака, но, по крайней мере, он может вытащить ее из грубой торговли, которой была вся ее жизнь.

Несколько раз они обсуждали эту тему, и аргументом Вудро было то, что он часто месяцами находился в опасных разъездах, каждый из которых мог закончиться его смертью. Он считал, что Мэгги должна заботиться о себе и продолжать зарабатывать так, как могла, на случай, если он погибнет в бою. Конечно, Мэгги знала, что рейнджерство было опасным ремеслом, и что Вудро могут убить, в этом случае ее мечта о жизни с ним никогда не сбудется.

Она никогда не говорила о своей жизни в качестве проститутки, когда она была с Вудро. В ее уме ее реальной жизнью была их совместная жизнь. Остальное, как она пыталась делать вид, происходило с кем-то другим. Но эта отговорка была только ложью, которую она допускала для себя, чтобы помочь себе прожить эти дни. На самом деле, это она открывала свою дверь мужчинам, принимала от них деньги, обследовала их на предмет болезней, принимала их в свое тело. Она была девушкой, доведенной до отчаяния, когда после гибели родителей ушла в Сан-Антонио, чтобы заниматься проституцией. Теперь она уже не девушка, но отчаяние по-прежнему оставалось с ней.

Она чувствовала его даже теперь, когда Джейк Спун стоял в ее комнате, пьяный почти до тошноты, с расстегнутыми штанами, показывая пальцем на нее и угрюмо ожидая.

Вудро не знал о ее отчаянии. Мэгги никогда не говорила ему, как сильно она ненавидит то, чем она занимается. Он мог чувствовать это время от времени, но он не знал, как тяжело было утром, когда она не хотела больше ничего, как сидеть в тишине и вышивать, иметь дело с настолько пьяным мужчиной, что он вынужден был вползать в ее комнату. Хуже того, он был рейнджером, как и Вудро, и должен был знать, что надо поискать себе другую проститутку.

— Почему ты там стоишь? Я готов, — сказал Джейк.

Его штаны соскользнули по щиколотку. Он наклонился и подтянул их, чтобы покопаться в кармане и извлечь монеты.

— Но вы нездоровы, мистер Спун. Вы едва можете встать, — сказала Мэгги, пытаясь придумать какую-нибудь хитрость, которая заставит его снова одеться и уйти.

— Мне не нужно вставать, и я не болен, — сказал Джейк, хотя, к своему ужасу, почувствовал, что во время речевого процесса содержимое его желудка пошло вверх. Он зашатался на мгновение, но поборол тошноту. Он решил, что это была ошибка шлюхи. Ведь она не пришла ему на помощь с его одеждой, как должна была поступить шлюха.

Он снова нащупал монеты и, наконец, выудил их из кармана.

Глядя на проститутку, которая закрыла за собой дверь, но все еще стояла в другом конце комнаты и смотрела на него, Джейк почувствовал, в нем нарастает гнев. Ее звали Мэгги, он знал это. Все парни говорили, что она дорога Вудро Коллу, но Вудро Колл находился далеко на равнинах, и предупреждение мало что значило для Джейка. Все шлюхи были дороги кому-то.

— Иди сюда. Я достал деньги! — потребовал он.

В его голове, которая кружилась от алкоголя, были воспоминания о недавних диких играх, которыми он занимался с Айнес Скалл, актах таких разнузданных, что даже шлюхи не могут их повторить. Ему не нравилось то, что шлюха, которую он выбрал, была такой сдержанной. Что из того, если она дорога Вудро Коллу?

Мэгги поняла, что нет никакой возможности избавиться от него, без вмешательства шерифа или еще больших неприятностей. Через минуту молодой рейнджер начнет кричать или учинит над ней насилие. Она не хотела воплей или насилия. Это могло повлечь за собой изгнание из комнаты, которую она пыталась сделать приятным местом отдыха для Вудро, когда он бывал дома.

Она не хотела быть вышвырнутой вон, поэтому она прошла через комнату и взяла деньги Джейка Спуна. Она не смотрела Джейку в глаза. Она пыталась стать маленькой. Может быть, если ей повезет, парень просто сделает свое дело и уйдет.

Однако Мэгги не повезло. В ту минуту, когда она взяла деньги у Джейка, он отдернул руку и сильно ударил ее по лицу.

Джейк ударил проститутку, так как был зол на нее за то, что она так долго была недружелюбной и томила его, но также он дал ей пощечину потому, что именно так мадам Скалл начинала с ним. В ту минуту, когда он поднимался по лестнице, она выходила из спальни и отпускала ему пощечину. В следующее мгновение, он знал, они будут яростно драться на полу. Затем они занимались разнузданными делами.

Он хотел, опять же, того, что у него было с Айнес Скалл. Он не понимал, почему она остригла и бросила его. Ее холодность вывела его из душевного равновесия настолько, что он украл бутылку виски из сарая за салуном и всю ее влил в себя.

Виски сначала обожгло, а затем немного ошеломило его, но не охладило жар, он продолжал вспоминать о его горячих драках с Айнес Скалл. Только женщина могла охладить эту лихорадку, и попавшейся под руку женщиной оказалась шлюха Вудро Колла.

Она была очень белокожей, эта блудница. Когда он ударил ее, щека сразу покраснела. Но удар не имел того эффекта, как это было, когда мадам Скалл била его. Мэгги, шлюха Колла, не проронила ни звука. Она не ударила его в ответ, не попыталась схватить его или сделать что-нибудь дикое или разнузданное. Она просто отложила деньги в сторону, сняла платье и легла на кровать в ожидании. Она бы даже не так смотрела на него, хотя, стремясь немного оживить ее, он дернул ее за волосы. Но ни удар, ни дергание за волосы вообще не дали результата.

Согнувшись немного, когда он заползал на нее, эта шлюха не шевелилась, не говорила, не кричала, не вопила и не кусалась, даже не вздыхала. Она не визжала, не сучила ногами и не дергалась, как мадам Скалл, которая делала это каждый раз, когда они были вместе.

Как только молодой рейнджер закончил — он возился значительно дольше, чем она надеялась — Мэгги встала с кровати и пошла за маленький экран, чтобы привести себя в порядок. Она хотела скрываться за экраном, пока Джейк Спун не уйдет. Она знала, что у нее скверный синяк на щеке от пощечины. Она не хотела вновь видеть юношу, если бы это было возможно.

Опять же, однако, Мэгги не повезло. Пока она приводила себя в порядок, она услышала, что Джейка вырвало, и, выйдя, обнаружила его вновь стоящим на четвереньках. По крайней мере, его вырвало в таз, и он не испортил новый ковер, который она купила на сэкономленные деньги.

Джейк Спун все тужился и тужился.

Мэгги видела, какой он юный, и она даже немного пожалела его.

Когда прошла его слабость, она почистила его немного и помогла ему выйти в дверь.

— А сейчас, парни, посмотрите туда! — сказал Айниш Скалл, указывая на запад, на маленький красный крутой холм. — Видите это? Представьте себе, что это ваши Альпы.

— Что-что, капитан? — спросил Длинный Билл.

Было время завтрака. Дитс только поджарил немного вкусного бекона. С ветром, хотя и холодным, можно было мириться, особенно, когда он сидел у костра и держал жестяную кружку с обжигающим кофе, который по структуре был почти таким же густым, как грязь. Все рейнджеры сгорбились над кружками, грея замерзшие лица паром от обжигающего кофе. Исключением был Вудро Колл, уже оседлавший лошадь и готовый к путешествию, хотя даже он не имел ни малейшего представления о том, куда они направляются и зачем. Они путешествовали на юг несколько дней, но затем капитан вдруг отклонился к западу, по направлению к длинному пустому пространству, где, как знал любой из рейнджеров, не было ничего, что можно было увидеть или сделать.

Низкий, с плоской вершиной холм был красным в лучах утреннего солнца.

— Альпы, мистер Коулмэн, — повторили капитан. — Если вы окажетесь в Швейцарии или Франции, вы должны будете пересечь их, прежде чем доберетесь до Италии и поедите вкусных макарон. Такая проблема была и у Ганнибала. У него была куча слонов, но на альпийских перевалах лежал снег. Что ему было делать?

Капитан Скалл пил бренди, свой утренний напиток, который был также и его вечерним напитком, до тех пор, пока не заканчивался.

В одной пухлой паре седельных вьюков не было ничего, кроме бренди. Глоток или два этого напитка утром чудесно прочищали мозги в походе, а также редко препятствовали появлению у него педагогического настроя. История и, в частности, военная история были его страстью.

Гарвард хотел научить его этому предмету, но он не видел оснований учить военную историю, когда сам мог ее творить на поле сражения. Итак, он упаковал пылкую Долли Джонсон, свою невесту из Бирмингема, и отправился в Техас, чтобы сражаться на полях Мексиканской войны. Там он быстро захватил три значительных города и ряд унылых деревень. Воздух грубой границы так взбодрил его, что он мало задумывался о возвращении в Бостон, в библиотеку и университет. Благодаря его длинной череде побед в Мексике, ему вскоре предложили командование расхристанным, но стойким отрядом добровольцев, известных как техасские рейнджеры.

Айниш Скалл хорошо разбирался в политике и был убежден в том, что в Америке назревает великий гражданский конфликт, но до пика этого конфликта было еще несколько лет. После начала войны Айниш Скалл рассчитывал на генеральский чин. Есть ли лучший способ привлечь к себе внимание военного ведомства, чем быть победителем команчей, кайова, апачей, пауни или любого другого племени, пытающегося остановить продвижение англо-саксонских переселенцев?

Скалл, конечно, еще не разгромил дикие племена, но он энергично гонял их в течение почти десяти лет, а в это время мало-помалу поселения расползались вверх по рекам и в плодородные долины. Были основаны фермы и ранчо, их сжигали краснокожие, и их отстраивали заново. Были основаны небольшие бедные поселки, проложены фургонные тракты через ухабистую прерию. Правительство постепенно размещало свою линию фортов вдоль северной и западной границ поселений. Все это время Скалл и его рейнджеры рыскали и скитались, преследуя угонщиков скота на юге и бросая вызов индейцам на севере.

Тем не менее, время от времени, понюхивая бренди, подставляя шею холодному ветру, больше соответствующему климату Новой Англии, Скалл обнаруживал, что в нем немного оживают профессорские замашки.

На досуге он скучал по научным беседам Кембриджа. Порой он впадал в депрессию, когда он видел пробел в знаниях у бедных глупых сотоварищей, которыми он командовал. Они были безрассудно храбрыми, но, увы, невежественными. Молодому Коллу, правда, очень хотелось учиться, и Огастес Маккрей иногда передразнивал несколько строк из латыни, которые он почерпнул в какой-то теннессийской школе. Но, по правде говоря, эти люди были несведущи, поэтому, иногда, когда поблизости не было противостоящего им врага, он начинал читать небольшие импровизированные лекции о великих исторических сражениях. Конечно, маленький крутой холм на западе мало походил на Альпы, но он был единственным холмом в поле зрения, и ему приходилось играть несвойственную ему роль.

— Нет, вы посмотрите, Ганнибал и его слоны находились на левой стороне холмов, или, по крайней мере, он хотел, чтобы его враги так думали, — сказал Скалл, расхаживая взад и вперед со стаканом бренди в руке. Он терпеть не мог пить бренди из чего-нибудь, кроме стакана. На каждое патрулирование он тщательно заворачивал и упаковал шесть стаканов для бренди, но, несмотря на всю осторожность, он, как правило, к концу рейда вынужден был принимать бренди из жестяной кружки.

— Что он делал со слонами, если он был среди снегов? — спросил Огастес.

Он ненавидел, когда капитан пребывал в одном из своих лекционных настроений. Хотя теперь, насколько он понимал, они просто бесцельно странствовали, поэтому не имело большого значения, ехали ли они верхом или получали урок истории. Теперь капитан, окосевший от бренди, указывал на какой-то бестолковый холмик и разглагольствовал о Ганнибале, слонах, снегах, Альпах и римлянах.

Гас не мог припомнить, чтобы когда-нибудь слышал о Ганнибале, и он не ожидал наслаждения от любой лекции, которую он мог бы послушать, в основном потому, что один из его носков смялся внутри сапога и натер ему болезненную мозоль на ступне. Он хотел вернуться в Остин. Если бы он, хромая, пришел в магазин Форсайта, выглядя при этом достаточно несчастно, то Клара снизошла бы до лечения его мозоли и, кроме того, разрешила бы ему поцеловать ее. Вместо этого, все удобства, которые у него были в пути, состояли из кружки кофе и куска рыжеватого бекона, и даже эти удобства заканчивались. Дитс только что признался ему, что у них осталось бекона еще на один день.

— О, Ганнибал был африканцем, — сказал Скалл. — Он был гражданином Карфагена, и не только этот великий полководец использовал боевых слонов. Александр Великий использовал их в Индии, а Ганнибал взял их с собой в поход через Альпы, есть там снег или нет, и налетел на римлян, когда они меньше всего этого ожидали. Блестящее сражение, я считаю.

Колл попытался представить себе сцену, описанную капитаном — огромные звери идут по извилистому пути все выше и выше, к заснеженным перевалам — но он никогда не видел слона, разве только несколько фотографий в книгах. Хотя он знал, что большинству рейнджеров было скучно, когда капитан начинал читать лекции, сам он любил послушать о сражениях, о которых рассказывал капитан Скалл. Его способности к чтению постепенно улучшались настолько, что он надеялся со временем самостоятельно почитать о некоторых сражениях.

Пока капитан воодушевлялся своей лекцией, рядом вдруг оказался Знаменитая Обувь, почти у локтя капитана. Как обычно, все парни вздрогнули, никто из них не видел подхода следопыта. Даже капитан Скалл немного занервничал, увидев, как внезапно материализовался Знаменитая Обувь.

— Я был в лагере Бизоньего Горба, у него новая жена, — сказал Знаменитая Обувь. — Его сын взял меня в плен на некоторое время. Это тот, кто убил мистера Уотсона. Они зовут его «Голубая Утка». Его мать была мексиканкой, она умерла от холода, пытаясь сбежать от Бизоньего Горба.

Айниш Скалл улыбнулся.

— Вы стали бы прекрасным профессором, сэр, — сказал он. — Вам удалось рассказать нам больше об этом мошеннике Голубой Утке, чем я был в состоянии поведать о Ганнибале и его слонах. Что я должен знать еще? Все-таки пересек Альпы Пинающий Волк с теми жеребцами?

Его острота разбилась о Знаменитую Обувь, который не особенно любил прерываться, когда докладывал.

— Тихое Дерево пришел в лагерь со многими воинами и многими женщинами, — продолжал Знаменитая Обувь. — Тихое Дерево хотел меня убить, но Бизоний Горб не позволил никому убить меня.

— Ух ты, вот это новость. А почему нет? – спросил Скалл.

— Я помог его бабушке, когда она умирала, — сказал Знаменитая Обувь. — Я могу не тревожиться по поводу Бизоньего Горба.

— И это все? — спросил Скалл.

— Ты также не должен опасаться Бизоньего Горба, — ответил Знаменитая Обувь. — Он по-прежнему с Тихим Деревом. Но Пинающий Волк сейчас следует за тобой.

— Пинающий Волк, о, мошенник! – воскликнул Скалл. — Несколько дней назад я преследовал его. Почему человек, которого мы преследовали, решил следовать за нами?

— Он, наверное, хочет украсть больше лошадей, — сказал Колл. — Он жить не может без конокрадства.

— Может быть, а может быть он хочет перерезать нам горло, — заметил Айниш Скалл.

Он посмотрел на разведчика, но Знаменитая Обувь, казалось, не имел понятия относительно планов Пинающего Волка.

— Я не видел его, — сказал он. — Я видел только его следы. С ним идет Три Птицы.

— Ну, это ни о чем не говорит, — заметил Скалл. — Я не имел удовольствия встречаться с мистером Три Птицы. Что он за парень?

— Три Птицы тихий. Он не выражает вслух свои мысли, — сказал Знаменитая Обувь. – Их только двое. Остальные воины остались на празднике, который Бизоний Горб устроил для Тихого Дерева.

— Если их только двое, то по-моему пускай приходят — сказал Огастес. — Я полагаю, что мы сможем справиться с двумя индейцами, даже если один из них – Пинающий Волк.

Колл думал наоборот. Двух индейцев труднее обнаружить, чем пятнадцать. Ему показалось странным, что Пинающий Волк решил последовать за ними именно сейчас. В конце концов, он только что бежал с тремя прекрасными жеребцами. Это лошади, вероятно, были получше, чем любая в отряде рейнджеров, за исключением Гектора, конечно.

Скалл некоторое время шагал вверх и вниз, глядя на равнину, как будто он в любой момент ожидал увидеть Пинающего Волка. Но, за исключением паривших в небе двух ястребов, в окрестностях можно было видеть только траву.

— Я знаю Трех Птиц давно, — сказал Знаменитая Обувь. — Он не испытывает ненависти к кикапу. Однажды я помог ему выследить пуму, которую он подстрелил. Я думаю, что пума могла уйти, если бы я не отыскал ее вместе ним.

Огастеса иногда раздражала напыщенность речи Знаменитой Обуви.

— Я полагаю, что сейчас он забыл о пуме, — сказал он. — Он может подойти и перерезать тебе горло прежде, чем вспомнит о ней.

Знаменитая Обувь посчитал замечание слишком нелепым, чтобы отвечать на него. Три Птицы никогда не забудет того, как он помог ему выследить пуму, так же, как и Бизоний Горб не забудет его доброту к умирающей бабушке.

— Не посмотреть ли мне, как я смогу преподнести им сюрприз, капитан? — спросил Колл. Он проявлял нетерпение от бездействия. Проводить совет прекрасно ночью, но сейчас стоял день, и его лошадь находилась под седлом и горячилась.

— Ты не сумеешь поймать их, — сказал Знаменитая Обувь. — Они следуют за вами, но не близко, и у них лошади лучше, чем у вас. Если ты станешь преследовать их, они заведут тебя так далеко, что ты будешь голодать, прежде чем сможешь вернуться обратно.

Колл проигнорировал разведчика и посмотрел на капитана. Он не видел причин для того, чтобы терпеть вражеское преследование.

Капитан Скалл весело посмотрел на молодого человека. Тот, очевидно, хотел отправиться в погоню за индейцами, несмотря на явное предостережение разведчика.

— Я бывал там прежде, и я не голодал, — сообщил ему Колл.

Скалл поджал губы, но ничего не сказал. Он подошел к своим седельным сумкам и рылся в них, пока не нашел небольшую книжку. Затем он вернулся к костру, уселся поудобнее на мешок с картофелем, и поднял книгу, которая была сильно зачитана.

— Ксенофонт — произнес он. – «Отступление десяти тысяч». Конечно, нас только двенадцать человек, но когда я прочитал Ксенофонта, то могу себе представить, что нас десять тысяч.

Огастес спокойно седлал лошадь. Если предстояла погоня, он хотел бы поучаствовать в ней.

Несколько рейнджеров зашевелились, натягивая сапоги и посматривая на свои ружья.

— Эй, оставьте это! — вдруг сказал капитан Скалл, отрываясь от книги. — Я не собираюсь посылать вас преследовать призрак в этой скудной стране. То, что мистер Колл не голодал в ней на время своего последнего визита, не означает, что он не будет голодать завтра. Да и все остальные тоже.

— Там всегда первый раз, как говорят, — добавил он. — Я думаю, что это сказал какой-то умный грек, либо сам Папа Франклин[9].

Затем он остановился и добродушно улыбнулся своим сконфуженным и одетым в лохмотья людям.

— Когда-нибудь слышали звучание греческого языка, парни? — спросил он. — Это прекрасный старый язык, язык Гомера и Фукидида, не говоря уже о Ксенофонте, нашем сегодняшнем авторе. У меня до сих пор в голове осталось изрядное количество греческих слов. Я почитаю вам, если вам угодно, о десяти тысячах человек, которые шли домой после поражения.

Никто не сказал «да» и никто не сказал «нет». Люди просто стояли на том же месте, где они стояли, или сидели, если они еще не встали. Дитс подбросил еще несколько веток в костер.

— Это прекрасно, что вы согласны, — сказал капитан Скалл.

Он оглянулся с усмешкой, а затем, сидя на мешке с картофелем, и щурясь, чтобы рассмотреть мелкий шрифт карманного Ксенофонта, начал читать отряду на греческом языке.

— Это было хуже, чем слушать кучу команчей, пожирающих друг на друга, — сказал Длинный Билл, когда чтение закончилось, и отряд снова был в движении.

— Я бы предпочел слушать, как визжат свиньи, чем такую ерунду, — добавил Айки Риппл.

Огастес не любил читать, как и другие, но тот факт, что Длинный Билл выступил против, повернуло его в другую сторону.

— Это был греческий язык, — напомнил он им высокомерно. — Все должны иногда послушать греческий язык, и латынь тоже. Я мог слушать целый день, когда кто-то читал по-латыни.

Колл знал о претензии Огастеса на некоторые знания латыни, но сам никогда не был уверен в обоснованности этой претензии.

— Сомневаюсь я, что ты знаешь хоть слово из этих языков, — сказал Колл. — Ты не понял ничего из прочитанного, и никто другой не понял.

В отличие от рейнджеров, Знаменитая Обувь был сильно впечатлен чтением капитана. Сам он мог говорить на нескольких диалектах и идти по следам любого существующего животного. Но капитан Скалл шел по еще более трудному и более неуловимому следу: крошечному, сложному следу, который бежал по страницам книги. Этот Большой Конь Скалл мог идти по крошечному следу от страницы к странице книги и превратить то, что он увидел, в звук, что было волшебством, которое никогда не переставало удивлять кикапу.

— Это может быть манера разговаривать с богом, — заметил он.

— Нет, это был просто какой-то старый греческий парень, который проиграл войну и вынужден был плестись домой со своими десятью тысячами человек, — ответил Огастес.

— Это очень много людей, — сказал Колл. — Интересно, сколько же воевало на той стороне, которая выиграла?

— Не все ли тебе равно, Вудро? Ты даже не любишь слушать греческий язык, — заметил Огастес.

— Не люблю, — сказал Колл. — Но, тем не менее, я могу интересоваться этой войной.

Пинающий Волк был в восторге от беспечности Большого Коня Скалла, который выставил трех человек одновременно для охраны лошадей рейнджеров и двух вьючных мулов, но не побеспокоился об охране Бизоньего Коня. Люди на страже сменялись через короткие промежутки времени, слишком короткие. Все же Скалл, казалось, не считал, что Бизоний Конь нуждается в охране.

— Он не думает, что кто-то попытается украсть Бизоньего Коня, — сказал Пинающий Волк Трем Птицам после того, как они понаблюдали за рейнджерами и их лошадьми в течение трех ночей.

— Скалл неосторожен, — добавил он.

У Трех Птиц на этот раз появилась мысль, которую он не хотел хранить в себе.

— Большой Конь прав, — сказал Три Птицы.

Он показал вверх на небеса, которые были усеяны яркими звездами.

— Есть так же много людей, как звезд, — сказал Три Птицы. — Они не все здесь, а где-то вокруг в мире есть много людей.

— О чем ты говоришь? — спросил Пинающий Волк.

Три Птицы указал на Полярную звезду, звезду, которая была намного ярче, чем маленькие россыпи звезд вокруг нее.

— Только одна звезда светит, чтобы показать, где север, — сказал Три Птицы. — Только одна звезда, из всех звезд, светит на севере.

Пинающий Волк подумал, что было бы лучше, если бы Три Птицы не пытался озвучивать свои мысли, но все же старался вежливо выслушать безобидные слова Трех Птиц о звездах.

— Ты как Полярная звезда, — сказал Три Птицы. — Только ты из всех людей в мире можешь украсть Бизоньего Коня. Этот конь может быть магическим. Некоторые говорят, что он умеет летать. Он может повернуться и съесть тебя, когда ты подойдешь к нему. Тем не менее, ты такой вор, который собирается украсть его в любом случае.

— Большой Конь не знает, что Полярная звезда пришла, чтобы взять его лошадь, — добавил он. — Если бы он знал это, он бы был более осторожным.

На четвертую ночь, после детального изучения ситуации, Пинающий Волк решил, что настало время подойти к Бизоньему Коню. Погода способствовала: сияло три четверти луны, и яркие звезды затуманивались гонимыми ветром быстро движущимися облаками. Пинающий Волк мог видеть все, что он должен был видеть. Он тщательно подготовил себя постом, его кишечник был пуст, и он натер все тело шалфеем. Скалл даже оставил поводья на Бизоньем Коне.

Пинающему Волку теперь надо было успокоить большую лошадь своими прикосновениями и поглаживанием, и после этого ему оставалось только взять повод и тихо увести Бизоньего Коня прочь.

Когда Пинающий Волк скользил по земле на животе, чтобы ленивые охранники не увидели его, он внезапно испытал большое потрясение: Бизоний Конь вдруг поднял ухо, повернул голову и посмотрел прямо на него. Пинающий Волк был достаточно близко, чтобы видеть, как дыхание лошади вырывается маленькими белыми облаками в холодную ночь.

Когда Пинающий Волк понял, что Бизоний Конь знает о его присутствии, он вспомнил предупреждение Трех Птиц о том, что это, возможно, магический конь. На мгновение Пинающий Волк почувствовал страх — сильный страх. Через мгновение или два большой конь мог быть над ним, растаптывая или кусая его, прежде чем он смог бы уползти.

Пинающий Волк сразу поднялся на корточки и со всей возможной быстротой исчез из поля зрения Бизоньего Коня. Он был сильно напуган, так он не пугался многие годы во время похищения лошадей.

Бизоний Конь чувствовал его запах, хотя у него не было никакого запаха, и слышал его, даже если он не издавал ни звука.

— Я думаю, что он учуял мое дыхание, — сказал он, когда благополучно вернулся к Трем Птицам. — Человек не может остановить свое дыхание.

— Остальные лошади не знают, что ты был там, — сказал ему Три Птицы. — Только Бизоний Конь заметил тебя.

Хотя Пинающий Волк не был готов в этом признаться, но он начал думать, что Три Птицы, возможно, был прав. Бизоний Конь мог быть магической лошадью, лошадью, которую невозможно украсть.

— Мы можем выстрелить в него и посмотреть, умрет ли он, — предложил Три Птицы. — Если он умрет, то он не магическая лошадь.

— Молчи, — сказал Пинающий Волк. — Я не хочу убивать его. Я хочу украсть его.

— Зачем? — спросил Три Птицы.

Он никак не мог понять, почему Пинающий Волк вбил себе в голову украсть Бизоньего Коня. Конечно, это был большой сильный конь, кража которого привела бы техасцев в замешательство. Но Три Птицы смотрел с практической точки зрения. Если это была магическая лошадь, как считал он, то ее нельзя похитить, а если она не была магической, то это было только обычное животное — животное, которое умрет когда-нибудь, как и все животные. Он не понимал, почему Пинающий Волк так сильно желал заполучить ее.

— Это великая лошадь техасцев. Лучший конь в мире, — сказал Пинающий Волк, когда он заметил недоуменный взгляд Трех Птиц.

Успокоившись, он подумал, что слишком спешил. Вероятно, Бизоний Конь вообще не был магическим. Вероятно, у него просто было исключительное обоняние. Он решил следовать за рейнджерами еще день или два, чтобы рассмотреть лошадь поближе.

Ему было досадно, что Знаменитая Обувь, следопыт кикапу, был с техасцами. Знаменитая Обувь - это неудача, думал Пинающий Волк.

Знаменитая Обувь был человеком с причудами, склонным появляться в любом месте, как правило, именно тогда, когда его не хотели видеть. Однако он пользовался заступничеством Бизоньего Горба, в противном случае некоторые команчи давно бы его убили.

Старейшины сказали, что Знаменитая Обувь умеет разговаривать с животными. Они считали, что когда-то давно были времена, когда все люди умели свободно говорить с животными, обмениваться знаниями, полезными и тем, и другим. Несколько человек полагали, что Пинающий Волк понимает язык лошадей, в противном случае, как он мог убедить их тихо следовать за ним из табуна, хорошо охраняемого белыми?

Пинающий Волк знал, что это глупость. Он не мог разговаривать с лошадьми, и он не был уверен, что кто-то еще может разговаривать с животными. Но старики настаивали, что немногие люди по-прежнему сохраняют способность говорить с птицами и зверями, и они думали, Знаменитая Обувь — как раз такой человек.

Пинающий Волк сомневался, но некоторые старейшины очень мудры. Они могут знать больше об этом деле, чем он сам. Если следопыт кикапу мог действительно разговаривать с животными, то он, возможно, говорил с Бизоньим Конем и сказал ему, что Пинающий Волк хотел украсть его. Может ли он говорить с животными или нет, но Знаменитая Обувь был выдающимся следопытом. Он, несомненно, осведомлен, что Пинающий Волк и Три Птицы преследуют техасцев. Но он был непредсказуемым человеком. Возможно, он не потрудился рассказать об этом техасцам. Он мог рассказать только Бизоньему Коню, понимающему все, что было необходимо.

Наблюдая, как Бизоний Конь однажды вечером мочился, Пинающий Волк вспомнил старого Кета, деда Тяжелой Ноги, старшей жены Бизоньего Горба.

Кета тоже был великим конокрадом. Он не склонен был раскрывать свои секреты, но однажды, находясь в нетрезвом состоянии, он проговорился Пинающему Волку о способе украсть трудных лошадей — подойти к ним, пока они мочатся. Когда лошадь мочится, она вытягивается. Как только она начала пускать мочу, то не может двигаться быстро.

Пинающий Волк уже заметил, что Бизоний Конь мочится исключительно длительное время. Большая лошадь вытягивалась, расставляла ноги, опускала живот пониже к земле и выливала горячий желтый поток в течение нескольких минут.

Если Большой Конь Скалл находился в седле, когда это происходило, он иногда доставал книгу из своей седельной сумки и читал ее. Однажды, когда Бизоний Конь мочился, Скалл сделал нечто очень странное, нечто, что сходилось с тем, что Бизоний Конь был магической лошадью. Скалл скользнул назад на круп большой лошади, опустил голову на седло, и задрал ноги. Он стоял на голове в седле, а Бизоний Конь мочился. Конечно, это не было чем-то необычным для воинов, которые были хорошими наездниками, показывающими чудеса верховой езды. Всадники команчи, особенно молодые наездники, делали такое постоянно. Но ни Пинающий Волк, ни Три Птицы не видели, чтобы всадник стоял на голове в то время, как его лошадь мочится.

— Я думаю, что Большой Конь безумен, — сказал Три Птицы, увидев это.

Это были его последние слова на эту тему и его единственные слова на любую тему в течение нескольких дней. Три Птицы решил, что он говорил слишком много. Он вернулся к своей старой привычке — держать свои мысли при себе.

Пинающий Волк решил, что он должен подождать, пока Бизоний Конь не начнет мочиться, прежде чем он снова подойдет к нему. Это потребует терпения, потому что лошади не всегда мочатся в ночное время. Они были более склонны подождать и справить нужду ранним утром.

Когда он посвятил в свои намерения Трех Птиц, тот просто сделал жест, означающий, что у него нет настроения говорить.

Затем, в ту же ночь, возможность появилась. Люди, сидевшие у костра, пели. Техасцы пели почти каждую ночь, даже когда было холодно. Пинающий Волк находился недалеко от Бизоньего Коня, когда большой конь начал растягиваться.

Как только поток мочи хлынул из-под живота лошади, Пинающий Волк начал движение, и на этот раз большая лошадь не озиралась. Через минуту Пинающий Волк был рядом с ним и схватил повод. Бизоний Конь тихонько фыркнул от неожиданности, но этим все и закончилось. Все это время Бизоний Конь мочился. Пинающий Волк погладил его, как он гладил многих лошадей, которых он воровал. Когда желтая вода перестала течь, Пинающий Волк натянул поводья, и, к его облегчению, большой конь последовал за ним. Огромный конь передвигался настолько бесшумно, что это на мгновение испугало Пинающего Волка. Может быть, не только он прибегнул к обману. Может быть, Бизоний Конь все же магическая лошадь, и в этом случае лошадь может идти так бесшумно только для того, чтобы завести его куда-нибудь и съесть.

Вскоре, однако, они были уже почти в миле от лагеря рейнджеров, и Бизоний Конь не съел его и вообще не доставил ему никаких неприятностей. Он шел так же покорно, как осел, или еще покорнее. Немногие ослы были такими смирными. И тогда Пинающий Волк почувствовал огромный прилив гордости. Он сделал то, что ни один другой воин-команч не смог бы сделать: он украл Бизоньего Коня, самую большую лошадь, которую он когда-либо воровал, самую большую лошадь, принадлежащую техасцам.

Он прошел еще одну милю, а затем сел верхом на Бизоньего Коня и медленно поехал туда, где оставил Трех Птиц. Он не хотел скакать — нет, пока не следует этого делать. Ни один из рейнджеров на таком расстоянии не был способен услышать стук копыт скачущей лошади, но там был Знаменитая Обувь, и он может приложить ухо к земле и услышать лошадь, скачущую галопом.

Три Птицы пришел в состояние какого-то экстаза, когда Пинающий Волк подъехал к нему. Три Птицы уже подготовил их лошадей, но сам сидел на одеяле и молился. Этот человек часто молился в самое неудобное время. Когда он оторвался от молитвы и увидел, как Пинающий Волк подъезжает на Бизоньем Коне, все, что он сказал, было: «Хо!»

— Я украл Бизоньего Коня, — сказал Пинающий Волк. — Ты не должен сидеть на этом грязном одеяле и молиться. Ты должен сложить хорошую песню о том, что я совершил этим вечером. Я подошел к Бизоньему Коню, пока он мочился, и увел его. Когда Большой Конь Скалл встанет утром, он будет так разгневан, что захочет пойти на нас большой войной.

Три Птицы подумал, что слова Пинающего Волка, вероятно, справедливы. Скалл начнет большую войну из-за того, что у него украли лошадь. Он сразу же перестал молиться и поймал своего коня.

— Отправляемся сейчас же в долгий путь, — сказал он. — Все эти техасцы будут преследовать нас, когда посветлеет.

— Мы отправимся в долгий путь, но не забудь сложить песню, — ответил Пинающий Волк.

— Гений! Он абсолютный гений! — вскричал Айниш Скалл, когда узнал, что его большого боевого коня, Гектора, увели. — Человек увел Гектора прямо из-под нашего носа. Украсть других лошадей — это просто мастерство. Но украсть Гектора? Это гениально!

Вряд ли такой реакции ожидали рейнджеры. Четверо мужчин на страже в то время — Длинный Билл Коулмэн, Пи Ай Паркер, Нили Диккенс и Финч Сигер — стояли с видом висельников. Все они ожидали немедленного расстрела. В конце концов, по их халатности похищена самая знаменитая лошадь в Техасе.

Никто из них ничего не видел и не слышал.

Большая лошадь мирно паслась в последний раз, когда они ее видели. Они ожидали, что Пинающий Волк попытается увести других лошадей. Им не приходило в голову, что он может украсть большую лошадь.

— Вы должны были ожидать этого! — сказал им сурово Колл, когда кража была обнаружена. — Может он и большой, но он все же конь, а кони — это то, что ворует Пинающий Волк.

Огастес Маккрей, как и капитан Скалл, не мог подавить тайного восхищения смелостью Пинающего Волка. Этот подвиг был настолько смелым, что надо отдать ему должное, и он сказал об этом Вудро.

— Я не буду отдавать ему должное, — сказал Колл. — Вор всего-навсего украл лошадь. Мы должны отправиться за ним в погоню, а не стоять на месте и обсуждать это.

— Мы уже преследовали его, и в течение десяти лет не смогли поймать, — заметил Гас. — Этот человек слишком быстр для нас. Я бы хотел посмотреть, как ты сходишь в лагерь Бизоньего Горба и украдешь одну из его лошадей.

— Я не претендую на роль конокрада, — сказал Колл. — Как только мы перестанем спать, он от нас не уйдет.

Колл чувствовал глубокое раздражение из-за случившегося. Раздражение было привычным, он чувствовал его почти всегда, когда они выходили против команчей. В прямой стычке они могли победить, если стычка длилась достаточно долго, чтобы проявилось преимущество их оружия. Но немногие встречи с команчами заканчивались прямыми стычками. Это были погони и засады, налеты и отражение налетов. И всегда команчи проявлялись тогда, когда рейнджеры, как правило, мочились. Их собственные приготовления и тактика были редко тщательными и продуманными. Команчи, хотя вроде бы и примитивные, но воевали с большим умением, чем рейнджеры. Это раздражало Колла, всегда раздражало. Он решил, что если он когда-либо станет капитаном, то будет лучше планировать и настойчивее теснить врага, вступив с ним в бой.

Конечно силы, которыми они располагали, были небольшими. Капитан Скалл, как и Бизоний Горб, предпочитал создать небольшой, быстрый, мобильный отряд. Тем не менее, на взгляд Колла, отряд рейнджеров, с которым он выходил, всегда чем-то напоминал сброд. Некоторые были всегда пьяны, пропадали у проституток или находились в игорном азарте, когда приходило время выступать. Одни люди увольнялись, а другие, не нашедшие для себя ничего прелестного в городской жизни, присоединялись в поисках великих приключений. Кроме того, Техас выделял мало денег на финансирование рейнджеров — ведь команчи уже не хватали детей прямо на окраинах Остина и Сан-Антонио, и власти не видели необходимости проявлять щедрость к рейнджерам.

— Они в нас больше не нуждаются, проклятые политиканы, — сетовал Огастес.

Он все больше и больше возмущался всеми формами государственного управления. Результатом скупости властей по отношению к пограничной обороне было то, что рейнджерам часто приходилось отправляться в погоню на никудышных лошадях и без должного оснащения. Нередко они, как и индейцы, которых преследовали, зависели от охоты — или даже рыбалки — для того, чтобы прокормиться.

Теперь же Пинающий Волк украл большую лошадь, и капитан Скалл не сумел придумать ничего лучшего, как назвать его гением.

— Что такое гений, вообще то? — спросил Огастес, адресовав вопрос компании в целом.

— Я полагаю, это выдумка капитана, спроси у него, — ответил Колл.

Капитан в данный момент бродил со Знаменитой Обувью, пытаясь выяснить, как была осуществлена кража.

— Гений — это тот, у кого шесть или более пальцев на одной ноге, — заявил Длинный Билл. — Это то, что я слышал на родине.

Нили Диккенс, небольшой, стройный мужчина, склонный к резким стремительным движениям, которые напоминали Гасу движения мелкой рыбешки, придерживался другой точки зрения.

— У гениев не бывает бородавок, — заявил он.

— В таком случае я гений, потому что меня редко тревожат бородавки, — сказал Огастес.

— Я слышал, что гении ужасно умные — сказал Тедди Битти. — Я раз встретился с одним в Сент-Луисе, и он мог написать слова задом наперед и даже называл цифры в обратном направлении.

— Ну да, в чем смысл написания задом наперед? — спросил Огастес. — Если ты пишешь задом наперед, то как можно понять слово? Я полагаю, что ты был пьян, когда встретил того парня.

Финч Сигер, самый большой и самый медлительный человек в компании, был таким же медлительным и в мыслях. Часто Финч мог посвятить целый день одной мысли, например, мысли, что он хочет посетить бордель. Он не проявил большого интереса к вопросу о гении, но у него не было проблем с поддержанием интереса к еде. Дитс сообщил компании, что осталось совсем немного бекона, а они находились все еще далеко от дома. Перспектива путешествия с малым количеством бекона сверлила мозг Финча, как мясная муха, так больно, что он пошевелился, чтобы внести свою лепту в разговор.

— Свинья, — сказал он, к всеобщему изумлению. — Я хочу, чтобы у нас было хорошее свиное сало.

— Ты, Финч, лучше помолчи, — сказал Огастес, хотя это замечание было единственными словами Финча Сигера за последние несколько дней.

— Никто не обсуждал свинью, — добавил Гас.

— Никто не обсуждал вообще ничего, — заметил Колл. — Финч имеет такое же право говорить, как и ты.

Финч проигнорировал полемику, начавшуюся разгораться по поводу его замечания. Он смотрел на пустую прерию, и в его мозгах нарисовался образ жирной свиньи. Свинья обнюхивала землю вокруг куста чапараля, выискивая мышь или, возможно, змею. Он намеревался быть бдительным в течение дня, ведь если бы они нашли свинью, которую он нарисовал у себя в мыслях, они могли бы быстро убить ее и пополнить свой запас бекона.

— Хорошо, на одну лошадь меньше, — прокомментировал Длинный Билл. — Я думаю, что один из нас должен будет пересесть на вьючного мула, если капитан не намерен ходить пешком.

— Сомневаюсь, что он намерен идти пешком, ведь путь неблизкий, — сказал Колл, но не угадал, так как через несколько минут капитан объявил, что намерен поступить именно это.

— Пинающий Волк украл Гектора, когда Гектор мочился. Только в этом случае он мог подойти к нему, — объявил Скалл людям. — Знаменитая Обувь понял это. Взял его, пока тот мочился. Знаменитая Обувь думает, что он, возможно, прошептал заклинание на ухо, но я сомневаюсь в этом.

Пока рейнджеры наблюдали, он начал рыться в своих седельных сумках, из которых извлек свой большой брикет табака, маленькую книгу и коробку спичек, завернутую в тонкую клеенку. У него было большое серое пальто, скатанное и притороченное к седлу, но, подумав мгновение, он оставил его в скатке.

— Слишком тяжелое, — сказал он. — Я нуждаюсь в путешествии налегке. Я просто вырою яму ночью, закопаю несколько углей в ней и буду спать на них, если будет слишком морозно.

Скалл набил карман пальто пулями, вытащил ружье из чехла и осмотрел равнину с веселым возбуждением на лице. Эти действия до крайности озадачили Колла и Гаса. Капитан Скалл, казалось, готовился задать работу ногам, хотя они находились черт знает где на Льяно, и стояла зима. Команчи знали об их местонахождении, и Бизоний Горб, и Тихое Дерево. Что побудило капитана готовиться к пешей прогулке? И что делать его армии, пока он будет странствовать?

Но на бородатом лице Скалла сияла веселая улыбка.

— Возможность, парни, такое бывает редко — сказал он. — Я думаю, что это Папа Франклин сказал, в «Бедном Ричарде»,[10] кажется. Невзгоды и радости всегда вместе, как поцелуи кузенов, я вам говорю. Мой конь пропал, но он не изящное животное. Он оставляет большой след. Я всегда хотел научиться читать следы, мне не хватает навыков. Знаменитая Обувь в этом вопросе большой знаток. Он утверждает, что может отследить даже клопа. Поэтому мы сейчас покидаем вас, джентльмены. Знаменитая Обувь собирается учить меня чтению следов, пока будет следовать за моим конем.

— Но, капитан, а как же мы? — спросил Длинный Билл, не в состоянии удержаться от вопроса.

— О, поезжайте домой, парни, просто поезжайте домой, — сказал капитан Скалл. — Просто поезжайте домой. Нечего вам бродить здесь, пока я занимаюсь своими делами. Мистер Колл и мистер Маккрей, я назначаю вас моими заместителями. Отведите этих прекрасных ребят обратно в Остин и, когда вы туда придете, проследите, чтобы им выплатили жалование.

Рейнджеры смотрели друг на друга, сильно озадаченные таким развитием событий. Знаменитая Обувь в лагерь не вернулся. Он ждал на равнине, недалеко от того места, где была похищена большая лошадь.

Капитан Скалл еще немного порылся в своих сумках, но не нашел больше ничего, что ему могло бы понадобиться.

— Я должен урезать все до предметов первой необходимости, парни, — сказал он, все еще со своей возбужденной усмешкой. — Нож, немного табака, мое огнестрельное оружие, спички, не более того. С этим человек должен суметь пройти от мыса Кейп-Код до Калифорнии. И если он не сможет, то он заслуживает смерти там, где упадет, я вам говорю.

Колл подумал, что этот человек тронулся разумом. Он был настолько нетерпелив, желая остаться в одиночестве, посреди неизвестности, что даже не хотел остановиться и отдать надлежащие приказы. Он просто хотел уйти.

Так — внезапно и непредвиденно — Колл и Огастес оказались в ситуации, которую не раз обсуждали. Они оказались во главе отряда рейнджеров, хотя бы только для возвращения домой. Это было то, чего они уже давно желали, и все же пришло слишком неожиданно. Это казалось нереальным.

— Итак, мы просто отправляемся домой? — переспросил Колл, чтобы убедиться, что понял правильно.

— Домой, домой, — ответил капитан Скалл. — Если встретите по пути отъявленных бандитов, повесьте их. В противном случае, попав домой, ждите от меня весточки.

— Что нам передать миссис Скалл? — спросил Колл.

— О, ничего, — ответил Скалл. — Айнес не ваша забота, она моя забота. На вашем месте я просто попытался бы избегать ее.

— Сэр, она будет беспокоиться о вас, — сказал Колл.

Капитан на мгновение перестал рыться в своих сумках и повернул лицо, как будто мысль, что его жена может беспокоиться о нем, была ему в новинку, он никогда прежде об этом не думал.

— О, нет, мистер Колл, — сказал он. — Айнес не будет беспокоиться. Она просто будет в ярости.

Он улыбнулся еще раз отряду, махнул рукой, взял ружье и направился к Знаменитой Обуви, присоединившемуся к нему без единого слова. Два человека, оба невысокого роста, ушли в пустую даль.

— Ну вот, они ушли, Вудро, — сказал Гас. — Мы теперь капитаны, я полагаю.

— И я полагаю, — ответил Колл.

Уход капитана был таким неожиданным, таким внезапным и таким непонятным для рейнджеров, всех и каждого, что какое-то время все они неподвижно стояли, глядя на две удаляющиеся фигуры, которые очень скоро поглотил рельеф прерий.

— Если бы я не бодрствовал, то подумал бы, что я сплю, — сказал Длинный Билл. — Мне кажется, что это сон.

— Разве ты уже не стал моим командиром, Гас? — добавил он спустя мгновение. — Это, может быть, просто сон.

— Нет, это не сон, — сказал Колл. — Капитан покинул нас, и он ушел от нас пешком.

— Вот глупец, взял бы лошадь или, по крайней мере, мула, — сказал Огастес.

Его мысли путались от стремительности событий. Капитан Скалл исчез, и теперь он сам капитан, или половина капитана, по крайней мере.

— Я думаю так, — сказал Нили Диккенс. — Если ему не нравится ни одна из запасных лошадей, он мог бы взять мула, по крайней мере. Еще он должен был взять что-нибудь из еды, вдруг он не найдет никакой дичи.

— С ним Знаменитая Обувь, — напомнил им Колл. — Знаменитая Обувь путешествует по всей этой стране и никогда не голодает.

— Он может найти эту свинью раньше нас, — заметил с опаской Финч Сигер.

Свинья, которая заняла его мысли, роющая землю за кустом чапараля, быстро стала для него реальностью. Он был раздражен тем, что капитан Скалл может отобрать у него свинью. По его мнению, свинья принадлежала отряду. Дитс мог бы приготовить из нее вкусное блюдо.

По мнению же Дитса, окрестности никак не походили на страну свиней.

— Я был бы рад и нескольким луговым собачкам, — прошептал он Пи Аю.

Пи Ай желал еще большего: чтобы его не приняли в техасские рейнджеры в таком юном возрасте. В его понимании капитан всегда должен оставаться со своим отрядом, а капитан только что их покинул.

Это приводило в замешательство. А еще вдобавок был дул сильный ветер.

Он подумал, что ему бы больше понравилось быть рейнджером, если бы ветер просто умер.

Огастес Маккрей не более как за три минуты освоился со своим новым положением капитана. До сих пор он чувствовал себя довольно мрачно из-за недостатка еды и неопределенных планов на будущее, и теперь он вдруг стал капитаном, и это практически сразу заставило его почувствовать себя на высоте. Он решил, что первым делом, которое он сделает в качестве капитана, будет скорейшее возвращение в Остин, где он поведает эту новость Кларе. Теперь, когда он стал капитаном, у нее не будет никакого оправдания, чтобы отказать ему. Он решил недвусмысленно сказать ей об этом, как только они придут.

— Пока ты не командуй мной слишком сурово, Гас, — сказал Длинный Билл. — Мне понадобится день или два, чтобы привыкнуть к тому, что ты капитан.

— Ты уже дважды сказал об этом. Я приказываю тебе не говорить об этом, — сказал Гас. — Тебе никак не следует выделять меня. Вудро тоже капитан, и он будет более жестким боссом, чем я, когда поднаберется опыта.

— Повесить их? Сначала надо уцелеть, — сказал Колл. — Я даже едва знаю, где мы находимся, и я сомневаюсь, что вы это знаете.

— Ну, я знаю, что мы на западе, — сказал Огастес. — Чертов капитан, зачем он увел нашего разведчика?

— Надо поискать мою жирную свинью, если вы не возражаете, — сказал Финч Сигер. — Она за кустом, откапывает змею, я думаю.

Все рейнджеры чувствовали себя немного растерянными от зацикленности Финча на воображаемой свинье. Финч Сигер, как рейнджер, проявлял себя в основном благодаря своей силе.

Если на пути фургона попадалось бревно, Финч мог поднять и унести его без посторонней помощи. Но, конечно, эта способность была бесполезна на Льяно, где было не много препятствий для свободного передвижения. Если не попадались бревна, полезность Финча как рейнджера намного уменьшалась. Дело в том, у Финча было не совсем в порядке с головой. После того, как он начинал думать о том, чего ему хотелось, он уже ни о чем другом думать не мог.

— Не говори об этом борове, Финч, — сказал Нили Диккенс. Ему было немного неловко за своего друга. Каждый понимал, что никакую свинью они не найдут.

— Мы находимся в безводной стране, — сказал Колл. — Нам лучше определиться, к какой реке отправиться.

— Я бы выбрал старый добрый Бразос, — сказал Длинный Билл. – От Бразоса недалеко до моего дома и моей Перл.

Колл отошел на небольшое расстояние, надеясь, что Огастес последует за ним. Он считал, что капитан Скалл нарушил свой долг, так просто оставив командование. Тот факт, что он разделил командование между ним и Огастесом, казалось, не совсем разумным. Хотя они с Огастесом были хорошими друзьями, они не всегда приходили к соглашению по ряду вопросов. Если бы он сказал, что они должны следовать к Бразосу, Гас мог бы сказать, что они ближе к Пекосу. Страх перед возможными разногласиями побудил его отойти в сторону. Он не хотел начинать свое командование ссорой перед парнями.

Огастес, однако, присоединившись к Коллу, колебался в принятии решения. Хотя за несколько минут до того он и радовался, что он стал капитаном, ответственность, которую приходилось брать на себя, подавляла. Что, если он отдаст приказ, и это будет неверный приказ? Все люди могут умереть. Первое замечание Вудро было правильным: чтобы уцелеть, надо было думать.

У них оставалась пищи всего на один день и немного воды.

Сама по себе пустынная равнина была пугающей. Одно из направлений движения по ней могло быть не лучше, чем другое.

— Каким путем нам пойти, как ты думаешь? — спросил Вудро.

Огастес открыл рот, чтобы ответить, и тут понял, что он не знает, что сказать. Принять решение вдруг оказалось тяжело. Он понятия не имел, в какую сторону им надо идти.

— Ты не собираешься ничего говорить? — спросил Вудро. — Ты не закрывал рот с тех пор, как я знаю тебя, почему ты вдруг иссяк?

— Потому что я не знаю, как быть капитаном. По крайней мере, я нахожу силы, чтобы признать это, — сказал Огастес. — Как ты думаешь, что нам делать, если ты больше всех знаешь?

— Я не знаю больше всех, – сказал Колл. — Я выполнял приказы все время, пока был рейнджером. Как я могу знать больше, чем ты?

— Потому что у тебя пытливый ум, Вудро, — сказал Огастес. — Ты читал эту книгу о Наполеоне в течение многих лет. Я же, в основном, просто распутник.

Он бросил еще один взгляд на окружающий ландшафт, а затем повернулся к своему другу.

— Ладно, — сказал он. — Я постараюсь быть капитаном, если ты поможешь. Я за то, чтобы отправится на Ред-Ривер. Я думаю, что Пекос ближе, но на Пекосе мало дичи. Если мы пойдем туда, то, вероятно, нам придется съесть лошадей. У нас есть лишние мулы. Я думаю, что, если понадобится, мы будем питаться мулами по пути на Ред-Ривер. Вдоль реки в изобилии водятся олени.

К облегчению Гаса, Вудро Колл улыбнулся, что было редкостью. Вудро, в основном, бывал серьезным, особенно сейчас, учитывая тяжелые условия, в которых они оказались.

— Насчет Ред-Ривер я тоже подумал, — сказал Колл.

— Неужели? – спросил Огастес с облегчением.

Обычно Вудро придерживаются противоположной точки зрения, только потому, что она была противоположной.

Они на мгновение повернулись и посмотрели на лагерь в пятидесяти ярдах от них. Все рейнджеры смотрели на них, ожидая, что они начнут ссориться.

— Парни сейчас от нас зависят, — сказал Колл. — От нас зависит, чтобы довести их домой.

— Я просто надеюсь, что мы не столкнемся с большой толпой команчей, — сказал Огастес. — Большая толпа команчей, вероятно, сумеет покончить с нами.

— Одному из нас придется отправляться на разведку, а другому — оставаться с отрядом, — сказал Колл.

— Согласен, – ответил Гас.

— Мы берем на себя большую ответственность, — сказал Колл. — Мы должны думать своими головами, и думать правильно.

— Мы приведем этих парней домой, — сказал Огастес с гордостью, но немного нервно. Он еще раз посмотрел на Вудро, чтобы убедиться, что они пришли к согласию по поводу направления.

— Итак, Ред-Ривер? – спросил он.

— Да, и немедленно вперед, — ответил Колл. – На Ред-Ривер.

Знаменитая Обувь был удивлен, увидев, что Большой Конь Скалл умеет так хорошо ходить. Обычно Знаменитая Обувь мог легко обогнать любого белого человека, но сейчас он не мог обогнать Скалла.

Когда они стали лагерем в первую ночь, этот человек, казалось, не чувствовал усталости, и он не настаивал на огромном неэкономном костре, который обычно разводят белые в холодные ночи. Их костер был сложен всего из несколько веточек, вполне достаточный, чтобы поджарить прерийную куропатку, которую Скалл подбил на скале. Облака прогнало прочь, и звезды над ними были очень ясными, когда они разделили между собой тощую птицу, старую и жесткую.

Знаменитая Обувь начал понимать, что Скалл очень необычный человек. Они шли весь день быстрым шагом, но Скалл, казалось, не устал и не хотел спать.

Знаменитая Обувь зевнул и лег спать, но Скалл просто продолжал жевать табак и выплевывать сок. Знаменитая Обувь решил, что Скалл, наверно, или чародей, или одержимый. Он не был удобным человеком, чтобы находиться рядом с ним. Что-то в нем было от молнии, маленькой молнии, но обычно склонной мигать в любой момент. Знаменитой Обуви не нравилось быть с человеком, который вспыхивал, как молния, вызывающей беспокойство, но он ничего не мог с этим поделать.

— Ты знаешь этого Аумадо? — спросил Скалл.

— Нет, – ответил Знаменитая Обувь, пораженный вопросом. Они преследовали Пинающего Волка, а не Аумадо.

— Никто не знает Аумадо, — добавил он. — Я знаю только, где он живет.

— Кто-то должен знать его, — сказал Скалл.

Он стал думать о походе в Мексику, чтобы убить Аумадо, человека, который стрелял в него, а также в Гектора. Мысль об нападении в одиночку пришла ему в голову только сегодня. Однажды он хотел привезти в Мексику пушки, чтобы разнести Аумадо вместе с его Желтыми Утесами. Но теперь, когда он был один в прерии, только в компании следопыта, Айниш Скалл чувствовал, что настало время для новых решений.

Командование людьми было утомительной случайной работой, которую он выполнял достаточно долго. Он может выполнять ее вновь, как только начнется великий гражданский конфликт, но теперь у него было желание позабыть все, что было раньше, и идти в Мексику в одиночку. Отдаленные районы мира влекли его: Африка, Арктика, величественные вершины Азии.

Он не хотел просто вернуться в Остин, к Айнес, к рейнджерам. Он желал приключений, и когда-нибудь он мог бы пойти по намеченному пути в одиночку.

— Воинская единица является прекрасной вещью, когда она работает, — сказал он. — Но, как правило, она не работают. Одинокий подвиг лучше, если есть достойный враг. Этот Пинающий Волк не такой уж сильный враг, хотя я допускаю, что он блестящий вор. Но я сомневаюсь, что он хороший убийца. Эти два навыка несовместимы.

Знаменитая Обувь не знал, как отнестись к этому замечанию. Было много мертвых техасцев, мексиканцев и индейцев, которых лишил жизни Пинающий Волк. Их семьи считали его несомненным убийцей. Если Скалл хотел биться с кем-то, кто убивал лучше, чем Пинающий Волк, он не должен был миновать Бизоньего Горба, человека, который мог бы убить гораздо искусней.

Он не стал отвечать. Стояла ночь, хорошее время для внезапного нападения. Если они хотели поймать Пинающего Волка и вернуть Бизоньего Коня, они должны были отправиться в путь как можно раньше.

— Этот парень, Аумадо, был знатным бандитом долгое время, — сказал Скалл. — Кто-то должен иметь какие-нибудь сведения о нем.

Знаменитая Обувь хранил молчание. Аумадо был плохим, жестоким человеком, даже упоминание о нем могло привести к несчастью. Аумадо применял страшные пытки к людям, которые попадали к нему в плен. По мнению Знаменитой Обуви, было неразумно даже думать о таком скверном человеке. Старики из Мексики думали, что Аумадо может ловить мысли из воздуха. Если Скалл продолжит говорить о нем, или даже думать о нем, Аумадо может подобрать их мысли из воздуха и придет на север искать их.

Скалл замолчал на некоторое время. Знаменитая Обувь надеялся, что он начнет дремать и ляжет спать. Было бы лучше немного поспать, а затем заняться погоней за Пинающим Волком, чем говорить у костра об Аумадо. Дым от костра может потечь на юг, в Мексику, неся с собой их мысли. Возможно, Аумадо был настолько мудр, что мог узнать о людях, говорящих о нем, только из слабого запаха отнесенного ветром дыма. Это была новая мысль, и Знаменитая Обувь не знал, правда ли это. Но это могло быть правдой, и это было хорошей причиной, чтобы прекратить разговоры об Аумадо.

— Он мог бы быть человеком, соответствующим мне, — сказал Скалл. — Чертовски очень мало кто может соответствовать мне. Я должен искать их, в противном случае соль может потерять свою силу.

— Мы должны вначале выследить Пинающего Волка, и это займет немало времени, — сказал Знаменитая Обувь.

Скалл достал из кармана свою книжку, но не смотрел на нее. Он просто держал ее в руке, глядя на огонь.

На равнине южнее завыли два волка. Сначала взвыл один, а затем ему ответил другой, что сильно обеспокоило Знаменитую Обувь. Многие койоты часто переговаривались друг с другом, но очень редко выли два волка. Знаменитая Обувь не знал, что это означает, но ему это не нравилось. Два волка не должны разговаривать друг с другом так рано ночью. Когда он вернется домой, он должен спросить у старейшин, что это означает, когда два волка воют так рано. Он должен найти старейшин, ведь они конечно знают.

Когда Колл нашел мертвого мальчика и следы двадцати лошадей, ведущих на север, он понял, что обратный путь в Остин не будет простым. Индейцы были недалеко. Груды лошадиных экскрементов были еще теплые, и кровь из раздробленного черепа мальчика только что свернулась. Колл находился менее чем в миле впереди отряда, разведывая местность. Мальчику было не более шести лет, он был худой и бледный, и налетчики, которые убили его, недавно находились здесь.

Возможно, он был слишком слабым для путешествия. Они ударили его по голове прикладом и бросили его, мертвым или умирающим.

Колл вытащил ружье из чехла и принялся изучать следы. Досадно было, что Скалл забрал с собой Знаменитую Обувь. Кикапу, который легко читал следы, рассказал бы им, к какой группе принадлежали налетчики и сколько пленников они вели. Колл не был настолько опытен, и в отряде не было такого опыта ни у кого.

Он опустился на колени возле мертвого мальчика и снова почувствовал усталость, появившуюся в нем от вида такой быстрой, случайной смерти. Мальчик был бос и такой тощий, что, казалось, он никогда не наедался в своей жизни — вероятно, так оно и было. По всей видимости, его похитили с какой-то бедной фермы на одном из нескольких притоков Бразос, реки, которая привлекала поселенцев больше всего благодаря плодородию своих длинных, слегка поросших лесом долин.

Когда отряд появился в поле зрения, и рейнджеры увидели, что Колл спешился, они пришпорили лошадей и поспешили к нему. Они остановились и в тишине смотрели на мертвого мальчика. Тонкая полоса крови из разбитой головы прочертила серую траву.

— Господи, он же просто малыш, — сказал Длинный Билл.

— Я пока не вижу отряд налетчиков, — сказал Колл. — Подозреваю, что они впереди нас в пяти милях.

Огастес, зрение которого было его гордостью, посмотрел далеко на север и увидел отряд. Они были так далеко, что казались точками — слишком далеко для Гаса, чтобы определить количество.

— Я думаю, что здесь побывало, по крайней мере, сто индейцев, судя по всем этим следам, — сказал Нили Диккенс, встревоженный мыслью, что поблизости может быть солидная армия индейцев.

— Осел, я вижу их. Их не больше двадцати, — ответил Огастес. — И некоторые из них, вероятно, пленники.

— Я не осел, и ты не можешь оскорблять меня только потому, что тебя назначили капитаном, — заявил Нили. Его гордость была слегка уязвлена. Когда его оскорбляли, он был склонен реагировать шквалом кулачных ударов.

К досаде Огастеса, Нили выглядел так, как будто он мог немедленно наброситься на него с кулаками, даже сейчас, когда они были в рискованной ситуации, и надо было принимать решение.

— Хорошо, ты просто завысил численность, я сожалею, что зашиб твои чувства, — сказал Гас.

Он понимал, что теперь должен следить за своими репликами, поскольку он был повышен в чине. В былые дни человек, который не оценил его замечания, мог угостить его хорошим ударом — несколько раз так бывало — но теперь, когда он был капитаном, человек, который попытался бы поднять на него руку, мог угодить под трибунал, и его могли даже повесить.

Хотя кулачные бои Нили были смешны — Нили был маленьким и никогда никого не побеждал, — Огастес все же подумал, что ему надлежит быть терпимым в нынешней ситуации. Существовали более серьезные проблемы, чем выяснение, является ли Нили Диккенс ослом.

Колл был рад, что Гас признал свою вину перед Нили. Не дело было заводить большой глупый спор, когда в поле зрения находились индейцы.

— Что будем делать, Вудро? — спросил Длинный Билл. — Будем преследовать мерзавцев или оставим их в покое?

В ту минуту, когда он это сказал, Длинный Билл подумал, что неправильно называть Вудро по имени. Он знал Колла много лет и всегда называл его просто по имени, но теперь Вудро стал капитаном, и Гас тоже. Наверное, их обоих надо называть «капитан». Он чувствовал себя так неуверенно, что так просто говорил с обоими, что даже занервничал.

— Я сомневаюсь, что этот мальчик был единственным пленником, — сказал Колл. — Там большой отряд. Они могли увести его сестер и братьев, если они были у него, или даже его мать.

— Они, вероятно, угнали несколько лошадей, также, — сказал Огастес. — Я предлагаю идти вслед за ними.

Колл увидел, что Дитс уже наполовину вырыл могилу для мертвого мальчика. Дитсу дали пистолет, а не ружье, когда они покидали Остин. Старый пистоль затрапезного вида, которым он должен был защищаться — это было нечто, что, по мнению, Колла необходимо исправить, как только они вернуться домой.

— Должны ли мы взять всех ребят, или только лучших бойцов? — спросил он Огастеса. Это был самый щекотливый вопрос, по его мнению.

— Я думаю, взять надо всех, — ответил Гас.

Он хорошо знал, что боевые способности его людей значительно различались. Кроме того, это могла быть большая группа индейцев: рейнджеры должны были атаковать солидные силы.

Колл не был так уверен. Половина людей, как минимум, будет еще в пути, когда сражение начнется.

Но сложность ситуации капитан понимал прекрасно. Если они просто возьмут хороших бойцов, то кто тогда будет заботиться об оставшихся? Как разделить по группам, чтобы менее подготовленным людям повезло бы остаться в живых, даже без индейцев?

Они могут заблудиться, не суметь охотиться, могут голодать. Но если он возьмет их с собой, и их убьют или захватят в плен, это будет на его совести, и на совести Огастеса.

Другой практической стороной, которая только начала приносить капитану беспокойство, были лошади. В последнее время не было хороших пастбищ, и у них было много тяжелых дней. Ни одна из лошадей не была в хорошем теле.

Тощие, они страдали так же, как и люди, от холода, сырой погоды. Знаменитая Обувь мог бы осмотреть следы и сказать им, в каком состоянии индейские лошади, но сам он не мог этого сделать. Хорошо или плохо воевали его люди — это один вопрос, но если бы началась долгая погоня, то ее исход определяло бы состояние лошадей. Может быть, их лошади были не ровней индейским лошадям, и в этом случае погоня оказалась бы тщетной.

— Что, если мы не сможем захватить их? Наши лошади, возможно, слишком слабы, — спросил Колл.

— Я не знаю, но мы должны попытаться, — сказал Огастес. — Этого мертвого мальчика мы похоронили. Мы не можем просто пойти домой и сказать всем, что мы нашли мертвого мальчика и не попытались наказать убийц, тем более, что они находятся в поле зрения.

— В твоем поле. Я не вижу их, — сказал Колл, но, конечно же, он согласился с этой точкой зрения. Мальчик был мертв. Второй раз в своей карьере он наткнулся на мертвое тело в прерии. Первый случай был очень давно, тогда это был какой-то старатель. Факт нахождения им двух тел на широкой равнине поразил его, ведь если бы его путь отклонился бы хотя бы на пятьдесят ярдов, он никогда бы не обнаружил эти тела.

Мальчика, в частности, было трудно увидеть, он лежал, свернувшись калачиком, как молодая коза, в низкой траве. Тем не менее, Колл нашел его. Это было странно, но это было так.

Нили Диккенс, помимо того, что быстро вспыхивал, также бывал подвержен приступам тяжелого пессимизма, когда предстояла опасная кампания. Как только стало ясно, что все они будут участвовать в погоне за отрядом, Нили сразу пал жертвой темных предчувствий.

— Север. Я полагаю, что мы опять собираемся на север, — сказал он. — Я проклинаю необходимость ехать опять на чертов север, где так ветрено.

— Так зачем же ты поступил в рейнджеры, в таком случае? — спросил Тедди Битти. — Рейнджеры просто идут в том направлении, в каком надо. У тебя не та профессия, если ты так требователен в отношении направлений.

— Не мог получить никакой другой работы, — признался Нили. — Если бы я знал, что мне придется идти на север, я бы попытался вместо этого отправиться в Галвестон.

Огастес посчитал это замечание загадочным. Почему страх перед севером должен убедить кого-то пойти в Галвестон?

— Почему Галвестон, Нили? — спросил он. Могила мальчика была поспешно засыпана, и отряд был готов к движению в презираемом Нили направлении.

— Корабли, — сказал Нили. — Если бы я был в Галвестоне, я мог бы спрятаться на корабле.

— Это не имеет смысла, — поделился мыслью Длинный Билл. — Корабли тоже ходят на север.

Нили Диккенс пожалел, что он завел разговор на эту тему. Все рейнджеры смотрели на него, как будто он был глупцом, а он им не был. Всю свою жизнь он слышал рассказы о пытках команчей. Некоторые старые рейнджеры описывали ему их в подробностях. Команчи разрезали людей и засыпали в них горячие угли, пока те еще были живы.

— Я не хочу, чтобы какой-нибудь команч вырезал мне отверстие в животе и засыпал туда горячие угли, — сказал он, обосновывая так свою неприязнь к северному направлению.

— Заткнись, оставь такие речи, — сказал Колл.

Мужчины были подавлены и полны тревоги с тех пор, как капитан Скалл ушел. Перспектива оказаться под пытками усугубляла это настроение. Он знал по опыту, что когда моральный дух начинает падать в группе усталых, полуголодных, нервных людей, весь отряд вскоре может оказаться под угрозой. Он не намерен был этого допустить во время своей первой попытки сыграть роль капитана.

Он повернул коня и на минуту остановил отряд.

— В первую очередь вы должны думать о своих лошадях, — сказал он. — Слушайте, какой звук издают их ноги. Из-за хромой лошади вы потеряете ваши скальпы в этой стране быстрее, чем из-за чего-либо другого.

— И не забывайте также каждое утро осматривать ваши ружья, – добавил Огастес. — Они весь день подпрыгивают в седельных чехлах, может сбиться прицел. Если краснокожий воин собирается с сорока футов пустить в вас стрелу, вам не стоит тратить время на установку прицела.

Тедди Битти возмутил такой инструктаж, особенно тем, что оба капитана были моложе его.

— Я не могу все время думать о лошадях и ружьях, — сказал он жалобным тоном. — Здесь, на равнинах, только и делаешь, что размышляешь.

— Тогда думай о шлюхах, — сказал Огастес. – Представь себе, что ты выиграл в карты достаточно денег, чтобы купить пятьдесят шлюх.

— Купить пятьдесят шлюх? И что с ними делать? — спросил Длинный Билл. — Так много шлюх надоест, даже если бы я не был женат, а я женатый человек.

— Это просто, чтобы думать о чем-то более веселом, чем пытки, – пояснил Огастес.

— Остаться в живых — вот более веселое дело, чем пытки, — сказал Колл. — Следите за своим оружием и лошадьми и не отставайте от группы. Тогда самое худшее, что вам достанется — это слушать разговоры Гаса Маккрея о шлюхах, да еще семь дней в неделю.

Нили Диккенс услышал эти слова, но слова не изменили его мнения. По его мнению, человека наверняка ждали горячие угли в животе, если он слишком долго задержался на севере, в том направлении, куда их вели молодые капитаны.

Нили все еще думал о том, что лучше всего было бы отправиться в Галвестон и спрятаться там на корабле.

Моди Кларк хотела только умереть. Умереть, чтобы больше не мерзнуть, больше не подвергаться насилию, больше не думать о том, что Тана, самый жестокий из ее похитителей, будет делать с ней ночью, когда они станут лагерем. Тана вел лошадь, к которой она была привязана. Иногда во время езды он поворачивался назад и дергал ее за волосы или бил ее мескитовым прутом. Эти мучения были незначительными по сравнению с тем, что Тана и трое других команчей вытворяли с ней в лагере. Она никогда не предполагала, что будет терпеть такие издевательства со стороны мужчин. Но у нее до сих пор было двое живых детей, Бесси и Дэн, и она не могла позволить себе слишком много думать о такой роскоши, как смерть.

Уильям, ее муж, был далеко, отгоняя небольшое стадо скота в город Виктория, когда в их хижину ворвались четыре команча и схватили ее. Ребенка, малышку Сэл, отняли от груди и сразу убили, разбив ей голову о бревно. Эдди, ее старший сын, в первый же момент повредил ногу. Боль была такая, что он, не переставая, хныкал по ночам. Моди слышала, как он плачет, даже когда она переживала свои мучения. На шестой день команчи потеряли терпение от его плача и разбили ему голову прикладом. Эдди еще дышал, когда они уехали. Моди молилась, чтобы кто-нибудь нашел Эдди и спас его, хотя знала, что эта молитва была впустую. Голова Эдди была разбита, никто не мог спасти его, даже если бы его нашли, да и кто бы нашел маленького умирающего мальчика в этой пустыне?

Но Бесси и Дэн, трех и пяти лет, были еще живы. Они были голодны и замерзли, но у них не было ран, кроме царапин, полученных, когда лошади пробирались сквозь кустарник южного Техаса.

Несколько раз, во время надругательств над ней, Моди хотела схватить нож и перерезать себе горло, но она не могла покончить с жизнью, пока ее дети нуждались в ней. Бесси и Дэн перестали смотреть, что мужчины делали с их матерью. Они сидели, опустив глаза, и молчали, пытаясь немного согреться у костра. Когда ее оставляли в покое, Моди кормила их несколькими объедками оленины, которые она могла раздобыть. Она хотела сохранить им жизнь, если бы смогла, пока не придет спасение.

— Приедет папа и заберет нас домой, — повторяла она им вновь и вновь.

Моди знала, что это была ложь. Уильям не сумел бы в одиночку найти их, если их вообще возможно было найти и спасти. Уильям едва мог вырастить небольшой урожай и выпасти немного скота. Он никогда не сумел бы пойти по их следам от заросшей кустарниками страны до безлюдной равнины.

Кроме того, он ушел из дома на две недели или больше. Он пока даже не знает, что его хижина сгорела, его ребенок мертв, его свиньи рассеяны и его семью увели. После того, как он обнаружит это, он мало что сможет сделать.

Тем не менее, Моди продолжала надеяться на лучшую долю для Бесси и Дэна, поскольку своей она не видела. Она не знала, почему молодой команч Тана так ненавидит ее, но в его глазах видела свою смерть.

Она видела детей, которых увели команчи, и которых в дальнейшем отбили. Бесси и Дэн были крепкими детьми. Они могли бы вернуться. Но для себя самой у нее не было никакой надежды.

Она и Уильям не раз обсуждали возможность пленения. Каждый, кто держал ферму на границе, знал изнасилованных женщин. Во время таких разговоров Уильям всегда твердо требовал от Моди убить себя, а не подчиняться насилию дикарей. В хижине именно для этой цели хранился всегда заряженный пистолет.

Уильям ненавидел индейцев. Его родители и оба брата были убиты во время набега индейцев на реке Сабин. Для Уильяма более важным, даже чем жизнь его детей, было то, чтобы его жена, Моди не была запятнана объятиями краснокожего команча.

Моди знала, что Уильям не был одинок в своем чувстве. Многие мужчины на границе ясно давали понять своим женам, что они не примут их обратно, если их изнасилуют, а они позволят себе остаться в живых. Конечно, некоторые мужчины дрогнули и все равно приняли своих жен обратно. Но Уильям Кларк не испытывал к таким мужчинам ничего, кроме презрения. Женщина, которая лежала с команчем или любым другим индейцем, не могла снова стать заслуживающей уважение женой.

Поэтому Моди знала, что она пропащая. Когда ворвались воины, она кормила маленькую Сэл. Это было ее последнее мгновение безмятежного спокойствия. Ее схватили прежде, чем она смогла добраться до пистолета. В ту ночь, когда Тана начал насиловать ее, Моди поняла, что ее жизнь с Уильямом Кларком умерла навсегда.

Уильям не считал, что она заслуживает возвращения.

Даже от детей, если их не вернут быстро, он может отречься. Но Моди старалась не думать об этом. Она должна была сделать все, чтобы сохранить своим детям жизнь.

Она должна была видеть, что они получают тепло и пищу, и что они не провоцируют своих похитителей, отставая от них или плача.

Как только они оказались на равнинах, резко похолодало, и одежда стала их первой заботой. Их ферма находилась на юге. Все они были легко одеты. Все, что осталось от ситцевого платья, в котором она была, было несколько кусков, обвязанных вокруг ее бедер. Когда холода усилились, индейцы позволить ей укутывать детей ночью небольшим старым одеялом. У нее самой не было ничего. Она еще не оправилась от рождения маленькой Сэл, погибшей от рук ее похитителей. Она просыпалась утром после нескольких минут беспокойного сна с кровью, замерзшей на ногах. Она боялась какое-то время, что может умереть от потери крови, но этого не произошло, хотя время от времени она так слабела, что перед ее глазами все плыло.

К счастью пожилой человек, которого звали Быстрая Антилопа, был не таким жестоким, как Тана. Он тоже мучил ее, но без исступления, и был доброжелателен к детям. Когда она не могла уговорить их поесть, Быстрая Антилопа варил суп, от которого они не отказывались. Однажды, когда Тана стал бить ее тяжелой палкой, убивая на его глазах, Быстрая Антилопа отобрал у него палку и заставил его успокоиться.

Имя старшего воина она узнала не сразу. Первым, чье имя она узнала, был Тана, молодой человек с глазами, пылающими глубокой ненавистью, человек, который жестоко избивал ее и придумывал для нее самые замысловатые мучения. Это Тана бил ее горящими ветками из костра, насиловал ее дольше всех и плевал в нее, когда она пыталась сопротивляться.

Ночью после того, как они оставили Эдди, Моди зарыдала и не могла остановиться. Она представляла себе, как ее мальчик лежал в редкой траве с разбитой головой, умирая в одиночестве, и стена, которую она возвела в своей душе, рухнула.

Она зарыдала так громко, что все воины рассердились. Бесси и Дэн испугались. Они пытались успокоить ее, но Моди не могла успокоиться.

Эдди был мертв, маленькая Сэл была мертва. Слезы лились ручьем, и она не могла их остановить, хотя Тана потащил ее через огонь за одну лодыжку и ударил ее так сильно, что выбил один из передних зубов. Но, понеся такие утраты, Моди едва чувствовала удары или ожоги. Она плакала до тех пор, пока у нее не осталось сил плакать. Команчи, отвратительные и страшные, наконец оставили ее в покое. Начал падать снег, опускаясь с холодного неба на темные равнины.

Наконец Моди встала и закутала обрывком одеяла Бесси и Дэна. Они смотрели, как большие снежинки опускаются в костер, заставляя его шипеть.

Тана по-прежнему смотрел на нее через костер, но Моди сидела рядом со своими детьми и избегала его взгляда.

Тана настаивал, чтобы Быстрая Антилопа, Сатай и Большая Шея немедленно отправились в их главный лагерь, с пленными белыми детьми и четырнадцатью лошадьми, которых они похитили. Лошади были не теми тощими лошадьми, которых Пинающий Волк всегда воровал у бедных фермеров вдоль реки Бразос. Эти лошади питались прекрасной травой. Это были сильные упитанные лошади, какие нравились Бизоньему Горбу. Тана считал, что Бизоний Горб будет поражен лошадьми. Он хотел, чтобы другие воины поторопились и отвели лошадей и двух детей в лагерь Бизоньего Горба. Двое детей были крепкими. Они легко перенесут путь, и могут быть проданы, либо оставлены для работы в лагере.

Тана желал остаться наедине с белой женщиной и замучить ее до смерти, чтобы отомстить белым, которые убили его отца. Давным-давно, когда Тана был моложе этих пленных детей, его отец, Черная Рука, отправился со многими другими вождями на большие переговоры с белыми в доме совета. Белые гарантировали вождям безопасность. Когда они шли в палатку для переговоров, белый вождь попросил всех лидеров команчей и кайова оставить свое оружие снаружи. Многие из вождей, в их числе Черная Рука, не хотели этого делать, но белые поклялись. Некоторые вожди решили, что надо будет проявлять осторожность. У них не было оснований доверять белым, и они не доверяли им.

Некоторые из вождей тайно пронесли в палатку, по крайней мере, ножи.

Они были правы по поводу осторожности. Белые сразу же попытались арестовать всех вождей, заявив, что не отпустят их, пока те не вернут всех белых пленников.

Отец Тана, Черная Рука, возразил, что он никогда не соглашался возвращать каких-либо пленников, но белые были самонадеянны и сказали вождям, что все они будут закованы в цепи. Вожди немедленно выхватили ножи и закололи несколько белых.

Затем они бросились из палатки, но палатка была окружена стрелками, и все, кроме четырех вождей, были немедленно убиты или взяты в плен. Черная Рука был ранен в бедро и попал в плен. Той ночью белые солдаты пытали его раскаленными штыками и в первой половине дня повесили, но не на веревке, а на тонкой цепочке, так что он умирал долго. Затем, поскольку Черная Рука был самым значительным вождем, приехавшим на переговоры, белые отрезали ему голову и держали ее в мешке. Они сказали, что вернут голову только тогда, когда все белые пленники вернутся в Остин.

Но было уже слишком поздно требовать всех пленников. Четыре сумевших бежать вождя рассказали всем племенам о лживости и предательства белых. Часть пленников, удерживаемых племенами, тогда были немедленно замучены до смерти.

Мать Тана отправилась в Остин, чтобы выпросить голову мужа. Она хотела положить ее рядом с телом, чтобы его дух успокоился. Но белые просто смеялись над ней и выгнали ее из города. Один белый человек отхлестал ее по ногам кнутом, отхлестал так сильно, что у нее до сих пор остались шрамы.

Тана был молод, но он ждал всю свою жизнь, чтобы захватить белого человека, которого мог пытать, чтобы отомстить за своего отца, чью голову белые так и не вернули. Они даже потеряли мешок, в котором она хранилась. Никто не знал, куда девалась голова Черной Руки.

Хотя он уже и обесчестил и избил белую женщину, то, что он сделал, было ничто по сравнению с тем, что он собирался сделать, когда Быстрая Антилопа и другие заберут лошадей и уйдут. Из-за белых и их предательства у него не было отца, некому было воспитывать его, когда он рос. Он горько тосковал по отцу. Пытки тощей белой женщины не восполнят его потерю, но утешат его.

Быстрая Антилопа, однако, не соглашался уходить.

— Мы должны привести всех пленных к Бизоньему Горбу, — настаивал он. — Тогда, если он позволит тебе забрать женщину, ты сможешь забрать ее. Женщины помогут тебе в том, что ты хочешь сделать.

— Мне не нужна помощь никаких женщин, — сказал Тана. — Я хочу сделать это здесь и хочу сделать это сейчас. Возьмите лошадей и уезжайте.

Большая Шея, хотя и знал Черную Руку и понимал причины, почему Тана хотел пытать женщину, согласился с Быстрой Антилопой. Тана был только одним из участников набега и самым молодым. Женщина не принадлежит ему одному.

Сатай не участвовал в споре с Тана. Он следил за тем, чтобы украденные лошади не разбрелись. Сатай думал, что белая женщина умрет в любом случае, в ближайшее время. Ее груди опухли от молока, которым она кормила младенца, убитого ими. Из ее грудей весь день капало молоко, и ее ноги были в крови. Она подняла большой шум ночью, плача о погибших детях, которых нельзя было вернуть. Хотя Быстрая Антилопа и Большая Шея были правы, сказав Тана, что женщина принадлежит не одному ему, Сатай отдал бы ему ее. Она будет жить всего несколько часов. Даже если она выживет до их прихода в большой лагерь, женщины расправятся с ней. Они расправляются с белыми женщинами получше, чем этот юнец.

Сатай думал, что глупо было столько спорить из-за одной женщины. Солнце взошло уже некоторое время назад.

Им надо было ехать. Но Тана — упрямый юнец. Он не устанет спорить.

Быстрая Антилопа и Большая Шея, однако, проявляли твердость. Он может прыгать и угрожать, но они не собирались отдавать ему женщину.

Тана был очень зол на двух мужчин, которые выступили против него. Он обдумывал, как схватиться с ними обоими.

Быстрая Антилопа никогда не был сильным бойцом, но Большая Шея им был. Хотя он и выглядел старым, он двигался быстро и был почти так же силен, как и Бизоний Горб. Единственный способ победить его — это убить его стрелой или выстрелить из ружья, и Тана, хотя и был в ярости, знал, что его не похвалят в племени, если он убьет Большую Шею из-за белой женщины.

— Посади ее на лошадь, — сказал Быстрая Антилопа. — Ты можете побить ее еще немного сегодня вечером.

Но ярость Тана была слишком велика. Он не будет поступать так, как от него требуют. Если ему не могут оставить женщину для пыток, то, по крайней мере, он может просто убить ее. Это одобрил бы его отец. Он смотрел на нее, как она съежилась под небольшим одеялом со своими детьми. Он желал ее смерти, и хотел, чтобы она знала, что смерть близка.

— Ты можешь посадить детей на лошадь, — сказал он Большой Шее. — Я собираюсь убить женщину.

Тана вынул нож и начал петь песню смерти. Он посмотрел на женщину и махнул ножом в ее сторону. Он хотел, чтобы она знала, что он скоро переступит через костер и перережет ей горло.

Сатай почувствовал тревогу, и не из-за того, что Тана так решительно был настроен на убийство женщины. Он огляделся. Большая Шея и Быстрая Антилопа тоже были обеспокоены. Они подняли оружие и посмотрели вокруг. Хотя никто не видел никакой опасности, все чувствовали, что что-то было не так, все, кроме Тана, который наступал на испуганную белую женщину, размахивая ножом и громко распевая песню смерти.

Тана перепрыгнул через костер и схватил белую женщину за ее длинные волосы. Он оттащил ее от детей — так она сильнее испугается, прежде чем он приставит нож к ее горлу. Он снова протащил ее через огонь и поднял ее так, чтобы удобнее было перерезать ей горло, но Быстрая Антилопа вдруг пробежал мимо него, слегка толкнув его.

Пуля попала в Тана и отбросила его далеко от женщины, прежде чем он увидел всадников, мчавшихся к ним. Он перекатился над землей и увидел, что Быстрая Антилопа тоже упал. Несколько всадников скакали к ним, и скакали быстро. Большая Шея был уже среди лошадей. Тана хотел дотянуться до своего ружья, но его ружье лежало в нескольких ярдах от него. Всадники мчались вниз по невысокому склону в сторону лагеря. Тана увидел, как Большая Шея прыгнул на лошадь и попытался бежать, но прежде, чем он даже успел покинуть пределы лагеря, пуля сбила его с коня. Тана почти достал ружье, когда в него попала еще одна пуля. Это остановило его. Почва, на которую он упал, была песчаной. Он хотел дотянуться до ружья, но не мог его видеть.

Ощущение было такое, что песок засыпал веки, они были настолько тяжелыми, что он не мог открыть глаза. Он услышал всадников, гарцевавших рядом, но песок настолько тяжело придавил веки, что он позволил ему засыпать себя полностью. Он перестал бояться всадников. Он хотел только уснуть.

План, наспех разработанный, состоял в том, чтобы восемь конных рейнджеров атаковали четырех воинов-команчей, в основном для того, чтобы отвлечь их внимание. Дитс охранял запасных лошадей. Колл и Огастес спешились и подползли на расстояние ста ярдов к лагерю, как раз в то время, когда команчи спорили о женщине. Когда молодой воин замахнулся ножом на женщину, Огастес выстрелил в него, а когда юноша приподнялся, он выстрелил в него во второй раз. Колл подстрелил двух воинов, стоявших с оружием. В одного он стрелял трижды.

К тому времени конные рейнджеры были почти в лагере во главе с Тедди Битти. Некоторые из них стреляли в большого воина, который вскочил на лошадь и пытался бежать, но выстрел, который сбросил его на землю, принадлежал Гасу Маккрею.

Колл поспешил в лагерь и убедился, что все четыре команча были мертвы. Большинство людей, включая Огастеса, были ошеломлены тем, что бой закончился так быстро.

— Они мертвы, Вудро, мертвы, — заверил его Огастес.

Все они были удивлены, что победа досталась так легко.

— Я думаю, что нас поощрят, когда вернемся домой, — сказал Гас, перезаряжая свое ружье.

— Нечем поощрять нас, мы уже и так капитаны, — напомнил ему Колл. — Если это недостаточно высокий чин для тебя, то я думаю, что ты просто должен баллотироваться на пост губернатора.

— Его никогда не выберут, он чересчур развратный, — сказал Длинный Билл.

Гас опустился на колени возле индейского юноши, чтобы определить, куда он попал в него. Дитс приблизился, ведя запасных лошадей, и начал помогать двум детям.

Колл снял с седла плащ и отдал его женщине, которая была почти голая. Она взяла плащ, но не поблагодарила и не смотрела на них. Она смотрела в сторону.

Конечно, он понимал, что она находилась всего на волосок от смерти. Она просто еще не могла понять, что спасена. Возможно, перед ее невидящим взором все еще стоял нож, занесенный над ней.

— Вы спасены, мэм, мы поспели как раз вовремя, — сказал Колл, прежде чем отступить назад.

Он не считал уместным говорить что-то еще или попытаться вывести женщину из того состояния, в котором она находилась. Такое состояние было вызвано пережитым ею, а в том, что она пережила слишком много, он не сомневался. Если оставить ее в одиночестве, она может прийти в себя, хотя он и не исключал возможности, что она никогда не придет в себя. Без сомнения было только одно – люди, которые хотели убить ее, были мертвы.

— Ты сделал прекрасный выстрел, чтобы спасти ее от этого звереныша. Он едва не убил ее, — сказал Колл Гасу. — Все четверо мертвы, и мы вернули назад женщину и детей, а кроме того и несколько лошадей. Пока что мы неплохие капитаны.

Огастес думал о том, как быстро это произошло — несколько секунд, и четыре человека мертвы.

Дитс разговаривал с двумя детьми, пока другие рейнджеры бродили вокруг. Нили Диккенс веселел на глазах от осознания того, что он жив. Длинный Билл занимался подсчетом лошадей, которых они добыли, всего их было четырнадцать.

— Полагаю, теперь мы не будем голодать, парни, даже если совсем заблудимся, — сказал он. — Мы сейчас получили конину. Конину на своих копытах.

Пи Ай атаковал индейцев с остальными людьми, но не стрелял из своего ружья — он думал, что вряд ли попадет во время скачки на такой скорости. Пи Ай слышал так много рассказов о том, как чертовски ловко индейцы обращаются с томагавками и палицами, что во время скачки как можно ниже наклонялся к шее лошади, надеясь избежать томагавка или, возможно, стрелы. Но потом оказалось, они атаковали всего четырех воинов, которые были уже мертвы к тому времени, когда он достиг лагеря. Только у одного из воинов был томагавк, а их ружья выглядели старее и хуже, чем даже его собственное. Пи Ай отправился, чтобы присмотреть за лошадьми, пока Дитс заботился об испуганных детях.

Он чувствовал слабость, такую слабость, что подумал о том, что, возможно, придется присесть. Но даже таким он выглядел лучше Нили Диккенса, который, пройдя фазу приятного возбуждения, вдруг ослабел и упал в обморок.

Нили рухнул, как подкошенный, но, поскольку ни один из команчей не стрелял, никто не подумал, что Нили мертв. Тедди Битти несколько раз обмахнул его шляпой, а затем больше не обращал на него внимания.

— Он не ранен, маленький мошенник, — сказал Тедди. — Пусть немного поваляется, я думаю.

Колл заметил, что у женщины было много крови на ногах. Путешествие, должно быть, было суровым.

— Нам надо уходить, — сказал он Огастесу. — Эти четверо мертвы, но поблизости может быть еще сорок.

— Или больше четырехсот, кто знает? — ответил Огастес.

Бой оставил в нем, кажется, какое-то чувство опустошенности, все люди, казалось, чувствовали подобное, даже Колл. Но им нельзя было расслабляться недалеко от лагеря Бизоньего Горба на севере.

— Похороним их, Вудро? — спросил он, показывая в направлении мертвых воинов.

Это был вопрос, над которым Колл раньше не задумывался.

Было четыре мертвых команча. Хоронить их, или оставить там, где они лежат?

— Мне говорили, что команчи сами хоронят своих, — сказал он, уверенный в том, что в этом случае был прав.

— Я думаю, похоронили бы, если бы были здесь, — сказал Гас. — Но эти люди мертвы, они не могут похоронить себя, и полагаю, что к тому времени, когда команчи найдут их, от них мало что останется.

— Я беспокоюсь об этой женщине, — сказал Колл. — Боюсь, что она тронулась умом.

Дитс сварил немного кофе над костром команчей и дал детям немного бекона. Женщина не взяла ничего. Мужчины вырыли могилу и положили в нее четырех мертвых воинов. Когда они зарывали их, женщина начала кричать.

— Он не захочет меня! Я не могу вернуться домой! — закричала она.

Затем она побежала из лагеря в прерию, крича на ходу.

— Я этого и боялся, — сказал Колл.

Дети плакали, хотя Дитс пытался успокоить их. Все мужчины стояли, онемев и растерявшись женского крика. Огастес сел на коня.

— Я догоню ее, — сказал он. Он тронул лошадь шпорами и поскакал рысью за женщиной.

— Я этого и боялся, — повторил Колл, глядя на ошеломленных людей.

Моди Кларк убегала от них несколько раз в день, каждый день из двух недель, которые потребовались рейнджерам, чтобы добраться до Остина. Сначала их задержала снежная буря, а затем — проливные дожди, которые сделали реки полноводными и коварными. Трех лошадей унесли вспухшие воды Ред-Ривер, и они утонули.

Тем не менее, независимо от погоды, Моди Кларк убегала. После того, как ее ловили, она становилась послушной. Она, казалось, боялась Дитса меньше, чем других мужчин, поэтому Дитсу поручили следить, чтобы она не убегала или не нанесла себе раны. Дитс также заботился о ее детях. Женщина по-видимому теперь не признавала их своими детьми.

— Что-то надломилось в ней, Вудро, — сказал Гас. — Она не будет даже больше помогать собственным малышам.

Все мужчины проявляли осторожность, чтобы не позволить миссис Кларк выхватить нож или револьвер. Колл призвал их быть особенно бдительными. Он не хотел, чтобы женщина добралась до оружия и покончила с собой.

— Если тело можно исцелить, то я думаю, что и мозг тоже можно, — сказал он.

Ночью они связывали лодыжки Моди мягкой веревкой из хлопка, стреноживая ее, как лошадь.

— Если бы я разбил мой кувшин для виски, то сумел бы склеить его, чтобы он был похож на хороший кувшин, — ответил Огастес. — Но он все равно протекал бы, и виски вытекло бы. Вот так же и с ней, Вудро. Они могут привести ее в церковь и петь псалмы до тех пор, пока она не устанет кричать. Но она навсегда останется разбитой. Она никогда не станет здоровой.

— Я не могу судить об этом, — сказал Колл. – Мы всего лишь должны вернуть ее домой. Там свое слово скажут врачи.

Наконец, они преодолели все реки, и пришли в известняковую страну к западу от Остина.

— Мы возвращаемся с большим количеством лишних лошадей, — указал Длинный Билл. — Я полагаю, что для толпы мы будем героями.

Именно в этот момент Моди Кларк начала кричать. Она побежала прямо через костер. Нили Диккенс попытался схватить ее, но не сумел. Дитс, который в это время готовил, молча встал и последовал за ней в темноту.