Ля_Тортуга. От Аляски до Огненной Земли

Глава шестая

Море серой волнистой простыней расстилалось под хмурым небом. Дул легкий ветер, и джип ритмично поднимался и опускался на волнах. Я не сразу почувствовал, что машина меня слушается. Не исчезал трепет удивления, ощущения почти чуда, ведь всего полчаса назад «Черепаха» еще лавировала между машинами на улицах, а сейчас плыла по воде и почти ничем не отличалась от больших судов там, на горизонте, идущих в сторону канала, разве что была немного меньше, медлительней и не придерживалась курса морских пароходов. Там, где мы шли, курсировали обычно лишь мелкие суда, торговавшие с индейцами побережья, да и те старались держаться подальше от берега. Прибой почти везде был слабый, но воды впереди так и кишели рифами, которые легко могли пропороть днище «Черепахи». И все-таки мы старались держаться у самого берега, готовые искать там спасения при первых же признаках шторма. Мы не спускали глаз с моря, пристально следя за цветом воды, за пузырьками пены — словом, за всем, что предсказывало тайные мели. Мы больше не доверяли картам: чересчур свежа была в памяти Коста-Рика. Решили, что будем вести себя сверхосторожно и далеко обходить любое место, где менялся унылый серый цвет волн; мы даже сделали крюк в несколько миль, стараясь, как оказалось, избежать встречи с плавучими водорослями.

Пока мотор ровно и неумолчно отстукивал свою бодрую песню, Элен сидела на крыше, сверяя по карте рисунок берега. Первую остановку нам предстояло сделать через у восемь морских миль[21] в Портобельо — забытом городке, когда-то важном торговом центре на побережье Атлантического океана. Стоя у руля, я думал о чувствах, которые более четырехсот пятидесяти лет назад испытывал Колумб, идя вдоль этих берегов, всматриваясь в кипящее вокруг этих же рифов море и в ту же темно-зеленую стену джунглей. Во время своего четвертого путешествия в Новый Свет, когда он все еще искал несуществующий проход в Индию, его четыре потрепанные каравеллы укрылись в гавани, куда мы шли. У него не было карт, и он, видимо, наткнулся на нее случайно — ведь мы, знающие, где это место, и то нашли его с трудом.

Именно Колумб в 1502 году назвал порт Портобельо, что по-португальски значит «Красивый порт». Позже, когда из копей инков на испанские галеоны и затем в сундуки короля Испании Филиппа II потекли потоки золота и серебра, Портобельо стал концом узкой тропинки, по которой на волах и на плечах рабов сокровища Тихого океана переправлялись к Атлантическому. Раз в году Портобельо просыпался от своей тропической спячки, в лавках на его улицах начинался торг: какао, драгоценности и шерсть из Перу шли в обмен на рис, зерно, свиней и скот из Картахены; потом все это обменивалось на испанские товары и галеоны увозили в Европу ценности на сотни миллионов долларов.

Но когда «Черепаха» бороздила тут мелкие грязные воды в поисках места, где можно выйти на берег, трудно было вообразить себе гавань полной галеонов. С обеих сторон вход в бухту охраняли развалины древних каменных фортов, которые Испания считала неприступными, пока под их стенами не появились пираты Паркер и Морган.

В бухту вдавались грубо сколоченные деревянные мостки, и с них десятка два негров в изумлении тыкали в нас пальцами, пока «Черепаха» разворачивалась и шла вдоль пристани. Элен спрыгнула на пристань и спросила, есть ли тут стоянка для каноэ. Какой-то голый паренек, черный и блестящий от мелких капель дождя, взволнованно пробежал несколько сот футов в сторону, где склон берега был выложен галькой. Когда «Черепаха» вышла из моря и загрохотала по каменистой дороге, вокруг раздались крики удивления: это был первый автомобиль в Портобельо.

— Две-три сотни жителей — практически все население города — с криками прыгали позади нас, словно я заворожил их, как крысолов из Гаммельна[22]. Мы ехали мимо развалин по каменным мостам и под каменными арками до бывшей сокровищницы короля, от которой остались теперь лишь четыре колонны, подпиравшие небо.

В дни своей славы Портобельо делился на четыре района — Триану, Мерсед, Гвинею и развалины. Теперь вся деревня превратилась в развалины. Джунгли хозяйничали повсюду: внутри стен зелень разрослась так же буйно, как и в обступившем их лесу. Опустошенный пиратами и чумой, заброшенный, когда истощились богатства инков, город — вернее, то, что от него осталось, — перешел в руки построивших его рабов, потомки которых теперь бежали за нами. Глава города, алькальд, стройный седеющий негр, одетый в белую рубаху и штаны, встретил нас приветливой улыбкой и предложил еду и место для ночевки. Мы поблагодарили и попросили разрешения провести ночь в развалинах форта Херонимо в конце деревни.

Если не считать руин трех фортов, сокровищницы и церкви, Портобельо представляет собой жалкую кучку полуразвалившихся лачуг с деревянными фасадами и жестяными крышами. Старая дорога для перевозки золота еще видна, но уже густо поросла травой. Обнесенный стеной невольничий рынок служит теперь кладбищем, а в осыпавшихся бойницах форта ржавеют пушки, валяющиеся с того самого дня, когда огонь истребил их деревянные лафеты. Когда мы поставили джип у сторожевой башни в углу старого форта, обращенного к городу, на пальму рядом взлетел орел-стервятник с морщинистой шеей и лысой головой. Он живет здесь, казалось, еще с 1601 года, с тех времен, когда Уильям Паркер сжег и разграбил Портобельо. Стервятник снова упал вниз на старую балку и с жадностью смотрел, как мы готовили еду. Его предки отлично попировали в 1668 году, когда Генри Морган захватил город и убил или замучил почти всех жителей. Город был тогда страшным местом: те, кто не попали в руки пиратов, погибли от чумы, так что все побережье прославилось как кладбище испанцев… и как могила по меньшей мере одного знаменитого англичанина. На дне тихой бухты лежит медный гроб с останками сэра Фрэнсиса Дрейка, умершего от дизентерии во время одного из своих пиратских набегов.

В единственной уцелевшей церкви алькальд показал нам статую — считают, что это она спасла город от эпидемии, опустошившей, все побережье. В стеклянном ящике стоял Христос. Вырезанный в натуральную величину из темно-коричневого дерева, он скорбно смотрел в небо; лоб под терновым венцом был покрыт кровью. О происхождении статуи рассказывают разное, но вот история, услышанная нами от алькальда.

В 1658 году в Портобельо за водой и провиантом зашло судно, которое везло статую Христа из Испании в подарок церкви в Картахене. Судно несколько раз пыталось выйти из гавани, Но буря неизменно отбрасывала его назад. После пятой попытки капитан приказал спустить статую за борт: он решил, что Христос хочет остаться в Портобельо. Жители города выловили статую и поставили ее здесь. А вскоре холера опустошила все побережье, только Портобельо уцелел.

На следующее утро, пройдясь по карте с одним рыбаком, мы двинулись к Исла-Гранде, в одиннадцати милях от города. (Все расстояния на этом участке я даю в морских милях.) Море, гладкое и блестящее, как стекло, казалось зеркалом, в котором отражался скалистый берег и дробилась хмарь неба. Мы попробовали новый подвесной мотор и были разочарованы: он расходовал слишком много бензина. При скорости всего в два узла он потреблял больше трех галлонов в час, а наш мотор на том же количестве делал пять узлов. И все-таки хорошо, что он у нас был и мы могли его использовать в случае аварии.

Мы делали три узла, идя на средних оборотах. Элен сидела за рулем, Дина спала на койке, а я на носу высматривал мели и скалы. В нескольких милях мористее седая пена разбивалась о Салдеминский риф, а справа от нас волны хлестали неровный берег. Над нами небо было синее, но позади горизонт затемняли серые массивы облаков. Через три часа после выхода из Портобельо показался Исла-Гранде — маленький холмистый островок. На востоке он оканчивался серебристой песчаной косой, окаймленной пальмами. Постепенно вода от берлинской лазури перешла к темно-зеленому цвету, а у берега стала изумрудной и запестрела грязно-бурыми пятнами коралла. К счастью, здесь не было бурунов; мы сбросили газ и дрейфуя пошли к берегу, сохраняя ровно столько оборотов, чтобы джип двигался вперед.

Я пересел за руль. Из кабины не видно было рифов, поэтому Элен стояла на носу и командовала. По неопытности мы не умели определять глубину прозрачных вод и испытали немало страшных минут, когда колеса ударялись о верхушки коралловых рифов и джип кренился на бок. Совсем близко от белого песка я включил передачу и прибавил газ. Джип увяз было передними колесами в мокром песке на самой кромке воды, но мы приспустили шины, и это помогло нам взобраться на нашу первую островную стоянку.

Пока мы подплывали к берегу, он был пуст, но к тому времени, когда выбрались на твердую землю, нас уже окружила возбужденная толпа ребятишек. Глаза и белые зубы, точно огоньки, вспыхивали на черных улыбающихся рожицах. Девчушки наполнили руки Элен ароматными пучками тропических цветов, мальчуганы крутили за стебли кокосовые орехи и протягивали их мне. Вслед за детьми пришли и взрослые, а алькальд острова, тоже улыбающийся негр, дружелюбно нас приветствовал. Их не столько интересовало, откуда мы, сколько восхищало наше появление здесь. Они разглядывали джип со всех сторон, впрочем, ребятишки потеряли к нему всякий интерес, как только выяснилось, что Дина — рьяный охотник за кокосовыми орехами. Мы всегда сомневались в чистоте ее крови — считалось, что она немецкая овчарка, но я уверен, что где-то замешался маленький спаниель. Пока закончились все формальности, было уже три часа. Есть нам хотелось еще два часа тому назад, когда мы высадились на берег, а теперь мы просто умирали с голоду. Стоило Элен сказать, что ей хочется искупаться, как берег сразу же опустел; освежившись и вдоволь наплававшись в прозрачной, как кристалл, воде, мы раскинули лагерь под нависавшими листьями невысокой пальмы. Потом мы сидели на песке и, запивая армейский рацион кокосовым молоком, смотрели в ту сторону, откуда прибыли. Море было спокойно, в воздухе ни ветерка, и только небо было какого-то пурпурного оттенка.

Остаток дня мы провели принимая нескончаемый поток гостей. Вернулись ребятишки и принесли столько цветов, что покрытую ими «Черепаху» действительно можно-было принять за колесницу на турнире роз, как подумал механик станции обслуживания в Пасадене. Мужчины работали на своих небольших полях за проливом в глубине острова, примерно в миле от берега; вернувшись домой, они пришли посмотреть на джип и принесли нам калабаши, полные плодов манго, ананасов, бананов и авокадо. Они пригласили нас в деревню в полумиле от нашей стоянки. Вслед за стайкой ребятишек мы двинулись по извилистой тропинке среди высоких кокосовых пальм, увитых плющом деревьев, папоротников и каких-то широколистных растений. У берега близ деревни на песок были вытащены каяки и долбленые каноэ, некоторые с фруктами, кокосовыми орехами, рыбой и омарами. Дома на сваях без дверей построены из пальмовой коры и тростника, ко входам вели бамбуковые лестницы. Под хижинами лежали связанные гигантские черепахи фута три в поперечнике, а рядом свалены пустые панцири.

Вернувшись в лагерь, мы пообедали авокадо, лимонами и кокосовыми орехами и, впервые оставшись одни, сквозь веер пальм любовались закатом. Мы чувствовали себя в раю, уезжать не хотелось, но через месяц начнутся chocosanos, и я настаивал на том, чтобы выйти в море пораньше. Как и в Коста-Рике, нам советовали плыть только в утренние часы.

Ночь мы провели не очень-то хорошо (нет розы без шипов): заедали песчаные блохи, гремел гром и выл ветер. Ранним утром мы выглянули в окно и увидели, что в кустах уже поджидают вчерашние ребятишки. Заметив, что мы проснулись, они со всех ног кинулись бежать к джипу с охапками цветов в руках. А пока я возился с «Черепахой», пришел алькальд и принес два бамбуковых шеста футов по пятнадцать. Он слышал, как я спрашивал у молодежи, растет ли здесь бамбук достаточно высокий, чтобы можно было отталкиваться от рифов и промерять глубину воды. Утром он побывал на большом острове и срезал для нас эти шесты. Впоследствии они оказались самым ценным навигационным инструментом.

— Вы собираетесь отчалить сегодня, — сказал он, — но до новолуния море будет неспокойно.

— А когда новолуние?

Он неопределенно пожал плечами:

— Дня через два.

Вдали над Колоном небо оставалось зловещим, но над головой было ясно, и мы решили тронуться в путь. Помахали всем на прощание, отталкиваясь шестом, перебрались через гряду рифов и пошли по проливу, отделявшему большой остров от малого. Милях в двух от песчаной косы, где мы стояли лагерем, у конца острова, джип вдруг начал зарываться носом в волны. Вода захлестнула свечи, двигатель начал дымить. Я задраил все люки и пустил в ход трюмную помпу. Решив, что это просто какой-то неспокойный район, мы продолжали свой путь. Прошли еще одну милю до скалистого мыса, и вдруг, точно опрокинутый водопад, волны взвились высоко в воздух. Но нам предстояло еще некоторое время идти под защитой острова, и, если погода не улучшится, мы могли бы спрятаться в какой-нибудь бухте с другой стороны. Однако стоило отойти от спасительных берегов Исла-Гранде, как с моря подул встречный ветер и волны начали ударять с носа и захлестывать ветровое стекло. «Черепаха» тяжело переваливалась из стороны в сторону, и я осторожно развернул ее, рассчитывая объехать мыс. Но ветер был слишком силен — необтекаемая, с маломощным двигателем, она не могла с ним справиться; кроме того, я только теперь обнаружил еще один ее недостаток. Мне впервые пришлось вести джип на полном газу при закрытых люках. Указатель температуры подползал к критической цифре. Я знал: мотор перегреется гораздо раньше, чем мы успеем обогнуть мыс.

Ветер все усиливался. Мы не могли идти дальше, но мне не хотелось разворачиваться. Став к волнам бортом, джип рухнул в провал между ними, испуганно заскрипел и, подгоняемый ветром, дувшим прямо в плоскую квадратную корму, стремглав полетел обратно к острову.

Не успели мы высадиться, как вокруг снова собралась вся деревня. Алькальд предупредил нас, что, когда вокруг Адских Врат — так назывался мыс, к которому мы направлялись, — клубится пена, в море выходить нельзя. С тех пор я всегда следовал советам местных жителей. В тот же день над нами пролетел патруль, и я обновил свою рацию.

— Алло, «Ангел», я «Черепаха». Наши планы изменились. Остаемся на Исла-Гранде, пока местные предсказатели погоды не скажут, что можно двигаться.

Мысль провести день-два на нашем райском острове вовсе не пугала нас, и в ожидании шторма, которым, по словам алькальда, сопровождается новолуние, мы устроили себе более капитальное пристанище. Среди разнообразных предметов, постепенно накопившихся в нашем хозяйстве, был большой кусок нейлонового брезента с одной стороны синий, а с другой — желтый. Несколько шестов превратили брезент в отличное укрытие от солнца и прекрасный резервуар для сбора дождевой воды. Изумрудные волны плескались на белом песке у наших ног. Итак, мы поселились в своем лагере и стали ждать хорошей погоды, а пока с удовольствием бродили по берегу и разыскивали дары моря.

Как и все, кто читал «Робинзона Крузо» и «Швейцарских робинзонов», я в самом романтическом свете рисовал себе жизнь на тропическом острове, и в этом смысле Исла-Гранде был идеальным местечком. Свою походную печурку мы поставили в песчаную яму, скамейкой нам служило побелевшее бревно, а когда хотелось пить, под рукой всегда была целая куча кокосовых орехов. Так в блаженном безделии мы проводили дни в тени под тентом. Все вокруг дышало сладостной ленью, только быстрые отточенные движения птиц-перевозчиков да молниеносные нырки пеликанов за рыбой и броски крабов нарушали покой. Медленно скользили по волнам каяки, легко покоряясь усилиям мускулистых черных рук; даже бой барабана, доносившийся из деревушки через пролив, звучал как-то неторопливо; под длинные размеренные вздохи моря хотелось даже дышать как можно медленнее. Книги, прогулки по окаймленному пальмами берегу, купание в прозрачной воде, вдоволь еды, — это была настоящая идиллия… на несколько дней.

Иногда мы ходили в деревню, но большей частью деревня приходила к нам. Лагерь с раннего утра становился Меккой для всех ребятишек. Жизнь на необитаемом острове, который обитаем, имеет свои трудности. Забравшись с вечера в джип, мы дремали до тех пор, пока в деревне не начинали трубить в раковину. Долгий печальный звук, похожий на мычание теленка, возвещал островитянам, что в сети попалась черепаха. Но как бы рано мы ни вставали, ребята уже ждали нас. Вежливые и внимательные, они никогда не показывались из кустов, пока мы не вылезали из джипа, но с этой минуты уже не отходили от нас до заката.

В течение дня, как правило, нас попеременно навещали все жители деревни, но некоторые ребята сделались нашими постоянными спутниками. Две девочки по собственному почину следили за тем, чтобы у нас постоянно были свежие цветы, убирали джип и помогали Элен стирать, а три мальчугана повсюду ходили за мной и снабжали нас кокосовыми орехами, взбираясь по стройным стволам пальм, словно обезьянки. Мальчики лет пяти — семи ходили совсем голые, а девочки, их однолетки, носили простые ситцевые платья и завязывали кудрявые спутанные волосы белыми тряпочками.

Ребята любили играть с Диной, смотреть, как мы готовим еду, и есть с нами крекер и джем из армейского пайка, но главным событием для них было мытье, что бы мы ни мыли: посуду, одежду или мылись сами. Когда они в первый раз увидели, как мы в море тремся мочалками, они даже рты пораскрывали от изумления. Мыло в деревне вообще было редкостью, а наше специальное флотское мыло для соленой воды казалось им просто чудом. Получив кусок, они передавали его друг другу, взбивали в пену свои курчавые волосы и намыливали тело так густо, что превращались в снеговиков. Потом, как лягушки, прыгали в воду, плескались, выходили, сверкая улыбками, и просили еще мыла. Хорошо, что у нас был большой запас.

Однажды днем пошел дождь, ребятишки убежали прятаться в деревню, и мы единственный раз остались одни. Все кругом затянуло пестрым в полоску шарфом дождя: темно-серое небо, темно-зеленый нечеткий силуэт острова, багровое море вдали на горизонте, белые гребни вокруг рифов и изумрудная полоса у самого берега. Дождь хлынул сразу, точно водопад. За пятнадцать минут наполнились две пятигаллонные канистры, большой термос и все горшки и кастрюли, и сколько еще осталось воды для роскошной ванны и мытья головы. Мы заползли в джип и, попивая огненный кофе, читали и наслаждались уединением.

Именно для таких минут мы тщательно отобрали книги, по иронии судьбы большинство их пришлось отослать назад в Калифорнию. Но и те немногие, что мы все же оставили — «Биографии знаменитых французских художников», «Повесть о философии», «Илиада» и «Капитан Горацио Хорнблоуер», уносили нас далеко в эти короткие часы.

Каждый день небо темнело, грозило молниями и громами, волны вздымались седыми валами, но все же алькальд говорил, что настоящий шторм еще впереди. Однажды днем в бухте недалеко от нашего лагеря укрылся рыбачий баркас; капитан окликнул нас по-английски и пригласил на борт. Мы с Элен подплыли к судну и поднялись по трапу. Вот тогда-то капитан Паркер с «Морского конька» и произнес свое мрачное пророчество и подтвердил его еще решительнее после тщательного осмотра «Черепахи».

— Я не желаю вам плохого, ребятки, — сказал он, — но у вас ничего не выйдет. Ни за что. Ставлю десять против одного, что не выйдет.

Конечно, на таких условиях нам следовало бы принять это пари, но, после того как мы отступили перед Адскими Вратами, былая уверенность изменила нам. И мы тешили себя мыслью, что он просто надутый козел, который, видно, сам умудрился посадить судно на рифы и мог похвастать только тем, что за сорок лет жизни в Панаме не выучил и слова по-испански.

После этой встречи остров перестал казаться нам раем, хотя алькальд ободряюще твердил каждый день:

— Завтра будет лучше, а когда совсем успокоится, то в море можно идти хоть в яичной скорлупе.

Но назавтра погода по-прежнему оставалась плохой. Мы начинали нервничать: спокойная жизнь собирателей ракушек и камней делалась невыносимой, нам не терпелось пуститься в путь. Вместе с жителями деревни, с любым, кто останавливался поболтать, мы снова и снова изучали карты, и все предостерегали нас от грядущих опасностей: «Идите вокруг Пунта-Мансаниллы», «Не заходите в порт Куангу», «Остерегайтесь, когда пойдете мимо Эскрибаноса», «Обойдите рифы у Порвенира».

Они рассказывали нам о своем соплеменнике, который не вернулся с островов Сан-Блас, они предупреждали, чтобы мы никогда не высаживались на необитаемых островах — в Зоне канала нам советовали как раз обратное, — никогда не останавливаться на острове больше одной ночи. Когда мы сказали, что собираемся остановиться на Тигровом острове, они вытаращили глаза и в один голос закричали:

— Нет, нет, индейцы на Тигре очень плохие люди.

Мы прожили на Исла-Гранде почти целую неделю, прежде чем разразился долгожданный шторм. Дети, игравшие в песке возле джипа, разбежались с криком «Ya viene, ya viene!» («Начинается, начинается!»). Порывом ветра в одно мгновение сорвало наш брезент, и тяжелые морские валы украсились белыми гребешками. Пальмы гнулись, их стволы скрипели и ослепительно вспыхивали при свете молний, раскалывавших черное небо; гром гремел, точно целый оркестр больших барабанов. Я снова закрепил брезент на столбах и навалил в середину кокосовых орехов покрупнее, чтобы придать ему форму чаши: надо было собрать дождевую воду, уже залившую все вокруг, кроме маленького клочка под тентом; затем мы, насквозь промокшие, залезли в джип.

Шторм с короткими передышками бушевал весь этот день и весь следующий; тяжелый, неподвижный воздух был словно налит его неутоленной яростью. И с каждым новым порывом все труднее становилось читать, и наконец мы просто сидели в джипе, глядя на бушующее море. «Черепаха» точно съежилась на глазах, пока не начала казаться яичной скорлупой, о которой говорил алькальд.

Накануне нашего седьмого дня на Исла-Гранде к нам пришел алькальд и сказал, что на следующий день можно будет выйти в море. И в тот же вечер, когда солнце, словно оранжевый шар, прорвалось сквозь багровые тучи, жители деревни пришли с нами проститься, принесли фрукты и свежие цветы. Они всегда отказывались от платы и брали только сигареты и мыло. Я спросил, что мы можем сделать для них. Тогда один из юношей спокойно сказал:

— Мы — ваши друзья. Кто-нибудь из нас, может, тоже придет на вашу землю, и тогда вы примите его так, как мы принимали вас.

На заре мы уже были на ногах и готовились к отъезду. Небо от горизонта до горизонта было совсем ясное, пальмы отражались в спокойных водах, и море, которое целую неделю кипело яростью, обвивало мыс зеркальной гладью.

Мы шли проливом — по его берегам белели одежды жителей деревни, — осторожно обогнули рифы, вышли в глубокие воды и снова взяли курс на Колумбию, лежащую в двухстах двадцати пяти милях от нас.

Сначала мы собирались в этот день зайти в Номбре-де-Диос, заброшенный испанский город, который еще до Портобельо служил гаванью для галеонов; но алькальд предсказал нам хорошую погоду, и мы решили идти мимо, прямо в Плайа-Чикиту, лежавшую на материке в двадцати одной миле от Исла-Гранде: жители деревни говорили, что там хорошая стоянка.

«Черепаха» шла отлично, вполне устойчиво, лишь слегка покачивалась на невысоких волнах. Помня наказы друзей с Исла-Гранде, мы держались подальше от берега и в бинокль смотрели, как войны разбиваются о скалы. Через час после Номбре-де-Диоса в небе со стороны Колона по слышался гул. В бинокль ясно видно было стрекозиное тело вертолета. Элен взяла руль, а я вытащил рацию.

— Алло, «Черепаха», говорит «Ангел». Где вы?

Я узнал голос Карлза, одного из пилотов с Коко-Соло. Видно, мы уж очень малы, если он не смог разглядеть нас, несмотря даже на ярко-желтый брезент на крыше.

— Развернитесь на сорок пять градусов вправо! — скомандовал я. — Мы сейчас примерно в миле от вас под правым бортом.

Вертолет изменил курс и направился к нам. Прямо над джипом он снизился так, что от винтов в воздух поднялось облако морских брызг. Плотно прижав к уху трубку, я снова услышал Карлза.

— Внимание, сбрасываю груз.

В боку вертолета открылся люк, и оттуда, точно удочка с приманкой, прямо в люк «Черепахи» на веревке спустился пакет. Внутри оказался номер журнала «Тайм» с описанием нашего плавания по Панамскому каналу, а на полях было написано: «Желаю удачи. Миссис Карлз».

В трубке послышался смех Карлза:

— Взгляните на заднюю обложку.

Элен перевернула журнал и фыркнула. Реклама пароходного агентства «Кунард» гласила: «Само путешествие туда — уже половина удовольствия!»

Стрекоза развернулась и полетела обратно в Коко-Соло. Эти краткие соприкосновения с цивилизацией придавали нам бодрости, хотя мы знали, что в шторм самолеты не летают, да если бы и летали, то в бурном море «Черепаху» найти труднее, чем пресловутую иголку в стоге сена.

Алькальд не ошибся в своих предсказаниях: весь день было ясно, и двадцать одну милю до Плайа-Чикиты мы прошли за шесть часов, делая в среднем три с половиной узла в час. Когда мы входили в защищенную бухту у деревни, несколько негров начали отчаянно махать нам руками, чтобы мы бросили якорь. Но мы продолжали идти, так как еще с Исла-Гранде знали, что дно здесь песчаное. Когда мы выкатились на берег, зрители разбежались в разные стороны и лишь через несколько минут оправились настолько, что решились подойти поближе.

В ту ночь прошел еще один тропический ливень, и на утро небо было серое и хмурое, моросил дождь, но слабый ветер дул с берега. Жители деревни сказали, что шторма не будет, и мы отчалили пораньше, чтобы успеть пройти двадцать пять миль до Порвенира. Рейс был длинноват для нас, но мы старались возместить время, потерянное на Исла-Гранде.

К этому времени мы уже без труда объяснялись по-испански с прибрежным населением, но от Порвенира нам предстояло больше сотни миль идти по территории индейцев Сан-Блаза, а у них свой собственный язык — куна. В Колоне нам говорили, что если повезет, то мы встретим индейца, работавшего в Зоне канала и поэтому знающего несколько английских слов; но, вернее всего, придется объясняться жестами. За четыре столетия политики изоляционизма индейцы Сан-Блаза приобрели зловещую репутацию за действия, которые были вполне естественным ответом на жестокость конкистадоров в XVI веке и французских гугенотов в XVII. Последний взрыв произошел в 1923 году, когда индейцы не вынесли обид и оскорблений, восстали против панамцев и перерезали около двухсот служащих с женами и детьми. Когда подписали договор, индейцы получили самоуправление и обязались не вторгаться за пределы Порвенира, где живет панамский администратор. На нашем пути лежало более трехсот островов Сан-Блазского архипелага.

К полудню кончился дождь, который лил с утра, и переменился ветер. Длинные волны разлетались в мелкие барашки и бились о тупой нос джипа, обдавая глушитель и ветровое стекло. Неспокойное море все сильнее швыряло джип, он качался и скрипел так, что наконец даже Дина слезла с койки, где любила поспать, и высунула нос в окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. Элен поспешно порылась в аптечке, отыскала драмамин, и мы оба проглотили по таблетке, пока были еще в состоянии это делать. Нос «Черепахи» добрую часть времени находился под водой, но когда я пустил в ход трюмную помпу, то из трубки у моего сиденья вышло совсем немного воды. С каждым часом мы все больше верили в надежность нашего плавучего жилища.

Прошло уже восемь часов, а нам все еще оставалось проплыть несколько миль до мыса Сан-Блаз, чтобы оттуда повернуть на Порвенир. Мы время от времени включали помпу, и воды, казалось, не прибавляется, только «Черепаха» в тот день была особенно вялой и сидела в воде глубже, чем обычно. И только когда вода начала просачиваться сквозь щели в полу, я понял, что мы медленно идем ко дну. Не удивительно, что она не вытекала через трубку: помпа была засорена. А вокруг на протяжении долгих миль не было ни единого местечка, где мы могли бы пройти сквозь рифы к берегу.

В трюме набралось слишком много воды, и течь уже нельзя было обнаружить; но я знал, что она невелика, иначе мы давно бы уже затонули. Непосредственной опасности не было, но буря усиливалась. Я отвернул планку в полу перед правым сиденьем и вставил туда ручную помпу. Два часа мы с Элен по очереди откачивали воду. И когда «Черепаха» огибала мыс Сан-Блаз, из шланга выплескивалась лишь тонкая маслянистая струйка.

Как истый собиратель ракушек, я не брился уже девять дней, с тех самых пор, как мы покинули Коко-Соло, и Элен дразнила меня рекламой бирманской бритвенной фирмы: «Если бы Робинзон был чисто выбрит, его Пятницей была бы дама». За полчаса до Порвенира она снова принялась за свое.

— Если хочешь уберечь свою Пятницу, лучше побрейся. И вообще, в Порвенире надо иметь приличный вид, когда мы встретимся с чиновниками. Возьмут да и не разрешат нам ехать дальше.

Я не очень-то боялся за свою Пятницу: ей тут просто некуда было сбежать; но мысль о чиновниках убедила меня.

— Ладно, — буркнул я. — Но это испортит великолепный кадр в нашем фильме. А ты уверена, что сумеешь войти в пролив у Порвенира, пока я буду бриться? Когда я в прошлый раз пытался прибрать корабль, ты чуть не сбросила меня в реку.

К Порвениру можно подойти двумя путями: один, без рифов, предназначен для новичков, другой — миль на пять короче — для тех, кто знает дорогу. Это узкий извилистый пролив между двумя грядами кораллов, поднимающихся до самой поверхности моря. Мы решили идти длинным путем. Вместе посмотрели карту, и Элен убедила меня, что знает, на какой остров держать курс и где повернуть. Я уныло принялся скрести бороду, набрав морской воды в Динину миску и пользуясь морским мылом. И уже наполовину выбрился, как вдруг Элен горестно воскликнула:

— Фрэнк, мы ошиблись проливом.

Мы не ошиблись проливом, мы вообще не попали ни в какой пролив. Мы очутились в центре коралловой гряды. Я взял бамбуковый шест, вылез на нос и начал отталкиваться от рифов, отыскивая вход в пролив. Рядом, гребя одним веслом, проплыл на каноэ коренастый индеец с какой-то необыкновенно сильной шеей. Я окликнул его по-испански:

— Где здесь пролив на Порвенир?

Он только глянул на меня, но, видно, ничего не понял. Я повторил вопрос по-английски с тем же успехом. Попытался объясниться знаками, но он уплыл прочь, предоставив нам выпутываться самим. Мы раза три натыкались на рифы, а потом нащупали полоску чистой воды и осторожно двинулись к Порвениру — он был всего в полумиле от нас. В глубоком месте возле пристани трое мужчин в морской форме дали нам сигнал бросить якорь, но берег был удобный, а мне необходимо было выйти, чтобы законопатить течь и починить помпу. Волоча за собой целое поле водорослей, я взял курс на берег, где вместо троих уже стоял десяток людей, и большинство с оружием. Возглавлял эту группу низенький смуглый усач в грязном белом костюме. Я с первого взгляда понял: напрасно Элен беспокоилась, что моя борода будет кого-то шокировать.

В расчете хотя бы на вежливый прием, я назвал себя, объяснил, куда мы идем, и попросил разрешения переночевать. Но они словно и не слышали меня. Усач в белом костюме выпрямился во весь свой пятифутовый рост и сказал с надрывом:

— Я секретарь администратора. В его отсутствие я облачен здесь властью.

Я мысленно застонал. Мы уже знали, что такое мелкий чиновник, получивший хоть тень власти.

— Простите, ваше превосходительство, — сказал я. — С вашего милостивого разрешения мы хотели бы провести здесь ночь, а завтра с утра продолжать свой путь между островов Сан-Блаз.

— Здесь вам негде ночевать.

— Нам ничего не нужно, у нас есть все необходимое.

Я открыл дверцу джипа и показал ему койки. Затем протянул рекомендательное письмо губернатора Колона.

— Может быть, это разъяснит вам наше появление.

Но прежде чем Белый Костюм успел прочитать письмо, вперед выступил человек в мундире с поясом в стиле Сэма Брауна и с огромным пистолетом.

— Вам надо иметь и мое разрешение. Я — начальник полиции.

Белый Костюм прочитал письмо и с усмешкой передал его начальнику полиции; тот взглянул на подпись и небрежно сунул бумагу в карман. Они встретили нас как незваных гостей, но после письма сочли, видно, просто шпионами, и мы это почувствовали. Каждое судно, проходившее через территорию Сан-Блаз, обязано было останавливаться для проверки в Порвенире. Отрезанные от всего мира, они имели идеальные условия для интриг.

— Можете остановиться вон там, — снизошел наконец Белый Костюм и показал пальцем на дальний конец острова.

Порвенир — узкая полоска коралла и песка с пол дюн жиной деревянных домишек да сотней кокосовых пальм. Наш хозяин при всем желании не мог отправить непрошеных свидетелей еще дальше, разве что ткнуть куда-нибудь среди пальм, но тогда за нами нельзя было бы следить.

Пока мы располагались, солнце спустилось совсем низко. Путешествие от Плайа-Чикиты длилось десять часов, и за это время у нас, кроме нескольких сухарей, ни крошки не было во рту: просто не хотелось есть. Но когда под ногами вновь оказалась земля, аппетит вернулся, и мы отлично поужинали консервированными макаронами с мясными фрикадельками. Кроме того, мы все еще принимали арален и витамины, хотя таблетки потрескались от жары. Мы уже убирали посуду, как вдруг увидели, что с десятков островов, окружающих Порвенир, к нам движутся черные каноэ, осененные розовыми от заката парусами.

Через несколько минут нас окружила толпа возбужденных индейцев, и их речь казалась особенно непонятной, так как все говорили вместе. Они вертелись вокруг нас, и мне казалось, что это кружатся разноцветные самопрялки. Женщины трогали Элен, ее платье и волосы, хихикали, показывая пальцами на красные губы и нос — напудренный белый треугольник. А Элен с неменьшим восторгом любовалась их косметикой — черной линией, тщательно проведенной вдоль носа. Из-под их головных уборов — прямоугольников желтой и красной ткани — длинными челками спускались на лоб черные волосы. Тяжелые золотые кольца свисали из ноздрей и покоились на верхней губе; в ушах болтались чеканные диски из золота дюйма четыре в поперечнике. Шею обрамляли ожерелья из блестящих бус и серебряных монет, а запястья и лодыжки были так плотно перетянуты нитками оранжевого и пунцового бисера, что по краям выступала вспухшая кожа. Торс обернут куском материи, которая спускалась до колен в виде юбки. С удивительным вкусом и чувством цвета они нашивали на пунцовом фоне своих свободных блуз простой симметричный узор из оранжевых, пурпурных, малиновых, желтых и голубых кусочков ткани.

Из глубины «Черепахи» рычала Дина: ее волновала эта суета. Мужчины были заняты джипом. Рядом с яркими, разноцветными женщинами низенькие босые мужчины с короткими шеями казались оборванцами в своих фетровых шляпах и неописуемых штанах. Их единственным украшением были ожерелья из зубов барракуды. Сначала они старались держаться подальше от джипа, но потом Элен вывела Дину, широко распахнула двери и жестом пригласила их взглянуть. Собравшись с духом, они трогали шины, крутили руль и, радостно хлопая в ладоши, заглядывали внутрь.

Около восьми вечера эта часть острова более или менее опустела, и мы смогли лечь. Утром я начал осматривать корпус, но никак не мог найти течь. Места соединений и болты не пропускали воду, резиновые заплаты сидели плотно. Наконец я обнаружил дефект в просмоленном войлочном сальнике вала винта. Несколько поворотов гаек уплотнителя — и течь устранена, но вытащить комок шерсти, забивший приемник помпы, оказалось не так-то просто. Дина два месяца непрерывно линяла, мы ежедневно ее чесали, и все-таки сквозь щели пола шерсть попадала в трюм. Пришлось поднимать пол, а заодно я осмотрел и смазал механизмы помпы и привода винта и добавил масла в трансмиссию.

Пока я трудился над «Черепахой», начальник полиции немного смягчился. Скоро я узнал причину: ему хотелось американских сигарет. Сначала он выклянчил у меня почти целую пачку по одной штуке, а потом я дал ему еще несколько из тех, которые специально хранил на такой случай, — заплесневелую пачку из армейского пайка 1944 года.

Но беспокойство наше все усиливалось. В воздухе чувствовалась напряженность, точно остров был тюрьмой и люди ждали приговора. Нам не терпелось уехать, но каждый раз, когда я просил таможенные документы, Белый Костюм под любым предлогом оттягивал их выдачу. Тоже было и с письмом губернатора: он мне не отдавал его, хотя оно было адресовано «куда укажет надобность», и нам сказали, чтобы мы берегли его всю дорогу вдоль побережья.

Нервический субъект в белом костюме напоминал героя Питера Лорайма: он рыскал по всему острову, забегал в дома и следил за всеми. Но от джипа он держался подальше — когда я его разыскивал, то нигде поблизости не мог найти. Как можно спрятаться на таком крошечном островке, оставалось для меня загадкой, но он как-то умудрялся это делать. Все-таки однажды я его выследил и прижал в угол в его кабинете. Я снова попросил вернуть письмо.

— Сегодня суббота, — угрюмо ответил он. — Рабочий день кончился. Вам придется подождать до понедельника.

Так он оставил меня с носом, и нам с Элен пришлось покориться и напряженно ждать.

На следующий день в пролив зашло торговое судно, плывущее в Колон. Нам удалось купить у них бензина и наполнить канистры. Из-за штормовой погоды у нас ушло вдвое больше горючего, чем я рассчитывал: на шестьдесят пять морских миль от Косо-Соло мы затратили тридцать шесть галлонов бензина, в среднем делая около трех узлов в час^{1}.

Несмотря на субботу, торговое судно пропустили без задержки, и тогда я понял, что Белый Костюм просто хочет скандала. Дело было уже к вечеру, и мы потеряли два отличных дня. Похоже, что он будет тянуть еще целую вечность, и я решился попробовать его запугать. И в самом деле, стоило мне пригрозить, что я буду радировать в Колон, как он тут же пообещал все сделать наутро. Ведь он не знал, что наша рация действует не дальше расстояния слышимости голоса.

Утро в понедельник выдалось ясное. Белый Костюм подготовил таможенные документы и вернул письмо губернатора, хотя и несколько потрепанное и прожженное сигаретой. Мы без сожаления покинули Порвенир.

Двадцать семь миль до следующей остановки, на острове Наргана, мы прошли Спокойным проливом между материком и цепью островов. Сначала осторожно пробирались между рифами, а в одном месте пришлось даже объезжать торчавшую из воды мачту затонувшего корабля, но потом идти стало легко, и мы наслаждались красотой тропиков. После получения судовых документов и права на проезд по каналу мы стали настоящими моряками. Элен на верхней палубе занялась судовым журналом, Дина спала на корме, а я, присев на край верхнего люка, вел судно довольно странным для капитана способом — ногами.

С нашей обычной скоростью в три узла мы один за другим проезжали сказочные острова. Они, точно изумруды, оправленные в серебряный песок, выступали из бирюзовых вод. Постепенно мы научились определять глубину по цвету моря, и, как только в воде появлялся грязно-бурый оттенок, мы сразу обходили район рифов. Но иногда, если риф лежал на пять-шесть футов ниже уровня моря, мы сбавляли газ и скользили над ним, разглядывая сквозь прозрачную воду причудливые формы и цвета: черно-оранжевую рыбу-тигра, колышущиеся спины пурпурных медуз и радужные зайчики на старых раковинах, вспыхивающих в солнечных лучах.

Громкое чавканье и серебряные блестки на воде указывали на присутствие тарпонов[23], но либо они были сыты, либо не видели ничего соблазнительного в украшенной красными перьями блесне — тоже из старых военных запасов, — которая тащилась примерно в сотне футов за джипом. Потеряв надежду на клев, я начал любоваться хороводами дельфинов, которые кувыркались вокруг «Черепахи». В половину длины нашей миниатюрной амфибии, они изящно выгибались над водой и легко проделывали кульбиты. Глядя на длинные блестящие серо-черные тела, извивающиеся в воздухе, мы начинали понимать, откуда взялись рассказы старых моряков о морских змеях. Несколько часов Они буквально кружили вокруг нас, пока наконец столь медлительный спутник не наскучил им и они не отправились искать более сильных ощущений.

Ближе к Наргане, накренившись под легким бризом, появились парусные пироги. Чтобы выпрямить их, индейцы становились на край борта и, смело балансируя, скользили по зеленым волнам. Пироги были выдолблены из целых стволов в двадцать-тридцать футов длиной без всякого киля, выдвижного или бокового; ими, видно, трудно было управлять, но индейцы ходили на них до самого Колона.

Мы с нетерпением ждали Наргану — место нашей первой высадки на острове, принадлежащем индейцам. Но вместо ярких блуз здешние женщины носили бесформенные ситцевые балахоны, а вместо размахивающего руками вождя племени нас встретил на красном моторном катере коротко остриженный молодой священник в белой рясе. Позади него сидела черная с рыжими подпалинами такса. Дина и такса Мопси сразу же подружились, и то же можно сказать о нас с падре Кольбом, который приехал сюда из Пасадены, штат Калифорния, и двенадцать лет провел среди индейцев островов Сан-Блаз.

— Вы как раз к ужину, — сказал он.

Решение было принято тут же на месте, и вечером Элен, Дина и я вместе с Кольбом, еще тремя священниками и Мопси сидели в столовой и ели нормальный обед, поданный добродушной монахиней немкой. Мы узнали, что унылые женские наряды племени вовсе не дело рук сегодняшней католической миссии. Их ввел миссионер, который прожил в Наргане десять лет еще до восстания 1923 года.

На третье был подан сладкий пирог вполне в немецком стиле, а затем падре Кольб угостил нас пивом собственного изготовления — чем-то вроде индейского напитка из перебродившего сока сахарного тростника и молотой кукурузы.

— Чисто научный эксперимент, — подмигнул он. — Чтобы изучить действие напитка.

Я уверен, что дело вовсе не в наперстке сладковато-кислой прозрачной желтой жидкости, но, как бы то ни было, в ту ночь мне снилось, что слоноподобная такса на чудовищном скутере-амфибии под управлением говорящей по-немецки индеанки гонится за «Черепахой» по бурному небу. А Элен, одетая в красный балахон, с обручем от бочки в носу смеется надо мной, сидя на спине оседланного дельфина, который все время мешает мне удирать. Проснулся я в ту минуту, когда дельфин повернулся, открыл пасть и проглотил нас, точно кит Иону.

На следующее утро я помог падре Кольбу починить электропроводку на его лодке, и он покатал нас вокруг острова и показал, как выйти через пролив и взять курс на Ратон-Кей. Погода не сулила ничего хорошего, кроме того, падре Кольб сказал, что к вечеру придет лодка с бензином для миссии и мы можем взять его себе, поэтому мы решили задержаться на денек. Меня уже тревожила проблема горючего. После Нарганы торговые катера бывают лишь у Айлиганди, в сорока милях отсюда, и у Обальдии, да и те ходят нерегулярно. И если из Нарганы не договориться с Обальдией, чтобы нам оставили бензина, то легко можно застрять, а в этом году предсказывали ранние cho-cosanos. В тот день судно с бензином не пришло, но падре Кольб щедрой рукой уделил нам двенадцать галлонов из собственного запаса и обещал замолвить словечко капитану «Рио-Индио», который в этом месяце пойдет в рейс на Обальдию. Теперь наши канистры снова заполнились, а при тихой погоде нам как раз хватит пятидесяти двух галлонов до самой Обальдии.

В среду, ярким солнечным утром, мы двинулись на Ратон-Кей, лежащий в двадцати одной миле от Нарганы. Нам все время страшно трудно было на глаз узнавать острова, ведь далеко не все песчаные косы и пальмовые рощи были нанесены на карту. Так случилось и в то утро. С чистого неба светило яркое солнце, и десятки островов на голубом горизонте словно парили над водой. Первые несколько часов после выхода из Нарганы море было спокойно, но справа тучи уже сбивались темными клубами и дрожащими белыми прядями вспыхивали молнии. Мы не очень-то беспокоились, так как накануне тоже собиралась гроза, но все оказалось ложной тревогой: чудесный день закончился пламенным закатом. Над головой у нас сияла лазурь, дул легкий бриз, и мы безмятежно шли вперед, несмотря на неспокойные волны, которые захлестывали нос джипа, оставляя крупинки соли на дымящемся глушителе. Я закрыл передний люк, включил щетки на ветровом стекле, уменьшил скорость, чтобы не перегрелся мотор, и включил трюмную помпу. После ремонта в Порвенире вода больше не попадала в трюм, но так как волны перекатывались через нос, то ее немного просачивалось сквозь резиновую прокладку люка. В пяти милях от Ратон-Кея волна спала, и наш маленький флажок обвис. Но через пять минут он уже снова развевался, так как ветер теперь переменился и дул прямо с материка, где темные массы облаков сгустились в черный полог, затянувший весь горизонт. Мы могли высадиться только на Ратон-Kee, не ближе. Ветер хлестал по воде, разбивая в брызги белые гребни волн, и я изо всех сил нажал на газ, надеясь добраться до берега раньше, чем перегреется мотор или темные тучи сомкнутся над нами. До Ратон-Кея оставалась еще целая миля, когда тьма накрыла нас, как мешком, — земля, остров — все кругом исчезло из глаз.

Где-то слева была разбросана цепь рифов под названием Длинная бритва, справа, за коралловой грядой, лежал материк, а между ними находился Ратор-Кей, окруженный со всех сторон открытой водой. Я мысленно ругнул себя за то, что не поставил запасного компаса: тот, что на щитке, вскоре по выходе из Коко-Соло начал вдруг вращаться по кругу, как дервиш. Я лишь в самых общих чертах представлял себе, где лежит остров, и у нас был один шанс из тысячи достичь его раньше, чем нас унесет в море или швырнет на скалы. Единственный выход — удержаться на месте во что бы то ни стало, и я повернул нос навстречу шторму и попытался удержать «Черепаху» в таком положении. У меня хватило сил лишь на то, чтобы не потерять управление, а ветер между тем перешел в ураган.

Я изо всех сил вцепился в рулевое колесо и старался, чтобы джип не швыряло и не поворачивало бортом к волнам, а мозг мой лихорадочно работал. Мы прошли от Нарганы двадцать миль по бурному морю. Стрелка указателя бензина стояла почти на нуле, но я прикинул, что при таком темпе горючего в главном баке хватит еще на час. На худой конец еще час — полтора можно идти на подвесном моторе. Значит, чтобы продержаться — а шторм и не думал стихать, — у нас есть два с половиной часа. Желая сохранить остатки горючего в моторе для высадки, я включил подвесной мотор и уселся на койку, сжимая в руках ручку управления и стараясь забыть свои собственные слова, что такого никогда не случится.

Элен легко волнуется по пустякам, но сейчас она необычайно спокойна. На коленях у нее молитвенник, который дал нам капеллан Бест. Молитвенник открыт на флотском псалме.

Больше часа я держал «Черепаху» носом к шторму, с воем бушевавшему вокруг. Джип содрогался от каждого удара, кренился, зарываясь носом в провалы между волнами, и я только удивлялся, как тонкое ветровое стекло выдерживает тонны воды, которые обрушиваются на него. Вокруг было темно как ночью; только зигзаги молний то и дело раскалывали небо и озаряли белые гребни волн.

Ударил гром, и начался дождь, сначала слабый, потом капли стали крупнее, и мне показалось, что ветер чуть ослабевает и волны успокаиваются. И когда в баке подвесного мотора не осталось ни капли горючего, начался настоящий ливень. Мы очутились в самой середине серой пустыни, а кругом царила тишина, и только дождь выбивал дробь по крыше джипа.

Моторы не работали; мы дрейфовали еще с полчаса, когда Элен заметила что-то темное на горизонте. Там смутно вырисовывался остров.

— Если бы у нас был компас, мы могли бы определить, где мы находимся, прежде чем нас снова начнет швырять, — со стоном сказал я.

— Но у нас есть компас! — вскричала Элен. — Помнишь?

Она пошарила в шкафах и подала мне маленькую коробочку, — это был подарок лейтенанта Букхэммера.

Остров вскоре скрылся, но я все же успел снять показания. Теперь мы снова шли вслепую прямо на остров, повинуясь компасу, и ровно через два часа пятнадцать минут после того, как нас поглотила тьма, мы сквозь дождь увидели Ратон-Кей. Отталкиваясь от рифов шестом, начали пробираться к берегу. Он оказался слишком крутым и очень узким, поэтому «Черепаха» не смогла целиком выйти из воды и остановилась с опущенной в воду кормой, задрав нос между двумя кокосовыми пальмами. А мы несколько минут сидели на берегу и просто наслаждались ощущением твердой почвы под ногами.

Мне давно хотелось побывать на необитаемом острове. Я все время ждал, что нам попадется такой на пути, и, хотя мы насквозь промокли от дождя и соленых брызг и все было не совсем так, как я себе рисовал, мне не терпелось поскорее обследовать Ратон-Кей. Мы пробирались сквозь густую чащу, в восхищении оглядывая экзотические цветы, розовые раковины на песке и широкие веерообразные листья, блестящие от дождя. В одинокой заброшенной хижине из тростника мы видели глиняные горшки и соломенные маты, а на обратном пути к «Черепахе» собирали к ужину дикие бананы и кокосовые орехи. И все время были настороже: не прошуршит ли или не покажется ли где змея. Один раз у Дины вдруг ощетинился загривок — мы оцепенели, а потом рассмеялись, глядя, как она осторожно пятилась от одичавшего кота. Вечером луна прочертила пальмы серебряными полосами и легкий бриз стряхивал капли с их мокрых крон. Наступила тихая звездная ночь; волны, журча, набегали на берег, разгоняя крабов, и где-то порой падал кокосовый орех.

Мы укладывались спать внутри «Черепахи». Она стояла с задранным носом, очень неудобно, но в ту ночь мы способны были спать хоть стоя. Элен уже собралась влезть на свою койку, как вдруг в нескольких сотнях ярдов от берега увидела в море какие-то огоньки. Мы разглядели смутные очертания пироги и в ней четверых или пятерых индейцев. Падре Кольб предупреждал нас, что индейцы считают здешние земли своей личной собственностью и с подозрением относятся к каждому, кто высаживается на необитаемом острове. Каждый их остров — это банк, где на деревьях растут деньги: кокосовый орех стоил четыре цента за штуку.

— Как ты думаешь, что они делают? — тревожно спросила Элен.

— Наверное, ловят омаров среди скал, — ответил я самым беззаботным тоном, хотя вполне разделял ее тревогу. — Сиди тихо, может быть, они нас не заметят.

Элен несколько минут посидела, а потом начала перелезать через сиденье на свою койку и сделала это не очень-то ловко. Она ногой задела кнопку сигнала, и тишину прорезал гудок, такой же неожиданный на островах Сан-Блаз, как если бы на Бродвее вдруг затрубили в раковину. Огоньки на пироге исчезли.

— Прекрасно, — возмутился я, — теперь-то они наверняка знают, что мы здесь.

Я приготовил для мирных переговоров сигареты и мыло и стал ждать. Через несколько минут возле джипа раздался шорох — я включил фары, но это были вовсе не индейские разведчики, а кот, который деловито подъедал остатки Дининого ужина. Элен показала пальцем в ту сторону, где мы видели огоньки. Пирога стрелой неслась прочь, к материку, и индейцы гребли так, словно за ними гнались все черти преисподней.

На следующее утро снова пришлось петлять между рифами, пока мы не выбрались на безопасную лазурь глубокой воды и не взяли курс на Айлиганди. Теперь надо было сорок миль идти без карты; тут она была бесполезной: никаких указаний глубин и даже береговая линия неточна — ее скопировали с испанской карты 1817 года. Но в этой безвестности в таился трепет поиска: может быть, именно здесь лежит легендарное, так и не отысканное «Лебединое гнездо» — тайная гавань сэра Фрэнсиса Дрейка, который скрыл вход в нее специально посаженными деревьями.

Наученные опытом предыдущего дня, мы держались близко к берегу, готовые кинуться к земле при первом же зловещем черном облаке над горами. Около полудня ветер посвежел.

Мы шли между двумя параллельными грядами бурого коралла, и я дал полный газ, чтобы поскорее пройти этот канал или отыскать место поглубже и повернуть к берегу. Но тучи собрались еще быстрее, чем вчера, и волна начала бить. Элен стояла на носу и отталкивалась бамбуковым шестом; наконец появился проход, и мы стали править к узкой песчаной косе.

Вдруг она крикнула:

— Стоп!

Но я не успел. Я не мог дать сразу задний ход, и Элен всем телом навалилась на шест, чтобы остановить джин и помешать ему налететь на острый риф. Но не так-то легко остановить две с половиной тонны. Шест вырвался у нее из рук, и ее отбросило на край запрокинувшегося назад джипа. Я заглушил мотор, вылез через люк наверх, оттащил Элен назад, а потом прыгнул в море за шестом, но его уже унесло волной — той самой, что скрывала риф, пока мы на него не сели.

То, что мы приняли за пролив, оказалось тупиком, и теперь мы не могли ни выйти к берегу, ни развернуться назад. И полчаса, пока не пошел дождь и волнение не улеглось, я стоял со вторым шестом на подпрыгивающем носу джипа и старался как-нибудь сдерживать его, чтобы нас не разбило о риф, а Элен давала полный назад. Когда мы наконец задним ходом выбрались на более глубокое место, к нам подплыл на каноэ индеец и предложил довести до Айлиганди. Он сел в джип и четыре мили уверенно вел нас прямо через мели, где, казалось, не пройдет даже его каноэ, и обходя места, где, на мой взгляд, было безопасно, но, по его словам, торчали острые верхушки кораллов.

А в каноэ, привязанном к джипу, громко причитала его испуганная жена, которую нам лишь перед самым берегом удалось уговорить пересесть в «Черепаху».

Еще три дня погода оставалась неустойчивой: небо то хмурилось, то разражалось проливным дождем, а мы на Айлиганди с нетерпением ждали, когда успокоится море. Все это время мы пользовались гостеприимством доктора Иглезиаса и его жены, возглавляющих единственную протестантскую миссию на островах. Доктор Иглезиас — индеец, он получил образование в США с помощью того самого миссионера, который так испакостил одежду нарганских женщин. Айлиганди, однако, не испытал таких резких перемен: женщины тут по-прежнему носили свои изысканно причудливые костюмы, кольца в носу и тяжелые подвески в ушах; но как-то дико было слышать в их устах псалом «Вперед, Христово воинство» на языке куна.

На следующий день на остров пришло судно «Рио-Индио» и привезло нам бак бензина. Я уплатил за весь бак, забрал двадцать галлонов, заполнил канистры и просил капитана оставить остальное в Обальдии. Этих оставшихся тридцати пяти галлонов должно было нам хватить до Турбо.

На Айлиганди, как и на Порвенире и Наргане, индейцы проявляли к нам настойчивое любопытство. Им мало было просто смотреть, они сгорали от желания потрогать и общупать все, и прежде всего «Черепаху».

Что касается Дины, то они ужасно ее боялись и благоговели перед ней. Они в жизни не видели такой огромной собаки, и, когда она оказывалась поблизости, они шептали: «Ачи, ачи». Мне все время хотелось в таких случаях отвечать им «будьте здоровы», и это желание пропало только после того, как я узнал, что «ачи» — это легендарный хищник, родословная которого восходит, возможно, к собакам-бойцам конкистадоров.

Женщины Айлиганди очень тепло отнеслись к Элен; наверно, они очень жалели ее: ведь у нее в носу не было кольца. Меня они просто не замечали, но стоило появиться Элен, как они принимались отчаянно кивать ей и приговаривать: «нуэте ан ай» (хороший друг). Однажды вечером сквозь толпу, окружавшую джип, протиснулась старуха, схватила Элен за руки и потащила ее к себе в хижину. Другие женщины острова двинулись вслед за ними. Похитительница оказалась знахаркой. В коричневых зубах сморщенной, увядшей карги торчала коротенькая черная трубка, а кольцо свисало из отвислой ноздри чуть не до самого подбородка. Я прорвался сквозь толпу, миновал дюжину гамаков и пошел в угол, где огонь в очаге отбрасывал дрожащие тени на тростниковые стены и плясал на носовых кольцах и ушных подвесках женщин. Элен окликнула меня, и я кинулся к ней, боясь увидеть, что они уже подгоняют ее под свой собственный образец красоты. Но страхи мои были напрасны. Старуха всего лишь хотела показать ей деревянных кукол, которыми она лечила больных. У нее был ящик, битком набитый такими куклами, и она вытаскивала их одну за другой и показывала Элен отметки, сделанные на них в тех местах, где гнездилась болезнь у пациента, которого она вылечила с помощью этой куклы. Чем больше отметок было на кукле, тем больше, значит, людей старуха вылечила этой куклой и тем ценнее была кукла. Наконец старуха вынула последнюю куклу, какое-то мгновение задумчиво смотрела на нее и вдруг порывистым движением протянула ее Элен, воскликнув при этом: «Нуэте ан ай!» Совсем новая кукла дюймов десяти величиной была вырезана из бальзы и изображала мужчину с длинным острым носом. Этой куклой вылечили всего несколько человек, но старуха считала, что у нее блестящее будущее, и очень хотела подарить ее Элен. В толпе женщин послышался гул одобрения; одна из них надела на шею Элен нитку каких-то бус и знаком предложила ей понюхать их. Бусы были коричневые и издавали необычно резкий пряный запах. Но тут другая женщина, кинув презрительный взгляд на первую, сняла свои бусы и протянула их Элен, видимо предлагая ей оценить их гораздо более приятный аромат.

К нашему приходу на Айлиганди распространился слух, что на лодку, полную индейцев, напало морское чудовище. Это произошло ночью. Пятеро мужчин искали черепашьи яйца возле Ратон-Кэя, и чудище вышло из морских глубин на берег. Индейцам едва удалось спастись, и они всю ночь гребли, спеша добраться до своего острова Уступпо; там они рассказали вождю племени, что с ними случилось. Вождь созвал генеральную ассамблею, и виновники переполоха повторили свой рассказ перед всеми, как бесформенное чудовище со страшным ревом выползло из воды, в пасти оно держало несколько человек, а глаза его сверкали, как молнии. Тогда встал один из старейшин, человек весьма уважаемый за его глубокие и всесторонние знания, и напомнил о гигантской легендарной морской черепахе, которая, по предсказаниям предков, в один далеко не прекрасный день выйдет из моря и сожрет все их племя.

— Морское чудовище пришло! — объявил он.

Так за день до нашего отплытия от Айлиганди мы обнаружили, что «Черепаха» выступает теперь в новой роли: вначале она была машиной-разведчиком с летающего блюдца, потом платформой на колесах для парада роз, затем танком и вот теперь стала морским чудовищем Сан-Блаза.

Олдебилиджини, верховный вождь всех индейцев Сан-Блаза, приехал с Уступпо и объяснил нам, что произошло. Это был маленький толстый человечек в бесформенной войлочной шляпе и широкой розовой рубахе. Глаза у него были умные и проницательные. Он говорил, а доктор Иглезиас переводил:

— Мой народ испугался, когда пятеро наших рассказали все, что видели, но, когда гонец донес, что на Айлиганди появилась странная машина, которая умеет плавать по воде и ходить по земле, и что внутри там сидят люди, я сразу понял, что вы и есть морское чудовище. Теперь они больше не боятся — они хотят посмотреть и потрогать ваш Йок-Темар, чтобы потом насладиться полной жизнью на небесах. Никто не работает: мужчины не идут на поля, а женщины не ходят к реке за водой из боязни, что вы проедете мимо, пока их не будет. Поэтому я сам приехал пригласить вас пожить на Уступпо, сколько вам захочется.

Польщенные этим приглашением и немного смущенные тем, что они видели какую-то связь между нашим приездом и небесами, мы поблагодарили вождя и пообещали побывать на Уступпо. Когда Эта новость распространилась вокруг, соседний остров Ачитуппо стал протестовать.

— С какой стати племена Айлиганди и Уступпо получат большую часть небес, чем племя Ачитуппо? — возмутился их вождь.

— Мое племя верит в то, что в будущей жизни люди испытают то же, что и в этой, — объяснил он мне. — И потому стараются увидеть и сделать на земле все, что им хотелось бы увидеть и сделать на небесах.

Очевидно, мысль заполучить джип-амфибию была уж очень заманчива, ибо после этого мы получили множество приглашений и вскоре оказалось, что мы должны хоть на минутку останавливаться на всех островах, лежащих на нашем пути, чтобы люди могли потрогать наш Йок-Темар, — это стало просто чем-то само собой разумеющимся. Боюсь, что теперь уличное движение в индейском раю не обойдется без отчаянных пробок, ведь там будет бегать больше джипов-амфибий, чем было произведено на заводах Форда за всю войну! И очень возможно, что теперь на грудь мертвеца будут класть не крошечное каноэ, а миниатюрное изображение «Черепахи» и это оно привезет его душу прямо на небеса.

В тот вечер нас пригласили на день рождения — явное новшество, потому что люди островов Сан-Блаз не имели обыкновения вести счет годам. Мы с Элен, согнувшись, вошли под низкий навес, где шло празднество, и перешагнули порог. Внутренность хижины тускло освещал одинокий дымящий фонарь. У дальней стены виднелись гамаки, а на шестах — платяных шкафах островов Сан-Блаз — висели аккуратно сложенные юбки и блузы.

Вокруг низкого длинного стола стояли девятка два разряженных индейцев. Доктор Иглезиас заранее рассказал нам, как нужно себя вести, а кроме того здесь было столько народу, что, как нам казалось, если мы в чем-нибудь и ошибемся, этого могут не заметить! Но не таков обычай островов Сан-Блаз. Мы были почетными гостями, и все остальные стояли вокруг и ревниво следили, чтобы мы веселились по всем правилам.

Мы легко управились с блюдом, которое служит у них мороженым, — это рис, сваренный в масле кокосового ореха, — но до последней минуты не решались дотронуться до прозрачной коричневой жидкости, стоящей в маленьких чашечках возле наших тарелок.

— Как ты думаешь, это настоящая чича? — шепнула мне Элен уголком губ.

— Не знаю, но обижать их нельзя, — ответил я (чича — питье из жеваной кукурузы. Дело не в том, что мы слишком брезгливы, просто, как люди независимые, мы предпочитаем сами жевать то, что нам нужно). — Ну, смелей! Все до дна, и делай вид, что очень вкусно.

С вымученной улыбкой мы поднесли чашки к губам. Напиток издавал странный сладковатый запах, который показался нам знакомым. При первом же глотке мы почувствовали облегчение и на лицах у нас отразилось искреннее удовольствие, — это было какао, сваренное на воде и очень сладкое. Этим и завершилось пиршество, затем последовал обычный прощальный ритуал. Нам казалось не очень-то справедливым отплатить хозяйке за ее гостеприимство плевками на пол, но мы покорно набрали полный рот воды из маленького голубого кувшина, пополоскали зубы и сплюнули воду через левое плечо, как полагалось.

На следующее утро вождь Айлиганди пригласил нас в свою хижину. С нами пошел и доктор Иглезиас в качестве переводчика; он объяснил, что вождь собирается заключить с нами пакт дружбы. Нас усадили на резную деревянную скамью, и вождь встал перед нами на расстоянии нескольких шагов. В руках он держал чашу с двумя белыми яйцами. И вдруг он начал очень торжественно выкрикивать что-то нараспев, склоняясь в поясном поклоне и ритмично переступая с ноги на ногу взад и вперед.

— Я желаю вам благополучного путешествия, — пел он, — и долгого счастливого супружества. Я буду думать о вас, когда мы расстанемся, и надеюсь, что вы будете думать обо мне.

С каждой фразой он наклонялся вперед и протягивал мне чашу с яйцами, но, едва я протягивал руку, он отдергивал свою, делал шаг вперед и снова начинал петь. Когда он наконец кончил, то отдал мне чашу и сказал:

— Теперь мы друзья на всю жизнь.

Настала моя очередь. Старый вождь уселся рядом с Элен на скамью, а я принялся проделывать тот же ритуал и с той же самой чашей.

— Благодарю вас за ваше гостеприимство и желаю долгих лет и здоровья. Я надеюсь, что когда-нибудь мы снова вернемся сюда и возобновим нашу дружбу.

Когда я кончил, он бесстрастно кивнул головой, взял чашу и передал мне яйца одно за другим. На протяжении всей церемонии он не обращал ни малейшего внимания на Элен — пакты дружбы заключаются только между мужчинами, — но в качестве утешительного приза он преподнес ей превосходный плод авокадо. Потом мы его съели, но яйца давно уже были непригодны для еды.

Представление окончилось, вождь влез в джип, и, когда мы медленно проезжали по крошечному острову к берегу, где стояли каноэ, он важно кивал и махал рукой своим подданным, словно «Черепаха» была королевским экипажем. Потом он неуклюже соскочил с нее под громкие одобрительные крики соплеменников, а мы поплыли к острову Уступпо.

До владений Олдебилиджини было рукой подать, и мы добрались туда быстро, если учесть, что по дороге пришлось еще остановиться на Ачитуппо, чтобы тамошние жители тоже могли потрогать джип и заручиться им в раю. Дно моря вокруг острова было слишком илистым, мы не могли выбраться на берег, и все они дошли до нас вброд и принялись гладить и тереть «Черепаху».

Издали с моря за несколько сот ярдов от острова Уступив нам показалось, что коричневые хижины так тесно жмутся друг к другу, что наш джип просто не протиснется между ними. Люди гурьбой высыпали на берег, чтобы приветствовать нас; мужчины старательно выбирали из мелкого канала камни и обломки скал, а Олдебилиджини махал нам рукой. Берег был крутой, и мы быстро приближались к острову; колеса и винт сбивали воду в грязную пену. На мягком песке у самой кромки воды мы замедлили ход и нас тотчас же окружила толпа; но, как только в ход пошли колеса и «Черепаха» выбралась на твердый песок и кораллы, люди кинулись врассыпную, точно сухие листья на ветру. Олдебилиджини важно шествовал впереди, а мы медленно ехали за ним по извилистым тропинкам между хижинами в сопровождении всего населения острова. Мужчины были взволнованы и возбуждены, а женщины просто перепуганы насмерть. Им заранее сказали, что это вовсе не морское чудовище, и все же матери с криком втаскивали детей в хижины, а бабушки дрожали от страха и, цепляясь друг за друга, прятались за дверьми, хотя тут же с любопытством выглядывали оттуда на улицу. Перед хижиной главного совета на открытой площадке начался осмотр джипа, вначале робкий, затем все более оживленный, особенно после того, как все убедились, что мы и в самом деле не собираемся их есть.

Затем островитяне столпились внутри огромной хижины совета — строения из бамбука и соломы длиной более ста футов, чтобы послушать, как их вождь будет нас приветствовать. Их лица были исполосованы лучами солнца, проникавшими сквозь бамбуковые стены. Мужчины сидели на высоких скамьях и посасывали свои трубки, дым от которых вился к небу сквозь отверстия в крыше. Женщины стояли вокруг у стен, а дети забрались на бамбуковые карнизы и столбы или прятались между коленями взрослых. Олдебилиджини возлежал в центре совета в гамаке, с которого он всегда вершил все дела. Он заговорил громко, чтобы все могли его слышать, а один из мужчин, который побывал в зоне канала, переводил нам его слова.

— Мне очень жаль, что я не умею говорить на вашем языке, но этот человек всегда будет в вашем распоряжении. Чего бы вы ни пожелали, только скажите: вы находитесь среди друзей.

Так оно и было. Мы свободно приходили и уходили куда и когда хотели и всюду видели вокруг себя дружеские улыбки. Трудно было поверить, что это тот самый народ, который издавна считается жестоким. Правда, на многих островах чужеземцу до сих пор не позволили бы провести ночь, но, видимо, на меня этот закон не распространялся, ибо я привез с собой свою собственную жену. Да и кроме того, у нас была чудодейственная машина, которая умела плавать по воде и ходить по земле, и необыкновенный пес, который понимал их язык. Мы научили Дину протягивать лапу в ответ на «ак-ан-ай», и она так никогда и не простила нам этого. После первого же дня, когда она продемонстрировала свое хорошее воспитание по меньшей мере перед половиной населения острова, собака заработала болезнь политических деятелей — спазму передней конечности и после этого укрылась в джипе и выходила только для того, чтобы поесть.

Уступпо представляет собой коралловый остров, возвышающийся на несколько футов над уровнем моря. Это один из крупнейших островов Сан-Блаза размером примерно в шесть кварталов большого города, где в тесно прижавшихся друг к другу бамбуковых и травяных хижинах ютятся две тысячи индейцев. Как и другие обитаемые острова, мимо которых мы проходили, он расположен менее чем в миле от большой земли у устья реки. На острове нет пресной воды и почти нет деревьев, кроме нескольких пальм, поэтому люди предпочитают жить все вместе, поближе друг к другу, чтобы чувствовать себя в безопасности от духов леса, скал и животных, которые по ночам осаждают большую землю.

Единственное свободное место на острове нашлось перед большой хижиной главного совета, и тут-то мы и поставили «Черепаху» на время нашего двухдневного пребывания на острове. Детишки все время толпились вокруг Вместе со своими любимцами — крошечным, всего в фут длиной, крокодильчиком на привязи и черно-белой обезьянкой, которая цеплялась за волосы своей маленькой хозяйки и громко визжала, когда девочка отрывала ее от себя и давала нам подержать. Был там и зеленый попугай, который к ужасу Дины научился выкрикивать ее имя. Вождь строго-настрого запретил ребятишкам подходить близко к джипу, когда мы готовили нашу солдатскую еду, но они всегда вертелись рядом, если его не было поблизости, и тотчас бросались врассыпную, когда он выбегал из хижины совета, размахивая своим символом власти. Дома детей почти никогда не секли, но они испытывали величайшее почтение к длиннейшей лозе, усыпанной шипами, которую пускали в ход примерно раз в неделю на генеральной ассамблее и щедро награждали ребят ударами соответственно их проступкам, доложенным перед ассамблеей их родителями.

На второй день Элен отправилась с двумя женщинами к реке, для этого им пришлось несколько миль проплыть на каноэ вверх по течению сквозь туннель темно-зеленой растительности, где в листве мелькали быстрые ящерицы, а на берегу резвились голубые крабы. Потом они вышли из лодки и вброд поднялись еще выше по течению, пока не достигли глубокого пруда; здесь они выкупались и вернулись на остров. По пути они собирали плоды манго, ананасы и авокадо, а лодку до такой степени заполнили тыквами с пресной водой, что там едва ли остался хоть дюйм свободного пространства. Элен все время боялась, что каноэ перевернется, но женщины только и говорили о том, как, должно быть, страшно ходить в море на «Черепахе».

Пока Элен отсутствовала, мне удалось подсмотреть, как мужчины били острогой рыбу, а возле хижин женщины выжимали сахарный тростник деревянными валками или шили блузки с аппликациями — блузки, которые требовали не менее десяти недель труда. Вечером нам принесли фрукты и маленькие табуретки. Они были вырезаны из цельного куска дерева, и сидеть в них так же удобно, как в любом кресле.

Когда мы собирались уезжать, одна из женщин подарила Элен блузку, богато разукрашенную красными, оранжевыми, фиолетовыми и зелеными аппликациями, и настояла на том, чтобы Элен тут же ее надела. Элен охотно согласилась и, обернув вокруг бедер одолженную для этого случая юбку, которая все время сваливалась, натянула на голову красный головной убор местных модниц; теперь для полноты картины ей недоставало только кольца в носу. Я подумал, что такое кольцо отлично помогло бы мне утвердить мое мужское превосходство, но, когда я предложил Элен завершить ее костюм таким способом, она почему-то отнеслась к этой идее без всякого восторга.

Когда Элен оделась, женщины отошли на некоторое расстояние и принялись ходить вокруг нее, болтая и кивая головами в знак одобрения. Одна из них что-то сказала, а все остальные громко засмеялись.

— Что они говорят? — спросила Элен нашего переводника.

Он улыбнулся.

— Они говорят, что хоть глаза у вас и голубые, но кожа темнее, чем у них.

И они были правы. За три недели, с тех пор как мы отчалили от Колона, солнце окрасило кожу Элен в темнобронзовый цвет.

Наш следующий остров, Мулатуппо, находился почти в самом конце цепи Сан-Блаз, и, но преданию, именно здесь Бальбоа женился на дочери вождя, но если его тесть и теща были так же малосимпатичны, как сегодняшние обитатели острова, то неудивительно, что Бальбоа в конце концов сбежал. Может быть, у них сложилось совсем иное представление о рае, или все дело в том, что их вождь был старый, больной человек, — так или иначе, это был драчливый, беспокойный народ. Они на всю ночь устроили вокруг нас факельное шествие и выкрикивали по нашему адресу невнятные угрозы, а рано утром мы поспешили отправиться в путь. Даже мрачное небо казалось дам более приветливым, чем грозные физиономии индейцев.

Море по пути с Мулатуппо было на редкость неспокойно, но мы с каждым днем все больше убеждались в том, что наша «Черепаха» все вынесет. В начале путешествия мы бы немедленно кинулись к берегу, но теперь только проглотили несколько лишних таблеток драмамина и продолжали свой путь. Грозовые облака все сгущались, но мы в два приема покрыли сорокамильный путь до Обалдии у Колумбийской границы и с облегчением убедились, что бензин дожидается нас там. Обалдия находится за пределами территории Сан-Блаза, — это последний панамский порт, сонный негритянский городишко с несколькими сотнями обитателей. Владелец универсального магазина — единственный белый — приготовил для нас бензин; у него же было радио, по которому он и остальные жители городка узнали о нашем приезде в выпуске новостей из Панамы, но сведения были несколько искаженными. Нас описали как немецких националистов, и вдобавок миллионеров. Вначале это показалось нам забавным, но потом нас предупредили, что в Колумбии снова назревают революционные события и что некоторые места определенно вредны для кого бы то ни было, а особенно для двух человек, считающихся богатыми. Кроме того, партизан снабжали оружием контрабандисты, орудовавшие на водных просторах между Обалдией и Турбо, и это придавало ситуации особую пикантность. И вдобавок ко всему какой-то рыбак предсказал chocosanos не позднее чем через неделю.

До Турбо было около восьмидесяти миль, и потому мы потратили целый день на то, чтобы осмотреть и как следует подготовить джип к этому переходу. «Черепаха» вела себя отменно, но в корпус проникало много воды, и я хотел убедиться, что это от волн, перехлестывавших через машину во время шторма, а не из-за течи. Я не нашел в корпусе никакого изъяна, но все-таки тщательно осмотрел все болты и швы, чтобы не было ни малейшего сомнения; потом мы наполнили баки и двинулись на Пунта-Голета — долгих двадцать четыре мили пути.

«Байя-де-Голета… замечаются крупные волны с белыми гребнями высотой чуть ли не в шесть морских саженей. В штормовую погоду волны нагромождаются одна на другую и могут быть опасны» — так сказано в инструкции по навигации, изданной гидрографическим управлением морского министерства Соединенных Штатов. Но в то время когда мы пытались причалить к берегу, у нас не было при себе этой инструкции. После восьми часов килевой и бортовой качки я изрядно позеленел и жаждал одного: как можно скорее добраться до берега. Рифов не было видно, и бурунов, кажется, тоже не было, но я совсем забыл, что они не всегда видны со стороны открытого моря. Увы, мне очень скоро пришлось вспомнить об этом: нос зарылся в воду и мотор «Черепахи» заглох. С берега целая негритянская семья отчаянно махала нам руками; они явно советовали не причаливать, но было уже поздно, и джип, качаясь и кидаясь из стороны в сторону, несся к берегу прямо по бурунам.

Когда мы наконец вылезли из джипа, Элен тоже была совсем зеленая.

— Я думала, со стороны Карибского моря не бывает бурунов, — сказала она.

Я ничего не ответил. Я понемногу начинал привыкать к тому, что все мои теории, оказывались не такими уж надежными.

На следующее утро мы снова пустились в путь по бурным волнам по направлению к первому устью Рио-Атрато. Но не прошло и часа, как с юга появилась трехрогая гряда облаков с длинным хвостом — так обычно и начинались chocosanos, — но, наученные горьким опытом, мы уже не пытались причаливать и по-прежнему шли вперед. Около полудня море успокоилось, и я подошел ближе к берегу. В жизни своей я не видел более унылых и пустынных мест: узкая береговая полоса была усеяна камнями — их выбросили бесчисленные штормы, — а к самому краю джунглей, покрывающих долину в глубине острова, волны подогнали целую стену побелевшего от времени леса-плавуна и сухих ветвей. До Турбо нам не попалось ни единого городка или какого-нибудь обитаемого клочка земли, и поэтому мы были просто потрясены, когда, проплывая мимо высокого скалистого острова, увидели неопределенного вида судно, прижавшееся к скале. В нем было футов пятьдесят длины; серый корпус казался давно не крашенным; не видно ни флага, ни какого-либо иного опознавательного знака. Казалось, оно ждало чего-то или кого-то. Я посмотрел в бинокль и увидел шестерых человек, которые в свою очередь разглядывали нас. Затем из его выхлопной трубы вырвался черный клуб дыма, и судно рванулось в нашу сторону.

— Подними американский флаг и вынь рацию, — сказал я Элен. — Попробуем обмануть их, как мы обманули Белый Костюм.

Но они либо не понимали, что это такое, либо знали, что наш портативный передатчик не работает на дальние расстояния, ибо подходили все ближе и ближе. Я до отказа нажал на акселератор и повернул «Черепаху» к берегу: в воде мы не могли от них удрать, а уж на суше, конечно, оставим далеко позади. Тут нам было не до бурунов. Мы ударились о берег, бешено вращая всеми четырьмя колесами — забыли выключить гребной винт, и, точно лыжники-слаломисты, мчались зигзагами между упавшими деревьями и обломками скал, пока наконец мили через четыре не уперлись в покрытые жидкой грязью берега Рио-Атрато. Лодку отсюда не было видно из-за крутого изгиба берега. Мы спрятали джип за грудой сухих ветвей и принялись ждать. Через несколько часов мы увидели черный дымок, двигавшийся в направлении Дариенского залива.

— Штормы, рифы да ещё и контрабандисты. Ну уж нет, теперь в жизни не выйду в море на корабле, если у него нет крыльев, — сказала Элен со вздохом облегчения.

В эту ночь налетел chocosano. Ух, и рады же мы были, что встретили его на берегу, но ветер из северного превратился в южный, хвост трехрогого черного облака раскинулся еще шире, растопыренные красные пальцы молний острыми копьями и полосами разрывали небо, прочеркивая ломаную белую линию среди сплошной тьмы. Ветер налетал порывами, все крепчая и усиливаясь; взбивая на волнах, пену, он гнал их к берегу, и они с ревом прорывались сквозь обломки камней и смывали песок из-под колес джипа, Мы забрались поглубже в густые джунгли насколько позволяли переплетающиеся ветви деревьев, и теперь поспешно сооружали перед джипом баррикаду из леса-плавуна, но, прежде чем она была готова, колеса на шесть дюймов зарылись в песок.

Почти целый час мы находились в центре шторма, но и потом всю ночь напролет, сверкала молния и погромыхивал гром. А потоки ливня, хлынувшего с первым порывом ветра, шумели почти до самого утра. Когда взошло солнце, мы увидели в небе второе такое же облако и решили переждать еще один день. За завтраком пришлось вдвое уменьшить наш обычный рацион: мы уже съели почти весь наш месячный запас, хотя у Элен все последние дни был очень скверный аппетит.

Мы не очень-то удачно выбрали место для лагеря. У самого устья реки вода казалась коричневой от густой грязи. Вынесенные из глубины джунглей деревья и островки плавучих водорослей образовали зеленую дельту реки. Песчаные блохи заполнили джип, словно на нем и не было никаких защитных сеток. Они с удовольствием пожирали порошок для уничтожения насекомых, очевидно считая его роскошной закуской перед главным блюдом. И мы никак не могли избавиться от мучительного зуда, даже после купания в море. Отвратительные коричневые акулы кишмя кишели в устье реки и зачастую подплывали так близко к берегу, что их длинные тела, футов по восьми, извивались по дну реки, наполовину высовываясь из мутной воды.

Днем высоко в небе появился патрулирующий самолет морской охраны; мы ясно видели его в бинокль, но никак не могли установить с ним связь. Остальное время этого дня мы в каком-то оцепенении следили за черными плавниками сновавших взад и вперед акул. Временами они выставляли наружу свои серые животы, а порой отчаянно молотили хвостами воду, когда им случалось подраться из-за рыбы. В ту ночь опять штормило, так же как и в прошлую, но на утро небо прояснилось, и, пройдя обратно полмили вдоль берега, мы тронулись дальше, к предпоследнему непроходимому участку Панамериканской магистрали.

Турбо лежал менее чем в тридцати милях от нас, по другую сторону Дариенского залива, но это были тридцать миль тины и сильных подводных течений из Рио-Атрато. Мы рассчитывали пройти вдоль берега к самому узкому месту залива, а потом, как можно быстрее, пересечь десятимильную полосу открытого моря и выйти на сушу на крошечном клочке земли, где, судя по нашим картам, помещалась таможня.

Вдоль всего берега в залив врезалась широкая полоса тины, и мы двигались очень медленно. Если бы пришлось сесть на мель, я предпочел бы отталкиваться с носа шестом, а не лезть в воду, как мне уже не раз случалось делать в Коста-Рике. В волнах четко выделялась демаркационная линия между голубыми водами Карибского моря и тусклой коричневой жижей Рио-Атрато. Мы шли прямо наперерез течению, веером расходившемуся из устья реки, и старались увертываться от бесчисленных островков подвижных водорослей, которые несло в море. Мы уже наполовину пересекли течение и вдруг обнаружили, что и нас сносит вместе с ними. Дав двигателю максимальные обороты, я стал прижиматься к берегу, делая повороты оверштаг поперек течения и стараясь держаться у самого края тины, пока мы наконец не добрались до короткого черного песчаного берега возле Байи-Канделярии. Предстояло преодолеть течение еще двух рукавов Рио-Атрато, но в бинокль уже можно было разглядеть таможню Турбо. Нас нашел в тот же день дозорный самолет, и я сообщил пилоту, что при хорошей погоде мы причалим к Турбо на следующий день.

Мы были слишком возбуждены, чтобы есть в тот вечер с аппетитом, и поэтому с легкостью отказались от нашего аварийного рациона и оставили банку бобов на завтрак. Да и спать мы толком не могли: мешал дождь и надоедали песчаные блохи.

Утро началось прекрасным оранжевым восходом солнца над спокойным морем. В семь часов мы снялись с места и поплыли по легким волнам к Турбо. Делая на предельной скорости повороты оверштаг и давая двигателю остыть между поворотами, мы прошли половину пути. Таможня вырастала у нас на глазах, точки на берегу превращались в людей, уже можно было разглядеть мелкую гальку, бревна, загромождавшие берег, и мундиры таможенников. Минут за двадцать, до того как мы причалили в Турбо, ровно через тридцать дней, после того как мы выехали из Коко-Соло, над нами низко загудел самолет морского дозора. К нашему изумлению, в передатчике раздался голос адмирала Майлса:

— Рад, что вы все же справились. Оба здоровы?

Мы заверили его, что вполне здоровы. Самолет сделал два круга, покачал крыльями и взял курс обратно на Панаму. Мы проводили его глазами, и я выключил рацию.

— До свидания, «Ангел», и спасибо!