Ля_Тортуга. От Аляски до Огненной Земли

Глава седьмая

Мы быстро направились к берегу, прямо к группе людей, собравшихся, чтобы встретить нас. Твердый гравий не проваливался под колесами, и стоило джипу коснуться суши, как он уверенно покатил им навстречу. Я изо всех сил нажал на тормоза. Они были мокрые, но все-таки ход должен был замедлиться хоть немного. Ничего подобного!

Мимо мелькнул целый лес рук, а белые рубашки и мундиры цвета хаки разлетались от машины, как горох, пока мы не остановились, неожиданно врезавшись в бревно, Конечно, первый автомобиль, добравшийся до Южной Америки своим ходом, мог бы вести себя более вежливо, и мне оставалось лишь поспешно извиниться перед начальником таможни, что я и сделал, как только выбрался из машины. Но у него был такой смущенный и озадаченный вид, словно на берегу приземлился по крайней мере пришелец с Марса. Он что-то пролепетал по-испански насчет автомобиля, переплывшего Дариенский залив, или лодки, которая на колесах подъехала к самой таможне, и потребовал у нас документы. Поставив печать на наши паспорта и туристские удостоверения, не обратив ни малейшего внимания на справку о том, что Дина совершенно здорова, он очень долго разглядывал паспорт нашей «Черепахи».

— Это что, автомобиль или лодка? — спросил он наконец.

— И то и другое, — ответил я.

Начальник таможни пошептался со своими друзьями. Один сказал, что нас можно отпустить другой не был в атом уверен. Я не знал, в чем дело и о чем они говорят, но по опыту многих границ твердо усвоил одно: главное — молчать, так как объяснения только ухудшат дело. Минут десять они качали головами, хмурили брови, потом долго пожимали плечами и наконец вернули нам документы и махнули рукой в знак того, что мы можем следовать дальше.

— Ну, это же совсем просто, — весело заметила Элен, когда мы влезли обратно в свой джип.

И только по пути через Колумбию мы поняли, что все это прошло чересчур просто.

На вид весь Турбо состоял из таможни, нескольких деревянных лачуг и взлетно-посадочной площадки на опушке джунглей. Мы поставили «Черепаху» в тени одной из лачуг и немножко отдохнули. Впервые за целый месяц я не чувствовал напряжения — приятно было ощущать под ногами твердую землю и без опасений смотреть на беспокойное море. Одно обидно: мне не удалось увидеть выражение лица капитана Паркера, когда он расплачивался за проигранное пари в Панаме.

Начальник таможни указал нам дорогу в Медельин — второй по величине город Колумбии, но, хоть он и находился всего в двухстах сорока милях, прежде чем тронуться в путь, необходимо было запастись продовольствием и привести в порядок машину. Я вынул инструменты и масло, которые привез с Собой из Панамы, и тут же взялся за дело. Однако через полчаса, когда я снял одно из передних колес, обнаружилось нечто совершенно неожиданное: от накладок тормозных колодок остались лишь рожки да ножки, их съели песок и соленая вода. Я обдумывал трудную задачу: где бы раздобыть новые, как вдруг тишину Турбо нарушил самый невероятный звук — мягкая тягучая техасская речь. Да, штат Одинокой звезды, видно, всюду имеет своих представителей.

Он и выглядел типичным техасцем — высокий и долговязый. Ему было лет пятьдесят; седоватые волосы уже начали редеть на макушке; усы аккуратно подстрижены, а в глазах веселая молодая искорка. Одет он был в выцветший мундир цвета хаки.

— Драсте, — сказал он. — Меня зовут Льюис Кулсон. Это не вас ли искал на днях самолет? Оттуда радировали, что пропало судно примерно такого вот вида.

— А я и не знал, что мы пропали, — ответил я. Но тут же вспомнил далекую точку в небе и мою неудачную попытку установить с ними радиосвязь.

Кулсон обошел джип вокруг.

— Вам просто невероятно повезло. Подумать только, пересечь залив в такой штуке! — сказал он.

— Нам все время невероятно везет. И еще больше повезет, если удастся добраться до Медельина. — И я показал ему остатки тормозных накладок. — Это все Турбо или есть еще что-нибудь?

— Нет, есть еще, — ответил он, — но остальное лежит за мелководным заливом. Впрочем, тормозных накладок вы и там не найдете. В город нет даже дороги. Туда можно добраться только в выдолбленном из бревна каноэ. — Он на секунду задумался: — Постойте, у меня есть друг, который может вам помочь. Он начальник дорожного лагеря всего в нескольких милях отсюда, а туда можно доехать без всяких тормозов. Дорога совершенно ровная.

— Вот здорово! — сказал я. — Но уж телеграмму отсюда наверняка можно послать? Нам бы хотелось сообщить нашим домашним, что мы все же добрались.

— Конечно. И на телеграфе у меня есть друг. Постойте, у одного из моих друзей есть и каноэ. Давайте я покажу вам Турбо, то есть то, что тут есть.

Я поблагодарил его и рассмеялся.

— Да, друзей у вас тут видно хватает, мистер Кулсон.

— Это-то уж конечно, сэр, ведь я провел в Колумбии двадцать два года. — Он усмехнулся. — Единственный способ делать дела в этих краях.

— Мистер Кулсон, — начала Элен и замялась. — Нет ли у вас случайно друга доктора?

— Как нет, конечно есть! А что с вами?

— Сама не знаю, но я хотела бы, чтобы он посмотрел мой рот.

Элен ни разу не жаловалась, что у нее болит рот, правда, она почти ничего не ела. Но стоило мне взглянуть на ее нёбо, как я тут же понял почему: оно было покрыто красными воспаленными язвочками.

Я поспешно надел колесо обратно. Когда оно уже было на месте, я обнаружил, что не присоединил кардан к переднему мосту, но Кулсон уверил меня, что он мне не понадобится и я спокойно доеду до дорожного лагеря в Сунге, ведь это всего тридцать миль. Кроме того, он посоветовал мне оставить Дину здесь караулить джип.

Маленький порт Турбо расположился за узким рукавом воды, отделяющим его от крошечного клочка земли, к которому мы пристали с моря. Кулсон вел челнок с навесным мотором, искусно маневрируя между бревнами, которыми была забита бухта, и кричал, стараясь перекрыть шум мотора:

— Турбо прежде был очень оживленным местом, но это было сотни лет тому назад, еще до того как Рио-Атрато наполнила бухту тиной. В те времена здесь останавливались испанские корабли с золотом. — Он замедлил ход и указал на темную, непрозрачную воду. — Там внизу и посейчас лежит сундук с золотом.

Из открытой бухты мы скользнули через узкий канал. В зеркально-чистой воде отражались растущие по берегам деревья, и только легкая рябь за лодкой колебала и туманила эти отражения. Возле грубо сколоченных мостков Кулсон привязал челнок к столбу, и мы вылезли. По обе стороны мостков на воде качались другие каноэ, на некоторых также виднелись неуместные здесь блестящие навесные моторчики. Возле одного из них стоял огромный негр. Его косматая борода, измазанная табачным соком, почти совсем закрывала красную фланелевую рубаху.

— Это Санта Клаус, — засмеялся Кулсон. — Вид у него очень обманчивый. Это один из самых богатых людей в Турбо. Ему принадлежит половина всех этих лодок. Старый скупердяй не тратит ни цента ни на что, кроме табака.

Возможно, конечно, что когда-то Турбо был очень оживленным местом, но сейчас этого никак нельзя сказать, Кругом царят тишина и покой, словно люди боятся даже говорить, чтобы не израсходовать последних сил. Мы шагали по деревянным тротуарам мимо домишек, выкрашенных голубой и зеленой краской; от накаленных солнцем железных крыш пышет жаром, и я невольно замедлял шаг и подавлял зевок за зевком. Сонная атмосфера явно заражала меня.

Оказалось, что Кулсон жил, собственно, в Медельине. Он прилетел в Турбо на рыбную ловлю, и не один, а с приятелем. Он знал в городе всех и вся, и доктор, которого мы встретили на улице, обрадовался ему, как любимому брату, Доктор, он же и местный аптекарь, был моложе Кулсона, а черные и прямые волосы дополняли длинные и черные усы. Когда Кулсон представил нас ему, немногие прохожие сразу навострили уши, потом подбежало еще несколько человек, и к тому времени, когда мы дошли до дома доктора, за нами уже тянулся целый хвост, и все они ввалились за нами в дом, видимо, для того, чтобы помочь доктору поставить диагноз, тем более что его кабинет помещался прямо в аптеке за перилами, служившими прилавком. Доктор усадил Элен в кресло, задал ей несколько вопросов и что-то сказал своему помощнику. Тот сейчас же исчез за дверью и вернулся с ложкой, которую тщательно вытер большим пальцем, прежде чем подать доктору.

Элен открыла рот. Все наклонились, чтобы лучше видеть, и сочувственно заахали. Доктор спокойно попросил их отойти чуть-чуть назад и не мешать ему работать, после чего он ложкой потыкал Элен в нёбо. Она невнятно запротестовала, а толпа снова издала сочувственный стон и дружно закивала, когда доктор произнес свой приговор: «Серьезная витаминная недостаточность, первая стадия цинги».

Он протянул руку к полке позади него и сдул пыль с коробочки пилюль.

— Принимайте по четыре штуки в день. Через пару недель все пройдет. — Он улыбнулся: — Раз вы друг дона Льюиса, денег я не возьму.

Мы вернулись к «Черепахе», и Кулсон подробно рассказал нам, как добраться до Сунги. Потом он пригласил нас к себе в Медельин на несколько дней. Я начинал понимать, почему у него столько друзей.

Дорога из Турбо в Медельин была совсем новая: ее лишь недавно открыли, а строили чуть ли не тридцать лет. Даже сейчас по обочинам еще кое-где виднелись дорожные машины, а одна огромная землечерпалка стояла прямо поперек дороги. По одну сторону простирались джунгли, по другую — канава с водой. Пять или шесть автомобилей терпеливо ждали, один — с самого утра.

— Вот нам и случай продемонстрировать таланты нашей супермашины, — шутливо сказал я и без колебаний двинул «Черепаху» в воду, чтобы объехать гигантский ковш.

Но не пройдя и десяти футов от берега, она застряла: без тяги на передних колесах проехать было невозможно. А так как лебедка была спереди, то мы не могли вытащить машину назад. Вот так штука! После двухсот пятидесяти миль по океану нас затопила паровая землечерпалка! Мы подкладывали камни и палки под колеса, пытались столкнуть джип с места руками, упирались в него плечами. Люди, сидевшие в машинах, тоже полезли в воду, чтобы помочь нам. Передние колеса были под водой, и, дли того чтобы присоединить кардан, нужен был разве что акваланг. Через два часа явился грузовик дорожного мастера с людьми, чтобы убрать с дороги землечерпалку, и они, кстати, вытащили и нас. Чувствуя себя довольно неловко, мы продолжали свой путь в Сунгу и прибыли туда к вечеру того же дня.

Мистер Кулсон посоветовал нам спросить его друга, доктора Солиса. Я не мог себе представить доктора в роли начальника лагеря дорожников, но ведь это была Колумбия. Мы обнаружили, что здесь доктором называют всякого человека умственного труда, будь то инженер, юрист или врач. Доктор Солис оказался инженером и чрезвычайно дружелюбным человеком.

— Да, — сказал он, — я думаю, мы найдем колодки для тормозов джипа.

Он поручил двум из своих подчиненных помочь мне и пригласил нас остановиться у него.

Элен впилась жадными глазами в две большие лохани и стиральную доску.

А на следующее утро она ввергла в величайшее смущение служанку доктора Солиса: та просто не могла поверить, что гостья доктора сама станет стирать белье. Но еще больше ее изумило то, что мужчина, с которым она путешествует, оказывается, ее собственный муж! Очевидно, в Латинской Америке это редкость. А когда они узнали, сколько времени мы женаты, они просто нам не поверили.

— Американцы! — восклицали они. — И женаты целых восемь лет?! Неужели вы еще не собираетесь разводиться?

Голливуд действовал даже в далекой Сунге.

Сунга — вырубка в джунглях — оказалась большим поселком, где было множество ручных и комнатных животных, причем почти все они предназначались для продажи. Если бы дать Элен волю, наша «Черепаха» превратилась бы в зверинец на колесах, битком набитый мартышками, крошечными крокодильчиками и попугаями. Правда, она соглашалась обойтись без змей. Было там одно животное, которого мы никогда раньше не видели. Оно называлось гагуа. Это был большой полосатый, как зебра, грызун, напоминающий свинью. Его хозяин уверял нас, что если он нам не годится в качестве комнатного животного, то будет очень хорош в жареном виде. Я вежливо объяснил всем, что с нас вполне достаточно одного большого пса, но Элен чуть не уговорила меня принять в нашу семью еще одного члена.

— Только два доллара, — говорила она умоляюще. — А какой отличный товарищ будет для Дины!

Должен признаться, что он и вправду был хорош — пушистый пятнистый комочек, удовлетворенно мурлыкавший на коленях у Элен. Это был котенок ягуара возрастом в один месяц. Он уже теперь был больше обычной кошки, а через год будет весить сто пятьдесят фунтов! Дина проявила к нему бурный интерес, но, памятуя о кошке в Панаме, мы решили, что уж с этой-то ей во всяком случае не справиться.

К вечеру мосты были освобождены от попавшей в них воды, промыты и заполнены свежим маслом; подшипники колес тоже промыты и заново смазаны; кроме того, я сменил масло в двигателе, смазал шасси и полностью сменил тормозные колодки. Когда все было сделано, я снял подвесной мотор, обернул его спасательными поясами и крепко привязал на крыше джипа. Надо было сберечь этот мотор: потом мы его продадим и деньги эти нам очень пригодятся для окончания путешествия.

В Турбо я обменял несколько долларов на колумбийские песо, но нам пришлось уплатить за тормозные колодки и механикам за работу, и теперь у нас оставалось только четыре песо; в валюте Соединенных Штатов это составляло около девяноста центов. Впрочем, Дабейба, наш следующий пункт, был менее чем в ста милях и горючего у нас было достаточно.

От Сунги грунтовая дорога пошла постепенно в гору сквозь чудо-рощи высоких зеленых сейб, опутанных лианами. Тонкие стволы словно вытягивали шеи, чтобы взглянуть на солнце, а ветви раскинули зеленые лапы, как шатер, стараясь не упустить ни капли света. Меж деревьев сновали зеленые попугал, землю покрывал кружевной папоротник. Часто попадались поляны; зелень тут была светлее и болотистая земля точно дымилась от зноя. Встречались и искусственные просеки, где в роскошном изобилии росли бананы. Местами деревья смыкались над дорогой, как своды туннеля, и, по мере того как она поднималась все выше в гору, буйная растительность уступала место более скромным кустарникам и травам. И вот мы стоим на гребне отрогов великих Анд и наши легкие впервые за четыре месяца наполняются прохладным воздухом.

Дабейба оказалась маленьким городком на вершине зеленого куполообразного холма. Банка здесь не было. Мы попытались получить по нашему аккредитиву местные деньги в универсальном магазине, но тамошний клерк в жизни не слыхал об аккредитиве и в чеке на двадцать долларов сумел прочитать только цифры. Он признал, что чек выглядит довольно внушительно, но, чтобы эта бумажка стоила добротных колумбийских песо, — нет, это уж извините. Мы попытались обменять деньги в отеле — там было целых пять комнат и одна ванна, — и его владелица, приятная женщина лет пятидесяти, одобрительно пощупав нашу бумажку, согласилась нас принять. К тому времени день уже склонялся к вечеру, и мы решили остаться в Дабейбе до утра.

После ужина престарелая матушка хозяйки гостиницы спросила нас, католики ли мы. Мы ответили отрицательно, но она сказала: «No importa»[24] — и пригласила нас посетить, главную церковь города, совсем новую, даже еще не законченную, хотя там уже шла служба. Готический стиль никак не вязался с современной железобетонной конструкцией, но внутри последние лучи заходящего солнца прорезывали цветные витражи, и мы ощутили покой и благодарность судьбе за то, что благополучно одолели двести пятьдесят миль океана.

На утро я попросил счет. Хозяйка несколько минут посовещалась со своей матушкой, написала что-то на клочке бумаги и подала его мне. Там было написано: «Вы ничего мне не должны. Да благословит вас бог». Мы были потрясены.

Однако, когда мы ехали по холмам по направлению к Медельину, проблема денег все еще не была решена. Впрочем, у нас были наши четыре песо и немного горючего в баке, а впереди оставалось еще несколько городов, где, возможно, есть банк. Департамент Антиокия, по которому мы ехали, примечателен весьма оригинальным обычаем: мужчины там носят через плечо богато украшенные, отделанные мехом сумки, напоминающие кошельки. Но, несмотря на обилие этих гипертрофированных бумажников, менял здесь явно не хватало. В каждом из крошечных горных городишек, которые мы проезжали, я пытался обменять доллары на песо, и всюду было одно и то же: люди с интересом разглядывали американские деньги, но не желали их менять. Мы с тревогой следили за стрелкой указателя бензина и даже уменьшили скорость, чтобы сэкономить горючее, но все равно к полудню пришлось расстаться с последними четырьмя песо и купить на них около пяти галлонов бензина — только-только доехать до Медельина.

Пока мы поднимались все выше в горы, воздух был приятно прохладным. Дорога вилась по пересеченной местности, зеленой, как парк, и почти совершенно невозделанной. Редкие стада лениво пощипывали траву, но я был так голоден, что видел в них только бифштексы, поджаренные с луком, — мы ничего не ели с самого утра. Правда, на несколько минут мы совсем забыли о еде, когда проезжали по старому деревянному подвесному мосту, который подозрительно раскачивался на высоте нескольких сот футов над рекой. Но на другом берегу нас обогнал грузовик с хлебом, и голод сразу же вспыхнул с новой силой. Тут мне пришла в голову блестящая мысль.

Я дал полный газ и попытался догнать грузовик, отчаянно нажимая на сигнал. Грузовик увеличил скорость. Я сигналил непрерывно, но водитель грузовика тоже только сигналил в ответ и шел еще быстрее. После нескольких миль такой игры в кошки-мышки он наконец увидел, что я отчаянно машу ему руками, и остановился. Высокий, стройный шофер лет тридцати разумеется, носил густые черные усы: без них всякий колумбиец показался бы просто неодетым.

— Извините меня, сеньор, — сказал я, — но не согласились бы вы обменять буханку хлеба на американские сигареты?

— Увы, сеньор, — ответил он. — Я не курю.

На моем лице так явно выразилось разочарование, что он быстро прибавил:

— Но если вы голодны, я могу дать вам хлеба.

И он принялся вываливать буханки хлеба и коробки печенья из кузова грузовика до тех пор, пока не набралось больше, чем мы могли бы съесть за целую неделю. Сигареты он взять отказался.

— Нет, сеньор, — улыбнулся он. — Я счастлив подарить это вам. Да и кроме того, дон Льюис поступил бы точно так же.

— Дон Льюис?

— Да, сеньор, он хороший человек и мой друг, собственно, он мой хозяин, дон Льюис Кулсон, владелец пекарни.

Манна, но не с небес, а от Кулсона! А когда водитель узнал, что мы едем к дону Льюису, он настоял, чтобы мы ехали следом за ним. Следующие шестьдесят миль он медленно ехал впереди нас и в каждой деревне останавливался перекусить. Пытаться благодарить его было все равно что заговаривать с радиоприемником. Мы до того наелись во время этих refrescos[25] в каждом городишке, что наконец взмолились и убедили его, что больше уже не голодны. Добродушный, веселый парень довел нас до самых дверей дома Кулсона.

Было уже больше девяти часов вечера, когда мы добрались до Медельина. Остановились, чтобы позвонить Кулсону, и детский голос ответил нам по-испански:

— Дон Льюис ждет вас, но пока его нет дома. Он просил распорядиться меня.

Это был младший сын Кулсона, Джордж.

Кулсон жил напротив местного клуба в большом одноэтажном доме испанской архитектуры, какие строились еще до войны за независимость. Джордж встретил нас у двери. Это был белобрысый десятилетний мальчуган; он уверял нас по-испански, что говорит и по-английски, но за те несколько дней, которые мы провели у Кулсонов, мы ни разу не слышали от него ни одного английского слова. Он отлично играл роль хозяина: приготовил нам превосходные коктейли и с полчаса прекрасно занимал нас разговором, пока дверь не распахнулась и в комнату не влетел дон Льюис.

— Драсте. Пойдите переоденьтесь. Вы сейчас познакомитесь с новым американским послом в Колумбии. Сегодня в его честь будет дан прием вон там, в клубе.

— Но вся наша одежда в Боготе, — возразила Элен. — У Фрэнка нет ничего, кроме спортивных брюк и такой же рубашки, а у меня только ситцевое платье.

— Ну и надевайте свое ситцевое платье. У Дика, моего старшего сына, фигура примерно такая же, как у Фрэнка. Сейчас посмотрим; что там у него найдется.

Он заглянул в шкаф и вытащил оттуда легкий темносиний костюм.

— Вот, надевайте, да поскорее.

Мы очень спешили, но, когда явились в клуб, посол и его супруга уже уходили. Дон Льюис представил нас, и посол улыбнулся.

— Как поживаете? — спросил он. — Адмирал Майлс писал мне о вас обоих. Мы с нетерпением будем ждать вас в Боготе.

Медельин — промышленный центр Колумбии. Он уютно примостился в зеленой долине, гофрированные крыши современных текстильных фабрик нагло вторглись в горы, окружающие город. Однако широкие проспекты и деревья, сгибающиеся под тяжестью орхидей, казалось, ревниво оберегали его колониальные традиции. Теплые дни и прохладные вечера почти круглый год напоминают о весне. По совету мистера Кулсона мы купили два пончо, которые в Колумбии заменяют плащи. В горах по пути из Медельина в Боготу эти шерстяные прямоугольники будут для нас одеждой днем и одеялами ночью. Мы ведь даже спальные мешки послали из Панамы почтой! Дон Льюис предупредил также, чтобы мы не оставались на ночлег в лесу, хотя от Медельина до Боготы целых триста пятьдесят миль, потому что, напомнил он, в стране все еще идет негласная гражданская война. Согретые необычайной добротой и гостеприимством колумбийцев, мы совсем об этом забыли, но известие о возобновившихся военных действиях в горах, через которые нам предстояло проехать, не придало нам бодрости.

— Если уж вам непременно нужно будет остановиться, — сказал дон Льюис, когда мы прощались, — заверните на любую кофейную плантацию на пути и попросите разрешения провести ночь на ее территории.

Весь первый день мы попеременно то замерзали, то поджаривались, по мере того как дорога поднимала нас высоко в Анды и тут же спускала вниз, в долины с тропическим климатом. Казалось, мы так ни разу и не перевалили через горную цепь, а все время ехали по одной ее стороне, то взбираясь на гребень горы, то спускаясь вниз, в долину. Темно-зеленые лоскутки возделанной земли под кофейными бобами, где выращивается лучшее кофе в мире, ярко выделялись на фоне коричневато-желтых пастбищ. Продвигались мы медленно; слабый мотор буквально надрывался на крутых подъемах, а на высоте более пяти тысяч футов его мощность падала так значительно, что часть времени мы едва тащились.

С наступлением сумерек решено было воспользоваться советом дона Льюиса. Как только нам попался указатель с надписью: «Finca de Cafe»[26], мы свернули на узкую боковую дорожку, еще не просохшую после недавнего дождя, и ехали по ней с четверть мили. Тут мы наткнулись на восьмифутовую стену с деревянными воротами, обитыми железом. На воротах висел тяжелый медный молоток. Я постучался. Почти тотчас же мы услышали шарканье ног, резкий щелчок, и приглушенный голос спросил из-за все еще запертых ворот:

— Что нужно?

— Мы туристы из Северной Америки. Разрешите переночевать.

— Все американцы — богачи. Им незачем просить ночлега. Я вам не верю, — был ответ.

Газеты Медельина напечатали рассказ о нашем путешествии, и я подсунул газету под запертые ворота. Мы слышали, как разговаривали двое. Один сказал, что это, несомненно, какой-то подвох, что мы бандиты, что он нас боится. И страх сторожей был так велик, что пришлось переночевать перед полицейским участком на шоссе.

Наутро мы продолжали свой путь. Дорога вилась вдоль склонов гор, пересекала долины, покрытые буйной растительностью. Время от времени мы взбирались на перевалы, где пронизывающий ветер пробирал сквозь тонкую одежду и свистел под нашими плащами. К концу дня, когда мы спускались по извилистой дороге на крутом склоне холма, колеса вдруг попали в глубокую выбоину, и раздался громкий скрежет. Я попытался переключить скорость, но рычаг не двигался. Его заело на третьей скорости.

С трудом подтянув машину к обочине дороги, я вскрыл коробку скоростей; правда, это ни к чему не могло привести, ибо в джипе сменить что-либо в коробке, не разобрав ее, невозможно. Но мне хотелось по крайней мере узнать, в чем дело. Я был так погружен в свое занятие, что не заметил другой джип, затормозивший рядом с нами. Мы уже привыкли к тому, что люди останавливаются, глазеют на нас некоторое время и продолжают свой путь, так и не сказав нам ни слова. Но этот водитель вышел из машины и подошел к нам. Молодой человек лет двадцати пяти, стройный, гладко выбритый, в темно-синем берете галантно поклонился Элен и обратился ко мне по-испански:

— Томас Эсковар к вашим услугам. Могу ли я чем-нибудь помочь?

— Спасибо, боюсь, что нет, — ответил я. — У меня отказала коробка скоростей.

— Но ведь вы не можете оставаться здесь: это слишком опасно. Вы можете заехать в мою finca[27], там, у подножия холма, и вновь заняться вашей коробкой. — И тут он добавил: — Aqui se matan rapido.

По-испански это звучало еще более зловеще, чем в переводе на английский: «Здесь убивают друг друга, не задумываясь».

За весь день мы видели не более пяти-шести автомобилей, и, когда остановились на усадьбе Томаса, я совершенно убедился в двух вещах: первое — что нас не оставляет всем известное везение ирландцев (моя бабушка со стороны матери была ирландкой) и второе — что колумбийцы в массе своей необыкновенно симпатичные люди.

Солнце уже клонилось к закату, когда мы втолкнули нашу «Черепаху» под навес большого двухэтажного дома, принадлежащего Томасу. Он жил там совсем один, если не считать старой служанки. За ужином он то и дело извинялся за деревенский стол, объясняя, что простая еда обычна для Колумбии. Но для нас твердая, по вкусу напоминающая бисквит аrера, зажаренный досуха бекон chicharón, коричневые бобы и свежее молоко казались просто деликатесами. Особенно свежее молоко. Потом мы сидели на широкой веранде, смотрели, как солнце опускается за тихие холмы, и слушали, как в нескольких ярдах от нас в горах журчит ручей. Тишина и покой, вероятно, делали мой вопрос нелепым, но я спросил Томаса, что он хотел сказать своей фразой «Aqui se matan rapido». Вместо ответа он вынул из кармана маленький немецкий револьвер и сказал, что у его кровати всегда стоит заряженное ружье. Потом он свистнул, и откуда-то из темноты к нему стремглав бросились четыре собаки.

— Без всего этого, — сказал он, — здесь было бы небезопасно оставаться одному. Правда, гражданская война окончилась три года тому назад, но столкновения в горах еще не прекратились.

И этот мягкий, спокойный человек продолжал со скромной уверенностью говорить об экономических проблемах его страны, о недостатке дорог, ее экономическом потенциале и нетронутых природных богатствах. Послушав его, я ничуть не удивился, узнав, что Томас окончил Национальный университет в Боготе и служил экономистом.

На следующее утро я принялся за «Черепаху». Но признаться, особого желания заниматься этим у меня не было. Я даже начал подумывать о том, не уйти ли мне из клуба «Делай все сам» и не вступить ли в члены более изысканного клуба «Пусть это сделает за тебя кто-либо другой».

Работать над «Черепахой» особенно трудно потому, что не в пример обычным автомобилям она совершенно закрыта снизу, Приходится все делать согнувшись в три погибели внутри машины, и тут уж основным достоинством механика становится способность работать стоя на голове или изогнувшись штопором; кроме того, нужны также и специальные инструменты. Кое-чему я уже научился, когда еще только готовил джип к путешествию, а к концу его стал настоящим мастером.

На дороге, до того как мы встретились с Томасом, я успел лишь весьма поверхностно осмотреть коробку, но мне удалось определить, в чем дело.

В любом случае, даже с отличными инструментами, это заняло бы не меньше трех дней.

Мне вовсе не хотелось приступать к работе, и я сидел в машине, глядя сквозь отверстие в полу на черные маслянистые внутренности коробки перемены передач. Жаль, что конструкторы, проектировавшие эту штуку, никогда не пытались ее ремонтировать, думал я. Конечно, здесь достаточно простой упорной шайбы, но у меня ее не было, а если бы и была, то, чтобы ее поставить, пришлось бы вытащить всю коробку. Где взять шайбу? Сколько препятствий! И вдруг я придумал. Проволока! Если получится, мы сможем доехать до самой Боготы. Если нет — что ж, я не теряю ничего, кроме нескольких часов работы.

Я перерыл все мои винтики и железка и докопался до мотка проволоки, но она была слишком тонка. Тогда Томас предложил мне проволоку от ограды; она была примерно нужной толщины. Я отрезал кусок необходимой длины и обернул ею вал одним витком позади колец синхронизатора. Потом я зажал ее болтом, и проволока встала на место. Я вновь закрыл коробку, завел мотор, включил первую передачу и, затаив дыхание, отпустил сцепление. Джип тут же рванулся вперед и взвыл в гневном протесте. Он стучал и стонал. И вдруг весь этот шум прекратился. Я попробовал другие скорости, все работало отлично. Я объехал вокруг дома несколько раз, все время переключая скорости. Все работало как нельзя лучше. Надо скорее пускаться в путь-дорогу, пока наша «Черепаха» не передумала; мы поблагодарили Томаса и отправились в Боготу. Ехать было очень трудно: выбитые дороги тянулись в тени могучих гор-великанов, их снеговые шапки наполовину скрывал туман. Коробка работала безупречно. Она не перегревалась даже в знойной долине Магдалены, а когда поздно вечером мы добрались до окраин Боготы, то решили, что от добра добра не ищут. И могу вам сообщить, что эта проволока держалась более пяти тысяч миль, а если коробка и барахлила, то всегда по каким-нибудь другим причинам.

В Боготе было холодно. До этого мы провели довольно беспокойную ночь в какой-то каменной дыре, еще не доехав до города, и теперь страстно мечтали о спальных мешках и теплой одежде, которую мы послали вперед из Панамы. Но прежде всего нужно было подумать об отеле. Как это обычно бывает, тот, который нам рекомендовали, был самым дорогим в городе. Он назывался «Текуэндама» и являл собой высокое современное здание из стекла и бетона. Так было на протяжении всего пути. В Панаме нам посоветовали остановиться в исключительном «Эль-Панама», о котором даже Перон в шутку говорил, что он для него слишком дорог. Кого ни спросите об отеле, будь то полицейский, водитель такси или бармен, если вы американец, то единственный подходящий для вас отель будет самым дорогим в городе. Но у нас уже был опыт самостоятельного поиска, и мы очень скоро уютно устроились в скромной гостинице в нескольких кварталах от центра города.

Отель «Кларидж» с деревянными панелями мягких и глубоких тонов и потертыми бархатными портьерами, подхваченными золотой тесьмой, носил отпечаток старинных, полных достоинства нравов прошлого века. Соломенные матрацы не напоминали ложе из роз, а в ванну приходилось шагать в самый конец коридора; но в отеле было очень чисто, а за четыре доллара в сутки кроме номера полагалось еще и солидное трехразовое питание. Приняв горячую ванну, мы отправились вниз, в ресторан, где при желтоватом электрическом свете на столах сверкали белоснежные скатерти. Как только мы уселись за столик, к нам тут же подбежал метрдотель. Его черный фрак был весь измят, а крахмальная манишка то и дело выскакивала наружу, но он был в высшей степени заботлив и внимателен.

— Вы, наверно, устали после долгого путешествия? Не желаете ли пообедать в номере? Разумеется, мы не возьмем за это никакой дополнительной платы, — поспешно добавил он.

— Нет, спасибо, — сказал я. — Мы чувствуем себя превосходно.

— Но ведь вам будет гораздо удобнее в своем номере! Я сейчас же пришлю к вам официанта.

Он так искренне хотел услужить нам, что мы не стали спорить.

Когда мы взобрались по лестнице в свой номер, официант уже ждал нас там.

После обеда мы пошли за вещами. Богота расположена на высоте почти девяти тысяч футов над уровнем моря, и там холодно даже днем, поэтому, несмотря на презрительные взгляды одетых в черное прохожих, мы надели наши пончо. В аэропорту мы спросили свои вещи. Все уже прибыло, кроме одного чемодана, того самого, где был мой костюм. Этот чемодан по ошибке заслали в Картахену, и он прибудет в Боготу только через неделю, сказали нам. Задержка нас ничуть не огорчила: мы все равно собирались пожить здесь не меньше недели, но я начал подозревать, что в чопорной Колумбии спортивная рубашка не очень-то подходящий наряд для джентльмена. Мои подозрения подтвердились в тот же вечер, когда метрдотель снова начал уверять нас, что в номере ужинать куда приятнее.

Мы зашли в американское посольство узнать, нет ли для нас почты, и тут опять увидели посла. Он тепло пригласил нас на празднование Дня независимости в следующий понедельник. Разумеется, теперь для покупки костюма появилась вполне уважительная причина, и он был куплен — темно-серый фланелевый костюм производства растущей текстильной промышленности Колумбии, которая стала одной из главных отраслей промышленности страны.

Последующие несколько дней были приятным разнообразием в нашей сумбурной жизни. С самой Мексики мы не видели такого большого города, как Богота. В этой столице красные черепичные крыши старинных домов резко Контрастировали с более новыми строениями и богатыми особняками, которые занимали широкое плато. Недалеко от центра города высоко на холме раскинулся парк с фуникулером. Пока маленькая кабинка медленно ползла вверх по почти вертикальному склону, я вспомнил анекдот об одном американце: он добрался до самого верха, увидел потрепанные канаты и принялся уверять машиниста, что они небезопасны, что их необходимо сменить. Машинист был очень удивлен. «Но, сеньор, мы никогда их не меняем, пока они не порвутся!» — ответил он.

В воскресенье утром — да в сущности, каждое утро, пока мы жили в нашем славном отеле, — нас будил шелест бумаги: под дверь подсовывали газету. И тут же к двери стремительно кидалась Дина, чтобы наказать непрошеного пришельца. Ей так ни разу это и не удалось, и, чтобы оправдаться перед нами за то, что она такой плохой сторож, Дина приносила нам газету и, униженно виляя хвостом, клала ее прямо нам на лица. Через несколько минут раздавался негромкий стук в дверь, и в комнату входил Фернандо — официант, который, по-видимому, взял нас под свое покровительство. Он приносил два стакана апельсинового сока и две чашки дымящегося кофе. Затем, после веселого «Buenos dias»[28], он принимал заказ на завтрак. И мы в общем довольно быстро привыкли к роскоши получать по утрам бифштекс, яйца, кофе и поджаренный хлеб прямо в номер.

Четвертого июля мы проехали по широким улицам за город в аристократический район Чапинеро, где находится резиденция посольства Соединенных Штатов. В обычное время мы взяли бы такси, чтобы не подвергать себя риску вести машину по городу, но тут нас специально попросили доставить джип туда. Мы поставили его в конце длинного ряда автомобилей, прошли по круглому проезду через прекрасный сад и присоединились к веренице гостей, толпившихся в холле, чтобы пожать усталые руки посла и его супруги.

— А, здравствуйте. Где же «Черепаха»? — спросил посол.

— Стоит в нескольких кварталах отсюда, — ответила Элен.

— Это совсем не место для такой необыкновенной машины. Почему вы не подплыли на ней прямо к двери?

И вот, в то время как роскошные «кадиллаки» высаживали своих важных пассажиров у входа и отъезжали в поисках места, я с важным видом провел свою неуклюжую «Черепаху» через величественные решетчатые железные ворота и по указанию посла поставил ее у самых дверей.

В Боготе мы узнали, что приемы бывают двух видов: стоячие и сидячие. В День независимости был назначен первый: по элегантному и с большим вкусом обставленному особняку бродили почти все тысяча пятьсот американских граждан — жителей Боготы. Нас представляли всем как «супругов с джина-амфибии». Невозможно было поверить, что элегантная Элен в туалете из зеленого муара способна всем телом повисать на ручке лебедки или наравне со мной трудиться с лопатой на дороге. Когда она отвечала на обычные вопросы, у нее был такой вид, точно пальма, стоящая в горшке в вестибюле, — единственное, что она когда-либо видела из всей флоры джунглей, и будто на ее долю никогда не выпадало ничего труднее, чем выловить маслину из коктейля. Пухлая дама в собольей накидке нарочито небрежно расспрашивала ее:

— Вы, конечно, остановились в отеле «Текуэндама», моя милая? Какую интересную поездку вы затеяли! Вы, кажется, только что приехали из Панамы? Я просто обожаю путешествовать. Скажите, милочка, там по дороге есть приличные отели?

И, стряхнув пепел с длинной сигареты в мундштуке, дама продолжала, не дожидаясь ответа:

— Может быть, это нескромный вопрос, но как вы устраиваетесь со стиркой? Эти горничные невероятно портят белье!

Элен медленно потягивала свой мартини.

— Это меня ничуть не затрудняло, — ответила она наконец. — Я просто выколачивала белье о скалу, как это делают индеанки.

Наступило молчание. Дама в изумлении отшатнулась, потом рассмеялась угодливым смешком.

— Какая прелесть. У вас удивительное чувство юмора, милочка!

В Медельине мы попытались продать наш подвесной мотор, но безуспешно. Там нам посоветовали сделать это в Богота, но тут в свою очередь порекомендовали обратиться к некоему человеку в Кали — нашему следующему пункту в Колумбии.

После целой недели приемов и светской жизни в Боготе обычная наша жизнь на колесах показалась нам чуть ли не отдыхом. Мы двинулись по Панамериканской магистрали по направлению к Тихому океану, и горная дорога в Кали была такой же мучительной, как и весь путь из Турбо. По обеим сторонам зияли пропасти, дорогу окутывал туман, а водители — колумбийцы, встречавшиеся нам на пути, были не более вежливы и внимательны, чем толпа в метро в часы пик.

В тех местах, где многочисленные цепи Северных Анд делят Колумбию на три, а иногда и четыре части, дороги все крутые, узкие и извилистые, с внезапными подъемами в несколько тысяч футов и спускали более чем в двенадцать тысяч. Подъемы «Черепаха» начинала храбро, но быстро теряла скорость, что было очень кстати, ибо почти на каждом повороте дороги мы рисковали налететь на грузовик или автобус, идущий совсем не по той стороне, где ему положено. Впрочем, не всегда: порой он шел по самой середине шоссе. Здесь признают только две скорости: на всю железку или нулевую. Из-за бесчисленных поломок обычное положение — это последнее, причем, где поломка застанет машину, там она и стоит как вкопанная. Но в остальном водители необычайно заботливы: что бы ни случилось с одним, все тут же останавливаются, наперебой дают советы и устраивают пробку длиной в несколько миль.

Мы въехали в Кали по главному шоссе — широкому проспекту, по одну сторону которого тянулся свежий зеленый парк и текла река, по другую — однообразие современной архитектуры нарушал старый собор. Кали лежит много ниже Боготы. Здесь жарко, и на улицах мелькают ситцевые платья и спортивные рубашки. Но когда мы попытались укрыться от жары в ресторанчике с кондиционированным воздухом, выяснилось, что и здесь соблюдаются формальности в отношении одежды. Это был приятный ресторан, обставленный в стиле старых испанских трактиров, с панелями из темного полированного дерева и голубой фарфоровой посудой. Из решетчатых окон открывался прекрасный вид на улицу, но, когда мы уселись за столик у окна, официант вежливо, но твердо указал на объявление на стене: «Джентльмены без галстука и не во фраке в зал не допускаются».

— Но раз уж вы путешественники, — смягчился он, — мы сделаем для вас исключение. Пожалуйста, сядьте вот сюда.

Чувствуя себя бедными родственниками, мы съели свой обед за ширмой из тисненой кожи, отгораживавшей нас от «прилично» одетых посетителей.

— С волками жить…— сказала Элен.

— Конечно, или уж терпеть все последствия, — закончил я.

После обеда мы отправились к нашему предполагаемому покупателю, но оказалось, что он уже купил мотор.

— Не горюйте, в Эквадоре вы получите за него больше, — утешал он нас.

Наше финансовое положение в ту пору было не очень критическим, но покупка этого мотора, ремонт и другие расходы в Панаме оставили нас без всякого запаса «на черный день».

Мы совсем уже собрались выехать из Кали, как вдруг подъехало несколько грузовиков и на дорогу высыпал целый отряд вооруженных до зубов солдат. Все движение было остановлено на два часа, ибо на улицах начался настоящий военный парад. Сначала шла кавалерия; лошади высоко держали головы, а у всадников в руках были золоченые деревянные пики с развевающимися на них знаменами. Потом шагал оркестр, за ним пехота, эскадрон джипов и полицейские — каждый с пистолетом и сумкой, наполненной гранатами со слезоточивым газом величиной с пушечные ядра. Шествие замыкала добровольная милиция, причем молодежь энергично отбивала шаг, а пожилые изо всех сил старались не отставать, хотя пот градом катился по их лицам. Я спросил одного из толпы зевак, что это такое.

— Двадцатого июля — День независимости, и президент приезжает в Кали с визитом, — сказал он гордо.

— Но сегодня только восемнадцатое, зачем же этот парад?

— Это просто репетиция, — вполне логично объяснил он.

Мы вернулись к «Черепахе» и увидели вокруг нее толпу, которая разглядывала ее, как лилипуты Гулливера.

Я протиснулся к машине и услышал, как одна из женщин, вероятно наблюдательнее других, сказала мужу:

— Знаешь, это похоже на лодку.

— Какие глупости! — отмахнулся тот. — Это просто автомобиль новейшей конструкции.

Маленький мальчик, затаив дыхание, спросил:

— Скажите, вы из цирка?

В Кали постоянно приезжал Королевский цирк Дунбара. Я вспомнил ребенка в Мексике, который вытаращил глаза на «Черепаху» и спросил меня: «А она летает?» — и был ужасно разочарован, когда я сказал, что нет. Большинство зевак с воодушевлением дразнило бедную Дину, которую их мяуканье и лай загнали в самый дальний угол кузова. «Черепаху» осматривали на совесть: ее лягали ногами, испытывая крепость покрышек, стучали кулаками по корпусу и пробовали, не спустятся ли окна. Кое-кто пытался даже поднять машину, а двое других открывали капот. Некоторые особенно музыкальные зеваки обнаружили, что канистры с бензином издают неодинаковый звук, если по ним хорошенько постучать, и, будучи в праздничном настроении, сосредоточенно пытались сыграть на них нечто отдаленно напоминавшее колумбийский национальный гимн. Но тут кто-то обнаружил гребной винт, и тогда раздался торжествующий крик. Теперь все было ясно. Это и в самом деле лодка. Считая недопустимым, чтобы в лодке была дыра, какой-то заботливый хозяин принялся затыкать отверстие трюмной помпы. Позднее я убедился, что не ему одному пришла в голову эта мысль. Когда я стал ремонтировать помпу, я вынул из нее мраморный шарик, три пыжа из резины, бесчисленное множество пробок от бутылок, носовой платок и даже одно колумбийское песо. К сожалению, в то время мы уже выехали из Колумбии и истратить это песо нам не удалось.

Мы с Элен постояли немного с этой толпой, чтобы ответить на все вопросы насчет «Черепахи», но, когда подошли новые люди и все началось по второму разу, мы извинились и уехали по южной дороге.

Когда мы приехали в Кали, позади осталась почти тысяча миль от Турбо — тысяча миль зигзагов и виражей на горных дорогах, городов, расположенных высоко в горах, ухабистых проселков на равнинах, в большей своей части не возделанных рукой человека. Но оставшиеся триста миль до границы между Колумбией и Эквадором шли через зеленые пастбища и желтые поля зрелой пшеницы, по пестрому лоскутному одеялу, где живые изгороди отмечали границы между фермами, притаившимися в горах, Дорога бежала по склону, нависавшему над долиной, и казалось, что горы так круты, что на них невозможно просто стоять, а не только обрабатывать землю.

Когда мы приехали на границу и попытались выехать за пределы Колумбии, оказалось, что путешествовать здесь на джипе-амфибии не так-то просто. Это было в субботу утром, и мы надеялись пройти через таможню и выехать в Эквадор еще до полудня, пока учреждения еще не кончили работать. Но перед маленьким цементным строением со стороны Колумбии была протянута поперек дороги тяжелая цепь. Чиновник в черном мундире и остроконечной шапке сказал нам: «Aduana»[29]— и стал разглядывать наши паспорта.

— Кажется, в порядке, — задумчиво проговорил он. — Теперь покажите ваши документы на машину.

Я подал ему удостоверение на владение машиной, выданное мне в Калифорнии. Это его не удовлетворило.

— А где бумаги, которые вам выдали, когда вы въехали на территорию Колумбии?

— Какие еще бумаги? В Турбо нам ничего не дали.

— В Турбо? — недоверчиво повторил он. — Кто же въезжает в Колумбию через Турбо?

— Зачем нам еще какие-то бумаги? До сих пор нам нужно было только свидетельство на машину.

— Нужна еще гарантия, что вы ее не продадите в Колумбии.

Я с тоской поглядел на большую арку всего в нескольких шагах от нас. На ней было написано: «Добро пожаловать в Эквадор!» Потом терпеливо объяснил таможеннику, что мы уезжаем из Колумбии, а не въезжаем в нее и что у нас нет ни малейшего желания продавать наш джип. Но это не произвело на него никакого впечатления. Для того чтобы выехать из страны, нам нужна экспортная лицензия. А для того чтобы получить экспортную лицензию, нужна вначале импортная лицензия, и, раз нам ее не дали при въезде в страну, мы теперь никуда выехать не можем. Я мысленно проклял таможенника в Турбо. И сразу же вспомнил, как он бормотал что-то про автомобиль, переплывший Дарьенский залив, или лодку, подъехавшую по суше прямо к таможне. Так вот почему он так легко отпустил нас восвояси: он просто не знал, какие нам дать бумаги.

Тем временем пробило одиннадцать. Я медленно и как можно вразумительнее объяснил ему еще раз, что мы выезжаем из Колумбии.

— Посмотрите, куда направлен нос нашей машины, — говорил я. — И как мы можем продать ее в Колумбии, если мы едем в Эквадор?

— Правило есть правило, — непреклонно возразил он. — У вас должны быть бумаги. Вы уверены, что у вас нет больше никаких бумаг?

Я еще раз порылся в пачке наших документов. Там было все что угодно, начиная от запасных фотографий для паспортов и кончая почтовыми марками и чеком на неподанную кружку пива. В полнейшем отчаянии я подал ему единственную бумагу, которая была еще хоть как-то связана с джипом, — это был сертификат о тоннаже для Панамского канала. Сверху стояла надпись: «Моторное судно «ЧЕРЕПАХА»». Я показал ему этот документ и объяснил, что наша необычная машина зарегистрирована и как лодка. К моему вящему изумлению и облегчению, лицо его просветлело.

— Она зарегистрирована как лодка? Что же вы мне раньше не сказали? В правилах ничего не сказано про лодки.

Он снял цепь.

— Можете проезжать.