Льды и люди

НА СКОТ-КЕЛЬТИ ЛЮДИ

— На острове Скот-Кельти люди! — возбужденно крикнул Воронин из штурманской рубки.

На мрачные скалы Скот-Кельти обратились взоры всех. На этот раз „осьминог“ подвел Воронина. Никто не смог обнаружить на скалах угрюмого острова дорогие силуэты. Взоры всех опять устремляются на гигантскую скалу в глубине бухты Тихой.

— Вон долина Молчания. Вон — радиостанция, — радостно восклицает инженер Илляшевич, строивший в прошлом году в бухте Тихой зимовье. Евгений Илляшевич — брат начальника колонии.

Второй раз посещающие архипелаг ухитряются видеть даже алый флаг на вершине мачты.

— Да вон, вон у подножья обрывающегося в бухту каменистого мыса.

Илляшевич сует мне бинокль и повертывает голову по направлению местонахождения зимовья. В бинокль виден голубой купол ледника, возвышающегося за Рубини-Рок. Купола этого глетчера мы видели на юге Гукера. Он тянется десятка на два километров.

Но, как страстно ни желаю видеть зимовье, — я его не вижу. Темные домики сливались с черными валунами мыса, на которых они возведены.

Стоящий рядом со мной главный ботаник Ленинградского ботанического сада Савич в восторге от Рубини-Рок. Савич не сводит бинокля с покрывающих Рубини-Рок ржавых и зеленых пятен.

— Зеленый лишай. Интересно, — морщит он лоб. — Оранжевый лишай встречается на Шпицбергене, но оранжевый — это специфик Франца-Иосифа. Очень интересно.

Раздвинув последние льды у мыса Седова, ледокол украшается разноцветными сигнальными флагами. Через пятнадцать минут якоря ледокола лягут на покрывающие дно Тихой широколистые водоросли. Теперь ясно видны здания радиостанции и сарайчиков. На вершине мачты радиостанции ледяной ветер полощет ярко-алый флаг. Среди лающей на ледокол стаи ездовых собак видны фигуры семерых людей. Залпы с „Седова“. Торжественно ревет сирена. Мы у цели. Боцман Янцев уже готовится на носу спускать якорь. С берега доносятся ответные залпы. С утесов Рубини-Рок срываются тучи птиц, там птичий базар. Новые залпы. Полярная ночь позади. Сейчас в Арктике вечный день. Еще и еще рвут вечное молчание Тихой винтовочные залпы.

Первое поселение на Земле Северной (о-в С. С. Каменева).

Зимовщики Гукера радостно приветствуют железного гостя Большой Земли. Большая Земля — так называют материк колонисты Новой Земли и зимовщики полярных радиостанций. Они ведь скоро увидят ее, увидят одетые в изумрудную хвою лесов беломорские берега.

— Ура!

— Ура!

— Ура!

Завернув носом к Британскому проливу, „Седов“ отдал якоря. Среди волн уже плывет с берега шлюпка. В ней трое мужчин в синих норвежских вязаных свитерах. Двое зимовщиков стоят на ледяном припае, махая над головами дымящимися винтовками. Первым на „Седова“ взбирается по штормтрапу плотный старичок с пышной рыжей бородой. Но у старичка глаза только что окончившего школу-семилетку, щеки нежно-розовые. Пышная борода создает поэтому впечатление маскарада. Молодой старичок — начальник советской колонии Гукера Петр Илляшевич. Шмидт обнимает и крепко целует его:

— Борода-то, борода-то! — довольно восклицает он.

Очень приятно встретить на Гукере бородатого человека. Сам обладатель роскошной черной бороды, начальник нашей экспедиции — большой почитатель окладистых бород.

— Хороша борода!

Начальник экспедиции О. Ю. Шмидт.

В ответ растрогавшемуся бородой Илляшевича Шмидту несется оглушительный хохот. Инцидент с бородой придал теплоту встрече. Вслед за Шмидтом, Илляшевича и приехавших с ним в шлюпке повара Знахарева и служителя Алексина обнимают Самойлович и Визе.

Спущенная на талях большая спасательная шлюпка легко легла на подошедший вал. Сильные удары весел погнали ее к берегу. На подмытом волнами синем льду припая пожимаем руки двум стоящим на нем зимовщикам.

Веселому, беспрестанно улыбающемуся толстяку, самому северному коммунисту, доктору колонии Георгиевскому. Неисправимому „арктику“-радисту Эрнесту Кренкелю.

Когда в прошлом году бродивший по архипелагу в поисках удобного места для радиостанции „Седов“ зашел в бухту Тихую, Кренкель сказал тоном знатока:

— Здесь зимовать вредно. Чорт возьми, красота какая!

Радист Кренкель, сменившийся с зимовки.

В этой ледяной красоте Эрнест Кренкель провел год. Полярной ночью он поставил мировой рекорд дальности радиопередачи. Он говорил по радио с адмиралом Бердом, зимовавшим в море Росса у южного полюса.

— Привет человеку с Большой Земли, — крепко жмет Кренкель мне руку. — Пожалуйста в рацию.

Прыгая с обледенелого валуна на валун, идем к продолговатому деревянному дому мимо развешанных на воткнутых в снег шестах медвежьих шкур. Их не меньше полутора десятка.

— Ого, сколько!

— Семнадцать, — отвечает шагающий рядом с Кренкелем высокий мужчина.

Это тоже заядлый „арктик“ — метеоролог Шашковский. На крыльце среди разноголосо тявкавшей стайки серых, как волчата, щенят, стоял средних лет мужчина с нервным лицом.

— Тише, тише, дьяволята, — успокаивал он щенят, прыгавших за куском бывшего у него в руке тюленьего сала.

— Механик Муров, — поклонился он.

Он, как и шесть его полярных братьев по острову Гукера, также носил синюю норвежскую фуфайку.

Полярный банкет отличался от банкетов на материке своей суровой искренностью. Посреди уставленного разнообразными кушаньями стола стояла ваза с белыми и желтыми цветами. Это — полярные маки. Их головки выглядывали из лилового мха, вместе с которым были вырыты между валунов.

Тосты были свободны от ненужной лести.

— От имени правительства Союза благодарю вас, жителей самого далекого в Арктике советского форпоста, — сказал Шмидт. — Земля айсбергов имеет отважных обитателей. Своим мужеством на 81° северной широты вы поддержали в сердце Арктики честь СССР.

Ответил Петр Илляшевич:

— Спасибо. Я счастлив сообщить, что в советской колонии на архипелаге все благополучно. Темные ночи, снежные штормы, визиты белых медведей, — все это позади. Все здоровы. Рация держит регулярную связь с материком.

Встал Ушаков.

— Мне, прожившему три года на острове Врангеля, более чем кому-либо понятно чувство, с которым вы встречаете ледокол, поднимая бокал за мужество, смелость и энергию полярного коллектива. За Арктику, дающую нам переживание, подобное сегодняшнему!

— Ура!

Глядя на спадающие в сотне метров скалы мыса Седова, у подножья которых виднеется крест над могилой погибшего механика „Святого Фоки“, Визе медленно и тяжело бросил слова:

Первое потомство на Северной земле: щенки — ездовые лайки.

— В первый раз я уезжал из бухты Тихой на „Фоке“ с тяжелым чувством. Тень его была и в прошлом году, когда ледокол уходил от вас к Большой Земле. Сейчас этого чувства нет. Надежды оправданы. Вы сделали большое дело.

— За здоровье будущих зимовщиков! За первую женщину архипелага — тов. Демме! — кричит Илляшевич.

— Да, да, за первую женщину архипелага!

Демме смущенно благодарит.

Кузнецов кладет трубку поперек коробки сардинок.

— Я председатель промысловой артели Малых Кармакул. Мне промышленники сказали: набьешь зверя — приедем. Не только норвежанам моржей бить.

— А теперь я, — возвысил голос стоявший все время у печки и улыбавшийся Кренкель. — Отвык я за год говорить и скажу коротко: — Опытно-показательная зимовка была. Все.

Все рассмеялись…

…Солнечной арктической ночью в бухте Тихой загрохотали лебедки. Снова, как в Архангельске, в воздухе беспомощно забарахтались поднятые лебедкой коровы.

— Майна!

— Вира!

— Полундра!

— Есть!

Тимоша с помощью Кузнецова стаскивал в шлюпку по парадному трапу взятых из Белушьей губы своих длинноухих, разных пород ездовых собак. Бригада кочегаров под руководством младшего Илляшевича выгружала из кормового трюма доски и балки. Доски и балки все пронумерованы, и их остается только собрать.

С кормы я вижу, как старшина артели „полярных плотников“ Африкан уже суетится на пригорке среди валунов. Из валунов выступает геометрически правильный четырехугольник фундамента. Его, отрыв из-под снега валуны, сделали по посланной младшим Илляшевичем радиопросьбе зимовщики. Готовый фундамент на несколько дней сократит стоянку „Седова“ в бухте.

Глухая полночь, но купола ледников на Рубини-Рок, как и днем, матово голубеют. С разных концов берега доносятся оживленные крики. Все, кто свободен, на берегу. Всем хочется чувствовать под ногами твердую почву. Даже если это будут только оледенелые валуны.