Андрей очень смутно помнил дальнейшее. Разноцветные шары лопались в голове, окутанной горячим дурманом. Он видел чьи-то лица, слышал голоса. Такое положение вещей казалось ему странным и глупым. Тело, такое сильное и здоровое в другое время, сейчас отказывалось повиноваться. Сознание, принадлежавшее ему всецело, залихорадило горячечным бредом. Лица плавали в молочном тумане, пугая его. Но один образ помогал ему преодолевать болезнь, не давал утонуть в безумном хороводе отчаянных мыслей — это образ девушки-гида.
Его Оли.
Он вдруг с отчетливой ясностью видел ее, читал на ее лице тревогу и заботу. Ее большие серые, почти голубые глаза пытливо искали в его глазах хоть малейший проблеск сознания. И как мог, он отвечал ей, находя силы для борьбы.
Он слышал разговоры врачей и медсестер, чувствовал больничные запахи, но сил не было. Андрей помнил отдельные моменты реальности, но не мог их сопоставить, словно это были разбросанные кусочки мозаики.
Однажды он вдруг отчетливо услышал голос матери:
— … я костьми лягу, но ты, моя дорогая, его больше не увидишь! Думала, что закинула удочку и поймала рыбку? Только я костью у тебя в горле застряну! Поймала удачу за хвост? Не выйдет, милая! Я еще узнаю, чем вы тут занимались! Я тебя в бараний рог скручу, если что-то не так!
— Поберегите свои угрозы для других. Я вас не боюсь. Я люблю Андрея и слава Богу, что он не похож на вас!
— Вон, — яростно прохрипела мать, — вон отсюда, тварь!
Андрей слышал это, но, одурманенный лекарствами, так и не смог разлепить глаза. Он смутно помнил, как его везли куда-то. Помнил голос отца. Потом провал…