Любимая

Глава 1

Лондон, июнь 1810 года

— Жениться на одной из них? Ради всего святого, не смешите меня!

Сильвестр Джилбрайт, пятый граф Стоунридж, недоверчиво смотрел на маленького нервного человечка, сидящего за массивным столом в адвокатской конторе на Трсднидл-стрит.

Адвокат Крайтон прочистил горло.

— Я полагаю, что его сиятельство очень любил своих внучек, милорд.

— А какое это имеет отношение ко мне? — поинтересовался граф.

Адвокат поворошил бумаги на своем столе.

— Он хотел хорошо их обеспечить, сэр. Их мать, леди Белмонт, имеет свою вдовью часть и не требует большего. Она, очевидно, захочет переехать в Белмонт-Хаус, как только вы будете готовы переселиться в Стоунридж-Мэнор.

— Дела их матери меня не интересуют, — резко прервал его граф. — Потрудитесь объяснить возможно проще и точнее завещание моего кузена. Уверен, что я не понял вас.

Юрист взглянул на графа, вид у него при этом был совсем несчастный.

— Постараюсь, милорд. Четыре внучки, дети виконта Белмонта и леди Илинор…

— Да… да… Белмонт был убит в битве на Ниле двенадцать лет назад, что сделало меня в силу старшинства наследником Стоунриджа. — Граф принялся быстро ходить по комнате, пересекая ее из угла в угол широкими шагами. — Вернемся к делу.

Зарывшись носом в бумаги, Крайтон думал о том, что этот новый граф подавляет его еще больше, чем его предшественник, сварливый подагрический четвертый граф Стоунридж. Светлые серые глаза Сильвестра Джилбрайта, казалось, сверлили его тощее лицо, а белый шрам на лбу придавал угрожающее выражение его холеному лицу. Плотно сложенные губы выражали нетерпение, чем он чрезвычайно напоминал своего покойного кузена.

— Думаю, будет лучше, если ваше сиятельство сами прочтете условия, — предложил адвокат, выбрав одну из бумаг.

В холодных глазах графа блеснула сардоническая усмешка.

— Боитесь быть вестником дурных новостей, Крайтон?

Его светлость протянул тонкую белую руку и выхватил у адвоката завещание. Затем он уселся в кресло, закинул ногу на ногу и начал читать.

В углу громко тикали массивные напольные часы, настырно жужжала муха, а в открытое окно доносились крики уличных торговцев. Адвокат Крайтон нервически сглотнул и тут же залился краской: ему показалось, что этот звук перекрыл все остальные шумы.

— Боже праведный! — Стоунридж швырнул бумагу на стол и снова вытянул ноги. — Просто чудовищно! Я наследую графский титул, Стоунридж-Мэнор и дом в Лондоне, но ни акра земли и ни пенни из состояния старого скряги, если не женюсь на одной из этих девиц! Но это же не лезет ни в какие ворота! Это завещание сумасшедшего!

— Уверяю вас, сэр, завещание совершенно законно. Его светлость был в здравом уме, и я сам это засвидетельствовал вместе с двумя служащими нашей фирмы. Указаны были только титул и эти два дома — остальным его сиятельство имел право распорядиться по своему усмотрению.

— И он оставил все остальное стаду этих глупых гусынь?!

— На мой взгляд, они весьма достойные молодые леди, — осмелился возразить Крайтон.

Выражение лица его сиятельства говорило, что он не считает это заверение достаточно убедительным.

Адвокат снова прокашлялся.

— Леди Эмили двадцать два года, и, насколько я знаю, она помолвлена. Леди Клариссе двадцать один, и, полагаю, она свободна. Есть еще леди Теодора, которой около двадцати. И наконец, леди Розалинда. Она почти ребенок… ей нет еще двенадцати.

— Итак, насколько я понимаю, выбор ограничен двумя из них, — проговорил граф с хмурой улыбкой. — А если я откажусь сделать этот выбор, то состояние моего кузена будет поделено между его внучками, а я останусь с титулом и с… подрезанными крыльями? — Он рванулся к камину и оперся локтем на его полочку, устремив взгляд на пустую решетку. — Этот выродок решил отомстить мне за право наследования.

Адвокат хрустнул костяшками пальцев, и граф, подняв голову, бросил на него недружелюбный взгляд. Крайтон поспешил вновь уткнуть нос в бумаги. Отчаянная вражда между джилбрайтской и белмонтской ветвями семейства Стоунриджей была хорошо ему известна, хотя причины и истоки ее давно уже затерялись в семейных архивах.

Четвертый граф Стоунридж никогда не мог примириться с мыслью, что титул перейдет к семейству его далекого кузена, и это добавляло горечи к скорби о смерти его единственного ребенка.

— Прошу прощения, но это не все, милорд, — осторожно заметил адвокат. — Существует еще приписка. Сильвестр Джилбрайт напрягся.

— Приписка?

— Да, милорд.

Крайтон протянул ему еще одну бумагу.

— Юные леди и их мать не должны ничего знать об этих условиях завещания в течение месяца после того, как о них будете уведомлены вы.

— Что такое? — недоверчиво хохотнул его светлость. — Целый месяц они должны верить, что ничего не получили? И вы утверждаете, что старик их любил?

— Я думаю, что его сиятельство хотел быть честным… и дать вам шанс, — пояснил Крайтон. — Таким образом, появляется стимул для одной из юных леди благосклонно отнестись к вашим ухаживаниям, конечно, если вы решитесь их начать…

— И вы полагаете, я должен немедленно начать ухаживать за одной из юных леди, несмотря на траур по умершему? — У графа округлились глаза. — Я буду выглядеть самонадеянным наглецом… но, может быть, именно это и входило в его намерения?

Крайтон откашлялся в очередной раз.

— Лорд Стоунридж строго-настрого запретил своей родне соблюдать все формальности траура. Им даже запрещено носить траурную одежду или уклоняться от обычного времяпрепровождения.

Он почесал в затылке.

— Если вы знали его сиятельство, сэр, то можете понять, что такие указания были вполне в его характере. Он никогда особенно не придерживался условностей.

— И он пошел на эти ухищрения, чтобы, как вы выразились, дать мне шанс? — недоверчиво переспросил граф. Прежде чем ответить, Крайтон с минуту молчал.

— Его светлости тяжело было видеть, как Стоунридж приходит в упадок, и, полагаю, он хотел, чтобы это родовое гнездо осталось в руках члена семьи его сына.

— Ага, — граф понимающе кивнул, — вероятно, следует посочувствовать старому пройдохе, который разрывался между отвращением при мысли, что там поселится кто-то из Джилбрайтов, и родовой гордостью.

Он медленно натянул свои лайковые перчатки, разгладил их между пальцами, а глубокая морщина, залегшая посреди его точеных бровей, почти скрыла шрам.

— Союз между Джилбрайтом и Белмонтом? Это действительно фантастично.

— Совершенно согласен, сэр.

— Счастливо оставаться, Крайтон! И его сиятельство стремительно направился к выходу. Адвокат сорвался с места, чтобы поклониться и проводить клиента на улицу. Он учтиво подождал, пока его светлость сел на лошадь, которую держал у двери уличный мальчишка, и поехал вниз по Трсднидл-стрит к Чипсайду. Затем адвокат вернулся в контору, от души надеясь, что молодые леди Белмонт не узнают о скандальных обвинениях, брошенных господином Джилбрайтом вдогонку усопшему графу, ибо эти обвинения вряд ли будут способствовать продвижению его клиента по пути к сердцу одной из них.

Сильвестр вернулся назад в свое жилище на Джермин-стрит. Два года назад он, конечно, пошел бы в один т своих клубов в поисках компании, стакана портвейна и партии в «фараон». Но он больше не мог видеть, как при его появлении отводили взгляды те, кто считался когда-то его другом, как они немедленно отходили, наскоро пожав ему руку. Ведь официально с него были сняты все обвинения!

Но молчаливое обвинение окружающих в трусости липнет, как несмываемое пятно.

— Это непереносимо! Как можно требовать от нас, чтобы мы жили в пяти милях от Джилбрайта?! — Юная леди за клавикордами в отчаянии нанесла мощный удар по ни в чем не повинным клавишам. — Не понимаю, почему дедушка так на этом настаивал!

— Твой дедушка не настаивал, чтобы мы жили в Белмонт-Хаус, Кларисса, — мягко заметила леди Илинор Белмонт, критически рассматривая вышивку. — Мне кажется, здесь нужен более бледный зеленый тон. — Она порылась в корзинке, выбирая шелк. — Ах, главное сейчас — это экономия во всем, чтобы скопить немного денег к вашему замужеству. Думаю, если я сейчас перееду в Белмонт-Хаус, нам будет легче решить вопрос с приданым.

— Плевать мне на приданое, — заявила леди Кларисса. — Да и Тео тоже. Мы не собираемся выходить замуж, никогда!

— Никогда — это слишком долго, моя дорогая, — заметила мать. — К тому же надо подумать об Эмили и Рози.

Кларисса повернулась на стульчике перед инструментом, в ее глазах сверкнула молния.

— Я не хочу переезжать в этот грустный дом! Ведь нам так хорошо здесь…

— Не стоит так огорчаться, милочка. Мы ведь знали, что это случится… когда погиб отец.

Высокая девушка оторвалась от модного журнала. Лучи солнца золотыми искрами играли в ее темно-каштановых волосах.

— К тому же дом довольно просторен. А когда мы с Эдвардом поженимся, вы все можете поселиться вместе с нами.

— Мне жаль бедного Эдварда, — пробормотала леди Илинор с улыбкой. — Не думаю, что молодой человек, даже столь обеспеченный, может вести нормальную жизнь с тещей и тремя свояченицами.

— О, какой вздор, мама! — Старшая дочь вскочила на ноги и сжала мать в объятиях. — Эдвард так тебя любит.

— Да, я это знаю, дорогая Эмили, и я ему очень благодарна, — спокойно согласилась леди Илинор, в свою очередь обнимая дочь. — Тем не менее мы должны переехать и постараться извлечь из этого возможную выгоду.

Две старшие дочери хорошо знали этот тон. За мягкой внешностью матери скрывалась железная воля, которая редко проявлялась, но с которой всегда приходилось считаться.

— Мама, а где Тео? Она обещала мне помочь разрезать этих червяков. — В комнату вошла девочка, протягивая руку с пригоршней червей.

— Рози, какая гадость! Унеси их немедленно! — в один голос закричали старшие сестры.

Девочка удивленно взглянула на них сквозь роговые очки:

— И вовсе они не гадость. Тео так не считает. Они для эксперимента… био… биологического эксперимента.

— Тео ничего не знает о биологических экспериментах, — заявила Эмили.

— Но она по крайней мере интересуется, — резко возразила Рози, уставившись на содержимое своей ладошки. — А если ты ничем не интересуешься, то никогда ничему не научишься. Так и дедушка говорил.

— Все это правильно, Рози, но гостиная — неподходящее место для червей, — заявила мать.

— Живых или разрезанных, но забери их, пожалуйста, отсюда. Тео пошла ловить рыбу, — заявила Кларисса, закрывая крышку клавикордов, — и одному Богу известно, когда появится снова.

Леди Белмонт наклонилась над корзинкой с шелком, чтобы дочери не видели навернувшихся слез. Хотя псе они были близки с покойным графом, Тео любила деда больше других и боролась со скорбью, которой, как видела леди Белмонт, другие девочки не разделяли.

Тео не хватало отца. Кит умер, когда ей было всею семь лет, и мать не могла полностью заменить его. Для других девочек слово деда было важным, но не главным. Влияние матери преобладало. Но с Тео было иначе.

После смерти старого графа она погрузилась и дела поместья и уединенные занятия, которые всегда ей нравились, с целеустремленной самоотверженностью человека, жаждущего отключиться от своих печалей. В эти дни она совсем не обращала внимания на домашний распорядок. Кларисса права… Тео, конечно, вернется дотемна, но никто не знает, когда точно.

Тем же вечером Сильвестр Джилбрайт благодушествовал за кружкой эля в баре деревенской гостиницы. В комнате было темно и накурено, но он тем не менее ощущал на себе косые взгляды завсегдатаев, которые также потягивали пиво и степенно сплевывали на опилки, устилавшие пол. Присутствовавшие терялись в догадках по поводу чужака. Джентльмены не часто жаловали своим присутствием «Зайца и гончих» в Лалуорте, а тем более чтобы снять комнату для ночлега.

Но лорду Стоунриджу было рано раскрывать свое инкогнито. Он догадывался, что обитатели деревни и работники в усадьбе разделяют враждебность семьи Белмонт к Джилбрайтам. Такое отношение исходит от хозяйского дома и быстро укореняется, даже в тех случаях, когда причина давно забыта.

Он оторвался от стойки бара и вышел на воздух. Лето в этом году наступило рано. Деревенская улица купалась в солнечном свете, грязь затвердела. Конюх дремал, прислонившись к стене и посасывая соломинку. Шапка съехала ему на глаза.

Когда граф окликнул его, тот воспрянул ото сна и протер глаза костяшками пальцев.

— Подай мою лошадь.

Конюх, чтобы окончательно пробудиться, дернул себя за прядь волос, свисавших на лоб, и исчез в конюшне. Через пять минут он вернулся, держа в поводу кобылу его светлости.

— Есть здесь дорога через деревню на Стоунридж-Мэнор?

Граф уселся в седло и бросил парню полпенни.

— Конечно, сэр. Поезжайте через деревню до развилки, а там направо. Потом по тропинке через поля, и она приведет вас на землю Белмонтов чуть позади Мэнора.

Лорд Стоунридж кивнул и тронул свою лошадь. Он никогда не видел дома предков иначе как на картинах и не знал, хочется ли ему знакомиться с ним ближе, как и с его окружением, прежде чем он назовет себя.

Следуя полученным наставлениям, его светлость действительно выехал к задней стороне дома. Он миновал кустарник, и перед ним предстал длинный приземистый дом эпохи Тюдоров. Дом стоял на холме за быстротекущей речушкой, через которую был перекинут узкий каменный мостик.

Стоунридж-Мэнор. Его дом… и в будущем, вероятно, дом его детей. Детей Сильвестра Джилбрайта. Он испытал прилив мрачного удовлетворения. За двести лет ни один из Джилбрайтов не ступал в Стоунридж. Теперь он принадлежит ему. Несчастливая традиция Белмонтов производить на свет только женское потомство привела наконец к тому, что они утратили право на титул и фамильное гнездо.

Разве что…

Чертыхнувшись, граф повернул лошадь и поехал вдоль речки. Дом и прилегающий к нему парк не представляли собой никакой ценности. Богатство заключалось в лесах и полях поместья, а также в тех угодьях, что были в руках фермеров-арендаторов. Без доступа к этим источникам дохода дом сам по себе становился всего лишь резиденцией джентльмена… и к тому же требующей уйму денег на придание ему подобающего вида. Разумеется, Сильвестр не сможет содержать дом на те средства, которые он унаследовал от отца.

Но интересно, черт возьми, что знают эти четыре девчонки и их мать о том, как управлять хозяйством в поместье и вести дела с арендаторами? Если они считают, что могут положиться на управляющего, то их просто нагло ограбят и через пару лет они потеряют землю.

Четвертый граф Стоунридж к старости явно повредился в уме, что бы ни говорил этот простофиля адвокат.

Граф со злостью хлестнул кнутом по колючему кустарнику, а его лошадь вскинула голову и тревожно заржала.

— Спокойно, старушка!

Сильвестр потрепал кобылу по холке и двинулся вдоль дубовой аллеи. Когда он снова выехал на солнечный свет, то увидел лежащую ничком на берегу речушки фигуру.

Граф спешился, привязал лошадь к молодому деревцу и стал приближаться, стараясь, чтобы его шаги не были слышны на влажной мшистой почве.

Сандалии девушки лежали в нескольких ярдах от нее, а босые ступни болтались в воздухе, полы юбки из довольно грубой материи оставляли открытыми изящные загорелые икры. Вдоль спины лежали две толстые черные косы. Рукава блузки были закатаны, а обе руки погружены в воду.

Сильвестр поначалу решил, что это какая-то цыганка ловит форель.

— Там, откуда я родом, браконьеров наказывают, — заметил он, встав у нее за спиной.

Девушка не изменила позы, и граф понял, что его приближение не испугало ее. Вероятно, она слышала шаги, как ни старался он быть осторожным.

— А у нас их даже вешают, — ответила незнакомка, произнося слова несколько нараспев, как говорят в Дорсетшире. Она все еще не оборачивалась. — А когда у нас хорошее настроение, мы отправляем их в колонии.

Сильвестра рассмешил ответ девушки. У этой цыганки характер с перцем! Граф стоял молча, удивленный той сосредоточенностью, с какой она пыталась перехитрить рыбу, притаившуюся в тени большого камня. На гладкой поверхности воды плясали солнечные блики, а руки девушки оставались совершенно неподвижными, пока добыча привыкала к ним. Затем она сделала едва уловимое движение и выхватила руки из воды, крепко зажав в них крапчатую коричневую форель.

— Опля, госпожа форель! — проговорила девушка.

Она секунду подержала рыбу в руках, а затем бросила ее обратно в реку. Форель выскочила из воды, блеснув на солнце, описала дугу и снова ушла в глубину, оставив на поверхности разбегающиеся круги пузырьков.

— Чего ради вы бросили ее обратно? Форель была достаточно большой, чтобы ее хватило на обед, — сказал Стоунридж.

— Я не голодна, — последовал бесстрастный ответ. Наконец незнакомка повернулась и села. Сощурившись, она принялась пристально его разглядывать.

— У нас стреляют в нарушителей границ частной собственности, а вы находитесь на землях Белмонтов… которые начинаются сразу же за этими деревьями.

Она показала рукой, за какими именно.

— Если я и нарушитель границ, то могу держать пари, что нахожусь в компании браконьера, — проговорил граф, в свою очередь изучая ее лицо.

Мальчишеское лицо с заостренным подбородком и маленьким прямым носиком, короткая черная челочка над широким лбом и пара больших синих глаз. Весьма привлекательная цыганочка!

Вместо ответа она пожала плечами и встала, оправляя складки мужской рубахи из грубого холста и перебрасывая тяжелые косы за плечи.

— Не ваше дело, чем я занимаюсь! Вы ведь не здешний?

Она стояла, чуть расставив ноги и уперев руки в бедра. В позе и наклоне головы чувствовался явный вызов. Любопытно, подумал Стоунридж, делает ли она это нарочно или это ее обычная манера поведения? Все это чрезвычайно забавляло его.

Он шагнул вперед, улыбнулся и взял ее за подбородок.

— Да, я не местный, но собираюсь поближе познакомиться с этими местами… или, скорее, с местными цыганками.

Он ухватил ее покрепче и, притянув к себе, поцеловал в губы.

Его сиятельство так никогда полностью и не уяснил, что произошло вслед за этим. Только что он стоял, прижавшись к ней бедрами, чувствовал ее аромат и мягкие линии тела, и вот он уже лежит в речушке на спине. Кто-то обучил эту цыганочку искусству единоборства.

— Крыса! — прокричала незнакомка, стоя на самом краю берега и пританцовывая на цыпочках. Глаза у нее почернели от гнева. — Это тебе урок, мерзкая жаба, как приставать к честной девушке! Только сунься еще ко мне, и я отрежу тебе…

Конец этой гневной тирады потерялся в возмущенном визге — это граф, придя в себя, выскочил из речушки и схватил противницу за лодыжку. Легкий рывок — и она шлепнулась спиной на каменистое дно ручья. Незнакомка визжала и хваталась за прибрежные кусты, пытаясь вырваться, когда ему наконец удалось встать на ноги. Она приподнялась, уселась в воде и принялась шипеть, словно гусыня.

Сильвестр стоял и смотрел на ее побледневшее лицо.

— Неплохая подливка для гуся, девочка моя, — заявил он.

— Тот, кто научил тебя бороться, забыл научить не каркать раньше времени, — последовал ответ.

Он отряхнул руки, показывая этим жестом, что понимает тщетность своих усилий, и зашагал прочь. Девушка наконец выбралась из ила.

— И не смей называть меня «девочка моя»! — взвизгнула она, схватила ком грязи и запустила им в удаляющуюся спину графа. Комок попал ему между лопаток, и его светлость обернулся, побелев от гнева.

Девушка стояла на берегу, готовая, казалось, задушить его на месте. Граф взглянул на промокшую, перепачканную фигурку, готовую ринуться в бой, и внезапно расхохотался, когда до него дошел весь комизм положения.

Он сам промок до нитки, сапоги были полны воды и, возможно, испорчены безвозвратно, и все из-за того, что эта замарашка корчит из себя недотрогу. Кто же мог подумать, что дитя табора будет защищать свою честь подобно весталке?

Он сложил руки в знак примирения.

— Мир, мир! Давайте признаем, что наша честь пострадала в равной степени ладно?

— Честь? — крикнула она. — Что ты знаешь о чести?

Его смех тотчас угас, тело напряглось, руки опустились, сжавшись в кулаки.

— Вы обвиняетесь в том, что обесчестили свой полк. Что вы можете на это ответить, майор Джилбрайт?

Он снова стоял в переполненном судебном зале в Хорегарде, слышал перешептывание со скамеек, где сидели его товарищи, офицеры Третьего драгунского полка его величества, снова видел глаза генерала, лорда Ферингхэма, председательствовавшего на военном суде. Что он ответил? «Я невиновен, милорд»?

Да, именно так.

— Я невиновен, милорд.

Но так ли это? Если бы только он мог вспомнить, что было до того момента, как его ударили штыком! Если бы Джерард подтвердил то, что произошло на самом деле! Джилбрайт сделал невозможное. С горсткой солдат он удерживал ничем не защищенный клочок земли против свежих сил генерала Жюно. Джерард должен был прийти на помощь, но, прежде чем это произошло, они были подавлены массой французов и, умирая, потеряли нечто более драгоценное для солдата, чем жизнь, — они отдали врагу полковое знамя.

Джерард, друг детства, сказал, правда, что спешил на помощь. Он не знал о новой атаке французов на английский аванпост… но, как бы там ни было, они подошли слишком поздно. Майор Джилбрайт был взят в плен, его люди оставлены умирать, а знамя попало в руки французов.

Майор из-за штыкового ранения двенадцать месяцев пребывал между жизнью и смертью в отвратительной французской тюрьме, пока его не обменяли и не привезли домой, чтобы он предстал перед военным судом. Были ли они вновь атакованы до того, как капитан Джерард смог прийти к нему на помощь? Или Джилбрайт преждевременно сдался, пощадив своих солдат?

На это не мог ответить никто. Сильвестр ничего не помнил с того момента, как удар штыка угодил ему в голову. Джерард сказал, что ничего не видел и не может высказать своего мнения относительно чести. Так обстояло дело. Не было никаких конкретных свидетельств для обвинения… но не было и конкретных свидетельств для полного оправдания.

Каждый верил в то, во что ему хотелось верить. Ясно было, что Джерард верил в виновность Джилбрайта. И отвернулся первым.

Это ужасное воспоминание поползло у Сильвестра мурашками по спине к затылку и странным образом сконцентрировалось в мозгу. Он схватился за лоб, там, где был шрам, пытаясь расслабиться и предотвратить приближающуюся боль. Иногда ему это удавалось, когда он схватывал боль в самом начале и мог заставить себя, закрыв глаза, переключиться на другие мысли.

Но сейчас он стоял на ярком солнцепеке, далеко от спасительной прохладной тени, в уголках глаз появились вспышки света. У него оставалось двадцать минут, чтобы добраться до гостиницы… Только двадцать минут, чтобы попасть в свою комнату.

Тео Белмонт опешила. Что случилось с этим человеком? Он выглядел так, словно встал из могилы. Лицо смертельно побледнело, глаза внезапно потускнели, плечи поникли. Казалось, что жизнь покидает его. Он резко повернулся, отвязал лошадь и с трудом вскарабкался в седло. Голова его упала на грудь.

Кто он? Впрочем, не важно. Незнакомцы проезжали через Лалуорт довольно часто, особо не будоража спокойное течение деревенской жизни. Но, как правило, они держались дорог и не заезжали на чужую территорию.

Девушка пожала плечами и наклонилась, чтобы выжать юбку, рассеянно потерла спину — она пребольно шмякнулась. Незнакомец, конечно, не церемонился, чтобы отомстить за свое падение, но ведь и ему пришлось не сладко!

Она ухмыльнулась, вспоминая, как ловко уложила этого наглеца. Эдвард может ею гордиться.

Оставляя на тропинке грязные следы, она направилась к мостику, пересекла его и поспешила к дому вверх по холму, дрожа от ветра, прижимающего мокрую одежду к телу.

— Что с тобой стряслось, Тео? — На террасе появилась Кларисса. — Я видела, как ты выбиралась из речки.

— Я упала, если уж тебе обязательно надо это знать, — огрызнулась Тео, которой почему-то не хотелось распространяться о своей стычке. Ведь боевые действия против чужака не принесли ей славы, и к тому же, как она признавалась себе, сама была виновата в неверном впечатлении, которое произвела на незнакомца своим нелепым поведением.

— Упала? — не отставала Кларисса. — Но как? Тео вздохнула. Сестра не отстанет, пока не удовлетворит своего любопытства.

— Я наклонилась, пытаясь ухватить форель, и потеряла равновесие.

Она шагнула через открытые двери в гостиную.

— Тео! — воскликнула Эмили. — Ты закапаешь весь ковер.

— Ах, простите! — Тео посмотрела на пятна от своих ног.

— Тео, дорогая, я не собираюсь расспрашивать тебя, что произошло, — проговорила леди Илинор, откладывая вышивку, — но, думаю, тебе лучше пройти через боковую дверь. Этот ковер нам не принадлежит.

— Конечно… он принадлежит теперь одному из Джилбрайтов. Я и забыла. Прости меня.

Тео повернулась и вышла.

Леди Белмонт вздохнула. Что толку отмахиваться от действительности? Надо свыкнуться с теперешним положением вещей… и чем быстрее они примирятся с неизбежным, тем лучше. Но с Тео будет сложнее. И дом, и земля были у нее в крови, и сознание этого было главным духовным наследием, доставшимся от отца и деда ребенку, которого они обожали.