Любимые

Глава 4

Шли месяцы, дружба между Темис и Фотини окрепла. Каждое утро они встречались по пути в школу и проводили вместе весь день. Однажды, когда они шли домой, погрузившись в беседу, Темис внезапно предложила пойти окольным путем:

– Хочу показать тебе наш старый дом.

Делая петлю и спрашивая у прохожих дорогу, они добрались до улицы Антигонис. Темис смутно помнила, как выглядел особняк, но в тот день увидела нечто неожиданное. По всей длине улицы рядами выстроились новые здания. От старых домов ничего не осталось, вырубили и деревья.

Темис заметно огорчилась. Она редко думала о матери, но сейчас даже радовалась, что Элефтерия Коралис не видит, что дом, который она любила, исчез с лица земли.

– Раньше здесь все было иначе, – тихо сказала Темис подруге, когда они развернулись и пошли в обратном направлении.

Дома Темис ни слова не сказала об увиденном.

Настал новый учебный год, и Фотини посадили согласно алфавитному порядку рядом с Темис: Каранидис и Коралис. Девочки были неразлучны, делились сердечными делами, разговаривали обо всем на свете, обменивались книгами. Единственным учеником, который хоть как-то тянулся за ними, был мальчик по имени Йоргос. Он отлично успевал по математике, но не всегда мог выговорить ответ, потому что заикался. Многие дети его дразнили, и Йоргос обрадовался тому, что девочки приняли его в свою компанию. Когда он поднимал руку, они всегда давали ему возможность ответить первым.

Споры в семье Коралис усилились. Если прежде Танасис и Панос по-братски соперничали друг с другом, то теперь враждовали в открытую – они не сходились взглядами и идеалами, которые тщетно отстаивали. Возможно, будь отец дома, он погасил бы это пламя, но Павлос Коралис не приезжал уже год. Ранее он прислал письмо из Америки и сообщил, что собирается в ближайшее время там остаться, обещал регулярно присылать деньги. Недостаток средств заставил его начать новую жизнь, а Соединенные Штаты были страной неограниченных возможностей.

Кирия Коралис в общих чертах пересказала новости детям, и те приняли их стойко. За исключением Маргариты: она обожала отца и всегда с нетерпением ждала ярких заморских подарков. Она безутешно рыдала дни напролет, даже достала черно-белый снимок в рамке, где отец был в капитанской форме, и поставила на тумбочку.

Жизнь шла своим чередом. Время от времени к ним прилетали немногочисленные американские доллары, которые кирия Коралис делила среди детей. Танасис открыл себе счет в банке, Панос тратил деньги на книги, Маргарита покупала новую одежду, а Темис каждую неделю брала с собой по несколько монет. Темис заканчивала начальную школу, остальные учились в соседней гимназии, а Танасис размышлял, чем займется дальше. Он хотел поступить в полицию.

Кирию Коралис за столом никто не слышал из-за громкой ругани, и она бросила попытки успокоить внуков. Но словесная перепалка порой перерастала в потасовку, и пожилая дама стыдилась, что не может усмирить подростков.

Темис часто рассказывала Фотини о напряженной атмосфере и шуме дома, о жестокости сестры и постоянном хлопанье дверьми. Такая обстановка мешала учиться, а раз они обе переходили в следующий класс, Фотини предложила делать уроки у нее.

– Мама не будет возражать, – сказала подруга. – Она все равно не приходит домой рано.

Они шли к улице, где жила Фотини, и жевали кулури, свежие греческие бублики, купленные Темис на ее драхмы. Девочки поднимались по склону, вдали от загруженной дороги, мимо церквушек, по лабиринтам еще более узких улиц, где сушилось белье на натянутых между домами веревках.

Мощеная дорога кончилась. Недавно прошел дождь, и Темис шлепала по грязи. Они миновали несколько домов, где в дверных проемах стояли маленькие дети: босоногие и угрюмые, те молча провожали их взглядами.

Темис все время думала, что Фотини жила в квартире, как и она. Но вот они свернули в переулок, столь узкий, что девочки еле могли пройти там вдвоем. Темис увидела одноэтажные дома, совсем не похожие на здания Патисии, и не могла понять, новые эти хлипкие постройки или старые, временные или постоянные.

Через несколько домов по левую сторону Фотини остановилась и толкнула серую дверь.

Темис проследила, как подруга пересекла комнату и зажгла газовую лампу. В желтом свете открылось все пространство одной-единственной комнаты, служившей Фотини домом.

В дальнем конце находилась вторая дверь. Фотини распахнула ее, впуская больше света, и приставила ведро.

Темис выглянула наружу и увидела двор, которым, очевидно, пользовались многие здешние обитатели. Какая-то женщина, развешивала простыни, а ребенок подавал ей деревянные прищепки.

Неподалеку на металлическом каркасе стоял бак с водой, рядом висела хлипкая шторка. Должно быть, здесь Фотини приходилось мыться, смущенно подумала Темис. Обе девочки уже стеснялись своих меняющихся тел, и Темис поежилась при мысли о столь публичном купании.

На небольшой тумбочке стоял кувшин. Фотини аккуратно приподняла с него тряпочку, украшенную по краю бисером, которая защищала содержимое от мух, взяла из шкафчика чашки и налила в них жидкость. Она протянула чашку Темис и улыбнулась.

– Kalosorises, – сказала она. – Добро пожаловать в наш дом.

Глаза Темис попривыкли к тусклому свету, и она с любопытством осмотрелась по сторонам.

– Ковер – самое главное, что мы привезли из Смирны, – сказала Фотини.

Темис посмотрела под ноги, думая о прилипшей к подошве грязи. На потертом коричневатом ковре проступали бледные узоры, и ей вспомнился их старый ковер на улице Антигонис. Вдруг Темис забеспокоилась, что притащила в дом грязь. В квартире всегда разувались у двери.

– Мама постоянно мне напоминает, что ковер везли из Смирны не одну тысячу километров, – проговорила Фотини. – Мы никак не могли оставить его в Кавале.

Девочка указала на небольшой рисунок, висевший на стене:

– А здесь изображена наша деревня. Картина – вторая вещь, которую мы взяли с собой. Она проделала весь путь в кармане маминой юбки. Вместе с фотографией.

Покидая Малую Азию, родители Фотини почти ничего с собой не взяли. Насколько Темис могла судить, они могли пересчитать свои вещи по пальцам. В этот момент она поняла, что имел в виду Панос, говоря о беженцах. Большинство еле-еле сводили концы с концами, даже спустя два десятилетия после бегства из родных мест.

Мама Фотини изо всех сил постаралась сделать эту каморку уютным домом. В углу стояла узкая кровать, аккуратно заправленная покрывалом с вышивкой, вот только Темис не могла понять, где же второе спальное место. Под деревянным кухонным столом находились три табурета, на столике поменьше был металлический таз, приютивший кастрюли и сковороды. На стене висело несколько полок с немногочисленными тарелками и чашками, а внизу стояла деревянная скамья, где лежали подушки с вышивкой. Под скамьей спрятали несколько стопок книг.

Фотини выдвинула табурет из-под кухонного стола, предложила сесть подруге и села сама. На стене висела фотография пары неопределенного возраста, с напряженно вытянутыми вдоль туловища руками.

Темис решила, что именно про этот снимок говорила Фотини.

– А вот мама и папа, – непринужденно проговорила подруга. – В день свадьбы.

– О… – вздохнула Темис, не зная, что сказать.

– Давай делать уроки, – предложила Фотини, оживленно доставая из сумки учебники.

Около часа они провели за чтением в полнейшей тишине, потом переключились на задания по математике. Закончили они почти одновременно и отметили, что обе решили примеры правильно, но разными способами. Фотини, как всегда, аккуратно записывала вычисления на полях. Почерк Темис не был столь ровным, скорее размашистым, порой она одинаково писала пятерки и шестерки. На один пример у нее могла уйти вся страница, в то время как Фотини уместила бы на ней три.

– Какая же ты чистюля, – подтрунивала над подругой Темис. – Не то что я.

– Отец говорил мне, что надо беречь бумагу. «Она не растет на деревьях!» Так он сказал.

Девочки засмеялись, но Темис знала, что они затронули серьезную тему: нуждающиеся люди не могут позволить себе разбрасываться тем, что имеют.

Они все еще смеялись, когда распахнулась входная дверь. Вошла худощавая женщина с прозрачно-бледной кожей и огромными глазами. Ее волосы были зачесаны назад.

Фотини подошла к матери и обняла ее.

– Это моя подруга, Темис, – с гордостью сказала девочка.

– Рада познакомиться, – с улыбкой ответила женщина. – Фотини не перестает рассказывать о тебе с того момента, как в первый раз пошла в новую школу!

Женщина поставила на тумбочку небольшую корзину и достала два свертка. Мама Фотини стояла к ним спиной, и Темис не могла налюбоваться ее длинной темной косой, спускавшейся ниже талии. Женщина наспех пыталась состряпать обед.

Темис привыкла к бабушкиной огромной кастрюле и теперь с удивлением разглядывала крошечный ковшик, который мать Фотини поставила на круглую газовую конфорку.

– Уже поздно, – сказала женщина.

Девочки совсем потеряли счет времени. Часов у них не было.

– Разве тебя не ждут твои родные?

– Да… мне пора домой, – сказала Темис, поняв, что слишком засиделась.

Она собрала учебники. По комнатке плыл аромат фасолады, фасолевого супа.

Фотини проводила Темис до главной улицы, иначе бы она никогда в жизни не нашла обратной дороги.

– До завтра, – сказала Фотини. – Здорово, что ты пришла.

Вернувшись домой, Темис увидела за столом братьев и сестру. Бабушка раскладывала еду из двух огромных сковород, полных до краев: в одной было рагу, в другой – хорта[10]. На стол она положила буханку хлеба. Темис поняла, что мать Фотини готовила так мало, потому что не могла позволить себе большее.

Это объясняло, почему она не позвала Темис остаться на ужин.

– Где ты была? – спросил Танасис.

– И почему так припозднилась? – требовательно добавила Маргарита.

Пока передавали тарелки и разливали воду по стаканам, звон посуды и приборов заглушал голос Темис. Она совершенно не хотела рассказывать, куда ходила. Последние несколько часов Темис провела в спокойной радостной атмосфере и не желала, чтобы родственники ее разрушили.

Маргарита оказалась настойчивой и все же вынудила Темис рассказать, где была. Как она и боялась, ее рассказ вызвал у Танасиса приступ гнева.

– Она не гречанка, как мы, – беспрекословно заявил он.

– Но она говорит по-гречески, она православная, крещеная…

– Ее родители…

– Отец умер! – возразила Темис. – Его убили! Я же говорила вам.

– А мать? Она до сих пор коммунистка?

Маргарита присоединилась к нападкам на младшую сестру:

– И что значит для твоей подружки наш лозунг? «Одна нация, один король, один лидер, одна молодость»?

Темис вспомнила разговор с подругой. Мысли Фотини она знала не хуже своих.

Вновь заговорил Танасис, на этот раз мягче. Даже он заметил, что глаза младшей сестры наполнились слезами.

– Темис, кого ее мать считает лидером? Она верна Метаксасу? Или же поддерживает тех, кто хочет разрушить наш строй?

Не успела Темис ответить, как в разговор вмешался Панос – он защищал не только сестру, но всех, кто сопротивлялся диктатуре.

– Как вы двое не понимаете? – прокричал он, указывая пальцем на Танасиса и Маргариту. – Вас не волнует, что Метаксас восхищен итальянским режимом? Оппозицию он подавляет с помощью своих головорезов.

Когда четверо внуков делились на вражеские лагеря, кирия Коралис тотчас же переключалась на готовку, мыла посуду и переставляла кухонную утварь, и без того стоявшую по местам. Время от времени она просила их говорить тише, а иногда, как сделала и сейчас, добавляла свое замечание о политике, которое противоречило ее собственным взглядам.

– Да, Панос, Метаксас следит за Муссолини, но мне кажется их восхищение взаимно.

– Гитлер тоже обожает греков, – добавила Маргарита. – И мы должны этим гордиться!

– Она права, Панос, – с триумфом сказал Танасис. – Все знают, что немцы восхищаются Древней Грецией.

В учебниках нацистов древние греки назывались их «братьями по расе», но Панос отреагировал с презрением:

– Древних греков больше не существует! Мы уже другие люди. И чем раньше мы перестанем притворяться, тем лучше.

– Успокойся, Панос, – сказал Танасис. – Греция только выиграет от того, что Гитлер уважает идеалы эллинов.

– Я не могу это слушать. Не смей меня успокаивать!

Танасису практически всегда удавалось взбесить брата.

Когда юноши перешли на крик, Маргарита прикрыла уши ладонями.

Никто не мог указывать Танасису. Доведя Паноса до белого каления, он почувствовал себя хозяином положения, у которого все карты на руках.

– Посмотри, сколько Гитлер делает для своей страны! Панос, важны руководство и дисциплина.

– Он создал молодежную организацию, – вклинилась Маргарита. – Многие страны следуют по тому же пути.

– Это единственное, с чем я могу согласиться! – прокричал Панос. – Все фашисты следуют по одному пути. Но куда он приведет?

В его голосе появились нотки отчаяния. На несколько мгновений повисла тишина. Ни у кого не нашлось ответа.

Темис вытерла нос рукавом. Она хотела лишь, чтобы братья перестали ссориться.

Маргарита ухмылялась. Ей казалось, что Танасис выиграл спор. Под столом она качала ногой, то и дело задевая сестру.

Танасис встал и тяжело вздохнул:

– Панос, ты рассуждаешь как дурак. Просто не осознаешь всей серьезности ситуации.

Юноша не ответил. Ссора сошла на нет.

Темис к этому привыкла, и, хотя именно она заронила искру, упомянув о лучшей подруге и ее матери, сама она не вымолвила ни слова. Стоило одному из братьев покинуть комнату, как бушующий пожар вмиг угас.

В тот день Темис вынесла для себя важную мысль: не все семьи жили так, как они. Ночью, лежа в кровати, она вспоминала маму Фотини, которая тщательно отмеряла высушенную фасоль.

На следующее утро подруга радостно тараторила:

– Мама так рада, что ты пришла к нам домой. Ты наша первая гостья.

– Можно мне еще прийти?

– Конечно! – быстро сказала Фотини. – Главное, чтобы тебя отпустили.

С того дня началась их новая жизнь. Каждый день после школы Темис шла к Фотини по узким переулкам, и девочки усердно занимались. Их не отвлекал ни шум во дворе, ни сплетни женщин, которые вешали белье, ни плач голодных детей.

Темис всегда оставалась до прихода мамы Фотини. Они обменивались дружескими словами, и с появлением первых ароматов стряпни девочка уходила домой.

Они усердно учились, вовремя делали задания и получали наивысшие отметки. Только однажды вечером их налаженный порядок нарушился – когда им пришлось посетить собрание ЭОН. Девочек их возраста к этому уже обязывали.

– Будем просто шевелить губами и не петь их песни по-настоящему, – сказала Фотини.

– И не верить в них…

– Да, именно, – согласилась Фотини. – В мыслях мы будем говорить другие слова и думать о своем. Мама рассердилась, что я рассказала тебе про папу. Но я не могу этого забыть.

– Конечно не можешь, Фотини. Я теперь тоже не могу, – сказала Темис, все еще потрясенная раздорами в семье. – Наверное, она думает, что небезопасно рассказывать людям про его гибель.

Фотини пожала плечами:

– Я этого не стыжусь и не стану притворяться, что ничего не произошло.

Фотини отмахивалась от предостережений матери. В подруге жил мятежный дух.

– Мне не нравится одеваться, как солдат, – как-то раз пожаловалась Фотини матери, надевая кепи ЭОН. – Зачем притворяться, что мы на войне? И с кем же я воюю? Скажи мне!

Мама не отвечала. Война подступала все ближе, хоть об этом никто и не догадывался. Но вскоре главной темой обсуждений стал вопрос о том, чью сторону принять. В сентябре 1939 года Гитлер вторгся в Польшу, а Великобритания и Франция объявили Германии войну. В течение последующих месяцев конфликт усугубился, и каждая страна встала перед выбором, кого поддержать.

Даже Маргарита, которая обожала собрания ЭОН, боялась подумать о войне. Она закрывала уши каждый раз, когда кто-то об этом говорил. Она представляла себе совсем другую жизнь. Лучшая подруга Темис жила в самом бедном районе Афин, а подруга сестры, Марина, – в самом респектабельном. Мать Марины красиво одевалась и дважды в неделю ходила в парикмахерскую. Маргарита хотела быть на нее похожей и мечтала однажды уехать из Патисии. Пока в семье спорили о взглядах правых и левых и ситуации в Европе, Маргарита предавалась фантазиям, что она родом из другой семьи и ей уготовано иное будущее. Она все больше об этом думала.

Как-то утром в начале декабря Маргарита оказалась в квартире одна и, не устояв перед соблазном, решила сунуть нос в места, казавшиеся ей запретными. К ним, по ее мнению, относился и письменный стол отца. Порывшись в ящиках, Маргарита быстро поняла, что все документы выцвели, и убрала их на место. Сложила она бумаги не так упорядоченно, но подумала, что никто не заметит. Любопытство привело девушку к небольшому шкафчику в бабушкиной комнате. Когда Маргарита повернула ручку и поняла, что дверца заперта, ее интерес моментально усилился. Наверняка там хранится некая тайна.

Маргарита с легкостью нашла ключ, спрятанный в тумбочке, и механизм пусть и старый, но со скрипом поддался. В шкафу лежала аккуратно сложенная одежда. Маргарита осторожно подняла первую попавшуюся под руку вещь. Талия платья была узковата для пухленькой пятнадцатилетней девушки, но, увидев расстегнутые пуговицы, она натянула его поверх темно-зеленого свитера и коричневой шерстяной юбки. В нос ударил запах сырости и плесени. Маргарита поймала в зеркале свое отражение и с отвращением поморщилась. В мыслях вспыхнул образ матери, одетой в это самое платье, – как она свернулась в клубок на кровати, безжизненная и полная тоски. Маргарита наспех выбралась из платья, скомкала его и бросила в шкаф.

Она выгребла из ящика целый ворох одежды, и теперь та горой лежала на полу. Под грудой вещей Маргарита заметила кое-что еще. Это была шкатулка – размером с книгу, но глубже. Наклонившись, девушка подняла ее. Шкатулка оказалась тяжелее, чем Маргарита ожидала. Девушка взяла ее и села на бабушкину кровать.

Только в детских историях о турецких пиратах Маргарита слышала о подобном – о сундуке, ломившемся от золота и серебра, жемчуга и драгоценных камней. Девушка взяла в руки первую попавшуюся вещицу, но за ней потянулась другая – цепи и бусы, браслеты и брошки сплелись в один клубок.

Целый час Маргарита терпеливо разбирала драгоценности и раскладывала на кровати. Переполненная счастьем, она напевала себе под нос, глаза ее светились от радости. Перед ней лежало настоящее сокровище.

Распутав все до единой вещи, Маргарита отступила, чтобы полюбоваться коллекцией. На кровати лежало множество ожерелий (некоторые с жемчугом, два с бриллиантами), медальоны (один в форме змеи с изумрудными глазами и один с крупным рубином по центру), золотой браслет с сапфирами, несколько колец.

Маргарита не знала, что драгоценности – часть наследства матери, как и старый дом по улице Антигонис. Было время, когда они стоили больше самого особняка. В психиатрическую лечебницу Элефтерия взяла только небольшую сумку с одеждой, и кирия Коралис пообещала, что пришлет все остальное. Когда муж впервые навестил жену, то понял, что одежда ей больше не понадобится, ведь Элефтерия дни напролет проводила в кровати. Больше они ей ничего не прислали.

Маргарита примеряла каждое украшение и смотрела в зеркало, затем осторожно складывала драгоценности обратно. Она попробовала надеть несколько предметов сразу: янтарь с изумрудом, рубин с жемчугом, серебро с золотом, аметист и бриллианты. Количество комбинаций казалось бесконечным, и девушка потеряла счет времени.

Примерив каждое изделие, она позволила себе более экстравагантные сочетания, добавляя все больше и больше украшений, пока не нацепила на себя практически все: три ожерелья, броши, спускающиеся вниз, как военные ордена, от плеча до груди, браслеты от запястья до локтя. Маргарита надувала губки и выделывалась перед зеркалом, будто позировала для журнала, или прохаживалась с важным видом, как, по ее мнению, делали актрисы и модели, поворачивалась спиной к зеркалу и оглядывалась через плечо. Она не переставала улыбаться. Со временем украшения ни капли не потускнели.

Маргарита то и дело смотрелась в зеркало. Раньше она ничего подобного не примеряла и теперь поняла, что серебро, золото и драгоценные камни имеют свойство очаровывать. Они сделали ее красавицей. Наверное, поэтому драгоценности так ценятся и все женщины мечтают о них.

Маргарита хотела походить на роскошных дамочек, посещавших «Зонарс», новое кафе в центре Афин. Она подглядывала за ними сквозь сверкающую стеклянную витрину – как они попивали кофе, беря чашку руками, затянутыми в перчатки. У них были идеально уложенные волосы, а на шее висело тяжелое ожерелье. Совсем как мать Марины, Маргарита однажды назначит там рандеву, и одетый в форму швейцар будет придерживать ей на входе дверь. Она высоко подымет голову, проходя мимо столиков, в туфлях на высоких каблуках и в тонких чулках, в которых ноги будто оголенные.

Не снимая украшений, Маргарита подошла к шкафу и попыталась навести порядок с одеждой. Будь у нее еще меха…

Внезапно хлопнула дверь в квартиру. Маргарита замерла, услышав тяжелые шаги старшего брата. Он остановился по другую сторону двери.

В квартире царила темнота. Увидев в бабушкиной комнате свет, Танасис направился туда и толкнул дверь.

Не имея возможности спрятаться, Маргарита встала с кровати. Ее поймали с поличным.

Реакция Танасиса совершенно обезоружила девушку.

– Какая ты красивая! – с улыбкой воскликнул он. – Только посмотри на себя, все эти украшения нашей матери!

Брат отступил назад, восхищаясь ею. Будучи на несколько лет старше, он помнил мать до болезни, помнил, как она надевала красивую одежду и даже украшения.

– А я все думал, куда делись ее бриллианты, – сказал Танасис, мечтательно глядя на сестру.

– Ты знал, что у нее есть драгоценности…

– Знал, правда не про все. Но я помню, как она их иногда носила. Думаю, лучше тебе все это снять, пока не увидела йайа.

Конечно, они не сложили одежду так, как она лежала раньше, но сделали все возможное, уверенные, что бабушка ничего не заметит, поскольку редко открывает этот шкафчик.

– Так жалко оставлять все здесь, – тихо сказала Маргарита, пряча коробку под вещами.

– Одежду?

– Нет. Драгоценности.

– Уверен, тебе что-то достанется из этого, когда придет время.

– Но сколько мне ждать? Пока не умрет та женщина?

– Маргарита!

– Не очень-то хорошей матерью нам она была! – возмутилась Маргарита.

Танасис все еще скучал по матери. Именно он был к Элефтерии ближе всех и хранил самые крепкие воспоминания о ней. Будучи первенцем, когда-то он получал все ее внимание. Танасис часто думал о матери, хотя письма о ее состоянии приходили нечасто.

Он заметил на полу женский платок и, улучив момент, тайком от Маргариты поднял его и сунул в карман. В уголке вещицы значилась изящно вышитая буква «Э». Позже он часто будет прижимать этот платок к лицу. Там не осталось и следа от маминого аромата, но он будет беречь этот крошечный лоскут шелка до самой смерти.

– Но мы не видимся с ней. Не получаем никаких известий. А эти сокровища впустую пропадают здесь.

– Ты для них еще не доросла, – настойчиво сказал брат.

Разговаривая, они не услышали, как открылась входная дверь и в комнату вошла Темис.

Заметив сестру, Маргарита вытолкнула ее из комнаты:

– Почему ты все время следишь за мной? Иди отсюда!

Темис убежала, но услышала достаточно. Старшую сестру, казалось, не волновало, жива ли их мать или нет. Ее бессердечие не знало границ.

Маргариту разозлило, что Темис видела, как она роется в маминых вещах. Когда они легли спать, старшая сестра навалилась на грудь младшей и поклялась, что убьет Темис, если та выдаст ее.

Темис в этом не усомнилась.

Когда бабушка уходила из дома, Маргарита регулярно возвращалась к шкафчику и рассматривала каждую вещицу, с любовь раскладывала украшения по степени их ценности, о которой она могла лишь догадываться. Эти сокровища наполнили ее мысли мечтами и фантазиями о жизни, где все восхищаются ее красотой и обращаются с ней как с принцессой. А что, если она встретит королевских особ? Какие украшения ей надеть?

Пока Маргарита жила мечтами, ее братья следили за непредсказуемыми событиями в реальном мире.

Хотя генерал Метаксас с радостью перенял немецкий и итальянский режимы, но в начале войны в сентябре 1939 года не поддержал их. Вместо этого он повернулся лицом к Великобритании.

Ранним октябрьским утром в 1940-м, всего год спустя, в резиденцию Метаксаса прибыл итальянский посол с требованием позволить войскам Муссолини войти в Грецию через Албанию и занять несколько областей. Метаксас дал категорический отказ.

Практически сразу итальянские войска перешли границу.

– Они вторглись, – сказала кирия Коралис, заламывая руки. – Что же нам делать?

Паника в ее голосе была осязаемой.

К четырнадцати годам Темис еще слабо представляла географию родной страны, ведь она не бывала дальше побережья, в двадцати километрах от центра Афин. Если итальянцы маршируют на юг, то прибудут в Патисию к утру, думала она. Ночью девочке совсем не спалось.

Утром обстановка слегка разрядилась. В новостях сообщали, что вооруженные силы Греции ответили с неожиданной яростью и мощью. За последующие месяцы, несмотря на суровую зиму, они оттеснили итальянцев дальше к Албании и быстро заняли территорию на юге страны.

К тому времени никто не задавался вопросом, восхищаются итальянцы греками или нет.

– Я так рада, мальчики, что вы не там, – срываясь на слезы, сказала кирия Коралис, когда они собрались у радио.

Греческим солдатам приходилось воевать в суровых условиях.

– А я не рад, йайа, – ответил Танасис. – Я хочу защищать свою страну. Солдаты показывают, как сильно любят родину. Благослови их Господь.

– Ты еще успеешь это доказать. Я в этом уверена. Все ваши тренировки в ЭОН не пройдут даром.

Успех греческих войск стал поводом для празднования в семье Коралис. Простой ответ «охи»[11] итальянскому послу сделал Метаксаса еще более популярным среди почитателей, и даже те, кто был недоволен его диктатурой, нехотя признали, что он защитил страну от позора.

– За нашу храбрую армию, – сказал Танасис, поднимая бокал.

Тем вечером все четверо детей Коралис надели форму ЭОН. Днем они сходили на парад победы, наполнив гордостью сердце бабушки. Панос произнес тост без энтузиазма, но даже Темис поддалась радостному настрою.

– За нашего генерала! – хором сказали они с Маргаритой с несвойственным им единением.

Отпор итальянцам на албанской границе стал огромной победой, но Метаксас все еще пытался избежать участия в войне.

– Он отклонил предложение Британии направить сюда войска! – сказал Панос. – Почему? Они же защитят нас!

Танасис быстро нашел, что ответить.

– Если в страну войдут войска Черчилля, нам конец, – фыркнул он. – Тогда Гитлер поймет, что мы враги.

Все за столом притихли. Их страна была невероятно уязвима.

Усилились репрессии. Как-то в январе, когда дети вернулись в школу после рождественских каникул, Темис увидела, как жесток правящий режим. Они сидели у Фотини дома, когда на улице появились люди, искавшие коммунистов. Одного парня, ровесника Танасиса, выволокли из ветхого дома на улицу. Когда эти люди проходили мимо, девочки смотрели через щелку и дрожали от страха. Темис заметила, что лицо парня в крови, но его быстро затолкали в фургон.

Неделю спустя девочки снова услышали крики на улице и громкий стук у соседней двери. Кирия Каранидис наказала им спрятаться под кроватью в случае, если придет полиция. Подруги так и сделали, зажав уши руками, чтобы отгородиться от звуков.

В конце января произошло то, чего никто не ожидал. Генерал Метаксас умер.

– Сепсис, – без сожаления заявил Панос.

Он прочел об этом в газете. Реакция была разной, особенно в семье Коралис.

Темис ощутила прилив оптимизма. Возможно, смерть диктатора означала возвращение других политических партий и конец преследования коммунистов, свидетелем которого она недавно стала.

Танасис и Маргарита бурно скорбели по Метаксасу. К этому времени в ЭОН насчитывалось более миллиона участников, и многие ощущали, что лишились краеугольного камня своих убеждений. Темис же не чувствовала ничего. А Панос и того меньше.

– Подожди, – сказала Маргарита Паносу. – Ты еще будешь скучать по Метаксасу. Ты не одобрял его политики, но будешь жалеть, что его нет.

Панос в открытую наслаждался спорами с братом и сестрой, но Темис изо всех сил избегала стычек, особенно со своей язвительной сестрой. Панос знал, что младшая сестра настроена так же, как и он.

– Слушай, Темис, – сказал Панос, когда они были вдвоем, – даже если нам нельзя в открытую выражать наши взгляды, это не значит, что они неверные. Возможно, от этого они еще более правильные.

Таким образом, держа мысли при себе, Панос и Темис не оплакивали смерть диктатора. Они надеялись, что настанут лучшие времена, когда восстановятся гражданские свободы.

Но этим надеждам не суждено было сбыться. За несколько месяцев все без исключения греки лишились свобод, какие бы взгляды они ни разделяли: левые или правые, центристские, монархические или республиканские.

В конечном счете ни греческие войска, ни британские, прибывшие по приглашению преемника Метаксаса, Александроса Коризиса, не смогли предотвратить вторжения немцев. В начале апреля нацисты начали марш по стране.