Любимые

Глава 5

Следующие несколько лет по радио передавали музыку и сказки, а также новости, хорошие и плохие. 9 апреля 1941 года пришло сообщение, которое все ждали со страхом. Немецкие войска достигли Фессалоник.

Даже в тот день, когда семья собралась за столом, включив радио на полную громкость, Танасис утверждал, что как союзники немцы лучше британцев.

– Уверен, мы все еще увидим немцев в новом свете, – сказал он тоном главы семейства.

Он подкреплял свою точку зрения фактами. Незадолго до вторжения в Берлине выступил по радио Геббельс: «Мы сражаемся на греческой земле не против греческого народа, но против главного врага, – сказал он. – Наш заклятый враг – Англия».

– Ш-ш! – утихомирила всех кирия Коралис.

Она хотела дослушать подробности сообщения, но Панос решил поспорить с братом.

– Что ж, это только твоя точка зрения, – фыркнул юноша. – В нашу страну вторглись, на нашу землю зашли иноземные войска.

Танасис и Маргарита проявляли солидарность с немцами и все еще верили, что два народа обладают одними и теми же культурными ценностями.

– С британцами у нас меньше общего, чем с немцами! – с вызовом сказала Маргарита. – Возможно, ты скоро это осознаешь.

– Маргарита, агапе му, пожалуйста, не кричи! – взмолилась кирия Коралис. – У меня нервы на пределе.

– Но, йайа, ты знаешь, как они восхищаются греками, – ответила внучка, звякнув вилкой по столу.

Кирия Коралис от безысходности покачала головой. Греция стала жертвой иностранного вторжения, и по тону диктора в новостях стало ясно, что дела плохи. Темис ничего не сказала. Она считала, что любой солдат, явившийся без приглашения, ничего хорошего принести не может.

В последующие дни Танасис цеплялся за любые факты и каждое заявление Гитлера, передаваемое в либеральной прессе, стараясь возобновить спор. Он сильнее уверился в том, что Германия – друг Греции, а не враг.

Панос не видел смысла спорить с братом. Юноша надеялся, что однажды Танасис осознает правду.

Темис тоже казалось, что старший брат ведет себя нелепо, пытаясь подтянуть какие угодно факты, лишь бы подкрепить свою точку зрения.

– Говорят, что мать Рудольфа Гесса гречанка! – выкрикивал он. – Разве может он выступить против нас?

Маргарита поддерживала брата, оживленно кивая, но остальные молчали.

– А глава немецкой военной разведки – потомок Константина Канариса! – добавил Танасис. Канарис был борцом за свободу в Греческой войне за независимость и одним из первых премьер-министров современной Греции. – Они совсем не похожи на врагов, да, Темис?

Танасис старался переманить младшую сестру на свою сторону и сейчас обратился именно к ней. Не поднимая глаз, она помешивала суп в миске. Но ее безразличие не охладило пыл брата.

– Ты достаточно умна и понимаешь, что факты есть факты, – сказал Танасис. – Немцы не станут воевать с нашим народом, если в жилах их лидеров течет греческая кровь.

– Но разве мы с ними воюем? – вмешался в разговор Панос. Он уставился в тарелку, стиснув вилку с такой силой, что побелели костяшки. В этот момент ему хотелось воткнуть эту вилку брату в шею. – Танасис, они уже здесь, мы ничего не можем с этим поделать. Все кончено.

– Панос, не будь таким угрюмым.

– Угрюмым? Ты призываешь меня не быть угрюмым, когда люфтваффе только что уничтожили корабли в Пирее?

– Британские корабли!

– Нет! Ты знаешь, что это не так. Там были и наши. Танасис, ты врешь даже самому себе!

Все видели вдалеке вспышки в небе, когда бомбили порт Пирея. Танасис стоял на своем, хотя факты говорили об обратном, а Маргарита ему вторила.

События развивались стремительно. Каждый день на первых страницах появлялись тревожные новости, но к моменту выхода газеты они уже устаревали. В квартире Коралисов не затихало радио. Как-то вечером Панос вернулся домой и увидел за столом сестер и бабушку с бледными лицами. Еще вчера сообщили шокирующие новости: премьер-министр Коризис застрелился, а теперь они слушали сообщение о том, что король, правительство и большая часть британских войск покинули материк и переместились на Крит.

– Здесь невозможно дышать, – сказал Панос. – Такая гнетущая атмосфера!

Нацисты упорно продвигались на юг, над всеми нависла угроза немецкого вторжения. Всех охватил страх.

В плену оказались десять тысяч греческих солдат, и Темис боялась за семью. Маргарита предсказывала, что город станет одной большой тюрьмой.

– Как думаешь, что будет? – спросила Темис у бабушки. – Похоже, что нас бросили.

– Агапе му, я не знаю, – взволнованно ответила кирия Коралис.

Впервые в жизни она не знала, как подбодрить внуков. Она не могла обещать безопасности. Кирия Коралис боялась не меньше их.

– Все будет хорошо, малышка Темис, – сказал вошедший в комнату Танасис и поднял сестру на уровень глаз.

– Отпусти меня! – потребовала она. Ей было пятнадцать, и она не желала, чтобы с ней обращались как с пятилеткой. – Поставь меня на пол!

– Что такое? – засмеялся Танасис.

– Что такое? Я боюсь. Того, что произойдет.

– Все будет в порядке. Знаешь, что сказал один немецкий генерал? Он хочет укрепить дружбу между Германией и Грецией! Этого ведь не стоит бояться, так?

Немецкие вожди утверждали, что пришли с миром, и через несколько часов после их прибытия мэр спокойно вручил им ключ от города. За ужином Танасис заметил, что этот символический жест прошел без применения огня.

Все ели в тишине, слишком встревоженные, чтобы спорить.

– Вам не стоит выходить из квартиры. Никому из вас, – сказала бабушка. – Я должна знать, что все вы в безопасности.

Никто не хотел огорчать кирию Коралис, но, когда она вышла на балкон за печеньем, которое поставила туда остывать, оба брата улучили момент и по очереди выскользнули из дома. Девочки остались за столом.

– Они ушли к себе, – опередила вопрос бабушки Маргарита.

Пожилая женщина обняла внучек:

– Думаю, надо выяснить, что происходит.

Она включила радио. Голос, который пробивался сквозь треск радиоволн, сообщал плохие вести, но вместе с тем внушал мужество.

– Греки, будьте тверды и несокрушимы. Докажите, что достойны своей страны. Мы видели мужество и триумф нашей армии. Мы честно выполнили долг. Друзья! Пусть Греция хранится в ваших сердцах, пусть вас вдохновит недавняя победа и величие нашей армии. Греция будет жить. Она добьется величия. Братья! Будьте смелы и терпеливы. Не падайте духом. Мы преодолеем трудности. Греки! Помните о родине, гордитесь ею и будьте благородны. Мы показали свою искренность и отвагу.

Танасис вернулся к концу трансляции.

– Вы знаете, где Панос? – спросила у внучек кирия Коралис, поняв, что те обманули ее.

– Нет. – Они переглянулись, изображая удивление.

Очередная трансляция была посвящена указаниям на следующий день. Бесстрастный голос диктора сообщал: приостановят транспорт, гражданам советуют оставаться в своих домах, а солдатам – в казармах. Закроют магазины и школы.

Панос отсутствовал недолго, но вернулся понурый. Впервые он не спорил с братом.

– Нужно делать то, что нам велели, – сказал он. – И ждать, что будет дальше.

Утром 27 апреля по опустевшим улицам промаршировали первые роты солдат.

Весь день Темис казалось, будто она в ловушке. Ей хотелось отыскать Фотини или просто выйти на площадь. Не имея такой возможности, она поднялась по темной лестнице, идущей от их квартиры, и выбралась сквозь тяжелую дверь на крышу дома. Там, словно белые флаги, развевались простыни. Темис отвела их в сторону и пробралась к хлипким металлическим поручням, идущим по периметру крыши. Ее взгляд проследовал по улице Патисион: прямая как стрела, та вела к Акрополю. На расстоянии трех километров виднелся древний храм богини Афины. В этот ясный весенний день Темис казалось, что все хорошо.

Отсюда она не видела нацистского флага, который развевался на легком ветерке. Его установили рядом с Парфеноном. Темис вернулась в квартиру, где бабушка умоляла внуков остаться дома. Они хотели своими глазами посмотреть, что происходит в городе.

– Но там опасно! – воскликнула она. – Всем сказали оставаться по домам! Будь здесь ваш отец…

Пожилая женщина не могла их остановить. В силу молодости и своего любопытства братья желали воочию увидеть трагедию, каждый по своим причинам.

Танасис покинул квартиру первым.

Панос вышел на балкон. Кирия Коралис рассердилась: в последнее время он тайком покуривал, а сейчас бабушка застукала его.

– Агапе му, прошу, не стряхивай пепел на растения, – раздраженно сказала она.

Панос не обратил внимания. Он следил за тем, как старший брат пересекает площадь и исчезает за углом. Юноша не сомневался, что Танасис направился в местную штаб-квартиру ЭОН.

– Панос! – одернула его кирия Коралис, увидев, как внук бросает окурок в цветочный горшок.

– Прости, йайа, – сказал он и поцеловал бабушку в щеку. – Прости, вернусь позже.

Панос выбежал из квартиры и быстро спустился по лестнице. Оказавшись снаружи, он замешкался – стоит ли ему пересекать площадь. Лучше он пройдет до центра переулками, подальше от главной улицы, чтобы не попасться никому на глаза. По пути Панос не встретил ни единой живой души. Город словно вымер. Изредка из открытых окон доносились голоса. В дверных проемах по-прежнему сидели коты. Вскоре и они заметят, что рестораны закрыты.

Юноша шел быстрым шагом, сунув руки в карманы и опустив голову. Добравшись до площади Синтагма, он услышал ритмичные удары, словно молота о наковальню. От этого звука все внутри сжималось. Вдруг Панос понял его источник. В узком просвете переулка, идущего до улицы Академии, он увидел роту солдат в серой форме. Сапоги в унисон стучали по асфальту. Солдаты смотрели прямо перед собой, но Панос вжался в дверной проем, боясь, что его заметят.

Он прошел по параллельной улице, сердце его билось в ритме марша. Наконец появились последние ряды, и Панос добрался до конца улицы, глядя в удаляющиеся спины солдат. Он хотел посмотреть, не идут ли за ними другие. Но поразило его не количество военных и даже не знаки свастики, развешанные по зданиям. Хуже всего то, что на тротуарах стояли греки и радостно махали руками. Вдруг он заметил Танасиса с друзьями. Возле них остановился немецкий офицер и попросил сигарету. Женщины улыбались проходившим солдатам, кто-то размахивал руками с балконов и выкрикивал приветствия.

Паносу стало тошно. На дрожащих ногах он вернулся домой, уже не заботясь о безопасности.

Такое проявление доброго согласия между Грецией и Германией внушало Паносу отвращение, но подкрепляло убеждения Танасиса.

– Ты разве слышал выстрелы? – спросил старший брат у Паноса, когда тот вернулся в квартиру. – Разве хоть одному греку причинили вред?

Панос не мог отрицать правоты Танасиса. Однако все знали, что рядом с Парфеноном подняли нацистский флаг, и это глубоко оскорбляло Паноса.

– Война – это не только кровавое поле битвы, – устало сказал юноша. – С турками перестрелки бывали не каждый день, однако мы находились в состоянии войны четыреста лет.

– Что ж, не похоже, что сейчас идет война.

Танасис не уступал. У него накопилась куча «доказательств» того, что Панос не прав, чем он постоянно и докучал брату. Оба были ужасно упрямыми.

В первые дни оккупации Темис регулярно бегала на крышу – убедиться, что Парфенон на месте. Она радовалась, что не видит чужого флага. Школы на время закрыли, и она ужасно соскучилась по Фотини. Связаться с ней Темис не могла, как и возразить бабушке и выйти на улицу в одиночку.

Кирия Коралис проводила все больше времени перед иконостасом, и внуки видели, с каким пылом она крестится, когда сообщают новости. Темис не понимала, зачем бабушка это делает. С каждым днем ситуация ухудшалась, – очевидно, Бог не слышал ее молитв.

Сформировали новое греческое правительство, и Темис ужаснулась самой мысли, что они сотрудничают с оккупантами.

– Нам нужно проявить терпение. – Бабушка пыталась приободрить внуков. – Все будет хорошо, если мы станем делать то, что нам говорят.

– Я не хочу делать то, что мне велят немцы, – возразила Темис.

– Дурочка, не немцы, – сказала Маргарита, – а наш народ. В правительстве греки. Почему ты не хочешь послушать йайа? Ты никогда никого не слушаешь!

– Замолчи, Маргарита, – огрызнулась Темис.

– Просто ты дурочка, вот и все. Всегда такой была.

Маргарита любила повторять, что младшая сестра тронулась умом, когда рухнул дом. Она говорила это в нарочито саркастичной манере и никогда не прислушивалась к мнению Темис.

Ее отказ идти на парад в честь победы немецкой армии встретили с неодобрением.

– Вот же дура, – сказала Маргарита, ткнув сестре пальцем под ребра. – Ты не знаешь, что упускаешь.

Сама она уложила волосы и накрасила губы.

На улицах собрались тысячи людей, многие следили за парадом с балконов. Члены ультраправой партии и участники ЭОН приветствовали проходящих солдат, кое-где на домах вывесили флаги со свастикой.

Темис слышала, как сестра и бабушка вернулись с парада. Оба брата постоянно отсутствовали, и кирия Коралис не требовала с них объяснений. Паносу исполнилось девятнадцать, Танасису – двадцать один, и никто им был не указ. Хорошо, если они не пересекались. Хватало и раздора между сестрами, не к чему добавлять шумные ссоры братьев.

Через день после армейского парада в Афинах Гитлер выступил с речью в Рейхстаге. Танасис прочел об этом заметку, настойчиво повторяя за ужином свои взгляды сестрам.

– Он винит премьер-министра Великобритании в том, что здесь произошло, понимаете?

– Черчилля?

Даже кирия Коралис не видела в этом логики.

– Как он может быть виноват в этом? – поинтересовалась Темис. – Глупости.

– Мы сами позвали союзников на нашу землю, – сказал Танасис. – У Гитлера не осталось выбора. Послушайте, как он любит Грецию!

Танасис достал из кармана газетную вырезку и быстро зачитал несколько фраз, в которых фюрер выразил сожаление по поводу нападения на эту страну.

– Он говорит, что с рождения уважает культуру нашей страны, что здесь появились первые ростки красоты и достоинства, что ему нелегко далось решение…

Танасис не заметил, как вернулся младший брат.

– Он верит, что греческие солдаты сражались с величайшим мужеством и не испытывали страха смерти. Сообщили, что он освободит греческих пленных…

– Танасис, ты веришь в то, во что хочешь верить!

Старший брат круто развернулся:

– А ты не хочешь принимать правду!

– Но ты даже не знаешь правды! Немцы арестовали до парада множество людей. На улицах остались предатели вроде тебя. Гитлер уважает нашу страну не больше, чем Муссолини.

Кирия Коралис молча натирала посуду, да так рьяно, что чуть не соскребла узор. Она любила обоих внуков, поэтому их ссоры огорчали ее не меньше, чем сообщения по радио. Пожилая дама старалась сдерживать свои эмоции.

Предписания немцев гражданам Афин распространялись на все сферы жизни, и мятежные настроения Паноса усиливались. Приходили все новые и новые указания: развесить по городу эмблему нацистов, не помогать пленным союзникам, не слушать Би-би-си, не выходить на улицы после одиннадцати вечера.

Многие греки, особенно молодежь, участвовали в саботаже. Панос подолгу отсутствовал, а кирия Коралис с замиранием сердца ждала стука в дверь и сообщения о его аресте. Тревоги пожилой дамы усилились, когда с Акрополя сорвали свастику. Услышав эти известия, она ужасно испугалась, что ее внук мог оказаться причастным, и с облегчением узнала, что нарушителей порядка поймали.

– Жаль, меня там не было, йайа, – сказал Панос, обнимая бабушку. – Я бы так гордился собой!

– Пообещай, что не натворишь глупостей, агапе му, – умоляла кирия Коралис.

Внук не отвечал.

Их разговор услышал Танасис.

– Что за дурацкая выходка! – выпалил он. – Немцы теперь всех нас накажут. Думаешь, они просто так забудут?

– Это был храбрый поступок! – возразил Панос.

– Храбрый? – презрительно фыркнул Танасис. – Эти болваны только ухудшили ситуацию.

Атмосфера между братьями накалялась, сестры тоже не ладили. Новое правительство распустило обожаемую Маргаритой организацию ЭОН, и Маргарита стала еще более вздорной, чем обычно, поэтому Темис приходилось все чаще сбегать к Фотини. В скромном жилище Каранидис она укрывалась от капризов сестры, делала уроки и размышляла о других вещах, нежели о вражеских солдатах на улицах. Гимназию для девочек то и дело закрывали, и Темис заимствовала книги из комнаты братьев, а также тратила отложенные деньги в книжном магазине. У них с Фотини всегда находилось, что почитать.

В начале долгих летних каникул город наводнили не только немецкие роты, но и итальянские. В конце июня прибыли батальоны Муссолини.

Жаркие месяцы девочки проводили дома у Фотини, увлеченно изучая математику и другие науки. Никто не мог опровергнуть истин Пифагора или периодической таблицы. Для богатых или бедных, монархистов или коммунистов ответы оставались одинаковыми. О научных формулах не спорили, и девочки на время забывали о том, как сильно изменился внешний мир.

Они проверяли друг друга на знание химических элементов, пролистывали задачники, заглядывая в ответы, и поставили себе целью учить по стихотворению в неделю. Однажды Фотини разыскала изящный памфлет. Он хранился в одной из маминых книг.

Девочки по очереди прочитали строфы «Эпитафии», поэмы, которую написал поэт Рицос под впечатлением от одной фотографии – на ней мать оплакивала сына, погибшего в ходе бунта[12]. Девочки были слишком юны, чтобы проникнуться такими эмоциями, и сочли стих сентиментальным.

Они хихикали, когда в комнату неожиданно вошла кирия Каранидис.

Мать заметила, что держит в руках ее дочь.

– Что вы тут делаете? – потребовала она ответа и яростно забрала листок.

Фотини понуро извинилась.

– Эти стихи под запретом, – строго сказала мама. – Я спрятала их здесь не просто так.

Мать вернула листок в тайник. Девочки не поняли, в чем провинились, но знали, что обсуждать это не стоит.

– Вам пора возвращаться в школу, – смягчилась кирия Каранидис. – Если она, конечно, открыта.

– Я скучаю по школе, – ответила Фотини.

– А мне кажется, ты скучаешь по Димитрису, – подшутила Темис.

Все три рассмеялись.

Сейчас девочки учились отдельно от мальчиков, но некоторые парни из соседней гимназии флиртовали с ними, поджидая у школьных ворот. Многих привлекала красота Фотини, но ее интересовал лишь один мальчик, при имени которого она краснела.

В жилище семьи Каранидис почти не проникали солнечные лучи, поэтому там сохранялась прохлада. Сидя в доме Фотини и повторяя древнегреческую грамматику перед новым учебным годом, Темис отгораживалась от всего прочего: жары, страха на улицах, мрачной атмосферы Патисии.

Девочки мечтали вернуться в школу, но с наступлением осени уравнения перестали иметь значение: оккупационные силы превосходили по численности население страны, и всех нужно было прокормить. Эту роль возложили на Грецию. Но, кроме того, продовольственные товары вывозили в Германию.

Решение союзников о блокаде Греции только ухудшило ситуацию. Как можно ограничить запасы немцев и итальянцев, не задев греков? Фотини и ее мать очень быстро ощутили последствия.

– Еды стало меньше, а людей больше, – объяснила кирия Каранидис, вернувшись как-то днем с работы. В ее корзине лежали еще более скудные припасы.

Темис смотрела, как женщина выкладывает на стол жалкие крохи, и вдруг поймала на себе взгляд Фотини. На лице подруги застыл стыд. Темис стало неловко, что она стесняет ее своим присутствием.

В Патисии они питались более-менее нормально, но даже семья Коралис ощутила перемены. Кирия Коралис все эти годы гордилась тем, что может прокормить семью: она готовила полноценные блюда, покупала свежий хлеб, почти каждый день были мясо, овощи с рынка, домашняя пахлава. Пожилая дама бережливо расходовала средства. Но все разом изменилось.

Сперва она старалась замаскировать проблему, но изо дня в день вносила правки в меню. Мясо стало жестче, потом уменьшилось и его количество. Одну курицу растягивали на всю неделю, пока в супе не оставались самые крохи. Кирия Коралис всегда держала в стеклянных банках у себя на кухне запасы круп, но и чечевица, и бобы, и нут постепенно закончились.

Темис вспоминала о скудном ужине кирии Каранидис, состоявшем из горстки фасоли, когда холодным осенним вечером они с сестрой, братьями и бабушкой сидели за столом. Маргарита, как всегда, стонала, но ее жалобы, нацеленные на сестру, казались нелепыми.

– Йайа, это нечестно, – сказала Маргарита, набив рот хлебом.

– Что нечестно? – терпеливо ответила кирия Коралис.

– Ты даешь Темис столько же еды, сколько и мальчикам.

Маргарита следила, как бабушка разливает всем одинаковые порции супа. Когда-то она готовила куриное рагу. Теперь сквозь неаппетитный коричневый бульон просвечивался узор тарелки. Не плавай на поверхности рубленая капуста, суп стал бы просто горячей водой.

– Маргарита, я всех кормлю одинаково.

– Но это нечестно, – ответила внучка, придвигая к себе тарелку.

Парни ничего не сказали, передавая миски по кругу.

– Можешь съесть мой хлеб, – сказала Темис, с вызовом посмотрев на Маргариту.

Кирия Коралис не оставила себе ни кусочка. От недоедания все стали вздорными. Ее внуки, за исключением Маргариты, имели худощавое телосложение, но за первые месяцы оккупации сбросили не один килограмм. Некогда пышная кирия Коралис лишилась половины своего веса, а парням приходилось потуже затягивать ремни.

Маргарита тоже похудела (правда, она набивала бюстгальтер старыми носками, чтобы скрыть худобу). Личико ее все еще оставалось достаточно круглым, к тому же она научилась придавать себе здоровый вид, пощипывая щеки и до красноты покусывая губы. Она презрительно фыркала, глядя на тощие ноги Темис.

– У тебя не ноги, а две редьки! – воскликнула она однажды, тыкая в них вилкой. – Такие же тощие.

Запасов катастрофически не хватало: после сбора урожая немцы забрали все оливковое масло, фиги и изюм. У фермеров увели весь скот.

Кирия Коралис сперва даже извинялась, подавая блюда без кусочка требушины.

– Это не твоя вина, йайа, – пытался приободрить ее Панос. – Мы справимся. Мерзавцы отобрали наших животных, чтобы откармливать своих фройляйн.

Кирия Коралис, не терпевшая ругательств за столом, недовольно посмотрела на внука.

– Следи за выражениями, – одернул брата Танасис.

– Но это так. У моего друга есть на севере дядя. Он фермер. Разводит коров. Для молока и мяса. Но всех забрали. Вывезли в фургонах. Они бы и нас увезли, будь мы съедобны.

– Панос, не преувеличивай, – хихикнула Маргарита.

– Я и не собирался, – резко сказал брат. – Как думаешь, почему у Хацопулоса закрыты ставни?

Вплоть до прошлого месяца местный мясник всегда находил им какой-нибудь товар: бычий хвост, почку ягненка или же немного требухи. Раньше кирия Коралис с презрением отнеслась бы к субпродуктам, сейчас же брала с благодарностью, чтобы придать супу хоть немного вкуса. Братья всегда возвращались домой с мягким свертком восковой бумаги, но не теперь. У мясника ничего не осталось даже для постоянных клиентов.

Ужинали в тишине. На вопрос Паноса ответа не последовало, ведь в Германию правда вывозили миллионы голов скота.

Однако нацисты расхищали не только продовольственные запасы. Мало-помалу Грецию лишили всего остального. Оккупанты забрали себе табак, шелк, хлопок, кожу и прочее сырье. Уничтожались леса, обеспечивая топливо для стран «оси», приостановили выработку энергии. Всего за несколько месяцев инфраструктура, промышленность и моральный дух страны оказались в упадке. Страх сменился отчаянием.

Последствия не заставили себя ждать: взлетел уровень безработицы, страну охватила гиперинфляция. Как-то утром кирия Коралис вернулась домой в слезах – цена на буханку хлеба поднялась до нескольких миллионов драхм и продолжала расти. По новой системе рационирования каждому полагалось в день не больше ста граммов хлеба. Танасис был крепче младшего брата, но оба голодали и крутились по ночам от ощущения пустоты в желудке.

Кирии Коралис все сложнее давалось кормить семью. С приближением зимы в ее душу закрадывалось чувство безнадежности.

– Здесь холодно, – ныла Маргарита, грея руки над миской супа.

Она толкнула под ребра младшую сестру, как всегда сидевшую на стуле поближе к плите. Темис как раз поднесла ко рту полную ложку, и все пролилось.

– Вот растяпа… – сказала Темис, когда суп попал на одежду.

– Подвинься! Почему все тепло должно доставаться тебе? Почему?

– Потому что летом здесь никто не хочет сидеть! – Панос встал на защиту сестры. – Слишком жарко.

– Сейчас повсюду слишком холодно, – ответила Маргарита. – Слишком холодно.

Она бросила ложку на стол и вылетела из комнаты.

– У меня есть одна мысль, – сказал Панос, когда все вернулись к еде. – На прошлых выходных мои друзья ходили за город. Они собрали дров и принесли домой. Почему бы и нам так не сделать? Станет получше. Мы сможем нагреть квартиру.

В следующее воскресенье, отбросив в сторону разногласия, четверо молодых людей вышли из квартиры и направились к остановке. Несколько автобусов проехали мимо, набитые до отказа, но даже Маргарита не жаловалась, так худо было в те дни. Нехватка чувствовалась во всем, а винить оставалось только оккупантов. Теперь ни Маргарита, ни Танасис не поддерживали немцев так рьяно.

Втиснувшись наконец в автобус, они за полчаса добрались до пригорода. Потом прошли метров сто следом за Паносом, который увидел уходящую в лес тропу.

– Похоже на то место, которое описывал Яннис.

Листья окрасились в каштановые и золотистые оттенки, кое-где на деревьях висели красные ягоды. Братья и сестры молча шли по тропинке. Они давно не были на природе.

Подростки не привыкли ходить по мягкой почве, и Маргарита первой пожаловалась, что испачкала туфли, а в кардигане застряли колючки.

– Мы здесь по делу, – фыркнул Танасис. – Прекрати жаловаться.

Он редко ругал сестру.

– Мы соберем дров и вернемся домой.

– Это не только для нас, но и для тебя! – добавила Темис. – Ты же все время жалуешься, что замерзла.

– И еще нужно поискать орешник, – сказал Панос. – Яннис сказал, что набрал целое ведро грецких орехов.

– А как насчет желудей? – спросила Темис, подобрав несколько с земли.

– Их не едят, глупая, – сказала Маргарита.

– Мама Фотини считает наоборот.

– Значит, твои друзья-коммунисты питаются желудями? – усмехнулся Танасис.

– Кирия Каранидис толчет их в муку. Я видела, как она это делает. А потом она готовит печенье.

– Тогда возьмем немного, – сказал Панос. – Почему бы и нет?

– Вы не заставите меня есть желуди, – возмутилась Маргарита. – Это пища для свиней.

Панос толкнул сестру в бок.

– Но ты же любишь поесть! – подшутил он. – Всегда любила!

Маргарита замахнулась на него, но он уклонился. Некоторое время они бегали среди деревьев со смехом и веселым визгом. Танасис и Темис присоединились к ним, пытаясь поймать Паноса, загнав его в угол и повалив на землю.

Этим морозным осенним днем они снова стали розовощекими беззаботными детьми.

Однако их нужда была очень реальной. Ближе к вечеру девочки наполнили корзины орехами и желудями, а парни набрали хвороста и дров. Идти глубже в лес не имело смысла, и с наступлением темноты они направились домой, чтобы преподнести трофеи кирии Коралис.

Этот день на короткий срок отвлек братьев и сестер от мрачной суровости города и гнетущей атмосферы, которая расползалась по улицам Афин. Дети насладились яркими красками, вдохнули свежий аромат земли и услышали щебетание птиц, не загнанных в клетку.

– Мы ведь еще пойдем, так?

Темис первой за ужином выразила такое желание. Братья и сестра кивнули. В квартире потеплело, а из духовки долетал сладкий аромат печенья из грецкого ореха, напоминая о лучших временах.

Школу все чаще закрывали. Иногда в классе стоял такой холод, что продрогшие дети делались неспособными к учению. Освещения тоже не хватало. Как-то Темис шла с Фотини к ней домой и вдруг заметила, как осунулась подруга. Кожа ее стала бледной, почти прозрачной.

– Я будто вижу ее кости, – позже сказала Темис бабушке.

– Бедняга, – отозвалась кирия Коралис. – Жаль, что нам нечем поделиться…

– Я не могу позвать ее сюда, йайа. Не после того, что наговорил Танасис.

– Это было так давно, агапе му.

– Знаю. Но он до сих пор так считает.

На следующий день кирия Коралис завернула печенье в бумагу и отдала Темис.

– Это для твоей подруги, – сказала она. – Только не съешь по дороге.

Позже Темис смотрела, как Фотини неторопливо пережевывает каждый кусочек и даже слизывает крошки с бумаги. Но самый трогательный момент наступил, когда она доела печенье и обняла Темис.

– Спасибо, – прошептала она.

Темис с потрясением поняла, как же исхудала подруга под своим красным пальто.

Через месяц братья и сестры собирались повторить вылазку, и Темис предложила Фотини пойти с ними, зная, что они с матерью борются за каждую кроху.

За несколько дней до этого Фотини упала в обморок прямо в классе. В качестве оправдания она упомянула месячные, но настоящая причина крылась в другом. Многие фабрики закрывались из-за нехватки сырья, и кирия Каранидис потеряла работу. Фотини уже два дня ничего не ела. Из школы она ушла рано, а на следующий день не вернулась.

Вечером Темис пошла к подруге домой, постучала, а когда дверь приоткрылась, она увидела в щелке бледное лицо.

Но Фотини не поспешила открыть дверь и впустить подругу.

– Я лишь пришла проведать тебя… – сказала Темис.

– Все в порядке, – быстро ответила Фотини. – Просто у меня месячные. Не беспокойся обо мне. Через пару дней я вернусь.

Не успела Темис пожелать ей выздоровления, как дверь захлопнулась. Девушка огорчилась, что так мало поговорила с Фотини. Темис принесла подруге учебники, чтобы та не переживала из-за пропущенных уроков, и небольшую коробочку с рисом от бабушки. В подавленном настроении она вернулась домой.

Фотини не появлялась в школе целую неделю, и Темис пообещала себе, что навестит подругу после их очередного похода за город.