Любовные похождения князя

Глава 8 ТОРГАШ

– Мадам консьержка? Господин консьерж? Эй! Есть кто-нибудь?..

Но напрасно Мике надсаживал легкие… Дабы исполнить вчерашнее желание мадам Алисе, которой он был столь многим обязан, молодой человек, невзирая на крайнюю занятость, высвободил себе утро, чтобы заняться розысками пресловутого Жака Бернара, еще накануне никому не ведомого, но в качестве единственного наследника несчастного поэта Оливье грозившего вмиг вырваться в знаменитости!

Выйдя из дома, Мике направился к метро, которое после долгого путешествия под Парижем доставило его к Орлеанским воротам, на противоположный – относительно Монмартра, где жил актер, – конец города.

Сверяясь с картой Парижа, Мике пошел по бульвару Брюн, вдоль крепостной стены и после длительных поисков, связанных с немалыми трудностями, наконец набрел на проезд Дидо, где в доме под номером двадцать пять, как ему было сказано, проживал наследник Оливье, господин Жак Бернар.

Мике свернул на пустырь, отделенный от проезда низкой деревянной изгородью. Едва сделав несколько шагов, он решил, что попал во владения зеленщика: вокруг в беспорядке и изобилии росли овощи. Продвигаясь вперед, он преодолел следующее заграждение и очутился в маленьком садике, засаженном деревьями, по краям которого стояли ветхие и невзрачные домишки.

Не встретив ни единой живой души, Мике, на всякий случай, звонким голосом позвал предполагаемого сторожа этого оригинального владения. Никто не откликнулся, но прислушавшись, прежде чем крикнуть снова, артист догадался, что звук его голоса перекрывают раздававшиеся неподалеку оглушительные удары равномерно опускающегося молотка.

Мике целеустремленно двинулся на шум и, обогнув высокую цистерну с застоявшейся водой, в небольшом внутреннем дворике, за деревянным частоколом, заметил маленького седого старичка в грязных отрепьях, который с силой колотил молотком по огромным медным кастрюлям.

Подавив в себе удивление, Мике приблизился к труженику, который, несмотря на вторжение актера, продолжал безостановочно работать.

– Не могли бы вы подсказать… – начал актер.

Старичок оборвал его и, не переставая оглушительно лупить по кастрюлям, поинтересовался:

– Ставлю полсетье[1], что вы туда же.

– Куда? – осведомился Мике, не без основания заинтригованный.

Наконец бросив долбить кастрюли, человек состроил лукавую физиономию, рукой, угрожающе сжимающей молоток, он махнул куда-то в сторону; Мике машинально проследил за ней взглядом.

– Черт! – продолжал старик. – Вам нужен господин Жак Бернар? Сегодня только к нему и шастают!.. Спрашивается, чем этот чудак занимается, тем более, не в его привычках принимать гостей. Ну да ладно, дело его, ведь так? Привратнику не положено болтать что ни попадя и лезть к людям с расспросами…

Не говоря ни слова, Мике терпеливо дожидался конца речи, чтобы выяснить то, что ему было необходимо.

Старик, представившийся как консьерж дома, вернее группы домов, которые от проезда Дидо отделяла одна-единственная деревянная изгородь, не давал ему и рта открыть.

Не зная, кто требуется посетителю, но убежденный, что тот ищет именно Бернара, даже мысли не допуская, что можно прийти к кому-то другому, он с напыщенным видом указал рукой:

– Пройдете через парк, потом свернете налево и прямо до конца проспекта, там, в глубине, увидите замок, где как раз проживает ваш клиент. Стучите погромче, если никто не отзовется, толкайте дверь и проходите… Вот еще, там нет звонка, забыли провести, а все слуги не то бастуют, не то гуляют, во всяком случае, никто их в глаза не видал.

Подавив подкатившийся к горлу смешок, актер старался внимательно слушать указания необычного старичка с карикатурной внешностью, который, отдав их, принялся с новой силой лупить по кастрюлям.

По-видимому, консьерж был шутником или вралем. И наверняка большим фантазером. Парк представлял собой довольно чахлый садик, в котором росли салат и несколько невзрачных цветков, проспект был узкой вытоптанной тропинкой, в некоторых местах грязной и раскисшей. Эта тропинка одновременно являлась ручьем, в который стекала затхлая вода из переполнявшейся цистерны.

Дорогой Мике пришлось оторвать от еды с полдюжины неказистых куриц, которые, кудахча, бросились от него врассыпную, успокоить робко, но угрожающе зарычавшую шавку, которая притаилась между клумбами бересклета.

Поплутав по этой клоаке, он наконец вышел к «замку» – стоявшей в конце тупика жалкой одноэтажной лачуге с красной черепичной крышей, настоящей конуре, хибаре старьевщика.

– Бедняга! – сказал себе Мике, подумав о Жаке Бернаре. – Судя по его жилищу, он не купается в золоте!

Актеру не пришлось ни стучать, ни толкать дверь, как это советовал ему консьерж. Дверь была приоткрыта. Распахнув ее пошире, Мике шагнул через порог и очутился в прокуренной, тесной и мрачной комнатенке, где увлеченно беседовало и балагурило с полдюжины человек.

Пол был выстлан красной плиткой; в глубине комнаты стояла печь, на которой грелся голубой чайник, чуть наполненный водой; от печки, через всю комнату, к заклеенной бумагой форточке тянулась труба, которая время от времени пыхала едким дымом.

Актер был не из породы слабонервных, за свою полную приключений жизнь комедианта, в частности, сопровождая поезд Барзюма, ему довелось многое повидать, повертеться в самом разном обществе, однако он замер на пороге странного помещения, не в силах скрыть изумления.

Действительно ли он попал к Жаку Бернару, единственному наследнику Оливье?

Актер собирался было расспросить присутствующих, но вдруг его кто-то окликнул:

– Мике, старина, как делишки?

Комедиант вытаращил глаза, меньше всего ожидая услышать подобный вопрос в подобном месте. Затем улыбнулся и радушно протянул руку:

– Кого я вижу! Сигизмон!

Мужчины обменялись рукопожатиями. По воле случая среди полдюжины типов, набившихся в темную комнатенку, Мике нашел старого приятеля – колоритнейшую личность, Сигизмона, для близких просто Сиги.

Несмотря на прозвище, навевающее грустные мысли, Сиги был непревзойденным весельчаком. При всей комичности своей внешности – огромном носе, нависшем над пухлыми губами, и плешивой голове с остроконечной макушкой – он выбрал профессию репортера-фотографа и, надо отдать ему должное, благодаря сноровке и отваге стал настоящей личностью, яркой и оригинальной, известной на весь Париж.

Всегда одетый по-походному, с двумя неизменными огромными сумками, в которых хранились всевозможные фотоаппараты и фотографические пластинки, Сиги без отдыха сновал по Парижу в охоте за происшествиями, событиями, приключениями, достойными быть запечатленными на фотокарточке.

Сиги не работал в издательстве или газете. Он был свободным и независимым, самим себе хозяином, именно поэтому его знали и ценили.

Тем временем Сиги, ухватив Мике за пуговицу на пиджаке, выпытывал:

– Ну как, старина, порядок? Ты все кино, театром промышляешь? А я все фотографирую. Ты как очутился у Бернара? Правда, малому здорово подфартило? Я первым узнал, уже семь часов здесь торчу, пытаюсь его щелкнуть, но этот сукин сын и слышать ничего не хочет. Все равно никуда не денется!

Мике забавляла болтовня фотографа, который время от времени оглядывался на присутствующих, в надежде уловить признаки внимания. Впрочем, находившиеся здесь пять или шесть типов с интересом прислушивались к разглагольствованиям Сиги. А тот, почувствовав молчаливое одобрение, повысил голос:

– Да! Никуда не денется! И пусть не надеется обвести меня вокруг пальца. Мне попадались субъекты и позабористей, которые никак не хотели даваться мне в руки. Помнишь, в прошлом году на бегах…

Актер отрицательно покачал головой, но Сиги, не смутившись, продолжал:

– Значит, это было не с тобой, с другим парнем! А в день авиации получилось еще забавнее… Кроме шуток, я себя знаю, меня никакой репортер не обскачет, я парень нахальный…

Сиги на мгновение умолк, чтобы дать слушателям высмеяться. Он не без труда освободился от сумок, своими ремнями сильно перетягивающих ему грудь, порылся в кармане кожаной куртки, вытащил пухлый замызганный бумажник и извлек наклеенный на красную картонку снимок, который он пустил по аудитории.

Документ разглядывали с изумлением. Чудно было видеть невероятного Сигизмона, сфотографированного рядом с Президентом республики!

Сиги пояснил:

– Правильно, монтаж! Но ведь, правда, забавно? И, надо добавить, лучший пропуск! Когда меня заносит в такие места, где полицейские любят пошуровать по карманам, я невзначай подсовываю им эту штуку, а потом говорю: «Не очень-то хорохорьтесь! Видите, кто я!»

Покровительственным жестом Сиги положил руку на плечо Мике:

– И потом, старина, чем сложнее дело, тем больше мне годится эта штуковина! Как ты считаешь, здорово я придумал?

Внезапно фотограф осекся. Он бросился к двери, приоткрывшейся в глубине комнаты.

– Господин Бернар, – произнес он, – не будьте врединой, дайте я вас быстро щелкну, я же сказал, никуда вы не денетесь!

В приоткрытую дверь шмыгнул один из ожидавших в импровизированной гостиной. Из соседней комнаты донесся молодой насмешливый голос, решительно отметший просьбу Сиги:

– Зря стараетесь! Только попусту теряете время! Не нужен мне портрет!..

Нисколько не смутившись, фотограф кивнул и, сложив пухлые губы в язвительную улыбку, едва заметную под громадным носом, упрямо прошептал:

– Никуда не денешься, я тебя проведу, как и всех вас…

Через три четверти часа в прихожей никого не осталось, кроме Мике и неотступного Сиги. Актер был приглашен в соседнюю комнату.

Не успел он войти, как дверь за ним плотно прикрылась; Мике оказался прямо перед Жаком Бернаром.

Наследник Оливье был молодым человеком с длинной, спутанной и всклокоченной шевелюрой. Лицо его обрамляла светлая, довольно густая борода. На орлином носу неуклюже сидел лорнет в золотой оправе, а длинный черный потертый сюртук завершал сходство с надзирателем в провинциальном колледже.

Жилище было под стать хозяину.

Это было нечто вроде мастерской, точнее сказать, кладовой без окон, свет в которую проникал через замызганный стеклянный плафон, над которым, весьма кстати, была подвешена сетка, сдерживающая целую лавину мусора, который бесстыдно закидывали на странноватую крышу жильцы соседних домов.

В глубине комнаты, за ширмой, виднелась спинка небольшой железной кровати. В углу угадывался туалетный столик, а вдоль стен в беспорядке лежали груды газет, книг, папок, бумаг, по большей части покрытых обильным слоем пыли.

Посреди комнаты стоял белый деревянный стол, заваленный карточками, листами бумаги, книгами, рукописями, корректурой; на коробке со скрепками примостился пузырек чернил; в картотеке заляпанные кляксами открытки соседствовали с карандашами, перьями, ластиками, половинкой ножниц и сломанной ручкой.

Все очень напоминало лавку старьевщика. По стенам висели несколько рваных афиш и перьевых набросков, а также миниатюра в громадной раме.

Зрелище было хаотичным и красочным. Мике с любопытством вертелся по сторонам, чему не препятствовал его собеседник, который, казалось, совсем не спешил. Наконец он поинтересовался:

– С кем имею честь?

Мике извинился за молчание:

– Простите, сударь, я в самом деле у господина Жака Бернара?

– Он перед вами, – ответил субъект в длинном поношенном сюртуке.

Мике продолжал:

– Меня зовут Мике, я артист…

– Драматический артист? – переспросил Жак Бернар. – Бывший постановщик в труппе Барзюма?

И, заметив удивление комедианта, Жак Бернар продолжал:

– Я прекрасно знаю вас, сударь!

Мике, в свою очередь, внимательно пригляделся к собеседнику. Его физиономия показалась ему смутно знакомой.

– Вроде, – замялся он, – я вас тоже где-то видел…

Жак Бернар сделал неопределенный жест, которым, как могло показаться человеку предубежденному, скрыл легкое беспокойство.

– Все может быть, сударь, – ответил он, – хотя меня это и удивляет. Мы могли встречаться в театральных кулисах, в кафе, на улице…

Мике не удавалось припомнить, где он видел этого типа, лишь смутно кого-то ему напоминающего.

Он походил на какого-то знакомого, но кого именно, Мике не мог понять…

Конечно! Будь на месте актера бродяга Бузотер, этот вопрос был бы разрешен незамедлительно. Жак Бернар был никем иным, как загадочным типом, несколько дней тому назад повстречавшимся бродяге на берегу Сены, которого он, за мзду в двадцать су, водил на набережную Отей показывать трагическую комнату, где произошла таинственная драма, совпавшая с исчезновением рабочего Мориса.

Но Мике не был Бузотером и не имел возможности распознать стоявшего перед ним субъекта.

Кроме того, особой необходимости в этом не было. Актер выполнял поручение, которое он, больше не мешкая, изложил.

– Сударь, – произнес он, – меня привело сюда следующее: мадам Алисе, директриса журнала, носящего название «Литерария», недавно узнала, что вы являетесь единственным владельцем и душеприказчиком поэта Оливье, столь печально погибшего во цвете лет…

При этих словах Жак Бернар изобразил на лице сострадание, машинально опустил голову, и, казалось, тыльной стороной руки смахнул слезинку в уголке глаза; Мике, рассудив, что приличия требуют помянуть покойного, прервался, чтобы прошептать:

– Бедный Оливье! Верно?

– Бедный Оливье! – отозвался Жак Бернар.

Выдержав паузу, Мике вновь заговорил.

Он изложил свое поручение, с первых же слов Жак Бернар ухватил суть. Наследник, словно зазывала, предлагающий клиенту товар, затараторил:

– У меня тут кое-что осталось, черт, вы вовремя явились, сударь! Судя по тому, как идут дела, еще день – два и все бы разошлось! Посмотрим… Желаете веселое? Грустное? Длинное? Короткое? Стихи? Прозу? Либретто оперы? Пятиактную драму? Слащавый роман для юных девушек или пикантную повесть для издания в Бельгии? У меня все есть, дело только за вами, сударь!..

Мике, опешив, выслушивал предложения, которые делались тоном приказчика в бакалейной лавке, нахваливающего патоку, оливки и чернослив.

Артиста так и тянуло расхохотаться, но он робел; тем временем его собеседник, устроившись за захламленным столом, с жаром рылся в бумагах, казалось, нисколько не замечая комизма ситуации.

Мике собрался с духом:

– Сударь, думаю, «Литерарии» прекрасно подошли бы несколько приличных стихотворений, сентиментальных и с печатью истинной поэзии…

– У меня есть то, что вам нужно! – заявил Жак Бернар. – Как раз в этом духе и на хороших условиях… По пятьдесят сантимов за строчку, стихи, проза, на ваш вкус! Вы, наверное, скажете, что стихотворная строчка короче и потому в количественном отношении менее выгодна, по сравнению с прозой, но стихи писать труднее, и они идут у нас дороже. Понятно?

Мике, все больше шалея, кусал себе губы, чтобы не покатиться со смеха. В основном договорившись, он на всякий случай поинтересовался:

– А нет ли у вас одноактной пьески для двух или трех действующих лиц?

– Для какого рода публики? – осведомился Жак Бернар.

– Как вам, сударь, сказать, – ответил Мике, – для публики светской, изысканной, элегантной… Не помню, говорил ли я вам, что мадам Алисе вскоре устраивает вечер у себя в журнале, дабы почтить светлую память поэта Оливье? Эту пьеску можно было бы разыграть на празднике с одним или двумя товарищами…

Актер остановился. Жак Бернар, который изучал его прищурившись, сделал знак замолчать.

– Скажите-ка, – добродушно заметил он, – все это замечательно! Но не могу ли я получить небольшой аванс?

– Какой? – смешался Мике.

– Денежный, черт побери! Понимаете, я несколько поиздержался, кроме того, не купаюсь в золоте.

Мике извинился, что упустил из внимания такой важный момент. Он поддакнул:

– Конечно, дорогой сударь, я незамедлительно переговорю с мадам Алисе, она, разумеется, с большим удовольствием пришлет вам небольшой задаток…

Приободрившись, Жак Бернар весь просиял:

– Замечательно, по рукам! По рукам! Вот два стихотворения, можете взять… Уж поверьте, это лучшее, что есть у Оливье в таком жанре! Теперь о пьесе, мне надо поискать, завтра вечером я ее вам вышлю… Полноте, десяток луидоров не пропадет… Уверяю, будете довольны!..

Мике охотно согласился; сочти мадам Алисе условия неприемлимыми, сделку не поздно было разорвать…

Наконец актер поднялся и направился к дверям; Жак Бернар на мгновение удержал его.

– А как, сударь, насчет этого? – спросил он.

«Ну и торгаш!» – подумал актер.

– Знаете, я тоже пописываю, – предложил Жак Бернар, – если вдруг вам понадобится, если мадам Алисе пожелает…

Мике сделал уклончивый жест. Жак Бернар не стал настаивать.

– Да, понимаю! – прошептал он, заранее примиряясь с ответом, который ему, человеку опытному, нетрудно было предугадать. – Понимаю, я менее известен, чем Оливье.

Больше он не упорствовал…

Отвешивая бесконечные поклоны и лебезя, Жак Бернар проводил Мике до дверей.

Но как только актер распахнул дверь, сверкнула молния и грохнул взрыв. Мике вскрикнул, но тут, за наполнившим комнату облаком едкого дыма, раздался насмешливый голос фотографа Сигизмона:

– Сказал же я, никуда вы не денетесь! Так оно и вышло, господин Жак Бернар! Вы уже в аппарате!..

Фотограф поспешно ретировался бегом через грядки. И дожидался актера в проезде Дидо.

– Ну, как я его, по нахалке! – заявил Сиги Мике.

Следом за Мике в сад осторожно выскользнул Жак Бернар. Он прямиком направился к изгороди, за которой все еще давал о себе знать, ожесточенно колошматя по кастрюлям, сторож владения.

– Папаша Никола, – обратился он к старику, – если меня будут спрашивать, гоните всех в шею, меня ни для кого нет.

– Можете на меня положиться, – отозвался старый сторож, – вы что думаете, я в восторге: шляются туда-сюда по саду! Кур пугают, овощи топчут! Я и без вашего распоряжения послал бы всех к чертовой матери!

Жак Бернар вернулся в дом, закрылся на ключ; оставшись в одиночестве, в полном одиночестве, таинственный субъект подошел к зеркалу, самодовольно взглянул на свое отражение, улыбнулся себе и вслух произнес:

– И правда, здорово я придумал! На сей раз шутка даст мне немного разжиться… И как!.. Мне в руки идет целое состояние!

На миг Жак Бернар глубоко задумался, затем продолжал:

– Итак, что мы имеем, оценим ситуацию… Две недели тому назад, по известным только мне причинам вынужденный скрываться, я, перебиваясь с хлеба на воду, жил под именем Оливье – именем, которое мне не принадлежало, поскольку Оливье никогда не существовало – на скудные гонорары, добываемые тяжким ремеслом поэта. И вот случайно я узнаю, что знаменитое преступление на набережной Отей, преступление, жертвой которого пал некто Морис – фикция, инсценировка, подстроенная самим убийцей! Трах! Мне приходит гениальная идея! Морис жив, с другой стороны, раз он пожелал выдавать себя за покойника, у него должны быть причины больше не появляться под этим именем… Это я понимаю сходу! И тут же, без проволочек, задумываю воспользоваться ситуацией. Прежде всего я подкладываю письма в комнату исчезнувшего. Эти письма кого хочешь собьют с толку. Все как один верят, что Мориса на самом деле звали Оливье, что Морис был поэтом Оливье. Таким образом, убитым считается не Морис, а поэт Оливье, то есть я. И тут трах! Я меняю имя! Называю себя Жаком Бернаром! Предусмотрительно завещав сочинения Оливье Жаку Бернару, я становлюсь собственным наследником, а поскольку творчество покойников пользуется большим спросом, под видом Бернара бойко торгую рукописями, от которых, останься я Оливье, в жизни бы не избавился.

Свои рассуждения необычный тип заключил взрывом жизнерадостного смеха.

– Самое забавное, – продолжал он вскоре, – что все живы! Рабочий Морис попросту всех надул, по причинам, кстати, мне неизвестным. А я еще раз надул, заставив поверить в смерть Оливье, то есть в свою собственную кончину! И, наконец, я всех надул в третий раз, выдавая себя за несуществующего Жака Бернара и продавая собственные скопившиеся творения… Самое главное, что я на этом прилично подзаработаю, черт возьми, получу свои кровные, в которых уже начинаю испытывать необходимость и которые мне пригодятся для серьезных дел.

Необычайный Жак Бернар, автор невероятнейшей буффонады, ибо его хитроумное поведение было ничем иным как буффонадой, резко оборвал себя:

– Тьфу! Размечтался. А время-то идет. Мне еще разносить товар, а первоначальные запасы подыстощились. За работу! Черт возьми! Первым делом, где взять пьеску, которую я обещал этому милейшему Мике? У меня ничего такого готового нет…

Представитель богемы на мгновение заколебался, затем принялся копаться в груде книг, сваленных в углу комнаты.

– Черт! – бормотал он. – Спишу что-нибудь у Мольера, Расина, Вольтера или Корнеля. Раз пьеска пойдет у мадам Алисе, перед публикой литературной, мне нечего смущаться. Уверен, эти молодцы придут в обалдение, не заметят подлога…