Любовь, Конец Света и глупости всякие

Совещание

Странная компания неожиданно появилась с краю поля, неподалеку от ям, но внимания на нее никто не обратил. Подумаешь, возникли какие-то фигуры из воздуха с хлопком — кое-кто из могильщиков оглянулся, но тут же продолжил заниматься своим делом — это все же кладбище, а не Красная площадь, здесь не запрещено появляться из воздуха. А ведь могли бы не игнорировать это зрелище — всех семерых Богов одновременно мало кто видел, даже картин таких нет. Впрочем, все они, кроме одного, были в аватарах и внешне ничем не отличались от обычных людей.

Хрупкая черноволосая Танька приблизилась к группе с другого конца кладбища, словно говоря всем своим видом: «Наконец-то, я уже тут целую вечность торчу!» — и возмущенно воскликнула:

— И по какому поводу у нас тут безотлагательное совещание?

— По такому, чтобы мнением б-большинства доказать, что т-ты не прав! — ответил Бог Филимон.

— Я предпочла бы, чтобы ко мне обращались в женском роде! — возмутилась Танька и посмотрела на пятерых из присутствующих высокомерно. Это было не так уж и трудно — никакого величия те не демонстрировали, не говоря уж о шестом, явившемся в бестелесной форме.

— Аватара, молчи, мы с Богом разговариваем, — сказала пышная дама в нелепой шляпе, похожей на цветочный горшок. — Много ты ей воли дал! Да еще имени твоего называть нельзя, чушь какая!

Бестелесные существа не имеют человеческих имен, у них нет обыкновения общаться, произнося слова вслух. Имена нужны только в том случае, когда Бог создает религию. Бог, воплотившийся в Таньку, не формировал религий, не рассказывал историй, у него не было стереотипов, это был единственный Бог, применявший индивидуальный подход. Главное, что его воодушевляло, — свобода, а имена его интересовали мало, не придумывал он себе имен.

Однако другие шестеро его все же именовали, предостерегая свои народы от дурного влияния. Большинство имен забыли потом, но одно к нему прицепилось и, в общем-то, не раздражало его. Только со временем брутяне испортили репутацию этого слова, и он решил, что, чем мучиться из-за этого, лучше запретить его произносить применительно к нему… Так-то слово и слово, не хуже любого другого…

А у всех остальных Богов имена были, хотя их крайне мало кто знал. Иногда они выдумывали себе новые, и вовсе не просто так: это был магический ритуал. Шестерых звали: Амвросий, Пантелеймон, Евстахий, Лукьян, Филимон и Мистер Джон. Последний на «Джона» без «Мистера» не откликался категорически.

— Ну ладно, — ответил Бог Танькиным ртом. — Говорить буду я. Так зачем вы меня сюда вызвали? Что, не могли в кафе побеседовать или... — он скосил зеленый глаз на Филимона и подмигнул, — на скамеечке в парке?

— Для наглядности. Посмотрите, как они тут постоянно мрут, да еще и делают все, чтобы затруднить реинкарнацию, — проворчал величественного вида старик. — Перерождаются те, кому удалось оторваться, в кошках, собаках, крысах… А ведь как измучились-то, отрываясь, тоже мне, благая участь.

Этот Бог, прежде чем в старике воплощаться, простенько и без затей выбрал себе имя Амвросий. Прост он был только в этом, а в создании своего народа пошел крайне сложным путем. Решив, что его призвание — руководить, а не руки марать, он сразу создал себе подчиненных. Они были богоподобны, но без Всеведения и Всемогущества, так себе существа — с многочеговедением и многочегоможеством, материальные в весьма незначительной степени. Вот они уже и создавали ему народ, в процесс он не вникал даже, интересуясь лишь конечным результатом. В мелочи жизни народа не вмешивался, но иногда устраивал представления и сюрпризы — приятные и неприятные.

— Ты посмотри, посмотри, — заголосила дама в шляпе, уставившись на Таньку в упор. — Что ты спасти хочешь? От чего? Для чего? Им Конец Света НЕОБХОДИМ, это ведь ужас, что делают. Мало того, что равновесие нарушают, страдают избытком Здравого Смысла, сосредоточились на материальном, гасят Магию на корню. Так еще и души мертвых не отпускают, делают все, чтобы их удержать, жертвы приносят в виде цветов, поминки устраивают, на кладбище ходят, зовут покойников обратно. Тут же полная безнадега.

— Да, странная у них привязанность к уже использованным физическим телам, — согласился Амвросий. — Им давно всем сообщили, что бессмертна — душа, а они так и носятся с этими телами, ни Магии, ни Здравого Смысла, глупость одна, притом вредная. И уж вы-то, коллега, это знаете достоверно. Чем вас Конец Света не устраивает? Ни одна заслуживающая внимания душа не пропадет, а так — пропадают.

— Да ему-то что беспокоиться о пропажах? У него всего четыре подотчетных души тут осталось, тоже мне, Бог… — саркастично вставил тип с внешностью настолько непримечательной, что мог бы секретным агентом работать, посторонним бросались в глаза лишь недостатки его прически. Его имя значило «свет». Достаточно долго его многочисленный народ поклонялся солнцу, хотя сам Лукьян большое значение придавал жизни загробной. Именно он предложил остальным устроить собрание на кладбище.

— Я решение уже принял. И у меня есть свои причины для этого, — ответил Бог, имени которого не называли.

— Но почему? — вмешался Пантелеймон. В отсутствии аватары он общался с компанией без речевого аппарата: его мысли поступали прямо в сознание каждого из присутствующих. — Неужели тебе хочется жить тут? По какой глупейшей причине можно хотеть жить в физическом теле среди людей, которые откровенно вымирают и губят собственные души? Да еще нас обрекать на то же самое?

Пантелеймон к созданию человека на заре веков подошел самым что ни на есть гедонистическим образом. Он создал сам себе материальное тело, разделился пополам и сто лет с упоением занимался процессом размножения. От его пятисот детей произошел народ, весьма многочисленный. Потом ему это шумное семейство надоело, и он продолжил нематериальное существование. Но потомков не бросил, заботился о детях: на тех, кто вел себя неправильно, нехорошо, насылал всяческие болезни, а «правильным» продлевал жизнь. Если бы не приближающийся Конец Света, то кое-какие из своих принципов он после чрезмерного потребления пива мог бы уже пересмотреть.

Танька передернула плечами, вся эта компания ей не нравилась, слова вылетали какие-то не свои, будто внутри нее кто-то оправдывался. Она уже открыла рот, чтобы сказать что-нибудь резкое, но голос в голове твердо произнес: «Молчи, а то будет хуже. Их шестеро, и они намного сильнее нас с тобой».

— Вы тоже можете найти здесь то, чего вам не хватает. Здесь есть упоительная, новая Магия, но она образуется лишь при наличии тела, вы ее не учитывали никогда, — вслух сказал Бог.

— И что это такое? — ухмыльнулся Лукьян.

— Так не объяснишь…

— Не хочешь, так не объясняй, — нервно рявкнула дама в шляпе, и залилась краской, казалось, ее вот-вот хватит удар. — Все равно чушь думаешь.

Всеведущие мыслят иначе, чем люди. Однако пребывание в аватарах слегка модифицирует их мыслительные процессы: Боги воспринимают не всю информацию сразу, а только ту ее часть, на которой сосредоточиваются. Пусть Бог, чьего имени называть нельзя, и не сказал, что он имел в виду, они его поняли. Но решили, что он не прав, на основе личного неудачного опыта.

— Мы тебя предупредили, — добавила дама в шляпе. — Будем мешать. Очень сильно мешать будем, так что, может, еще передумаешь…

Боги начали растворяться в воздухе, с хлопком, один за другим, чтобы не привлекать внимания, хотя и так никому дела не было. Последним рядом с Танькой остался Мистер Джон, который все это время молчал, и протянул на прощание руку.

— Не повезло Евстахию. Климактерическая тетка — его аватара, вон нервная какая, и краснеет вся…

Как и другие Боги, Мистер Джон знал, что нервность Евстахия была обусловлена его странной манерой руководить людьми. Евстахий в свое время разделился на множество — эдакий Бог-муравейник. Некоторые его части отличались ужасным характером, некоторые — замечательным, но в среднем получалось вполне конструктивно. У него не было представления о морали, он не объяснял своему народу, что такое хорошо и что такое плохо, и не карал за грехи. Основной обязанностью его народа было плодиться и размножаться. Многоликость со временем надоела, и Бог снова стал единым, но характер испортился. Имя он себе выбрал Евстахий, что значит «пышно колосящийся», то есть Евстахия, раз аватара женщиной оказалась.

Мистер Джон пожал Танькину руку, надел форменную фуражку с синим околышем, какие бывают то ли у летчиков, то ли у железнодорожников, и, моргнув голубыми глазами, исчез.

По грязи Танька вышла на асфальтированную дорогу, потопталась ботинками в луже, взмахнула рукой ритуальному автобусу. Автобус затормозил.

Сбоку подбежала большая черная собака с шелковистой шерстью и висячими ушами, подозрительно заглянула в глаза.

— У меня еды нет, милый песик, могу только за ухом почесать.

— А он не попрошайка, — сказал Олежка, взяв сестру за руку. — Пес проверяет, не вселился ли кто в тебя, здесь бывает. Души мертвых иногда вселяются в тех, кто горюет сильно. Человек горюет, его собственная душа устремляется за умершим, а чужая душа, которую родственники не отпускают, может попробовать к ним вернуться так. А ты тут не одна, сейчас он ругаться начнет…

Пес яростно залаял.

Из ритуального автобуса выглянул бойкий парень и оценивающе оглядел Таньку с ног до головы:

— Что, подвезти? Это можно, вот только пес перестанет лаять, и двери откроем. А то знаете, всякое бывает, это все же кладбище…

— Даже демоны моего статуса не признают, — сказала Танька своим необычным голосом. — Собака, ты ошибаешься. Немедленно перестань лаять.

Пес еще раз посмотрел ей в глаза, замолчал, виновато вильнул хвостом и убежал.

— Не совсем еще ошибается, значит, — усмехнулся Олежка. — Присмотревшись, распознает.

Двери автобуса распахнулись.

— До Москвы, если можно, — сказала Танька, усаживаясь на сиденье ближе к шоферу и опасливо поглядывая на скамейку, где совсем недавно стоял чей-то гроб.

— Да понятно, что до Москвы, нам за следующим покойником ехать. Даже и денег с вас не возьмем, понятно, на кладбище люди только в связи с трагическими событиями попадают… Что мы, не люди что ли? — водитель продолжал что-то бубнить.

— Ну и как, это у нас действительно трагическое событие? — обратилась она к Олежке как можно тише, чтобы не расслышал водитель. — Я не твою смерть имею в виду, хотя в большой степени это трагедия, действительно. Но вот я сейчас на кладбище беседовала с кучей настоящих психов, как ты думаешь, мне самой не пора ли уже обратиться к врачу?

— Наоборот, событие очень хорошее. Во всех смыслах, — ответил Олежка. Во-первых, ваши шансы на успех, значит, выше, чем я предполагал, раз те шестеро решили вмешаться. А во-вторых, пытаясь вам противодействовать, они неизбежно будут творить чудеса, значит, люди начнут больше верить в Магию, и ее количество будет увеличиваться.

Танька закрыла глаза. Больше всего ей не хотелось, чтобы Олежка был такой же иллюзией, как и многие другие явления вокруг нее. Знала, конечно, что мертвый он, но, несмотря на это, могла видеть, слышать и даже трогать его. То же самое мог делать Ося, и больше никто другой. Но теперь брат говорит с нею так, будто бы люди на кладбище вовсе не были очередной галлюцинацией. Будто все происходящее было так же реально, как этот автобус, и Олежка все знает об этом и даже каким-то образом участвует сам. Какие же выводы она должна была сделать?

«Вывода только два, — услышала она голос в своей голове, — отрицать в себе все происходящее и искать помощи у врачей, но они только сделают тебя несчастной. Либо расслабиться и воспринимать все как есть».

Ритуальный автобус ехал медленно, застревал в пробках, Танька, пребывавшая в состоянии внутреннего диалога, гримасничала, дергала плечами, кривила рот, водитель поглядывал на нее и бормотал: «Надо же, как эта женщина переживает… Непростые у нее, видать, отношения-то были с покойным, даже и не поймешь, горе у нее или просто бесится…»

— Девушка, — сказал водитель. — Попейте водички, — он протянул ей большую пластиковую бутылку. — Извините, стаканов нет.

Танька замолчала, поднесла к губам бутылку, запрокинула голову. Отдала бутылку. Притихла.

«А что это за новая Магия была упомянута в разговоре на кладбище? — осмелилась она наконец озвучить один из множества вопросов, которые давно хотела задать своему внутреннему голосу. — Что при этом имелось в виду?»

«Любовь», — ответил Бог.