Любовь на фоне кур

Глава XVIII УКРИДЖ ДАЕТ МНЕ СОВЕТ

Много часов спустя — во всяком случае, так мне чудилось — мы оказались у развилки, где наши пути расходились. Мы остановились, и у меня возникло ощущение, будто я внезапно и жестоко сброшен в скучный, полный будничных забот мир с какой-то дальней и несравненно более приятной планеты. Думаю, Филлис испытала похожее чувство, потому что мы внезапно стали чрезвычайно практичными и деловитыми.

— Но твой отец, — сказал я.

— В том-то и трудность.

— Он не даст нам своего благословения.

— Боюсь, никогда.

— Ты не могла бы уговорить его?

— Если бы речь шла о чем-то другом, то да. Но относительно этого — нет. Видишь ли, даже если бы ничего не произошло, ему было бы тяжело потерять меня именно сейчас. Из-за Норы.

— Норы?

— Моей сестры. В октябре ее свадьба. Не знаю, будем ли мы счастливы, как они.

— Счастливы! Да в сравнении с нами они будут слезы проливать! Хотя я и не знаю, кто он.

— Да Том же. Или ты хочешь сказать, что правда не знал?

— Том! Том Чейз?

— Ну да.

Я охнул.

— Будь я… не тем помянут, — сказал я. — Как подумаю, какие муки я терпел из-за этого негодяя, и понапрасну, просто не знаю, что сказать.

— Тебе не нравится Том?

— Очень нравится. С самого начала. Но я жутко ревновал к нему.

— Не может быть! Глупыш.

— Бесспорно. Он все время крутился возле тебя и называл «Филлис», и вообще вел себя так, будто вы с ним были героиней и героем музыкальной комедии. Так что мне было думать? Один раз я слышал, как вы распевали дуэты после обеда. И пришел к самому ужасному выводу.

— Когда это было? Что ты там делал?

— Вскоре после того, как Укридж подействовал на нервы твоему отцу и положил конец нашему знакомству в самом начале. Я каждый вечер приходил к изгороди напротив окна вашей гостиной и томился там час-другой.

— Бедный мальчик!

— Надеясь услышать твое пение. А когда ты пела, он тут же присоединялся, и я разражался проклятиями. Вероятно, вы обнаружите, что на дереве, к которому я прислонялся, вся кора обуглена.

— Бедный старичок! Но ведь теперь это все позади, правда?

— А когда я хотел щегольнуть перед тобой на корте, ты ушла, чуть только я вошел в форму.

— Прошу прощения, но я же не могла угадать? Я думала, это твоя обычная манера игры.

— Знаю. Я так и знал. У меня волосы чуть не побелели. Я просто не мог себе представить, чтобы девушка обратила внимание на такого мазилу.

— Людей любят не за то, что они отличаются в теннисе.

— Но на ЧТО обращает внимание девушка, чтобы полюбить? — без обиняков спросил я и умолк на пороге великого открытия.

— Ну-у, не знаю, — ответила она более чем неудовлетворительно.

И я не сумел вытянуть из нее ничего конкретнее.

— Но о папе, — сказала она. — Что же нам все-таки делать?

— Он меня не приемлет.

— Он в полном бешенстве.

— Дуй же, дуй, зимний ветер! Все равно добрее ты…

— Он никогда тебя не простит.

— …неблагодарности людской. Шекспир, как всегда, прав. Я спас ему жизнь. Рискуя собственной. Нет, я даже вправе предъявить ему иск! Кто когда слышал, чтобы человек, чья жизнь была спасена, не пришел бы в восторг, когда спаситель делает предложение его дочери? Твой отец под корень рубит источник скромных гонораров автора романтических рассказов. Этого нельзя допустить.

— Джерри!

Я вздрогнул.

— Еще! — сказал я.

— Что такое?

— Еще раз скажи это. Ну пожалуйста. Сейчас же.

— Ну хорошо. Джерри!

— Ты в первый раз назвала меня по имени! Конечно, ты и понятия не имеешь, как прекрасно оно звучит, когда его произносишь ты. В нем есть что-то поэтически прямо-таки священное.

— Джерри, прошу тебя!

— Еще, еще!

— Но будь же разумен. Неужели ты не понимаешь, насколько это серьезно? Мы должны думать о том, как уломать папу.

— Хорошо, — сказал я. — Займемся этой проблемой. Извини, что мне не хватает серьезности. Но я так счастлив, что ничего не могу с собой поделать. Ты дала мне согласие, и больше я ни о чем думать не в состоянии.

— Все-таки попробуй.

— Я возьму себя в руки… А теперь повтори еще раз.

— Мы не можем пожениться без его согласия.

— А почему? — сказал я, не испытывая особого почтения к капризам профессора. — Убегать в Шотландию для заключения брака по тамошнему древнему обычаю теперь не принято. Но есть же бюро гражданской регистрации.

— Никакого бюро, — сказала она решительно. — И кроме того…

— Что?

— Бедный папа этого не вынесет. Мы всегда были такими друзьями! Если я выйду замуж против его желания, он… ах, но ты же понимаешь! Навсегда захлопнет передо мной дверь и не будет мне писать. И будет страдать из-за этого. Без меня он умрет от тоски.

— Не он один, — сказал я.

— Видишь ли, Нора всегда была немножко другой. Она столько времени проводила, гостя у родных и друзей, что она и папа просто не понимают друг друга с такой полнотой, как он и я. Она постарается поддержать его, но она не знает папу, как знаю я. И кроме того, она останется с ним так недолго — всего лишь до своей свадьбы.

— Послушай, — сказал я, — это же нелепо. Ты говоришь, что твой отец откажется тебя видеть и так далее, если ты выйдешь за меня. Но это же чепуха. Я все-таки не какой-то социальный изгой. И мы были прекрасными друзьями, пока мерзавец Хок меня не выдал.

— Знаю. Но в некоторых отношениях он бывает крайне упрямым. Видишь ли, он считает, что был поставлен в смешное положение, и ему понадобится очень много времени, чтобы простить тебе это.

Я признал, что ее опасения справедливы. Можно простить любую нанесенную вам обиду, но только если она не уязвляет ваше тщеславие. Далее, даже при самом подлинном спасении, когда спасенный обдумывает произошедшее хладнокровно, он не может не почувствовать некоторой досады на своего спасителя. Бессознательно он воспринимает его, как антрепренер воспринимает ведущего актера своего театра: тот обязан ему средствами к существованию, но вызывает у него зависть из-за огней рампы, центрального положения на сцене, рукоплесканий. К тому же никому не нравится чувствовать себя перед кем-то в вечном неоплатном долгу. И если человек обнаружит, что переносил эти смешанные чувства напрасно, как случилось с профессором, его гневу не будет предела.

Приняв все это во внимание, я осознал, что мягких убеждений окажется недостаточно, чтобы профессор дал свое благословение с той сердечной теплотой, какую нам хочется видеть в наших потенциальных тестях.

— А ты не думаешь, что время — Великий Целитель и все такое прочее? И он не почувствует большее расположение ко мне, скажем, через месяц?

— Конечно, все может быть, — сказала Филлис, но в голосе у нее слышалось сомнение.

— Насколько я его знаю, мне он кажется человеком настроений. И возможно, в ближайшее время я сделаю что-то такое, что совершенно изменит его точку зрения на меня. Будем надеяться на лучшее.

— О том, чтобы сказать папе…

— По-твоему, это обязательно? — сказал я.

— Да, обязательно. Мне невыносимо даже подумать, что я буду скрывать от него подобное. По-моему, я никогда ничего от него не скрывала. То есть ничего плохого.

— Так, значит, ты причисляешь подобное к самым черным своим грехам?

— Я взглянула на все это с папиной точки зрения. Он жутко рассердится. Просто не знаю, как к нему приступить.

— Боже праведный! — вскричал я. — Не думаешь же ты, что я тебе разрешу сделать это одной? Сам поджимаю хвост в сторонке, пока ты с ним объясняешься? Как бы не так! Я иду с тобой, и мы сообщим плохую весть вместе.

— Нет, не сегодня. Он, возможно, устал и раздражен. Лучше подождать до завтра. Можешь поговорить с ним утром.

— Но где?

— Он, конечно, пойдет на пляж искупаться перед завтраком.

— Отлично. Я буду там.

— Укридж, — сказал я, когда вернулся на ферму, — мне нужен твой совет.

Мои слова подействовали на него как зов боевой трубы. Наверное, когда у человека есть привычка раздавать непрошеные советы направо и налево, добровольная просьба получить совет действует на него бодряще, как удар электрическим током.

— Выкладывай, малышок! — ответил он сердечно. — Я весь внимание. Идем в сад, там и расскажешь, что тебе требуется.

Это меня вполне устроило. Доверительные разговоры всегда удобнее вести в темноте, к тому же я не хотел, чтобы нас отвлекло вторжение Наемного Служителя или миссис Бийл, как внутри дома могло произойти в любой момент. Мы прошли на выгон. Укридж закурил сигару.

— Укридж, — сказал я, — я помолвлен.

— Что-о?! — Тяжелая лапища просвистела сквозь мрак и впечаталась мне между лопаток. — Черт подери, старичок, желаю тебе всяческого счастья, провалиться мне, от всей души! Для тебя ничего лучше и быть не может. Холостяки — это прыщи. Я и понятия не имел о счастье, пока не женился. Когда свадьба?

— Вот тут мне и нужен твой совет. Со свадьбой возникли, как ты выразился бы, некоторые трудности. Дело обстоит так. Помолвлен я с Филлис Деррик.

— Деррик? Деррик?

— Но ты не мог же ее забыть! Черт возьми, какие бельма на глазах у некоторых людей! Да если бы я увидел ее даже один-единственный раз, все равно помнил бы о ней до конца жизни.

— А, да, вспомнил. Довольно хорошенькая девочка с голубыми глазами.

Я ошеломленно уставился на него. Без особой пользы, так как в темноте он моего лица не видел, однако мне стало легче. «Довольно хорошенькая девочка»! Подумать только!

— Да-да, конечно, — продолжал Укридж. — Она как-то обедала здесь. Ну, с этим недотепистым пузанчиком.

— Как ты тогда соизволил обозвать его прямо в глаза, черт бы тебя подрал! По твоей милости эта каша и заварилась.

— Каша? Какая каша?

— Так ее отец…

— Черт, теперь припоминаю. Из-за всех последних забот и тревог память у меня немножко захромала. Ну конечно же! Ее отец упал в море, а ты его выудил. Черт, ну очень похоже на журнальные рассказики, которые приходится читать.

— И также очень похоже на рассказики, которые я пописывал. Но у них у всех было одно общее, чего эта история лишена. Они неизменно завершались тем, что отец соединял руки героя и героини, благословляя их. К несчастью, в данном случае это вряд ли произойдет.

— Старик не дает согласия?

— Боюсь, что нет. Я еще его не спрашивал, но шансы очень невелики.

— Но почему? Чем ты ему не угодил? Ты замечательный типчик, дыхалка и все четыре копыта у тебя лучше некуда, и ведь ты как-то упомянул, что должен получить неплохие деньги, когда женишься?

— Да, должен. Тут все в порядке.

В голосе Укриджа зазвучало недоумение.

— Ничего не понимаю, старый конь, — сказал он. — Я бы подумал, что старикан сразу примет тебя в свои объятия. Черт подери, ни о чем подобном я в жизни не слышал. Ты спас ему жизнь! Ты выудил его из воды!

— Сначала опрокинув в нее. В том-то и беда.

— Ты его опрокинул в воду?

— Через посредника.

И я объяснил. Укридж, должен с сожалением сказать, захохотал так, что его должны были услышать в самых отдаленных деревушках Девоншира.

— Ах ты, дьявол! — взревел он. — Провалиться мне, старый конь, по твоему виду никак не скажешь, что ты способен на подобное.

— Я не виноват, что выгляжу респектабельно.

— Ну и что же ты намерен предпринять?

— Вот тут мне и нужен твой совет. С твоей находчивостью, что ты сделал бы на моем месте?

Укридж внушительно похлопал меня по плечу.

— Малышок, — сказал он, — только одно может вызволить тебя из этой лужи.

— А именно?

— Дерзость, мой мальчик, дерзость. Бесшабашность. Нахрап. Возьми для примера меня. Я ведь тебе никогда не рассказывал, как женился, верно? Да, я так и думал. Ну, дело обстояло следующим образом. Возможно, тебе будет полезно выслушать всю историю, потому что, заметь, и мне заручиться благословением было не так-то просто. Тебе известна тетя Элизабет, тетка Милли, бабища, которая написала то письмо? Ну, так, когда я скажу тебе, что она — ближайшая родственница Милли и что это у нее я должен был вырвать согласие, ты поймешь, какие трудности мне предстояло преодолеть.

— Давай выкладывай, — сказал я.

— Ну, впервые я увидел Милли в вагоне первого класса подземки. У меня, кстати, был билет в вагон третьего класса. Ну, в любом случае вагон был полон, так что я встал и уступил ей свое место, и пока висел над ней на ремне, черт дери, влюбился в нее, не теряя ни секунды. Ты и вообразить не можешь, малышок, какой сногсшибательной она выглядела в чем-то вроде голубого платья с добавкой алого и в шляпке с этими, как их бишь там. Ну, мы вышли в Южном Кенсингтоне. К этому времени я хватал воздух ртом, как рыба, и понял, что дело серьезно. Думать о женщинах у меня никогда не было времени, но мне стало ясно, что этот случай упустить нельзя. Я влюбился, старый конь. Накатывается на тебя внезапно, будто приливная волна…

— Знаю! Знаю! Черт возьми, тут ничего нового ты мне сказать не можешь.

— Ну, я пошел за ней следом. Она вошла в дом на Турлоу-сквер. Я стоял снаружи, ждал и размышлял. Мне надо было во что бы то ни стало проникнуть в эту лачужку и познакомиться с ней, пусть меня вышвырнут вон на мостовую. И я позвонил в звонок. «Леди Лихенхолл дома?» — спросил я. Усекаешь дьявольскую хитрость вопроса, а? То, что я осведомился о титулованной бабе, должно было им внушить, что я принадлежу к бонтону.

— А как ты был одет? — спросил я, не удержавшись.

— О, это был один из моих сюртучных дней. Я ездил повидать типуса касательно уроков его сыну, а по неизреченной милости Провидения в одном пансионе со мной жил типус примерно моего сложения, и у него имелся сюртук, и он одолжил его мне. Ну, не совсем одолжил, но я знал, где он хранит сюртук, а самого его дома в тот момент не оказалось. Внешность у меня была безупречной. Просто молодой герцог, можешь мне поверить, малышок, с ног до головы и до последней пуговицы. «Леди Лихенхолл дома?» — спросил я. «Нет, — ответила горничная, — тут такие не живут. Это дом леди Лейкехит». Как видишь, мне с самого начала повезло, потому что фамилии оказались немного похожими. Ну, я каким-то образом сумел добиться, чтобы горничная проводила меня наверх. И уж тут, можешь не сомневаться, я заговорил, как никогда в жизни. Развивал тему, что мне дали неверный адрес и я ошибся домом. Затем ушел, а через пару дней явился с визитом. Мало-помалу окончательно проник туда. Постоянно являлся с визитами. Шпионил за ними, встречался с ними в каждом театре, который они посещали, и раскланивался, и наконец женился на Милли, прежде чем ее тетка усекла, что происходит, кто я такой, чем занимаюсь и вообще.

— И в чем мораль?

— Да в том, чтобы ворваться подобно урагану! Сбей их с толку! Не давай секунды, чтобы передохнуть, задуматься. Да если бы я оставил тете Элизабет, тетке Милли, время на размышления, где бы мы сейчас были? Бьюсь об заклад, во всяком случае, не в Комбе-Регис все вместе. Ты выслушал то письмо и знаешь, какого она обо мне мнения теперь, по зрелом размышлении. Если бы я медлил, играл в робкое обожание, она пришла бы к этому выводу, прежде чем я женился на Милли, а не после. Даю тебе мое честнейшее слово, малышок, было время примерно на середине нашего знакомства — после того как она перестала меня путать с человеком, который приходил заводить часы, — когда эта женщина ела из моих рук! Дважды — в двух разных случаях — она сама спрашивала моего совета о рационе ее карликового шпица! Так что сам видишь! Сбивай их с толку, малышок! Сбивай их с толку!

— Укридж, — сказал я, — ты вдохновил меня. Ты способен вдохновить и гусеницу. Я пойду к профессору — как, впрочем, и собирался, — но теперь пойду нахраписто. Я вырву у него отцовское благословение, даже если придется пустить в ход лом.

— Именно так и надо, старый конь. А не ходить вокруг да около. Скажи ему, что тебе требуется, и не отступай ни на йоту. Если не увидите того, что вам требуется, на витрине, спросите. Где ты думаешь взять его за грудки?

— Филлис сказала мне, что он всегда ходит купаться перед завтраком. Пойду завтра и перехвачу его.

— Лучше не придумаешь. Черт возьми! Я скажу тебе, что я сделаю, малыш. Сделал бы я это далеко не для всякого, но на тебя я смотрю как на любимейшего сына. Я пойду с тобой и помогу растопить лед.

— Что-о?!

— Не втирай себе очки, старый конь, — отечески посоветовал Укридж. — Перед тобой стоит нелегкая задача, и тебе, когда ты приступишь к делу, в первую очередь понадобится мудрый, благожелательный, практичный человек у твоего плеча, чтобы подбодрить тебя, если твои нервы сдадут, и вообще стоять у твоего угла и следить, чтобы бой велся честно.

— Но это очень личное дело…

— Не важно! Воспользуйся моей наводкой и держи меня при себе. Я могу вслух высказать то, о чем ты по скромности не решишься упомянуть. Я могу постоять за тебя, малышок. Могу во всех подробностях перечислить, чего лишится старикан, если даст тебе от ворот поворот. Значит, заметано. Примерно в восемь завтра утром, а? Я там буду, мой мальчик. Мне совсем не вредно поплавать.