Любовь под омелой

Глава 1

В идеальном мире Марк Комптон вел бы себя как полный урод.

Я не прошу многого. Легкое злорадство. Оскорбительно поднятые брови. Насмешливая ухмылка и: «Так-так-так. Смотрите, кто объявился в сочельник без приглашения». И придираться я тоже не буду: при любом из раскладов я бы чувствовала себя в разы лучше.

Но нет. Марк открывает входную дверь, возвышаясь во весь свой внушительный среднезападный рост, и когда я поднимаю взгляд на его красивое лицо, то замечаю только искреннее удивление при виде меня на заснеженном крыльце его родителей.

Удивление, которое быстро превращается в тревогу.

Как будто он не злится на меня. Как будто даже не обижен на те ужасные вещи, что я сказала ему несколько месяцев назад, на мое бессвязное, жалкое извинение.

Но опять-таки, чтобы затаить обиду, ему бы пришлось тратить время на мысли обо мне, а он едва ли думает о том, что произошло между нами.

— Джейми? — его голос неуместно теплый в морозной темноте. Еще даже нет шести вечера, но солнце садится рано, и сейчас все равно что глухая ночь. — Какого черта ты делаешь на улице в такую погоду?

Хороший вопрос. И я — уравновешенная профи, которая не теряет самообладания под давлением, регулярно спасает людям жизни и иногда даже умудряется выдержать целое занятие пилатесом без слез, — отвечаю на него весьма красноречиво:

— Э, да.

Марк склоняет голову к плечу.

Хмурится, и в его взгляде на меня воцаряется что-то до ужаса похожее на жалость.

Он скептически повторяет:

— Да?

— Э, да. — Как я блестяще веду беседы. Возможно, мне за это дадут награду. — В смысле… Ага. Да. Это и правда я. Джейми.

— Очень рад, что это не твой злобный двойник решил меня обмануть. — Марк делает шаг назад и приказывает: — Заходи.

— Нет! — восклицаю я — слишком быстро, судя по морщинке, появляющейся у него на лбу. Исправляюсь, добавляя: — Спасибо, но нет. Я не могу остаться. Мне надо домой, пока вьюга не разошлась.

— Мы в Северном Иллинойсе в конце декабря. Вьюга уже разошлась.

Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, какой вид ему открывается из-за моего плеча: длинные полосы непроглядной темноты, а в промежутках — большие снежинки, яростно, как турбины, вихрящиеся под светом уличных фонарей. Саундтрек — потрескивание ветвей и непрекращающееся завывание ветра — не добавляет этой сцене шарма.

— Ты должна зайти, Джейми.

— Вообще-то, папа послал меня одолжить медную сковороду для жарки. Как только ты дашь ее мне, я пойду домой.

Я улыбаюсь, надеясь, что Марк проникнется и сдвинется с места. В конце концов, я всего лишь девушка. Брошенная в объятья жестокой стихии единственным родителем во имя коварной, но очень важной цели — ограбить дом лучшей подруги детства, чтобы добыть волшебную сковородку.

Я действительно заслуживаю сострадания.

Особенно учитывая, что упомянутая лучшая подруга детства даже не приехала сюда, чтобы проявить хотя бы каплю порядочности. Табита с мужем и родителями умотали на «целительный» круиз «все включено» куда-то на Карибы, чтобы хлебать чистую радость из кокосовых орехов. И, таким образом, единственным Комптоном на этих праздниках в городе будет Марк. Мелкий братец Табиты, который…

Ну, начнем с того, что он совсем не мелкий. Уже довольно давно. Он прилетел из Калифорнии пару дней назад, чтобы присмотреть за Сондхаймом, стареньким котом Комптонов, требующим постоянного ухода и не менее постоянно ненавидящим людей.

Я спросила Табиту, почему они просто не наняли сиделку, но ее единственным ответом было: «Зачем, если есть Марк?» Видимо, проводить Рождество наедине с семейным питомцем, который только и грезит о том, как бы выжрать своим двуногим рабам глаза, — совершенно нормальное занятие для технологического магната.

И вот мы здесь. Из всех восьми миллиардов людей на этом плавающем в космосе камне Марк — единственный, кто может устроить в моем мозгу короткое замыкание. И так уж вышло, что он — все, что стоит между мной и моей целью.

— Пожалуйста, скажи, что ты не шла две мили в разгар вьюги за медной кастрюлей.

— Не шла. Папин дом ближе, — думаю, примерно на треть мили, — и мне нужна медная сковородка.

— Боже.

Марк устало потирает переносицу и прислоняется к двери.

— Она, наверное, на кухне. Папа говорит, ему очень надо, чтобы запечь окорок. Так что если ты ее найдешь…

— Кто вообще покупает медные сковородки?

— Твоя мама. — Во мне вспыхивает искра раздражения. — Потому что они классные. Она хотела такую, и мы с Табитой скинулись на прошлое Рождество.

Если подумать, возможно, я зря об этом сказала. Мы с Табитой едва могли себе позволить такую покупку, а Марк, наверное, просто ставит галочку в уме — велеть дворецкому прикупить чертову дюжину сковородок, сделанных на заказ. Семь для своих родителей и шесть для моего папы, все с золотым покрытием и изумрудной инкрустацией. С выгравированными инициалами.

Это так странно. Марк — Марк-качок, влезавший в неприятности и выбиравшийся из них благодаря своему очарованию; Марк, скатившийся в оценках; Марк, вылетевший из колледжа, — стал отвратительно богат в двадцать три и выплатил ипотеку родителей после успешного выхода его компании на рынок. Теперь он владеет сетью, которая стоит миллионы. Миллиарды. Хреноллиарды. Или вроде того; пусть я неплохо разбираюсь в математике, но такие большие цифры никогда не задерживаются в моей голове.

В то же время мы с Табитой — добропорядочные, прилежные дочери-достигаторы — откладываем на не самую ослепительную кухонную утварь.

Я откашливаюсь.

— Короче, чем скорее ты принесешь мне сковородку, тем…

— Эй, там! Ты разве не дочка Малека?

Я поворачиваюсь к соседскому дому: из одного из верхних окон высовывается смутно знакомая мне старушка. Я не сразу ее вспоминаю, а, когда вспоминаю, проглатываю вздох.

— Э, здрасьте, миссис Но…

Минуточку. Миссис Нос — это ее настоящее имя или мы звали ее так, потому что она постоянно подкупала нас карамельками в обмен на сплетни о наших родителях?

— Нортон, — бормочет Марк, прочитав мои мысли.

— Здравствуйте, миссис Нортон. Да, я Джейми Малек.

— Ты все такая же, как в тот день, когда уехала в колледж. Сколько прошло, лет десять?

Я пытаюсь улыбнуться, но, видимо, моя большая скуловая мышца замерзла.

— Именно так. Вы тоже отлично выглядите, мэм.

Если честно, я почти ее не вижу. Метель быстро набирает обороты, и за три метра от крыльца все уже белым-бело.

— Ты ведь адвокат, да? Как твой папа?

— Джейми — терапевт, — с легким нетерпением поправляет ее Марк. — Оканчивает ординатуру в педиатрии.

— А, да. Уж тебе ли не знать. — Она переводит взгляд с меня на него и обратно, внезапно загораясь агрессивным любопытством. — Я и забыла, что вы оба уехали в Сан-Франциско. Наверняка все время видитесь, верно?

В животе у меня все сжимается. Сейчас самое время, чтобы мы с Марком обменялись многозначительными взглядами и расхохотались. Может, даже сказали: «О, миссис Нос, если бы вы только знали, что случилось в последний раз, когда мы были вместе. Надо бы вам рассказать. Вы будете думать об этом все праздники. Засыплете нас целым грузовиком карамелек».

Но я молчу. Я парализована. И Марк отвечает за нас обоих:

— Да, конечно. Мы практически живем вместе. А теперь прошу прощения, я вижу, как под носом у Джейми вырастает сосулька из соплей. С Рождеством вас и вашего мужа.

Минуту спустя я стою на кухне Комптонов, не имея ни малейшего представления о том, как я там оказалась. Видимо, меня туда затащил Марк, чья терпимость ко всякому вздору никогда не вырастала выше среднего боровичка. Сейчас он стоит передо мной и расстегивает мою парку, словно трехлетке, которой только еще предстоит знакомство с понятием молнии.

— Мне нужно…

— Вернуться, да.

Он стаскивает с меня лыжную шапочку и замирает, когда волна светлых вьющихся волос рассыпается по моим плечам.

Ординатура не дает мне продыху, так что мне не хватает времени даже на еду, не то что на походы в салон. Мои волосы впервые отросли ниже плеч, а не коротко подстрижены под каре. Видимо, Марк заметил: он берет конец прядки и трет между пальцами, пристально уставившись на нее, и это заставляет вспомнить, что он сказал мне, когда мы оба были еще очень юны.

«У тебя самые красивые волосы в мире. Как глупо, что ты их не отращиваешь».

Его внимание распаляет меня — серьезное достижение в такую погоду.

— Ты совсем замерзла, — бормочет Марк, отпуская локон. — Я разжег камин в гостиной. Иди, постой там…

— Но как же…

— …пока я ищу сковородку, — добавляет он, как будто я еще более предсказуема, чем сроки подачи налогов за квартал. — Поверить не могу, что твой папа послал тебя сюда в чертов буран.

— Я не против, — отвечаю я, пусть и слегка возражаю.

Ладно, сильно возражаю.

— Не нужно соглашаться с каждой его идиотской просьбой. Особенно если это опасно. — Полные губы Марка сжимаются в тонкую линию — а потом слегка изгибаются, и этот слабый намек на смешок настолько восхитителен, настолько в его духе, что мое сердце пропускает несколько ударов. — Чтоб тебя, Джейми, ты ведь даже не любишь окорок.

Я фыркаю. Ну конечно, он знает.

— Папа пробует новый рецепт.

— Ага. — Марк снимает шарф с моей шеи. — Даже если этот новый рецепт не пропекает двадцать пять сантиметров снега, который выпадет сегодня, он все равно не должен был посылать тебя сюда.

— Серьезно, двадцать пять сантиметров — это не так уж много.

Он поднимает темную бровь.

Через мгновение я понимаю почему и тут же багровею.

— Боже мой.

— Жестко, Джейми.

— Я не это имела в виду!

— Понятно.

— Нет, серьезно, я говорила… про снег, двадцать пять сантиметров снега…

У меня звонит телефон. Я, настолько благодарная за прерванный разговор, что могла бы основать культ поклонения сотовым сетям с широкой зоной покрытия, тотчас беру трубку.

— Привет, пап… Да, я добралась до Комптонов. Скоро пойду назад… Хорошо, да. Конечно. — Я поглядываю на Марка, чье выражение лица можно описать только как «недовольное». Нет, все еще не фанат отца. — Марк, папа хочет, чтобы я напомнила тебе о завтрашнем рождественском ужине, и… Да, папа. Обещаю, я постараюсь его привести. Нет, я не буду его похищать, если он откажется, я… Ладно, хорошо. Гарантирую: если я не смогу его убедить, я притащу его к нам силком.

Закатив глаза, я обрываю звонок и кладу телефон поверх одежды, которую Марк свалил в кучу на барной стойке. Одеться снова будет тем еще квестом, но должна признать: приятно, когда тело больше не покалывает от холода миллионом крошечных сосулек.

— Э-э… не хочешь завтра прийти на рождественский ужин? — спрашиваю я, заранее зная ответ.

— Нет.

— Ясно.

Марк выжидающе смотрит на меня.

— Что?

— Я жду обещанного похищения.

— А. Ну да. — Я оцениваю его рост. То, как компрессионная футболка облегает его большие бицепсы. Мускулистые бедра, скрытые джинсами. — Скажем, что я пыталась, но ты меня одолел.

— Но у тебя почти получилось?

— О да. Я взяла тебя в удушающий захват на несколько секунд.

— Но потом поскользнулась на банановой кожуре?

Я смеюсь. Лицо Марка светлеет, и от его широкой ухмылки воздух вокруг становится густым, и…

Он не отворачивается. Все пялится и пялится, как будто готов проглотить меня взглядом целиком. Он всегда был таким, когда чего-то хотел: ненасытным. Неимоверно. Жадным. И поэтому мне не стоит находиться здесь с ним. Из-за Марка мое сердце несется вскачь, тело бросает в жар, а мозг отключается, и это не то, что можно пережить без последствий. Оказываясь рядом с ним, я становлюсь ненасытной тоже, а еще безрассудной и…

Все равно уже поздно. У меня был шанс, и я его упустила.

— Мне нужно идти, — шепчу я, уставившись на выложенный плиткой пол. — Ты не мог бы…

И вздрагиваю от внезапного треска, за которым раздается скрежет металла. Я поворачиваюсь и ахаю, глядя в окно кухни: тяжелая ветка дуба, стоящего во дворе Комптонов, обломилась и упала прямо на патио.

Она сейчас лежит поверх их мебели, которая выглядит… сплющенной. Может, разломанной. На несколько частей.

Черт. Мне нужно скорее домой, пока вьюга не разбушевалась окончательно. Где же эта сковородка? Я смотрю на Марка большими глазами, но понимаю: он читает мои мысли. Потому что, похоже, точно знает, что я сейчас скажу, и опережает меня.

— Джейми, давай я кое-что проясню. — Он спокоен и очень, очень непреклонен. — Если ты считаешь, что я тебя не свяжу и не запру в спальне, прежде чем позволю выйти на улицу в такую погоду, то ты совсем меня не знаешь.

Глава 2

Проблема в том, что я знаю.

В смысле, знаю Марка.

Я знаю его очень хорошо, ведь мы познакомились в нашей городской больнице, где пахло сиропом от кашля и общественным бассейном, прямо в день, когда он родился. В моих самых ранних воспоминаниях он сияет точно звезда: папа усаживает меня в большое плюшевое кресло, а миссис Комптон вручает мне бесформенный сверток, предупреждая:

— Осторожней, Джейми. Придерживай головку — да, вот так.

Мне было два с половиной. Табита, которая была на полгода старше меня, только что отпраздновала свой день рождения с поливалкой.

Но Табиты там не было. Она сидела дома с дедушкой и бабушкой, из-за того, что ее мама назвала «рядом истерик кризиса трех лет», но сама Табита потом перефразировала в «сознательный протест против навязывания ненужной экспансии». Ей сообщили, что в доме скоро появится новый член семьи, и она не собиралась делиться ресурсами, которые ее юный разум воспринимал как конечные: игрушками, хлопьями и родительской любовью.

Вот так я и познакомилась с ее родственником раньше нее и точно могла сказать, что в плане конкуренции ей было нечего бояться. У красного существа, корчащегося у меня на руках, было помятое личико, сморщенный нос, бугристые щеки, уши в складочку, стариковские волосы, покрытые засохшими корками. Мне вспомнились сахарные печеньки, которые папа пек по праздникам, — в частности, те, которые выходили из печи не совсем ровными. «Неприглядными», как он говорил.

Описание подходило. Существу у меня на коленях не досталось ни одного грамма приглядности.

— Как ее зовут? — спросила я у миссис Комптон.

— Его, — поправил меня папа. — Это мальчик, милая.

И внезапно все встало на свои места.

— Так вот почему он такой уродливый.

Взрослые разразились смехом — очень злобным, как мне показалось, учитывая, что бедному ребенку и так приходилось мириться с тем, что он не девочка. Я старательно не слушала, пока миссис Комптон не спросила меня:

— Джейми, знаешь, как мы его назвали?

Я покачала головой.

— Марк. Марк Эван Комптон.

И возможно, младенец уже знал собственное имя, потому что именно в этот момент он открыл серые глаза и после нескольких неудачных попыток ухватился за мой указательный палец. «Привет», — казалось, говорил его пристальный взгляд.

И: «Не уходи».

И может, даже: «Ты мне нравишься».

Он был маленьким, но сильным. И во мне тотчас родилось ошеломительное чувство любви, стремление защищать «Все хорошо, — молча пообещала я Марку. — Я буду твоим другом. И заставлю Табиту стать твоим другом. И я буду тебя любить. Даже если ты уродливее всех, кого я знаю».

Это было сердечное, искреннее обещание. Которое я нарушила миллион раз за следующие несколько лет. Потому что, по трагическому стечению обстоятельств, Марк Эван Комптон оказался просто хуже всех.

Несколько лет, слишком доверяя Марку, я была его главной защитницей.

— Я уверена, он этого не хотел, — говорила я кипящей от негодования Табите каждое утро по дороге в школу. — В смысле, подменить твои витаминные мармеладки слабительным.

Застелить клетку хомяка твоей любимой футболкой.

Ткнуть тебе в глаз пластиковой вилкой.

Запереть тебя в шкафу для белья.

Убедить всех соседских детей звать тебя Тупитой.

Науськать собаку обезглавить твою любимую Барби.

Выблевать три порции макарон с сыром прямо тебе на колени.

Тайком подбросить тебе в постель насекомых.

Я оправдывала его, потому что со мной Марк никогда не был ужасен. Какую бы любовь я ни почувствовала к нему в день его рождения, она была взаимной. Папа и мистер Комптон были лучшими друзьями со школы, и наши семьи проводили много времени вместе. Мама бросила нас вскоре после моего рождения, и папа, учитывая его очень ответственную работу, был благодарен за всю заботу обо мне, которую могли предложить Комптоны. Мы с Табитой, конечно же, были неразлучны. Но и с Марком у меня тоже была особая связь.

— Жаль, ты не живешь с нами, — умильно говорил он мне, когда я выходила из комнаты Табиты после ночевки на выходных.

И:

— Ты мой самый любимый человек во всем мире.

И:

— Когда мы вырастем, я хочу, чтобы мы поженились.

Такого бы, конечно, не случилось. Я уже выбрала себе мужа — Алана Кроуфорда, парня постарше, живущего дальше по улице (или, если не выйдет, Лэнса Басса из группы NSYNC). В моих глазах Марк был маленьким мальчиком. Тем не менее я считала его очаровательным. Я учила его читать и завязывать шнурки. Взамен он кричал на мальчишек, толкавших меня на игровой площадке, и делал мне валентинки каждый год.

— Ты должна быть моей лучшей подругой, — напоминала мне Табита раз в неделю. — Я знала, что эта пузатая мелочь украдет половину всего. Просто не думала, что и тебя тоже.

Но я любила их обоих. И годами, даже когда отношения между Табитой и Марком стали включать подкладывание аллергенов друг другу в еду, острые канцелярские кнопки и постоянные угрозы взаимного уничтожения, я пыталась не принимать ничью сторону.

— Тебе не нужно между ними выбирать, милая, — говорил папа. — Это типичное соперничество между братом и сестрой. Они это перерастут. Просто пережди.

И я пережидала — до тех пор, пока нам не стукнуло по двенадцать, а Марку девять, и не случился инцидент с яйцом.

Марк до сих пор утверждает, что это было не нарочно. Что он не знал, что наша «слетевшая с катушек школа устроит такой бредовый факультатив и заставит учеников притворяться, будто яйцо — это ребенок, которого всю неделю нужно носить так, чтобы не разбить». Однако наша слетевшая с катушек школа не только устроила такой бредовый факультатив — она давала за него баллы. Целых тридцать процентов моей оценки по домоводству зависели от этого проклятого яйца.

И потому, когда я зашла на кухню Комптонов и увидела, как Марк его ест — поджаренное, на тосте, с помидорами, — я не помешала возмездию Табиты. Я молча наблюдала, как она за ним гоняется. Ничего не сказала, когда она повалила брата на пол — пусть он уже был выше нас обеих. Прислонилась к двери и скрестила руки на груди, когда она таскала его за волосы. А когда на их вопли пришел со двора, где работал, мистер Комптон, разнял своих детей, а потом повернулся ко мне и спросил: «Джейми, что случилось?» — я сказала правду.

— Это Марк начал, — сказала я.

Его посадили под домашний арест, хотя я не помню, на сколько. Но что я помню с поразительной четкостью — так это его взгляд, взгляд человека, которого предали, и ясное понимание, что это конец эпохи.

В следующем году вместо валентинок я получила позорные прозвища, непрерывные поддразнивания и новообретенное соперничество с младшим братом моей лучшей подруги.

Если посмотреть в прошлое, то Марк был не то чтобы трудным ребенком: он был энергичным мальчиком, которому не хватало мотивации. Он вечно скучал, был слишком умным и определенно слишком умело обращался с компьютером. Его отправляли заниматься всеми видами спорта, и он преуспел в каждом. Но его душа была беспокойной, и бесконечные розыгрыши и постоянные проделки помогали это беспокойство утолить.

«Типичный одаренный ребенок-выпендрежник», — сказала как-то одна из папиных подружек. Она была психологом и очень мне нравилась. На самом деле она, возможно, нравилась мне больше всех женщин, которых папа приводил домой. Какое-то время я надеялась, что она станет моей мачехой, но ни одни папины отношения не длились дольше пары лет — и это было проблемой, ведь я не могла заставить себя не привязываться к ним. Но, так или иначе, его партнерши всегда уходили, и пусть папа быстро оправлялся, я постоянно чувствовала себя одинокой, брошенной и, возможно, слегка виноватой. Может, это было из-за меня? Я была слишком надоедливой? Может, надо было не отсвечивать, когда они приходили? Может, поэтому мама бросила меня сразу после рождения?

Или, возможно, такова природа отношений. Преходящая. Хрупкая. Конечная. Не стоящая усилий.

Со временем я разработала собственные стратегии преодоления. Я могла контролировать только свое поведение; мне нужно было стать как можно более отзывчивой и успешной, и, если я справлюсь, возможно, люди подумают о том, чтобы задержаться рядом. А если нет… Я научила себя быть благодарной за то, что оставалось после них. Я была благодарна папиным подружкам за то, что те научили меня рыбачить, пользоваться тампонами, печь хлеб. И конечно, объяснили, что Марк Комптон был непонятым гением.

Я тоже это видела. Скорость, с которой он заканчивал домашку, если это означало, что можно выбраться из дома и потусить с друзьями. Книги, которые он читал, развалившись на диване в гостиной, — все не по возрасту. Хирургическую точность его подколов — как будто он ясно знал, что сказать, чтобы выбесить абсолютно всех.

Но в целом, как только Марк прекратил быть мальчишкой, которого я обожала, и стал чем-то средним между мелким гоблином и полноценным злодеем, мы с Табитой начали проводить больше времени у меня дома. И это, похоже, его вполне устраивало. На несколько лет он забыл мое имя и не называл меня иначе, чем Четырехглазая, Коротышка, Заучка, Сыротерка и прочими колкими остротами, отражавшими все мои черты, которые больше всего выделялись (и нервировали меня) в то время. В итоге он остановился на Туалетке — после убийственных двух часов, пока я ходила по нашей средней школе с туалетной бумагой, прилипшей к подошве. Это Марк подсказал мне от нее избавиться (Табита сидела дома больная, а других близких друзей у меня не было), но от прозвища избавиться было невозможно. И опять же, учитывая, что он постоянно обращался к Табите «ваше королевское дерьмичество», а Табита называла его «косячным дитем мамы с папой», все могло обернуться гораздо хуже.

Я тоже давала отпор. Называла его Марки, зная, что он терпеть этого не может. Несколько лет он тоже выглядел смешно — нескладный, высокий и чрезвычайно тощий, со слишком длинным телом и слишком острыми чертами лица. Но я все равно чувствовала потребность его защищать и в глубине души понимала, что постоянные перепалки были единственным способом его связи с нами. Когда мы подросли, когда Марк активнее занялся собственной жизнью, а дразнилки превратились в нечто более ленивое — то, что больше походило на игнорирование, — я почти стала по ним скучать.

А потом он перешел в старшие классы.

— Вот почему мой дрянной младший братец популярен, а мы с тобой — нет? — спросила меня Табита на физкультуре, в разгар парной растяжки.

— Ну, мы не то чтобы не популярны.

Она одарила меня своим лучшим взглядом «Вот ты сейчас, блин, серьезно?», но я не отступила.

— Таб, у нас все хорошо. У нас есть друзья. Парни. У нас есть мы, отличные оценки, факультативы и оркестр, Национальное общество почета. Мы пишем для школьной газеты, а вчера миссис Найлз сказала, что мы ее любимые ученицы…

Я поняла, насколько пронзительно и отчаянно начинает звучать мой голос, и резко заткнулась.

Мы проучились половину одиннадцатого класса. Из-за непостижимого колдовства вычислений школьного округа Марк отставал от нас всего на два. И что возмутительно, обратил всю школу в рабство.

— Вот почему за последние две недели три девчонки — одна из которых в двенадцатом — попросили у меня его номер? Почему половина футбольной команды тусит с ним в моем доме?

Я моргнула.

— Разве Марк не в девятом?

— Да!

— Хм-м. Тогда, возможно, не стоит делиться его контактами с совершеннолетней…

— Я не дам номер моего брата-неудачника ни совершеннолетней, ни кому-либо еще, но мне нужно понять, почему этот номер им нужен и почему у него огромная куча друзей, у которых нет важнее дел, чем приходить в семь утра и подвозить его до школы!

Я склонила голову к плечу и попыталась представить Марка Комптона. Конечно, он уже не был таким ребячливым, как год назад. И голос его не был таким визгливым, ломающимся. У него была кривая улыбка, полностью устраивающее его тело, и если бы я действительно постаралась применить систему Станиславского, я бы, возможно, поняла, что видели в нем девчонки.

— Ну, он становится симпатичным. Он хороший спортсмен. Харизматичный и, наверное, с ним весело…

— Я как-то своими глазами видела, как он целовал слизняка.

— О, я тоже. Но остальные-то девчонки не были свидетелями этого поворотного для нашего мнения момента. Мы знаем настоящего Марка, но кто еще?

Табита закатила глаза, пробормотала что-то о том, что человечество обречено, и вернулась к растяжке.

Но все изменилось. Марк больше не обращал на меня внимания в школьных коридорах — даже не издевался надо мной, — и в том году я обменялась с ним меньшим количеством слов, чем с механиком, который чинил мою машину в мастерской. Если бы ангел мести грянул с небес и отрубил мне три пальца, я бы все равно могла пересчитать наши взаимодействия по оставшимся на одной руке.

Первый раз был в школьной столовой, когда я похлопала себя по карманам и поняла, что забыла кошелек в раздевалке.

— Извините, — в ужасе сказала я поварихе, известной своим скверным характером. — Я сейчас за ним сбегаю и…

— Я сам, Туалетка, — раздался знакомый, но на удивление глубокий голос откуда-то позади меня. На моем подносе появилась пригоршня купюр, но, когда я обернулась, чтобы поблагодарить Марка, он, забыв обо мне, уже разговаривал с кем-то другим.

Второй был через несколько месяцев, когда он зашел на кухню Комптонов, пока я делала там домашку. Я слышала шаги, но не посмотрела, кто заходит в комнату — думала, что это Табита. Через пару минут, подняв глаза, я увидела, что Марк, застыв на месте, уставился на меня с ласковой улыбкой на губах.

Странно.

— Э… Табита болтает по телефону с Си-Джеем, — сообщила я.

— А. — Это вышло несколько хрипловато, и он откашлялся. И к моему удивлению не ушел. Вместо вместо этого сказал: — Найл Холкомб, значит?

— Что? О.

Мы с Найлом встречались последние два года в старших классах. Он был идеальным первым парнем — добрый, понимающий, достаточно занятый собственной жизнью, чтобы не требовать слишком много от человека, главным приоритетом которого всегда была учеба. А именно — от меня. Как и Марк, он играл в баскетбол. Если говорить откровенно, Марк фактически украл его место в команде.

— Да, — ответила я. Странно, что он узнал о наших отношениях, ведь мы с Найлом очень тщательно скрывались.

Марк сжал губы.

— Он хорошо к тебе относится?

— …Да?

— Ты отвечаешь или спрашиваешь?

— Да. Хорошо. — Я ошарашенно моргнула. — А что? Ты собираешься открыть его мрачную тайну? Он социопат? Держит в шкафчике семью фарфоровых кукол? Всегда носит с собой стяжки? У него грибок на ногах?

Марк фыркнул со смешком.

— Ах если бы. Но он действительно хороший парень.

— Тогда… почему «если бы»?

Он пожал плечами. И не объяснился.

— Кстати, что вы с Таб задумали?

— Я жду, пока она отвезет нас обеих на репетицию оркестра.

— А.

Он кивнул и прошел мимо, чтобы взять бутылку воды из холодильника. Он был невероятно высоким — я поверить не могла, что однажды он был таким крохотным, что умещался у меня на руках. Все то, что пару лет назад казалось несуразным, скрывающим его истинное лицо, превратилось в нечто тревожно привлекательное, особенно в сочетании с темными волосами и серыми глазами.

— Как там твой тромбон? — спросил Марк, прислоняясь к кухонной столешнице.

— Слабо.

— Почему?

— Потому что я не умею на нем играть.

— Да брось, Туалетка. Не будь так строга к себе.

— Нет, серьезно, Марки. Я играю на тубе.

Я заметила, как он с трудом сдерживает улыбку.

— Это разве не одно и то же?

— Не-а.

— Серьезно?

— Серьезно. — Я глубоко вздохнула. — Без паники, но именно поэтому у них разные названия.

— Не может этого быть. — Он покачал головой, уже даже не пытаясь скрыть веселье.

— Давай поспорим.

Марк поднял брови.

— На что будешь спорить?

— Если я права, — сказала я, — ты будешь этим летом стричь папин газон. — Я так это ненавидела. Обменяла бы эту работу по дому на миллион других.

— Справедливо. Но если я прав…

Марк заколебался. Полуулыбка, которая вечно царила на его губах, внезапно померкла. На какой-то момент мне показалось, что он почти нервничает. Но еще — что он противоестественно решителен.

— Да? — подтолкнула его я, затаив дыхание.

— Если я прав, тогда ты пойдешь на…

Я так и не узнала его ставку, потому что вошла Табита и помешала нам. Но, видимо, Марк провел независимое исследование и почитал про духовые инструменты, потому что, пусть я никогда не видела его у моего дома, в тот год мне ни разу не пришлось стричь газон.

Когда я перешла в двенадцатый класс, мы с Марком переживали большие и маленькие моменты.

Когда девочка, с которой он встречался, обозвала меня сукой за то, что я случайно в нее врезалась, он расстался с ней в течение десяти минут.

Когда я ночевала у Табиты и не могла снова заснуть после кошмара, Марк, который шел за стакан воды и обнаружил меня сгорбившейся на диване в гостиной, просидел рядом несколько часов и отвлекал от дурного сна, рассказывая предыстории всех неигровых персонажей в своей любимой видеоигре.

Когда мне позвонили и сказали, что у моей бабушки ухудшилось здоровье… я не помню, что мне говорил папа по телефону и как я объясняла ситуацию Комптонам. Тот день и последующие слились в одно размытое пятно, и единственным якорем среди моих воспоминаний был Марк, превысивший скорость, чтобы отвезти меня в больницу, — и его рука, протянутая через панель управления и не отпускавшая мою.

В общем, я не знаю, можно ли сказать, что мы с Марком были друзьями в подростковом возрасте. Но почему-то, когда он был мне действительно нужен, он всегда был рядом.

И до меня долго, очень долго не доходило, что это совсем не случайно.

Марк пришел к нам на выпускной бал в качестве кавалера Мэдди Роджерс, очень красивой, доброй, умной, популярной девушки, которая умудрилась выпуститься с лучшими оценками, но так и не поняла, что меня на самом деле зовут не Эми.

Мы с Табитой были так сосредоточены на будущем, что едва это заметили. Я собиралась в Беркли, Табита и Си-Джей — в Колорадо. Найла ждала стипендия в Беннингтоне, и никому из нас не были интересны отношения на расстоянии. Но все равно окончание школы казалось нам переломным моментом, и после многих лет, в течение которых мы были почти до отвращения хорошими, мы решили немного пожить для себя. Мы с Табитой соврали родителям, что будем ночевать друг у друга. Потом взяли деньги, с трудом заработанные на продаже замороженных йогуртов, скинулись с Найлом и Си-Джеем, забронировали два номера в отеле…

И нас поймали.

Тот момент, когда мы зашли в холл отеля и увидели, что нас ждут родители Табиты, может считаться одним из самых унизительных в истории человечества.

— Как вы узнали, где мы будем? — спросила Табита маму с заднего сиденья машины.

— Папа Джейми позвонил и попросил с ней поговорить. Вот так и рухнул ваш замок из вранья.

Я закрыла лицо руками, желая умереть на месте.

— «Замок»? — фыркнула Табита. — Хорошо если хижина. Мы всего лишь хотели хоть раз потусить с нашими парнями. Мы восемнадцать лет вели себя как ангелы! Буквально никогда не пытались тайком удрать…

— Возможно, поэтому у вас так плохо получилось, — заметил мистер Комптон. Справедливо.

— Но как вы узнали, какой отель мы забронировали? — медленно спросила я. В качестве еще одного маленького бунта я съела несколько конфет с коньяком у Си-Джея, и это вместе с событиями вечера сделало мой мозг слишком вялым, а окружающий мир — слишком насыщенным, как вода, в которой тяжело двигаться.

— Мы не знали. Но Марк сказал, что туда собираются ехать почти все выпускники, так что мы приняли это за рабочую гипотезу.

Табита ничего не ответила, но даже в заторможенном состоянии я поняла: надо ужасаться ее оцепенению. А когда ее родители отвезли нас к ним домой (пообещав, что «завтра утром, когда вы проснетесь, приедет папа Джейми, и на вас обеих как следует накричат»), она не колебалась. Марк уже спал. Но Табита, ведомая солодовым лимонадом и энзимами, расщепляющими алкоголь, которые ей еще предстояло выработать, ворвалась к нему в комнату и включила свет.

— Поверить не могу, что ты им, сука, сказал, — зашипела она на брата.

Я зашла за ней и закрыла за собой дверь: если Комптоны услышат их ссору, то нам попадет еще больше. Когда я повернулась, Марк сидел на краю кровати, полуобнаженный и сонный. Он провел рукой по волосам, зевнул — это длилось целых двадцать ленивых секунд, — но дурака валять не стал.

— Да брось, Таб, — сказал он.

— «Да брось»?! Сука, почему ты так стараешься испортить мне жизнь?

— Они узнали сами. Вы обе забили на комендантский час и не брали трубку. Они собирались звонить в полицию.

— И ты рассказал им про дурацкий отель!

— Я просто сказал, куда собирались остальные выпускники. Я понятия не имел, что вы задумали. Но если хотите начать жить своей жизнью, как нормальные люди, и сваливать тайком почаще, я буду рад научить вас, как не попадаться…

— Ты не мог позволить, чтобы у меня было хотя бы это, да?

— Таб… — Он закатил глаза. — Иди спать.

— Нет! Как бы ты себя почувствовал, если бы я тебя подставила? Что бы ты чувствовал, если бы я рассказала твои секреты?

Марк встал и распахнул руки.

— Я бы разрешил, но у меня их нет. Слушай, можно я лягу досыпать? Я не виноват, что в столь преклонном возрасте вы все еще девственницы…

Табита рванула вперед так быстро, что блеск ее платья напомнил мне падающую звезду. Она выдвинула ящик стола Марка, вытащила шкатулку и швырнула ее на коврик перед кроватью.

Шкатулка открылась, и оттуда высыпалось несколько десятков бумажек.

Нет. Фотографий. Много. На которых была…

Я моргнула.

Это что же?..

— Ты, скотина, — оскалилась Табита. — Весело тебе было рассказывать маме с папой о моих делах? Надеюсь, что да, ведь я до конца жизни буду рассказывать лучшей подруге, что ты, сука, по ней сохнешь. Особенно зная, что она считает тебя просто эгоистичным куском дерьма!

Я в недоумении посмотрела на Марка, ожидая, что он расхохочется и начнет все отрицать. Но не последовало ни быстрого возражения, ни подкола. Он стиснул челюсти, как будто скрипя зубами. Марк не сводил глаз с сестры, и я на мгновение испугалась, что ссора станет безобразной настолько, что я не смогу с ней справиться. Но потом он выдохнул:

— Свали к черту из моей комнаты, пока я не сказал маме с папой, что ты еще и пьяна.

— Скотина, — повторила Табита, вылетая за дверь во вспышке блесток.

Она оставила меня с ним, и я закусила щеку, а потом осторожно спросила:

— Это правда я? На фотографиях?

Марк сделал то, чего я не наблюдала уже около десяти лет, — покраснел.

— Боже, Джейми. — Он нервно провел ладонью по лицу. Это был первый раз, когда он назвал меня по имени, за… целую вечность.

Я опустилась на колени. Бальное платье, которое я надела на выпускной и так и не сняла, разлилось вокруг меня озером синего тюля и жемчуга. Я тихонько подобрала одно фото.

— Я помню вот это. Это с…

— С конкурсного диктанта, который ты выиграла.

Марк тоже встал на колени. Мягко забрал фото у меня из рук. Удивительно бережно начал собирать фотографии обратно в шкатулку, как будто это был его клад. Его сокровище. На которое не должны смотреть простые смертные.

— Почему? — спросила я.

— Почему? — Марк замер, встречая мой взгляд. — Ты правда сейчас спросила меня почему? Ты что, тоже пьяна?

— Вообще-то, да. Кажется. Наверное.

В этот момент я совершенно точно была не здесь. Как будто это происходило с кем-то другим, а я просто смотрела запись.

— Насколько все серьезно? — спросила я отвлеченно, указывая на шкатулку.

Бровь Марка поползла вверх.

— А ты как думаешь?

«Очень», — выдал мой медленный мозг.

— Но не слишком льсти себе, — добавил Марк холодно. — Наверное, я просто застрял на странной стадии своего психосексуального развития. Я ее перерасту.

Ну да. Наверное.

— Я…

— Ты можешь убраться из моей комнаты? — Он встал. Осторожно положил шкатулку обратно в ящик. — Я спал, пока ко мне не вломились моя психованная сестра и ее психованная подруга.

— О. Да, я… прости.

Мне понадобилась пара попыток, чтобы подняться на ноги. И к двери я шла полностью полностью дезориентированная.

Остановилась, когда услышала:

— Джейми.

Я обернулась.

Уголки губ Марка дернулись.

— Раз уж секрет вышел наружу…

Он взял телефон с тумбочки и сделал одну-единственную фотографию.

Меня.

В выпускном платье.

— Я правда не хотел, чтобы вам с Таб прилетело, — пробормотал он. — Но эгоистично порадовался, что ты не провела ночь с Найлом.

— Я… Почему?

— Потому что когда я увидел тебя в этом платье сегодня вечером, то подумал… — Он выдохнул. Покачал головой. — Он тебя не заслуживает. Никто не заслуживает.

Никто.

— А как же ты?

— Я заслуживаю тебя меньше всех. Но хочу тебя больше всех. И я не сдамся. То, на что я готов пойти… Однажды я тебе покажу.

Долгую минуту я обескураженно стояла в дверях, пока Марк мягко не подтолкнул меня:

— Можешь идти.

И я ушла.

Когда я в следующий раз увидела Марка, мне был двадцать один год. Это было на зимних праздниках, два с половиной года спустя после нашей предыдущей встречи. И я была не готова.

Я знала, что он повзрослел. По крайней мере, он совсем вырос — и не только потому, что был взрослым по закону.

«Мы с Си-Джеем ездили к Марку в Бостон, и это было реально клево. Мы поговорили о некоторых дрянных штуках, которые он сделал, когда мы были моложе, и он извинился — сколько, миллион раз? — написала мне Табита прошлым летом. — Это меня беспокоит. Ну серьезно, кто я такая, если убрать из меня ненависть к младшему брату? Что будет новым ядром моей личности?»

И еще: «Почему он так хорошо успевает по всем предметам? Боже, возможно, это все-таки я белая ворона в семье».

И еще: «Я поругалась с Си-Джеем, и Марк предложил его избить. Никто никогда не делал для меня ничего более милого».

Когда папа, его тогдашняя подружка и я шли по подъездной дорожке Комптонов, припорошенной снегом, на их праздничный вечер, я готовилась увидеть нового и улучшенного Марка.

Но я не ожидала, что у меня остановится сердце и дрогнут колени.

Потому что он был все еще Марком. Тем мальчишкой, который пропевал национальный гимн отрыжкой и оставлял в раковине капли зубной пасты. Но еще он был творением последних нескольких лет своей жизни, в которые я его не видела. Это делало его одновременно и тем же, и другим, и…

— Привет, Туалетка, — сказал он, но в его голосе звучала только нежность. Потом я оказалась в его руках — мне пришлось встать на носочки, чтобы обнять его, — и я поверить не могла, какой он высокий и крепкий, как мою щеку царапала его щетина, какими теплыми и всеобъемлющими были его прикосновения.

— Ого, — промямлила я ему в плечо.

— Ого? — Его голос прозвучал у меня в ухе. Я почувствовала, как он прижимает меня к себе еще теснее.

— Просто… Кажется, я соскучилась?

Марк издал мягкий раскатистый смешок. Он вибрацией прошел через слои одежды, проникая прямо в грудь. Северный Иллинойс, конец декабря, а мне внезапно стало жарко.

— Почему ты так удивлена? — Марк отстранился. Он никогда не был нервным и закомплексованным, но его новая улыбка казалась такой солидной и уверенной, что я не могла отвести взгляд.

— Не знаю. — Я пожала плечами. Взяла себя в руки. — Не думала, что смогу скучать по тому, кто запрограммировал мой компьютер писать «мошонка» каждый раз, когда я набирала слово «он».

— Черт, какой хороший был макрос. Наверняка он еще где-то валяется. — Мы столкнулись взглядами, и в его глазах появилось нечто… жадное. — Я тоже скучал, Джейми.

— Да?

Марк заколебался, а когда снова открыл рот, возле меня уже хлопотала миссис Комптон, забирая мое пальто, и у меня не получилось снова оказаться рядом с Марком до ужина. Ужин был славным, но в воздухе царило очевидное напряжение — какой-то тянущийся разговор в семье Комптонов, о котором я не знала, и только ближе к концу вечера из крупиц сложилась ясная картинка.

— …не та причина, чтобы отчислиться, — говорил мистер Комптон, когда я прислушалась к беседе на его конце стола.

— Вообще-то, та, — спокойно возразил Марк. — Я всегда могу вернуться к учебе, если захочу. Но инвесторы-меценаты не будут ждать вечно.

— А ты не можешь заняться и тем и другим? — спросила Табита. — И учебой, и стартапом?

Марк покачал головой.

— Нет, если хочу дать компании лучшее.

— Но ты сказал, что уже разработал технологию.

— А для чего эта технология? — перебил папа.

— Система передачи файлов. Куда быстрее и сообразительнее, чем то, что сейчас есть на рынке.

Марк пустился в объяснения. Я видела, что все сидящие за столом едва ли поняли их по-настоящему, но сама посетила достаточно занятий по информатике в колледже, чтобы впечатлиться.

— Если это такая хорошая технология, — перебила его папина подружка, — ты не думал продать ее кому-то еще? Так ты сможешь окончить учебу, пока ее выводят на рынок.

Мистер Комптон оживился.

— Вот об этом мы ему и твердим все выходные. Видишь, она с нами согласна!

Марк вздохнул и встал.

— Сейчас вернусь.

Миссис Комптон нахмурилась.

— Куда ты?

— На сигаретку.

— Но ты же не куришь?

Он широко усмехнулся. И секунду я не могла дышать.

— Давайте притворимся, что курю, а не просто пытаюсь от вас удрать.

Я подождала несколько минут, прежде чем извиниться и сказать, что мне нужно в туалет. Я нашла Марка на заднем крыльце: он сидел, запрокинув голову к звездам. Воздух был студеным, и каждый его выдох превращался в белое облако, но он явно не переживал об этом. Я подумала, похож ли Бостон на Калифорнию — где небо никогда не было таким красивым, как здесь, дома.

— Тебе не холодно? — спросила я.

Марк бросил на меня быстрый взгляд, а потом вернулся к звездам.

— Если ты пришла меня отговаривать…

— Я пришла спросить, не принести ли тебе пальто.

Он снова посмотрел на меня. Короткая пауза — и его губы медленно расползлись в улыбке.

— Давай сюда, — сказал он, приглашая меня сесть рядом с ним на качелях на крыльце. Как только я оказалась настолько близко, чтобы ощутить его тепло, он развернул одеяло, укрыл нас обоих, и какое-то время мы сидели в уютной тишине.

— Так ты будешь это делать? — в итоге спросила я.

— Что именно?

— Бросать учебу.

Он глубоко выдохнул.

— Не знаю. Я хочу, но ни один человек во вселенной не думает, что это правильно, так что, наверное, я просто продам технологию и…

— Я думаю.

Марк с удивлением посмотрел на меня.

— Ты думаешь…

— Что тебе нужно бросать учебу.

— Неужели?

— Ага.

— Так-так-так.

— Почему ты такой довольный?

— Не могу удержаться. — От его улыбки у меня перехватило дыхание. — Маленькая Джейми Малек — благопристойная, дотошная, стремящаяся на медфак с первого класса — говорит, что я должен разрушить всю свою жизнь. Это впечатляет, знаешь ли.

Я закатила глаза.

— Я правда думаю, что тебе стоит слегка подкорректировать план. Возьми академ, не отчисляйся. Или установи для себя срок: если ты не сможешь вывести технологию на рынок в разумное время, то вернешься на учебу. Но… ты не должен сдаваться. Как по мне, это классная идея и классный продукт. И это твоя технология. Ты не должен ее продавать, если не хочешь.

И вот опять эта его усмешка, как из рекламы зубной пасты, — идеальная, счастливая и полная надежды. Мальчишеская.

— Да?

Я кивнула.

— Вообще-то, у меня есть отложенные деньги. В основном то, что оставила мне бабушка. Они просто лежат, собирая пыль и истачиваясь об инфляцию, так что…

— Джейми. Нет.

— Да.

— У меня есть спонсоры. Мне не нужно…

— Я знаю, что не нужно. Я прошу у тебя возможности инвестировать в собственный капитал. Лучше уж поддержать того, в кого я верю, кого знаю и кто мне дорог, чем…

— Мы почти не виделись последние несколько лет.

— Это правда, но я знаю тебя. Всегда знала. Ты ведь это понимаешь?

Он понимал. Я была в этом уверена. Практически ощущала это — судя по внезапному напряжению его тела.

— Оставь свои деньги, — тихо сказал он после долгой паузы. Его рука нашла под одеялом мое колено. Сомкнулась вокруг него, и по моему бедру до самого живота побежали горячие мурашки. — И позволь мне сводить тебя на свидание.

Мое тело безо всяких раздумий закричало: «Да!» Я закрыла глаза, проглотила это слово и заставила себя весело спросить:

— Это что? Общественные работы в доме престарелых?

— Ты на два года старше меня, Джейми.

— Двадцать один и девятнадцать — это две большие разницы.

— Да, конечно. Ты мне в матери годишься. И все равно дай мне сводить тебя на свидание.

— Марк. Ты живешь в Бостоне, — сказала я вместо «нет».

— Это ненадолго. А ты поступишь на медфак в Беркли…

— Меня еще не приняли.

— Брось, Джейми. Я знаю тебя так же, как ты меня. Ты поступишь на медфак в Беркли, а если я возьму академ, то, скорее всего, перееду на Западное побережье. В Область залива. Там все и происходит. И там живешь ты.

Он был все таким же упертым. Целеустремленным. Чистое, незамутненное упрямство.

От этого мне захотелось прижаться к нему. Попросить поцеловать. Поцеловать самой. Но…

— Вообще-то, у меня есть парень.

— Класс. Пусть идет в задницу.

— Марк.

— Нет, я серьезно. Как его зовут?

— Шейн.

— Пусть Шейн идет в задницу.

Я не смогла не засмеяться. И возненавидела себя за это.

— Слушай, Джейми, встречайся с нами обоими. Я переживу. А потом выберешь лучшего парня.

Я фыркнула.

— Похоже, ты совершенно уверен в том, что я выберу тебя.

— О, милая. Я и впрямь уверен. — Он наклонился ближе, и мое сердце едва не взорвалось. Я чувствовала его дыхание у себя на щеке. Его ладонь, ползущую по внутренней стороне моего бедра. Жар, лижущий мне позвоночник. — Я об этом позабочусь.

— Я… я не могу, Марк. — Мне пришлось физически вывернуться из его рук. Я сместилась к краю качелей, потому что пусть и не могла, но очень, очень этого хотела.

Долгая пауза. Глубокий, раздраженный вздох человека, который берет себя в руки. А потом Марк кивнул:

— Все равно это было бы неправильно. Это не по плану. Мне нужно его придерживаться.

Я непонимающе заморгала.

— Что за план?

— Дело в том, Джейми, что ты идеальная. Абсолютно фантастическая — всегда была. Я всегда восхищался тобой. И не думаю, что я уже дошел до нужной точки. Я хочу заслужить тебя.

— Я… не понимаю.

— Я все сделаю правильно. Создам компанию и успешно выведу технологию на рынок. — Его улыбка была полна решимости. — И как только я буду достоин, попрошу у тебя еще один шанс.

— Марк, я… Нет. Я не идеальна. Вовсе нет.

Я покачала головой, думая о глубокой депрессии, в которую провалилась в десятом классе, о том, как мне иногда бывало одиноко и тревожно, как я постоянно сомневалась, достаточно ли я хороша, чтобы стать врачом. О том, как я, проведя целую жизнь с ощущением, что меня бросили, поняла: мне почти невозможно поверить, что кто-то останется рядом. Даже с Табитой мы уже не были так близки, как раньше, и, несмотря на мои старания, наша связь слабела с каждым годом.

— Твое впечатление обо мне… Я не тот человек, на которого ты…

Я не сказала «запал». Но он понял.

И сказал:

— Все хорошо, Джейми. Я ведь тоже не тот человек, который почти всю жизнь был влюблен в тебя.

Сердце заколотилось о ребра. Я смотрела, как Марк встает. Укрывает мои колени своим краем одеяла. И добавляет тихим шепотом:

— И как бы то ни было, красивее тебя я вообще никого и ничего не видел.

Он нагнулся, чтобы оставить долгий поцелуй на моей раскрасневшейся щеке, и ушел обратно в дом.

Через четыре года Марк Эван Комптон появился на обложке Forbes.

А через пять лет все развалилось.

Глава 3

— Джейми, все в порядке?

Я обнимаю колени, сидя на краю дивана, как можно дальше от Марка, пытаясь игнорировать завывания вьюги, которая усилилась настолько, что мне страшно, — ветер ревет, налетая на деревья.

Я пытаюсь отвлечься, уставившись на горящую красивыми огоньками елку, украшенную в классическом стиле, который мама Марка любила еще с тех пор, как мы были детьми. Потом я замечаю вихри снега, яростно несущиеся мимо высоких окон, и мне приходится зажмуриться.

В чем-то я всегда оставалась нежным цветком. Боялась гроз. Темноты. Кошмаров. Громких звуков. Когда мы были младше, Марк меня из-за этого дразнил — но каким-то чудом оказывался рядом всякий раз, когда я начинала проявлять малейшие признаки беспокойства, и не отходил, пока я не заканчивала паниковать.

— Джейми.

Когда я открываю глаза, Марк уже рядом, на коленях рядом со мной, и его серый взгляд омрачен тревогой.

Если честно, он прав. Оказаться снаружи было бы опасно, и оставаться здесь — это лучший вариант. Даже если для меня быть здесь с ним — настоящее мучение с крохотной доли радости.

«Наверняка для него это настоящее мучение, — напоминает мне язвительный голосок. — Учитывая, как ты с ним обошлась в прошлый раз. Учитывая его реакцию на твое извинение — вернее, ее отсутствие».

— Я видела тебя по телику в прошлом месяце, — выпаливаю я. Ни с того ни с сего, но это вполне себе нейтральная тема для разговора.

— Да? — Марк улыбается, как будто чувствуя облегчение оттого, что я наконец-то с ним говорю. — В «Выходных данных»?

— Конечно.

— Проклятье.

— Нет, погоди… Кажется, в «Поймать хищника».

— Ой, да ладно.

— Ну хорошо. Это были твои показания перед Конгрессом. Особое слушание по поводу… Кремниевой долины?

— Не думал, что ты из тех людей, кто запоем смотрит передачи юридического комитета по C-SPAN[1].

— Прошу прощения? Я живу ради широкого освещения Конгресса США.

— Ну да. Как я мог забыть. — Марк смотрит на меня долгим ласковым взглядом.

Не понимаю.

— Честно? — продолжаю я, чтобы перебить паузу. — Я наткнулась на репортаж, пока искала мультики для одного из пациентов.

— А. Тогда все сходится. Ты и правда всегда работаешь.

Что-то звучит в его голосе — как будто он идет по тонкой линии между смехом вместе со мной и надо мной, подзуживая меня вспомнить наш прошлый разговор.

«Ты и правда слишком занята, Джейми? Или ты просто в гребаном ужасе?»

Вот вам и безопасные темы.

— Прикольно было? Давать показания?

— Объяснять, почему крипта — это плохо, девяностолетнему сенатору, который не представляет, как работает интернет… тут и впрямь есть свои нюансы.

Я хмыкаю.

— Наверняка. А как там… — Я неопределенно машу рукой. — Акции?

— Которые?

— Э… твои?

Марк выпрямляется, явно развеселившись. Его лицо напоминает мне фотографию с какого-то интервью или конвента, которую я видела в Сети несколько месяцев назад. Он выглядел так хорошо, что я подумала: это фотошоп.

Очевидно, я была неправа.

— Хочешь знать, какой была их рыночная стоимость при последнем закрытии биржи?

— Э, да. Конечно. Хотя я точно не знаю, как работают акции, так что хватит простого «хорошо» или «плохо».

— Хорошо. — Он сжимает губы, ему явно любопытно. — Ты так ничего и не обналичила, Джейми.

— А?

— Когда я только основал компанию, ты настояла на инвестициях. А потом так и не продала свои акции, хотя они могли многое тебе принести.

— Ну да. — Я ерзаю на диванной подушке. — Знаю. Я так и не собралась, но думала об этом.

— Правда?

Нет. Не думала — ни разу. Потому что, пусть даже я облажалась, пусть даже я не могу быть с Марком, мне нравится мысль о том, что нас что-то связывает. И если это акции его компании — так тому и быть.

— Ты не очень хорошо выглядишь, Джейми, — говорит Марк после долгой паузы, так тихо, что я едва его слышу за свистом ветра.

— Ты только что сказал, что я выгляжу плохо? Мы возвращаемся к дням Туалетки?

— Ты не выглядишь плохо, — поправляет он. — Не думаю, что ты на это способна. Но ты выглядишь уставшей как никогда раньше. У тебя все в порядке?

— Да. Да, Марк, просто… — Я беспечно пожимаю плечами, как будто это не имеет значения. — Просто иногда мне тяжело. Я думала, что будет проще, но чем дольше я занимаюсь ординатурой… Смены долгие, мои пациенты очень юные, и иногда они не… Иногда я мало могу для них сделать. А потом я прихожу домой измотанная, но не могу заснуть, потому что не могу думать ни о чем другом, и я не хочу оставаться наедине со своим взбудораженным мозгом, так что я иду в спортзал, а когда возвращаюсь, понимаю, что слишком устала, чтобы спать, и… — Я снова пожимаю плечами. Возможно, это перебор. — Ух. Можешь забыть обо всем, что я сейчас сказала? А то тебе наверняка покажется, что я полная неудачница.

— Не неудачница. Просто одинокая.

В его голосе нет ни насмешки, ни обвинений, но мне все равно кажется, что надо защищаться. Особенно после нашего последнего разговора.

— Но это не так. У меня есть соседка, с которой я лажу. И много друзей. И коллеги, которые…

— Не сомневаюсь. Но тебе все равно может быть одиноко.

Я упираюсь взглядом в колени, не желая признавать, насколько Марк прав, но он заставляет меня посмотреть на него, подняв пальцем мой подбородок.

— Ты всегда можешь мне позвонить, ты же знаешь? Даже если не хочешь… — Он делает глубокий вдох. Я так хочу к нему прикоснуться, что у меня разрывается сердце. — Я знаю, мы это уже проходили. Но даже если ты ничего не хочешь от меня в этом смысле… Я все равно твой друг, Джейми. Ты можешь мне звонить.

Правда, Марк? Я могу тебе звонить?

— Не уверена, что могу, — говорю я, расправляя плечи.

— Правда. — Он смешно морщит лоб. — Можешь. В любое время.

— Но у меня несколько иной опыт. — У меня в груди лопается пузырь обиды. — Не в любое время.

Марк наклоняется вперед.

— Опыт? О чем ты…

И разумеется, именно тогда рев бурана становится рекордно громким и отключается свет.

Глава 4

— Свет по всему району вырубило. Электрики чинят провода, — сообщает Марк, проверив онлайн-приложение, но я уже догадалась по папиному сообщению.

Папа: «Света нет! У тебя все в порядке?»

Я: «Ага, я в безопасности у Марка».

Папа: «Может, тебе лучше пока остаться там».

Я вздыхаю и заставляю себя не напечатать: «Боже, папа, ты правда так думаешь?»

Он всегда был любящим отцом. Я знаю, он старался изо всех сил, и взамен я пытаюсь не винить его в некоторой чудаковатости и эгоистичности — и простить те разы, когда он забывал забрать меня из школы или летнего лагеря, пока я не получила права.

— Все не так плохо, — говорю я Марку, пытаясь казаться невозмутимой. К сожалению, из-за плохой видимости мне хочется спрятаться под ближайшую кровать и раскачиваться до тех пор, пока я не усну. Это ведь стыдно, когда двадцатисемилетняя женщина боится темноты?

Наверное. Может быть. Если я как следует постараюсь, то смогу как-нибудь выкрутиться

— По крайней мере, у нас горит огонь, — добавляю я. — Дает тепло. И немного света.

— Мне нужно познакомить своих родителей с концепцией генераторов.

— Я удивлена, что ты не купил им один.

— Купил, — хмыкает Марк. — Но они так и не собрались его поставить.

Блин.

— Знаешь что? — Я включаю фонарик на телефоне. Чувствую, как подступает паника, и, наверное, сейчас мне лучше остаться одной. — Пойду проверю, как там Сондхайм, и тут же вернусь. Просто посмотрю, все ли в порядке.

— Сондхайм видит в темноте и ненавидит всех. Он отлично проводит время.

— Но все равно, просто проверить…

Я пытаюсь просочиться мимо Марка, но он ловит меня за запястье.

— Джейми.

— Я… Что?

— Ты же знаешь, что я не парень, которого ты встретила в «Тиндере»?

Я моргаю.

— У меня нет времени вести аккаунт в «Тиндере», и я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду…

— Я знаю, что у тебя сейчас будет паническая атака, — просто говорит он. Хотелось бы разглядеть его выражение лица, но он стоит спиной к огню, так что я вижу только темный силуэт в ореоле света.

А еще хотелось бы, чтобы он был неправ.

— Я не…

— Ты жуешь губу и до белых костяшек сжимаешь мамину думку «Живи, смейся, люби» последние три минуты.

Я смотрю на свою руку — и естественно, я сжимаю в ней думку. Я бросаю подушку обратно на диван, как будто она вся в пауках, и спрашиваю:

— А можно я просто пойду в твою комнату и?..

— Переживешь паническую атаку одна, потом выйдешь через пятнадцать минут и притворишься, что ничего не было? Дай подумать. — Он щурится, потом смотрит на меня. — Нет, Джейми.

Марк притягивает меня ближе, вжимая в себя, и я даже не пытаюсь скрыть облегчение, когда моя щека касается его груди, а его руки обхватывают меня. Он теплее всего, что я когда-либо ощущала, пахнет соснами и мылом — и постепенно мое сердце перестает бешено колотиться.

— Марк?

— М-м.

— Ты не можешь меня вот так обнимать, пока не включат свет.

— Почему? В Иллинойсе приняли какой-то закон против объятий, о котором я не знаю?

— Нет, но… тебе, наверное, есть чем заняться и без этого.

— Джейми. — Он говорит так, как будто это твердое «нет». Как будто ему и правда нечем заняться. Но я все равно отстраняюсь, и он позволяет, пусть даже с глубоким вздохом. — Посиди у огня. Мы можем… Не знаю. Сыграть в игру, чтобы убить время.

— Игру? Какую?

— Мы наверняка найдем что-нибудь, чтобы отвлечь тебя.

У меня вспыхивают щеки. Есть что-то слегка неприличное в том, как он сказал «что-нибудь». Допускающий несколько трактовок намек, самую чуточку грязный.

— У нас где-то на чердаке есть «Уно», — добавляет Марк задумчиво.

Я краснею еще больше, понимая, что это у меня грязные мысли, и только. «Он тебя разлюбил, Джейми. Ты продолбалась. Он больше не смотрит на тебя так».

— Не уверена, что сейчас идеальный момент копаться в старых коробках.

— Ага. — Он оглядывается так, как будто за последние несколько минут на кофейном столике могло материализоваться семейное издание настолки «Счастливый случай». А потом говорит: — Может, в «Правду или действие»?

— Боже мой. — Я булькаю от смеха. — Я годами не думала об этой игре. Со старших классов.

— Это ничего. Мы наверняка сможем наскрести правила у себя в памяти.

Правила — и это еще щедрый термин — довольно просты. Игроки по очереди задают вопросы. Отвечающий может выбирать: либо сказать правду, либо выпить шот. Довольно прямолинейно, но, когда мы были подростками, это была чума — в основном на вечеринках, на которых Марк был как рыба в воде и на которые меня никогда не приглашали.

— Знаешь, кажется, я вообще в нее никогда не играла.

— Ты была слишком невинна для этого в старших классах.

— Я не была «невинна», — рефлекторно спорю я. — Я была просто…

— Стеснительной, сдержанной и сосредоточенной. Старалась быть удобной. Боялась, что твой папа на тебя разозлится и бросит, если ты продолбаешься.

Марк смотрит на меня так, будто видит. Будто он видел меня все это время.

Это уже чересчур.

— Можно поиграть, — поспешно говорю я. — Если ты найдешь что-нибудь выпить.

Он находит — непочатую бутылку текилы у стенки кухонного шкафа. Он водружает ее на поднос и ставит тот на мягкий коврик у камина, со стопками у каждого края. Мы садимся друг напротив друга, с подносом посередине, и Марк наливает в стопки густую жидкость.

Мне уже не так тревожно. Здесь тепло. Уютно. Я чувствую себя в безопасности, в этаком коконе, пока снаружи ярится вьюга. А еще мне кажется, что мы занимаемся чем-то запретным, делая подобное в комнате, где Марк мог учиться ходить. Пусть это и было давно.

— Почему у меня такое чувство, будто в любую минуту могут зайти твои родители и посадить нас под домашний арест?

— Потому что, когда мы возвращаемся домой в гости, мы откатываемся к тому периоду, когда нам было восемнадцать?

— Тут ты прав. На той неделе я испытала странный порыв пролистать школьные альбомы. Что с нами не так?

— Это довольно распространенное заболевание. Вчера мне написала Мэдди — спросила, не хочу ли я с ней встретиться и влезть ночью в школу.

— О. И что… что ты ей сказал?

У него поднимается бровь.

— А как ты думаешь, Джейми? — Тени ложатся на его лицо так, что мне толком ничего не понять. Поразительно красивый, вот он какой. — Задавай первый вопрос.

— О. Э… Давай посмотрим.

Я поднимаю глаза, изучая отблески пламени на потолке. Есть миллион вещей, которые я хочу узнать о Марке, но только две с половиной из них не причинят мне боли. Иногда счастье в неведении.

— Почему ты не поехал в круиз с родителями и Табитой?

— Встреча акционеров. Три дня назад.

— А. — Я киваю. — Э… видимо, твоя очередь?

Марк не колеблется. Его вопрос как будто всегда был с ним, на кончике его языка, готовый вырваться наружу.

— Когда ты в последний раз занималась сексом?

Желудок ухает куда-то вниз. Самую длинную на свете минуту я не могу дышать.

— Надо было догадаться, — сердито гляжу на него я, — что ты начнешь с очень бесцеремонного вопроса.

Марк ухмыляется.

— Ну, я-то знал, что свой ты потратишь во имя поддержания мира. Ну так, последний раз. Когда?

Я опрокидываю шот исключительно назло ему. Дело в том, что Марк знает, что мы с Шейном расстались в том году, когда он сделал мне предложение, а я не смогла заставить себя сказать ему «да», потому что… потому что он — отличный парень, который заслужил отношения с той, кто будет без ума от него. В идеале еще и с той, которая не влюблена в кого-то другого.

Я не собираюсь признаваться, что у меня больше никого не было.

— Надо было тоже спросить, когда у тебя в последний раз был секс, — бормочу я, до сих пор ощущая жжение от текилы в горле. Я смотрю на сильные руки Марка, когда он наливает еще, и уже чувствую легкий туман в голове.

— Это твой вопрос?

— Нет, — рявкаю я. Мне неинтересно знать, как он развлекался после нашей последней встречи. Я бы хотела знать кое-что другое. — Папа много раз приглашал тебя провести с нами Рождество. А ты все время отказывался.

Марк спокойно смотрит на меня.

— Это не вопрос.

— Почему?

Он смотрит на свою все еще полную стопку. Я убеждена, что он выпьет, но его взгляд спокойно встречается с моим.

— Потому что я не был уверен, что хочу проводить у вас время на праздниках.

Мне как будто вонзают в живот лезвие. Приходится стиснуть кулаки, преодолевая почти физическую боль.

— «У вас» — это «со мной» или со всей моей семьей?..

— Без уточняющих вопросов. Моя очередь. — Его кривая улыбка становится жестокой. — Ты счастлива, Джейми?

— Я… Прямо сейчас?

— В целом.

— Что это за вопрос?

— Тот, который я хотел задать. — Он указывает на мою стопку. Доливает до краев. — Вот твоя порция, если ты не хочешь что-то признавать.

Я так и делаю. Выпиваю одним большим глотком, потом чрезмерно резко ставлю стопку на поднос.

— А ты счастлив, Марк? — спрашиваю я, немедленно отплачивая тем же: подначивая соврать мне или выпить.

Он даже не раздумывает.

— Нет, не счастлив, — просто говорит он. — Моя очередь. — Он снова наполняет мою стопку. И спрашивает: — А что сделает тебя счастливой?

— Я… Это слишком общо. Мир во всем мире. Щеночки. Волшебная палочка, которая уничтожает парниковые газы…

— Ты права, — уступает Марк. — Это был плохо сформулированный вопрос. Давай я перефразирую: я мог бы что-нибудь сделать прямо сейчас, чтобы сделать тебя счастливой?

Плюс в том, что моя паника давно исчезла. Но теперь ее заменяет гнев — направленный не на кого-нибудь, а на Марка. Кажется, я даже его ненавижу. Вообще-то, я в этом уверена, когда злобно беру стопку дрожащими пальцами, не обращая внимания на то, что на них плещется текила. Обычно у меня довольно высокая терпимость к алкоголю, но в последний раз я ела несколько часов назад, и…

Я еще не пьяна, но пьянящая волна жара и этанола накрывает меня. Пробивает мою защиту, сметает все фильтры. «На хрен», — думаю я. Как раз когда наступает мой ход.

— Ты злишься на меня? — спрашиваю я. Или текила во мне. — За то, что я сделала, когда мы виделись в последний раз?

Его лицо каменеет.

— Да, Джейми. Я просто в гребаной ярости.

Глава 5

Это случилось четыре месяца назад.

На мой прошлый день рождения.

После худшей недели в моей карьере.

Я не в первый раз теряла пациента, но это был самый неожиданный случай. Наверное, мне стоило это предвидеть, но я была так уверена, что все образуется. Но вышло иначе, и пусть мой куратор настаивал, что больше ничего нельзя было сделать, я сомневалась в этом и не могла так легко простить себя.

Это была тяжелая смена в ряду других тяжелых смен, когда я много сомневалась в своем жизненном выборе и думала, а могу ли я сохранить жизнь хоть кому-то более развитому, чем кактус Сан-Педро. Но когда я вышла из больницы, у входа меня ждал Марк, высокий, красивый и такой настоящий, что на секунду я подумала: «Все будет хорошо».

За последние пять лет мы виделись несколько раз. Естественно, дома, когда наши визиты совпадали, но еще и здесь, в Области залива. Мы не тусили каждую неделю или даже каждый месяц. Но он периодически писал мне, спрашивал, как дела, и водил на обед или ужин.

Это была интересная, тщательно организованная динамика. С нами всегда были другие люди — по большей части его друзья и коллеги, которые, казалось, уже знали, кто я и кем работаю, и, наверное, думали, что моя роль в жизни Марка была куда больше, чем на самом деле. Мы отлично проводили время вместе, смеялись пару часов, обменивались последними новостями, а потом Марк следил за тем, чтобы меня отвезли домой.

Мы ни разу не оставались одни. И он никогда не заговаривал о том, что сказал мне перед тем, как отчислиться. «Он изменил свое мнение обо мне, — думала я и напоминала себе, что слишком занята работой, чтобы разочаровываться. — Он высоко взлетел и встретил новых, более успешных, более интересных людей. И потом, мне все равно. Я с Шейном».

Но когда Марк пришел ко мне на день рождения, мы с Шейном уже не были вместе.

И он пришел один — только он и букет подсолнухов, моих любимых.

И я была настолько счастлива при виде его, что чувствовала себя нестабильнее, чем сверхновая.

— С днем рождения, Туалетка.

Я смешливо фыркнула, разом желая броситься к нему на шею и, в то же время, боясь перегнуть палку.

— Спасибо, Марки.

— Рад, что мы уже прошли обязательный обмен оскорблениями. Теперь я могу сосредоточиться на том, чтобы тебя накормить.

Я не спросила, почему он пришел, долго ли ждал, откуда знал, что я хочу есть. Я просто села к нему в машину и позволила отвезти себя в ресторанчик неподалеку, где подавали рамен, который я никогда не пробовала.

— Помнишь, как ты в последний раз сказал, что мне нужны новые хобби? — спросила я, когда мы подходили к забегаловке.

— Ага.

— В последние несколько месяцев у меня появился квест: найти идеальный рамен.

— Я знаю.

— О. Откуда?

— Я подписан на тебя в соцсетях.

— Правда? — Я озадаченно посмотрела на него. — А я на тебя?

— Нет. И это очень жестоко с твоей стороны.

Мы сели снаружи, Марк купил кучу еды; мягко напомнил обо всех позорных вещах, которые я сказала, сделала и надела за первые шестнадцать лет своей жизни, и поиздевался над тем, как ужасно я владею палочками: «Слава богу, ты не решила стать хирургом».

Он был расслаблен. И основателен. Уверен в себе. Марк был — уже какое-то время — мужчиной. Конечно, в нем оставались черты мальчика, которого я обожала (и презирала) годами, но я больше не могла представить, чтобы он ел моего яичного ребенка или размазывал арахисовую пасту по подушке своей сестры. И все же он знал меня. Все маленькие, хрупкие детали, кирпичики, которые сложились в то, кем я была.

— Твой отец вспомнил, что у тебя день рождения? — спросил Марк, как будто уже зная ответ, а я только пожала плечами. — Джейми. Ты должна говорить ему, когда он продалбывается. Иначе он никогда не научится.

— Это ничего. У него новая девушка, так что он очень занят. Надеюсь, в этот раз она задержится.

Марк сжал губы.

— Ты же знаешь, что заслуживаешь лучшего?

Я не была так уверена. Но время наедине с Марком разом и утешало, и будоражило, и я хотела сосредоточиться лишь на этом. Как только я наелась и солнце покатилось к закату, мы отправились на прогулку по побережью, и я спросила у Марка, как работа.

— Хорошо. — В его осанке что-то слегка поменялось. — Вообще, отлично.

Я уже это знала — все в мире это знали. Но все равно ухмыльнулась, гордая и счастливая.

— Ты знаешь… — Марк остановился и повернулся ко мне. — Когда-то — плюс-минус пять лет назад — я поставил себе планку.

— Планку?..

— Успеха.

— А. Типа… коэффициент валовой прибыли в шестьдесят пять процентов?

— Джейми, ты хоть знаешь, что такое коэффициент валовой прибыли?

— Не-а.

Он рассмеялся.

— Это ничего. Ты хороша в другом.

«Правда?» — мрачно подумала я, опустив взгляд на песок, укрывший мои ступни.

— Короче, я это сделал. У меня получилось. Я пробил потолок KPI. То, чего я хотел добиться для компании, для себя… я проставил все галочки.

— Это потрясающе.

— Так и есть. Не обязательно успех, но… за последние несколько лет я работал усерднее, чем считал для себя возможным. И все это время я думал о тебе.

Я заморгала, уверенная, что ослышалась.

— Ты же помнишь, что я сказал тебе в прошлый раз, когда мы остались наедине?

Мигающие звезды и горький ночной воздух. Его поцелуй в щеку. Усмешка с ямочками. Его бедро, тепло прижатое к моему.

«Как только я буду достоин, попрошу у тебя еще один шанс».

Но он говорил несерьезно. А если и серьезно, то эти чувства уже давным-давно истаяли. В конце концов, это была влюбленность. Или ее затяжные следы. Но у Марка теперь новая жизнь, компания, девушки. «Я нагрянула к нему без предупреждения, и там была девушка, Джейми! Просто улет! — написала мне Табита в том году. — И красивая, и умная. Меня вечно будут потрясать женщины, которых выбирает мой мелкий братец. Наверняка это деньги, да?»

Но теперь он смотрел на меня, и то, что он говорил…

— У тебя что, сезон затишья? — спросила я, выдавливая из себя смешок. Это было грубо, и я тут же об этом пожалела, даже когда продолжила: — Потому что если ты просто хочешь переспать, я, наверное…

Марк наклонился ко мне.

И немедленно меня заткнул.

Его поцелуй был внезапным, глубоким и жадным, от ничего до всего, и меньше чем за секунду я почувствовала головокружение, дрожь, острую наполненность. Его руки сомкнулись вокруг моей талии, прижали, и меня обдало волной кипящего жара. Я потянулась, чтобы уцепиться за что-нибудь, и нашла его плечи и затылок, и мои ногти проскребли по его коротким волосам. Когда из его горла вырвался глубокий гортанный стон, я подумала: «Мне конец».

Марк прижимал меня к своему теплому, крепкому телу. Вкус у него был такой же, как и запах, с ним я была как дома, и в тот момент я бы сделала для него все.

Но потом он остановился.

— Джейми.

Он слегка заколебался, а потом с трудом отстранился.

— Я тебя пипец обожаю. — И наклонился, прислоняя лоб к моему лбу. — Я влюбился в тебя в пятнадцать, и… если честно, почти ничего не изменилось. Просто… возвращайся домой со мной. Позволь мне о тебе заботиться. Позволь сделать тебя счастливой. Я вижу, что тебе одиноко, и… честно, мне тоже. И мне всегда будет одиноко, пока мы не будем вместе.

От его слов меня как будто окатило ведром ледяной воды. Я сделала шаг назад, потом еще один, когда его руки дернулись, как будто он бездумно потянулся меня вернуть.

— Ты… Нет, Марк. Ты с ума сошел?

Его грудь быстро вздымалась и опадала.

— Брось, Джейми. Это не может быть сюрпризом. Я влюблен в тебя уже целую вечность.

— Это щенячья любовь! Ты запал на меня, когда мы были подростками, но это было сто лет назад. Прошли годы, и…

— Прошли годы, и за это время я встретил много людей, и ни разу ни один не был тебе ровней. Ни один человек не нравился мне так, как нравишься ты.

С моих губ сорвался горький смешок.

— Это потому что я ушла, Марк. Сейчас ты даже не знаешь, в каком я раздрае. Я все время плачу. Я плакала вчера ночью, часами. Я… катастрофа. Врач, который плачет, когда ее пациенты болеют!

Его ухмылка вышла кривой.

— Ну, это все меняет. Я и не знал, что ты способна на базовое сочувствие к людям.

— Я серьезно. Я думала, ты уже об этом забыл. Последние несколько лет ты…

— Последние несколько лет я заставлял себя быть терпеливым. Я понимал, что никогда не смогу сдержать обещание, если мы с тобой останемся наедине, и поэтому я этого избегал. Но теперь — все. Я сделал то, чем могу гордиться. Я доказал себе, что могу быть надежным и доводить дела до конца. И теперь хочу доказать это и тебе тоже. Я могу тебя обеспечивать. Я могу дать тебе то, что тебе нужно. Я могу… — Он сжал челюсти. — Я не разлюбил тебя. И никогда не разлюблю.

— Ты… у тебя явно какое-то идеализированное представление обо мне, которое…

— Идеализированное? — Марк рассмеялся. Его ладони поднялись к моим щекам. — Джейми, если кто и в курсе о твоих недостатках, то это я. Ты хуже всех в мире выбираешь телесериалы. Когда ты злишься, ты молчишь, а не разговариваешь. Ты слишком много паришься, чтобы угодить людям вокруг, особенно твоему папе, который тупо этим пользуется. Ты становишься сонной и практически бесполезной после половины десятого вечера. У тебя есть странное убеждение, что тебе нельзя рассказывать людям о своих настоящих чувствах, ведь ты взвалишь на них тяжесть всего мира и они от тебя уйдут. Но это ничего. Я все это вижу. Я всегда видел — и люблю тебя из-за этих недостатков, а не вопреки. Потому что они делают тебя тобой. И я люблю то, какая ты есть, — то, какая ты заботливая, наблюдательная и участливая. Я люблю то, что ты никогда не высказываешь мнение, не собрав всю возможную информацию. Я люблю, что у тебя такой сухой юмор, что я никогда не могу понять, шутишь ли ты. Я люблю то, какая ты шикарная, когда смеешься, и то, что твой мозг никогда не перестает работать. Я люблю тебя.

Я была готова разрыдаться. Потому что — ладно, может, он и правда меня знал. Лучше прочих. Лучше кого угодно.

Но это все равно ничего не значило.

— Марк, я практически твоя старшая сестра.

— В том, что я сейчас чувствую и в принципе когда-либо чувствовал в твоем присутствии, нет абсолютно ничего братского. Я хотел жениться на тебе в шесть и хотел сделать с тобой очень, очень грубые вещи в восемнадцать.

— И все равно! Ты богатый и красивый — ты можешь найти кого-то гораздо лучше меня!

В его глазах царило недоверие.

— Ты бредишь. Нет никого лучше. А если бы и был, я бы не захотел. — Он коснулся моего подбородка, заставляя повернуться, как будто желая убедиться, что я сосредоточена на нем, и только на нем. — Ты думаешь, я не в раздрае? Ты думаешь, я не нахожусь в постоянном ужасе оттого, что подведу людей вокруг? Или что тебе будет мало меня? Ты думаешь, «богатый и красивый» что-то значит, когда я чувствую себя потерянным и одиноким все, мать его, время, когда я не с тобой? Брось, Джейми. Ты меня знаешь. Вот почему мы с тобой всегда так хорошо друг друга понимали: мы похожи. Ты была со мной в самые унылые и дрянные дни моей жизни и привлекала меня к ответственности, никогда не осуждая. Ты единственная, кто видел меня не просто таким, какой я на самом деле, но и таким, каким я мог стать, и… я хочу тебя. Я хочу с тобой всего. Я хочу уходить утром на работу, зная, что каждый вечер буду видеть тебя дома. Я хочу быть рядом, когда у тебя ужасный день в больнице, и быть тем, кто напомнит тебе, что ты фантастический врач. Я хочу представить тебя всем до единого людям, с которыми я знаком, как мою жену. Я хочу поехать с тобой в Иллинойс на праздники. Я хочу, чтобы мы с тобой были в одной команде, когда мы играем в настолки с родными, и… — Он крепко поцеловал меня в губы. — Я хочу подарить тебе весь мир, Джейми. Позволь мне. Просто позволь, пожалуйста.

— Нет. Нет, ты не хочешь. Марк, я… я в раздрае. Я слишком занята для отношений.

— Ты и правда слишком занята, Джейми? Или ты просто в гребаном ужасе?

— Ты не понимаешь. Я честно… Сейчас я даже не уверена, что могу быть в отношениях. Со мной, наверное, что-то не так, и…

Но Марк уже качал головой, и в этот момент до меня дошло: он не понимал. Он не понимал, насколько это невозможно. Он не понимал, что ему был нужен кто-то лучше, чем я.

Он собирался настаивать снова и снова, пока моя защита не рухнет и я эгоистично не приму все, что он предлагает. Я собиралась в него вцепиться, чтобы через два года, пять, десять лет он устал от меня и ушел.

Как и многие другие.

Так что я сделала глубокий вдох, на минутку закрыла глаза и холодно сказала то, что должна была сказать:

— Ты же сам как-то мне говорил: ты просто застрял на какой-то странной стадии развития.

— Ой, да брось. Мне было шестнадцать, и я злился на мою сестру за то, что она выдала мои тайны. На самом деле я никогда не думал…

— Но я думаю. Марк, ты незрелый, инфантильный, и я просто… Ты меня не привлекаешь. — Я спрятала дрожащие руки за спину. — Прости, но для меня ты всегда будешь бесячим мальчишкой, которого мне приходилось терпеть из-за лучшей подруги. — Мое сердце болело так сильно, словно по нему пришелся удар, но я заставила себя продолжать: — В романтическом плане я ничего от тебя не хочу. Ни сейчас, ни потом.

Глава 6

— Я просто в гребаной ярости, — говорит мне Марк.

В свете огня его взгляд — серебро, режущее, как клинок. Он напоминает мне о том, как окаменело его лицо четыре месяца назад, когда я сказала ему эту ужасную неправду, когда я оставила его на побережье

Но потом его лицо меняется. Его выражение становится тоскливым.

— Вот только я в ярости не по тем причинам, что ты думаешь.

— Да? — спрашиваю я. Бросаю короткий взгляд на бушующую вьюгу, но из-за текилы мне сложно сосредоточиться на чем-то, кроме Марка. — Я поступила с тобой как сука. То, что я сказала, было неоправданно жестоко. Причина наверняка в этом.

— Джейми… — Он вздыхает. Его гнев очень похож на печаль. — Тебя не настолько трудно читать, как ты думаешь. — Я понятия не имею, о чем он. Прежде чем я расшифровываю, он спрашивает: — Почему ты так уверена, что у нас ничего не выйдет?

— Это твой следующий вопрос?

— Конечно.

Я моргаю на пустую стопку.

— Тогда мне нужна добавка.

— Очень жаль. На сегодня тебе хватит. — Одним уверенным движением он отодвигает от меня бутылку. — И нахрен эту тупую игру. Скажи мне почему.

— Это ты хотел сыграть…

— Просто ответь на мой вопрос, Джейми. А я тебе скажу, что заставляет меня так злиться.

Мне не стоит. В смысле, не стоит выкладывать ему подноготную работы моего мозга. «Он может использовать ее, чтобы тебе навредить», — предупреждает меня голосок. Но разве это важно, когда я уже так наловчилась вредить себе?

— Ты не представляешь, как все запутано. На самом деле я, наверное, как мой папа. Со мной невозможно быть. Почему-то рано или поздно все, кто мне дорог, уходят. И я бы не смогла… Тебе бы стало скучно. Со мной неинтересно и не увлекательно. Ведь буквально через неделю после нашей ссоры ты встречался с моделью…

Марк фыркает.

И я внезапно иррационально злюсь.

— Ну, это правда. Твоя сестра отправила мне твою фотку с…

— Райан, верно?

Я опускаю взгляд.

— Мы с ней и правда много общаемся. Она классная. Потрясающий человек.

— Я рада, — бормочу я, а потом встаю, чтобы… запереться в ванной и избежать этого разговора. Это ошибка, потому что мне куда труднее держаться на ногах, чем я думала. Это дает Марку время подняться.

— Еще она очень умная. Я про Райан. Изучала в колледже программирование и немножечко гений кибербезопасности. И она забавная. — Он встает передо мной, так что я не могу отвернуться от него. — А знаешь, какая она еще?

Ревность жжет мне нёбо. Я скриплю зубами и качаю головой.

— Она не ты, Джейми. — Марк произносит слова медленно, как будто хочет, чтобы они просверлили мне череп. — Мы с ней работаем над учебным курсом по кодингу для девочек, вот и все. Она хочет использовать свою платформу, чтобы больше женщин интересовалось программированием. Хотя она действительно звала меня на свидание, чуть позже твоего дня рождения. И знаешь, что я ей сказал?

Я снова качаю головой.

— Я сказал ей, что с моей стороны было бы нечестно соглашаться, потому что наши с ней отношения нежизнеспособны. Я сказал ей, что у меня есть другая. Я столько ей о тебе рассказал, что она могла бы указать на тебя на опознании или купить подарок на Рождество, который бы тебе правда понравился. И когда она спросила, почему мы с тобой не вместе, я сказал, что ты меня отвергла. Но еще объяснил, что твои попытки меня оттолкнуть были настолько пипец неуклюжими, что их бы раскусил и младенец. «Она боится, — сказал я ей. — Она столько в жизни потеряла, что представить не может сценарий, в котором романтические отношения работают. Но она умная. И храбрая. И как только она поймет, что врет себе, она ко мне вернется». Я был так уверен, что ты вернешься, Джейми. Но ты так и не сделала этого. И Райан заметила. И снова пригласила меня на свидание, но она по-прежнему не была тобой. — Его голос становится громче. Или это мой мозг усиливает каждое слово. — И все это время я был в гребаной ярости. Хочешь знать почему?

Легкий кивок.

— Потому что я знал, насколько этот твой бред собачий вредит тебе, Джейми. Я знал, что ты соврала. Я знал, что ты хотела быть со мной так же, как хотел я. Для меня никогда и никого не будет, кроме тебя, и клянусь, я так тебя хочу, я хочу дать тебе так много, что не могу представить, кто способен сделать тебя счастливее, чем я. И меня сводит с ума то, что ты тоже это знаешь. Но ты слишком труслива, чтобы признаться в этом даже себе, и…

— Я призналась!

Пауза. Дыхание у Марка сбивается.

— Что?

— Я в этом призналась, — чуть не ору я ему в лицо. — Это ты мне так и не ответил.

Марк хмурится еще сильнее.

— Так и не ответил на что?

— Я тебе звонила, Марк. Я извинилась. На следующий день после дня рождения я оставила сообщение на голосовой почте.

Он отшатывается, как будто я только что ударила его в живот.

— Сообщение на голосовой почте.

— На твоем телефоне.

Он моргает.

— Да кто, блин, оставляет голосовые?

— Куча народу. Врачебные кабинеты. Я.

— Черт, Джейми. Я не слушал свои сообщения десятки лет.

— Что? — Моя очередь моргать. Но… это просто невозможно. — Разве у тебя нет очень важной работы, на которой тебе требуется знать очень важные вещи?

— Есть. И у меня есть очень важный номер, привязанный к этой очень важной работе. И это — что должно тебя шокировать — не тот же номер, который был у меня в шестнадцать, когда я зарабатывал семь долларов в час, доставляя пиццу от Джузеппе. Этим номером, кстати, пользуешься ты.

— О.

— Да. О.

Марк достает телефон из кармана и тыкается в него пару раз.

— Я… Это неважно, Марк. Я просто могу сказать, что я…

Меня перебивает металлический голос.

«У вас одно новое сообщение. Нажмите “один”, чтобы прослушать».

— Джейми. — Он шумно выдыхает. Я никогда не слышала и не видела, чтобы он был так расстроен. — Какого хрена?

— Ты… не слушай его. Прошли месяцы, и…

Его глаза не отрываются от моих, когда он нажимает «один». А я хочу умереть на месте.

«Марк, насчет вчерашнего. Я… я продолбалась. На самом деле я не считаю тебя незрелым. И неправда, что ты меня никогда не заинтересуешь. Заинтересуешь. В смысле, уже. Просто… Это будет оправданием, если я скажу, что у меня была дерьмовая неделя на работе? Мне было настолько за себя стыдно. А потом ты сказал про меня кучу всего хорошего, и я была уверена, что разочарую тебя, и запаниковала, и… Короче, я думаю, ты прав. Я правда боюсь. Постоянно. Закончить как мой папа. Что чем лучше люди меня узнают, тем сильнее они захотят уйти. Поэтому я провела с Шейном годы, ведь я знала, что смогу выдержать, если он меня бросит. Но ты… Ты мне нравишься. Очень-очень сильно. Всегда нравился. Между нами всегда все складывалось, и, если между нами что-то начнется, а в итоге ничего не выйдет, это меня уничтожит. Но я начинаю понимать, что, если я буду притворяться, что ничего к тебе не испытываю, это тоже меня уничтожит, так что… Если ты хочешь сходить на свидание или даже… даже потусить по-дружески, если это все, что ты можешь принять от меня после того, что я сказала, я этому буду очень…»

Мой голос на фоне все продолжает бессвязно лепетать — что-то про любовь, и страх и надежду. Но я перестаю слушать. Потому что телефон Марка летит на пол, а сам он прижимает меня к стене, его ладони обхватывают мое лицо, его язык оказывается у меня во рту, а его тело накрывает мое.

И вот тогда включается свет.

Глава 7

Понятно, что буран не утихнет до завтра, и я решаю провести ночь у Марка. Эти две вещи вообще-то совершенно не связаны — пусть даже я утверждаю совсем другое, когда звоню папе сообщить, что домой добраться не смогу.

— Главное, чтобы вы пришли завтра утром со сковородой, — говорит он нам, слегка озабоченный будущим печеного окорока.

Брови Марка взлетают вверх, и я обрываю звонок, прежде чем папа услышит что-то вроде «хватит так легкомысленно относиться к безопасности моей девушки».

Час назад я думала, что Марк меня разлюбил, а теперь он зовет меня своей девушкой. Эти отношения развились очень быстро, и мое сердце бьется так быстро, будто в моей грудной клетке запускают фейерверки.

— Марк, на случай если ты собираешься купить моему папе целый набор сковородок…

— Это исключено. — Он вжимает меня в себя, его подбородок задевает мою макушку. Комптоны никогда не были особо ласковой семьей, но Марк не может перестать ко мне прикасаться. — Нехватка медной сковородки у твоего отца привела тебя ко мне и исправила самое дрянное недоразумение всей моей жизни. Я сделаю все, чтобы этот человек до конца жизни как можно больше времени проводил без сковородок. — Я чувствую его улыбку. — И потом, окорок может стать моим новым любимым блюдом.

— Тебе стоит напомнить, что ты вегетарианец?

— Тише, — бормочет Марк и утаскивает меня наверх, в свою комнату, пока снаружи яростно свистит ветер.

Прошло десять лет с тех пор, как я была здесь, но в комнате мало что изменилось. Его пластинки и проигрыватель до сих пор стоят в «уголке хипстера», как называет это Табита, и школьные награды, слегка пыльные, по-прежнему красуются на книжной полке. Другое дело — и от этого у меня перехватывает дыхание, — что он утягивает меня на кровать.

Это впервые. И я должна смущаться или нервничать, но быть с ним вот так кажется естественнее всего на свете. Марк довольно крупный мужчина, и на кровати тесно, так что мне приходится почти лечь на него, но я не возражаю. Я вдыхаю его чистый, знакомый запах и жду — нет, надеюсь, молюсь, — чтобы пальцы, описывающие круги на моей пояснице, осмелели и скользнули под свитер, но долгое время Марк ничего больше не делает, только гладит меня по волосам.

— Что скажет твоя сестра? — спрашиваю я через минуту, пытаясь совладать с нетерпением.

— О чем?

— Об этом. О нас. Она будет в шоке?

— Таб? — Он фыркает. — Сомневаюсь. Она всегда знала, что у нас с тобой особые отношения. Это она рассказала тебе о моих чувствах, помнишь?

Я помню.

— А она еще там?

— Кто?

Я указываю на стол.

— Шкатулка. С фотографиями.

— Нет, — фыркает он.

— О. — Я слегка разочарована.

До тех пор, пока он не добавляет:

— Шкатулка переезжает со мной, Джейми. На каждый адрес.

— О. — Я сглатываю. — А ты… Тот снимок со мной в выпускном платье. Ты его…

— Распечатал? Нет. Но… — Посредством некоторых маневров он достает из кармана телефон и включает его. На фоне…

— Нет.

— Ага. — Его губы прижимаются к моему виску. — Я поставил ее туда, как только заснял. А потом… иногда менял на что-то другое, но через несколько месяцев всегда возвращался к ней. Поэтому я никогда не думал, что ты ушла, Джейми. Ты сказала так в свой день рождения, но это неправда. Для того, чтобы ты ушла, мне бы пришлось отпустить тебя. А я никогда этого не хотел.

Сердце бьется у меня в горле. Я прижимаюсь теснее.

— И это не щенячья любовь. Нет ничего невинного в том, как я тебя хочу. И как только текила покинет твой организм, я тебе покажу.

— Марк, я не пьяна.

Это правда. Пусть я и не смогу пройтись по канату, но… у меня вообще с равновесием проблемы. И никакого помутнения сознания.

— Тс-с.

— Нет, я серьезно. У меня очень ясная голова.

— Может, завтра мы сможем…

Я запускаю руку ему под футболку, касаясь теплой кожи растопыренными пальцами. А потом позволяю ей нырнуть под пояс его джинсов.

У Марка перехватывает дыхание.

— Джейми…

— Если ты не хочешь, — говорю я, прежде чем храбрость покинет меня, — это абсолютно нормально. Я могу подождать, или… мы можем поговорить об этом. Но если тебя останавливает только то, что ты считаешь, будто я не в состоянии сделать выбор, то ты должен знать, что я никогда не была более уверена, чем…

Видимо, это все заверения, которые ему нужны. Потому что Марк Комптон переворачивает нас и через секунду оказывается на мне, и его темные волосы падают на лоб, и он целует меня от всего сердца, и в губы, и в шею, и в скулы. Он произносит мое имя миллион раз миллионом разных способов, каждый из которых означает только одно. А потом он наконец запускает руку под мой свитер, и пусть снаружи бушует ветер, понятия холода и снега сейчас от меня настолько далеки, что я даже не помню, ощущала ли в принципе что-нибудь, кроме этого всепоглощающего жара.

Марк подается вперед и настойчиво разводит мои ноги бедром. Его пальцы расстегивают мой лифчик, а грубая ладонь проходится по моим соскам. Я выгибаюсь от удовольствия, готовая расплавиться под его прикосновениями, но краем глаза ловлю его старый учебник по матану, и…

— Это странно? — спрашиваю я.

Марк поднимает голову, раскрасневшийся, с блестящими глазами, почти задыхающийся.

— Джейми, поверь мне. Ничто — ничто — в моей жизни не казалось менее странным, чем взгляд на твою грудь.

— Нет, я про… постель? Делать это в твоей старой комнате? Мы не оскверняем твои чистые детские воспоминания?

Марк размышляет. Кивает. Потом деловито продолжает:

— Ты права. Пойдем в комнату Табиты.

— О. Э… я не уверена, что…

— Ты права, это безумие. У родителей кровать больше.

Я ахаю. А когда понимаю, что он шутит, то щиплю его за бок.

— Джейми, — говорит он мне со смехом, — тут творились немыслимые вещи, и практически все они были как-то связаны с тобой. «Осквернение», о котором ты говоришь, давно свершилось.

Я пытаюсь пнуть его по голени, но Марк прижимает меня к себе слишком сильно, и через минуту он снова дышит мне в шею, и моя челюсть расслабляется, когда он раздевает меня и целует везде, и грудь, и живот, и внутреннюю сторону бедра, а потом я прокусываю нижнюю губу, кажется, до крови, — когда его язык скользит по моему клитору, как раз там, где я хочу больше всего.

Я не могу сосредоточиться. Зарываюсь пальцами Марку в волосы, чтобы за что-то держаться, и растворяюсь в дымке удовольствия. Он заставляет меня кончить столько раз, что я теряю счет. А когда я говорю, что больше не могу этого вынести, он дает мне небольшую передышку, и ее хватает на приглушенный разговор о контрацепции и защите, в котором мы оба признаемся, как мало секса у нас было — как он нам был неинтересен — в последние несколько месяцев. Или, возможно, лет.

— Я уже почти привел компанию туда, куда надо, чтобы прийти к тебе, и… — Его губы скользят по моим. — Боже, Джейми. Я не мог думать ни о чем, кроме тебя.

Я сгораю от желания. Нетерпения. Теряю счет времени. Как только мы оба оказываемся без одежды, я хочу, чтобы Марк был как можно ближе ко мне, и я цепляюсь за его скользкую от пота кожу с немой просьбой поспешить, узаконить все это, пока мы снова не упустили наш шанс. Но это не так просто, как я надеялась.

Его пальцы сплетаются с моими по обе стороны от моей головы, и я хочу лишь одного: чтобы он оказался внутри меня. Но пусть даже я очень влажная, а он сильно возбужден, у нас ничего не получается.

— Брось, Джейми, — шепчет он мне в щеку после нескольких тупых, почти деревянных толчков. — Расслабься. Позволь этому случиться. Разве не ты сказала, что двадцать пять сантиметров — это не так много?

Я смеюсь. Он ухмыляется. Я чувствую, что вся свечусь от любви к нему, и каким-то чудом мы умудряемся совпасть.

— Черт, — приглушенно шепчет Марк мне в шею. — О черт. Джейми, я знал, что ты… но… Черт.

Мы беспорядочно тремся друг о друга. Сначала я чувствую жжение, но оно быстро перерастает в нечто настолько приятное, что у меня не находится слов, чтобы это описать. Мое постоянное беспокойство, мой страх, что меня бросят, тревожность, что меня недостаточно… Марк настолько заполняет меня, что во мне не остается места ни для чего больше. Широкая ладонь обнимает мое колено и поднимает его, чтобы раскрыть сильнее, и потом он толкается слишком глубоко, но я знаю, что смогу принять все, что он только захочет мне дать, и еще больше. Он теряет контроль, толчки становятся поверхностными, потом глубокими, потом хаотичными. Локти на матрасе, ладони обнимают мое лицо, и я чувствую закручивающееся в спираль удовольствие, от которого поджимаются пальцы ног, чувствую зарождающуюся дрожь в бедрах, наползающие слезы.

Нежные похвалы. Тихие слова. Он целует меня снова, глубоко, по-новому и знакомо. Дрожь, лижущая позвоночник, и хватка до синяков. Лучше всего, что я до этого чувствовала.

«Мы могли заниматься этим месяцами», — думаю я. Или даже говорю это вслух.

— Джейми. — Голос Марка хрипит. — Все хорошо. У нас на это будут десятки лет.

Мы кончаем вместе, и это все равно что падать с самого высокого здания в самое глубокое море. Потом я, ошеломленная, пытаюсь прийти в себя и думаю, будет ли секс с Марком таким всегда. А потом думаю, что, может быть, таков секс по любви. Полный жажды, отчаяния, смеха. И через долгие несколько минут, когда наши тела остывают и начинают прилипать друг к другу в бесчисленном количестве мест, когда мы лежим под надежной защитой стеганого одеяла и готовы уснуть, когда мой нос утыкается ему за ухо, он заговаривает со мной.

— Я уже сказал, что люблю тебя, — произносит Марк. — На твой день рождения, и… Думаю, это было слишком — и слишком рано. Я тебя знаю. Я знаю, почему ты боишься. Так что не буду это повторять. Я могу ждать и быть терпеливым. Но не ошибись, Джейми. В следующем году, когда мы полетим домой на праздники, мы сделаем это вместе. Мы придем к твоему папе одновременно. Будем спать в одной комнате — или здесь, или в твоей. И все узнают, что ты моя, а я твой. И прежде чем мы уснем, ты позволишь мне это сказать.

Мои всхлипы настолько тихие, что вряд ли бы он понял, что я плачу, если бы слезы не падали ему на плечо.

— Марк? — спрашиваю я, утыкаясь ему в шею.

— Да?

— В следующем году, прежде чем уснуть… — Я провожу пальцами по коротким волосам у него на затылке. — Я отвечу тебе тем же.

Напольные часы внизу бьют полночь.

— С Рождеством, — шепчу я.

Марк ничего не отвечает, но я щекой чувствую его улыбку.

Благодарности

Спасибо моему фантастическому агенту Тао Ле, моим столь же фантастическим редакторам Марии Гомес и Линдси Фабер, моему художнику-обложечнику Хану Ле, моему арт-директору Крису Бикрофту, моему техническому редактору Рэйчел Норфлит, моему корректору Кери О’Делл и моему вычитчику Стивену Рейнольдсу. Также спасибо менеджерам по маркетингу Крисси Пенидо и Рэйчел Кларк, пиар-менеджеру Элли Шаффер, менеджеру по производству Миранде Гарднер и менеджеру по связям с авторами Николь Вагнер.