Люди Домино

Послесловие редактора

Прошло уже два дня, как я простился с Генри Ламбом. Раньше мне не хватало мужества взяться за перо. К тому же оказалось, что писать я могу только при свете дня, когда рядом жена и дочь, когда в доме зажжены все лампы и поблизости нет никаких зеркал и других отражающих поверхностей.

В конце концов мы нашли его. Подбросив рукопись к моему порогу, он взял одну из наших машин и поехал в Фене,[71] намереваясь сразиться с тем, что пряталось внутри его и водило его рукой при написании тех глав повести, которые принадлежали не ему.

Однако навстречу нам, навстречу сиренам и стае репортеров, которые собрались здесь, невзирая на мои горячие возражения, из вересковой пустоши нетвердой походкой вышел не Генри Ламб. Тот человек, которого я знал, исчез с лица земли.

После прочтения рукописи Генри я часто думаю об Эстелле, о ее описании того, что происходит, когда внутри тебя сидит Левиафан, как это чудовище отслаивает внешнюю лакировку и обнажает истинную личность под ней.

Мы вышли из пустоши с мальчиком лет восьми-девяти, он казался совсем маленьким и нелепым во взрослой одежде, которая уморительно висела на нем и волочилась по грязи. Я почти сразу разглядел тот отвратительный желтый джемпер, но мне понадобилось некоторое время, чтобы узнать ребенка, потерявшегося в нем. В конечном счете мне пришлось просмотреть старые телевизионные записи, прежде чем последние сомнения у меня пропали.

Мальчик был не слишком разговорчив. Вообще-то он произносил одну-единственную фразу, одни и те же несколько слов, которые повторял снова и снова. Это была старая реприза, лишенная всякого смысла и теперь еще менее забавная, чем прежде.

Два дня назад я зашел попрощаться. Сильверман, разумеется, организовал все великолепно — маленькая ложь в моем официальном расписании, агенты службы безопасности в штатском, скромная машина без опознавательных знаков. В моем новом положении лучше быть осмотрительным.

Читатель может увидеть мрачный юмор в том, где мы теперь держим Генри. Он находится под землей, в глубоких подвалах городского дома моего первого министра, в самом центре мелового круга.

Кажется, он не повзрослел ни на один день и остается все тем же ребенком. Он совершенно не потеет. Ни капли пота не было обнаружено на его ребячьих подмышках, ни малейшей струйки на его икрах, ни мальчишеской влаги на затылке. За ним хороший уход, и, хотя он и сидит под замком, я распорядился, чтобы в камеру ему доставляли только самое лучшее. Я категорически настоял на том, чтобы те, кто охраняет его и заботится о нем, были людьми в высшей степени надежными, дабы избежать повторения того, что получило название «проблема Хики-Брауна».

Разумеется, Генри никогда не покидает своей камеры. Я обязан ему жизнью, но это вряд ли поможет бедняге когда-нибудь выйти оттуда.

Как и обычно, во время моего последнего посещения он, казалось, не понимал, что я там. Я взял с собой Сильвермана, но Генри словно совершенно не замечал нашего присутствия и на протяжении всего визита бесконечно повторял все те же восемь слов.

Странно, но в меловом круге вместе с ним сидел маленький серый кот; свернувшись у его ног, он счастливо мурлыкал и, казалось, был совершенно доволен жизнью. Я спросил, как животное попало туда, но вас, вероятно, не удивит, что никакого убедительного объяснения его присутствия так и не услышал.

Я попрощался и, все еще утирая слезы и заверяя в моей неизменной поддержке, отправился в уборную, а Сильверману, несмотря на его возражения, приказал ждать наверху.

Закончив свои дела и приступив к омовениям над раковиной, я почувствовал какое-то движение и увидел неожиданно мелькнувшее в зеркале цветовое пятно.

У меня за спиной стояли два человека. Я не имею ни малейшего понятия, как они проникли сюда, никем не замеченные, никем не остановленные, хотя нет нужды говорить, что я сразу же узнал их.

Да и кто бы их не узнал — в этой одежде, с шишковатыми коленями, с их незабываемым зловещим видом.

— Хэлло, сэр!

— Наше вам, Артур, старина.

Я отважился обратиться только к их отражениям и спросил, что им от меня надо.

— Просто решили заглянуть, сэр!

— Зашли немножко поболтать!

Тихо, стараясь не опускать голову, я сказал, что без их помощи Лондон лежал бы в руинах.

— Что вы, сэр, вы заставляете нас краснеть!

— Прекратите, сэр, вы нас смущаете. Вот у Буна уже цвет как у кетчупа.

Я сказал, что никогда не мог понять, что ими движет.

В ответ эти ужасные существа рассмеялись.

— Немного терпения, старина.

— Скоро вы будете видеть нас гораздо чаще.

В горле у меня пересохло. Я спросил, что они имеют в виду.

— Мы будем регулярно заглядывать, сэр. Хокер и я.

— Приглядывать, как тут дела.

— Мы хотим быть уверены, что ваша попытка будет более удачной, чем у вашей семейки.

— Мы будем вашими советниками, сэр!

— Серыми кардиналами!

— И нечего гримасничать, старина!

— Верьте мне. — Бун ухмыльнулся и коснулся своей шапочки в издевательском приветствии. — Вы нас и замечать-то не будете.

Я вздрогнул и отвел глаза. Когда я повернулся, Старосты исчезли, единственным свидетельством их посещения был запах фейерверка и шербетных леденцов.

Я поспешил уйти из этого места, даже не стал сушить руки и едва сдерживался, чтобы не перейти на бег, идя мимо фотографий умерших премьер-министров, мимо обслуживающего персонала, агентов службы безопасности и чиновников.

На улице под безжалостным солнцем мне пришлось остановиться, перевести дыхание и собраться с мыслями, потому что в страшный миг осознания я понял, что только что видел картину моей оставшейся жизни.

Сильверман ждал меня.

— Сэр? — сказал он, голос его, как всегда, был сама невозмутимость и почтительность. — Все в порядке?

Я попытался ответить ему, но язык не слушался. Я обнаружил, что совершенно не могу произнести их имена.

Сильверман подвел меня к машине, помог сесть и сделал то, что он умеет лучше всего, — успокоил меня, утешил, дал мне надежду и опору. Но иллюзий у меня нет. Я знаю, что будет дальше.

Каждый день моей жизни люди-домино будут со мной, и я думаю, что больше уже не напишу ни слова.