Люди, идолы и боги

Итак, изучение условий жизни средиземноморского мира в период наибольшего развития рабства почти привело нас к эпохе зарождения христианской религии.

Следует добавить еще некоторые соображения по этому поводу, прежде чем перейти к существу явления, уже достаточно раскрытого историческим исследованием, хорошо документированного и лишенного чего бы то ни было таинственного или сверхъестественного. Недавние археологические открытия и найденные в послевоенное время в Палестине и в Египте документы подтверждают, что в истории формирования христианства нет ничего такого, что невозможно было бы объяснить.

Первое замечание, которое необходимо сделать, касается границ этой новой религии.

По вполне понятным соображениям исторической перспективы, о христианстве обычно говорят как о некоей религии в себе, в которой якобы сосредоточены и систематизированы древнейшие религиозные представления, которые тем самым приобрели «исключительный» и «уникальный» характер. От таких догматических и, позволительно сказать, самонадеянных взглядов необходимо отмежеваться.

Люди, которые жили, трудились, страдали и творили в узком круге средиземноморского мира, существенно ничем не отличались от тех, кто организовывал коллективную жизнь в Индии и Китае, в северо-западных странах Европы или в Центральной Америке. Во всех этих частях света той или иной аналогичной или целиком подобной фазе общественного развития соответствовала аналогичная или та же по характеру фаза религиозного развития. Христианство, не будучи вовсе чем-то «исключительным», наравне с другими религиями обладает всеми характерными признаками, которые порождают в религии соответствующие условия жизни и аналогичные всем странам формы общественных отношений.

В ранней христианской идеологии, несомненно, отражалась, пусть хотя бы в наивной и искаженной форме, потребность в материальном и социальном раскрепощении народных масс греко-римского мира. Но христианские общины приходили к осознанию этой потребности не в экономической и политической области, а в сфере религиозного вымысла, обряда и теологии. Первые христиане не чувствовали себя ни революционерами, ни даже социальными реформаторами. Их царство мыслилось окутанным облаком потусторонней легенды, даже когда его пришествие должно было совершиться на обновленной и чудесным образом преображенной земле. Несмотря на это, осуждение ими царства богатых и власть имущих было, конечно, глубоко искренним и прочувствованным: только тот, кто не приемлет существующий порядок вещей и не удовлетворен условиями жизни, может испытывать тягу к изменениям, даже если они утопичны и нереальны.

Вот почему нам незачем прибегать к толкованиям моралистического порядка, чтобы объяснить столкновение между ранними христианскими общинами Средиземноморья первых веков Римской империи и властями, стремившимися оградить от изменений свое классовое господство.

Обратим внимание читателя еще на один момент: христианскую религию нельзя изучать, исходя из старозаветного социологического принципа: все развивается из первичного зерна, которое мало-помалу вызревает в истории. Собственно, это же следует сказать и о всех других религиях. Явления, которые обычно считают определяющими для установления последовательных стадий религиозного развития, на самом деле принадлежат одной и той же религии; другие явления, которые на первый взгляд можно было бы спокойно объяснить каким-либо единым признаком, в действительности относятся к совершенно различным периодам человеческой истории.

Возьмем, например, христианское представление о «спасении». Оно не оставалось неизменным, переходя из века в век. При феодализме п в капиталистическом обществе весть об искуплении вызывала совсем иной отклик, нежели в первые времена христианской истории. Отсюда иллюзорный характер всякой попытки «вернуться к истокам», свойственный ряду средневековых ересей, протестантской реформе и различным модернистским течениям. Поистине, существует столько разновидностей христианства, сколько было основных форм общества за последние два тысячелетия истории.

Разумеется, переходя от одного периода к другому, каждая религия стремится внушить, что ее идеологический багаж не претерпевает изменений, и скрывает за этим фасадом фиктивной преемственности серьезные изменения, вытекающие из преобразования общественных отношений.

Воздаяние — классовое понятие

За шесть или семь веков до нашей эры начинают появляться новые культы, которые взывают ко всем людям без исключения, но особенно к подчиненным слоям, рабам, беднякам и женщинам. Эти культы провозглашают спасение от греха и отчаяния с помощью сложной и причудливой системы индивидуальных и коллективных обрядов.' Вот почему их называют «сотериологическими», от греческого слова «soteria», что означает «спасение». Однако из-за того, что основным в них является специальное ритуальное посвящение, им присвоено общепринятое имя мистических или «мистериософических» культов от греческого «mystes», которое как раз и означает «посвящение». Их история, совпадающая с зарождением других религий того же типа, таких, как буддизм в Индии и даосизм в Китае, охватывает в Средиземноморье переходный период от эпохи наивысшего развития рабовладельческого строя до начала феодализма.

Как и все мифы, учение о «спасении», которое еще и поныне тяжело гнетет жизнь и сознание миллионов верующих, складывается п проявляется в области идей, но его истоки обнаруживаются в области фактов. Человек не мог ведь прийти к осознанию понятий проступка и воздаяния, греха и искупления, осуждения на муки и спасения прежде, чем он не приобрел трагический опыт угнетения, страданий и эксплуатации.

Реальные условия классового устройства общества, сложившегося вслед за периодом уравнительного распределения продуктов, после которого богатства начали накапливаться в руках меньшинства, ведут к превращению большинства людей в отчаявшуюся массу и порождают чувство неполноценности, греховности, осуждения. Миф о спасении есть не что иное, как идеологическое выражение настоятельной потребности уйти от печальной действительности, ставшей в рабовладельческом обществе уделом миллиопов и миллионов человеческих существ, которые некогда были свободны и счастливы — в исторически ограниченной степени, свойственной первобытной общине — и теперь вновь с еще большей силой рвутся к свободе и счастью.

Не следует ни в малейшей степени удивляться тому, что люди не подозревали о таком происхождении их надежд на духовное спасение до тех пор, пока подлинно научное истолкование истории не сорвало покров тайны с легенд, низведя их с неба на землю.

Это утверждение нетрудно проверить. Дело в том, что мы не найдем достаточно четко сформулированной теории спасения у тех народов, которые благодаря особым условиям развития законов производства и собственности миновали общественный строй, основанный на классических рабовладельческих отношениях, как, например, германцы, славяне, отчасти также арабы, почти неввередственно перешедшие от племенного и родового строя к формации, которую характеризует в основном крупное землевладение. В среде самого еврейского народа внутренние отношения были основаны на менее развитых формах рабства. Поэтому, прежде чем выработать учение о «страдающем рабе» — Яхве, который своим самопожертвованием спасает всю массу верующих, народ Израиля должен был накопить опыт реальной рабской жизни под игом ассирийцев, вавилонян, мидян и персов, усугубленным впоследствии при эллинистических монархиях и римском завоевании.

Связанные с произрастанием растений обряды (их ошибочно считают порождением первичного мифа о спасении) не имели на деле ничего общего с этим религиозноидеологическим направлением. Между магическим освобождением и искуплением есть существенная разница. С помощью земледельческих обрядов человек пытается овладеть окружающим миром и обществом. Религии спасения, напротив, стремятся обеспечить недостижимые на земле счастье и справедливость в мире ином. Иллюзия потустороннего воздаяния вытесняет надежду на воздаяние земное.

Не следует усматривать противоречия также и в том, что представители господствующего класса принимали учение о спасении и добивались посвящения в эти новые культы. Все рабовладельческое общество в целом (а не одни только условия жизни рабов) порождало поиски спасения. Процесс этот был диалектичен, он совершался не автоматически. В период, когда начинает разлагаться рабовладельческое хозяйство и привилегированные слои больше не чувствуют себя в безопасности, тяга к сверхъестественному становится всеобщей. Впрочем, преследование новых религий со стороны государственных властей греко-римского мира помогает нам лучше всякого теоретического доказательства понять его классовый характер.

Типичная терминология

Итак, в представлении о вине и воздаянии отражается действительность эксплуатации и рабства. Из сплетения жестоких классовых противоречий мало-помалу выкристаллизовывалась идея «спасителя», призванного освободить души и тела от искупления вины и страданий.

Несомненно, самый термин «искупление», «воздаяние», который хорошо характеризует это новое учение, возник из обычных явлений в жизни рабов.

Латинское слово «redemptio» первоначально означало «выкуп раба на волю», причем стоимость его могла быть оплачена самим рабом или внесена за него третьим лицом. В одном этом обычае — весь христианский миф о спасении [161].

Грешный человек, неспособный освободиться, уплатив божеству сумму своего выкупа, нуждается во вмешательстве некоего «искупителя», который платит за него своими муками и самой смертью, — вот в чем суть сотериологического учения первых греческих, латинских и сирийских христианских писателей (Кирилл Иерусалимский, Григорий Назиаяский, Василий, Иоанн Златоуст, Афраат Сирийский, Амвросий, Джироламо и Августин), которые выразили христианскую легенду теологическими терминами. И у некоторых из них получилось, что «выкупную плату» люди вносили сатане, во власти которого находился человек, но, впрочем, впоследствии сокровище ускользнуло из рук демона, поскольку Иисус после воскресения освободил людей от выкупа.

Только в обществе, в котором освобождение рабов было привычным делом, могло возникнуть выражение, характеризующее Христа в нескольких местах Нового завета: «… сын человеческий не для того пришел, чтобы ему служили, но чтобы послужить и отдать душу свою для искупления многих» [162]. Здесь появляется новая мысль об освобождении не только от одних физических зол. Спасать человека от врагов и насилия, от бедствий и дьявол» могли и олимпийские боги, да и израильский бог, поэтому их часто и называли спасителями.

Почти все восточные самодержцы получали периодически тот же титул в качестве спасителей своего народа или исполнителей благодетельной воли божества. В законах Хаммурапи царь именуется «спасителем впавшего в нищету народа»; в шумерском судебнике Липит-Иштар законодатель представляется в качестве «освободителя из рабства» граждан Ниппура, Исина и Ура, попавших в руки эламских завоевателей[163]. Маздейская религия создала миф о зороастровском «спасителе», или «саошьанте» («saoshyant»), который впоследствии возглавил борцов за доброе начало против царства зла, стремившихся восстановить безграничное могущество Ахура Мазда, спасителя мира[164].

Однако учение об «искуплении» в указанном выше смысле имеет два совершенно различных источника.

Мы сталкиваемся с представлением об освобождении человека от греховного порабощения посредством кровавого самопожертвования божественной или обожествленной особы, которая выступает «посредником» между высшим существом и родом людским. Теологи правы, когда подчеркивают оригинальность подобного представления, но они не могут, разумеется, понять, что в сознании людей идея духовного освобождения лишь постепенно вытесняла стремление избавиться от экономического и социального гнета, уничтожить который становилось все труднее в условиях господства силы.

Освобождение раба вначале не было исключительным явлением, однако оно в конце концов становилось им, по мере того как распространялась и укреплялась система собственности ш в руках немногих накапливались материальные блага.

Весьма часты были случаи «искупления» и освобождения в Индии; освобожденный раб немедленно и без ограничений включался в общество. У евреев невольник мог выкупиться, уплатив хозяину часть первоначальной покупной цены, в соответствии с числом лет, которые он должен был бы еще находиться в рабстве. В памяти народа сохранился лишь один случай коллективного освобождения, связанный с одним трудным периодом истории Израиля, вслед за которым, лишь только была предотвращена опасность, последовало требование восстановить право собственности на рабов. В Греции и Риме древнейшего периода раб мог, теоретически говоря, «откупиться» по истечении нескольких лет благодаря своим сбережениям, реже — спастись, посвятив себя какому-либо божеству; он мог стать свободным, наконец, по воле своего владельца[165]. Однако положение «отпущенника» вплоть до начала принципата Августа не позволяло ему сравняться в правах с остальными гражданами, он все так же был лишен права избирать и быть избранным в сенат и оставался в стороне от общественных дел.

В общем, в канун возникновения христианства возможность добиться полного освобождения была не более реальна, чем возможность стать собственником, которую имеет ныне рабочий в буржуазном обществе.

Латинский поэт Марциал похвалялся тем, что освободил из неволи своего раба Деметрия, когда тот в 19 лет лежал при смерти, чтобы позволить ему вступить в загробный мир свободным человеком[166]. Это свидетельствует о том, что классовые отношения стали считаться действительными не только в этой, но и в загробной жизни.

Нелишне отметить, что представление об «искуплении», вошедшее в историю человека как продукт образа жизни людей в эпоху рабства, диалектически закономерно отделилось от своих экономических и социальных корней, е тем чтобы в дальнейшем развиваться самостоятельным идеологическим путем — при этом, однако, неизменно в рамках общества, построенного на эксплуатации человека человеком — даже после того, как исчезли материальные факторы, которые характеризуют рабовладельческий строй.

Религии мистерий

В Малой Азии, в Греции, в Сирии, в Египте, в прибрежной части Палестины, в латифундиях Северной Африки и Южной Италии, в Галлии и даже в Риме среди пришлого люда восточного происхождения и в самых низших слоях общества пророки тайных культов учили, что не все еще потеряно, что есть путь к счастью от несправедливостей и страданий — если не в этой жизни, то в мире ином — и путем этим является личное и свободное участие в определенных обрядах и принятие некоей веры. «Выкуп» за подобное освобождение уплачивается муками, мифической смертью и воскресением одного из многих божеств, имена которых носила новые культы.

Мистериософические культы образовали подобие новой общественной среды, в которой сохранялись и возрождались древние формы религиозной жизни, не стесненные более узами крови, нации и класса. Они принимали всех тех, кого религиозная структура античного мира отрешала от культовых привилегий, в первую очередь женщин и рабов. Их общины, сообщавшиеся друг с другом, принимали нередко пожертвования от вольноотпущенников, а их существование допускалось законом в качестве ассоциаций религиозного характера, так называемых «коллегий».

Приверженцы новых культов более не стремятся вкусить высшее благо на земле, они ждут его по ту сторону жизни. Самое существование человека рассматривается как подготовка к будущему блаженству, как некий испытательный срок. Спасение теперь связывается с точным совершением священных обрядов, способных освобождать человека вне зависимости от его происхождения и принадлежности к какому-либо социальному слою. Потребности культа выступают на первый план, литургия, которая в государственной религии была делом определенных общественных должностных лиц, отныне переходит в руки особого духовенства, специально предназначенного для религиозной службы. Всегда и во всем верующие должны повиноваться священникам, наделенным особой властью, ибо именно они, периодически возобновляя обряд смерти и воскресения бога, позволяют посвященным умирать духовно вместе с ним, чтобы с ним же возродиться к новой жизни — свободной, независимой и счастливой.

Одним из самых древних мистических культов, как мы уже говорили в главе о двух религиях Греции, является культ Диониса, второстепенного божества фракийского происхождения.

Во множестве легенд и мифов отразилась память о преследованиях первых приверженцев культа Диониса со стороны властей. Уже у Гомера (Илиада, VI, 130) встречается рассказ о царе Ликурге, который был наказан слепотой за нападки на отправление дионисийских обрядов. История Орфея, растерзанного из-за его отвращения к новой религии обезумевшими от гнева вакхантами, послужила сюжетом немалого числа греческих трагедий. Фиванский царь Пентей запрещает празднование мистерий этого бога, но его мать, Агава, охваченная по воле божества безумием, ужасающим образом рассекает его на части. В другом мифе три дочери Прета, царя Тиринта, отказываются примкнуть к культу Диониса, и бог заставляет их бродить из рощи в рощу во власти эротического помешательства. Моментом наивысшего напряжения в обряде являлось своего рода причастие, приобщение к телу бога которого символически заменял козленок. Верующий включался таким путем в сферу сверхъестественного могущества самого Диониса, превращался в человека-Вакха в богочеловека. Когда количество приверженцев этого нового культа все более и более стало увеличиваться в низших слоях населения Италии, римские власти ни с чем не посчитались и в 186 году до н. э. запретили какому было то ни было жрецу, вводившему дионисийскую религию, отправлять ее обряды без разрешения властей. Были пpoизведены тысячи арестов, дионисийские организация были разогнаны, имущество их конфисковано и большинство «соучастников», будь то мужчины или женщины, казнено.

Сходные представления свойственны орфическим мистериям, совершавшимся в еще более близких христианству формах. Сам Орфей в древних легендах изображается как один из противников дионисийского культа, однако очень скоро он оказывается в центре развитого учения спасении и загробном блаженстве. Герой нисходит в ад его последующее возвращение определяет моральное возрождение всех верующих в него. На груди покойного, который при жизни участвовал в орфических мистериях, помещалась золотая пластинка с вырезанными на ней заклинаниями, которые умерший должен был произнести на пороге подземного мира, чтобы получить туда свободный доступ. Несколько таких пластинок было найдено орфических погребениях Греции, на Крите и в Риме. В орфическом мифе Дионис получает имя Дзагрея, «великого охотника за душами».

Элевсинские мистерии основаны на сказаниях о Деметре и Коре, «матери» и «дочери», образы которых послужили основой для обрядов земледельческого тина Юная Кора, как говорит легенда, была похищена Плутоном, олицетворявшим. силы подземного царства. Убита горем мать разыскивает ее но всей земле. В Элевсине местные жители помогают Деметре, предлагают ей пищу однако богиня от всего отказывается, исключая особое питье, кикеон, которое впоследствии широко применялось в мистических обрядах в качестве напитка причастительного характера. Когда же все поиски Коры оказались напрасными, Деметра ушла из мира. И тогда ужасающий недород поразил землю, ибо исчезла сила, побуждавшая рост злаков. И устрашенные люди обратились к бегам; наконец Плутон получил приказ освободить юную Кору, но при этом он заставил ее отведать особых плодов граната — эти плоды употреблялись в многих колдовских обрядах, — чтобы она постоянно; испытывала тоску по загробному миру и через каждые шесть месяцев возвращалась к супругу.

В этих мистериях уже привлекает внимание разделение литургии на две фазы: горестную и радостную. Когда богиня скрывается, верующие впадают в печаль, предаются тоскливым стенаниям, посыпают головы пеплом и даже в ряде случаев бьются о землю вплоть до получения серьезных увечий. Когда же богиня является вновь и снова расцветает земля, восторг выражается в форме ликующих песнопений. Из этого примитивного земледельческого обряда развилась одна из самых популярных религий спасения, которая распространялась из Аттики на большую часть греко-римского мира. Bсе могли надеяться на столь желанное спасение от ада и смерти; защитники античного общества жаловались, что благодаря элевсинским мистериям любой «проходимец», будучи посвящённым, мог обеспечить себе блаженства в загробной жизни[167].

Элевсинские обряды долго существовали и после победы христианства. Когда император Валентиниан в 364 году решил запретить все «ночные празднества», он сделал исключение только для элевсинских мистерий, капище которых было разрушено только в 394 году.

Мистерии Исиды и Осириса, Аттиса и Кибелы, Адониса и Астарты в различных социальных и местных условиях — в Египте, в Малой Азии, в Сирии — характеризовалась аналогичными чертами.

На островах. Фракийского моря праздновались смерть и воскресение четырех «великих божеств, названных Кабиры, возможно, от финикийского слова, означающего «могущественный» (божество в мистериях Самофракии). Во Фригии и Лидии, в Малой Азии, развивались мистерии Савация — местного бога, которого некоторые общины еврейских переселенцев отождествляли, по созвучию слов, со своим собственным богом, «Яхве воинства» или Саваофом, откуда и произошли удивительно сходные представления иудаизма и восточных культов.

Смешение греческих и финикийских, фракийских и фригийских, египетских и сирийских мифов является, с другой стороны, одним из основных характерных признаков всех этих культов, которые историки так прямо и называют синкретическими, чтобы подчеркнуть постоянное наслоение мотивов самого различного происхождения, объединенных, однако, одной и той же социальной и религиозной идеологией. Отпадению чисто местных элементов этих культов способствовала в период эллинистического и романского господства жизнь всех этих народов под одним и тем же политическим и социальным игом.

Исключительным успехом во всем римском мире пользовались мистерии Митры — древнего иранского божества, отождествленного с быком и солнцем, В те же годы возникла и укреплялась христианская религия. Длительное время оба эти культа соперничали в одних и тех же кругах населения. Митраизм был особенно распространен среди военных, вот почему следы его остались не только в Азии и Италии, но п в Англии, в Испании, на Дунае, в Румынии и в маленьких укрепленных городках на границах империи. Посвященного в культ Митры именовали «воином веры», откуда и христианское наименование верующего «воином Христа», сохранившееся в христианском обряде конфирмации.

Самое понятие «посвящение», свойственное католицизму, вошло в христианство через эти культы.

Сохраняя первичный смысл обрядового посвящения, слово мистерия очень рано стало означать в народном греческом языке основные обряды новых религий, завершавшихся купаниями, похожими на крещение, священной трапезой и лицезрением особых тайных предметов. В греческом переводе Ветхого завета термин «мистерия» встречается с десяток раз, но почти всегда в сочетании с идеей о некоем «тайном умысле» Яхве, нисшедшего с божественной высоты до человеческого понимания и оттого мистического, таинственного. Только в одном месте, в Книге мудрости, составленной непосредственно на греческом языке, встречается ссылка на языческие религиозные обряды. Зато в Новом завете, возникшем в иной обстановке, сходной с условиями, порождавшими все культы спасения, слово это встречается не менее трех десятков раз и часто принимает новый смысл «ритуальной церемонии», доступной верующим и охотно ими совершаемой.

Подобное отождествление становится еще ощутимее, когда оказывается, что в первых латинских переводах Вехтого и Нового заветов термин «мистерия» («таинство»): так и был передан: «посвящение» («sacramentum»).

Это слово происходило из юридического и военного языка римлян и в конце концов получило смысл «клятвы», «присяги», торжественного обязательства, которое новобранец должен взять на себя в момент вступления в войско. Однако уже Тертуллиан в конце II века н. э. употреблял его в специфическом значении «христианского обряда», в отличие от культовой службы всех других религий спасения. Крещение, например, есть посвящение, которое вводит верующего в новую литургическую жизнь, в новую религиозную сферу представлений[168]. Не исключено, что переход к такому осмыслению слова совершился под влиянием клятв, которые непременно приносили посвященные в культ Митры, в подражание воинам.

Так «посвящение» превратилось в отличительный обряд решающего этапа в истории христианской общины.

«Раб божий»

Во всех религиях мистерий, начиная с дионисийской и кончая христовой, отношения между верующим и спасителем рассматриваются как отношения между рабом («doulos» по-гречески, «servus» по-латински) и его господином («Kyrios» по-гречески и «dominus» — по-латински). Слово «раб» встречается по крайней мере 120 раз в Новом завете, причем переводы его неизменно неточны. Что же касается первых христиан, то они, без сомнения, не ошибались в понимании этого термина.

Подобное сопоставление положения раба и спасения явилось качественным скачком в истории религии. Оно не имеет ничего общего с многочисленными доводами, касающимися участи рабов в старых культах господствующих слоев. На первом этапе истории классового общества раба порой считали священным, поскольку его предназначали для публичных жертвоприношений или использовали на работе в храмах. Именно это явление помогает нам понять, кем, например, были «дева-даси» — «рабы бога»-в индийских храмах или «гиеродоулой» (или «священные рабы») — мужчины и женщины, занимавшиеся в связи с определенными земледельческими обрядами культовой проституцией почти во всех восточных религиях[169]. Когда религии мистерий еще делали свои первые шаги, рабов допускали не без труда к церемониям, в которых участвовали свободные[170].

Но положение существенным образом изменяется по мере выявления нового устройства рабовладельческого общества.

То обстоятельство, что конечный акт освобождения раба совершался (в представлении человека того времени) или в стенах храма, или при покровительстве какого-либо определенного божества[171], безусловно облегчало переход к новому значению термина «раб» в истории различных религий. Впрочем, не это явление было решающим фактором, а то, что условия жизни в рабстве в определенный момент стали предметом прославления и религиозного возвеличения. Следы этой эволюции, по крайней мере косвенные и скрытые, часто встречаются в легендах и сказаниях. Так, Аполлон сделался рабом Адмета, чтобы искупить убийство Пифона[172]. Геракл должен был на девять лет принять ярмо рабства, чтобы очиститься от одного своего прегрешения. В другой раз Юпитер снова вверг его в рабское состояние за убийство Ифита[173]. В период вавилонского плена еврейские пророки изображали грядущего спасителя Израиля страдающим рабом. Описание этого мифического персонажа в решающей степени способствовало формированию христианского мифа о боге, принявшем человеческий облик, чтобы спасти мир от греха, и обеспечившем освобождение бедных и униженных если не в этой, то по крайней мере в иной жизни, своей смертью на кресте, приличествующей только рабу.

В греко-римском обществе представление о спасительной роли порабощенного человека стало таким распространенным и глубоким, что в различных формах проникло в поэзию, в трагедию, в культ. В одном драматическом сочинении Сенеки, «Геракл па горе Эта», герой принимает образ раба, чтобы спуститься на землю и принести мир людям. Его смерть вполне человечна, но день его мученической гибели превращается в день славы. Он провозглашает, подобно Христу на кресте: «Совершилось!»[174].

В конце драмы Геракл возносится на небо к своему божественному отцу[175].

Долгий путь развития проделало первоначально смутное представление о некоем «рабе божьем», которое встречается еще у греческого трагика Еврипида, несомненно посвященного в мистические культы, пока оно не преобразовалось в понятие Христова раба, как принято выражаться в ранних христианских текстах[176].

Значительное преобразование претерпело представление об «отмене долгов»-этом вопле протеста и надежды, не перестававшем звучать в политической литературе в течение нескольких столетий до нашей эры, — пока оно не превратилось в евангельскую идею отпущения грехов. Отождествление материального долга и долга морального представляет одну из самых интересных сторон процесса отчуждения человеческого опыта от действительности в область фантазии.

И наконец, долог был путь, на котором совершилось превращение понятия цены, которую надлежало платить за освобождение раба от неволи, в понятие искупления ценой смерти «сына божьего», которая должна согласно новозаветным писаниям спасти людей от бремени греха. Идея спасения пустила глубокие корни в сознание людей. Когда общество преобразовывалось в том или ином направлении, на основе новых экономических и социальных отношений, миф о спасителе не исчезал, подобно тому как до сих пор сохраняются многие стороны магии я тотемизма первичных культов, тогда как само первобытное общество исчезло много веков назад.

Разумеется, основная причина этого пережитка кроется в том, что и при феодальном строе, и при капиталистическом над людьми в той или иной форме всегда стоит господин и, следовательно, всегда есть потребность в спасителе. Только с исчезновением общества, разделенного на антагонистические классы, древние верования в спасение утратят наконец свою притягательную силу и сама религия растворится в других представлениях человека.