Людовик XI

11. Поспешность

Под ярким летним солнцем, по пыльным дорогам, большая толпа людей двигалась на север Франции. Когда ее авангард достиг Авена, Людовик узнал, что это были его подданные, надеявшиеся получить какую-то выгоду от того, что первыми приветствовали своего государя. Принцы, дворяне, авантюристы, епископы и аббаты, муниципальные делегации, люди, занимающие должности или ищущие их, толпились в город Авен. Людовик предупредил своего дядю, что в городе уже полно народу, и чтобы тот взял с собой только церемониальный эскорт.

Людовик XI вскоре доказал, что мир изменился и что король Франции не забыл ни оказанных ему услуг, ни обид, нанесенных Дофину. Бастард д'Арманьяк стал графом де Комменж и сменил Андре де Лаваля на посту маршала Франции; Жан де Монтобан, еще один из сторонников Дофина, стал адмиралом вместо Жана де Бюэля; Антуан де Крой получил в награду титул Великого магистра королевского двора, а Жан Арнольфин стал генеральным сборщиком налогов Нормандии. Вскоре король назначил канцлером члена Парижского Парламента, известного своей смелостью и острым языком, но теперь находившегося под судом за то, что он позволил себя подкупить. Более того, узнав, что Пьер де Брезе, представляющий провинциальные Штаты Нормандии, осмелился просить аудиенции, Людовик приказал ему немедленно вернуться домой, чтобы дождаться приказа короля. Наконец, его самому смертельному врагу, Антуану де Шабанн, графу де Даммартен, имевшему дерзость послать одного из своих людей в Авен, адмирал де Монтобана пригрозил бросить его в воду.

В конце июля прибыл герцог Бургундский, которому, к его большому сожалению, пришлось довольствоваться скромным эскортом из примерно 4.000 рыцарей и оруженосцев, одетых в черное. Людовик и его придворные соблюдали траур до воскресенья 3 августа, когда состоялась церемония похорон Карла VII. В тот же день, сразу после обеда, король оделся в красное и поехал на охоту. На следующее утро он отправился в Реймс. Ему не терпелось поскорее приступить государственной деятельности, и особенно хотелось рассеять неприязнь между ним и его дядей. Он публично приказал архиепископу Парижа и представителям Парламента и Университета оказывать герцогу Бургундскому такое же уважение, как и ему самому. По дороге Просперо да Камольи услышал, как король заявил, что желает видеть герцога всегда рядом с собой, ибо, поскольку герцог ранее присматривал за Дофином, вполне естественно, что король теперь должен присматривать за герцогом.

Именно Филипп Добрый и его блестящее рыцарство сопровождали короля при въезде в Реймс накануне коронации, дата которой была назначена на 15 августа, день Успения Девы Марии. На следующий день, после того как Людовик по древней традиции был помазан на царство, герцог Бургундский возложил корону на его голову с возгласом: "Да здравствует король! Монжуа и Сен-Дени!"

Во второй половине дня король возглавил коронационный пир, посуду и столовое скатерти для которого до последней детали предоставил герцог Бургундский. Через некоторое время Людовик снял свою корону, которая была ему великовата, и небрежно положил ее на стол. Как только позволили приличия, он удалился в Сен-Тьерри, оставив своего дядю разбираться с принцами и прелатами королевства. Один из обрядов этого дня, столь богатого всевозможными церемониями, был для Людовика важнее всех остальных: он торжественно поклялся беречь и увеличивать свое королевство и воссоединить с ним домены, которые были разделены, отчуждены или отделены от него.

Во время официального въезда в Париж король продолжал терпеть пристрастие герцога Бургундского к пышности. В понедельник 30 августа, рано утром, королевская процессия прошла через ворота Сен-Дени. Дома на улицах, по которым она должна была проехать, были украшены гобеленами. У окон толпились те, кто был достаточно богат, чтобы позволить себе привилегированные места, в то время как народ сгрудился по краям дороги, чтобы наблюдать за зрелищем. Людовик был не только новым правителем Франции, он был диковинкой, Дофином, чьи несчастья были известны всем, принцем, который, как все знали, совершал и будет совершать удивительные вещи. Все королевство затаило дыхание в ожидании того, что должно произойти, а среди великих баронов царила дрожь ужаса.

Бургундские дворяне шли во главе процессии в своих золотых одеждах, блистая бархатом и дамастом, и улица Сен-Дени гудела от тысячи серебряных колокольчиков, которыми были богато украшены их лошади. Четыре трубы возвестили о прибытии короля. Поверх алого дублета, украшенного большими пуговицами из рубинов, он надел мантию из белого дамаста, окаймленную золотым шитьем. Шесть парижских горожан, одетых в красный атлас, держали над его головой балдахин из синего шелка, усыпанный флер-де-лис (геральдическими лилиями). За ним на коне, чья черная атласная сбруя была украшена золотом и драгоценными камнями, ехал герцог Бургундский, облаченный по этому случаю в черный бархатный костюм, украшенный рубинами, бриллиантами и жемчугом. На околыше его шляпы располагалась коллекция драгоценных камней, оцениваемая в 400.000 экю, а на шлеме, надетом одним из его людей ехавшим позади, сверкал Фландрский рубин, Чудо христианства, который однажды будет найден в пыли на поле боя.

Этому королю, который не слишком придерживался традиций, город Париж, тем не менее, продемонстрировал свою традиционную пышность. Вскоре после прохождения через ворота Сен-Дени Людовик увидел фонтан, из которого текли молоко, вино и гипокрас[35]. На сцене, установленной неподалеку, "дикие мужчины и женщины дрались и устраивали несколько представлений". Далее последовало еще более привлекательное зрелище: три восхитительные молодые девушки, полностью обнаженные, резвились, как русалки, в искусственном бассейне и парижский хронист с восторгом отметил, что каждая из их прелестных грудей, "больших, круглых и упругих", представляла собой "очень приятное" зрелище. В более серьезном духе перед больницей Святой Троицы королю представили пантомиму, рассказывающую о различных эпизодах Страстей Христовых. Но парижане также хотели, чтобы их новый государь знал, что его вкусы и репутация им известны и после посещения сцены охоты, где охотники "производили большой шум своими гончими и охотничьими рогами", Людовик имел удовольствие видеть, как солдаты в его честь, перед Шатле воспроизвели штурм бастиды под Дьеппом, которую он взял в 1443 году.

Было уже шесть часов, когда король прибыл в Нотр-Дам, где его ждали епископ, духовенство и делегация Парижского Университета. Король, который начал уставать от пышности приема, и которому не нравилось, что прелаты выстроились перед ним, резко оборвал церемонию, прервав речи епископа и представителя Университета. Выслушав в соборе пение Te Deum, он отправился во дворец, чтобы председательствовать на неизбежном пиру, и только в полночь почувствовал себя свободным, чтобы покинуть праздник.

На следующий день, во вторник 1 сентября, после обеда король покинул дворец, в котором тогда заседал Парламент, и поселился не в королевском Отеле Сен-Поль, а в более скромном Турнельском Отеле. По мере возможности он старался избегать столичных празднеств, однако был вынужден сопровождать герцога Бургундского то тут, то там и иногда удостаивать своим присутствием приемы, которые тот устраивал. Людовик надеялся удовлетворить ненасытный аппетит своего дяди к почестям. В своем Отеле д'Артуа Филипп Добрый без передышки демонстрировал великолепие Бургундии. Люди всех сословий стекались к его дому, чтобы полюбоваться знаменитыми гобеленами Гедеона, сотканными из золота и шелка, и созерцать огромный шатер из черного бархата, который он возвел во дворе. Последующие пиры продолжались до рассвета. В воскресенье 13 сентября Бургундский дом организовал перед резиденцией короля турнир, на котором граф де Шароле и другие бургундские сеньоры предлагали сразиться с любым, кто пожелает им противостоять. Герцог, украшенный драгоценностями, представляющими собой целое состояние, появился вместе с герцогиней Орлеанской, ехавшей на лошади рядом с ним. Толпа была настолько плотной, а лошадей так много, что четверо или пятеро зрителей были затоптаны насмерть, а многие получили травмы. Король Людовик, окруженный придворными дамами, некоторое время созерцал это зрелище из окна. В то время он усердно обхаживал графа де Шароле и осыпал подарками Антуана, внебрачного сына герцога Бургундского. В ходе своих дипломатических усилий ему даже удалось примирить, хотя бы на время, двух заклятых врагов из окружения своего дяди, графа де Сен-Поль и Антуана де Крой, соответственно друга и противника графа де Шароле[36].

Но этого было совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить герцога Бургундского. Филипп не отказался от своей мечты увидеть пробургундского короля на французском троне. Он был смертельно уязвлен в своей гордости, потому что Людовик не обращался к нему за советом по любому поводу, пренебрегал его вычурными развлечениями, ранил чувства и разочаровал надежды его личных друзей. Не в силах удержать язык за зубами, Людовик шутил по поводу пышных нарядов и помпезности герцога Клевского, племянника Филиппа. Чтобы избавиться от бургундцев, которые пришли требовать обещанных им милостей, он довольствовался заявлением: "Друзья мои, я больше не Дофин, но я теперь король". Он предусмотрительно создал Совет сеньоров и "мудрых людей", чтобы правильно использовать "штаты" и должности королевства — то есть дать каждому принцу его должную долю — но советы, данные этим Советом, так ни к чему и не привели. Хотя он предложил герцогу Бургундскому выбрать 24 из 100 новых членов Парламента, ни один из них не получил своего назначения. Более того, Людовик совершил еще более опасный промах: намекая на то, что он планирует порвать с йоркистами, своими бывшими друзьями, он предложил Филиппу Доброму расторгнуть договор о дружбе и торговле, который он заключил с ними. Герцог был разгневан этим предложением и угрожал немедленно покинуть Париж, и по словам Шателлена, он был очень близок к принятию этого решения. Затем король поспешно отступил и, чтобы успокоить своего дядю, попросил его организовать переговоры между йоркистами и его благодарным племянником.

Людовику надоел шумный Париж, надоели вычурные развлечения, ему не терпелось начать осуществлять свои королевские прерогативы без дяди, который постоянно заглядывал ему через плечо. Хотя герцог Бургундский не должен был уезжать до конца месяца, Людовик неожиданно объявил, что покинет Париж 23 сентября. Стремясь восстановить хорошие отношения между собой и Филиппом, он 22 сентября отправился в Отель д'Артуа. Отправляясь к герцогу, король льстиво отступал от этикета и перед собранием королевских советников и городских сановников, которых он созвал, заявил, что он обязан своему дяде не только короной, но и жизнью. Однако он, много лет ожидавший начала дела своей жизни, не мог больше ждать. На следующее утро он уехал, почти сбежал, от своего дяди, своих баронов, своей удушающей столицы, чтобы отправиться в долину Луары и показать своему брату, принцам и простым людям (которых принцы никогда не видели), что у изгнанника из Женапа есть свои собственные представления о том, как должно управляться королевство.

В своем извилистом течении Луара, словно серебряная стрела, скользит через центр Франции. После Бурбонне ее русло становится шире и спокойнее, а у Орлеана она делает крутой поворот на запад в сторону Блуа, пересекает Турень, затем Анжу, чтобы встретиться с морем за Нантом. Под ласковым небом Орлеана и Турени река катит свои величественные волны по чудесному ландшафту скал и холмов, покрытых виноградниками. Это самое сердце королевства и именно в красоте этого региона, в мягкости его климата, в очаровании его городов и элегантности его замков, в понятном языке, на котором говорят его жители, заключается сама суть Франции. Небо, вода и леса сочетаются здесь так изящно, что о более совершенной обстановке для умиротворенного существования нельзя и мечтать. В своих комфортабельных замках король, неутомимый и скрытный труженик, любивший присматривать за своим королевством, сам ускользая от слежки, должен был найти идеальное убежище, точно так же как в своих лесах, богатых оленями, он должен был найти подходящую обстановку для удовлетворения своей страсти к охоте.

Когда он стал королем, то время, которое он не проводил в дороге, Людовик проводил на берегах Луары. Во многих своих посвящениях он выражал любовь к своему герцогству Турень, "в котором мы воспитывались с детства". Замки Амбуаз, Орлеан, Монтаржи и Тур, где жил самый французский из святых, Святой Мартин, составляли настоящую столицу короля Людовика. Но его детских воспоминаний и личных вкусов, вероятно, недостаточно, чтобы объяснить его привязанность к Луаре: именно там Жанна д'Арк объявила о своей миссии, именно там она одержала победы, которые стали сигналом к возрождению Франции и священной судьбы ее королей.

Когда Людовик приближался к Туру, примерно через десять дней после отъезда из Парижа, горожане отправили к нему делегацию, чтобы спросить, хочет ли он, чтобы его въезд был отпразднован "фарсами и моралите". Король ответил, что ему это не доставляет никакого удовольствия: он возвращается домой, чтобы работать.

Королевским гонцам и вновь назначенным чиновникам вскоре было поручено информировать все население Франции о желаниях их нового государя. Будучи Дофином, Людовик имел достаточно возможностей проанализировать недостатки и слабости королевского правительства, изучить дипломатию, практикуемую в Италии, и выработать личный способ ведения дел и управления людьми. Он знал, что королевство не готово принять или даже понять то, как он намерен им управлять, но это его не очень беспокоило. Он стремился преобразовать все, чтобы установить новый порядок и без промедления провел налоговые реформы, а из талантливых, но безродных людей взял к себе на службу нескольких бывших соратников великого Жака Кёра. Только дворянам разрешалось приобретать сеньории, но король ввел политику облагораживания простолюдинов, чтобы стимулировать сельское хозяйство и показать свою заинтересованность в увеличении среднего класса. С другой стороны, он разрешил дворянам заниматься торговлей без потери их привилегий. Людовик перекроил бюрократию королевского правительства, сокращая количество служащих и требуя более эффективной работы от своих чиновников[37]. Своим примером он призывал всех быть более бережливыми. Он заявил, что в течение одного года его образ жизни останется таким же скромным, как и в Женапе, и, к всеобщему удивлению, сдержал свое слово. Миланские послы были удивлены простотой его двора, где только лошади были достойны короля. "Король очень богат, — писали они, — но он стремится лишь к увеличению своих доходов и ограничению ненужных расходов…".

Все регионы и институты власти Франции вскоре смогли оценить силу воли Людовика. Крупные государственные органы, такие как Парижский Парламент и Счетная Палата, были созданы в XIV веке для выполнения судебных и финансовых функций, которые в прошлом были обязанностью королевской курии, то есть офицеров и советников из окружения короля. Постепенно, в ходе неизбежной эволюции, они породили сложную бюрократическую систему, которая опиралась на столь же сложные процедуры и теперь приобрела некую видимость независимости. Парламент и Счетная Палата вскоре узнали, что, хотя новый король ожидал от них полного осуществления своей власти, он также ожидал, что они будут выполнять его приказы и действовать более эффективно. Реформы не обошли стороной и армию: она получила новых капитанов и точные инструкции относительно расположения, обязанностей и дисциплины. Кроме того, Людовик сообщил "генеральным мастерам наших монетных дворов" в Париже, что делегирует к ним советника с задачей "заставить их увидеть и объявить истинную стоимость наших монет" и приказал им "действовать их беспрерывно, а также от часа к часу по мере возникновения ситуации". Королевские приказы сопровождались такими предписаниями, как "не создавайте никаких трудностей" или "мы хотим и требуем выполнения беспрепятственно и без промедления".

Со своей стороны, прелаты и принцы королевства не могли долго игнорировать то, что Людовик думал о феодальных привилегиях. Через два месяца после своего прибытия в Тур король отменил Прагматическую санкцию, введенную его отцом в 1438 году, которая, создав Галликанскую церковь, практически свободную от папской опеки, предоставила церковникам и дворянам много новых льгот. Он внезапно дал понять, что больше не будет отдавать никаких военных приказов великим вассалам и отказался держать при дворе принцев крови, которые считались "естественными" советниками короля. Перед тем как покинуть Париж, он лишил герцога Бурбонского управления Гиенью и заставил графа де Фуа отказаться от претензий на спорную сеньорию, которая в итоге отошла короне. Наконец, он внимательно изучил список пенсий, с помощью которых не один дворянин обогатился за счет казны. Но, хотя результаты этого стали ощутимы не сразу, самым серьезным подрывом феодализма стало то, как Людовик смог заставить действовать всех своих офицеров — бальи и сенешалей, управлявших основными административными регионами. Сержантам, судьям и сборщикам налогов, которые работали на короля на низшем уровне было приказано отстаивать, вопреки всему, права и прерогативы короны и начинать тщательное расследование, как только какая-либо привилегия покажется им сомнительной. Вооруженные законом, офицеры, многие из которых были назначены самим Людовиком, немедленно приступили к борьбе с привилегиями великих баронов.

Французские принцы поддерживали личные контакты с иностранными государствами: Бургундия — с победившими йоркистами; Анжуйцы — с ланкастерцами, укрывшимися в Шотландии, и с герцогом Иоанном Калабрийским, который все еще вел кампанию в Неаполитанском королевстве; граф де Фуа — с Испанией. Внешняя политика, принятая Людовиком, должна была глубоко повлиять на его отношения с феодалами своей страны. Более того, ситуация в Европе была для французской монархии одновременно и насущной угрозой, и уникальной возможностью. Поэтому осенью 1461 года Людовик не переставал с интересом наблюдать за тем, что происходило за пределами его королевства. В течение следующих двух с половиной лет, проводя большую часть времени в дороге, король уделял пристальное внимание международным делам, кампании на Пиренейском полуострове, сохраняющейся опасности, которую представлял для королевства его старый враг по ту сторону Ла-Манша, и французским интересам в Италии.

Но именно Испания впервые привлекла внимание Людовика, внезапно и неожиданно предложив ему возможность продемонстрировать свои таланты всему миру, а также расширить границы своего королевства.

На рассвете 12 января 1462 года король Людовик надел костюм из грубой серой ткани, который он привык носить в путешествиях, повесил на шею простые деревянные четки и покинул Тур с полудюжиной спутников. По лесным тропам за ним следовал караван с багажом и его шотландская гвардия. Добравшись до Ла-Рошели, король направился на юг, в Бордо, рассылая дипломатические депеши, приказы и наставления, оставляя после себя толпу изумленных чиновников и целую серию королевских указов. В зависимости от настроения, он выяснял отношения с муниципальными властями, учреждал ярмарки, издавал торговые правила, посещал монастыри, подтверждая их привилегии, прося показать реликвии, выделяя деньги, необходимые для тех или иных ремонтных работ. Он использовал каждое из своих пяти чувств, чтобы оценить состояние сельской местности и государственных учреждений, настроение людей королевства. Много лет спустя, в Rosier des Guerres (Розе войны), он советовал своему сыну:

Однако чем дальше он продвигался на юг, тем больше король интересовался тем, что происходит за Пиренеями.

Именно в бедах Хуана II, короля Арагона — меньшего из двух королевств, между которыми в то время была разделена Испания, — Людовик должен был найти возможность отличиться.

Главная провинция арагонской короны, Каталония, которая с ее богатым городом-портом Барселона долгое время пользовалась полуавтономией, только что восстала против своего суверена. Эта провинция включала в себя графства Сердань и Руссильон, которые лежали к северу от Пиренеев и приобретение которых позволило бы Франции раздвинуть свои южные границы до естественного предела. После безуспешных попыток добиться расположения каталонцев Людовик XI обратился к королю Арагона с предложением, от которого тот не смог отказаться. В обмен на военную помощь, которую он обещал предоставить, Людовик XI потребовал, чтобы Хуан II заплатил 200.000 экю — сумму, которую тот не смог бы выплатить — с графствами Сердань и Руссильон в качестве залога. Однако вмешательство короля Энрике IV Кастильского, которого каталонцы пригласили стать своим государем, вскоре поставило под угрозу срыва мечты Людовика и само существование королевства Хуана II[38]. Не позволив вывести себя из равновесия таким поворотом событий, Людовик, который, помимо собственного таланта, всегда мог рассчитывать на помощь своих искусных агентов, убедил короля Кастилии принять его арбитраж, и нейтрализовал его ценой уступки некоторых земель, за которые до тех пор боролись Кастилия и Арагон, тем самым развязав Хуану II руки для продолжения борьбы с противостоящими ему с каталонцами. В то же время он получил контроль над графствами Сердань и Руссильон. Этот дипломатический триумф, завершенный в начале лета 1463 года, вызвал дрожь восхищения и страха при европейских дворах[39].

Тем же летом Людовик XI обрел союзника, которым он восхищался больше других из-за его военного и дипломатического мастерства: Франческо Сфорца, герцога Миланского. Оказавшись на троне, он не имел иного выбора, кроме как поддержать вторжение анжуйцев в Неаполитанское королевство: король не мог в лоб оскорбить чувства принцев, и, хотя Анжуйский дом страдал от вечно пустого кошелька и был известен своими политическими неудачами, он был очень популярен во Франции. Зимой и весной 1462 года король даже угрожал послам Сфорца войной, надеясь убедить Франческо отказаться от помощи королю Неаполя Ферранте и присоединиться к анжуйскому делу. Но герцог Миланский не был человеком, которого можно было так просто запугать, а король не собирался демонстрировать свою враждебность на каком-либо ином уровне, кроме дипломатического. Несомненно, он предвидел, что герцог Иоанн Калабрийский, сын короля Рене, однажды будет изгнан из Неаполитанского королевства, что и произошло весной 1463 года[40]. Осенью следующего года, в ответ на приглашение Людовика, Сфорца отправил к французскому двору своего лучшего посла, гуманиста Альберико Малетту, доктора гражданского и канонического права, человека, созданного для того, чтобы понравиться королю, который сразу же взял его в доверенные лица. В декабре Людовик подтвердил Женапский союзный договор, заключенный с Сфорца, когда он был Дофином, и передал город-государство Геную герцогу Милана в ленное владение, удовлетворив тем самым амбиции своего союзника[41]. Хотя Миланское герцогство было едва ли больше французской провинции, его торговля и промышленность были очень процветающими, а герцог, который великолепно управлял своими делами, имел лучшую армию в Италии. Однако Людовик больше всего ценил в Сфорца его ум, проницательность и стремление к государственной выгоде; его союз с Миланом стал основой долгосрочной политики, которая в один прекрасный день сделает его благосклонным владыкой Итальянского полуострова.

Однако ни его испанские приключения, ни итальянские переговоры не заставили Людовика ни на минуту забыть о делах Бургундии и Англии, ведь именно союз его дяди Бургундского с Генрихом V, победителем французов при Азенкуре, принес Франции почти полвека страданий и разорения[42]. В Англии Людовик унаследовал стремление к возобновлению войны, и в своей пропагандистской кампании против Генриха VI и ланкастерцев, Эдуард IV и граф Уорик, йоркисты, его бывшие друзья, обещали своему народу возвращение к военной славе прошлого. В 1462 году, чтобы отвлечь внимание йоркистов от Франции и завоевать симпатии анжуйцев, Людовик XI предоставил небольшую армию в распоряжение неукротимой Маргариты Анжуйской, супруге Генриха VI и сестры герцога Иоанна Калабрийского, которая приехала во Францию за помощью. В качестве руководителя экспедиции Людовик выбрал своего старого врага, Пьера де Брезе, который, проведя некоторое время в тюрьме, был помилован королем из-за его способностей и ценности как государственного деятеля, которую он ранее демонстрировал. Временно заняв несколько замков на севере Англии, французские войска, едва не спровоцировав восстание ланкастерцев но были вынуждены поспешно отступить в Шотландию, где нашел убежище Генрих VI[43].

Однако в течение 1462 года Людовик XI поддерживал неофициальные контакты и с графом Уориком, который, будучи наставником молодого Эдуарда IV, фактически управлял Англией. Людовик чувствовал, что Уорик, амбициозный политический авантюрист, чья власть зиждилась исключительно на легенде о его подвигах, несомненно, будет восприимчив к лести. Поэтому он постарался убедить его, а вместе с ним и короля Эдуарда, что до тех пор, пока Людовик поддерживает дело ланкастерцев, мира в Англии не будет. Теперь он находился в сильной позиции по отношению к йоркистам. Понимая, что ему нужны добрые услуги герцога Бургундского, их друга, король убедил последнего отложить свой проект крестового похода до тех пор, пока ему не удастся положить конец франко-английской войне. Так, в октябре 1463 года, Людовик под эгидой своего дяди Филиппа заключил годичное перемирие с посольством йоркистов, которое, возглавлял младший брат графа Джордж, епископ Эксетерский и канцлер Англии. Были приняты меры по организации мирной конференции, на которой Уорик обещал присутствовать[44].

Во время этих переговоров, воспользовавшись хорошим настроением, в которое его священная роль миротворца привела его дядю Филиппа, король Франции совершил новый подвиг.

По Аррасскому договору, подписанному в 1435 году, Карлу VII удалось оторвать герцога Бургундского от его английских союзников ценой непомерных уступок, предложив ему обширную северную провинцию Пикардию, а также главные города на реке Сомма. На самом деле, пункт договора предусматривал возможность выкупа этой территории, но Филипп Добрый прекрасно знал, что король Франции не сможет заплатить ему требуемые 400.000 золотых крон. Однако с момента своего вступления на престол Людовик взял на себя обязательство собрать эту сумму. Приказав своим администраторам любой ценой найти эти деньги в королевстве[45], он теперь ожидал, что его друзья де Крой, два фаворита его дяди, подготовят Филиппа к этой сделке. Из-за этой затеи он потерял дружбу подозрительного графа де Шароле, который после яростного протеста против маневров короля и очередной ссоры с отцом окончательно покинул бургундский двор.

28 сентября 1463 года король Франции отправился в сторону Эдена, где в замке его дяди Филиппа близ Сент-Омера должны были продолжиться переговоры с Англией. Оседлав лошадь и облачившись в свой охотничий костюм, он присоединился к своему дяде примерно в миле от Эдена. Когда герцог Бургундский, роскошно одетый, как обычно, проехал через город со своим невзрачным спутником, среди зрителей, собравшихся на улицах, раздался ропот удивления: "Где король? Кто из них кто?" Когда жители поняли, что это действительно тот самый король Людовик, они не могли скрыть своего изумления:

"Камердинер", захвативший с собой 200.000 экю, которые оставалось заплатить за выкуп Пикардии, быстро завершил затеянное им чудесное дело. Затем Людовик провел остаток года, осматривая огромные владения, которые он окончательно присоединил к короне.

Так закончился 1463 год, год, особенно богатый на триумфы, в котором король завладел графствами Сердань и Руссильон, заключил союз с Франческо Сфорца, грозным авантюристом, которым он давно восхищался, и заложил основы соглашения с графом Уориком, от которого зависели все дела с Англией; год, когда ему наконец-то удалось вернуть города на Сомме и обширные равнины Пикардии, которые он тогда пересекал.

Эти дипломатические триумфы, какими бы ошеломляющими они ни были, должны были усугубить страх и недовольство всех его великих вассалов.

Почти два года Людовик был в пути, занимаясь делами своей страны с тем же рвением, с каким он охотился на оленей и кабанов. В его непрерывных поездках по французским провинциям, которые он совершал в компании лишь нескольких близких людей, за ним следовал караван из тягловых животных и повозок, перевозивших его постельные принадлежности, ванну, винный погреб, еду и личные вещи, птичьи клетки и собак, и все это под бдительным оком его шотландской гвардии. В дождь или жару, одетый в свою фирменную охотничью куртку, с мечом наготове, рогом перекинутым через плечо, он всегда был готов свернуть с дороги и отправиться в поля или лес в погоне за дичью. В июне 1463 года каталонское посольство отправилось во Францию, где надеялось встретиться с королем в течение нескольких дней и когда, после поездки в Шартр, оно наконец-то нашло его, назначенная дата 2 августа уже прошла. Каталонцам повезло больше, чем клирику из Эврё, который, получив задание привезти Людовику ответ на послание, отправленное им главе города, обнаружил своего государя только после 60-дневных поисков. Миланский посол Альберико Малетта, который был уже немолод, заявил, что больше не может выполнять свои обязанности перед королем, так как большую часть жизни во Франции он проводил верхом или в неподходящем жилье, и "для его путешествий пришлось построить специальную карету".

Когда Людовик XI останавливался на обед в деревне или в уединенном домике какого-нибудь крестьянина, он диктовал свои письма, совещался со своими советниками, а иногда даже вызывал посла, с которым хотел поговорить. Итальянский посланник, испытывая отвращение к "неприятным и варварским способам", которым ему приходилось подчиняться, нашел короля "живущим под открытым небом в своего рода лагере" и когда Его Величество вышел "из своего грубого жилища после ужина", он отвел его в простую хижину — "свою спальню" — чтобы поговорить. В городах Людовик привык избегать официальных церемоний, передвигаясь по задворкам и останавливаясь у купцов, священнослужителей или королевских чиновников. Принявшие его хозяева надолго сохраняли память о его визите, во время которого его многочисленные животные превратили их дом в зоологический сад.

Всегда в дороге, всегда занятый своими делами, король мало времени уделял своей супруге. Терпеливая и покорная Шарлотта — женщина, имевшая сильное сходство с матерью Людовика Марией Анжуйской — обычно жила со своей дочерью Анной (родившейся в 1461 году), многочисленными сестрами и фрейлинами в самом приятном из королевских замков, Амбуазе на Луаре. Покинув Турень около Рождества 1461 года, Людовик снова ненадолго увидел Шарлотту в июне и осенью 1462 года и провел с ней несколько дней в середине 1463 года. Ему нравилась деревенская атмосфера Амбуаза, охотничьи угодья которого он любил; но прежде всего он знал, как важно для него иметь наследника мужского пола. По словам Филиппа де Коммина, королева Шарлотта "была не из тех, на кого следует особо обращать внимание, но весьма хорошей дамой". Людовик относился к ней с добротой и был более верен на брачном ложе, чем большинство принцев, но не в его характере было делить с ней свое сердце или разум. Она и ее дамы вели затворническое и однообразное существование. Альберико Малетта сообщает, что Бонна Савойская и другие сестры королевы "редко видели, даже птиц". При этом скучном дворе молодое поколение тщетно тосковало по традиционному великолепию королевской власти.

Людовик проводил свои дни почти исключительно за работой, охотой и путешествиями. И не было ничего необычного в том, что он делал все три дела одновременно. Он всегда был одет в свой традиционный костюм для поездок, из грубой серой ткани или в свой неописуемый охотничий наряд. Когда было холодно, он надевал шерстяной колпак и широкополую шляпу, которая держала воду "как палатка". Одежда интересовала его лишь постольку, поскольку она была практичной и необходимой. Когда дождливым зимним утром он принял миланского посла Альберико Малетту в своей спальне после молитвы, стоя на коленях перед камином, он пощупал свой плащ, чтобы проверить, насколько он сырой. Альберико показал королю свою шапку с шерстяной подкладкой, и "он был очень впечатлен и сказал, что мы, ломбардцы, эксперты во всем".

Чуть позже он объяснил своему собеседнику, что ему было бы стыдно поддевать под мантию меховую накидку и что он прекрасно понимает, что герцог Миланский ее не носит. Тогда Альберико заверил короля, что герцог Милана зимой одевается почти так же легко, как и летом. Людовик согласился, добавив, что такова привычка воинов; после чего, как сообщает Малетта, "он настоял, чтобы я прикоснулся к нему, чтобы я увидел, что на нем лишь тонкое атласное одеяние, подложенное очень тонкой хлопковой тканью".

Король ожидал, что его народ будет соответствовать его представлениям об одежде. Однажды перед ним появился элегантный рыцарь в великолепном бархатном дублете и спросил, кто он такой:

И, без лишних слов, король приказал исключить этого дворянина из армии, заявив, что не желает видеть рядом с собой таких напыщенных ослов.

Если Людовик презирал кокетство и королевские милости, то было одно благородное искусство, в котором он мог по праву считать себя мастером — охота. "Вы знаете, что я люблю охотиться и много об этом знаю", — однажды напомнил он Малетте. Он особенно гордился своей коллекцией лошадей, собак и птиц, которую постоянно стремился пополнить новыми, более красивыми и редкими экземплярами. Предупрежденный своим послом, что Людовик будет рад получить в подарок собак определенной породы, "с большими головами и длинными ушами", герцог Миланский прислал ему целую свору. Должно быть, он не понимал, что имеет дело со знатоком, так как после вежливой похвалы полученного подарка Людовик сказал Альберико, что в следующий раз, вместо того чтобы дарить ему столько собак, пусть герцог лучше пришлет ему "пару или две, идеальных во всех отношениях".

Иногда король наслаждался жизнью, которую сегодня мы бы назвали буржуазной. Когда он останавливался на несколько дней в Париже, ему нравилось обедать в доме какого-нибудь королевского чиновника или торговца, принадлежащего к буржуазной аристократии, где он знал, как найти, помимо хорошей еды, хорошеньких женщин, с которыми можно пошутить, выпивая большие бокалы вина. Находился ли он среди близких людей или в компании незнакомцев, он всегда был в движении, расспрашивал посетителя о различиях между сельской местностью Ломбардии и Франции, обсуждал с Малеттой великие проблемы итальянской истории или политики, говорил о том или ином аспекте охоты, насмехался, иногда даже в их присутствии, над людьми, которые были ему нужны. Он отпускал всевозможные шутки о напыщенности священников или приветливости дипломатов. Топая ногой и размахивая руками, он неотразимо пародировал ярость графа де Шароле.

Правительство Людовика было не более склонно к условностям, чем сам Людовик. Какими бы сложными ни были его начинания, он прибегал к очень простым, даже примитивным средствам. В XV веке короли обычно осуществляли власть через Большой Совет баронов, епископов, докторов права, чиновников (таких как канцлер) и дипломатов. Высокой политикой и конфиденциальными вопросами занимался более или менее официальный круг личных советников, составлявших Тайный Совет, или Совет палаты короля. В Большой Совет Людовика XI, возглавляемый канцлером, входило лишь несколько дворян и ни одного из великих баронов, за исключением тех случаев, когда один из них находился при дворе на короткое время. Людовик держал этот Совет на расстоянии, направляя его работу точными, но лаконичными записками. Советникам, которые следовали за королем во время его постоянных путешествий, иногда приходилось разъезжаться, чтобы найти пищу и кров в разных деревнях. Как и в случае с богемскими посланниками в 1464 году, послы иногда к своему изумлению обнаруживали, что Зал Совета — это не более чем спальня канцлера в сельской гостинице; и если канцлер останавливался в одной деревне, а секретарь, хранивший Большую печать, в другой, подписание договора занимало больше времени, чем предшествующие переговоры. Однако Людовику пришлось искать решение этой проблемы и ему удалось убедить своих посланников самим составлять договоры, причем сами акты, а также их копии должны были храниться в архивах Франции. Эта процедура, вызвавшая большое недовольство, стала прекрасной иллюстрацией того доверия, которое Людовик оказывал своим союзникам.

Официально у короля не было Зала Совета и он обсуждал дела с приближенными в любом месте, которые были у него под рукой. Его консультации с советниками проходили утром, пока он одевался. После мессы он иногда звал двух или трех своих людей поработать с ним. Он говорил о делах за ужином, во время прогулки после обеда, во время долгих поездок по Франции. У его приближенных была тысяча дел: они посылали распоряжения целой армии юристов и клерков, в соответствии с которыми те должны были составлять официальные документы; они передавали инструкции послам, контролировали работу мэтров, выслушивали жалобы и мольбы подданных королевства, принимали делегации из городов, совещались с иностранными посланниками. Когда возникали какие-то серьезные трудности, один из них должен был отправиться в родные места, чтобы провести расследование и решить вопрос. Их услуги щедро вознаграждались, но вся их жизнь принадлежала их господину. Людовик требовал от них такой же интенсивности работы, как и от себя. Хотя он посвящал их в свои планы и ожидал от них инициативы, когда его не было рядом, чтобы принять решение, король оставался единственным носителем власти. У него не было служителей, только агенты, подчиняющиеся его воле. Однако это были и его "компаньоны", и он делил с ними все свободное время, которое у него было.

Людовик полагался в первую очередь на "старых верных людей", которые следовали за ним от Дофине до Женапа. Бастард д'Арманьяк, ставший графом де Комменж и маршалом Франции, чьей неизменной вежливостью и стойкостью все восхищались, и бесстрашный адмирал Жан де Монтобан были главными доверенными лицами короля, что быстро заметили иностранные посланники. Луи де Круссоль, теперь сенешаль Пуату, Гаст де Монтеспедон, бальи Руана, и Жан Бурре, первый секретарь и финансовый эксперт, были следующими в очереди влияния. Блестящий прелат и искусный актер, Жан Жуффруа, кардинал Арраса, некоторое время пользовался большим авторитетом. Превосходный мужчина — "высокий, с мощным торсом, колоритным лицом и волосатыми конечностями" — кардинал Аррасский был идеальным воплощением чувственности и эрудиции утонченных церковников эпохи Возрождения. Он всегда был готов ответить уважаемым иностранным дипломатам, прибывшим передать приветствие королю, импровизированной речью, произнесенной на безупречной латыни, полной классических цитат и философских аллюзий. Однако на практике он оказался не таким полезным, как в представительских целях, и вскоре был уволен.

Король оценивал своих людей только по их преданности и эффективности. То, что Жан де Монтобан покинул Бретань при невыясненных обстоятельствах, что Жан Жуффруа, прелат церкви, не был образцом благочестия, что Шарль де Мелён — новичок, чей пыл покорил его, — был склонен к сибаритству, не имело большого значения в глазах государя, который поставил перед собой цель преобразовать мир, в котором он жил. Более того, будучи комиком, Людовик XI (и это сближает его с Джеффри Чосером) был слишком очарован зрелищем человеческой природы, чтобы выносить ей приговор: он предоставил это небесам, единственной инстанции, которую считал компетентной в этом вопросе. Среди его слуг были люди, запятнавшие себя в глазах общества, но чьи таланты он смог использовать на службе Франции — так было с Амбруазом де Камбре, который, как известно, сфабриковал папскую буллу с единственной целью разрешить кровосмесительный брак графа д'Арманьяка и его сестры, и который стал одним из мастеров петиций при королевском дворе.

Таков был двор Людовика XI, двор бедный внешне, но активный, эффективный и неутомимый. У него никогда не было передышки, за исключением холодных месяцев, которые он проводил в нежной долине Луары. Однако зимой 1463–1464 годов Людовик не мог позволить себе отдохнуть. Проезжая по ледяным равнинам Пикардии, он оставался вблизи владений своего дяди и английского города-порта Кале. Король все еще нуждался в добрых услугах Филиппа Бургундского в переговорах с Англией, и победа Уорика стала первой из его забот. В то же время принцы королевства начали показывать зубы.

В январе 1464 года он въехал в бургундский город Аррас с небольшим эскортом, как обычно, скромно одетый и на скромном коне.

Устав от города через несколько дней, он решил уехать и в семь часов утра внезапно покинул свои апартаменты с полудюжиной слуг, в то время как его шотландские гвардейцы вскочили на коней и поскакали за ним "и остальными членами его семьи, принцами и другими". Эта суматоха была вызвана плохими новостями. Людовик только что узнал, что бургундское правительство находится в полной растерянности. Старый герцог привел в панику своих придворных известием о том, что он торжественно пообещал Папе отправиться в крестовый поход весной, и воспользовался случаем, чтобы начать новую ссору со своим сыном. В Лилле, примерно в середине февраля, Людовику снова удалось убедить своего дядю, что прежде чем отправиться на войну с неверными, его долг — примирить Францию и Англию. Месяц спустя король отправил Жана де Ланнуа в Лондон с новым мирным предложением: договор должен был быть скреплен брачным союзом. Людовик решил предложить молодому Эдуарду IV свою свояченицу, Бонну Савойскую, которой он обещал выделить приданое, которое удовлетворило бы короля Англии.

Эдуард IV заверил Ланнуа, что изучит этот проект со всем вниманием. Со своей стороны, граф Уорик обязался встретиться с королем Франции в кратчайшие сроки, чтобы обсудить с ним окончательные условия договора. По приказу своего господина Ланнуа сообщил графу, что после подписания англо-французского договора, если он пожелает поставить свой гений на службу королю Людовику, последний будет рад щедро вознаградить его, предложив ему, например, сеньорию на континенте.

Однако с наступлением весны Людовик дважды получал от Уорика депеши с предупреждением о том, что важные переговоры с шотландцами требуют отложить дату их встречи. Живя в ожидании новостей, которые должны были прийти к нему из-за Ла-Манша, Людовик испытывал резкие перепады настроения, переходя от грусти к восторгу и от энтузиазма к унынию. Миланский посол отмечает:

В начале июня Людовик наконец узнал, что английское посольство уже в пути. Эта новость дошла до него в окрестностях Парижа, и он немедленно отправился в Эден, где должен был встретиться с герцогом Бургундским. Однако вскоре после празднования Дня середины лета (24 июня) со своим дядей его снова постигло разочарование: вопреки его ожиданиям, посольство, только что прибывшее в Кале, возглавлял не граф Уорик. Более того, когда два представителя короля Англии прибыли в Эден, оказалось, что у них нет других полномочий, кроме как продлить ранее подписанное перемирие еще на год (то есть до 25 октября 1465 года). Однако лорд Уэнлок и Ричард Уэтехилл, два английских посла, были людьми Уорика, и они заверили французского короля, что их господин, задержавшийся из-за борьбы, которую он вел на севере против последних оплотов Ланкастеров, непременно пересечет Ла-Манш к 1 октября.

Пытаясь скрыть свое разочарование, король Людовик уговорил своего дядю остаться в Эдене до октября, чтобы он встретиться с графом Уориком. Старый герцог неохотно но согласился[46].

Начало июля 1464 года стало поворотным пунктом в карьере Людовика XI. Триумфы, которыми он наслаждался с момента восшествия на престол, внезапно сменились разочарованием. Среди принцев слышался тревожный ропот. Людовик прекрасно понимал, что теперь ему придется столкнуться с последствиями того вызова, который он бросил своему времени. Втайне он признался своему другу Альберико Малетте, что должен во что бы то ни стало подписать мир с Англией, иначе "он сам попадет под власть своих баронов". Имея герцога Милана на одной стороне "и Уорика на другой", он мог надеяться "манепулировать принцами по своему усмотрению…".

Утром 9 июля король покинул Эден и направился на юг. Хотя герцогу Бургундскому оставалось жить еще три года, Людовику больше не суждено было его увидеть.

12. Гордость принцев

Пока король Людовик и Альберико Малетта работали над передачей Генуи, в декабре 1463 года престарелый Козимо Медичи, мудрый государственный деятель и друг Франции, высказал это пророчество миланскому послу:

Даже из Флоренции Козимо мог видеть предпосылки восстания французских прелатов и принцев. Месяц за месяцем ропот недовольства становился все более угрожающим для ушей Людовика. Но король был слишком занят, слишком уверен в себе, слишком поглощен своими делами, чтобы обращать на это внимание. Будучи вынужденным реорганизовать свое королевство, завоевать Руссильон, вновь покорить Пикардию, найти способ угодить англичанам, он проводил свой курс без учета устремлений принцев; он недооценивал, если не игнорировал, упорство сеньориальных притязаний.

Людовик позволил втянуть себя в спор с Пием II, и хотя их ссора была связана с финансовыми претензиями и поборами последнего, она не принесла Людовику поддержки его галликанских прелатов. Папа обострил спор, направив к французскому двору двух особенно высокомерных легатов, которых король отстранил за то, что они осмелились заявить, что "даже Карл Великий не был господином папского престола". В серии указов, изданных между 1463 и 1464 годами, Людовик практически восстановил Прагматическую санкцию своего отца, но сделал монархию, а не французское духовенство, господином Церкви во Франции. Папа Римский объявил французов кучкой дураков, которыми правит дурак, и пригрозил отлучить Людовика XI от церкви. Когда в мае 1464 года Альберико Малетта сообщил ему, что Пий II тяжело заболел накануне крестового похода, о котором он так много говорил, король успокоил его: "Не волнуйтесь, сир Альберико, он не умрет, потому что он плохой Папа! ― и затем, сняв шляпу, он добавил, ― прости меня, Господи!"[47] В конце августа, узнав о смерти понтифика, Людовик дал понять духовенству своего королевства, что новый Папа не изменит его намерений. Единственным результатом этой декларации стало дальнейшее усиление опасений амбициозных галликанских прелатов, большинство из которых были связаны кровными узами или интересами с великими феодальными домами, от которых галликанство когда-то получало выгоду.

Но гораздо серьезнее было то, что его ссора с Папой втянула Людовика XI в ожесточенный конфликт с герцогом Бретонским за феодальные прерогативы. Когда в 1462 году Франциск II отказался принять назначение двух прелатов (епископа и аббата, имевших тесные связи с королевским двором), французский король принял вызов и заявил о своей юрисдикции над церковными бенефициями в Бретани как суверенный государь. Герцог Франциск на королевские претензии ответил отказом. Помимо Бургундского дома, герцоги Бретани были самыми независимыми из французских принцев, а также одними из наименее послушных из них. Бретонцы, которые из-за своей кельтской крови и языка оставались ярыми сепаратистами, стремились сохранить свои собственные институты власти, обычаи и Церковь. Герцог Франциск II был легкомысленным, любящим удовольствия молодым человеком (еще будучи Дофином, Людовик однажды сказал Камольи, посланнику Сфорца, что герцог страдает от свища в голове), но он был окружен группой бывших королевских офицеров, которые после воцарения Людовика XI сочли благоразумным укрыться при Бретонском дворе и по своим собственным причинам они побуждали герцога Франциска отстаивать свою независимость.

Людовик попытался положить конец конфликту, назначив арбитражную комиссию, но этот маневр ни к чему не привел, и к тому времени, когда он покинул Эден в начале июля 1464 года, Франциск II открыто собирал войска и тайно пытался установить контакты с Англией. К его большому неудовольствию, королю вскоре сообщили (вероятно, граф Уорик), что Рувиль, вице-канцлер герцога Бретонского, пересек Ла-Манш под видом монаха и заключил с Эдуардом IV перемирие сроком на один год. Кроме того, Людовик узнал, что сам Франциск письменно обязался помочь королю Англии в случае, если тот предпримет попытку вновь завоевать Нормандию. Прибыв в Нормандию, Людовик ограничился оборонительными мерами и публично осудил сношения Франциска с англичанами.

Герцог отреагировал быстро и по предложению своих советников обратил обвинение против себя на своего противника. В начале августа Франциск II разослал письма принцам королевства, среди которых был Карл, герцог Беррийский, слабый и робкий молодой человек, который в возрасте 17-и лет был наследником престола как брат короля, в которых он предупреждал их, что их государь предложил Гиень и Нормандию англичанам при условии, что последние помогут ему сокрушить французское дворянство. Людовик поспешил разослать свой собственный циркуляр великим баронам, чтобы продемонстрировать абсурдность такого обвинения. Однако вскоре он понял, что это даст принцам прекрасный предлог для сплочения рядов, и что это может сбить с толку тех, кто, как Пьер де Брезе, разделял их взгляды. 1 сентября, проведя несколько дней в его обществе, Людовик восстановил его в должности Великого сенешаля Нормандии и капитана Руана. Брезе сказал королю, что, даже если ему придется тащить его силой, он будет рад привести к нему Франциска II, но, уже более серьезным тоном, добавил: "Сир, если вы хотите быть любимым французами… не ищите дружбы англичан…".

Провал попытки короля примириться с Бретанью создал благодатную почву для сплочения недовольных принцев. Выкуп Пикардии привел к тому, что Филипп Добрый сильно обиделся, а Карл, граф де Шароле, стал смертельным врагом короля. Герцог Орлеанский и его единокровный брат, грозный Жан, граф де Дюнуа, были в ярости от союза короля с Франческо Сфорца, который правил герцогством, на которое они сами претендовали. Племянник Филиппа Бургундского, герцог Бурбонский еще не оправился от потери власти в Гиени и, как и многие другие, возмущался тем, что король не включил его в число своих советников. Анжуйцы были уязвлены тем, что Людовик не послал ни войск, ни денег на помощь герцогу Иоанну Калабрийскому в Неаполитанское королевство и кроме того, они были возмущены тем, что король не восстановил Маргариту, дочь короля Рене, на английском троне. По словам Альберико Малетты, король был хорошо осведомлен о "взаимопонимании между принцами королевства".

К концу августа 1464 года Людовик вернулся в Пикардию[48]. Находясь в окрестностях Абвиля, расположенного в 20-и милях к югу от Эдена, он с тревогой ожидал новостей, которые должны были прийти к нему из Кале. Теперь все его надежды зависели от одного человека: Ричарда Невилла, графа Уорика.

В первые дни сентября гонцы пересекли Ла-Манш, а Людовик отправил своих людей в Лондон. Два генуэзца, возвращавшиеся в Брюгге из Англии, сообщили королю, что граф Уорик собирается встретиться с ним в конце сентября. Людовик поспешил сообщить Малетте, что те же генуэзцы опровергли слухи о том, что король Эдуард женился. Вскоре герцог Бургундский объявил, что, если верить информации, полученной им из Лондона, никакого английского посольства не предвидится и поэтому, он намерен уехать в конце месяца. Однако, к большому раздражению двора, Людовик упорно продолжал встречать каждое письмо с одинаковой надеждой и интересом ко всем сообщениям и слухам, которые до него доходили. Малетта заметил:

Людовик продолжал ждать, его взгляд был прикован к проливу, придворные продолжали роптать, а герцог Бургундский продолжал разглагольствовать о отъезде.

Наконец, сообщения и слухи слились в одну непримиримую уверенность: граф Уорик не приедет.

При французском дворе, от дворян до кухонных мальчиков, все знали, что Эдуард IV "по любви" тайно женился на английской леди. К середине сентября он действительно предупредил свой Большой Совет о том унизительном способе, которым он порвал с французской политикой, отстаиваемой Уориком. Как бы романтично это ни было, брак короля с Елизаветой Вудвилл, вдовой и дочерью простого лорда, шокировал как английский народ, так и все дворянство. На континенте уже говорили, что Ричард Невилл жестоко поссорился с государем, который осмелился унизить его таким образом. Однако Людовик отказался признать правду и упорно продолжал говорить о приезде графа Уорика.

Тем временем, пока король Франции охотился в нескольких милях от Эдена, где герцог Бургундский постоянно выражал свое недовольство, неожиданно разразился скандал, который стал новой сенсацией.

Запыхавшийся после бурной скачки придворный Карла де Шароле, Оливье де ла Марш, прибыл в Эден со сногсшибательными новостями. Какой-то подозрительный тип, переодетый в торговца, только что был арестован при попытке взобраться на стены замка Горкум, любимой резиденции графа де Шароле в Голландии. После того как его бросили в тюрьму и допросили, выяснилось, что он является, авантюристом, бастардом де Рюбампре с вооруженного корабля, ожидавшего его на побережье в 60-и милях от Горкума, и что самое главное, племянником братьев де Крой, злейших врагов сына Филиппа Доброго. Когда Оливье де ла Марш достиг Эдена, в Нидерландах уже распространился слух, что король Франции пытался убить наследника герцога Бургундского, и эта новость вскоре распространилась по всей Европе. Прибытие де ла Марша вызвало ужас при дворе Филиппа: если король хотел убить сына герцога, то вполне возможно, что он задумал напасть на Эден, чтобы захватить отца.

Сначала Людовик хранил молчание и был доволен тем, что не обратил внимания на эту новость. Он признался Малетте, что ни словом не обмолвился о бастарде своему дяде, и что сам дядя ничего об этом не говорил. С большим оптимизмом он добавил, что граф де Шароле, безусловно, освободит Рюбампре. Однако вскоре король понял, что его молчание вредит его престижу и, более того, дает герцогу Бургундскому прекрасный предлог для примирения с сыном. Поэтому он решил объявить, что поручил Рюбампре арестовать Рувиля, вице-канцлера герцога Бретонского, который, как он узнал, должен был проехать через Горкум по возвращении из Англии, чтобы держать графа де Шароле в курсе интриг своего господина с Эдуардом IV. Людовик намеревался, по его словам, выведать у Рувиля правду о его деятельности в Англии[49].

Понимая, что теперь ему необходимо поговорить с дядей, в субботу 6 октября он послал Жоржа Гавара, одного из своих лучших дипломатов, в Эден, чтобы сообщить о своем приезде в следующий понедельник. На рассвете в воскресенье утром Гавар сообщил королю, что герцог Бургундский накануне дал ему резкий ответ, а затем выплеснул на него свой гнев. Пока Людовик разговаривал со своим посланником, до двора дошли очень плохие новости, оказалось, что тем же утром Филипп Добрый покинул Эден с небольшим эскортом, оставив своих запаниковавших придворных догонять его, как только они соберут свои вещи. Герцог выбрал последнее направление, которое хотел бы видеть его племянник: то, которое должно было привести его к графу де Шароле.

10 октября король наконец решил объявить, что Эдуард IV женился и что никакое посольство из-за Ла-Манша не прибудет. Вскользь он заметил Малетте, что герцог Бургундский покинул Эден, потому что устал ждать англичан и добавил, что его дядя был настолько стар, что не понимает, что делает.

Со своей стороны, Людовик прекрасно понимал, что только что потерпел горькое поражение, и что это поражение может обернуться для него катастрофой. Эдуард IV одним махом разорвал между Францией и Англией узы дружбы, столь тщательно выстраиваемые Людовиком. После герцога Бретонского, герцог Бургундский открыто бросил вызов королю Франции, подав тем самым пример всему королевству, который не мог не стимулировать других принцев.

Король Франции отправился в Нормандию, оборону которой необходимо было организовать, так как герцог Бретонский уже привел свои войска в боевую готовность. Куда бы он ни взглянул, Людовик видел опасные последствия чрезмерной поспешности в решениях, с которой он начал свое царствование. Настало время сбавить ход и действовать крайне осторожно. Внезапно он начал приводить свой образ в соответствие с образом короля в феодальном мире. Еще до отъезда из Эдена он начал прислушиваться к мнению своих вельмож, как это делал его отец до него. Малетте он сказал прямо:

В Руане некий Роберт Невилл, секретарь и родственник графа Уорика, который был направлен последним к Людовику XI, чтобы заверить его, что он скоро вернет своего неблагодарного государя Эдуарда IV к прежней политике, был так ловко обманут королем и его двором, что по возвращении домой он нарисовал идиллическую картину положения Людовика в королевстве. Слухи о недовольстве французских принцев были совершенно ложными, заявил он. Доблестный рыцарь, бастард д'Арманьяк внушает такой страх баронам юга Франции, что "граф д'Арманьяк не осмеливался ничего делать без его разрешения, даже писать" и при дворе короля много таких верных и преданных сеньоров[50].

Последнее замечание не полностью не соответствовало действительности: Людовик действительно созвал в Руан множество герцогов и графов, с которыми вел серьезные переговоры… но лавина советов, которые он от них получил, явно свидетельствовала об их недовольстве. Бароны не одобряли его недостойный конфликт с папством и хотели, чтобы он поддержал дело анжуйцев, порвав с королем Арагона, дядей короля Ферранте, узурпатора короны Неаполя. Они предложили отправить послов к принцам, чтобы посоветоваться с ними о том, как вести себя с Англией, и призвали его выбирать посланников из числа баронов, а не из людей без состояния и звания, которыми он привык окружать себя. Людовик XI выслушал все эти мнения со всей серьезностью, но вряд ли последовал какому-либо из них. Однако он продолжал неукоснительно выполнять свою новую роль феодального правителя. Чтобы разобраться с Франциском II, он пригласил своих баронов собраться в Туре в декабре, чтобы вынести приговор по обвинениям, выдвинутым им против герцога Бретонского. К герцогу Бургундскому он назначил достаточно внушительное посольство, чтобы удовлетворить самолюбие своего дяди, в которое вошли канцлер Франции Пьер де Морвилье, энергичный, но грубый человек, Карл, граф д'Э, пэр королевства, и архиепископ Нарбона, шурин Пьера де Брезе. Этому посольству было поручено изложить претензии короля по поводу враждебности графа де Шароле и странного поведения его отца, сбежавшего из Эдена.

Сентябрь уже подходил к концу. В тот год осень была особенно суровой. Поэтому Людовик отправился из Руана в Ножан-ле-Руа, где, как он знал, климат был более мягким и где он должен был встретиться с Пьером де Брезе. Однажды утром он узнал, что Альберико Малетта прибыл просить разрешения вернуться в Италию. Король оказал ему теплый прием, но, нуждаясь в собеседнике, попросил его остаться с ним на два дня и выделил ему жилье в соседней деревне. В ходе обсуждения итальянских дел он указал своему собеседнику, что когда знаменитый кондотьер Никколо Пиччинино шел в бой, он бросал в атаку все свои войска, а в случае неудачи отступал, напротив Франческо Сфорца же поступал прямо противоположным образом и чувствовал себя уверенно только тогда, когда был прижат к стенке. В конце этого разговора Альберико снова попросил отпустить его, но Людовик уговаривал его подождать с ним возвращения посольства, которое он отправил к герцогу Бургундскому. Смеясь, король добавил, что "он хотел составить свое завещание вместе со мной…".

22 ноября во дворе Ножан-ле-Руа послышался шум приближающейся кавалькады: посланники Людовика наконец-то вернулись. Король немедленно принял их, и обстоятельно поговорив с ними, оседлал своего коня, чтобы отправиться в лес переварить неприятные новости, которые они только что принесли. Герцог Бургундский отверг обвинения в свой адрес и в адрес своего сына, но предпринял попытку отправить собственное посольство к королю. Пока архиепископ Нарбонский учтиво прощался с ним, граф де Шароле лихорадочно шептал ему на ухо:

Людовик XI упорно держался за свою новую роль. Ассамблея, которая должна была собрать принцев королевства в Туре, была объявлена на 18 декабря. 20 ноября король выехал из Ножан-ле-Руа в Шартр. Двор кишел офицерами, советниками и баронами, созванными для того, чтобы дать ему совет. Толпа людей ожидала встречи с королем, пока он беседовал с маршалом д'Арманьяком, канцлером или кем-то еще из многочисленных представителей знати, прибывших по его приказу.

Когда принцы королевства добирались до Тура (некоторые на лодках по Луаре), на страну опустился сильный холод, и вскоре всем пришлось пробираться через толстый слой снега. Сена и Уаза были покрыты льдом; говорили, что в некоторые дни хлеб и вино замерзали на столе. Для Малетты город, оккупированный "многими великими баронами и множеством других людей", был "адом". Людовик XI прибыл вечером 16 декабря. Король Рене и герцог Орлеанский, один по суше, другой по воде, приехали на следующий день. Тактичный Малетта попросил позволить ему оставаться в стороне, поскольку король искал примирения с принцами, которые, как Рене и герцог Орлеанский, были врагами герцога Миланского. Людовик ответил, что ему безразличен король Рене, который был "грубым человеком", но из-за герцога Орлеанского Малетте, возможно, лучше не принимать участия в собрании.

На первом заседании, на котором Людовик XI не присутствовал, президент Парламента Тулузы, который участвовал в большинстве переговоров с герцогом Бретонским, подробно рассказал о развитии конфликта и представил факты, на которых король основывал свои претензии на юрисдикцию над Церковью герцогства. Через два дня, 20 декабря, канцлер выступил с резкими обвинениями против герцога Бретонского, обвинив его в попрании королевских привилегий, оскорблении короля и сношении с англичанами.

Затем Людовик поднялся, чтобы обратиться к собранию. Выступая гораздо более сдержанно, чем канцлер, он заявил, что предшественники герцога никогда не заявляли претензий, которые выдвинул Франциск II, и не оспаривали справедливую власть короля. У него нет желания разорить герцога Бретонского, и он был озабочен лишь защитой прерогатив короны.

Однако, понимая, что для некоторых именно он, а не герцог Бретонский, является подсудимым, Людовик взялся защищать свое поведение. Чтобы вершить правосудие и изучать нужды королевства, он объехал всю страну так, как до него не делал ни один из его предшественников. Он приобрел графства Руссильон и Сердань и выкупил города на Сомме у герцога Бургундского; он трудился днем и ночью, чтобы вернуть Франции ее былую мощь. Наконец, Людовик решил похвалить принцев, без которых, по его словам, он был бы бессилен, "ибо бароны — это столпы, поддерживающие корону". Наконец, в заключение он обратился к преданности своих вассалов.

Реакция принцев, после обсуждения между собой, была столь же восторженной, как и реакция остальных присутствующих. Король Рене, их представитель, заявил, что все убеждены в виновности Франциска II, что все полны решимости жить и умереть на службе своему государю, и что все готовы отправиться к герцогу Бретонскому, чтобы привести его в повиновение королю. Людовик тепло поблагодарил своих баронов за верность, но поспешно отклонил последнее предложение. Несмотря на горячие заверения в преданности, с которыми выступил Рене, не было ничего на свете, чего бы Людовик хотел меньше, чем предоставить принцам возможность встретиться с Франциском II.

В холод и снег бароны и их свиты покинули Тур, чтобы разъехаться по домам. Людовик взял с собой в Амбуаз герцога Орлеанского и в ночь с 4 на 5 января этот принц-поэт, который 50 лет назад попал в плен к англичанам в битве при Азенкуре, навсегда покинул мир живых. Примерно в то же время умер человек, принц среди поэтов (возможно, в тюрьме, а возможно, на галерах, никто не знает), который был кем угодно, только не принцем ― Франсуа Вийон. Если бы они встретились, Людовик и Вийон, вероятно, очень хорошо поладили бы друг с другом. Оба они умели отличать свет от тени; их дерзкое чувство юмора постоянно приводило их к неприятностям, и вместо того чтобы подчиняться обычаям и законам своего времени, каждый из них жил по-своему, той жизнью, для которой, по его мнению, он был создан.

Когда Людовик отправился вверх по долине Луары в свои любимые замки, на королевство опустилось глубокое молчание — молчание принцев.

Не сохранилось сведений о том, что прочитал король на лицах своих вассалов, когда они торжественно клялись ему в верности. Он мог похвастаться тем, что относился к большинству из них с вниманием, даже щедростью, и делал все возможное, чтобы удовлетворить их интересы, когда они не противоречили интересам королевства. Людовик реабилитировал герцога Алансонского, осужденного Карлом VII. Он был особенно добр к баронам юга Франции, графу де Фуа, графу д'Арманьяку и кузену последнего, Жаку, сыну графа де Пардиака, его старого наставника, которого он сделал герцогом Немурским. Король публично отдал дань уважения Орлеанскому дому и поддерживал притязания Анжуйского. Ни для кого из них отец Людовика не сделал большего. Однако теперь дворяне королевства считали правление Карла VII золотым веком, а правление его сына — кошмаром.

Причины таких настроений были разные. Во времена Карла VII принцы соперничали друг с другом в надежде занять видное место в королевском правительстве; теперь же все они были поставлены на один уровень, и врагом для них был только сам король. С другой стороны, Людовик осуществлял свои права с авторитетом, которого не было у его отца, и все дворяне королевства, от самых мелких до самых могущественных, теперь подвергались давлению, которого они никогда не испытывали прежде. Королевские чиновники образовали армию, которая повсеместно стремилась к полному соблюдению прерогатив государя. Если люди принцев использовали силу, чтобы навязать свою волю королю, их немедленно отдавали под суд, а если они выигрывали, против них сразу же выдвигали еще десяток обвинений. Столкнувшись с этим давлением, которое хотя и было безжалостным, но все же довольно избирательным, принцы не могли протестовать и становились тем более озлобленными, чем эффективнее действовала королевская полиция. Им стало известно, что полиция имеет прискорбную привычку перехватывать секретные сообщения, и что их государь использует в качестве своих агентов малоизвестных личностей, таких как Этьен де Луп, голландец, "очень близкий к королю", который должен был информировать его о связях того или иного принца с врагами короны.

Но недовольство имело более глубокие корни. Людовик сделал слишком много: он смахнул слишком много предрассудков, нарушил слишком много условностей, двигался слишком быстро и сразу в нескольких направлениях. Опасения, возникшие в связи с бурной карьерой Дофина, подтвердились действиями Людовика ставшего королем.

Короче говоря, он не соответствовал тому образу, который должен быть у государя. Он не одевался как король, не говорил и не думал как король, не проявлял к своим принцам и баронам той привязанности, которую естественно должен был испытывать к ним истинный король. Он окружил себя людьми, которые были опасно трудолюбивы, опасно умны и имели совершенно не подходящее происхождение. У него на службе были самые разные иностранцы, и он даже предпочитал их общество обществу честных французов. Он проявлял глубочайшее уважение к послу герцога Миланского, этому авантюристу, которого он не стеснялся называть своим другом и он не скрывал своего желания установить дружеские отношения с графом Уориком, который, не будучи сам авантюристом, имел дурной вкус, и был англичанином. Вместо того чтобы советоваться с баронами, он все делал по своему усмотрению и прислушивался к советам только узкого круга своих приближенных, которые, подобно бастарду д'Арманьяку или адмиралу Монтобану, почти всегда жили вместе с ним. Он вел себя непредсказуемо и даже не удосуживался заранее объявлять о своих визитах, что задевало достоинство великих баронов и заставляло их чрезмерно нервничать. Ему и его двору не хватало чувства приличия и вкуса к великолепию, которые являются сутью королевской власти. Что можно было ожидать от государя, который во время визита к графу дю Мэн пренебрег его замком и разбил свой лагерь в близлежащем лесу?

А король явно не стремился держать язык за зубами. Он открыто говорил, что герцогу Бурбонскому сильно не хватает ума. Однажды он назвал графа дю Мэн и графа де Дюнуа спятившими стариками. Рассказывая Альберико Малетте, что герцог Орлеанский жаловался на то, что был отравлен Франческо Сфорца, он со смехом добавил: "Хоть отравленный и старый, он все же сделал свою жену беременной". Людовик с особым удовольствием пародировал гнев графа де Шароле, не скрывал своего презрения к старческим выходкам своего дяди Филиппа и без стеснения комментировал ошибки Папы. Принцы постоянно жаловались, что король лукавит (и что его лукавство было более успешным, чем их), но еще больше им не нравилось, когда он говорил им правду, как в том случае, когда Людовик холодно заявил стороннику герцога Орлеанского, что французам совершенно нечего делать в Италии.

В глазах великих баронов король не обладал качествами, которыми должен был обладать настоящий государь. Людовик был провокатором, человеком из ниоткуда, человеком, прежде всего, не принадлежащим к их миру.

Но Людовик был слишком хорошо осведомлен о направленных в его адрес упреках и прекрасно знал, что из недовольства принцев готова родиться лига мятежников. Однако он не подавал виду.

Король Франции казался совершенно спокойным. Благополучный в своих делах, спокойный в мыслях, он, казалось, ожидал дальнейших событий без малейшего беспокойства. В середине февраля он отправился из долины Луары в Пуатье, столицу обширной провинции Пуату. Прибыв туда, он объявил о своем намерении отправиться дальше на юг, в Бордо, а затем в Перпиньян. Людовик хотел, чтобы наследник графа де Фуа, умершего незадолго до этого, прочно обосновался в Наварре. Альберико Малетта должен был провести с ним всего несколько дней, так как король хоть и неохотно, но все же согласился отпустить домой итальянского посла, в котором он нашел советника и друга. Времена были нестабильными, но миланцы все же проявили благоразумие и позаботились о его преемнике[52]. Людовик решил оставить о себе в памяти Малетты образ беззаботного государя. Англия больше не представляла угрозы; отвергнув брачный союз, предложенный Францией, и порвав с графом Уориком, Эдуард IV, казалось, обрек себя на гибель. Заверив короля в верности Филиппа Доброго и его сына, бургундское посольство уехало, удовлетворившись полученными ответами. Людовик даже предположил, что пенсия графа де Шароле из французской казны, вполне может быть восстановлена. Что касается герцога Бретонского, то он сейчас был озабочен только заключением мира с королем и его посланники должны были прибыть в любой момент, чтобы разогнать последние тучи, которые еще висели над горизонтом.

Однако возникла небольшая, но неожиданная бытовая трудность. Наследник короля, его младший брат Карл, герцог Беррийский, к мнению которого он прислушивался, и в чьей компании часто бывал, стал каким-то нервным и скрытным, и вел себя странно для такого застенчивого и мягкого человека, как он. Когда братья остановились в замке Разилли, по дороге в Пуатье, Людовик был предупрежден маршалом д'Арманьяком, что герцог Беррийский недоволен старшим братом и что было бы неплохо не оставлять его в таком дурном настроении. После этого сам Карл пожаловался королю, что его доходы и герцогство Беррийское недостойны его положения. Людовик поспешил увеличить его пенсию на 6.000 экю и обещал дать ему более важный апанаж, как только будет улажен конфликт с герцогом Бретонским.

20 февраля два бретонских посла, Оде д'Эди, главный советник герцога, и канцлер Бретани, прибыли в Пуатье, чтобы объявить, что у Франциска II нет иного желания, кроме как склониться перед волей своего сюзерена. Он пожелал добровольно подчиниться сам и с этой целью попросил прислать маршала д'Арманьяка и адмирала для его сопровождения к королю. Король осыпал Оде д'Эди комплиментами и попытался убедить блестящего советника герцога Бретонского поступить к нему на службу, а хитрый посол, со всем своим обаянием, давал собеседнику возможность надеяться на это, стараясь не брать на себя никаких конкретных обязательств. В субботу 3 марта Оде д'Эди и канцлер Бретани покинули Пуатье очень тепло попрощавшись с королем. На следующее утро маршал и адмирал отправились на поиски Франциска II. В тот же день сам Людовик уехал в паломничество в Нотр-Дам-дю-Пон, недалеко от Сен-Жюльена, в Лимузене. Герцог Беррийский не сопровождал брата, а предпочел остаться поохотиться. Однако через некоторое время после того, как Людовик покинул Пуатье, его брат сделал то же самое и уехал в неизвестном направлении с некоторыми из своих приближенных.

На рассвете 5 марта король получил поразительные новости из Пуатье: под предлогом выезда на охоту герцог Беррийский скрылся в неизвестном направлении.

Людовик сразу догадался, куда двинулся его брат и что означает его отъезд: принцы решили восстать против своего государя.

В спешке король вернулся в Пуатье.

13. Лига общественного блага

Хотя Людовик XI отправился в свое паломничество с менее чем сорока спутниками, к моменту въезда в Пуатье он имел уже около 1.000 человек. Через день или два он собрал вокруг себя графа дю Мэн, двух маршалов Франции, Пьера де Брезе, своих старых советников Жана Бурре и Жоржа Гавара, своего усердного казначея Этьена Шевалье, своего коммерческого и финансового эксперта Этьена де Варье и других капитанов и доверенных людей. В крепости Туар, расположенной всего в нескольких милях к северу, находилась королевская казна, в которой, по словам приближенных к государю, хранилось более 2.000.000 экю.

Вскоре Людовик узнал обстоятельства побега своего брата. Выехав из Пуатье в субботу 3 марта, Оде д'Эди и канцлер Бретани остановились в четырех лье от города. На следующее утро, сразу после отъезда короля, герцог Беррийский присоединился к ним со своими "охотничьими спутниками", чтобы отправиться в Нант, где его ждал герцог Бретонский. Людовик также узнал, если он еще этого не знал, что граф де Дюнуа отплыл вниз по Луаре со своим самым ценным имуществом, чтобы взять на себя духовное руководство бретонским восстанием. Эта "ужасная новость" быстро распространилась по всему королевству. У всех были болезненные и яркие воспоминания о том печальном времени, когда борьба между арманьяками и бургиньоами позволила англичанам вторгнуться во Францию. Агент Медичи в Лионе "Франнекен" Нори писал:

Французский король поспешил превратить свой дом в военный штаб. Он поинтересовался точными масштабами восстания, собрал армию и предпринял необходимые шаги, чтобы привлечь все королевство на свою сторону. В марте семь королевских посланников призвали "добрые города проявлять строжайшую бдительность и отклонять любые предложения мятежных сеньоров, которые подговорили наивного младшего брата короля", со своей стороны Людовик XI обязался немедленно положить конец "этому нечестивому предприятию…". 8 марта король назначил Шарля де Мелёна генерал-лейтенантом Парижа, а через четыре дня тот вместе с Жаном Балю, энергичным молодым прелатом, зачитал приказ государя жителям Парижа охранять ворота и стены, остерегаться любого предательства и быть готовыми к бою. Кроме того, Людовик обращался с различными призывами к некоторым из своих принцев. Всемогущему герцогу Бургундскому он писал:

Собственным почерком он написал послание герцогу Бурбонскому, в котором просил его "без этих писем сесть на коня и приехать ко мне…".

13 марта Людовик внезапно отправился в Туар, крепость, в которой он хранил свою казну, и таким образом оказался рядом с Анжу. В своем письме Рене Анжуйский писал королю, что надеется заключить соглашение между герцогом Беррийским, герцогом Бретонским и королем. Однако его слова были неопределенными, и он ничего не сказал о своей собственной верности королю. Тем временем восстание принцев вскоре стало достоянием общественности. Герцог Бурбонский вскоре издал прокламацию, в которой объявил, что, движимый непрекращающимися жалобами дворян, церковников и бедняков, он и его соратники объединились во имя общественного блага, чтобы исправить несправедливость и отменить налоги, которые в то время тяготили королевство. Среди тех, кто присоединился к нему в этой борьбе в интересах всех жителей королевства, герцог Бурбонский назвал главу Анжуйского дома, то есть короля Рене, герцогов Бретонского, Беррийского, Немурского и Калабрийского, графов де Шароле, д'Арманьяк, де Сен-Поль и де Дюнуа, а также многих других баронов. Сторонники герцога Бурбонского уже собирали определенные налоги и арестовывали всех крупных и мелких королевских чиновников, до которых они могли добраться. Кроме того, вскоре они заполучили еще одного сильного сторонника своего дела: в ночь с 9 на 10 марта Антуан де Шабанн, граф де Даммартен, бывший капитан живодеров и личный враг Дофина, который в 1463 году был осужден и заключен в тюрьму, за преступление лжесвидетельства, Парижским Парламентом, сбежал из Бастилии, и укрылся в Мулене, в столице герцога Бурбонского.

16 марта в ответ на пропаганду мятежников из Бретани и Бурбонне король издал свою первую прокламацию из Туара. Пока принцы не взялись за оружие против него в личных и корыстных целях, в королевстве царило "великое спокойствие; повсюду свободно развивалась торговля, и каждый жил в мире в своем доме…", — напоминал он своим подданным. Если бы повстанцы упорствовали в своих намерениях, печальные дни гражданской войны вернулись бы, и "наши старые враги англичане […] смогли бы вторгнуться в королевство…". Тем, кто участвовал в мятеже, но теперь был готов поклясться ему в верности, он предложил полное помилование за все совершенные преступления. На границах Бретани, помимо прочих войск, уже были размещены роты жандармов (тяжеловооруженных конных дворян).

Неужели мятеж принцев застал короля врасплох?

Ни мемуары Филиппа де Коммина, ни дипломатические депеши, ни хроники, ни письма короля не дают нам никакой информации на этот счет. Однако, судя по тому, как он вел себя в течение нескольких недель, предшествовавших конфликту, можно с уверенностью сказать, что он не знал о грядущих неприятностях. Хотя Людовик прекрасно знал, по крайней мере, в течение года, что принцы королевства сговорились против него, вполне вероятно, что, как и Альберико Малетта, он считал их неспособными открыто объявить ему войну, и кроме того, не исключено, что его ввели в заблуждение заверения в верности, которые бароны сделали на встрече в Туре в декабре 1464 года, а также смиренные просьбы о примирении, с которыми герцог Франциск II обратился к нему в январе и феврале следующего года. Заявив, что считает свои разногласия с герцогом Бретонским улаженными, и что он планирует отправиться в Бордо и Перпиньян, чтобы помочь графу де Фуа в Наварре, он дал понять принцам, что вполне доверяет им. С другой стороны, оставив брата в Пуатье, и отправившись в паломничество — о чем он, несомненно, объявил за несколько дней до этого, иначе заговорщики не смогли бы так быстро организовать побег герцога Беррийского, — он прямо снабдил своих врагов оружием.

Однако его жизнь, как до, так и после мятежа, его характер и то, как он всегда вел свои дела, противоречат предположению, что Людовика могли застать врасплох.

Оливье де ла Марш сообщает, что на Рождество около 500 рыцарей, дам и кавалеров, все из которых, в знак отличия, носили на поясе ленту из белого шелка, собрались в Нотр-Дам в Париже, чтобы обсудить планы мятежа, который замышляли бароны. Более того, в течение нескольких месяцев эти же бароны обменивались сообщениями о своих планах. Трудно поверить, что такая подозрительная группа, как та, о которой упоминает де ла Марш, могла быть незамечена бдительными королевскими чиновниками в Париже. Точно так же маловероятно, что постоянные приезды и отъезды курьеров принцев не привели к перехвату агентами короля некоторых компрометирующих сообщений. Более того, известно, что такое послание было перехвачено всего за несколько дней до бегства герцога Беррийского, когда Жосселен дю Буа арестовал гонца, который вез письмо Франциску II с предупреждением о том, что граф де Шароле дезавуировал мирное посольство, отправленное его отцом к Людовику XI, и, несомненно, содержащее другие намеки на мятеж, который вот-вот должен был разразиться. На самом деле, секретность подготовки мятежа сохранялась так плохо, что в бургундском городе Макон, как только стало известно о бегстве герцога Беррийского, решили, что он был назначен регентом. Сам Людовик сразу же понял значение исчезновения своего брата и направил особенно срочное обращение к герцогу Бурбонскому, который должен был первым начать военные действия.

Возможно, чтобы избежать обвинений в агрессии, Людовик сознательно принял образ "беззаботного короля", чтобы побудить мятежников как можно быстрее приступить к делу. Зная о вражде между Эдуардом IV и Уориком, король понимал, что, по крайней мере на данный момент, Англии ему бояться не стоит. Более того, усиливающаяся дряхлость герцога Бургундского и печальные последствия его примирения с сыном могли лишь побудить короля действовать как можно быстрее. Людовик был уверен, что хотя герцог был в обиде на него, он никогда не подымет оружие против короля Франции, и что ситуация резко изменится, когда граф де Шароле станет хозяином Бургундии.

Вряд ли Людовик был бы настолько безрассуден, чтобы намеренно оставить своего брата в Пуатье, чтобы Оде д'Эди мог заполучить его как яблоко раздора, необходимое для начала военных действий. Однако, если король не сделал этого сознательно, возможно, нервы заставили его действовать таким образом. Возможно, глубоко внутри него чувство вины, порожденное его участием в Прагерии, заставило его сыграть роль, которую сыграл его отец, и позволить своему брату, недовольному наследнику, стать подставным лицом для горстки принцев, озабоченных только своими собственными интересами. С этого момента, как отметил Коммин, "он не мог успокоиться" и в течение нескольких месяцев ему приходилось терпеть враждебность принцев, которых он не мог ни усмирить мирными средствами, ни удовлетворить без ущерба для своей власти.

В любом случае, если Людовик и был удивлен, то его защита была подготовлена. В момент начала мятежа он находился в 50-и милях от Туара, где хранил свои сокровища, и всего в нескольких часах езды от Пуатье, где было расквартировано несколько тысяч солдат постоянной армии. Послы герцога Миланского сообщали:

Однако новость, дошедшая до короля, была весьма утешительной. Все великие города — Амьен, Реймс, Руан, Париж, Орлеан, Пуатье, Монпелье — торжественно обещали хранить ему верность. Бордо предложил предоставить ему 200 арбалетчиков с оплатой за три месяца. Лионцы поклялись жить и умереть вместе с королем: "Они будут с ним, что бы ни случилось". Однако маневры принцев с каждым днем становились все более угрожающими. Пока герцог Бурбонский во главе своих войск овладевал городами Оверни и Бурбонне, а анжуйцы выжидали, занимая более или менее двусмысленную позицию, в Нанте герцоги Беррийский и Бретонский были заняты проведением пропагандистской кампании под руководством хитроумного Оде д'Эди и графа де Дюнуа. Брат короля был объявлен причиной и лидером восстания: "Во всех этих операциях никто не назван по имени, кроме герцога Беррийского, который, похоже, стоял во главе всего дела".

Его жалобы на отношение короля, призывы к реформе правительства, требования апанажа, соответствующего его положению, должны были побудить принцев объединиться в Лигу общественного блага. Бедные должны были получить облегчение, налоги должны были быть отменены, "беспорядки" должны были быть ликвидированы. Фактически, это была новая Прагерия.

В конце марта Людовик продолжал оказывать всяческое внимание своему дяде из Анжу, графу дю Мэн, который был неизменно ему предан. Однако к другому анжуйскому дяде, королю Рене, он чувствовал растущее недоверие и чтобы укрепить его привязанность, Людовик предложил ему город Гап в Провансе и поручил ему вести переговоры с герцогами Беррийским и Бретонским. Разрываясь между своим государем и мятежными принцами, к которым его подталкивал воинственный сын, герцог Иоанн Калабрийский, любитель турниров и поэзии, Рене несомненно, хотел остаться как можно дальше от этого дела, однако он был достаточно проницателен, чтобы рассчитать, что, разделившись по обе стороны баррикад, анжуйцы избегут поражения при любом исходе конфликте. В любом случае, его позиция была настолько двусмысленной, что было неясно, выступает ли он против мятежников или вступил с ними в сговор.

26 марта Людовик внезапно покинул Туар, чтобы овладеть Сомюром — "прекрасной крепостью на холмах у воды" — городом на Луаре, принадлежавшим королю Рене. Этого было достаточно, чтобы заставить последнего бежать к нему… после того как король в ответ на его мольбы пожаловал ему 30.000 экю, из которых 12.000 были выплачены наличными и 18.000 должны были поступить из доходов короны. Вечером 10 апреля глава Анжуйского дома поклялся "под рукой короля" верно служить ему "вопреки всему". Однако Людовик сообщил Малетте, что Рене принес присягу "на итальянский манер", то есть вынуждено.

Бароны юга Франции (графы де Фуа, д'Арманьяк и герцог де Немур) — прислали королю заверения в своей поддержке, но их отношение оставалось неоднозначным. С другой стороны, новости с севера были совершенно ясны и ситуация там становилась все хуже. В начале марта герцог Бургундский заболел, и теперь, когда он выздоровел, он настолько одряхлел, что позволил уговорить себя уступить власть графу де Шароле, самому злейшему из врагов Людовика. Для короля Франции это было как нельзя более неудачно. Теперь Пикардия была в опасности, которую Людовик попытался предотвратить, предоставив пикардийцам 20.000 экю из местных налогов и отменив налоги на вино, которые тогда платили частные производители. Кроме того, он приказал своим главным офицерам разработать план оборонительных мероприятий. Однако вскоре он узнал, что Пикардия далека от повиновения, и поэтому он отправил туда маршала де Руо с сотней копий жандармов, чтобы обеспечить лояльность этой провинции.

Находясь в Сомюре Людовик руководил военными приготовлениями, не проявляя ни малейших признаков беспокойства. Он выплатил своим войскам аванс в четверть жалованья, подарил лошадей и доспехи самым достойным воинам и заботился о том, чтобы отметить своих капитанов. Альберико Малетта, направлявшийся тогда в Милан, позаботился оставить вместо себя молодого посла Джованни Пьетро (Жан-Пьер для французов) Панигаролу[53], который не преминул отметить энергичность короля:

В день прибытия короля Рене в Сомюр, в среду 10 апреля, Людовик отправил на восток передовой отряд из 200 копий жандармов под командованием трех своих лучших капитанов. 17 апреля, через три недели после бегства брата, он покинул Сомюр и отправился в поход. Король оставил графу дю Мэн около 13.000 солдат, чтобы помешать Карлу Беррийскому и Франциску II вторгнуться из Бретани. С примерно 11.000 человек (включая 800 копий элитных жандармов из постоянной армии) он намеревался атаковать самого герцога Бурбонского, в то время как другая армия должна была двинуться на север из Лангедока и Дофине против Бурбонне. Людовик хотел вывести герцога Бурбонского из игры, прежде чем другие мятежники смогут к нему присоединиться. В Туре, где король ненадолго остановился, он узнал, что Франческо Сфорца готов прислать ему 4.000 кавалерии и 1.000 пехоты, все из которых ранее хорошо себя зарекомендовали.

28 апреля, в День Святого Георгия, Людовик XI покинул Тур со своей армией и артиллерией — последняя "растянулась более чем на шесть лье с 1.200 лошадей, необходимых для ее перевозки". Изобретательный французский король имел большой опыт в военном деле. Он знал, что люди лучше всего сражаются, когда их государь берется за оружие вместе с ними, и разбирался в этом вопросе лучше многих капитанов. Двигаясь на запад, он и его войска направились в Берри, соседнюю с Бурбонне провинцию. Когда Людовик узнал, что столица провинции Бурж, город, где он родился, попал в руки бастарда Бурбонского, он разослал отряды занять остальную часть страны и поспешно направился к Монлюсону, второму по величине городу Бурбонне, который преграждал дорогу в Мулен, столицу провинции. После предпринятого штурма он принял капитуляцию города на весьма умеренных условиях. Жан-Пьер Панигарола был поражен дисциплиной царившей в королевских войсках ("несмотря на волнение, не было ни одного человека, который осмелился бы украсть или взять что-нибудь без оплаты") и быстротой, с которой король провел свою кампанию ("настолько удивительная, что я должен это подчеркнуть").

Затем Людовик направился на восток и северо-восток, чтобы занять крепости, охранявшие дорогу из Монлюсона в Мулен, примерно в 40-а милях, где в то время находились герцог Бурбонский и граф де Даммартен. Он был рад узнать, что войска, продвигавшиеся на север из Дофине под командованием Робина Малори[54], разгромили вражеские отряды, пытавшиеся помешать их движению. Каждый день покорялись все новые города, как в Оверни, так и в Бурбонне. Однако переговоры, которые король Рене вел с герцогами Бретонским и Беррийским, привели к тому, что принцы заявили, что будут согласны с царствованием Людовика при условии, что он передаст им управление страной. В Лотарингии герцог Иоанн Калабрийский открыто встал на сторону Лиги общественного блага и занялся вербовкой войск в Швейцарии и Германии. Граф д'Арманьяк наконец-то решил покинуть свои южные владения, однако жадные банды гасконцев, которых он привел с собой, начали грабить страну, а сам д'Арманьяк не подтверждал свои заявления о верности. Но, с другой стороны, однажды утром Жан-Пьер Панигарола появился в покоях короля с депешей от герцога Миланского, в которой сообщалось, что "в знак неизменной преданности" он отправил на помощь французскому королю своего сына и наследника, графа Галеаццо, во главе 5.000 пехотинцев и кавалеристов, которые вскоре перейдут Альпы.

Из Монлюсона Людовик отправил во всех направлениях отряды, чтобы атаковать гарнизоны мятежников в окрестностях, в то время как основная часть армии, продвигаясь к Мулену, осадила Эриссон. Город сдался, когда король, взяв с собой Панигаролу, появился перед его стенами с 5.000 всадников "хорошо одетых и снаряженных, представляющие собой прекрасное зрелище"[55].

В начале последней недели мая произошла неожиданная перемена. Королевская армия прервала свой поход к Мулену, а король Людовик вернулся в Монлюсон. С севера пришли новости, которые не могли быть более тревожными. Граф де Шароле получил от своих Генеральных Штатов деньги на создание армии для "спасения Франции". По мере поступления в штаб-квартиру короля новых сообщений становилось все более очевидным, что граф де Шароле не только стремится вновь захватить Пикардию, но и намерен идти на Париж, чтобы присоединиться к восставшим принцам. Поэтому Людовик приказал маршалу Жоашену де Руо и другим капитанам собрать свои силы. Затем — и это показывает, что у него было мало надежды остановить продвижение бургундской армии — он приказал Робину Малори, который в то время был занят оккупацией Бурбонне с юга, немедленно свернуть свою кампанию и присоединиться к нему. Ситуация в которой король теперь оказался очень походила на хорошо расставленную ловушку. Под давлением событий король решил положиться на свое искусство ведения переговоров. В 42 года он все еще был достаточно оптимистичен, чтобы попытаться договориться с принцами, которым, как он знал, нельзя доверять.

В Мулене король дал понять, что готов принять условия мира, которые герцог Бурбонский пытался сформулировать в течение нескольких дней. В то же время он удвоил свои усилия, чтобы привлечь на свою сторону робкого и уклончивого герцога Немурского, который все еще жил неподалеку в своем замке Монтегю. На людях Людовик постоянно сохранял на лице улыбку, однако в присутствии посла Сфорца он иногда сбрасывал маску. Жан-Пьер Панигарола писал своему господину:

Получив гарантию безопасности, герцог Немурский согласился отправиться в Монлюсон. Оказавшись перед королем, который сделал его герцогом и осыпал почестями, Жак д'Арманьяк умножил свои заверения в преданности. Он объяснил, что никогда бы не подумал связаться с принцами, если бы не узнал, что его государь планирует отдать Гиень и Нормандию англичанам. Но теперь, когда он узнал, где кроется истина, у него не было другого желания, кроме как ходатайствовать перед мятежными принцами, чтобы как можно скорее установить мир в королевстве. В сложившейся ситуации Людовик был вынужден использовать все, что попадалось под руку. Панигароле он признался, что прекрасно понимает, что его противники намеренно тянут время, однако надеется, что время все же сработает в его пользу. Благодаря умелому вмешательству герцога Немурского было заключено перемирие на восемь дней, в течение которых переговоры должны были быть продолжены.

28 мая король и его войска вошли в Сен-Пурсен, примерно в 80-и милях к югу от Мулена. На следующий день он отправил послание Жоржу Гавару, который в то время направлялся в Кале, где должен был вступить в переговоры с графом Уориком, сообщив ему, что "посланники отправились в Мулен […] и полагают, что завтра мы и сами там будем и надеемся, что завтра привезут в Варенн, который находится всего в двух лье отсюда [на другом берегу реки Алье], упомянутого герцога Бурбонского; и мы рассчитываем, что не уедем, пока не завершим [нашего дела здесь]; и, сделав это, мы выступим в поход за пределы [то есть в Пикардию], чтобы противостоять начинаниям и угрозам тех, кто, вопреки своей чести и клятве верности, которую они нам принесли, хочет навредить нам".

Как и ожидалось, около 29 мая герцог Немурский привез герцога Бурбонского в Варенн. Полный энтузиазма, герцог Немурский курсировал между Варенном и Сен-Пурсеном, в сопровождении посланников Бурбонов и переговорщиков короля. Каждый день Людовик надеялся встретиться с герцогом Бурбонским, но тот не хотел появляться перед своим государем, пока не будут сделаны все приготовления, и всегда находился какой-нибудь новый пункт для обсуждения.

Был уже июнь, когда прибыли гонцы с новыми мрачными новостями. Хотя два их дома когда-то враждовали, герцог Иоанн Калабрийский недавно объединился с графом де Шароле. Гонцы продолжали прибывать один за другим, принося с каждым днем все более тревожные новости. Бургундская армия продвигалась на юг к Парижу. Людовик приказал Пьеру де Брезе, который в то время служил у графа дю Мэн, отправить 300 копий в Пикардию. Кроме того, он приказал всем латникам и лучникам из Иль-де-Франс отправиться на поддержку защитников Парижа.

Вскоре Людовик почувствовал, что ему угрожает еще более серьезная опасность. В самом Сен-Пурсене один из его главных советников, высокопоставленный нормандский прелат, Луи д'Аркур, епископ Байе и патриарх Иерусалимский, составил вместе с герцогом Немурским заговор для захвата короля. Патриарх также планировал нанести королю смертельный удар, сжегши запасы пороха, хранившиеся в Сен-Пурсене. К заговору присоединился и Антуан де Ло, фаворит Людовика. Однако герцог Немурский посчитал затею слишком рискованной. К тому же уловив намеки на измену, которые буквально витали вокруг него, король добавил к своему корпусу охраны 160 лучников, а бастард д'Арманьяк усилил ночную стражу. Герцог Бурбонский по-прежнему отказывался встречаться с Людовиком, который тщетно пытался продолжать переговоры и все глубже погружался в трясину, ответственность за создание которой нес сам.

На рассвете 14 июня король узнал, что предыдущей ночью герцог Бурбонский и герцог Немурский поспешно уехали по дороге в Мулен. Герцогу Бурбонскому только что сообщили, что двести копий, помощи которые он, несмотря на перемирие, просил у герцога Бургундского, прибыли в столицу его провинции. Услышав эти новости, Людовик переправился через Алье и занял Варенн, рассредоточив свои войска, чтобы перекрыть путь новым подкреплениям, которые могли прибыть из Бургундии. Но не успел король добраться до города, как к нему явились посланники от герцогов Немурского и Бурбонского, чтобы сообщить, что, хотя герцоги сочли нужным удалиться в Мулен, герцог Бургундский не менее сильно желает заключить соглашение со своим государем.

"Мы потеряли двадцать два, нет двадцать три дня, которые не могли позволить себе потерять", — с грустью писал канцлеру один из советников короля. Однако под угрозой сил мятежников, которые, по его мнению, были готовы совместно обрушиться на него, Людовик возобновил переговоры. На следующий день, 16 июня, когда он все еще надеялся достичь соглашения, он узнал, что герцоги Бурбонский и Немурский покинули Мулен, чтобы присоединиться к графу д'Арманьяку, которому с 5.000 гасконцев удалось пробиться через горную местность Оверни с юга. Новости с севера были не менее катастрофическими. 6 июня граф де Шароле перешел Сомму. Хотя главные города Пикардии были преданы королю, а маршал де Руо внимательно следил за бургундскими войсками, королевским офицерам не удалось собрать полевую армию, и дорога на Париж для бургундцев была теперь открыта.

В час ночи 20 июня разведчики сообщили, что, присоединившись к графу д'Арманьяку и его людям, герцоги Бурбонский и Немурский сумели накануне утром заставить город Риом открыть ворота. К вечеру того же дня Людовик, его армия и артиллерия были примерно в трех милях от Ганна, укрепленного города на полпути между Сен-Пурсеном и Риомом. По пути к королю присоединился сильный контингент из Дофине под командованием Робина Малори. Последнему Людовик обещал графство в Нормандии с доходом в 20.000 экю. Что касается людей из Дофине, из которых он многих знал по имени, то он сделал их своей боевой гвардией. Утром следующего дня, в пятницу 21 июня, король начал штурм Ганна, защитники которого вскоре были вынуждены укрыться в цитадели. Как только король вошел в город, писал один из его советников канцлеру, "он направил свою артиллерию на цитадель, снес стены, сдерживающие воду во рву, и приказал атаковать цитадель, которая немедленно покорилась […] его воле". "Когда он перекусил одним яйцом — ибо ничего другого не было — он сел на коня, и со всеми нашими войсками и артиллерией мы отправились на ночлег в Эгперс, в пяти милях отсюда и менее чем в десяти милях от Риома…".

Затем принцы направили своему государю проект договора, "очень странный" по своей дерзости, который был немедленно им отвергнут. Несмотря на проливной дождь, на следующий вечер армия Людовика была в виду Риома.

Переодетый простым лучником, герцог Бурбонский выскользнул из города и, сделав крюк в юго-восточном направлении, добрался до Мулена. На следующее утро, в воскресенье 23 июня, когда Людовик наблюдал за окружением города и установкой бомбард, прибыл герольд с просьбой о перемирии. Король согласился. Как обычно, улыбаясь, вскоре появился герцог Немурский, за которым следовал его эскорт. Испив чашу горечи до дна, Людовик принял его и выслушал его предложения. Вечером того же дня был заключен договор, достойный сожаления и свидетельствующий об отчаянном положении, в котором оказался король. Было заключено перемирие, которое должно было продлиться до середины августа. Герцог Немурский, граф д'Арманьяк и герцог Бурбонский (первые два отвечали за третьего) взяли на себя обязательство попытаться привести других принцев к компромиссу в обмен на жирные пенсии, должности и военные командования, которые предлагал им их государь. В то же воскресенье (23 июня) Людовик отправил гонца, чтобы объявить парижанам об этом перемирии и сообщить, что он прибудет в столицу со всей своей армией в течение двух недель.

Риом находится в 230-и милях к юго-западу от Парижа.

Королевские войска уже оставляли свои позиции и снимали осаду, чтобы отправиться по дороге в Иль-де-Франс, а гонцы скакали по дорогам Бурбонне, чтобы передать королевским гарнизонам приказы о подготовке к отступлению. Ночь с 23 на 24 июня Людовик провел в деревне Марса, недалеко от Риома, организуя отход своей армии. Кроме того, он учредил вечную мессу, которая должна была совершаться каждый день в местной церкви, где он "много раз молился перед почитаемой статуей славной Марии". 24 июня один из советников написал канцлеру, что благодаря его "грозной энергии" король "прошел через все к своей чести". Однако на самом деле Людовик еще не вышел из затруднительного положения. Направляясь на север, он прошел всего 10 миль и остановился в Эгперсе, где провел последние драгоценные дни июня 1465 года в дальнейших "переговорах". Игнорируя заключенный договор, герцог Бурбонский потребовал для себя и двух баронов с юга, командование над более чем половиной регулярной армии — предложение, которое король отверг с ходу. Теперь ничего не оставалось делать, как заключить договор с герцогом Немурским и графом д'Арманьяком. Подписанный 30 июня, он подтвердил обязательства Людовика перед последними, которые, со своей стороны, обещали присоединиться к своему государю в Монлюсоне.

Июнь подошел к концу, а вместе с ним и 30 дней ложных клятв и обещаний, 30 дней, в течение которых Людовик все глубже погружался в ловушку времени. Хотя Людовику казалось, что он это чувствует, он еще не знал, что тени предательства танцуют свой зловещий балет даже в его собственной квартире. За неделю, проведенную в Эгперсе, неутомимый патриарх Иерусалимский и Антуан дю Ло возобновили свой заговор с герцогом Немурским. В комнате, где государь давал аудиенции, и даже в королевской спальне патриарх не скрывал свои планы: как только они схватят Людовика (в Монлюсоне или даже в дороге, так как король всегда путешествовал с небольшим эскортом), в королевстве снова наступит мир, и у принцев будет достаточно времени, чтобы разделить между собой правительство, постоянную армию и доходы Франции. Патриарх планировал возглавить Королевский Совет, который больше не оставит королю ни малейшей свободы действий. Это соглашение показалось герцогу Немурскому "вполне приемлемым". Но однако однажды вечером Жан Бурре, личный секретарь Людовика, появился у двери апартаментов патриарха, и тому пришлось спрятаться в шкафу, чего оказалось достаточно, чтобы герцог, решил снова отказаться.

Королевская армия теперь продвигалась в направлении Орлеана, гарнизоны покидали города, элитные кавалерийские части, конные лучники и легкая артиллерия шли впереди, а пехотинцы мучительно медленно продвигались за ними. Когда около 3 июля Людовик достиг Монлюсона, там не было никаких следов ни графа д'Арманьяка, ни герцога Орлеанского, договор стал мертвой буквой. Король уже разместил арьергард на юге против графа д'Арманьяка, на юго-востоке против возможного нападения со стороны герцогства Бургундского и на востоке против войск герцога Бурбонского. Один старый слуга короны писал канцлеру:

Ранее им никогда не доводилось вступать с врагом полевое сражение и теперь, когда они отступали, в то время как принцы Франции объединились против них, они знали, что могут потерпеть поражение. Однако они делали свое дело, и под руководством короля, который знал толк в военном искусстве, они с несломленным боевым духом продвигались по пыльным летним дорогам. Войска герцога Бурбонского вышли из Буржа во фланг королевской армии, но были разбиты и вынуждены вернуться в город. Что касается бургундского маршала, то его войска были настолько сильно потрепаны в стычках с арьергардом королевской армии, что он не решался предпринимать что-либо еще, пока король и его армия не перейдут Луару.

Когда между 7 и 8 июля Людовик остановился в Кюлане — в 165-и милях к югу от Парижа — он знал, что большая бургундская армия перешла Уазу у Пон-Сент-Максанса и теперь движется к Парижу. Король также знал, что бретонцы продвигаются на восток, причем граф дю Мэн не оказывает им никакого сопротивления, и что герцог Иоанн Калабрийский готовится выступить из Лотарингии и двинуться на запад. К счастью, все добрые города были верны к делу короля, Париж, казалось, устоял, а мелкое дворянство, если оно не зависело от крупных феодалов, оставалось столь же лояльным или, по крайней мере, равнодушным. Однако, за исключением графов д'Э и де Вандом, которые имели лишь ограниченную власть, все принцы Франции взялись за оружие против своего государя, государя, которого они считали притеснителем их вольностей и которого они хотели сокрушить.

Из Кюлана Людовик написал канцлеру:

На самом деле, король прибыл в Орлеан на два дня раньше и там узнал, что бургундцы уже угрожают Парижу.

14. Монлери

В четверг, 11 июля, король Франции отправился послушать мессу в церкви Нотр-Дам-де-Клери, расположенной в восьми милях к юго-западу от Орлеана. Факт его присутствия там известен нам благодаря срочному посланию, которое Людовик отправил вдове герцога Орлеанского, племяннице герцога Бургундского, с просьбой передать предупреждение графу де Шароле. По словам Панигаролы, король ездил верхом "ночь и день".

Людовик XI провел пятницу и субботу 12 и 13 июля, проводя смотр своих войск. Тяжелая кавалерия и конные лучники переправились через Луару по мостам в Орлеане и Божанси. Тысячи пехотинцев, а также большинство артиллерийских подразделений все еще двигались по дорогам Бурбонне, за ними следовали арьергард и подкрепления из Лангедока. Король не мог дожидаться их и не мог дать своим людям отдохнуть. Он сообщил в столицу, что его армия прибудет во вторник 16 июля. Один гонец следовал за другим, но только новости из Парижа оставляли хоть какую-то надежду. Масса парижан осталась верна своему государю вопреки всему. Маршал де Руо, который вошел в город 30 июня с сотней копий, генерал-лейтенант короля Шарль де Мелён и будущий епископ Эврё Жан Балю, грубый и распутный священник, но энергичный и предприимчивый администратор, тщательно организовали оборону столицы.

Днем 5 июля, когда король еще находился в Монлюсоне, армия графа де Шароле, состоящая из 25.000 человек, поддерживаемая лучшей артиллерией Европы, появилась перед северными и западными стенами Парижа. Ни попытки запугивания, ни попытки подкупа не смогли сломить лояльность столицы. 7 и 8 июля штурмы ворот были легко отбиты и многие бургундцы, разъяренные тем, что герцог Бретани лично их не возглавил[56], угрожали дальше не двигаться. Но граф де Шароле положил конец ропоту недовольных, заявив, что будет продолжать начатое, даже если у него останется только один паж, чтобы сопровождать его. В ночь на 10 июля бургундцы захватили мост Сен-Клу, расположенный к западу от Парижа. Теперь дорога на юг была свободна.

На рассвете в воскресенье 14 июля король, который был занят сбором своих войск в Божанси на левом берегу Луары, получил сообщение, что бургундская армия переправилась через Сену и движется на юг к Орлеану. Он также узнал, что и бретонцы опасно приблизились. И герцог Беррийский, и герцог Бретонский были плохими полководцами, но у них были отличные капитаны, такие как граф де Даммартен, страдавший подагрой, но руководивший операциями с носилок, Андрэ де Лоэак (бывший маршал Франции), Жан де Бюэль (бывший адмирал королевства) и умный Оде д'Эди. Услышав, что король завоевал Риом, бретонская армия, насчитывавшая около 12.000 человек, начала продвигаться на восток. Граф дю Мэн, чьи войска были почти столь же многочисленны, осторожно отступал перед противником. Бретонцы переправились через Луару в Ле-Пон-де-Се, у мощных стен Анжера, но король Рене не предпринял никаких действий, чтобы преградить им путь и отступил к Туру. Далее бретонцы заняли Вандом, не встретив никакого сопротивления. В полдень 13 июля, как сообщили Людовику несколькими часами позже, они вошли в Шатоден, в 25-и милях к северу от Божанси. Теперь бретонцы могли атаковать короля с фланга, если он решит идти на Париж, или соединиться к бургундским войскам еще до того, как Людовик сможет вывести против них свою армию. Чтобы завершить окружение королевской армии, граф д'Арманьяк и герцоги Немурский и Бурбонский выдвинулись с юга, маршал Бургундии — с юго-востока, а герцог Иоанн Калабрийский — с востока с армией швейцарской наемников.

Жан-Пьер Панигарола, чьи депеши отражают серьезную тревогу, держался как можно ближе к королю, "чтобы знать, как развиваются события с каждым часом". Ситуация становилась все более драматичной и если быстро не удалось бы достигнуть какого-либо соглашения, пришлось бы вступить в кровопролитное сражение, потому что ненависть между двумя сторонами была очень глубока.

Сподвижники Людовика находились в состоянии уныния и страха, а некоторые из них открыто заявляли, что король вскоре будет вынужден согласиться на все требования принцев, поскольку для него сражение и поражение в битве означало бы гибель. Перед окружающими Людовик сохранял решительность, но Панигарола чувствовал, что он "в душе терзается".

В ночь с 13 на 14 июля в Божанси распространился слух, что бретонцы покидают Шатоден, чтобы соединиться с бургундскими войсками. Если бы этот слух оказался правдой, то до следующего вечера армия из 35.000 человек отрезала бы короля от его столицы. На рассвете в воскресенье 14 июля Людовик и его армия снова отправились в путь. После форсированного марша, осложненного летней жарой и клубами пыли, они вечером достигли Этампа, преодолев почти 50 миль. Теперь бретонцы, которые все еще оставались в Шатодене, остались далеко позади. Однако в нескольких милях впереди бургундцы блокировали дорогу на Париж[57]. Ночью, с войсками в Этамп прибыли граф дю Мэн, адмирал Монтобан и Пьер де Брезе, которые так благодушно позволили бретонцам наступать по их усмотрению. Несколько тысяч солдат и большая часть королевской артиллерии все еще тянулись по дороге с юга.

Рано утром на следующий день, в понедельник 15 июля, Людовик собрал свою армию посреди полей. Окруженный своими солдатами, он торжественно призвал на помощь небеса. Священники "пели девять месс, на которых постоянно присутствовал король в белой мантии, стоя на коленях с непокрытой головой…".

Когда мессы закончились и король произнес "очень горячие молитвы", он созвал военный совет, в котором должны были принять участие все его бароны и капитаны. Людовик открыл собрание кратким обращением. По его словам, Бургундский дом имел наглость вбить клин между ним и принцами крови, включая его брата. С тех пор раздор грозил гибелью королевству, но он не собирался позволять бургундцам делать все, что им заблагорассудится. Он верил, что "Всемогущий Бог и преславная Дева Мария" поддержат его дело. Поэтому, если королевская армия нападет на бургундцев, "мы разобьем их всех и полностью разгромим", — заявил он. Однако в заключение он добавил, что прежде чем принять окончательное решение, он хочет узнать мнение всех своих баронов и капитанов, так как хочет руководствоваться разумом, а не эмоциями.

Как принц крови, граф дю Мэн высказался первым. Описывая риски, связанные с битвой, он сказал, что король должен избегать попадания в столь опасную ситуацию и что надеяться на победу можно не кидаясь в сражение, а затягивая время и ведя переговоры. Граф считал, что его племянник-король должен был любой ценой избежать столкновения с бургундцами. Друг и адмирал Людовика, Жан де Монтобан, горячо поддержал стратегию, предложенную Карлом дю Мэном и сам он был "абсолютно против того, чтобы Людовик первым нападал на своих врагов"[58].

По словам одного из свидетелей, "пока все это говорилось, король уже почти потерял терпение".

Затем настала очередь высказаться Великому сенешалю Нормандии. Как показали дальнейшие события, Пьер де Брезе испытывал жестокий внутренний разлад. По своим вкусам и привычкам он принадлежал к эпохе Карла VII и, несмотря на то, что Людовик XI высоко ценил его, ему не нравился новый порядок, который тот пытался установить. Брезе инстинктивно откликнулся на призыв принцев, которым обещал повиноваться. Однако теперь, когда настал час окончательного решения, министр короны не смог предать монархию, ради которой он так много трудился, и как доблестный рыцарь отказался дезертировать из королевской армии, когда ей предстояло столкнуться с превосходящим по численности противником. Сенешаль "так мудро подытожил все сказанное ранее на Совете, что все были поражены услышанным". Затем он обратился к графу дю Мэн и в блестящей и трогательной речи показал ему, что король должен непременно сразиться с бургундцами, которые, по его словам, не могут не потерпеть полного поражения.

Большинство других капитанов встретили слова Брезе с энтузиазмом.

Затем Людовик объявил, что продолжит наступление. Однако он не хотел, чтобы впоследствии его обвинили в стремлении к войне или даже в том, что он первым начал военные действия. Поэтому он добавил, как он сказал Панигароле, а гораздо позже Филиппу де Коммину, что тем самым он выполняет свое первое намерение — войти в Париж, чтобы сплотить население столицы под своим знаменем. Однако если бы граф де Шароле преградил ему путь, он бы без колебаний вступил в бой. Затем поместив свои драгоценности и сокровища в укрепленную башню в Этампе, король отправил срочное сообщение своим командирам в Париже с приказом, что если бургундцы помешают его походу на следующий день, он даст им сражение и в этом случае, если в столице все пойдет хорошо, маршал де Руо должен выйти из города, чтобы атаковать арьергард графа де Шароле.

Поздним вечером королевская армия возобновила движение в сторону Парижа, до которого оставалось еще 24 мили. Находившиеся в нескольких милях к западу войска графа дю Мэн должны были присоединиться к королю на следующий день. Вскоре разведчики сообщили, что граф де Сен-Поль, посланный вперед с несколькими тысячами бургундцев, занял деревню Монлери, расположенную на полпути между Этампом и Парижем, но до сих пор не смог взять замок. Разведчики также сообщили королю, что основная часть армии графа де Шароле находится в Лонжюмо, в трех с половиной милях от него. Людовик и его люди остановились на ночлег в Этреши, в 10-и милях к югу от Монлери.

На следующий день, во вторник 16 июля, еще до наступления рассвета, король и его армия уже были в пути. Когда они достигли Арпажона, расположенного в трех с половиной милях к югу от Монлери, к ним присоединились войска графа дю Мэна. В этот момент разведчики доложили Людовику, что армия графа де Шароле соединилась с авангардом графа де Сен-Поль и что бургундцы выстроились в боевой порядок на полях к северу от холма Монлери[59].

Людовик созвал последний военный совет. Пока его капитаны собирались, Пьер де Брезе попытался поговорить с королем наедине. Говоря о состоянии королевской армией, он заметил, что войска измотаны героическим походом, который они только что совершили, и в этой ситуации он считает за лучшее отложить сражение и подождать, хотя бы до следующего дня, чтобы люди могли отдохнуть, а те, кто еще был в пути, могли присоединиться к ним. Кроме того, это позволило бы гарнизону Парижа лучше подготовиться к атаке на арьергард графа де Шароле.

Удивленный внезапной переменой мнения де Брезе, Людовик прямо спросил его, не состоит ли он в сговоре с принцами.

Улыбнувшись Великий сенешаль Нормандии признался, что ранее действительно дал слово принцам, но его тело и душа остались с государем и он хотел бы жить или умереть за короля и с королем. Все это он сказал сказал шутливо, так как привык говорить.

Людовик выслушав своего собеседника и, будучи уверенным в нем, решил доказать свое доверие к нему, предоставив ему почетное место: именно Великий сенешаль должен был командовать авангардом королевской армии.

Одному из своих приближенных де Брезе сказал, говоря о обеих армиях: "Я их сведу сегодня так близко, что понадобится немалое искусство, чтобы избежать сражения". Эти слова, сам король передал много лет спустя Филиппу де Коммину. Вероятно, Людовик догадался, что советуя ему отложить сражение до следующего дня, де Брезе должен был иметь какие-то основания подозревать в измене графа дю Мэн, который не скрывал своего нежелания сражаться и который на рассвете того же дня, очевидно, принял герольда от графа де Сен-Поль.

Была уже середина утра, и знойное июльское солнце сделало жару невыносимой. Военный совет был коротким. Людовик объявил, что Пьер де Брезе примет командование авангардом, который на холме Монлери будет играть роль правого крыла, сам он возглавит центральный корпус, а его дядя, граф дю Мэн, будет командовать арьергардом и расположит свои войска на левом крыле. Затем король открыто сообщил своим капитанам информацию, которую принесли ему разведчики. Армия графа де Шароле заняла позицию на равнине Монлери, разбила там лагерь и была занята рытьем окопов и развертыванием внушительной артиллерии, имевшейся в распоряжении. Бургундцы намного многочисленнее королевской армии, но у них мало отважных людей, продолжал король. Со своей стороны, он считал их всех уже побежденными, потому что они сами загнали себя в западню. Это было именно то, что профессиональные солдаты хотели бы услышать накануне битвы.

Великий сенешаль отдал приказ своим войскам и двинулся в перед, за ним вскоре последовали королевские знамена. Было между 10-ю и 11-ю часами утра, когда король Франции повернул направо и, сойдя с дороги на Париж, поднялся на холм Монлери к находившемуся на его вершине замку. Вскоре он разместил своих людей на северном склоне холма, слева от авангарда Пьера де Брезе.

Перед глазами короля простиралось огромное равнина, которую позже называли "Полем слез". Почти в миле от него, на пологом склоне, к западу от дороги на Париж, слева от Людовика, почти до деревни Лонгпон, чуть более мили к востоку, расположилась аграфа графа де Шароле. Справа от короля красно-серое знамя, на котором был изображен серебряный единорог с золотыми копытами и рогом, обозначало позицию графа де Сен-Поль, который во главе примерно 8.000 человек командовал левым флангом бургундской армии. На на других знаменах развевались гербы двух сыновей графа де Сен-Поль, сеньора де Эрмини, первого канцлера графа де Шароле[60] и некоторых самых знатных рыцарей Артуа, Фландрии, Эно и Пикардии. Сгруппировавшись вокруг своего господина, лучники графа де Сен-Поль были одеты в красные и серые котты. В центре равнины возвышался штандарт Антуана, бастарда Бургундского, лазурный барбакан на золотом фоне, вокруг которого располагался корпус лучников, на красных сюрко которых красовался белый крест Святого Андрея. Недалеко от него виднелось знамя сеньора де Равенштейна. Наконец, слева от Людовика, у дороги Париж-Орлеан, большой черно-пурпурный штандарт, окруженный лучниками в коттах тех же цветов, обозначал позицию графа де Шароле.

Перед бургундским строем располагались лучники, защищенные от атаки вражеской кавалерии рядом заостренных кольев. В центре находился отряд из 500 английских лучников, которых Коммин считал "цветом и надеждой" бургундской армии. Они сняли обувь, откупорили бочонок вина и в данный момент были озабочены только своим личным комфортом. Позади них бесчисленные конные и пешие латники, образовывали беспорядочную массу и, казалось, не занимали точной позиции. На заднем плане расположенные полукругом повозки составляли бургундский лагерь. Позади бургундской армии до горизонта расстилался лес Сегины. Между двумя армиями лежали поля пшеницы, овса и бобов. Было "ужасно жарко". Солнце раскаляло стальные доспехи латников. С "глубоко вспаханной" земли поднялась пыль, которая сделала удушливую июльскую атмосферу еще более невыносимой.

Граф де Шароле оставил королю великолепную оборонительную позицию. С востока на запад холм Монлери круто поднимался от дороги на Париж к замку, который находился на его вершине и доминировал над равниной. Сама деревня располагалась на северном склоне холма, немного западнее замка. Пьер де Брезе выстроил свою нормандскую кавалерию и эскадроны копий жандармов, против войск графа де Сен-Поль, которые значительно превосходили его отряды по численности. Под командованием короля "главная баталия", состоящая из его шотландской гвардии, полка из Дофине и частей регулярной армии, заняла позицию спиной к замку, между деревней и баталией де Брезе. С королем находились бастард д'Арманьяк, старый живодер Салазар и Робин Малори, которые были его главными капитанами и служили Людовику уже более 20-и лет. Правое крыло под командованием графа дю Мэна расположилось вдоль хребта, который поднимался от дороги на восток и возвышался над деревней.

Хотя армия короля занимала отличную оборонительную позицию, она была менее многочисленна, чем армия противника, и в ее рядах было несколько ненадежных командиров, в то палящее июльское утро король Франции не собирался оставаться в обороне. Он прибыл как государь, чтобы смести мятежников, осмелившихся помешать ему войти в его столицу. Кроме того, у него было мало пехотинцев[61], а его люди не были обучены сражаться без своих лошадей. Тяжелая кавалерия, которой он располагал, выполняла только одну функцию: атаковать. В той ситуации, в которой он оказался, Людовик, которому почти нечего было терять, был заинтересован в риске. Поэтому он был полон решимости направить свою 14.000 армию против 22.000 бургундцев, чтобы одним махом разгромить Лигу общественного блага и положить окончательный конец опасным амбициям бургундских герцогов.

Но король не торопился, он последовательно отправил трех гонцов в Париж, чтобы передать маршалу де Руо прямой приказ выйти из города со всеми людьми, которых он мог собрать, и напасть на бургундский арьергард с тыла. Несмотря на то, что они выбрали кружной путь, эти гонцы должны были добраться до столицы задолго до полудня. Если бы он поторопился, то де Руо смог бы атаковать армию графа де Шароле к середине дня.

Однако в бургундской армии началось движение. Серпентины, кулеврины и другие полевые орудия были притащены и установлены перед лучниками. Грохот и треск великолепной артиллерии графа де Шароле вскоре потряс раскаленный воздух. Жиро де Самьен, артиллерист Людовика, был занят организацией ответного огня более скромного арсенала короля. То тут, то там пушечное ядро пробивало ряды французской кавалерии, но тут же новые люди заполняли эту кровавую борозду. Расположенная на склоне, артиллерия Самьена сначала посылала свои снаряды над головами противника, но, как только ее огонь был скорректирован, она в свою очередь начала сеять смерть в рядах противника. Было уже за полдень. Поля созревающей пшеницы затянуло густым пороховым дымом. С семи часов утра бургундцы пеклись на солнце, не ели и не пили. С тех пор как первые отряды королевской армии появились на холме, капитаны графа де Шароле с нетерпением ждали приказа атаковать, но приказа не поступало, так как, при всей своей отваге граф де Шароле, был неопытен в военном искусстве, и поэтому волновался и колебался. Время от времени какой-либо рыцарь той или другой стороны выезжал из рядов, чтобы вступить в поединок с противником, и многие "прекрасные подвиги" таким образом скрасил бездействие войск.

Около двух часов Людовик XI приготовился к атаке. Вскоре должен был появиться маршал де Руо. Король немного сократил численность своей баталии, чтобы усилить фланг де Брезе. Он переходил от одного командира к другому, отдавая последние приказы, перемещая те или иные отряды, объясняя свой план сражений и подбадривая бойцов. В тот день он пообещал капитанам щедрое вознаграждение за их добрые услуги.

Наконец король решил атаковать. Пьер де Брезе на правом фланге должен был начать атаку первым. Сам Людовик во главе "главной баталии" хотел обрушиться на центр бургундской армии: он не ожидал, что его люди будут сражаться насмерть за короля, который будет руководить операциями с тыла. Король еще раз обратился к графу дю Мэн и призвал его проявить доблесть, которую так часто раньше демонстрировали представители Анжуйского дома. Его дядя ответил, что он будет действовать как верный слуга короны. Он должен был пойти в атаку последним, сказал ему Людовик, после того как он и де Брезе вступят в бой. Возможно, Людовик надеялся, что, если все пойдет хорошо для королевской армии, граф дю Мэн решит сражаться на стороне победителей, несмотря на свои чувства.

Вернувшись в центр линии, король сошел с коня и упав на колени молил Бога даровать победу его делу. Вернувшись в седло и увидев, что бургундская армия начала беспорядочное движение вперед, он приказал Пьеру де Брезе подождать, пока враг не растянется по полю.

На противоположной стороне, во время шумного военного совета граф де Шароле и его капитаны окончательно решили занять позицию ближе к королевской армии, после чего граф де Сен-Поль, который командовал самой сильной баталией и находился перед самым пологим склоном холма, предпримет первую атаку. Поэтому бургундцы начали продвигаться вперед, но глубокие борозды на поле и густая пшеница затрудняли их движение. Когда до холма оставалось около 700 метров, они остановились небольшими группами, одни в виноградниках, другие на пшеничных и бобовых полях.

Людовик со своего командного пункта рядом с замком мог видеть, что люди де Сен-Поля готовятся к атаке. Отряды конных арбалетчиков теперь выдвинулись через пшеничные поля к живой изгороди перед войсками де Брезе. Следом шли бургундские лучники, за которыми вскоре последовала кавалерия во главе с графом де Сен-Поль. По словам сеньора де Энена, находившегося неподалеку, арбалетчики, первыми вступили в дело:

Приблизившись к холму, они стали разряжать свое оружие в противника.

Де Брезе подождал, пока серо-красное знамя графа де Сен-Поль не достигло середины равнины, а затем подал знак своим капитанам. Сразу же, развернувшись, его эскадроны отошли от живой изгороди и двинулись вверх по склону холма. Граф де Сен-Поль решил, что противник бежит, и, не откладывая, послал гонцов, чтобы сообщить эту прекрасную новость основной части бургундской армии. Ответ не заставил себя ждать: вскоре масса латников галопом поскакала через поля, чтобы присоединиться к графу де Сен-Поль.

Но тут прозвучал сигнал трубы де Брезе и его кавалерия ринулась по склону холма вниз, слева и справа, огибая живую изгородь двумя идеально дисциплинированными отрядами и рассеяла вражеских арбалетчиков, словно они были просто роем мух. Затем раздался новый сигнал, и в бой вступили копья жандармов. Удивленные внезапным натиском французов, люди де Сен-Поля бросились вперед и принялись топтать своих несчастных лучников. Не желая уступать, бургундцы, оставшиеся в тылу, оставили свои позиции и бросились в бой, сокрушив по ходу своих же английских наемников, "и таким образом сами разбили цвет своей надежды".

Каждый из двух французских кавалерийских отрядов, обойдя изгородь, устремился в центр авангарда де Сен-Поля. Снова образовав единый фронт, войска Великого сенешаля Нормандии, через пшеничные поля, устремились на врага.

Наконец, две конные лавы столкнулись. Прорвавшись сквозь ряды бургундцев, де Брезе оказался один среди толпы противников и получив сильный удар замертво рухнул на землю.

Однако он не напрасно отдал свою жизнь. Атака его баталии образовала большую брешь во вражеском фронте, вызвав замешательство среди бургундской кавалерии. Его соратники-нормандцы, разъяренные потерей любимого сенешаля, с диким криком бросились в бой. Эскадроны жандармов, "цвет воинства", по словам бургундского хрониста Дю Клерка, безжалостно прорубили ряды своих противников копьями, мечами и топорами.

Привыкшее к веселым турнирам на рыночной площади Брюгге, бургундское рыцарство не было готово к такому роду сражения. Вскоре его ряды расстроились и рыцари и оруженосцы повернули вспять. Окруженные своими людьми, сеньор д'Эмери и сеньор д'Инси покинули поле битвы, доскакали до леса Пекиньи и направились в сторону Парижа. Мощная баталия графа де Сен-Поль распалась на отдельные группы, некоторые из них пытались отступать сохраняя порядок, другие же открыто стремились сбежать. К тому же бургундский арьергард сам подавал сигнал к бегству, устремляясь к лесу, к лагерю или к дороге на Париж. В свою очередь, граф де Сен-Поль и люди из его свиты подверглись полному разгрому.

Затем одна часть французов, участвовавших в атаке, бросились в погоню за врагом, бегущим в сторону в леса, другая же ринулась на бургундский фланг. Внезапно бегущие войска баталии де Сен-Поля столкнулись с отрядами кавалерии центральной французской баталии, которые тут же бросились в бой. Облака пыли легким порошком покрывали доспехи упавших в борозды солдат.

Была середина дня. Вскоре как будто бы появились копья маршала де Руо. Увидев паническое бегство левого фланга бургундцев и смятением, царившее в центре их рядов, король Людовик понял, что пришло его время вмешаться в дело.

Затрубили королевские трубы. Король Франции, окруженный своей шотландской гвардией и полком из Дофине, лично повел в бой тех своих воинов, которые только что совершили поход через Бурбонне. Перед ними бастард Бургундский, сеньор де Равенштейн и Жак, брат графа де Сен-Поль, приводили в движение беспорядочную массу бургундской "центральной баталии". Справа от Людовика несколько копий были пущены в атаку на беспорядочную группу бургундцев, занимавших середину равнины. Король же вместе с остальным рыцарством ринулся прямо на центр врага.

Людовик и его люди атаковали бургундцев на полном скаку. При первом же ударе ряды противника были прорваны, и вскоре бургундцы повернули и галопом понеслись к своему лагерю. Робин Малори пытался сдержать людей из Дофине, но многие из них, жаждая добычи, начали грабить бургундский обоз. Король приказал своим капитанам перестроить свои ряды, прежде чем вернуться на холм. Теперь графу дю Мэн оставалось лишь атаковать и разгромить баталию под командованием графа де Шароле, и тогда Бургундский дом долго не будет беспокоить короля Франции.

Когда Людовик добрался до графа дю Мэн, он сказал ему:

Затем граф дю Мэн подал знак своим трубачам, и его баталия двинулась вниз по склону холма по обе стороны от деревни и через саму деревню. Король со своими гвардейцами остановился возле замка, а внизу, на равнине, в огромном беспорядке, наконец-то двинулась в бой баталия графа де Шароле. Люди из Дофине и других полков отказались от преследования бегущего противника и восстановили свои ряды, однако многие французы все еще были заняты разграблением бургундского лагеря и охотой за пленниками ради выкупа.

Со своего наблюдательного пункта Людовик видел, что люди из баталии его дяди опускают копья для атаки. Однако, когда граф дю Мэн достиг нижней части холма, он и его главные капитаны начали замедлять шаг, прежде чем полностью остановиться. Был отдан приказ, и шеренга копий вернулась в вертикальное положение. Когда бургундцы под командованием графа де Шароле продолжили наступать, отряды графа дю Мэн внезапно развернулись и, повернувшись спиной к противнику, галопом понеслись к дороге, увлекая за собой другие войска. В одно мгновение треть королевских войск покинула поле боя "в подлом бегстве".

Забыв о том, что он командует армией, граф де Шароле отправился в погоню за беглецами с несколькими сотнями человек, включая молодого Филиппа де Коммина[62]. Однако по приказу остальных капитанов, решивших воспользоваться ситуацией, то, что осталось от правого крыла бургундцев, повернуло влево, чтобы атаковать "центральную баталию" короля, которая в это время была занята переформированием своих рядов.

В сопровождении своих шотландских гвардейцев Людовик бросился через равнину, так как в одно мгновение его блестящая победа грозила превратиться в дикое и беспорядочное сражение. Вернувшись в лагерь, бургундские оруженосцы и лучники обрушились на французских мародеров, которых они истребили своими булавами. Собрав вокруг себя остатки своих войск и беглецов из баталии графа де Сен-Поль, Великий Бастард Бургундский, Антуан, вернулся, чтобы атаковать королевскую баталию, во фланг которой зашли бургундцы с правого фланга.

Пересекая равнину, чтобы вступить в бой, король столкнулся с беглецами из своих войск. Сплотив их под своим штандартом, он и его шотландцы бросились в перед. Пока войска графа дю Мэн скакали галопом к Луаре, а граф де Шароле весело "охотился" на них, в то время как французские жандармы справа и в центре преследовали убегающих врагов, началась "жестокая и ужасная битва" за короля Франции. Несмотря на презрение к войне, корона и жизнь монарха теперь зависели от исхода битвы. Артиллеристы с обеих сторон подтянули свои пушки на поле боя. Пушечные ядра беспорядочно рассекали ряды сражающихся кровавыми просеками. Вдруг Людовик вместе с конем, пронзенным копьем, возможно, Антуана Бургундского, рухнули на землю. Сразу же люди последнего начали кричать: "Король мертв!" Удрученные, французы начали отступать, ведь теперь, когда они лишились своего господина, сражение потеряло для них смысл.

Однако верные шотландцы окружили Людовика. Они помогли королю встать на ноги и подвели другого коня. Когда Людовик снова оказался в седле, и увидел, что его люди отступают он воскликнул: "Видите, сыны мои, я жив! Вернитесь!" Сражение продолжалось в густом облаке пыли. Грохот пушек, звон стали, крики приказов смешивались с ржанием раненых лошадей и победными воплями бургундцев. Стараясь, чтобы его услышали, король пробивался через врагов, крича: "Не бойтесь! Сегодня победа за нами!"

К счастью нашлось достаточно людей которые услышали и увидели своего короля и успокоили остальных. Королевская баталия сомкнула свои ряды. В раскаленной атмосфере, конь против коня, грудь против груди, мужчины рубили и наносили удары без пощады. Жан-Пьер Панигарола, созерцавший это зрелище с вершины холма, был потрясен: "Они дрались, — отметил он, — как бешеные собаки".

Как только король и его шотландцы переломили ход атаки бургундцев, он отправился в тыл, чтобы наблюдать за сражением и вернуть беглецов в бой. Маршала де Руо по-прежнему не было видно. Численное превосходство противника начало беспокоить Людовика, и он снова бросился в бой. Его доблестным рыцарям из Дофине предстоял тяжелый бой, но они предпочли скорее погибнуть, чем отступить. Во второй половине дня около 50-и из них были убиты и множество ранены. Бастард д'Арманьяк и Робин Малори сражались как львы, совершенно равнодушные к мысли о смерти. Верные Людовику люди кричал: "Если бы нас было только шестеро против бургундцев, мы бы все равно победили!" Битва продолжалась уже долгое время. Повсюду французы стойко удерживали свои позиции, когда, наконец, давление врага ослабло. Передние линии Антуана Бургундского начали отступать и вскоре бургундцы скрылись в пороховом дыму, чтобы вернуться в свой лагерь.

Но Людовик и его капитаны были осторожны, и не позволяя своим людям разойтись, держа их в боевом порядке. Преследование врага могло иметь катастрофические последствия, так как невозможно было узнать, сколько бургундцев вернулось в свой лагерь или на опушку леса, а бегство Карла дю Мэна могло привести к дальнейшему дезертирству.

Малори, страдавшему от тяжелого ранения в лицо, и другим командирам королевской армии удалось сдержать основную массу своих войск. То, что осталось от "центральной баталии", медленно пробиралось обратно на холм. Вытоптанные поля были усеяны трупами: лошадей, бургундских лучников в их ярких коттах, солдат, лишенных доспехов. Отказавшись от преследования, часть французских всадников присоединилась к королевским знаменам. Людовик приказал артиллерии прикрыть отступление. Надеясь захватить графа де Шароле, он послал отряды на юг, чтобы перерезать дорогу на Этамп. Измотанная армия короля, постепенно занимала свои позиции на холме. Было около семи часов. Если бы маршал де Руо атаковал вражеский арьергард хотя бы с сотней копий… Но дорога на Париж оставалась безнадежно пуста. Почти обессиленный, Людовик вернулся в замок со своими шотландцами. Впервые за этот день он выпил вина и поел, а затем вернулся к своим людям.

Однако граф де Шароле вернулся. По настоянию своих опытных капитанов он, вопреки своим устремлениям, решил отказаться от преследования беглецов. Находясь в окружении всего сорока или около того своих всадников, он был неприятно удивлен, увидев у ворот замка шотландскую гвардию, которая, как он был уверен, была перебита, и обнаружив, что вместо знамени Святого Андрея, которое он ожидал увидеть развевающимся в знак победы на поле боя, там была только груда трупов, а королевская армия, прочно обосновалась на вершине холма.

В этот момент группа французов, которые еще не успели добраться до своих позиций на холме, обрушилась на группу, сформированную де Шароле и его спутниками. Несмотря на то, что их было меньше, они набросились на бургундцев и убили знаменосца их предводителя. Граф был ранен мечом в шею, но обливаясь кровью продолжал яростно сражаться. Вдруг один из французов схватил его за плечи и закричал: "Монсеньор, сдавайтесь! Я Вас узнал, не вынуждайте меня Вас убивать!" Но Карл де Шароле, который не собирался сдаваться, боролся, пока одному из его людей не удалось встать между ним и нападавшим. Все королевские всадники тем временем отступили к холму, где они стояли утром, испугавшись другого приближавшегося бургундского отряда. Граф, весь в крови, рванулся навстречу этому отряду, над которым виднелось совершенно изодранное, длиной меньше фута знамя Антуана Бургундского и знамя графских лучников. Положение было не из радостных: "В течение получаса, как я заметил, все помышляли только о бегстве, и, появись тогда хотя бы сотня врагов, мы бы разбежались", — отмечает Коммин[63]. Когда граф де Сен-Поль выбрался со своими людьми из леса, граф де Шароле собрал свою артиллерию и повозки, изрядно пострадавшие от врага, и расположил в круг, в котором его армия была бы в безопасности.

С вершины холма Людовик мог видеть, как сумерки опускаются на равнину, где бургундские войска расположились на ночлег. Маршал де Руо так и не появился, а опасность подхода свежей бретонской армии была велика. Измотанные, окровавленные, запыленные, обе армии прекратили всякое движение. Однако пушки продолжали грохотать до тех пор, пока над "Полем слез" не наступила темнота.

Людовик приказал разжечь костры в деревне и по всему холму. Затем он приказал своим капитанам погрузить раненых на повозки и подготовить войска к отступлению. Тем, кто в тот день потерял своих лошадей, пришлось идти пешком. В общей суматохе некоторых из погибших не смогли забрать с собой, а тело Великого сенешаля Нормандии было оставлено на попоне на деревенской улице. В то время как горящие костры, заставили бургундцев поверить, что на следующий день им предстоит еще раз сразиться, король Франции и его люди отправились по дороге в Корбей, расположенный в 10-и милях на берегу Сены. Они так сильно потрепали бургундцев, превосходивших их числом три к одному, что не было нужды опасаться преследования и Людовик XI мог спокойно двигаться к своей столице, объявив парижанам о своем скором приходе, и о том, что не разочарует их ожидания.

Если Людовик во время этого перехода и поделился своими мыслями с бастардом д'Арманьяком или с кем-то еще из своих спутников, никто, очевидно, не позаботился их записать. Но у короля, видимо, не хватало духу поговорить даже со своим поклонником и другом Жан-Пьером Панигаролой, который ехал где-то позади, затерявшись среди воинов. В ночном воздухе явно витало сожаление об упущенных возможностях. Панигарола писал своему господину:

И, несмотря на дезертирство графа дю Мэн, если бы маршал де Руо прибыл с тремя или четырьмя сотнями человек до захода солнца…

Как ни жестоко было его разочарование, как ни мрачны были его мысли о будущем, Людовик не забыл людей, которые сложили за него голову. Спустя некоторое время Жан-Пьер Панигарола отметил:

Незадолго до полуночи Людовик вошел в Корбей, где его люди смогли наконец отдохнуть.

15. Штаб-квартира в Париже

В течение следующего дня в Корбее Людовик узнал, что маршал де Руо и Шарль де Мелён все еще находятся в Париже, и что столица держится. Для человека, который подвел короля, когда он был так необходим, де Руо вел себя очень хорошо. Когда около полудня приказ Людовика прибыл в столицу, Шарль де Мелён и его энергичный помощник Жан Балю, будущий епископ Эврё, быстро провели военный совет с одним или двумя парижскими знатными людьми. Балю пытался убедить де Мелёна немедленно отправиться в Монлери со всеми войсками, которые он мог собрать. Но де Мелен, у которого сдали нервы, заявил, что, наоборот, лучше усилить оборону столицы. Маршал де Руо трусливо ухватился за этот предлог, чтобы ничего не делать. Во второй половине дня стало известно, что бургундские бароны, бежавшие из под Монлери, только что пересекли мост Сен-Клу и направились к Уазе. Даже это наглядное доказательство успеха королевской армии не помогло маршалу принять решение напасть на бургундцев. Однако, быстро собрав 500 человек, он вышел из города и захватил мост Сен-Клу. Все беглецы из под Монлери, шедшие по пятам сеньоров де Эмери и де Инси, были взяты в плен[64].

В четверг 18 июля, около пяти часов дня, король Франции въехал в столицу, где ему был оказан такой теплый прием, на какой он только мог рассчитывать. Бегство бургундцев принесло выкуп или добычу многим горожанам, и теперь парижане знали, какую доблесть проявил их государь в бою, а его воины повторяли: "Человек, спасший в тот день корону Франции, не кто иной, как сам король"[65]. Процессия из духовенства и знатных людей Парижа со свечами и знаменами, вышла из города, чтобы встретить короля. На улицах толпа, собравшаяся на пути короля, кричала: "Ноэль! Ноэль!" В тот вечер Людовик разделил трапезу со своим нерешительным генерал-лейтенантом Шарлем де Мелёном.

"С Божьей помощью, когда наши люди немного отдохнут, мы намерены немедленно отправиться за ними [нашими врагами]", — объявил он в письме, которое написал своим добрым городам несколько часов спустя. Поэтому король занялся реорганизацией своих войск, наймом подкреплений и обеспечением боеспособности 30.000 человек, составлявших городское ополчение. Он не мог позволить себе выбирать своих сторонников или анализировать причины их перехода на его сторону. О тех, кто бежал с графом дю Мэн, Панигарола отметил:

Сам граф дю Мэн сообщил, что он возвращается с 200 копий. Людовик просто приказал включить контингент из Пуату в свою армию. Единственным капитаном, павшим духом, был Жан Гаргесалль, начальник кавалерии, который был уволен за дезертирство. Немного снизив налоги, король еще больше укрепил свою власть над сердцами парижан. Все, с кем беседовал Панигарола, уверяли его, что город никогда не относился к своему государю лучше, чем в то время, и указывали на отсутствие в столице "бургундских сторонников". В своей депеше от 26 июля миланский посол заключил: "Его Величество решил продолжить предприятие".

31 июля бретонцы и бургундцы покинули Этамп, где они собрались после Монлери, и отправились на восток. Затем король приказал де Руо и Жану де Салазару двигаться вверх по левому берегу Сены, чтобы захватить мосты и преследовать противника. Однако он знал, что не сможет долго удерживать контроль над рекой. После трехдневной задержки графу де Шароле и герцогам Беррийскому и Бретонскому все же удалось переправиться через реку по импровизированному мосту. Людовик также узнал, что герцог Бурбонский, граф д'Арманьяк и герцог Немурский собираются присоединиться к бургундской армии с несколькими тысячами человек, также как и войска герцога Иоанна Калабрийского и маршала Бургундии. Парижу грозило вскоре оказаться в осаде[66].

В этот момент положение короля стало ухудшаться. Его надежды на проведение кампании против принцев постепенно рушились из-за внушавших страх предостережений и разоблачений двуличия. Некоторые из его капитанов заявили, что не доверяют своим людям, особенно тем офицерам и солдатам, которые вернулись "после игры в труса при Монлери". Осторожные советники внушили ему сомнения. Члены Парламента выступали за мир любой ценой на том основании, что некоторые важные люди в столице были готовы к предательству. Недовольные были в основном среди государственных служащих и священников. Амбициозные бюрократы думали, что смогут подняться выше благодаря поддержке своих феодальных покровителей. Как и епископ Парижа, большинство духовенства и Университет надеялись, что принцы поддержат требования церкви за счет короны. Наконец, был раскрыт заговор, в котором участвовала небольшая группа чиновников, явно намеревавшихся захватить королевский дворец. День за днем агенты Людовика приносили своему господину новые доказательства предательства.

Жан-Пьер Панигарола, внимательно следивший за тем, что происходило в окружении короля, отправил герцогу Милана очень тревожную депешу:

Королевские агенты перехватили письма, адресованные некоторым парижанам, в которых говорилось о существовании заговоров с целью передачи города врагу и таким образом, Людовик стал "остерегаться Парижа". В Лионе, одном из столпов королевства, один из высокопоставленных чиновников принял участие в заговоре с целью передачи города представителям герцога Беррийского.

В отчаянии Людовик проявлял такой же пыл, как и в оптимизме, а открытое проявление его чувств, казалось, стимулировало работу ума. В то время, когда Панигарола отправил свою депешу, король решил предпринять смелый ход, который должен был поднять боевой дух его подданных, но который мог стоить ему и столицы, и трона. Когда он объявил, что собирается отправиться в Нормандию, чтобы собрать людей, деньги и продовольствие для Парижа, горожане жаловались, что он не может бросить их в такой момент, а его советники предсказывали самые мрачные бедствия. Однако 10 августа, в соответствии со своим планом, французский король покинул столицу с небольшой армией, оставив своих верных капитанов прививать необходимое мужество городскому ополчению. Он также отстранил Шарля де Мелёна от должности генерал-лейтенанта и назначил на его место старого Карла, графа д'Э, которому, как он знал, можно было доверять[67].

Во время трехдневной остановки Людовика XI в Руане сотни дворян собрались под его знамена. 17 августа он снова отправился собирать ресурсы самой богатой провинции Франции. Его ряды постоянно пополнялись новыми воинами. Как только появилась возможность, король отправил в Париж несколько элитных рот. Уже 14 августа отряд из 200 кавалеристов под командованием старого капитана Жана Миньона прибыл в столицу с запасом оружия, арбалетами, пиками и эскопеттами (огнестрельное оружие), использование которых получило широкое распространение лишь в XVI веке. Для плотского утешения и духовного окормления людей Миньона "за этой компанией также ехали восемь шлюх и черный монах, их духовник".

21 августа, когда король добрался до Эврё, он узнал, что штандарты мятежных принцев наконец-то появились перед стенами столицы и немедленно отправил адмирала с подкреплением в Париж.

19 августа, захватив различные мосты через Марну, армия принцев, следуя по правому (северному) берегу Сены, достигла предместий столицы[68]. Граф де Шароле и герцог Иоанн Калабрийский обосновались в Конфлане, между Шарантоном и Парижем, где у герцога Бургундского был замок. Герцог Бретонский занял Сен-Мор-де-Фоссе, в излучине Марны, а бретонский контингент продвигался на север, чтобы занять Сен-Дени. Наконец, герцог Беррийский поселился в Ботэ-сюр-Марн, в королевской резиденции, которая когда-то была резиденцией Агнессы Сорель.

24 августа в Шартре, во время последнего смотра своих войск, король Франции получил тревожные новости из своей столицы.

Утром в четверг 22 августа шесть герольдов прибыли в Париж, чтобы потребовать от главных правительственных органов города прислушаться к справедливым требованиям принцев. На следующий день, когда Штаты столицы на совете решили удовлетворить эту просьбу, Гийом Шартье, епископ Парижа, возглавил делегацию в замок де Ботэ. Перед герцогом Беррийским, восседавшим среди своих могущественных баронов, граф де Дюнуа, несмотря на мучившую его подагру, изложил требования членов Лиги. Принцы требовали, чтобы им был передан контроль над финансами королевства, распределением должностей, всей регулярной армией и, наконец, "личностью и правлением короля". Короче говоря, они требовали расчленения Франции. Дюнуа не проронил ни слова о страданиях бедняков или отмене налогов. В заключение он решительно заявил, что если Париж не откроет свои ворота в воскресенье 25 августа, то на следующий день принцы бросят все свои силы на его стены. Затем представители города были отведены в сторону баронами, которые принялись убеждать их искусными рассуждениями, но также, несомненно, и более существенными аргументами. Пока, объяснили им, принцы будут довольствоваться тем, что оставят свое войско у ворот города, куда они войдут только с небольшими эскортами. Среди парижских делегатов несколько человек уже были убеждены подписаться под этим "приятным предложением", которое в случае принятия означало бы не только потерю королем Парижа, но и, как справедливо отметил Коммин, крах всего предприятия, поскольку, как только столица была бы сдана, стало бы очевидно, что остальная часть королевства поспешит последовать ее примеру.

На следующий день, в субботу 24 августа, в восемь часов утра делегаты передали требования, сформулированные графом де Дюнуа, знатным лицам, собравшимся в Отеле де Виль. Искусный и дерзкий Анри де Ливре, купеческий прево, председательствовавший на собрании, не сразу понял по тому, какой оборот приняло обсуждение, что многие из присутствующих готовы позволить принцам делать все, что им заблагорассудится. Он сразу же решил прервать заседание, объявив, что следующая сессия состоится во второй половине дня. Затем он предупредил графа д'Э и его капитанов и вместе с другими королевскими офицерами сообщил парижанам, что посланники, отправившиеся в Ботэ, хотят ввести в город бретонцев и бургундцев.

Когда во второй половине дня Анри де Ливре вновь собрал знатных горожан, парижане, пылая от гнева, двинулись маршем к Отелю де Виль, в то время как граф д'Э промаршировал с лучниками и латниками по улицам столицы. С этого момента несчастные делегаты поспешили согласиться с большинством собрания, что вопрос должен быть передан на рассмотрение генерал-лейтенанту короля. Затем граф д'Э и его советники поручили посланникам сообщить членам Лиги, что ответ не может быть дан до тех пор, пока не будет проведена консультация с самим королем.

Людовик, внимательно следивший за ситуацией, отправил из Шартра депешу, доставленную в Париж вечером того же дня, в которой говорилось, что он и его дядя, граф дю Мэн, будут в столице в следующий вторник с большой армией. Тем же вечером в Париж прибыл адмирал с подкреплением, а также стало известно, что миланские войска под руководством графа Галеаццо начали кампанию в Бурбонне.

Всю ту ночь и весь следующий день "большая гвардия вооруженных людей" несла вахту на улицах и охраняла стены, восставшие парижане угрожали смертью посланникам и знатным людям, которые их поддерживали, а во всех церквях духовенство молилось о мире. В воскресенье днем, примерно в час дня, делегаты отправились в Ботэ, "потея и дрожа от ужаса". Когда граф де Дюнуа услышал их ответ, он в ярости закричал, что на следующий день принцы предпримут смертельный штурм города, даже если это будет означать смерть для 100.000 человек. В ту ночь парижане с оружием в руках, готовились к нападению, но на следующий день угроза графа де Дюнуа так и не осуществилась. Принцы ограничились тем, что выстроили свои войска между Сеной и парком Венсенского леса и простояли так несколько часов.

Около пяти часов пополудни в среду 28 августа король Франции вернулся в свою столицу во главе армии в 12.000 человек, мощного артиллерийского обоза и повозок, перевозивших 700 мюидов муки (1 мюид ≈ 720 литров). Его сопровождали граф дю Мэн, граф де Пентьевр и другие бароны. На улицах раздавались крики радости, когда король проезжал мимо.

Король держался уверенно и агрессивно. Когда армия осаждающих к юго-востоку от столицы зашевелилась, словно готовясь к атаке, Людовик поспешил ответить на провокацию столь же воинственными жестами.

Во главе небольших отрядов он сам участвовал в различных стычках, не давая врагу покоя. Отдельные группы всадников с обеих сторон сталкивались то тут, то там с сильным треском ломающихся копий, а со стен столицы иногда можно было наблюдать отдельные подвиги рыцарей. Людовик переправился через Сену на пароме, "оставшись верхом", чтобы понаблюдать за установкой артиллерии на южном берегу, напротив бургундских позиций в Конфлане и Шарантоне. Между рекой и воротами Сент-Антуан он начал строить валы "на итальянский манер", то есть в соответствии с новейшими представлениями о фортификации. Панигарола отметил:

Принцы не смогли перекрыть движение судов по рекам, кроме того, Париж был окружен сельской местностью, богатой виноградниками, садами и полями зерновых. Анри де Ливре, купеческий прево, оказался настолько эффективен в своей деятельности, что населению столицы не приходилось страдать от недостатка продовольствия или даже от роста цен. Кроме того, парижане знали, что 700 мюидов муки было роздано пекарям, "так что в Париже, да славится Бог! Не было недостатка ни в хлебе, ни в вине, ни в какой-либо другой провизии. Только дрова были немного дороговаты"[69].

Если король был осажден в своей столице, то члены Лиги вскоре должны были быть осаждены непогодой, так как осенние дожди уже приближались.

Людовику не пришлось долго ждать, пока принцы сделают первый шаг. Во вторник 3 сентября, менее чем через неделю после возвращения короля в Париж, осаждающие предложили двухдневное перемирие, во время которого должны были состояться переговоры[70]. Людовик милостиво согласился и выбрал своим главным эмиссаром графа дю Мэн, который, по крайней мере, обладал всеми необходимыми качествами, чтобы понять точку зрения лигёров. Герцог Иоанн Калабрийский, граф де Сен-Поль и граф де Дюнуа должны были стать выразителями интересов принцев.

Пока обе стороны продолжали укреплять свои позиции, граф дю Мэн ежедневно, а то и чаще, ездил в павильон, установленный в Ла-Гранж-о-Мерсье — загородном поместье между линиями фронта — для удобства представителей обеих сторон. Людовик прекрасно понимал, что его дядя ведет двойную игру. Шарлю де Мелёну он отрывисто заметил, что его дядя — "странный человек, с которым нужно обращаться очень осторожно". В присутствии Панигаролы король позволил себе более язвительные замечания относительно интриг, которые граф дю Мэн плел вокруг переговоров[71]. Но он был вынужден играть теми картами, которые были у него на руках. Королю волей-неволей пришлось использовать своего дядю, потому что великие бароны не захотели бы вести переговоры с тем, чей ранг был ниже их, а также потому, что для морального духа королевства было важно, чтобы среди его сторонников был принц крови.

В понедельник, 9 сентября, король покинул столицу, пересек рвы, вырытые для обороны, и перед великой Бастилией, восемь башен которой охраняли ворота Сент-Антуан, встретился с графом де Сен-Поль, в то время как бургундцы держали графа дю Мэн в своем лагере в качестве заложника. Во время встречи с де Сен-Полем, которая была очень любезной и длилась более часа, около 30-и бургундцев и бретонцев совершили набег на парижские виноградники, "виноград которых не созрел даже наполовину", заставив жителей города выйти из города и собрать в качестве защитной меры весь виноград, до которого они могли добраться. В тот год урожай был скудным, и полученное вино прозвали "бургундским вином года". Когда Людовик вернулся к воротам Сент-Антуан, он объявил собравшимся парижанам, что позаботится о том, чтобы их враги больше не причиняли им столько беспокойства, после чего один из офицеров имел дерзость сказать: "Сир, но они обирают наши лозы и едят наш виноград, и с этим надо что-то делать!" Тогда король ответил, что пусть лучше бургундцы оберут все лозы и съедят весь виноград, чем войдут в Париж и захватят провизию и ценности, которые горожане спрятали в своих подвалах.

Вернувшись во дворец, Людовик сказал Панигароле, что граф де Сен-Поль говорил с большим смирением и, кажется, был готов прислушаться к голосу разума. Он объяснил такое отношение тем, что бургундцы должно быть обескуражены мощью парижских укреплений и перспективой быть застигнутыми перед городом приходом зимы. Окончательный результат еще не был достигнут, но с каждым часом принцы пересматривали свои требования.

Через несколько дней (перемирие было продлено до 13 сентября) король получил список точных требований. Принцы требовали компенсации за весь ущерб, нанесенный им во время войны, что означало огромные пенсии, многочисленные привилегии, включая контроль над армией. Герцог Беррийский заявил, что треть королевства кажется ему той долей, которую вправе требовать брат короля. Граф де Шароле хотел вернуть Пикардию и города на Сомме и считал 400.000 экю, в которые обошелся короне их выкуп, компенсацией Бургундии. Что касается герцога Иоанна Калабрийского, то он хотел, чтобы Людовик предоставил ему войска и деньги, необходимые для завоевания Неаполитанского королевства, и отказался от союза с Франческо Сфорца.

В пятницу 13 сентября, в последний день перемирия, король дал принцам довольно сухой ответ, заявив, что их требования были одновременно непомерными и запутанными и им лучше было бы вести переговоры с более реалистичной позиции. Игнорируя этот ответ, члены Лиги предложили продлить перемирие до вечера 17 сентября. Тогда Людовик немного надавил на них в своем ответе, в котором он сообщил о своем согласии, но уточнил, что с этого момента он не примет никакого нового перемирия.

Принцы снова представили королю свои требования, но они не изменились, за исключением того, что герцог Беррийский заявил, что готов рассматривать Нормандию в качестве своего апанажа. Поэтому Людовик воздержался от ответных действий, и перемирие истекло без попыток лигёров возобновить военные действия. Затем король предложил свое собственное соглашение: своему брату он предложил провинции Бри и Шампань, подчеркнув, что Нормандия никогда ему не достанется; другим принцам он предложил деньги (не уточняя, сколько он готов заплатить), в ответ на их требования о компенсации. Последнее предложение было отклонено, однако Шампань и Бри не оставили равнодушными советников герцога Беррийского. На самом деле, союз принцев начал давать трещины, поскольку их претензии пересекались, и в них закрадывались подозрения относительно друг друга. Они уже, не без оснований, подозревали друг друга в сепаратизме и опасались странной силы убеждения своего государя. Принцы сочли необходимым собраться в резиденции графа де Шароле, чтобы торжественно принести клятву не подписывать никакого сепаратного соглашения с королем. С другой стороны, их капитаны и войска становились все более недовольными, так как продовольствия не хватало, оплата становилась все более неопределенной, а мощные стены и укрепления Парижа не способствовали попытке штурма. Союзник короля Людовика, время, хорошо выполняло свою работу.

На рассвете в субботу, 21 сентября, Людовику неожиданно сообщили, что гарнизон Понтуаза открыл ворота города для вражеской армии. Король не скрывал от своего друга Панигаролы тех душевных мучений, в которые его повергла эта "жестокая потеря". Расположенный в 80-и милях к западу от столицы, Понтуаз был ключом к Нормандии. Если бы принцам удалось захватить эту провинцию, это был бы уже не вопрос обсуждения, а вопрос требования. Осада Парижа развивалась так же, как и битва при Монлери. Неожиданно предательство сделало время врагом Людовика.

Если лигёры боролись против голода и зимы, то Людовику теперь предстояло бороться против предательства. Хорошо зная о напряженности, которая подрывала единство принцев, он понял, что должен найти способ разобщить их. Поскольку все они были жадными до власти и богатства, все казалось просто: ему нужно было лишь оправдать надежды одного из них, чтобы заставить его отколоться от остальных. Среди членов Лиги только двое обладали достаточным авторитетом, чтобы служить его целям: герцог Бретонский и граф де Шароле. У первого были личные причины желать возвращения Нормандии герцогу Беррийскому в качестве апанажа, а второй, после двух лет раздумий, только что сразился с ним в кровавой битве. Однако, пока Нормандия была жемчужиной в короне Франции, лучше было выбрать графа де Шароле, чей ум и характер он имел возможность изучать в течение 10-и лет, и в чьем окружении, он знал, что может рассчитывать на определенную поддержку.

Однажды утром, всего через несколько дней после потери Понтуаза, король Франции сел на лодку, чтобы плыть вверх по Сене, с эскортом, который в общей сложности насчитывал не более шести человек. На правом берегу реки его с большой свитой ожидали граф де Шароле и граф де Сен-Поль, а за ними расположился большой отряд всадников, который ярко контрастировал со скромным эскортом короля. Когда Людовик приблизился, ему вспомнились слова, которые граф де Шароле сказал архиепископу Нарбонскому в ноябре прошлого года:

Войска, размещенные на берегу, были в некотором возбуждении, поэтому, когда лодка уже собиралась причалить, Людовик крикнул: "Брат мой, Вы обещаете мне безопасность??".

На что граф де Шароле ответил:

Затем Коммин продолжает:

Одним махом Людовик удалось сломать лед недоверия. Теперь ему оставалось только развивать успех. Отрекшись от слов Морвилье, он использовал все свое обаяние, чтобы показать графу де Сен-Поль и графу де Шароле, что, отбросив всю прошлую вражду, он высоко ценит их военные таланты и прекрасно понимает, что им должна быть выплачена компенсация, соответствующая их величию. Долгое время Людовик расхаживал вверх и вниз по берегу реки в сопровождении двух графов, непрерывно разговаривая с ними. Затем граф де Шароле затронул вопрос о претензиях принцев: Нормандия должна достаться герцогу Беррийскому, Пикардия — ему самому, то-то и то-то — тому или иному члену Лиги; он также затронул вопрос о благосостоянии королевства — "но это было наименее важным, — отмечает Коммин, — поскольку общественное благо быстро превратилось в частное".

Король оставался непреклонным в своем отказе предоставить Нормандию своему брату Карлу. Однако он заявил графу де Шароле, что он не может отказать тому ни в чем разумном. В качестве еще одного доказательства своего расположения он предложил графу де Сен-Поль должность коннетабля Франции. По словам Коммина, когда Людовик наконец вернулся на свою лодку, прощание, с двумя графами, было "очень любезным".

За кулисами король был очень активен, пытаясь склонить на свою сторону тех, кто пользовался вниманием графа де Шароле, в том числе очень проницательного архидьякона, в котором Людовик, будучи хорошим знатоком людей, сумел распознавать качества человека который "был настолько искусен, что мог, если нужно, вести одновременно двое переговоров, прямо противоположных друг другу".

Вскоре граф де Шароле пришел к мысли, что неплохо было бы пойти на компромисс с королем. По крайней мере, это было бы хорошо для других членов Лиги, для него же не было и речи о компромиссе, раз уж сам Людовик XI так метко признал обоснованность его претензий.

Однако в Париже атмосфера с каждым днем становилась все более напряженной, так как сдача Понтуаза давала о себе знать. В ночь на понедельник 23 сентября Людовик был грубо разбужен ото сна, новостью, о том что бургундцы поджигают столицу. Подняв ополченцев, он поскакал к одним из городских ворот, где его наконец проинформировали, что причиной этих тревожных слухов является не что иное, как яркий свет, испускаемый кометой. Две ночи спустя Париж снова охватила паника, когда стало известно, что ворота Бастилии остались открытыми, а некоторые пушки были выведены из строя[72]. Умы людей были взбудоражены тем, что враг распространял в столице различные "баллады, рондо, пасквили и другие вещи", направленные против главных офицеров короля, чья верность была поставлена под сомнение. Однако парижане упорно защищали дело своего государя.

Но усилия Людовика по разобщению принцев путем примирения с графом де Шароле уже начали приносить плоды. Его маневры вызвали всевозможные подозрения у других баронов. Они пришли выразить свое недовольство в собственные апартаменты графа де Шароле, когда там должен был проходить Совет; и Коммин сообщает, что они стали настолько недоверчивы, настолько пресыщены всем этим делом, что "если бы не то, что произошло через несколько дней, они бы все ушли с позором". В результате переговоров с королем граф де Шароле теперь считал нормальным, что, пока он для остальных лигёров незаменим, они должны считать его требования первоочередными для удовлетворения и подчиняться его желаниями в отношении заключения мира. Приближался октябрь, а с ним и приход зимы. Брат Людовика отказался от своих претензий на Нормандию. В субботу 28 сентября повозка с налоговыми регистрами и бухгалтерскими книгами провинций Бри и Шампань отправилась в Гранж-о-Мерсье, чтобы советники герцога Беррийского могли изучить доходы апанажа, предложенного королем. Казалось, что соглашение уже достигнуто, и Людовик сказал Панигароле, что вопрос почти решен.

Однако в воскресенье, 29 сентября, рано утром, король узнал, что Руан сдался мятежникам. Поддавшись на уловки хитроумного патриарха Иерусалимского, который убедил ее в том, что Людовик предал ее мужа на поле боя, вдова Пьера де Брезе открыла ворота города перед армией, возглавляемой герцогом Бурбонским.

Падение Руана, столицы герцогства Нормандия, означало, что вся провинция теперь находилась во власти Лиги. Казалось, что эта измена изменит ситуацию в сторону принцев. Расположенное к западу от Парижа, богатейшее герцогство Франции предлагало принцам идеальное убежище, в котором можно было провести зиму и ждать новых предательств государя, который теперь был прикован к своей столице. Запершись в своей комнате, король не скрывал своего отчаяния. Панигарола видел его "смертельно раненым" и "опасающимся новых предательств, так как он может дать своим войскам лишь ограниченную уверенность". Однако его мозг продолжал работать, здраво обдумывая все возможные варианты. Теперь речь уже не шла о сохранении Нормандии, но на что еще можно было надеяться, чтобы спасти положение? Все зависело — и Людовик это сразу понял — от искусства, с помощью которого он мог бы снова приспособить текущее время к своим замыслам. Если он будет действовать достаточно быстро… Если граф де Шароле достаточно проникнется теми идеями, которые он пытался ему привить… Когда он появился в зале Совета, в котором его ожидала толпа придворных, король Франции полностью вернул себе самообладание. И Людовик объявил собравшимся, что: "С великой мудростью и доброй милостью он готов отдать Нормандию герцогу Беррийскому — прежде чем все это будет завоевано силой". Его Большой Совет был немедленно созван на заседание, а гонец галопом помчался в штаб-квартиру графа де Шароле, чтобы пригласить его встретиться с королем для срочной беседы. Была едва ли середина утра.

В то утро Людовик действовал с такой оперативностью, что успел сообщить о падении Руана графу де Шароле еще до того, как тот был поставлен в известность своими людьми. Король не стал притворяться и говорил предельно откровенно: он никогда бы не согласился по собственной воле отказаться от этой провинции, но поскольку нормандцы решили иначе, он рад сделать своего брата герцогом Нормандским и удовлетворить все желания, которые граф высказывал ранее. Вынужденный уступить, Людовик сделал это изящно и без пререканий. Со свойственной ему расточительностью он предложил наследнику Бургундии, в дополнение к землям и городам Пикардии, которые он выкупил у Филиппа Доброго, все королевские владения к северу от Соммы, а также Мондидье и Руа, так что французская граница теперь должна была проходить всего в 50-и милях от Парижа. Отчаянно нуждаясь в припасах, граф де Шароле не скрывал от короля ни облегчения, которое он испытал от только что полученных новостей, ни интереса к его предложению. Для этого случая Людовик придумал еще одно средство убеждения…

Сопровождаемые небольшим эскортом, двое мужчин вскоре погрузились в столь увлекательную беседу, что, сами того не замечая, постепенно приблизились к стенам Парижа. Внезапно граф де Шароле осознал, что вошел в одно из мощных передовых укреплений, построенных королем для обороны столицы. Ему удалось сохранить самообладание, но граф де Сен-Поль, сеньор де Конте и другие бургундские дворяне, которые видели его оплошность, очень взволновались, пока он не вернулся целым и невредимым. По словам сеньора де Энена, когда два кузена беседовали внутри укреплений, им принесли вино. После того как король выпил, кубок был предложен графу де Шароле, но Людовик воскликнул: "Не предлагайте вина моему зятю, он не пьет между приемами пищи". Этим, с одобрением отмечает де Энен, Людовик хотел предотвратить появление у графа мысли о том, что его хотят отравить. Разговор, который так увлек этих двух мужчин, очевидно, был посвящен проекту, инициированному королем, а именно проекту брака между графом де Шароле, которому тогда было 32 года, и дочерью короля, Анной, которой было всего четыре. Людовик, вероятно, намекнул своему собеседнику, что, если судьба распорядится так, что у него не будет наследника мужского пола, корона Франции может перейти не к его младшему брату, Карлу, а к его зятю, то есть к самому графу де Шароле.

Соблазнившись такой блестящей перспективой, граф не только сразу же принял условия короля, но и пообещал заручиться поддержкой других членов Лиги.

Не теряя ни минуты, в то же воскресенье Людовик во главе своего Большого Совета одобрил предоставление Нормандии герцогу Беррийскому, уступки графу де Шароле и назначение графа де Сен-Поль коннетаблем Франции с жалованьем в 24.000 ливров. Со своей стороны, граф де Шароле убедил других принцев согласиться, однако они выдвинули условие, чтобы он настоял на том, чтобы король также удовлетворил и их справедливые требования. Но граф почти не слушал, что ему говорят. Получив все, на что он мог рассчитывать, имея согласие Людовика и войска, которыми он располагал в бургундском штабе, графу де Шароле теперь не терпелось покинуть своих товарищей по оружию, и чего бы они ни ожидали получить, он теперь был готов определять их "справедливые требования" в соответствии с критериями короля, а не принцев.

В следующий вторник (1 октября) городские глашатаи объявили на улицах Парижа о "вечном перемирии" между королем и принцами. Затем Людовик отправил купцов из города в монастырь Сент-Антуан-де-Шам, расположенный на нейтрально территории, чтобы они могли снабжать осаждающих продовольствием и одеждой. Бургундцы и бретонцы, которые сразу же толпами бросились к запасам продовольствия, представляли собой жалкое зрелище — "оборванные, босые, с такими бородами, что походили на дикарей…". Парижский хронист Жан де Руа видел их "покрытыми язвами и грязью". Некоторые из швейцарских наемников герцога Иоанна Калабрийского были настолько голодны, что хватали сыры и, поедали их даже не снимая кожуры, "грызли их зубами", запивая большими глотками вина. Как и Панигарола, все поняли, что "они не могли больше держаться". В субботу 5 октября Конфланский договор санкционировал уступки, предоставленные королем своему брату, графу де Шароле, и "своему другу", графу де Сен-Поль. Людовик оказывал всяческое внимание архидьякону, как и всем другим бургундцам, которые использовали свое влияние на графа де Шароле, чтобы добиться урегулирования конфликта. С каждым часом граф все лучше понимал, как важно, чтобы его сообщники приняли то, что король им предлагает, и разъехались по домам.

Принцы, со своей стороны, начали серьезно беспокоиться и снова изложили свои требования в письменном виде. Герцог Иоанн Калабрийский по-прежнему требовал, чтобы Людовик разорвал союз с герцогом Миланским и без промедления предоставил ему войска, необходимые для завоевания Неаполитанского королевства для Анжуйского дома. Герцог Бретонский хотел официального признания своей независимости, герцог Немурский претендовал на должность губернатора Парижа и Иль-де-Франс, граф д'Арманьяк требовал возвращения всех своих земель и доли налогов, взимаемых со всех его владений. Принцы также требовали огромных пенсий и контроля над регулярной армией. Однако теперь Людовик был в состоянии иметь дело с каждым из них в отдельности и, таким образом, применить стратегию, которая неизбежно усилит их взаимное недоверие и ослабит их индивидуальное сопротивление.

10 октября король достиг соглашения с герцогом Бретонским. Франциск II получил полную юрисдикцию над Церковью своего герцогства, из-за которой началась его ссора с Людовиком, и некоторые земли, которые долгое время были спорными, кроме того, король обещал помиловать графа де Дюнуа и Антуана де Шабанна, графа де Даммартен. Если герцог Бретонский не был более требовательным, то это потому, что он намеревался найти много других преимуществ в другом месте, так как он уже видел себя господином нового герцога Нормандского, в распоряжении которого были все доходные должности этой обширной провинции. Людовик ничего не сделал, чтобы развеять его надежды.

Граф д'Арманьяк и герцог Немурский с горечью завидовали своим более удачливым союзникам, а герцог Иоанн Калабрийский даже начал сомневаться, был ли граф де Шароле таким хорошим другом, как он себе представлял. 13 октября Людовик предложил графу д'Арманьяку пенсию в размере 12.000 экю и командование над 100 копьями регулярной армии. Вне себя от ярости, граф отправился к принцам и, заявив, что они обманули его и не заботятся о верности своей клятве, объявил им, что "под предлогом объединения для общественного блага королевства каждый из них пришел, как ему теперь кажется, только для того, чтобы защитить свои собственные интересы".

Граф де Шароле и граф де Сен-Поль холодно ответили, что "он должен быть доволен предложением, которое ему сделали, так как это больше, чем он заслуживает и если ему это не нравится, ему лучше отправится домой кратчайшим путем…".

Герцог Немурский, который уже начал всерьез опасаться, что ему вообще ничего не достанется, был совершенно счастлив получить от короля некоторые неопределенные привилегии, среди которых было право назначать некоторых королевских офицеров в своем герцогстве. Герцогу Иоанну Калабрийскому Людовик XI прямо заявил, что ни при каких обстоятельствах не разорвет отношения со своим верным союзником, герцогом Миланским, а когда сын короля Рене обратился к графу де Шароле, тот неловко сообщил ему, что считает себя обязанным сохранять нейтралитет в этом вопросе. Поскольку герцог Иоанн упорно продолжал настаивать на организации экспедиции для завоевания Неаполя, король сказал ему, что может предложить ему только субсидию, которая будет выплачиваться в течение нескольких лет. По этому вопросу, как и по всем другим претензиям принцев, король решил предоставить окончательное решение графу де Шароле. Один из секретарей последнего отметил:

Однако у Людовика были другие планы, и для их осуществления графа де Шароле ему было недостаточно. 24 октября он покинул Париж в наряде, который удивил всех, ведь в своей пурпурной мантии, подбитой горностаем, он впервые по-настоящему выглядел как король Франции. Где-то за стенами он имел очень сердечную беседу со своим зятем Иоанном, герцогом Бурбонским. Герцог Бурбонский был одним из недовольных принцев. Пока он был занят завоеванием Нормандии от имени герцога Беррийского, у оставшихся под Парижем принцев не было других забот, кроме как делить добычу, не думая о том, на что претендует сам герцог. Если не во время этой первой встречи, то, по крайней мере, после нее, Людовик с большим тактом указал герцогу на то, что, поскольку в своем эгоизме принцы думали только о защите своих личных интересов, вполне естественно, что ему ничего или почти ничего не досталось. Однако если он желал служить королю — а никто не ценит его таланты лучше, чем он, — он может многого ожидать от государя, который умеет вознаграждать за заслуги. Этот разговор, несомненно, дал герцогу Бурбонскому повод для размышлений.

До конца октября бургундцы сворачивали лагерь и уходили на север, а бретонцы уходили из Сен-Дени в Нормандию. Пришло время королю сделать последнее предложение принцам Лиги, которые не были включены в Конфланский мир. Вечером в понедельник, 28 октября, Людовик покинул Париж, взяв с собой договор: не список предложений, а официальный документ в форме патентных грамот в том виде, в каком Людовик их составил. Уже на следующий день соглашение было обнародовано как "Договор Сен-Мор-де-Фоссе". Мир был заключен, прошлое забыто, ни одна из сторон не будет преследовать членов другой за их участие в недавних событиях, любой барон, взявший на себя смелость нарушить договор, чтобы напасть на короля, должен будет предстать перед судом других подписантов, и если король сам предпримет что-либо против одного из принцев, остальные придут ему на помощь. Принцы почувствовали улучшение своего положения благодаря двум статьям, в которых король признавал, что они не обязаны отвечать на его призывы, кроме как в случае войны, с одной стороны, и, с другой стороны, обязывался не посещать их, не предупредив по крайней мере за три дня. Людовик поспешил ответить на слабый жест, предпринятый членами Лиги общественного блага, учредив так называемый Совет тридцати шести, который должен был изучить жалобы и провести реформы. Когда эта комиссия собралась через несколько недель, королю не составило труда превратить ее в инструмент, подчиняющийся только его воле.

К тому времени, когда принцы подписали это соглашение, герцог Бурбонский уже поступил на службу к королю, в обмен на что получил, очень большое вознаграждение и управление восточной Францией от Луары до Лиона, то есть территорию, составляющую почти четверть королевства. Однако Людовик уже мог видеть, какую выгоду он получит от вложенных денег. Что касается принцев, которые, как герцог Немурский, граф д'Арманьяк и герцог Калабрийский, все еще оставались с пустыми руками, королю теперь оставалось только дать им что-нибудь, чтобы задобрить графа де Шароле. В итоге граф д'Арманьяк получил очень мало, кроме своего помилования. Герцог Немурский получил титул губернатора Дофине и пенсию. Что касается герцога Калабрийского, то он был вынужден отказаться от требования предоставления войск, которых он так добивался, и довольствоваться определенной суммой денег. Резко отчитав вспыльчивого анжуйца, Людовик повторил свое предложение: в дополнение к некоторым землям он подарит ему 12.000 экю на Рождество, к которым будет добавлена субсидия в размере 300.000 экю, выплачиваемая в течение трех лет[74].

Король любезно настоял на проведении последней церемонии прощания с принцами перед их отъездом[75]. В компании графа де Шароле и герцога Калабрийского он сопровождал нового герцога Нормандского и его наставника, герцога Бретонского, несколько миль по дороге в Понтуаз, а затем вернулся в Вилье-ле-Бель, где они должны были вместе отпраздновать День всех святых (1 ноября). Людовик воспользовался случаем, чтобы предложить свою дочь, Анну Французскую, наследнику Бургундии. При условии, что последний выполнит договор к Пасхе следующего года, Людовик предложил за Анной приданое в 1.200.000 золотых крон, которое графу де Шароле должно было гарантировано передачей ему графства Шампань, в котором король, тем не менее, сохранял право собирать субсидии и другие налоги.

3 ноября, около полудня, король тепло попрощался с графом де Шароле, после чего отправился в Париж, очевидно, в компании герцога Калабрийского. Прощаясь с королем, граф де Шароле туманно заметил, что не сомневается, что тот поступит так, чтобы удовлетворить и герцога Калабрийского. Таким образом Лига общественного блага прекратила свое существование.

Удовлетворив аппетиты графа де Шароле, Людовик сумел навязать принцам, присягнувшим ему на верность, договор, в котором он устранил угрозу со стороны их армий в обмен на уступки, которые были ничтожны по сравнению с тем, на что они вправе были рассчитывать. Несмотря на близость его отношений с королем, несмотря на его любознательность и ум, Панигарола так и не понял, как могла быть осуществлена эта хитрость. Ни в Париже, ни в других местах, за исключением Людовика, никому не удалось понять это.

Но никто лучше него не знал, насколько катастрофическим было восстание крупных феодалов. Это привело к увеличению на 200.000 ливров пенсий, которые он ежегодно выплачивал принцам. Это стоило ему Пикардии и городов на Сомме. Из-за этого он потерял Нормандию, гордость короны. Под взглядами своих подданных он был вынужден вести унизительные переговоры с амбициозными французскими баронами. В Монлери предательство лишило его блестящей победы, а в Париже оно лишило его удовольствия видеть, как враги отступают под ледяными октябрьскими дождями. Однако Людовик не забывал, что именно по результатам судят о том, как следует вести свои дела.

И снова король извлек ценный урок из своих ошибок, и время вскоре докажет это. Он также мог радоваться тому, что королевство тоже чему-то научилось: как выразился один сатирик в одном из своих произведений, этот год был "годом, из которого все извлекли уроки".

И теперь джинн был выпущен из бутылки.

16. Хитрец

Труднее всего Людовику было смириться с потерей Нормандии, однако он ничем не выдавал своих чувств.

Король снова замкнулся в себе. Направляясь на юг, он покинул Париж, затем Монлери, а затем добрался до Орлеана, куда прибыл около 18 ноября. Жан-Пьеру Панигароле он сказал, что решил провести там большую часть зимы, потому что, "будучи владыкой Луары, он находился в центре своего королевства" и мог "узнать, не замышляют ли его враги что-то против него". Вторая часть этого замечания была лишь полуправдой: на самом деле больше всего его интересовали собственные планы.

Король остановился в городе и разместил свой Совет в доме, примыкающем к его собственному; между ними была построена галерея, чтобы его приходы и уходы были скрыты от посторонних глаз. Проводя долгие часы взаперти со своими капитанами и советниками, получая отчеты от своих гонцов, диктуя свои письма, он вел себя как человек, с нетерпением ожидающий момента, чтобы начать действовать.

До Панигаролы дошли завуалированные намеки на изменения, которые, как он ожидал, произойдут "прежде чем пройдет слишком много времени", странные предположения, внушенные графу де Шароле, заигрывания короля с герцогом Бурбонским, тайные связи с определенными сторонниками определенных баронов, все эти, казалось бы, не связанные между собой маневры начали раскрывать существование плана, целью которого являлась Нормандия. Сама идея повторного завоевания этого герцогства, казалось, принадлежала к области мечтаний; однако, если она и казалась вероятной для реализации в течение длительного времени, условия, которые позволили бы ее осуществить, были совершенно ясны: чтобы это произошло, Бургундия должна быть выведена из игры, а Нормандия должна была пережить период волнений. Но король Франции не собирался оставлять на усмотрение Фортуны обеспечение этих условий.

Когда в Вилье-ле-Бель Людовик и граф де Шароле составляли брачный контракт для принцессы Анны, они включили в него пункт, который был, по меньшей мере, странным. Как мы уже видели, графство Шампань должно было служить залогом приданого; на этой территории, однако, король сохранял определенные привилегии, в частности, право собирать налоги; если же "в результате смерти или иным образом" герцогство Нормандия возвращалось к королю, граф де Шароле мог свободно распоряжаться Шампанью при условии принесения простого оммажа государю. Это положение должно было заставить графа де Шароле задать себе вопрос: поскольку он помог брату Людовика завоевать его новое герцогство только для того, чтобы отделить от короны большую провинцию, не в его ли интересах теперь потрудиться над тем, чтобы получить такую провинцию для себя, помогая королю вернуть Нормандию? По поводу этого герцогства, в момент расставания с ними, Людовик дал своему брату и герцогу Бретонскому прекрасный совет, которому, как он надеялся, они не последуют. "Будьте осторожны!" — сказал он им с заботой. Он прекрасно знал, что отношения между двумя герцогами сейчас настолько натянуты, что для ссоры нужно совсем немного и Нормандия не была достаточно богата, чтобы удовлетворить надежды всех членов их свит.

Любопытные персонажи прибывали в Орлеан, где они вели долгие беседы с королем, а затем исчезали, такие как Пьер Дориоль, бывший королевский офицер, но в то время считавшийся сторонником герцога Нормандского, или Таннеги дю Шатель, один из тех, кто бежал из Франции, чтобы поступить на службу к герцогу Бретонскому, когда Людовик взошел на трон. В окружении двух герцогов были еще люди, которые поддерживали тайные отношения с королем Франции и внимательно следили за первыми признаками неприятностей в Нормандии. С момента их отъезда из Парижа Людовик следил за каждым шагом своего брата и Франциска II.

Во второй половине ноября герцоги прибыли в Мон-Сент-Катрин, монастырь на окраине Руана, где поселились до тех пор, пока жители новой столицы Карла не завершили подготовку к триумфальному въезду, который они приготовили. В ярости от того, что превосходство, которое, как ему казалось, он навсегда сохранит над своим протеже, уменьшается, герцог Бретонский отложил въезд в надежде восстановить свои позиции. Молодого Карла, в свою очередь, начали тревожить просьбы о компенсации, наградах и должностях, которые постоянно к нему поступали. Когда они добрались до Мон-Сен-Катрин, среди толпы придворных, столпившихся вокруг двух герцогов, разгорелись нешуточные страсти. Жадность бретонцев, требования нормандцев, надежды членов собственного двора Карла выражались с каждым днем все настойчивее. В этих условиях агентам Людовика, находившимся в различных фракциях, не нужно было создавать беспорядки: им достаточно было использовать те, которые возникали сами собой.

Постепенно брат короля оказался втянутым в бурлящий поток страстей, которые он был совершенно не в состоянии контролировать. Тогда кто-то из его приближенных, знающий, что и когда сказать, начал убеждать его, что король, каким бы грозным он ни был, единственный человек, который может помочь ему в этой ситуации. В панике Карл решил, что это лучший вариант действий, и попал в ловушку, которую так ловко расставил для него Людовик. В страхе и тревоге герцог Нормандский решил отправить послание своему брату…

В понедельник 25 ноября в шесть часов вечера король Франции торжественно въехал в город Орлеан. Рядом с ним ехали герцог Бурбонский и молодая герцогиня Орлеанская. Людовик был уже другим человеком. В то утро он отправился в церковь Нотр-Дам-де-Клери, чтобы исполнить обет, данный им в Монлери. Дева Мария, покровительница Франции, услышала его молитвы: к нему прибыл гонец от его брата — важный гонец, поскольку это был лично магистр Нормандского двора с письмом в руках.

В письме говорилось о беспокойстве, которое одолевало Карла с тех пор, как он взял на себя столько новых обязанностей. Прочитав его, король спросил у гонца, как он должен понимать жалобы брата. Полученные им ответы убедили его в том, что то, как он хотел их интерпретировать, было правильным.

Затем Людовик передал письмо герцогу Бурбонскому, которому, между прочим, сказал: "Я должен идти на помощь моему брату. Думаю, мне придется вернуть себе герцогство Нормандия".

Днем 29 ноября Людовику XI сообщили, что четырьмя днями ранее, в тот самый день, когда он принял в Клери эмиссара своего брата, в Мон-Сент-Катрин произошел взрыв. Когда король уже собирался покинуть свои апартаменты, чтобы немного поразмяться и привести мысли в порядок, он увидел Эммануила ди Якоппо, миланского посланника, которого хорошо знал, и попросив его подойти сказал:

Затем король добавил, что ждет гонцов, которые будут направлены к нему от каждой из соперничающих фракций.

Наконец, слухи о том, что Франциск II планирует увезти нового герцога Нормандии в Бретань или, что еще хуже, передать его королю, заставили нормандских баронов и бюргеров Руана принять меры. Вечером 25 ноября граф д'Аркур и часть дворянства появились перед воротами Мон-Сен-Катрин, где, после того как им удалось пробиться к брату короля, они настояли на том, чтобы тот немедленно въехал в Руан, холодно пригласив Франциска II сопровождать их. Тут же, нормандцы схватили Карла и посадили его на лошадь, чтобы сопроводить в город, даже не дав ему времени переодеться. В ужасе герцог Бретонский созвал своих сторонников и сразу же отправился в Кан, предварительно написав письмо королю, в котором он обвинял нормандцев в попытке заманить его в ловушку и заверял своего государя в своей полной преданности. В Орлеане посланники герцогов Бретонского и Нормандского прибывали один за другим. Чтобы отомстить Карлу, Франциск II был готов отдать в распоряжение Людовика город Кан и другие места в Нормандии, которые находились в его власти. Что касается писем Карла, то они были настолько беспорядочны, что король легко мог увидеть в них намерение своего брата, который решил отказаться от своего нового герцогства.

1 декабря королевские войска отправились в Нормандию. Адмиралу был дан карт-бланш на ведение дел с герцогом Бретонским. 3 декабря герцог Бурбонский покинул Орлеан вместе со своим единокровным братом-бастардом Людовиком, чтобы принять командование над основной армией. Со своей стороны, Шарль де Мелён покинул Париж и во главе вверенных ему войск направился на запад.

Эммануил ди Якоппо опасался, что герцоги Бретонский и Нормандский разработали этот сложный план, чтобы захватить короля, но Людовик заверил его, что "его дела не так опасны, поскольку французы не так изобретательны в этом вопросе, как итальянцы".

Когда Эммануил поинтересовался отношением к этому графа де Шароле, король ответил, что опасаться нечего, не только потому, что они вместе составили брачный контракт, но и потому, что он так хорошо информировал графа о своих намерениях, что у того не было причин для подозрений. Якоппо пишет:

11 декабря король покинул Орлеан, чтобы возглавить свою кампанию. Людовик планировал пересечь Нижнюю Нормандию, чтобы присоединиться к герцогу Бретонскому в Кане. Пройдя через центр провинции, герцог Бурбонский уже овладел Эврё. Шарль де Мелён, напротив, продвигался по северному берегу Сены, чтобы достичь Верхней Нормандии. Затем три армии должны были сойтись, чтобы двинуться на Руан.

Когда Людовик остановился в Шартре на короткий привал, старый живодер Антуан де Шабанн, граф де Даммартен, лучший из военачальник Лиги, разочарованный неспособностью принцев, которым он служил, явился, чтобы подать прошение. Король оказал ему очень теплый прием и подарил Шабанну великолепные позолоченные доспехи, и сразу же предоставил ему место среди своих ближних советников. Не теряя ни часа, постоянно находясь в седле, Людовик XI пересек Нижнюю Нормандию и прибыл в Кан 19 декабря. Он расположился в доме рядом с тем, где остановился герцог Бретонский, и, не откладывая, приступил к завершению того, что было начато ссорой между Франциском и Карлом. На следующий день герцог торжественно пообещал повиновение королю. Вечером того же дня Людовик пообедал с ним, после чего они сели играть в карты. В течение следующего дня они встречались три или четыре раза без всяких церемоний и вели себя друг с другом как старые друзья. Для Панигаролы было чудом увидеть их в таком состоянии.

28 декабря Людовик XI и Франциск II подписали договор в Кане, в котором, забыв о прошлом, каждая сторона согласилась не помогать мятежникам с другой стороны, и в котором Франциск обязался поддерживать короля против его врагов, за исключением, однако, его союзников, герцога Иоанна Калабрийского и графа де Шароле. Этот договор стоил Людовику устного обещания 120.000 экю, которое он неукоснительно выполнил и чтобы показать, насколько он был благосклонен к герцогу, король также вернул свою милость графу де Даммартен, бывшему маршалу де Лоэаку, Оде д'Эди, графу де Дюнуа и некоторым другим, и согласился не давать помилования шести людям из окружения своего брата, которые, по мнению Франциска, были главными виновниками ссоры.

Этим Людовик не только угодил герцогу Бретонскому, но и привязал к себе значимых людей, а заодно исправил свои прошлые ошибки. Король вернул де Лоэаку должность маршала Франции и оставил при себе графа де Дюнуа и графа де Даммартена. Кроме того, он не замедлил принять к себе на службу тех шестерых человек, которых Франциск II требовал от короля, не прощать. Всем им он назначил более высокие оклады, чем те, которые они получали во времена Карла VII, и как отмечает Коммин: когда Людовик исправлял свои недостатки, он делал это добровольно и без скрытых мотивов.

К тому времени, когда король ратифицировал договор в Кане, вся Нормандия перешла в его руки, за исключением городов Лувье, Пон-де-л'Арк и Руан, и королевские войска начали окружать нормандскую столицу. Панигарола сообщает:

Призвав Вернон к капитуляции, герцог Бурбонский осадил Лувье. С тех пор Людовик опасался лишь того, что его брат будет искать убежища на территории герцога Бургундского или даже в Англии. Поэтому на Рождество, посоветовавшись с Франциском II, он поручил двум бретонцам сообщить Карлу о прощении и обещании предоставить ему богатый апанаж, который должны были выбрать сами герцоги Бретонский и Бурбонский. Панигарола, который следовал за Людовиком во всех его путешествиях пишет:

К концу декабря король направлялся к Лувье, который все еще был осажден герцогом Бурбонским.

Путешествуя по Нормандии, Людовик постоянно следил за великими баронами своего королевства. Ему сообщили, что герцог Немурский планирует передать Руссильон своему кузену, графу д'Арманьяку. Однако угрожающее послание короля положило конец заговору и заставило герцога Немурского вновь присягнуть королю на верность. Графу де Фуа Людовик дал разрешение разобраться с беспорядками, которые постоянно будоражили Наварру, "чтобы он потратил свои деньги и не имел больше возможности вредить королю или плести интриги против него".

Людовик уже отослал сына последнего от двора, "потому что, находясь там, он тайно сообщал брату короля о том, что происходит…".

Герцог Иоанн Калабрийский и его отец постоянно направляли королю просьбы о деньгах и заверения в своей лояльности. Сын короля Рене хотел присоединиться ко двору, но Людовик сказал Панигароле, что "он скорее возьмет четырех турок", чем примет его в свой дом; однако в общении с герцогом Иоанном ему пришлось соперничать с "братьями святого Франциска, и в особенности использовать лицемерие с тем же мастерством, что и они". После довольно долгого молчания граф де Шароле ответил на сообщение об успехах короля в Нормандии "приятными словами" и предупредил Людовика, что вскоре к нему прибудет посольство.

Приняв капитуляцию Лувье, уже новом 1466 году, Людовик отправился в Пон-де-л'Арк, куда прибыл вечером 5 января, чтобы проконтролировать подготовку к осаде города: "Он энергично руководил установкой бомбард, рытьем траншей и размещением войск". Затем король приказал своей артиллерии открыть огонь, а на следующий день методично продолжал "устанавливать осаду сектор за сектором"[76].

С тех пор агенты короля безжалостно выслеживали всех, великих и малых, кто пытался бежать от безнадежного дела нового герцога Нормандского. Переодетый кордельером и сопровождаемый монахом, генерал финансов Карла был арестован при попытке перебраться в Пикардию. Он и его спутник были немедленно преданы суду купеческого прево и утоплены в реке Эвр. "Почти каждое утро в реке находили все новые трупы", — отмечает Панигарола. Молодой Карл завалил брата сумбурными посланиями, в которых гневные жалобы чередовались с туманными предложениями, с помощью которых он давал понять королю, что готов подчиниться его воле.

Однако Людовик продолжал осаду Пон-де-л'Арк.

Когда 9 января город сдался, открыв тем самым королю дорогу на Руан, он помиловал жителей и предложил солдатам своего брата присоединиться к его войскам. Вечером того же дня Карл сообщил Людовику, что хочет договориться об апанаже через герцогов Бретонского и Бурбонского, как предлагал сам король, и попросил предоставить ему перемирие. На следующий день из Онфлера герцог Бретонский отправил своему бывшему протеже охранную грамоту, чтобы тот мог безопасно покинуть Руан. Затем Людовик провозгласил десятидневное перемирие между собой и своим братом.

14 января король принял делегацию горожан Руана. Он потребовал от города подчиниться, а взамен обещал сохранить его привилегии и помиловать всех. Однако Людовик предупредил их, что хочет, чтобы ответ был отправлен ему не позднее 16 января, в противном же случае "они могут ожидать осады на следующий день".

С тех пор у жителей Руана не было других стремлений, кроме как избавиться от своего герцога, который приносил им одни неприятности. Когда посланники вернулись домой, горожане изгнали советников брата Людовика, а сам Карл в страхе отправился в Онфлёр с жалким эскортом. 16 января прибыла делегация, смиренно принесшая королю покорность нормандской столицы[77]. На следующий день Людовик отправил своих представителей для овладения Руаном.

Он вновь завоевал Нормандию.

Теперь ему нужно было вернуть своего брата Карла, который находился в Онфлёре и обсуждал условия капитуляции с герцогом Бретонским. Вопрос был деликатный, потому что любой апанаж, имеющий хоть какое-то значение, в его руках мог стать для короля опасным. Соседями Дофине были Бургундия, Савойя и анжуйский Прованс. Шампань поставит молодого Карла бок о бок с графом де Шароле. Герцогство Гиень, которое на протяжении веков находилось под опекой Англии, могло быть использовано для интриг с йоркистами. С другой стороны, если брат короля найдет убежище в Бретани или у герцога Бургундского, он всегда мог быть использован этими принцами в качестве предлога для новой Лиги общественного блага. Пока Людовик с тревогой обдумывал эти различные возможности, он получил короткую записку от Франциска II, в которой тот предупреждал его, что герцог считает, что пришло время ему вернуться в Бретань.

Людовик сразу же ответил, что сам отправится в Онфлёр, чтобы заключить соглашение с братом, и в начале февраля покинул Руан и направился в Понт-Одеме. Некоторые из его людей уже были на пути к побережью, когда он получил известие, которое должно было положить конец его путешествию. Предупрежденные о приближении короля с войском, Карл и герцог Бретонский поспешно отправились в Кан[78]. Затем Людовик отправил целый поток гонцов, чтобы сообщить беглецам, что этот слух был ложным, и предложить своему брату графство Руссильон, а затем и часть Дофине в качестве апанажа. Но перепуганный Карл отказался и от того, и от другого, и 9 февраля король узнал от своих посланников, что его брат бежал в Бретань со своим другом Франциском.

Таким образом, Нормандская кампания, закончилась для короля на вопросе, который так и остался нерешенным. Такая ситуация вполне могла привести к печальным последствиям, поэтому, готовясь покинуть только что отвоеванную провинцию, Людовик с тревогой следил за реакцией бургундского двора. Однако граф де Шароле, казалось, не предпринимал никаких решительных шагов и все, что он сделал, это отправил бургундскую армию в Дьепп, которая, к тому же, прибыла слишком поздно, и тайно пригласил Карла присоединиться к нему в послании, которое перехватили агенты короля. Вскоре Людовик принял посольство, о котором ему ранее сообщил граф де Шароле и в котором последний вновь обещал преданность своему государю.

Поскольку в Нормандии больше нечего было делать, король Франции отправился по дороге на Орлеан. Его чиновники прочно заняли свои должности в Нормандии: в провинции было так спокойно, как будто интермедия его брата никогда не происходила, а среди принцев не было никаких волнений. Двух месяцев Людовику хватило, чтобы без кровопролития отвоевать крупнейшие герцогства Франции, то есть более половины территорий, которые он был вынужден уступить Лиге. Он мастерски обратил ситуацию в свою пользу и дал понять принцам и всему королевству, что никогда не согласится подчинить свою монархию старой феодальной системе. Король блестяще доказал самому себе эффективность метода отступления с последующим нападением, который он начал применять задолго до того, как окончательно привлек членов Лиги в свои ряды, когда он еще не был уверен ни в своем троне, ни в своей жизни.

Когда в сентябре прошлого года предательство Руана заставило Людовика отказаться от победы, которую он почти уже одержал, чтобы пойти на компромисс с принцами, он обратился к Панигароле с словами, которые не только в нескольких выражениях подытожили то, что делало его сильным, но и раскрыли один из основных принципов его правления. Уступив, сказал он Панигароле, он последовал решению, которое зависело исключительно от личной оценки ситуации: "Это было лучшее, что можно было сделать, учитывая новые измены и опасности, которые обнаруживались каждый день".

Его девизом, продолжал он, всегда будет: Sapiens nihil invitus facit (Мудрый человек никогда не делает ничего против своей воли). По его мнению, настоящим королем его делал не святой елей, которым он был помазан во время коронации, и не длинная череда его королевских предков, а его готовность взять на себя всю ответственность за судьбу Франции.

17. Перон

В течение года, с весны 1466 года до весны 1467 года, Людовик XI оставался в долине Луары. Это было новое затворничество, но на этот раз он сам навязал его себе. Он подвел итоги: проанализировал свои потери, ошибки, ресурсы и заговоры принцев, которые вскоре всплыли на поверхность. Людовик вновь наслаждался французской сельской местностью. Долгие охотничьи вылазки компенсировали часы, которые он посвящал неустанному изучению информации и слухов, привезенных его агентами, по которым он пытался угадать намерения своих врагов. Если совершались ошибки, он никогда не винил никого, кроме себя, так как считал, что король должен отвечать за все сам.

В первые несколько недель этого затворничества он иногда с удовольствием предавался галантности или, по крайней мере, создавал впечатление таковой. Миланский посол имел возможность провести восхитительный полдень в саду какого-то замка, куда его пригласила красивая молодая девушка, которую называли просто "мадемуазель" и которая, очевидно, была подругой короля. Сопровождая Людовика в поездке, он отметил, что Его Величество охотился почти каждый день, "и чаще всего рядом с дамой в седле". Поздней весной 1466 года богемское посольство, возвращавшееся из Англии, остановилось в Анжере, чтобы посетить короля Рене, а затем отправиться ко двору французского короля. После изысканного гостеприимства, оказанного им Рене — "веселым и приятным стариком" — богемцы нашли резиденцию Людовика "убогой", хотя их впечатлили шестьдесят носильщиков и охранников", которые тщательно следили за всеми перемещениями гостей. По их словам, король был "человеком среднего роста, с черными волосами, коричневым лицом, глубоко посаженными глазами, длинным носом и короткими ногами".

Что касается королевы, которая также дала им аудиенцию, то "было очень жаль, что она была женщиной заурядной красоты". Людовику было 43 года, и он стремительно старел. Однако, если, он становился все более труднодоступным для посторонних, он не утратил своей пылкости. Он никогда не уставал от своих долгих поездок или бесконечных размышлений.

Однако с течением времени полотно его жизни постоянно обогащалось новыми мотивами.

Анжуйский дом никогда не оставлял Людовика XI в покое; однако вскоре он нашел возможность оказать ему услугу и тем самым временно избавить себя от постоянного беспокойства, которое он ему причинял. Весной 1466 года он, наконец, разрешил герцогу Иоанну Калабрийскому прибыть ко двору. По словам Панигаролы, до того, как его импульсивный кузен прибыл в Мен-сюр-Луар, Людовик "тщательно осмотрел каждую комнату замка и, обнаружив тайный вход, о котором он не знал, приказал перекрыть его".

Вскоре королю надоели неаполитанские фантазии и попытки герцога Иоанна главенствовать в его Совете. Однако, неожиданно, Испания открыла перед анжуйцами новые перспективы. Всегда непокорные каталонцы, объявили намерение выбрать короля Рене и его наследника для защиты своего дела против Хуана II Арагонского. Людовик XI мог пообещать им свою поддержку без особых затрат. Поэтому он разорвал дипломатические отношения с Хуаном II и предоставил герцогу Иоанну войска и немного денег. Без малейших угрызений совести он сообщил Панигароле, что отправляет своего кузена в Испанию, "чтобы тот больше не доставлял хлопот при дворе, а только каталонцам". Когда герцог уже собирался уезжать, королю удалось заставить Иоанна отдать печать своего дяди, Карла, графа дю Мэн. Эта печать, которую Карл отказался доверить кому-либо, кроме своего верного племянника, подтверждала клятву верности, которую он дал Лиге общественного блага в обмен на гарантию своего статуса. Имея в руках доказательства его измены, Людовик поспешил сместить Карла с поста губернатора Лангедока и, подвергнув его унизительному допросу, помиловал только при условии, что он останется дома и перестанет вмешиваться в государственные дела.

Как обычно, Людовик устраивал браки, большие и малые, и свободно говорил о взаимоотношениях полов. После посещения учений парижского ополчения (в 1467 году), менее обеспеченные участники которого испытывали некоторые трудности со своими лошадьми, его компаньон Луи де Крюссоль заметил королю:

Людовик ответил:

Королю не нравилось, что его усилия остаются безрезультатными. Галеаццо-Мария Сфорца, наследник герцога Миланского, не хотел брать в жены сестру королевы, Бонну Савойскую (которая когда-то была предложена Эдуарду IV), поэтому Людовик проявил нетерпение и попросил миланских послов дать ему окончательный ответ: да или нет? Бонна была красивой и чистой девушкой. Если бы у них были какие-то сомнения на этот счет, он отвел бы ее к королеве и заставил бы осмотреть ее обнаженной! Он немного успокоился, когда миланец сказал ему, что Галеаццо-Мария не может мечтать о браке ни с кем другим, даже с самим Богом!

То тут, то там личные несчастья нарушали ритм повседневной жизни короля. Однажды вечером в середине марта 1466 года Людовик беседовал с Жан-Пьером Панигаролой, когда прибыл гонец, чтобы сообщить о смерти Франческо Сфорца, герцога Миланского. Эта новость так потрясла Людовика, что в течение нескольких недель при одном только упоминании имени Сфорца он неизменно мрачнел. Возможно, он чувствовал себя духовно ближе к этому искателю приключений, чем к кому-либо другому. Король немедленно подтвердил свой союз с наследником Франческо, его сыном Галеаццо-Мария, и дал всем знать, что Миланское герцогство остается под его благосклонной защитой. Через несколько месяцев, вечером 4 декабря 1466 года, королева преждевременно родила мальчика. Людовик назвал его Франциском в честь своего друга. Жизнь ребенка из-за преждевременных родов, оказалось в опасности, поэтому его крестили как можно скорее. Но через четыре часа он все же умер. Король, королева и весь двор рыдали, "не в силах поднять глаза от земли, так велико было их горе". Этот сын лишил бы брата Людовика Карла титула наследника престола и тем самым отобрал бы грозное оружие у его врагов; кроме того, как сочувственно отмечает Жан-Пьер Панигарола, он "помог бы укрепить королевство и власть короля". Людовик принял удар судьбы с удивительным мужеством, "не ожидая утешения, а утешая других". Хотя с потерей было трудно смириться, "король говорит, что королевство свое он получил от Всемогущего Бога, и что, если Богу будет угодно, он отдаст ему своего сына, как и все остальное, веря, что все к лучшему".

Его готовность взять на себя всю ответственность за королевство Франции, возможно, облегчила ему принятие божьей воли[79].

Однако каждый день армия его секретарей превращала наброски, которые он диктовал им для администрации, в изданные приказы. В ответ на петиции, доклады и депеши, которые доставляли ему его неутомимые курьеры, вся Франция могла ощутить на себе действие королевской воли, которая выражалась через сеть его чиновников и посланников. Он постоянно отправлял в Канцелярию и Счетную палату краткие но красочные записки:

Король поддерживал тесную связь со своими добрыми городами и был в курсе их политики, торговли и расходов. Увидев в Лионе возможность развития промышленности и тем самым улучшения общего баланса счетов королевства, он организовал там производство шелка[80]. Он увеличил число рот тяжелой кавалерии в постоянной армии с семнадцати до двадцати. Между Монтаржи и Орлеаном он основал большой артиллерийский парк — "невероятная вещь", по словам миланского посла — и "почти ежедневно", когда он был в Монтаржи, посещал мастерские, где, среди прочего оружия, изготавливались пушки. Людовик заботился о том, чтобы регулярно совещаться со своим Большим Советом, который был "хорошо укомплектован докторами и прелатами". Созданный им в Париже Совет тридцати шести, члены которого были преданы ему, как и его президент, старый граф де Дюнуа, играл роль своего рода верховного суда по расследованиям и общественным интересам. Миланский посол после встречи с Людовиком в сентябре 1466 года, отметил:

Некоторое время спустя, используя более лаконичную формулу, король признался Панигароле, что "он должен создать новый мир".

Этот новый мир отразился в изменениях, которые должны были произойти в штате его двора. Некогда фаворит короля, Антуан дю Ло был брошен в тюрьму. Отстраненный от всех своих обязанностей в 1468 году, Шарль де Мелён был судим и казнен за измену — Людовик оставил его врагам возможность подвести его под казнь. Он был не более виновен, чем многие другие, кому удалось вернуть расположение короля, но Людовик не мог забыть, чего стоила ему робость Шарля под Монлери. Получив титул графа Комменжа, Жан де Лескюн, бастард д'Арманьяк покинул двор, чтобы стать губернатором Гиени и держать в узде баронов юга. При дворе остались знакомые персонажи, такие как Луи де Крюссоль или Гастон де Лион. Два новичка, Луи де Бомон, сеньор де ла Форе — особенно мудрый советник — и Жан Балю, прилежный епископ Эврё, увидели, как быстро растет их кредит доверия у короля. Людовик также исправил серьезную ошибку, которую он совершил в начале своего правления, уволив некоторых лучших офицеров своего отца. Гийом Жувенель дез Юрсен, который верно служил королю после того, как был лишен должности канцлера, и Роберт д'Эстутевиль, который, будучи вынужден отказаться от должности прево Парижа, тем не менее, проявил удивительное мужество в битве при Монлери, были восстановлены в должностях, которые они занимали во времена Карла VII. Большинство приближенных Людовика теперь были людьми, чья преданность ему была проявлена недавно; так, Антуан де Шабанн, граф де Даммартен, который вскоре станет великим магистром королевского двора; маршал де Лоэак; блестящий Таннеги дю Шатель, теперь губернатор Руссильона; герцог Бурбонский, проявивший себя в Нормандской кампании и чей авторитет с каждым днем все больше утверждался; и Людовик, бастард Бурбонский, способный и смелый молодой человек, которого король женил на Жанне, своей внебрачной дочери, и назначил адмиралом Франции после смерти Жана де Монтобана (май 1466 года). До конца 1466 года Людовику XI даже удалось заручиться услугами нового коннетабля Франции, Луи де Люксембурга, графа де Сен-Поль, старого друга графа де Шароле и образца рыцарского поведения. Граф де Сен-Поль, владевший обширными землями во Франции, а также на бургундской территории и выступавший в качестве арбитра между двумя державами, считал, что его величию соответствует то, чтобы ни одна из них не имела приоритета над другой. В течение недолгого времени его отношения с Карлом де Шароле претерпели изменения, возможно, де Сен-Поль чувствовал, что Бургундия приобретает слишком большое значение. После искусных маневров королю удалось вовлечь коннетабля в свою игру и обручить его с Марией, сестрой королевы, с приданым в 40.000 экю, графством Э и управлением Нормандией. Людовик не питал иллюзий относительно верности де Сен-Поля, но в глазах королевства он был призовой добычей, и, кроме того, граф настолько запутался в собственных интригах, что при небольшом толчке можно было надеяться, что он станет жертвой, а не хозяином своей двойной игры.

Чтобы построить свой новый мир, Людовик должен был лавировать в рамках ограничений, которые Война за общественное благо наложила на его свободу действий. Бретань и Бургундия теперь действовали как союзные иностранные державы и представляли постоянную угрозу для западных и северных границ королевства. В то время герцог и граф еще могли противостоять королю и пользоваться поддержкой недовольных вассалов. Какой бы эффективной она ни была, дипломатическая стратегия разделения врагов и последующего общения с каждым из них по отдельности уже устарела, и Франциск II научился ее остерегаться. Однако эта тактика так хорошо сработала для короля, что он был склонен считать ее единственно верной, и у него было достаточно последовательности, терпения и оптимизма, чтобы продолжать играть в ту же игру. Правительство Эдуарда IV, находившееся в состоянии войны с Францией после истечения срока перемирия в 1465 году, оставалось главенствующим фактором в расчетах Людовика. Пока он не мог достичь соглашения с Англией, принцы всегда могли использовать против него угрозу английского вторжения, чтобы расчленить королевство. Весной 1466 года, прежде чем Франциск II и граф де Шароле поняли, что происходит, Людовик XI заключил с англичанами перемирие, которое продлится до марта 1468 года. Это дало ему почти два года на то, чтобы вместе со своим другом графом Уориком заключить прочный договор с йоркистами и разорвать связи между Бретанью и Бургундией.

В конце апреля 1467 года, после года отсутствия, перспектива встречи с Ричардом Невиллом, "делателем королей", наконец, вывела Людовика из затворничества.

Внезапно, к югу от Шартра, находясь на природе, король заболел. Его сразу же отвели в небольшой дом, единственный в округе. Придворным и королевской страже пришлось разбить лагерь посреди полей. Герцог Бурбонский, который нашел жилье в трех милях от этого дома, вскоре устал переезжать туда сюда, чтобы присматривать за королем и заниматься его делами, и тоже вскоре заболел. Людовик страдал от острого приступа геморроя, усугубленного лихорадкой, у него были сильные головные боли и рвота с потоками крови. В течение нескольких дней он лежал, отказавшись принять врача, предоставив небесам исцелить его. В конце концов, однако, он послал за королевским врачом и, с его помощью или без нее, постепенно начал поправляться. К 25 мая он достаточно окреп, чтобы отправиться в Шартр и возблагодарить Богородицу в ее великолепном соборе и показаться народу, чтобы опровергнуть слухи о его смерти, которые уже распространялись по Франции. В краткой беседе, так как он был еще очень слаб, король сказал миланским послам, что его положение было настолько тяжелым, что "даже если бы речь шла о потере или восстановлении королевства, он не смог бы ни о чем позаботиться".

Далее он заявил, что страдает от геморроя уже двадцать лет, в течение которых он игнорировал советы врачей и отказывался от всех лекарств, "кроме смягчающих ванн".

Людовик покинул Шартр поздно утром следующего дня, так как узнал, что приехал граф Уорик. Продвигаясь к Нормандии, он отправил циркулярное письмо своим добрым городам. В нем он объявил о своем намерении заключить окончательный мир со своими бывшими врагами англичанами, чтобы "с обеих сторон торговля на суше и на море могла лучше поддерживаться, наши подданные могли оставаться в большем покое и спокойствии, и каждый в своей деятельности мог получать прибыль в соответствии со своим состоянием и своим призванием".

Затем он прямо заявил, что его будущие переговоры с графом Уориком направлены, в частности, на то, чтобы помешать опасным интригам графа де Шароле, который, несмотря на принесенную клятву верности, стремился к союзу с Англией и планировал жениться на Маргарите, сестре короля Эдуарда.

У Людовика XI были веские причины верить в дружбу Уорика. В разгар опасностей 1465 года он получал от графа послания с поддержкой, хотя срок перемирия, заключенного между двумя странами, истек поздней весной того года; затем, в январе 1466 года, когда он был занят отвоеванием Нормандии, он был проинформирован посланником, тайно отправленным Уориком, что ему не нужно опасаться английского вмешательства. Однако после любезной ратификации франко-английского перемирия, заключенного в 1466 году делегатами от Людовика и Уорика[81], Эдуард IV поспешил ответить на предложения герцога Бретонского и в октябре подписал договор о дружбе с графом де Шароле, который в то время был готов отвернуться от ланкастерцев и жениться на прекрасной Маргарите Йорк, сестре короля. В начале 1467 года бургундское и французское посольства устроили в Лондоне настоящую дипломатическую битву, так и не сумев заставить Эдуарда определить свою позицию. Однако король Англии в конце концов уступил доводам Уорика, и в конце марта граф получил от своего государя должное поручение разобраться с Людовиком, которому об этой миссии должно было сообщить письмо, написанное рукой самого Эдуарда.

Красивый молодой король Англии — 24-х лет отроду, 6-и футов 4-х дюймов галантности, один из красивейших людей своего времени — был глубоко привязан к дому Невиллов, без которого он, вероятно, никогда бы не взошел на трон. В то время как Джон, один из братьев Ричарда, получил королевское графство Нортумберленд, Джордж, который стал канцлером Англии еще до своего тридцатилетия, был назначен архиепископом Йоркским в 1466 году. Однако, если Эдуард IV женился на Елизавете Вудвилл по любви, то по должностям и титулам, которыми он осыпал ее многочисленных родственников, было очевидно, что он намеревался сделать амбициозных Вудвиллов, которые полностью зависели от него, противовесом власти Невиллов. Беспечный и склонный уклоняться от трудностей, Эдуард надеялся, что его кузен граф смирится с его желанием стать не только королем, но и господином Англии. Несмотря на свою беззаботность, Эдуард IV обладал незаурядным умом и врожденной способностью к политике. Хотя Уорик отказывался признать это, он понимал, что хотя его сторонники роптали против Бургундского дома[82], на самом деле их ненависть была направлена на Францию и "узурпатора", который короновался ее королем. Он также чувствовал, что щедрые предложения Людовика приведут графа де Шароле в его объятия. Однако Уорик, чья власть зависела только от благодарности короля, и который видел, как его влияние уменьшается, а его заслуги оспариваются, стал рассматривать союз, который он надеялся заключить с Францией, как личное дело, результат которого подтвердит или опровергнет его верховенство.

Если Людовик и не разглядел чувств Эдуарда IV, он знал о тщеславии графа. Поэтому, в отличие от своего друга, он не был убежден, что Невиллы когда-нибудь смогут вернуть себе то превосходство над королем, которое они имели. К королеве Маргарите, которая с большим трудом переносила свое изгнание, он обратился с предложением, чтобы к ее свите присоединился делегат от ланкастерцев[83][84].

Убедившись, что Руан подготовил прием, достойный его гостя, король Людовик нетерпеливо направился вниз по Сене в деревню Бовиль. Как актер накануне генеральной репетиции, он в последний раз пересмотрел свою роль, чтобы довести до совершенства великую сцену, которую ему предстояло сыграть. Через два дня, 7 июня, посольство Уорика в сопровождении французской делегации, возвращавшейся из Англии, прибыло на барке в Бовиль. Это была поистине свита принца, которую Людовик XI увидел высаживающейся вместе с графом. Помимо французских посланников, он взял с собой трубачей, герольдов, пажей и камердинеров, почетный караул, состоящий из лучников, оруженосцев, рыцарей и некоторых членов его семьи: всего около двухсот человек. Получив королевский прием, Уорик и его люди отправились в Руан, куда король должен был прибыть через некоторое время после них, чтобы не помешать приему, который город приготовил для его друга. Граф был роскошно принят на набережной Сент-Элои знатными людьми города. С большим количеством свечей, знамен и крестов его проводили в собор Нотр-Дам, где он присутствовал на богослужении, после чего его отвели в приготовленные для него апартаменты во францисканском монастыре.

В течение следующих восьми дней король демонстрировал Уорику все великолепие, которое мог предложить его двор. В честь пребывания графа, он привез в Руан королеву и двух своих дочерей. В качестве сопровождающего он предоставил ему принца крови, герцога Бурбонского. Последний подарил графу прекрасный бриллиант, а Людовик — золотой кубок, инкрустированный драгоценными камнями. Члены посольства получили не только посуду и золотые монеты, специально отчеканенные для этого случая, но король также предложил им выбрать все, что им понравится, в знаменитых текстильных магазинах нормандской столицы, и посланники поспешили пополнить свои гардеробы атласами и шелками. Людовик действовал и как дипломат, и как бизнесмен: он надеялся, что, видя качество товаров, доступных во Франции, английские купцы поспешат пересечь Ла-Манш, чтобы купить их.

За фасадом королевских почестей для Ричарда Невилла и конференций между французскими и английскими переговорщиками Людовик XI ежедневно пользовался галереей, соединявшей его апартаменты с францисканским монастырем, где остановился Уорик. Там он уединялся с Уориком — к счастью, граф прекрасно говорил по-французски, — чтобы свободно разговаривать, не стесняясь этикета и не опасаясь посторонних глаз. Когда Людовик осмелился предположить, что Ричард сохранит большую власть над Англией, восстановив на троне дом Ланкастеров, граф дал понять, что как автор и хранитель триумфа йоркистов он вполне способен манипулировать королем Эдуардом. В остальном между ними была гармония. Людовик позаботился о том, чтобы польстить гордости Уорика, Ричард же позаботился о том, чтобы стимулировать неизлечимое честолюбие Людовика, и два человека выработали соглашение, которое выходило далеко за рамки простого мирного договора. В обмен на длительное перемирие и наступательный союз против Бургундии французский король предложил выплачивать Англии ежегодную субсидию в размере 4.000 марок (2.666 фунтов стерлингов, или около 13.000 экю) и разделить с ней будущие трофеи из Нидерландов; кроме того, он предложил за свой счет найти подходящего жениха для Маргариты Йорк и предоставить английским купцам больше возможностей и привилегий, чем те, которыми пользовались его собственные торговцы[85].

Чтобы распалить воображение Уорика, король использовал не только свое личное обаяние. Как только герцог Бургундский будет устранен, он предположил, что сам граф может стать принцем и править, например, Голландией или Зеландией.

По взаимному согласию король и граф решили, что вместо того, чтобы подписать договор и затем представить его Эдуарду для ратификации, Уорик вернется в Англию с французскими послами для дополнительного обсуждения условий. Это была идея графа, но Людовик старался не показать, что это свидетельствует о неуверенности Уорика в своем превосходстве над королем Эдуардом IV. Что бы ни случилось, теперь он знал, что привлек Уорика на свою сторону.

Английское посольство и присоединившиеся к нему французские делегаты покинули Руан 16 июня, как кажется, довольно поспешно. Возможно, из-за Ла-Манша пришли не слишком обнадеживающие новости, возможно, поступили сообщения о скорой смерти герцога Филиппа Доброго. Как бы то ни было, французский двор вскоре был официально проинформирован о смерти Филиппа, которая произошла 15 июня в Брюгге; смертельный враг Людовика и Уорика, Карл теперь был единственным хозяином ресурсов бургундского государства. Затем король объявил своим подданным о миссии своих послов.

В конце августа (1467) депеши, вскоре подтвержденные его собственными посланниками, сообщили Людовику XI, что он снова заблуждается относительно Англии. Во время отсутствия Уорика Эдуард IV не бездействовал. С той же бестактностью, которую он проявил при объявлении о своей женитьбе, но с шагом, который на этот раз имел совершенно ясный смысл, он резко сместил Джорджа Невилла с поста канцлера. В Лондоне все говорили о поединке, который состоялся в Смитфилде под председательством самого короля между Антуаном, Великим Бастардом Бургундии, и Энтони Вудвиллом, старшим братом королевы. Эдуард IV принял французских послов прохладно, и, несмотря на усилия Уорика, они ничего не добились. Еще до того, как они покинули Англию, король возобновил свой союз с Бургундией и подписал соглашение о браке, который вскоре соединит Карла, теперь уже герцога Бургундского, с Маргаритой Йорк. Что касается графа Уорика, то после заверений посланников Людовика в том, что он каким-то образом восстановит свою власть над королевством, он скрылся в своих владениях в Йоркшире.

Однако во Франции здание королевской власти, которое Людовик так старательно восстанавливал, снова стало давать опасные трещины. Король только что узнал, что при поддержке Савойи и Бургундии его великие вассалы, граф д'Арманьяк, герцоги Алансонский, Немурский и Бретонский, тайно замышляют посадить на трон его брата и сделать его марионеткой, которая будет править расчлененной Францией по их усмотрению[86]. Только после мучительных и унизительных переговоров ему удалось вырвать короткое перемирие у герцогов Бургундского и Бретонского. Весной следующего года (1468), в надежде сплотить общественное мнение, Людовик XI созвал Генеральные Штаты королевства (это был единственный случай, когда эта ассамблея собралась во время его правления); но ни их заявления о верности, ни единодушие, с которым они осудили принцев, союзных с Англией, ему не помогли. В мае, когда истек срок англо-французского перемирия, канцлер Эдуарда IV объявил членам Парламента, что их государь заручился "дружбой и поддержкой" "двух самых могущественных баронов королевства Франции", герцогов Бретани и Бургундии, и намерен свергнуть того, кто узурпировал его корону, "своего великого мятежника и противника", короля Людовика XI. В ответ на эту декларацию Парламент проголосовал за щедрую военную субсидию Эдуарду.

Со своей стороны, Людовику удалось продлить перемирие с Бургундией и Бретанью до 15 июля 1468 года.

Окружающие опасности должны были стимулировать изобретательский дух французского короля. При тайной поддержке графа Уорика он сделал все возможное, чтобы у Эдуарда IV было достаточно проблем дома, и он не мог бы беспокоиться о том, что происходит в других местах. Людовик использовал свою дипломатию и свои армии, чтобы воспользоваться малейшими ошибками, допущенными принцами. Наконец, он старался устроить встречу с Карлом Бургундским, чтобы самому проявить свои дипломатические таланты в отношении последнего.

В Англии сторонники Уорика устраивали беспорядки и разжигали антибургундские настроения. Среди лондонских ремесленников в последний момент был раскрыт заговор против фламандских ткачей в Саутварке. Но сам Уорик оказался еще более ценным. Когда в июле 1468 года до Лондона дошли вести о том, что датский король, союзник Ганзейского союза, захватил четыре английских корабля, граф Уорик и его сторонники в Совете, поддержанные своими друзьями-купцами, сумели убедить короля начать дорогостоящую морскую войну против могущественных ганзейцев. Людовик XI побудил королеву Маргариту отправить агентов в Англию, и в июне, столкнувшись с угрозой ланкастерского заговора, в Лондоне было произведено множество арестов. В следующем месяце единоутробный брат Генриха VI Джаспер Тюдор, которому Людовик предоставил немного денег и несколько кораблей, вызвал панику в Уэльсе, где он высадился, чтобы поджечь Денби: в 1468–1469 годах французскому королю не чего было опасаться англичан.

Однако самоуверенность его брата Карла и Франциска II должна была открыть брешь в союзе между Бретанью и Бургундией, брешь, которой Людовик XI был готов воспользоваться. Вопреки себе, герцог Бургундский от своего имени и от имени своих союзников согласился продлить перемирие заканчивавшееся 15 июля до 1 августа. 3 июля, женившись на принцессе Йоркской "вопреки своему сердцу и природе", он попал в Брюгге в вихрь состязаний и пиров, подобных которым, по словам Джона Пастона, одного из приближенных Маргариты, не видели со времен Камелота. 15 июля прошло, а герцог Бретонский так и не удосужился подтвердить свое участие в продлении перемирия.

Уже на следующий день три французские армии выступили в поход на Бретань. Напрасно надеясь на помощь Эдуарда IV и герцога Карла, брата Людовика, Франциск II с паникой наблюдал за приближением королевских войск. Герцог Бургундский в сильном гневе приказал своим войскам собраться в Пикардии; но в ответ на эту новость, переданную ему графом де Сен-Поль и архиепископом Лиона, король Франции просто приказал своим посланникам продолжать переговоры с Бургундией.

15 сентября Людовику сообщили, что его брат и герцог Бретонский, разбив свои войска, согласились подписать соглашение, Ансенисский договор (10 сентября), по которому его враги были окончательно разделены. Поклявшись подчиняться королю "вопреки всему", Франциск II отказался от союзов с Англией и Бургундией, а Карл отказался от претензий на Нормандию. Пока граф де Сен-Поль и герцог Бретонский будут решать, какой апанаж устроит брата Людовика, Людовик будет выплачивать ему ренту в размере 60.000 ливров в год. Однако Карл громогласно заявил, что если Франциск II и он сам дошли до такого крайнего положения, то в этом повинны исключительно махинации герцога Бургундского.

Когда герольд из Бретани прибыл сообщить в лагерь бургундцев о подписании Ансенисского договора, узнав, что Франциск II и Карл резко денонсировали свой союз, герцог Бургундский впал в такую ярость, что "бедный герольд оказался в большой опасности". Карл даже настаивал на том, что это ложь, пока сам граф де Сен-Поль не приехал подтвердить эту новость. Все еще разгневанный, он начал разглагольствовать против "гнусных сделок, заключаемых в тени, и других злодейских интриг", и, напустив на себя воинственный вид, тут же приступил к смотру своих войск. К удивлению своих капитанов и советников, французский король все же решил продолжить переговоры. Их целью было добиться официальной встречи с герцогом Бургундским.

Король задумал этот план еще в начале 1468 года. В середине лета он отправил графу де Сен-Поль инструкции, чтобы тот убедил герцога согласиться на встречу. Даже после того, как он направил свои войска против Бретани, Людовик продолжал заставлять коннетабля ездить туда-сюда между лагерем, который бургундцы разбили возле Перона, и его штаб-квартирой в Компьене, а другой его посланник, архиепископ Лиона, был так многословен, что ему стало плохо. Не обращая внимания на упреки, король не переставал придумывать новые уловки, чтобы вырвать согласие на встречу у Карла Бургундского. Это стало для него настоящей навязчивой идеей. Король был убежден, что в его присутствии он сможет склонить Карла к своей воле. Он упорно продолжал преуменьшать, если не игнорировать, изменения в характере герцога Бургундского.

Эти изменения произошли после битвы при Монлери. Когда Карл смог провозгласить себя победителем, в его темное и извращенное сознание закралось новое чувство. До этого момента, говорит Коммин, он не проявлял никакого интереса к войне; однако, внезапно превратившись в победоносного лидера, он возомнил себя равным великим полководцам и решил навязать этот свой образ другим.

Город-государство Льеж был тем более желанным для его соседа герцога Бургундского, что он был постоянной угрозой для бургундских территорий со времен Карла VII. Теоретически Льеж управлялся принцем-епископом, но затем перешел под власть Людовик де Бурбона, двоюродного брата Карла и брата герцога Бурбонского, приветливого молодого человека, которому не хватало административных талантов, как и религиозного призвания. Он и его родственник, герцог Бургундский, находились в постоянном конфликте с ремесленниками города. Жители Льежа превыше всего дорожили своей свободой, однако, предоставленные сами себе, они постепенно отдали свою судьбу на произвол демагогов, главной задачей которых, казалось, было подтолкнуть их к насилию. Полагаясь на помощь Франции, они неразумно спровоцировали гнев бургундцев. Зимой 1465–66 годов Карл Бургундский, который только что открыл в себе талант военачальника, нанес им унизительное поражение. Следующей весной он выступил против Динана, союзника Льежа, и предался там таким бесчинствам, что все города Европы содрогнулись от ужаса. Наконец, в 1467 году, разбив в кровопролитном сражении войска Льежа, герцог сровнял с землей стены города, в котором он поставил бургундского губернатора, сеньора д'Эмберкура, чтобы поддержать своего кузена епископа.

Людовик не преминул воспользоваться ситуацией, бессовестно возбудив ненависть жителей Льежа к Бургундии, а затем отказав им в помощи. В сентябре 1468 года, хотя стены города были разрушены, население снова угрожало восстанием, епископ Людовик через легата пытался заключить мир со своими подданными и освободиться от бургундского владычества, герцог Карл был занят созданием армии, а агенты короля тайно трудились, чтобы разжечь вражду епископа и народа.

Несмотря на дезертирство герцога Бурбонского и брата короля, и несмотря на шаткость своего военного положения, герцог Бургундский продолжал быть "воинственным, свирепым, мстительным и недоброжелательным"[87]. В этот момент французские войска, одержав победу в Бретани, направились в Бургундию через Нормандию. На севере, в окрестностях Перона, армия под командованием короля заняла позиции в различных сильно укрепленных городах. Лагерь, который Карл, к несчастью, разбил на берегу Соммы, был затоплен сентябрьскими дождями, так что герцогу пришлось его оставить, а его войска теперь были рассеяны по всей Пикардии. Капитаны Людовика — престарелый Антуан де Шабанн, великий магистр королевского двора, и его маршалы — выступали за немедленную атаку; их войска жаждали сражаться с "высокомерным мятежником", "проклятым английским предателем", которым они считали Карла.

Однако Людовик, в конце концов добился от Карла согласия на проведение дипломатической конференции, дата которой была назначена на 31 сентября. После девяти дней споров его делегаты, граф де Сен-Поль и Жан Ла Балю, теперь уже кардинал, вернулись в штаб-квартиру короля, не имея ничего, что можно было бы сообщить своему государю, кроме того, что герцог требовал гарантировать ему владение Пикардией и претендовал на квази-суверенную юрисдикцию над своими французскими фьефами. Несомненно, Людовик надеялся, что этот результат докажет абсолютную необходимость его личного вмешательства.

По причинам, которые иногда носили личный характер, все советники короля надеялись, что их господин откажется от встречи, которой он так страстно желал. Герцог Бурбонский выступал против этого, желая самому иметь возможность оказывать преобладающее влияние на события. Граф де Сен-Поль, который теперь действительно не знал, за каким святым следовать, также боялся, что король найдет решение без него, как и кардинал Ла Балю, который не мог смириться с мыслью, что он не является незаменимым. Что касается остальных, то только страх увидеть своего государя в опасности заставил их попытаться убедить его отказаться от своего проекта. С тяжелым сердцем сборщик налогов из Лангедока написал корреспонденту:

Но хотя он окончательно нейтрализовал своего брата и Франциска II, хотя он устранил английскую угрозу и имел несомненное военное преимущество, французский король остался непреклонен. В начале октября он написал неутомимому Ла Балю, который в то время пытался завоевать доверие герцога Бургундского: "Кардинал, не делайте ничего, чтобы помешать встрече, ибо я намерен ее добиться". Никто не мог говорить по-французски лучше, чем Людовик, поэтому Ла Балю сразу стал сторонником личной встречи. Король, который теперь предложил выплатить Карлу компенсацию в размере 100.000 экю, выдал своим посланникам половину этой суммы.

Герцог Бургундский колебался. 6 октября он сообщил кардиналу Ла Балю, что собирается преподать урок жителям Льежа; он был убежден, что королевские агенты подстрекают их к восстанию, и в этих обстоятельствах, по его мнению, встреча с королем, скорее всего, приведет к негативным результатам. Однако через два дня он отправил Людовику гарантию безопасности, подписанную его собственной рукой: "Ваш покорнейший и послушный подданный, Карл".

Король получил драгоценный документ в тот же день, то есть 6 октября. Он немедленно назначил Антуана де Шабанна, графа де Даммартен, своим лейтенантом на границе Пикардии и попросил герцога Карла отправить бургундский эскорт навстречу ему на следующий день. Вечером, "словно на охоту" (многие члены двора не знали о его решении) он выехал из Нуайона в Ам, где должен был провести ночь в замке коннетабля.

Почему же Людовик отправился в Перон вопреки всем соображениям военной и дипломатической тактики, вопреки элементарному благоразумию, несмотря на определенные опасности и неопределенные выгоды, вопреки советам своих приближенных, своих баронов и своих капитанов? Отвечая на этот вопрос, Панигарола, вероятно, выдвигает наилучшую гипотезу, когда утверждает, что "причина этого была известна только королю". Однако мы можем предположить, что короля-охотника подстегивали трудности долгой охоты, неуловимость дичи, которую он преследовал с мая. И чем труднее препятствия, чем неопределеннее выгода, чем больше опасностей, тем сильнее пылала его страсть. Тот факт, что по разным причинам каждый из членов ее окружения пытался убедить его не делать этого, делало игру для короля еще более захватывающей. Кроме того, его, безусловно, подстегивал предыдущий успех: то, что он сделал с Карлом Бургундским во время осады Парижа, его талант дипломата должен был позволить ему осуществить снова: кто, как не он, знал, как воздействовать на разум человека, которого он изучал в течение десяти лет? Но если как актер, Людовик предвкушал роль, которую ему предстояло сыграть, то как политик взвешивал все "за" и "против". Он, видимо, посчитал, что военная победа вполне может привести к началу новой кровавой войны, в которой его брат и Франциск II, несомненно, будут сражаться на стороне Бургундии, и решил, что там, где методы традиционной дипломатии потерпели неудачу, только личная встреча с герцогом еще может спасти положение. Наконец, в глубине души, возможно, Людовик чувствовал себя обязанным действовать таким образом, чтобы соответствовать обязанностям, которые он нес в качестве короля Франции. Как и власть, эта миссия была его личным крестом.

На следующее утро он распустил свою охрану и весь свой эскорт, за исключением около 50-и баронов и слуг. С этой скромной свитой, которая, по его приказу, не носила ни оружия, ни доспехов, Людовик отправился в путь. Несомненно, поездка не была радостной. Среди его людей не было ни одного, кто был бы рад этому предприятию. Только Людовику это нравилось, так как он был в своей стихии. И вот, оставив всех своих лошадей и людей, король Франции радостно поскакал в Перон, чтобы отдать себя в руки своего самого могущественного врага.

Это был довольно разнородный отряд, который сопровождал короля в этом безумном предприятии по проселкам Пикардии. Из людей своего двора Людовик взял с собой Оливье ле Дэна, своего цирюльника, на которого была возложена забота о его багаже, и Альберто Магалотти, своего итальянского секретаря. Рядом с его слугами ехали великие сеньоры во главе с герцогом Бурбонским и графом де Сен-Поль, соответственно кузеном и другом Карла Бургундского. За несколько минут до полудня, примерно в миле от Перона, король и его спутники увидели блестящую процессию из примерно двухсот всадников, включая "рыцарей и оруженосцев в блестящих одеждах" и дюжину одетых в золото пажей, предшествовавших герцогу Бургундскому, впереди которого шествовал его брат-бастард Антуан в золототканом плаще, складки которого спадали на землю. Когда Людовик в своем простом охотничьем костюме подъехал достаточно близко, Карл обнажил голову и склонился в глубокий поклон. Король долго обнимал герцога, сказал несколько добрых слов членам его свиты и снова поцеловал его. Когда они ехали бок о бок Людовик положил руку на руку герцога, тот же шутил, чтобы развлечь своих гостей, и "все смеялись", когда вскоре достигли крепостных стен Перона, куда въехали через ворота Сен-Николя.

Вскоре после этого король направился в апартаменты, которые были приготовлены для него неподалеку, в прекрасной резиденции сборщика налогов. Герцог, который не остался там, продолжил свой путь. Недалеко возвышался полуразрушенный силуэт маленького замка Перон, который, с его непригодными стенами и небольшим количеством жилых комнат, плохо подходил для приема короля. Когда Людовик уже собирался войти в дом, он услышал бряцание оружия, который заставил его подумать, что через ворота Сен-Николя проходит отряд солдат. Обернувшись, он увидел очень неприятное зрелище: под бургундским стягом с крестом Святого Андрея, шествовала группа врагов, присутствие которых совсем не радовало. Под знаменем маршала Бургундии ехали его шурин из Савойи Филипп де Брессе, смутьян, которому король научился не доверять[88], его бывший фаворит, вероломный Антуан дю Ло, сбежавший из тюрьмы несколько месяцев назад, Понсе де Ривьер, капитан королевской армии, который был уволен за отказ от своих обязанностей во время Войны за общественное благо, и сеньор д'Юрфе, враг короля из Бретани.

Увидев короля, Филипп де Брессе сделал реверанс, но Людовик поспешил укрыться в доме. Он не пытался скрыть свою тревогу от окружающих. Из окна он мог видеть, как новоприбывшие поселились в замке Перон. Король немедленно сообщил герцогу Бургундскому, что, ввиду присутствия врагов, он желает удалиться под защиту стен. Карл поспешил ответить своему гостю, что с радостью выполнит его желание, но заверил его, что ему нечего бояться. Вскоре король узнал, что прибывшие командовали армией, которую герцог привел из графства и герцогства Бургундского, чтобы напасть на льежцев. Людовик сел ужинать но ел без аппетита. Что бы ни говорил Карл, неожиданное появление Филиппа де Брессе и его спутников не предвещало ничего хорошего, а Людовик был не из тех, кто пренебрегал предзнаменованиями. Однако во второй половине дня замок был очищен, и около шести часов вечера король смог въехать в него вместе с членами своей свиты.

На следующий день началась кампания, с помощью которой Людовик XI надеялся еще раз склонить герцога Бургундского к своей воле. Переговоры велись тайно путем постоянного обмена сообщениями. Иногда они проходили вчетвером: Жан Ла Балю сопровождал короля, а герцог брал с собой своего давнего фаворита, Гийома Бише, который оказал Людовику ценные услуги во время осады Парижа (1465). В то же время королевские и герцогские советники вели официальные переговоры. Как на публике, так и тайно Людовик XI старался поддерживать Карла в хорошем расположении духа, что делалось не без труда, учитывая его мнительный характер. Однажды утром, около десяти часов, королю сообщили, что герцог приближается с большой помпой, и он немедленно вышел из замка, чтобы поприветствовать его на улице. Однако ему было трудно сохранить самообладание, когда он понял, что герцог взял с собой Филиппа де Брессе, то ли по злому умыслу, то ли просто из-за отсутствия такта. Тем не менее, он обнял Карла со всем энтузиазмом, на который был способен; но, увидев, что тот настаивает на представлении ему Филиппа, он уже не мог скрыть своего раздражения и, сделав вид, что не знает этого человека, с язвительной иронией заявил, что "не узнал своего савойского шурина, который показался ему сильно изменившимся". Через день или два король предложил герцогу Бургундскому пару лошадей, которых ему недавно подарил герцог Миланский. Одна из них охромела во время долгого путешествия, которое она только что совершила, и король попытался компенсировать этот недостаток, выдав блестящий рассказ, о том что животное было ранено во время ратного подвига, когда на нем ехал великий итальянский кондотьер Роберто де Сансеверино. Лошадь, сказал он Карлу, была создана для того, чтобы творить чудеса.

Людовик, казалось, был на грани сотворения чуда. Ни усилия его советников, ни добрые слова его бургундских друзей, ни весь его личный репертуар обаяния и убеждения пока не дали ни малейшего результата. Король Франции был готов пойти на огромные уступки Бургундии, чтобы иметь возможность вести дела с остальной частью королевства, не опасаясь английского вторжения: он был готов принять непомерные требования, которые представители герцога выдвинули на конференции, состоявшейся за две недели до этого, при условии, что Карл откажется от союза с Эдуардом IV, разорвет узы, связывавшие его с Бретанью, и обязуется служить ему "вопреки всему". Но герцог Бургундский, не удовлетворившись прямым отказом от этого предложения, ответил с редкой степенью высокомерия: поскольку по Ансенисскому договору брат короля поклялся отказаться от своих претензий на герцогство Нормандия, он потребовал, чтобы молодому Карлу было выделено в качестве компенсации графство Шампань, которое, не нужно говорить, граничило с бургундской территорией.

Затем король принялся доказывать герцогу, насколько абсурдным было его требование, учитывая, что, в конце концов, его брат и Франциск II от него отказались. Однако к 12 октября Людовик добился лишь трех уступок, причем две из них были незначительными: хотя герцог отказался разорвать договор с англичанами, Карл обязался не оказывать им помощи, если они попытаются вторгнуться во Францию; вопрос об апанаже будет рассмотрен в отдельном документе; герцог Бретонский и брат Людовика не будут упомянуты в пункте, гласящем, что союзники герцога Бургундского не затрагиваются его обещанием служить королю. В этот момент Людовик XI согласился с предложенным договором и обещал отдать Шампань Карлу.

Однако, как только он потерпел неудачу в последней попытке склонить волю герцога, в Перон пришло известие, прервавшее переговоры. Объявленная разными гонцами, каждый из которых привез свою версию случившегося, эта новость должна была повергнуть герцога Бургундского в яростный гнев.

В тот же день, когда Людовик вошел в Перон (9 октября), отряд льежцев совершил рейд на Тонгерен, где находились епископ Льежский и бургундский губернатор, сеньор д'Эмберкур. На следующее утро они были захвачены и уведены в плен в Льеж. По словам одних гонцов, губернатор, епископ и его свита были убиты; по словам других, о многих погибших сожалели, но Людовик де Бурбон и сеньор д'Эмберкур были целы и невредимы; наконец, согласно последнему сообщению, многие люди епископа были убиты по дороге в Льеж, включая каноника, которого жители города особенно ненавидели, и разрубив его на части, развлекались тем, что перебрасывали окровавленные останки друг другу. Прошло несколько часов, прежде чем стало достоверно известно, что с Людовиком де Бурбоном обращаются хорошо, а сеньор д'Эмберкур уже освобожден.

В суматохе в Пероне Людовик вскоре узнал о случившемся, в частности, о том, что среди льежцев были замечены два королевских эмиссара. Вскоре ему сообщили, что городские ворота закрыты по приказу герцога. Карл Бургундский объяснил это тем, что была потеряна шкатулка с драгоценностями; но королю достаточно было выглянуть из окна, чтобы увидеть, что замок теперь охраняют бургундские лучники. Людовик также узнал, что герцог поклялся отомстить Льежу:

Более того, Карл заявил, что никогда не хотел видеть короля в Пероне и что его приезд был лишь уловкой, направленной на то, чтобы обмануть его — слова, выдающие его желание отомстить.

Людовик немедленно начал действовать. Он сказал герцогу, что возмущен действиями жителей Льежа и готов присоединиться к нему в карательной экспедиции против города. Затем он мысленно просмотрел всю имеющуюся у него информацию о советниках герцога, чтобы определить, кто из них, по тем или иным причинам, скорее всего, проявит к нему доброжелательность. Призвав кардинала Ла Балю, он дал ему 15.000 экю и поручил тайно раздать часть денег Бургундскому Бастарду, Гийому Бише, способному архидиакону Ферри де Клюньи и всем другим, кто может оказаться полезным.

Король и его спутники "выглядели весьма неважно". Никто лучше Людовик не знал жестокого характера Карла и опасные стороны его переменчивой натуры. Память о том, что когда-то граф де Вермандуа держал короля Карла Простоватого, одного из его предшественников, в плену в замке Перон до его смерти, вероятно, мало утешало короля. Расхаживая взад и вперед по своей маленькой комнате в сильном волнении, он все время думал о четырех своих врагах, которые только что прибыли в Перон и которые одним словом могли побудить герцога совершить безумный поступок. Секретные донесения держали короля в курсе взрывоопасной атмосферы в герцогском Совете.

Большинство бургундских советников, включая Антуана Великого Бастарда и других членов Ордена Золотого руна, пытались убедить герцога в том, что для него было бы бесчестно нарушить ранее данные гарантии безопасности, и убеждали его принять выгодный договор, предложенный Людовиком XI. Самые жестокие, однако, советовали ему захватить короля, и наконец избавиться от его персоны. Другие предлагали своему господину призвать брата государя и заставить Людовика, который теперь будет находиться под охраной, подписать договор "с большой пользой для всех принцев королевства". Последнее предложение, похоже, больше понравилось герцогу Бургундскому, и гонец уже готовился отправиться в путь, чтобы сообщить об этом соответствующим принцам. Однако после дальнейшего обсуждения мнение тех, кто хотел, чтобы безопасность короля была соблюдена, а мирный договор подписан, похоже, получило поддержку Карла, оказавшегося между ненавистью, заставлявшей его желать смерти Людовика, и желанием сохранить свою честь, не потеряв возможности отомстить. Сообщение о событиях в Льеже его не удивило, и теперь он знал, что епископ и д'Эмберкур все еще живы. Карл уже направил против города войска маршала Бургундии. Ярость, которую он испытывал по отношению к Людовику, объяснялась, по крайней мере, частично, чувством, что его пытались обмануть. Действительно, у него создалось смутное впечатление, что король все это специально подстроил и каким-то образом намеревается заманить его в ловушку. Недоверие и неопределенность, в которых он оказался, только разжигали гнев герцога.

Однако Людовик постепенно осознавал, что его участие в возможной кампании герцога против льежцев не только будет для него очень унизительным, но и может оказаться крайне опасным. Когда через тайный агентов при бургундском дворе ему сообщили, что самый скверный для него вариант был отклонен, он так раскаивался в том, что сделал это предложение, что решил найти приемлемый выход. Ни он, ни его советники не смогли придумать лучшего решения, чем предложить герцогу заложников. Какова бы ни была цена, коннетабль, герцог Бурбонский, его брат Карл и архиепископ Лионский заявили о своей готовности взять на себя эту роль, и король немедленно сообщил герцогу, что после подписания мира он готов оставить ему в качестве заложников самых ценных людей из своей свиты, а сам отправится в Компьень, чтобы принять необходимые меры против льежцев[89].

Однако это предложение лишь еще больше разожгло гнев и недоверие герцога Бургундского. На Совете последний гневно заявил, что король обязался лично сопровождать его в Льеж и что у него не будет никаких угрызений совести, если он заставит его выполнить свое обещание. Большинство снова советовало ему не забывать о выданных им гарантиях безопасности и довольствоваться договором, но герцог упрямо твердил: "Что он мне обещал, то и должен выполнить!"

Такова была опасная ситуация, в которой оказался Людовик вечером в четверг 13 октября — ситуация, с которой ему было тем более трудно смириться, что он знал, что ответственность за нее лежит только на нем. После ужина он послал Карлу Бургундскому малиновый плащ и серебряные штопоры, сопроводив это, возможно, самыми добрыми словами в своем репертуаре. Его люди сообщили королю, что охрана у его дверей была усилена. Придворные были так напуганы, что никто из них не осмеливался говорить с государем иначе, как громким голосом, боясь вызвать подозрения какого-нибудь бургундского доносчика. "Король очень боится, что его заключат в тюрьму силой, и все его приближенные тоже". В ту ночь Людовик не мог заснуть; он снова и снова перебирал в уме всю информацию, которая могла бы ему пригодиться, все средства, все уловки, которые, казалось, давали ему шанс избежать опасности. В какой-то момент он даже надел охотничий костюм, в которым думал бежать, но вскоре отказался от этой идеи.

Забыл ли он, когда с такой готовностью бросился в объятия герцога Бургундского, что два его агента уже подстрекали льежцев к восстанию? Коммин убежден в этом. Король приказал им вернуться? Этот приказ не был передан? Они намеренно проигнорировали его? Невозможно ответить на эти вопросы с уверенностью, поскольку единственная информация, которой мы располагаем на этот счет, — это информация, предоставленная самими событиями. Поэтому не исключено, что в глубинах своего бессознательного Людовик по собственной воле решил забыть его. Несмотря на страх, который выдавал его изменившийся голос и очень не королевская осанка, несмотря на крайнее волнение, которому он явно подвергался, и несмотря на то, что он не переставал просить своих спутников о совете и поддержке, возможно, опять же бессознательно, что он никогда не был так счастлив. Он был по горло в воде, и только его хитрость могла теперь вытащить его из беды. 13 октября, когда он даже не знал, будет ли он жив на следующий день, он нашел способ написать герцогу Милана: "Мы собираемся заключить выгодный мир".

И вот на рассвете 14 октября, посреди многочисленных опасностей в Пероне, король увидел проблеск надежды благодаря человеку, который, как и он сам, превыше всего уважал интеллект.

Герцог Бургундский также провел бессонную ночь. Он даже не потрудился раздеться и лег в постель лишь на короткое время, только для того, чтобы снова начать метаться по комнате. На рассвете он все еще высказывал самые мрачные угрозы и, казалось, был на грани принятия бесповоротного решения. Один из его камергеров, которому едва исполнилось двадцать лет, но который уже завоевал себе место советника, пытался успокоить его гнев и отвлечь от мрачных планов. Уже рассвело, когда ему наконец удалось убедить своего господина, что если король согласится подписать договор и сопровождать его в Льеж, то он будет удовлетворен. Этим мудрым советником был не кто иной, как Филипп де Коммин, сеньор де Ренескюр.

Затем он поспешил доставить королю послание, которое, возможно, было не первым.

Это сообщение дало Людовику самую ценную информацию, которую он когда-либо получал. В нем содержалась вся необходимая информация о душевном состоянии герцога, а в конце содержалось краткое предупреждение: если король примет два условия герцога Бургундского, ему не будет причинен вред; если же он откажется от них, "он подвергнет себя такой опасности, которая ранее никогда ему не грозила".

Король Людовик, "самый недоверчивый человек в мире", сразу понял, что может доверять искренности своего корреспондента, и решил последовать его совету до конца. Когда к нему явились эмиссары герцога, чтобы сообщить о требованиях своего господина и о его намерении посетить его, если он готов его принять, король заявил, что он в восторге от такой перспективы. Ближе к середине утра Карл, герцог Бургундский, лично появился в скромных королевских покоях. С первого взгляда Людовик увидел, что его посетитель с трудом контролирует себя. Герцог поклонился королю, но голос его дрожал от сдерживаемой ярости, а жесты и взгляд были жестами человека, охваченного внутренним огнем.

Хотя он был готов ко всему, Людовик не мог скрыть страха, который внушало ему это зрелище: "Брат мой, разве я не в безопасности в твоем доме и в твоих землях?"

"Да! Монсеньёр." — отрывисто ответил герцог и добавил несколько условных фраз, призванных успокоить короля. Однако робкое приветствие Людовика вызвало бурю негодования: его вопрос прозвучал чудовищно из уст человека, который, как мрачно чувствовал Карл, каким-то образом пытался причинить ему вред. Тогда герцог разразился дикими обвинениями, заявив, что король приехал в Перон только для того, чтобы обмануть его; он пытается отвлечь его, пока жители Льежа восстают, и как только он отправится в Льеж, королевская армия обрушится на него с тыла!

Эта неожиданная атака восстановила самообладание Людовик. Спокойно он указал собеседнику на то, что все, что он только что сказал, было ложью, и что он никогда бы не ввязался в дело, которое противоречит его чести, его безопасности и его интересам.

Карл, который уже начал успокаиваться, резко спросил короля, готов ли он подписать договор, о котором они договорились.

Людовик кивнул.

Согласен ли король, продолжал Карл, сопровождать его в Льеж, чтобы отомстить за предательство города, предательство, за которое в какой-то мере был ответственен приезд государя в Перон? Нужно ли, добавил он с иронией, напоминать Его Величеству, что Людовик де Бурбон, епископ Льежский, был принцем королевской крови и их близким родственником?

Людовик ответил, что если, как он того желает, мир будет подписан, то он будет рад сопровождать своего кузена в Льеж и взять с собой армию, численность которой он определит по желанию Карла.

Все в порядке, сказал ему герцог, несколько смягчившись, возможно, даже немного смутившись. Он желает быть слугой короля и хорошо служить ему; и, клянусь Святым Георгием! Он был уверен, что король тоже исполнит свой долг и выполнит данное ему обещание поехать в Льеж!

Людовик спокойно повторил, что готов принять участие в экспедиции. Затем он подал знак своим людям, и из его сундуков были извлечены копии договора и соглашения об апанаже своего брата Карла, а также священный предмет — ковчежец в виде креста с фрагментом Истинного Креста, который когда-то носил Карл Великий и который был известен как Croix de la Victoire (Крест Победы).

Окруженные прелатами и баронами, Людовик и Карл стояли лицом друг к другу, а между ними кардинал Ла Балю держал крест Карла Великого над документами. Настала очередь Карла присягнуть государю, чего он не делал до этого, будучи герцогом Бургундским. Стоя на коленях у ног короля, положив одну руку на крест, герцог был в сильном волнении: "Я поклянусь, — пробормотал он, — я поклянусь, но то, что мне было обещано, лучше сдержать!"

После того как клятва была произнесена, Людовик в свою очередь возложил руку на крест и вместе с герцогом поклялся неукоснительно соблюдать пункты договора. Затем Карл отправился на мессу, в то время как король, который совершил свои молитвы несколькими часами ранее, решил пойти за стол. Вскоре все колокола Перона зазвонили, и священники города запели Те Deum. Чуть позже было решено, что Людовик отправится в Льеж в сопровождении своей шотландской гвардии и четырехсот копий тяжелой кавалерии под командованием графа де Сен-Поль. В тот же день король написал своим добрым города, чтобы радостно сообщить, что он и герцог Бургундский поклялись в "окончательном мире на Истинном Кресте". Поскольку герцог попросил его присоединиться к нему в его экспедиции против жителей Льежа, которые заключили в тюрьму своего епископа, он согласился сопровождать его, но надеется, что скоро вернется. Он должен был взять с собой отряд постоянной армии под командованием коннетабля. Антуану де Шабанну, командовавшему королевскими войсками в Бургундии, Людовик отправил такое же письмо, к которому добавил приказ отослать назад городское ополчение и вольных стрелков, служивших в его войсках, и "навести в них такой порядок и провиант, чтобы они могли уйти с как можно меньшими затруднениями и не выглядеть толпой оборванцев; и снабдить их надежными людьми, которые проведут их через все сенешальства и бальяжи".

В тот день Людовик даже нашел в себе силы пошутить. Когда он остался наедине с двумя оруженосцами, своим цирюльником и одним из своих секретарей, Жаном де Рейльяком, последний сообщил, что, узнав о его предстоящем отъезде в Льеж, верный Жан Бурре написал ему письмо, которое было столь же сумбурным, сколь и огорчительным. В случае необходимости Бурре не преминул бы пожертвовать жизнью ради своего государя; однако он знал, что, сопровождая его в экспедиции, он подпишет себе смертный приговор. Так что, если королю угодно, будет ждать его в Мо или в Париже…

Людовик со всей серьезностью ответил, что он убежден, что по его приказу Бурре пересечет весь мир, чтобы присоединиться к нему… но, что сам он умрет от страха по дороге. В этих обстоятельствах он, конечно, предпочел бы, чтобы его преданный слуга ждал его в Мо.

Какое бы решение ни принял Людовик в тот вечер перед сном, он, очевидно, оставил его при себе; однако он никогда не забудет неоценимую услугу, оказанную ему молодым и мудрым Филиппом де Коммином. Четыре года спустя в дарственной король вспоминал, как "в нашей великой и крайней нужде для нашей особы… наш упомянутый советник и камергер, не боясь опасности, которая могла бы тогда возникнуть, предупредил нас обо всем, что он мог сделать для нашего блага, и так распорядился собой, что с его помощью мы вырвались из рук наших мятежных и непокорных подданных".

Джинн устроил хороший беспорядок, но снова оказался в бутылке… или почти.

Под серым небом, сквозь дождь и грязь, король Франции ехал вместе с герцогом Бургундским в гуще бургундской армии, которая медленно продвигалась к Льежу. Тем временем прибыл сеньор д'Эмберкур, а с ним и Людовик де Бурбон, которого похитители все же освободили, чтобы обсудить с герцогом условия возможной капитуляции. Но Карл и слышать не хотел о соглашении; точно так же он отказался отпустить епископа, хотя тот дал слово вернуться и хотел лишь выполнить свое обещание. Как можно деликатнее король пытался помочь епископу добиться мира; но как только герцог стал угрожать, он поспешил сказать: "Я желаю только того, чего желает мой шурин Бургундский". Для Карла настал час мести, и Людовик больше всего беспокоился о том, чтобы не оказаться в числе его жертв.

Таща за собой по пятам пленного короля, от которого он только что добился заключения договора, давшего ему все, на что он мог надеяться, Карл начал чувствовать, что не все в порядке. Смущаясь, он подумал, что оскорбление, нанесенное им королю, может отразиться на нем самом, и что его действия вряд ли побудят кого-либо соблюдать договор. Более того, он так хорошо представлял себе хитрость короля, что опасался, как бы все это не было задумано им в целях, о которых знал только он. Зная, что происходит в голове герцога, Людовик продолжал невозмутимо играть свою роль соратника и короля совершенно непринужденно. Временами Карл почти уговаривал его покинуть экспедицию, но он всегда отвечал: "Я никогда не уйду, пока Льеж не станет Вашим". Чтобы рассеять подозрения герцога, король отделился от Ла Балю и других своих советников и, выслав вперед свою шотландскую гвардию и копья тяжелой кавалерии де Сен-Поля и остался практически один в компании герцога и его гвардейцев. Как и Карл, он теперь отказывался разоружаться, пока Льеж не будет взят.

В Намюре он написал благодарственное и ободряющее письмо Антуану де Шабанну. Опасаясь, что его господин находится в плену, старый граф де Даммартен сначала отказался распустить свои войска, как приказал король 14 октября. Однако, когда пришли другие сообщения, подтверждающие этот приказ, он вскоре сообщил государю, что его указания были выполнены. Король писал Шабанну:

На рассвете 27 октября слухи о том, что авангард под командованием маршала Бургундии был серьезно потрепан жителями Льежа, несколько нарушили спокойствие Людовика; однако вскоре сам Карл объявил, что попытка вражеской вылазки была отбита с потоками крови, и что войска маршала теперь стоят перед двумя городскими воротами, "и король был очень рад этому, так как обратное могло бы нанести ему вред". Вечером того же дня король и герцог расположили свою армию в пригороде Льежа перед третьими воротами. Повсюду стены города лежали в руинах, и не было вырыто ни одного рва, чтобы остановить нападавших. Было решено, что войска маршала и герцога будут атаковать город одновременно[90].

В субботу 30 октября, в восемь часов утра, бомбардировка возвестила о начале штурма. Под герцогскими знаменами Карл и король отправились в путь в окружении своих гвардейцев и рыцарей. Неся крест Святого Андрея и крича "Да здравствует Бургундия", Людовик XI прошел через ворота.

Начатая одновременно с трех сторон, атака бургундцев не встретила сопротивления, так как большинство жителей уже покинули Льеж. Как только Людовик понял, что битва выиграна, он приказал своим людям притормозить, чтобы дать герцогу Бургундскому в одиночестве насладиться своим триумфом. Через несколько минут герцог развернулся и сопроводил короля в епископский дворец, а затем направился в Сен-Ламберт, главную церковь города, где некоторые жители Льежа пытались забаррикадироваться. Со своей стороны, Людовик сел ужинать, не преминув похвалить боевые подвиги герцога. Когда вскоре после этого прибыл сам победитель, Людовик вновь воздал ему хвалу. Сияя от гордости, Карл был почти в хорошем расположении духа. Однако его аппетит к мести еще не был утолен. Во время штурма было убито всего около сотни льежцев. Еще несколько сотен человек были убиты или утонули во время грабежа. Герцог поклялся сжечь весь город, за исключением церквей, и опустошить окрестности в радиусе нескольких миль. Король осмелился предположить, что ему не следует разрушать город, в котором "так много благородных зданий". Карл тут же остыл и ответил, что бесполезно что-либо добавлять: он хочет видеть Льеж полностью разрушенным, как и Динан.

Людовик не стал настаивать. Для него уже началась самая деликатная фаза предприятия: покинуть бургундцев, не вызвав гнева герцога. Еще до окончания дня он написал конфиденциальное письмо графу де Фуа в Париж, сообщив ему о взятии города:

На следующий день, продолжая собираться в дорогу, король имел различные разговоры с друзьями, которые были у него в свите герцога, и взялся поговорить с самим Карлом, тщательно следя за тем, чтобы в его голосе не прозвучало никакой тревоги. Если бы герцог мог поручить ему еще какую-нибудь миссию, он сделал бы все возможное, чтобы доставить ему удовольствие; но если ему нечем заняться, пора отправляться в обратный путь в Париж, где Парламент еще не зарегистрировал Перонский договор. Таков был обычай, напомнил он Карлу. Пока эта формальность не соблюдена, договор не может считаться действительным. Очевидно, что в этом вопросе слово короля имело большое значение, объяснил он герцогу, предположив, что Франция никогда не примет договор, если он лично не проследит за этим.

Карл немного потупился, но Людовик продолжал говорить. Все еще ворча, герцог колебался, чувствуя себя неловко. Наконец, не найдя веских аргументов против отъезда государя, он согласился отпустить его. Затем, внезапно охваченный раскаянием, он настоял на том, чтобы Перонский договор — документ значительного объема — был зачитан перед королем полностью, чтобы он мог, если захочет, изъять или добавить любую статью, которая ему понравится — и все это сопровождалось бормотанием извинений за то, что он притащил его в Льеж. Но Людовик заверил Карла, что не желает менять ни одного слова в договоре, а его единственным желанием было как можно скорее добиться его регистрации в Парламенте.

Однако герцог не мог согласиться с тем, что все должно остаться как есть. В этом случае, сказал он, ему самому есть что добавить: он хочет, чтобы король вернул сеньору дю Ло, Понсе де Ривьеру и сеньору д'Юрфе все земли, которых они были лишены. Но даже в этот напряженный момент Людовик не мог принять такую просьбу. Поэтому он ответил, что с радостью согласится на эту просьбу при условии, что в договор будет добавлен аналогичный пункт в пользу графа де Невера и братьев Крой (чьи поместья Карл конфисковал). Герцог Бургундский хранил молчание.

Теперь король мог свободно уехать.

2 ноября, когда он покидал Льеж, Карл Бургундский все еще был рядом с ним. Они оба провели ночь в деревне недалеко от Намюра. Герцог настаивал на том, чтобы оказать честь своему государю и сопровождать его до границ его владений; но Людовик сумел отговорить его, заявив, что его брат Бургундский оказал ему достаточно чести и что он прекрасно знает, что важные дела требуют его внимания в другом месте. Однако только на следующий день после обеда он распрощался с герцогом. Больше он никогда не видел Карла, герцога Бургундского.

На следующее утро, под проливным дождем, король отправился в путь с небольшим эскортом, включавшим двух бургундских дворян. Несмотря на плохую погоду, он успешно продвигался вперед, преодолевая каждый день по сорок и более миль, останавливаясь в деревнях только для того, чтобы поспать и поесть. Обогнув Арденны, он прибыл на территорию Франции 5 или 6 ноября. Затем он пересек Шампань и в окрестностях Лаона отправился в церковь Нотр-Дам-де-ла-Жуа, где на алтаре Девы Марии перед двумя представителями бургундской знати он еще раз пообещал соблюдать Перонский договор.

12 ноября король прибыл в Нуайон, где провел следующий день совещаясь со своим Советом, наводя порядок в государственных делах, которые все это время оставались в подвешенном состоянии. 14 ноября в Компьене Людовик поручил Жану Ла Балю позаботиться о регистрации Перонского договора и разъяснить его статьи Совету тридцати шести, Королевскому Совету, генералам финансов, офицерам Счетной палаты и членам Парламента. Вскоре он узнал, что его отсутствие причинило страдания многим его подданным, что не говорит о его мудрости, но свидетельствует о том, что в целом его народ был к нему привязан[91].

Людовик оставался за пределами Парижа, проводя несколько дней то здесь, то там, и занимаясь различными делами. Он опасался, что жители столицы дадут волю своим антибургундским чувствам; с другой стороны, он не особенно стремился подвергать себя сарказму с их стороны. Парижане всегда были неизменно преданы ему, но он знал, что они обладают грозным мятежным духом. Как только появилась уверенность, что король цел и невредим, начали распространяться всевозможные памфлеты, и даже птицы, казалось, могли бы сказать о нем пару слов[92].

Людовик снова отправился в Орлеан и долину Луары. Он попросил нового миланского посла, Сфорца ди Беттини, поведать своему господину о счастливом исходе его предприятия и сообщить ему, что "находясь в истинном мире и спокойствии, мы думаем только о том, чтобы жить счастливо и наслаждаться хорошей пищей".

Вот так и получилось, что хитрой лисе удалось сбежать из волчьего логова.

18. Бове

Но король не мог проиграть, не вырвав несколько цветков из крапивы невзгод. В самый момент своего отъезда от герцога Бургундского Людовик XI с нарочитой небрежностью задал вопрос:

На что Карл осторожно ответил:

В начале 1470 года, король манил своего брата провинцией Гиень, бесконечно большей, чем Шампань, но обладавшей неоценимым преимуществом — она не соседствовала с бургундскими территориями. Молодой Карл, капризничал, подверженный противоречивым влияниям, колебался, казалось, что вот-вот согласится, но снова откладывал свое решение и снова колебался. Члены его свиты сами испытывали страх перед королем и в тоже время надежду на то, что, играя ему на руку, они получат больший выигрыш. Герцог Бретонский, не желая терять столь ценного гостя, был решительно против такого решения, что касается других принцев, то миланский посол Сфорца де Беттини писал:

Однако даже при королевском дворе предатели пытались разрушить усилия Людовика.

С большим оптимизмом король послал за бургундскими послами, чтобы они могли сообщить своему господину, что брат короля добровольно выбрал Гиень, но затем когда Карл, начал метаться в сомнениях, вынужден был несколько задержать их отъезд. Однако в конце концов он склонил на свою сторону советников брата, включая хитрого гасконца Оде д'Эди, и 3 апреля бургундцы покинули двор короля и отправились в Бретань. До конца месяца Карл подписал договор, по которому он принял Гиень в качестве апанажа.

Примерно в то же время королевские офицеры, обыскивая подозрительного человека, нашли письмо, зашитое в подкладку его одежды, удивительное содержание которого вскоре было подтверждено словами самого посланника. В тот же день в Амбуазе Людовику XI сообщили, что кардинал Ла Балю и его коллега Гийом де Арокур, епископ Верденский, отправили слугу к герцогу Бургундскому с посланием, в котором призывали герцога помешать Карлу принять Гиень и поднять оружие против короля. На следующий день Людовик приказал доставить кардинала и епископа из Тура в Амбуаз и немедленно поместил их под арест. Тогда эти двое несчастных признались в абсурдной истине: они пытались поставить короля в опасное положение, из которого только они могли бы его вызволить, чтобы иметь возможность управлять государем и королевством по своему усмотрению. Немедленно были назначены комиссии для принятия против них судебных мер, но Папа отказался разрешить их судить. Поэтому они томились в тюрьме около десяти лет, проводя часть времени взаперти в железных клетках[93].

В течение следующих четырех месяцев Людовик, не утративший веры в свое обаяние и актерское мастерство, пытался организовать встречу с братом Карлом, с помощью которой он надеялся закрепить их примирение. Под покровительством их любезного дяди Рене он организовывал турниры и другие развлечения, которые должны были понравиться его брату, и играл свою новую роль с такой убежденностью, что, как сообщает Беттини "даже влюбился в одну из придворных девиц супруги Рене". Но Карл постоянно откладывал встречу со своим государем. 1 августа Людовик сделал новый рыцарский жест и по примеру английского Ордена Подвязки и бургундского Ордена Золотого Руна, учредил Орден Святого Михаила "за особую и неповторимую любовь, которую мы питаем к благородному рыцарству", за защиту "нашей святой матери-церкви" и "процветание общественного дела". Во главе списка нового ордена — главных капитанов и советников короля — стояло имя Карла, герцога Гиеньского. Клятва верности, которой были связаны члены ордена, не позволяла им принимать такие награды, как Орден Золотого Руна. В конце августа, исчерпав все свои отговорки, Карл Гиеньский наконец согласился встретиться со своим братом.

Чтобы развеять опасения молодого человека, Людовик приказал построить наплавной мост через реку Севр-Ниортез, в центре которого был возведен прочный деревянный забор с зарешеченным окном. 7 сентября, около половины шестого вечера, король ступил на мост, за ним следовала дюжина придворных. Новый герцог Гиеньский, ожидавший на другом берегу реки с таким же количеством приближенных, обнажил голову и преклонил колено, после чего подошел к забору, где снова преклонил колено. Радушное приветствие Людовика придало ему смелости, и он робко протянул руку через решетку и взял брата за руку. В порыве нахлынувших чувств он попросил прощения у брата и поклялся ему "великими клятвами" быть "хорошим сыном и самым преданным слугой" до самой смерти. Людовик сразу же попросил своих людей удалиться, чтобы он мог свободно поговорить с ним. Когда Карл попросил разрешения присоединиться к нему, он мягко предположил, что, возможно, лучше подождать до следующего дня; но герцог, которому теперь было стыдно за оскорбительные меры предосторожности, которые диктовала его слабость, настоял на том, чтобы пересечь барьер, чтобы броситься к ногам своего брата и государя.

Король принял его, и они поцеловались "более двадцати раз". При виде этого зрители разрыдались. Из рядов баронов и рыцарей, столпившихся на соседних лугах, вскоре раздались возгласы: "Ноэль! Ноэль!" Уже почти стемнело, когда Людовик ласково попрощался с братом. Вечером он с восторгом рассказывая своему канцлеру о воссоединении, он добавил:

Проведя несколько дней в тесном общении с братом, около 18 сентября герцог Гиеньский отправился в свой новый апанаж. В канун Рождества (1469) он вернулся в Монтиль-ле-Тур (Плесси-ле-Тур) с блестящей свитой сеньоров. После недели празднеств он и Людовик отправились в Амбуаз, где они должны были встретиться с королевой и ее дамам. Беттини сообщает:

У Людовика были прекрасные причины быть в хорошем настроении. Ему не только удалось вырвать своего брата из рук принцев, но и Франциск II теперь делал ему дружеские предложения. С другой стороны, ему удалось избавиться от особенно буйного мятежника — графа д'Арманьяка. Обвиненный в измене Парижским Парламентом, он бежал в Испанию, так что все его владения теперь находились в руках короля[94]. Наконец, из Англии до короля дошли вести, которые, казалось, свидетельствовали о том, что его усилия по привлечению графа Уорика на свою сторону скоро принесут плоды.

Воссоединение с братом и наследником должно было стать прелюдией к драме, более амбициозной и более авантюрной.

1 марта 1470 года жители Онфлёра с изумлением увидели, как английский флот бросил якорь в устье Сены, где его командующий, не кто иной, как знаменитый Ричард Невилл, граф Уорик, вскоре должен был получить самый торжественный прием.

В течение девяти месяцев Людовик XI внимательно следил — сквозь туман слухов, ложных донесений, докладов своих агентов и сообщений непосредственно от Уорика — за обескураживающими переменами в судьбе Ричарда Невилла. В августе предыдущего (1469) года Людовик узнал, что после свадьбы старшей дочери графа Изабеллы с братом Эдуарда IV Джорджем, герцогом Кларенсом, Уорик захватил короля в сражении и теперь намеревается посадить своего зятя на английский трон. Через некоторое время Людовику сообщили, что Эдуард сбежал из плена и вернулся в Лондон, где ему удалось вернуть бразды правления в свои руки. В апреле, казалось, что граф и король снова взялись за оружие. Однако внезапно пришло известие, что Уорик, Кларенс и их супруги теперь в бегах и что их флоту запрещено входить в Кале. Когда граф попросил у Людовика XI разрешения высадиться в Нормандии, Людовик XI поспешил отправить приказ адмиралу и архиепископу Нарбонскому оказать этим неожиданным гостям достойный прием[95]. Вскоре его офицеры сообщили Людовику, что англичане появились в устье Сены, и их сопровождает конвой из бургундских и бретонских кораблей, которые им удалось захватить. Со своей стороны, Уорик сообщил королю, что готов потрудиться над восстановлением на троне дома Ланкастеров, как тот предлагал в 1467 году, и попросил о немедленной беседе с Людовиком.

Однако герцог Бургундский с поразительной быстротой узнал, что пират, захвативший его корабли, "великий мятежник" его союзника Эдуарда IV, получил самый радушный прием в Нормандии. Взбешенный, он немедленно обвинил короля в нелояльности и потребовал, чтобы тот без промедления арестовал Уорика. Не будучи готовым к войне, Людовик не мог позволить себе дать принцам предлог для возобновления военных действий, более того, он даже не был уверен в намерениях графа. Однако он был не из тех, кто упускает возможность, о которой давно мечтал и которую неожиданно предоставил ему случай. Поэтому он написал Уорику письмо, в котором сообщил, что сделает все возможное, чтобы исполнить его желание. С другой стороны, он послал настоятельное приглашение Маргарите Анжуйской, призывая свергнутую королеву покинуть герцогство Бар и присоединиться к нему в Амбуазе. Наконец, он попытался умиротворить герцога Бургундского, пообещав, что все имущество его подданных будет им возвращено, и заявив, что предоставил Уорику убежище, прежде чем узнал, что тот захватил бургундские корабли. Но король прекрасно понимал, что такие слова не могли удовлетворить герцога, тем более что захваченные графом корабли находились в устье Сены, пока его моряки пытались распродать добычу в нормандских портах и деревнях, а с самим графом офицеры короля обращались как с принцем и предлагали официально принять его при французском дворе.

12 мая Людовик поручил Жану Бурре и Уильяму Менипени передать адмиралу и архиепископу Нарбонскому свои инструкции относительно переговоров, которые они вели с гостем, которого он так рад был бы видеть, но прибытие которого создавало ему множество проблем. Необходимо было дать понять графу Уорику, что король не в состоянии открыто приветствовать его в связи с захватом бургундских кораблей, и что прежде чем встреча состоится, английский флот должен покинуть устье Сены. В Онфлёре корабли находились под присмотром графа де Сен-Поль, губернатора Нормандии, который не преминул бы сообщить об их присутствии, а также об их отплытии герцогу Бургундскому, но они вполне могли найти убежище в Нижней Нормандии, на островах Ла-Манша или даже в Бордо. Адмирал и архиепископ должны были подчеркнуть, что Людовик XI сделает все возможное, чтобы помочь своему другу вернуть Англию… но только после того, как его корабли встанут на якорь в другом месте. Король же, со своей стороны, позаботится о том, чтобы сопровождающие графа дамы были достойно размещены в Карантане, Байе, Волони или даже, по желанию, в Амбуазе, где королева с радостью их примет.

Однако Менипени и Бурре вскоре сообщили королю, что граф желает переговорить с ним лично и что уже приняты меры по размещению дам семьи Невиллов, которые должны были найти убежище в аббатствах близ Сены. Людовик бурно отреагировал на эту новость и написал своим агентам:

Но усилия адмирала, архиепископа Нарбонского, Жана Бурре и Менипени остались безрезультатными. Граф Уорик, зная свою ценность для короля, остался при своем мнении и заявил, что никуда не уведет свои корабли, пока не переговорит лично с королем Франции. К тому же он весьма дерзко послал одного из своих капитанов в море, чтобы тот продолжал захват кораблей. Пока Людовик переваривал эти тревожные новости, он получил гневное послание от герцога Бургундского. Обвинив короля в нарушении Перонского договора, Карл заявил о своем намерении атаковать Уорика и Кларенса на суше и на море, где бы они ни находились. Вскоре Людовику сообщили, что герцог вооружает мощный флот и побуждает Франциска II Бретонского использовать против англичан своих бретонские каперов.

Однако король удовлетворил желание графа Уорика. Он был слишком соблазнен легендой об этом авантюристе, создавшем короля, чтобы отказаться от осуществления великого и давно задуманного плана. Жертвовать перспективами ради осторожности было не в его привычках, и он не мог упустить возможность применить свои таланты непосредственно на Уорике. Поэтому он предложил графу и герцогу Кларенсу оставить свои корабли в Онфлёре и открыто прибыть в Амбуаз, чтобы встретиться с ним.

8 июня король отправил одного за другим своих главных баронов встретить английских беглецов, которые приближались к Амбуазу. Он даже сам спустился с крепостного холма, чтобы встретить гостей на дороге. Людовик прервал их приветствия и тепло обнял каждого. Когда они прибыли в замок, королева, которая была на девятом месяце беременности, встречала их у дверей. Хотя это был совершенно не королевский прием, но со стороны самого могущественного монарха в Европе ничто не могло быть более лестным. Не дворецкий, а сам король сопроводил графа и герцога в их апартаменты, где провел с ними добрых два часа в беседе.

В течение следующих трех дней Людовик вел долгие беседы со своими гостями. Со свойственной ему простотой, вместо того чтобы принять их у себя в апартаментах, он сам приходил за ними в их комнаты. В то же время он публично демонстрировал свое уважение к графу Уорику и герцогу Кларенсу, устраивая приемы, вечеринки и даже турнир в их честь. С членами их свиты обращались замечательно. Акробат, которого Уорик привел с собой, был вознагражден Людовиком — который разбирался в акробатике — двадцатью экю. После тщательного изучения своих гостей король решил, что он не ошибся, полагаясь на преданность и таланты графа, и когда он и Кларенс покинули Амбуаз 17 июня, Людовик и Ричард Невилл уже сделали определенные приготовления к "английскому предприятию". Было решено, что Уорик будет добиваться восстановления на английском троне дома Ланкастеров, забыв все прошлые обиды и ненависть, он и королева Маргарита скрепят свой союз браком — браком младшей дочери графа, Анны, которой тогда было десять лет, с сыном Генриха VI принцем Эдуардом, который был старше ее на семь лет, Людовик предоставит деньги и корабли для экспедиции, но как друг и союзник Ричарда Невилла, а не Ланкастеров, а договор между Францией и ланкастерской Англией принесет мир между двумя странами, наряду с разорением герцога Бургундского.

Теперь Людовику предстояло убедить властную королеву Маргариту, которая в то время ехала с сыном в Амбуаз, простить своего самого непримиримого врага. В согласии с Уориком — и, несомненно, к большому облегчению Уорика — король решил, что граф должен на некоторое время уехать, чтобы присмотреть за своими кораблями, и дать время подготовить королеву к принятию примирения и предложения о браке. Миланский посол сообщал:

Но на деле все оказалось не так просто.

В итоге королева Маргарита оказалась еще более вспыльчивой и несговорчивой, чем предполагал король. С момента ее прибытия в Амбуаз (через две недели после отъезда Уорика) Людовик начал объяснять ей, где лежат ее истинные интересы. Она была готова согласиться на тридцатилетнее перемирие между Францией и домом Ланкастеров, если король окажет Генриху "всю возможную поддержку и благосклонность против Эдуарда де Марча (Эдуарда IV), его помощников и сообщников", но что касается примирения с кровавым убийцей Уориком, она никогда не согласится на это! День за днем, несмотря на свое раздражение ее несогласием и высокомерием, Людовик неустанно льстил ей в надежде образумить. В силу политической необходимости он убедил ее согласиться на то, чтобы граф Уорик восстановил ее мужа на троне, но бесполезно было надеяться, что ее сын когда-нибудь женится на Анне Невилл. Такой союз был бы ему не на пользу, не говоря уже о его чести, с гордостью повторяла Маргарита. Однако король не сдавался.

И вот, 30 июня произошло событие, на которое давно надеялся каждый добрый француз: за час до восхода солнца королева Шарлотта родила здорового мальчика. Ребенок был крещен в тот же день архиепископом Лионским и назван Карлом в память об отце Людовика или, возможно, в честь его брата. Ликуя, король воспользовался возможностью продемонстрировать свою преданность дому Ланкастеров: в качестве крестного отца новорожденного он выбрал сына королевы Маргариты, принца Эдуарда, прадедом которого также был несчастный Карл VI Безумный. В результате этого доброго жеста или дальнейших переговоров с королем, королева Маргарита смягчилась и, наконец, согласилась на брак своего сына с дочерью Ричарда Невилла. Однако в одном вопросе она была непоколебима: она никогда не согласится доверить своего сына Эдуарда Уорику, который должен был восстановить свою власть в Англии раньше, чем она согласится отпустить туда юного принца Уэльского. Убедившись, что он не может получить большего, Людовик удовлетворился достигнутым. Несомненно, граф Пембрук, Джаспер Тюдор, единоутробный брат Генриха VI, согласился бы последовать за Уориком и представлять при нем дом Ланкастеров. Чтобы атмосфера была как можно более непринужденной, король выбрал Анжер для встречи, которая должна была состояться через несколько недель между Уориком и Маргаритой. Анжер был родным городом королевы, и Людовик обещал ей, что там она воссоединится со своим отцом, королем Рене, и кузеном, герцогом Гиеньским.

Тем временем после бомбардировки побережья Нормандии англо-бургундский флот блокировал устье Сены. Французские купцы были арестованы на территории Бургундии. Что касается эмиссаров, которых Людовик отправил к Карлу, то они были приняты довольно бурно. Как только они произнесли слова реституция и возмещение, герцог гневно прервал их, заявив, что предоставив помощь Уорику, заклятому врагу Бургундии, король нарушил Перонский договор и поэтому не может быть и речи о каком либо возмещении! После этого он резко прервал встречу, дав волю своему гневу:

В начале июля король отправился в Анжер, где к нему должен был присоединиться его брат. Тот факт, что он больше не был наследником престола, похоже, не изменил привязанности Карла к Людовику. Король в свою очередь позаботился сообщить ему обо всех мерах, которые были приняты для примирения Уорика и Маргариты Анжуйской. 22 июля и королева, и граф въехали в город. Ричарда Невилла сопровождал доблестный сторонник ланкастерцев Джон, граф Оксфорд, которому удалось пересечь Ла-Манш несколькими днями ранее. Не теряя ни минуты, но со всем обаянием, на которое он был способен, Людовик дал понять, чьим другом он себя считает. Вечером он взял графа Уорика под руку и подвел его к свергнутой им королеве. Несомненно, Ричард Невилл был должным образом королем проинструктирован, но мастерство, с которым он представил свою собственную легенду, достаточно свидетельствовало о том, что он сам был превосходным актером. Граф прекрасно понимал, что Лондон стоит коленопреклонения. Смиренно опустившись на колени перед надменной королевой, он попросил у нее прощения. Чтобы не причинить ущерб своей гордости, Маргарита продержала его в таком положении добрые четверть часа, пока граф просил у нее прощения за причиненное зло. Наконец, в великодушном порыве она согласилась простить его, и он торжественно поклялся в верности дому Ланкастеров. Уорик также обязался повторить этот акт раскаяния в Вестминстере, на церемонии, которая должна была состояться сразу после завоевания Англии. Затем королева с нескрываемым теплом приветствовала графа Оксфорда, поскольку он и его семья "сильно пострадали за ее дело".

Под присмотром короля граф Уорик и королева Маргарита провели следующие три дня, обсуждая детали своего союза. Было решено, что Людовик будет обеспечивать королеву, жен Уорика и Кларенса, принца Эдуарда и его юную невесту, маленькую Анну Невилл, до тех пор, пока граф не восстановит свою власть в Англии. Уорик сделал все возможное для своего зятя, герцога Кларенса, который благоразумно держался подальше от Анжера и если у принца Эдуарда и Анны не будет наследника мужского пола, корона перейдет к нему. 25 июля, при содействии своего брата, одетого, как и он, в монашескую рясу, король Людовик председательствовал на церемонии в Анжерском соборе, которая должна была скрепить примирение. Когда по доверенности состоялось обручение принца Эдуарда и Анны Невилл, королева Маргарита пообещала относиться к Уорику как к верному и преданному подданному и никогда больше не упрекать его за прошлые поступки, а граф поклялся "поддерживать партию и дело короля Генриха". Эти клятвы давались на кресте Святого Балдрика, любимом кресте Людовика, который, по преданию, приносил смерть в течение года каждому, кто осмеливался нарушить клятву. Затем король вместе со своим братом поручился за обещания Уорика королеве Маргарите, "показав тем самым, как сильно он ее любит и что он обязан упомянутому графу больше, чем любому другому человеку, а также сделает для него столько же и даже больше, чем для любого другого человека".

Хотя об этом прямо не говорилось, главный интерес Людовика во всем этом предприятии был совершенно очевиден: как только Уорик получит возможность, он должен будет втянуть Англию в тотальную войну против герцога Бургундского.

Союз Невиллов и Ланкастеров не мог не шокировать благочестивый ум Жоржа Шателена, а сам Коммин счел его "странным"[97]. Для врагов Людовика, как и для Шателена или епископа Бассена, который был вынужден покинуть берега Нормандии за то, что слишком горячо поддержал дело герцога Беррийского в 1465 году, король и граф Уорик были людьми одной пошиба, по крайней мере, об этом свидетельствует эпиграмма, написанная в то время одним памфлетистом из бургундского лагеря:

Обращение Людовика с Уориком не дает нам никакого представления о истинных чувствах короля по отношению к графу, более того, слишком очевидно, что в его интересах было использовать его так, как он это сделал. Вернувшись на трон, Ланкастерский дом вполне мог разорвать союз с Францией, чтобы укрепить свои позиции, а зная ее анжуйские претензии и мстительность не было причин полагать, что королева Маргарита когда-нибудь проявит благодарность к своему французскому кузену. С другой стороны, Людовик знал, что может рассчитывать на преданность Уорика, поскольку граф, не имея права претендовать на английский трон, не мог действовать без поддержки, и если в день победы жажда мести заставит королеву Маргариту отказаться от своей клятвы, единственным убежищем для Уорика вновь станет король Франции. Однако, похоже, что Людовик действительно чувствовал некоторое родство между собой и Ричардом Невиллом, в котором его упрекали враги. Подобно ему и его великому другу Франческо Сфорца, граф был политическим авантюристом, человеком, который осмелился бросить вызов обычаям своего времени, который не мог положиться ни на кого, кроме себя, и который знал, как использовать открывающиеся перед ним возможности. Наконец, Уорик был предан, правда, из корыстных побуждений но Людовик предпочитал такую привязанность той, которую навязывают феодальные узы, и несмотря на свой политический цинизм, король никогда не был равнодушен к преданности. Именно в письме к Жану Бурре мы находим наиболее точное выражение его чувств к Уорику:

После церемонии, которая состоялась 25 июля в Анжерском соборе, Людовик написал Бурре с явным удовлетворением и не без некоторой иронии: "Сегодня мы заключили брак королевы Англии и его [графа Уорика]…".

В последний день июля в сопровождении Джаспера Тюдора, графа Пембрука, и графа Оксфорда Уорик отправился в Валонь, где он создал свой штаб и должен был завершить подготовку к экспедиции. В тот же день королева Маргарита и принц Эдуард отправились в Амбуаз, где к ним должны были присоединиться жена и дочери Уорика. Уорик выразил желание присутствовать на свадьбе своей дочери, прежде чем рисковать своей жизнью в Англии, но сам король Франции не мог надеяться получить вовремя папскую диспенсацию, требуемую по причине кровного родства (Джоана Бофорт, прабабушка Анны Невилл, была единокровной сестрой Генриха IV, прадеда принца Эдуарда), поэтому Уорику пришлось довольствоваться обещаниями Людовика о королевском обращении с его дамами в Амбуазе и о том, что свадьба его дочери будет отпразднована со всей необходимой пышностью и церемониями.

Людовик XI ссудил Уорику достаточно денег, чтобы тот обеспечил своих людей продовольствием и оружием и хорошо заплатил своим морякам, но бургундский флот теперь блокировал нормандские порты, в которых укрылись корабли графа и адмирала Франции. Узнав, что бургундцы начали опустошать побережье, король поспешил в Нормандию, чтобы организовать оборону: "Вы знаете, каким ударом для меня будет, — писал он магистру двора, — если они [бургундцы] не встретят там должного сопротивления". 5 сентября он был в окрестностях Байе и, похоже, воспользовался возможностью навестить Уорика, который в это время находился в Валони, примерно в сорока милях. Король, должно быть, размышлял, не провалятся ли его планы, как вдруг пришла новость, которая дала ему надежду. 6 сентября он узнал, что сильный шторм рассеял бургундские корабли, отогнав их на север в сторону Шотландии и Голландии. На следующий день французский адмирал смог выйти в море, чтобы присоединиться со своими кораблями к флоту Уорика в Сен-Васт-ла-Уг, а 9 сентября, при благоприятном ветре, граф наконец отплыл в Англию. За успех его дела король Людовик принес в дар Нотр-Дам-де-ла-Деливранс в Кане большую свечу, шесть священных сосудов и свое собственное изображение, отлитое из воска. Что касается его самого, то он дал обет посетить с паломничеством аббатство Нотр-Дам-де-Сель в Пуату: нельзя было пренебрегать ничем, что могло бы благоприятствовать экспедиции Уорика.

Неделю спустя, вернувшись в Тур, Людовик узнал, что после удачного перехода через пролив Уорик и его небольшая армия высадились в Плимуте и Дартмуте, где не встретили сопротивления, а флот адмирала благополучно добрался до нормандских портов, куда он и должен был вернуться после завершения своей миссии. Затем, примерно в середине октября, из Англии прибыл Джаспер Тюдор, чтобы с триумфом объявить, что Эдуарду IV пришлось бежать в Голландию перед лицом наступления Уорика, и что 6 октября лейтенант королевства (именно такой титул присвоил себе Ричард Невилл) въехал в Лондон, чтобы броситься к ногам несчастного Генриха VI, который пять лет назад был заключен в тюрьму его стараниями. От Джаспера Тюдора король также получил эту восторженную записку, написанную 8 октября самим графом:

Людовик купался в радости. Перед тем как отправиться в паломничество в Нотр-Дам-де-Сель, он разослал в свои добрые города циркулярное письмо, в котором объявил о восстановлении Ланкастерского дома, "что является одной из тех вещей в мире, которых следует желать больше всего на благо нам и всем упомянутым королевствам", и предписал "целых три дня" благодарения. 13 ноября он дал последние инструкции посланникам, все из которых были хорошо известны графу Уорику, которые должны были отправиться в Англию, чтобы обеспечить выполнение соглашений, достигнутых в Анжере. Эти инструкции были на удивление подробными, личными и срочными. Эмиссарам Людовика было приказано заключить запланированный военный союз против Бургундии и сделать конкретные приготовления для кампании против герцога Карла. Они также должны были предложить Уорику, что завоевание Бургундии может принести ему "земли и графства" Голландии и Зеландии. Осуществив мечту, о которой он сам давно уже говорил графу, Людовик получил бы преимущество видеть в руках преданного ему человека территории, которые при разделе завоеваний по праву принадлежали бы Англии. Чтобы дать английским купцам, ярым защитникам бургундского союза, представление о прибыли, которую они могут получить, торгуя с Францией, он отправил вместе с посольством двух богатых купцов из Тура с пряностями, льном, шелком и золотыми тканями на общую сумму 25.000 экю, которые должны были продать эти товары по низкой цене лондонским купцам, чтобы убедить их, что на французских рынках можно найти достаточно того, что удовлетворит английских клиентов. Это была политическая и экономическая кампания совершенно нового типа.

Как только пришло папское разрешение, Людовик приступил к организации свадьбы маленькой Анны Невилл с молодым принцем Эдуардом, однако он все еще откладывал отъезд своих гостей и своего посольства. От собрания туреньских "нотаблей" он добился заявления о том, что Карл Бургундский был виновен в двойной измене, поскольку, с одной стороны, заставил своего государя подписать Перонский договор против его воли, а с другой стороны, нарушил этот договор летом предыдущего года, начав войну в Нормандии. В результате Карл был лишен своего титула а его владения были конфискованы. Обнародовав эту решительную декларацию 3 декабря, Людовик, наконец, решил отправить посольство в Англию, так как теперь война, с которой придется столкнуться Уорику, уже началась. В середине декабря, по сообщению миланского посла Беттини, королю сообщили, что его посланники получили в Лондоне прием, который не оставлял желать лучшего. Людовик немедленно разрешил королеве Маргарите и ее людям уехать и посоветовал парижанам подготовить для них достойный королевы прием.

Хотя он презирал и ненавидел войну, король не мог противиться зову Фортуны. Он считал, что с помощью англичан ему удастся без особого труда сокрушить Бургундский дом. Однако ему не терпелось увидеть реализацию своих планов, и, возможно, он начал опасаться, что время не на его стороне.

Казалось, что король мудро выбрал свой час, чтобы перейти от дипломатии к войне. Коннетабль де Сен-Поль, и новый герцог Гиеньский поспешили ко двору, чтобы предложить свои услуги и приступить к сбору войск, герцог Бретонский оставался нейтральным. Чтобы дать Уорику время развернуться, Людовик запланировал свою кампанию на весну, но внезапно, 13 января 1471 года, он узнал, что коннетабль убедил Сен-Кантен, один из городов на Сомме, открыть свои ворота, и что королевские войска теперь стоят там гарнизоном. Через пять дней король написал Бурре:

Сам он вскоре прибыл в столицу, где провел четыре дня, собирая средства, припасы и артиллерию. 26 января, отслужив мессу в Нотр-Дам, король остановился в небольшом форте за городом, чтобы пообедать, а затем снова отправился в Санлис и Компьень. Лучшие капитаны уже занимали места вблизи бургундской Пикардии с элитными войсками постоянной армии. Со своей гвардией и несколькими придворными Людовик передвигался по проселкам между Компьенем и Нуайоном, рискуя жизнью, как солдат удачи, сообщает Сфорца де Беттини, отмечая, что его безрассудство вызывало большое беспокойство у приближенных короля.

3 февраля Людовик получил отличные новости от своего лучшего капитана, старого Антуана де Шабанна, Великого магистра королевского двора, который сообщил ему, что горожане Амьена, столицы Пикардии, оказали ему и его людям очень теплый прием. Ликуя, Людовик в тот же день написал Шабанну:

С Амьеном на западе и Сен-Кантеном на востоке, король, основная масса войск которого была распределена по фронту 15-и миль на линии, параллельной реке, теперь занимал прочную позицию на Сомме.

Через десять дней Людовику сообщили, что бургундская армия продвигается на юг и, похоже, направляется к Корби, городу на Сомме в 10-и милях вверх по течению от Амьена. По дорогам беспрестанно сновали гонцы, чтобы убедиться, что король контролирует свои войска. Во время войны, как и в мирное время, Людовик требовал идеальной координации между своими службами и настаивал на том, чтобы его приказы выполнялись без промедления — факт, который не преминул испытать на прочность нервы тех, кто ему служил. От Великого магистра двора не было новостей, и 14 февраля король написал обеспокоенное письмо своему зятю адмиралу:

Однако вскоре король узнал, что Великий магистр двора благоразумно остался в Амьене.

Именно на этот город герцог Бургундский, разгневанный потерей своих городов на Сомме, решил совершить нападение. Когда он понял, что оборона к северу от Амьена слишком сильна для атаки с этой стороны, то спустился вниз по реке к мосту у города Пиквиньи. Взяв его штурмом, а также и сам город, герцог пересек Сомму и разбил свой лагерь на юго-западе от Амьена. Вскоре и артиллерия Шабанна ответила на первые пушечные выстрелы бургундцев. Начались кровавые стычки между осаждающими и королевскими войсками. Пока на южном берегу отряды бургундских солдат беспрепятственно грабили местность между Корби и Пиквиньи, на севере французские разъезды нападали на конвои, снабжавшие врага продовольствием. Людовик приказал графу де Сен-Поль и адмиралу присоединиться к гарнизону Амьена, а затем созвал своих капитанов на военный совет. По мнению Великого магистра, необходимо было атаковать бургундский лагерь, и все согласились с этим опасным планом, включая короля, который, тем не менее, оставил за собой право выбора дня его исполнения. В очередной раз герцог Бургундский поставил свою армию в трудное положение; его люди страдали от суровой зимней погоды, а его лагерь был практически окружен королевскими войсками, которые превосходили бургундцев по численности.

Людовик XI ждал известий о том, что граф Уорик высадился в Кале. Он рассчитывал, что английская армия застанет бургундцев врасплох.

Однако новости, которые Людовик получил от своих посланников из Лондона, хотя и оставались оптимистичными, были туманными в вопросе антибургундского союза. Однако в конце февраля король получил восторженную депешу, в которой сообщалось, что английский Парламент готов ратифицировать десятилетнее перемирие и торговый договор, и что Уорик, занятый сбором мощного флота, скоро будет в Кале с армией численностью около 10.000 человек. К этому посланию граф собственноручно добавил постскриптум следующего содержания:

Около 20 марта, едва избежав нападения бретонских пиратов, когда они пересекали Ла-Манш, посланники сами явились в штаб-квартиру короля в Бове. Кроме договора о мире и торговле, все, что они привезли с собой, было устное заверение Уорика, что он отправится в Кале с 8.000 человек, как только королева Маргарита и ее сын, которого их недоверие все еще удерживало в Онфлёре, прибудут в Англию и смогут взять на себя управление королевством вместо него. Однако блестящая коммерческая пропагандистская кампания, придуманная Людовик, потерпела полный крах. Лондонские купцы были настолько возмущены тем, что их французские коллеги отбирают у них хлеб, что Уорик был вынужден прервать их торговлю. На самом деле, делателю королей так отчаянно не хватало денег, что ему пришлось продать французские товары на 17.000 экю, чтобы выплатить жалование своим войскам. Что касается остальных запасов, то бретонские пираты захватили их с боем в море, в котором погиб один из французских купцов. Но впереди было еще худшее: когда посланники собирались покинуть Лондон, им сообщили, что примерно 12 марта небольшой флот с королем Эдуардом и его сторонниками попытался высадиться в Норфолке, а затем направиться в эстуарий Хамбер.

Королю не нужно было дожидаться окончания рассказа посланников, чтобы понять, что на английскую поддержку больше нельзя рассчитывать, чтобы захлопнуть ловушку для бургундской армии. Окруженный мстительными ланкастерцами и атакованный выдающимся военачальником Эдуардом IV, граф Уорик вскоре должен будет бороться за свою собственную жизнь.

Людовик XI сразу же дал понять, что его дела и так находятся в превосходном состоянии, что он не будет прибегать к помощи англичан. Кроме того, сообщив своим капитанам в Амьене, что он считает нужным опасаться некоторых своих офицеров, он сказал им, что вопрос о нападении на бургундский лагерь больше не стоит. Наконец, он тайно вступил в переговоры с герцогом Бургундским.

Наряду с плохими новостями, которые он получил из Англии, Людовик, по-видимому, был проинформирован о том, что среди принцев замышляется новая измена. Зачинщиками были граф де Сен-Поль и герцог Гиеньский, который задержался с приездом к брату до 27 марта. Они планировали оставить дело короля и присоединиться к лагерю герцога Бургундского при условии, что последний отдаст Карлу Гиеньскому руку Марии, своей наследницы. Если бы он вступил в такой брак, брат короля, который теперь потерял титул наследника короны, мог бы снова послужить знаменем для французских феодалов. Раздраженный давлением, оказанным на него коннетаблем де Сен-Полем, герцог Бургундский, чье положение было теперь настолько шатким, что он сам был готов признать это, написал королю записку из "шести строк", в которой предположил, что, если бы он знал, что происходит, Людовик никогда бы не начал войну. В конце первой недели апреля было объявлено перемирие сроком на три месяца. Герцог со своей армией удалился в Перон, а король — в Ам, в замок коннетабля, в то время как их представители встретились в какой-то деревне между этими двумя местами для переговоров о мире. И снова усилия Людовика XI по превращению феодального королевства в национальную монархию потерпели неудачу.

Пока король Франции слушал мессу в Амьенском соборе в пасхальное воскресенье 14 апреля, два события меняли судьбу Англии. Королева Маргарита Анжуйская высадилась на южном побережье, а в нескольких милях от Лондона Ричард Невилл, граф Уорик, был убит при Барнете в битве, в которой его войска и войска ланкастерцев были разбиты армией Эдуарда IV.

Король всегда был начеку, но прошло несколько недель, прежде чем он узнал, что именно произошло в Англии. Герцог Бургундский, который теперь воспрянул, вел себя на переговорах как человек, уверенный в своем превосходстве. Его флот и бретонские каперы контролировали Ла-Манш и прошло совсем немного времени, прежде чем он узнал о результатах битвы при Барнете и о состоянии дел ланкастерцев. 5 мая, через три недели после поражения и смерти графа Уорика, Эдуард IV сразился в последней битве при Тьюксбери с Маргаритой и ее армией, победа в которой окончательно избавила его от остальных врагов. Королева теперь была в плену, ее сын, принц Эдуард, был убит при попытке бегства, а те из главных ланкастерских лордов, которые не были убиты в бою, были захвачены и казнены. Наконец, вернувшись в Лондон, победившие йоркисты, в ночь с 21 на 22 мая, предали смерти короля Генриха VI, снова заключенного в Тауэр. Только 1 июня Людовик, наконец, "с величайшей скорбью" узнал о катастрофическом завершении грандиозного замысла, который он разработал вместе со своим другом Ричардом Невиллом. В Бургундии же распространялась новая песенка:

Людовик XI отправился в Ам, в замок коннетабля, в сопровождении своего брата, хозяина замка, шотландских гвардейцев и борзых собак. Во время путешествия он несколько раз останавливался, чтобы послушать мессу, сделать подношения, поднести детей к купели и раздать милостыню. Он провел целый день в Сен-Кантене, чтобы убедить его жителей, чью преданность он недавно приобрел, хранить ему верность, кроме того, он воспользовался возможностью освободить некоторых заключенных и обеспечить укрепление обороны города. Пересекая Сомму под проливным дождем, Людовик остановился, чтобы дать немного денег бедняку, которого укусил бешеный волк. В замке Ам были сделаны обычные мелкие переделки, чтобы он мог получить в своей комнате удобства, к которым привык: было установлено специальное кресло, а также складная кровать, которую он всегда брал с собой в поездки, были разожжены жаровни, а стены обиты различными гобеленами из его багажа. Среди вещей короля была мазь от геморроя, которую аптекарь в Туре приготовил для него перед отъездом в поход. Для физических упражнений Людовик ездил верхом на лошади по городу или охотился на лис и барсуков с помощью местных жителей. Однако между Амом и Пероном его эмиссары (маршал де Лоэак, сеньор де Краон и несколько других баронов) продолжали переговоры с представителями герцога Бургундского, который с каждым днем становился все более непримиримым.

4 мая, когда король ехал "для удовольствия" по сельской местности в компании своего брата и графа де Сен-Поль, он узнал, что бургундские посланники уехали в Перон, чтобы посоветоваться со своим господином, в то время как его собственные делегаты остались в деревне, где проходили переговоры. Ему вдруг пришла в голову идея, которую он тут же воплотил в жизнь. Он приказал сотне всадников надеть бургундские знаки отличия, то есть крест Святого Андрея, чтобы совершить провокацию в деревне. Вскоре он узнал, что его люди блестяще выполнили свою миссию. Они ворвались в деревню с криками "Бургундия! Бургундия!" и вскоре окружили делегатов, разграбив на их глазах весь багаж. Те немногие посланники, которым случайно удалось спастись, немедленно сели в седло и поскакали в сторону Ама, распространяя по дороге ужасные новости о бургундском набеге, свидетелями которого они только что стали. Когда, запыхавшись, они наконец добрались до города, то объявили, что сам король взят в плен. В течение часа дюжина гонцов прибыла в Ам, чтобы рассказать ту же историю. Миланского посла Сфорца де Беттини начали посещать "странные мысли". И когда Людовик наконец-то появился, весь город был взбудоражен.

Король смиренно выслушал уговоры своих придворных по поводу его неосмотрительного поведения и согласился с ними, что ему следует без промедления заняться опровержением тревожных слухов, которые о нем распространялись. Сойдя с коня, он столкнулся лицом к лицу с Беттини, который, в свою очередь, решил преподать ему урок: шутка, которую он устроил, была ужасной ошибкой и не будет ничего удивительного, если герцогу Милана сообщат о его пленении, что не может его не расстроить и теперь необходимо немедленно отправить к нему курьера, чтобы успокоить. Людовик выслушивал всех с ангельским терпением и поспешил последовать всем советам, которые ему давали. Он отправил гонцов в Италию, Париж и самые важные города королевства, чтобы сообщить, что новости о похищении короля и его эмиссаров не следует доверять. Людовик сам продиктовал Великому магистру двора письмо, к которому собственноручно добавил: "Это была та забава, которую устроили некоторые из моих людей, возвращавшихся в Бургундию". Антуану де Шабанну не нужно было знать, что сам король был автором шутки, которую он, конечно же, не оценил бы!

Если эта шутка означает капризный дух короля и отсутствие заботы о чувствах других, то она не осталась без последствий. По большей части, делегаты, ответственные за переговоры о мире, были, похоже, теми же самыми, кто за некоторое время до этого советовал королю послать его драгоценных солдат в атаку на бургундский лагерь, и которые поэтому не хотели продлевать перемирие. Теперь, после урока, который преподал им Людовик, увидев на мгновение прямую угрозу своей жизни, они должны были лучше понять его нежелание проливать кровь при всяком удобном случае и ужас, который внушала ему война и который разделяли с ним простые люди. В мрачные мартовские дни один бургундец писал: "Да дарует нам Бог мир, ибо война делает нашу жизнь очень тяжелой!"

Людовик терпеливо продолжал переговоры с герцогом Бургундским. В конце июня, то давая, то отзывая свое согласие, выдвигая неприемлемые условия, от которых он потом отказывался, Карл, наконец, решил продлить перемирие, но только до 30 апреля 1472 года, таким образом ясно намекнув королю, что, если придется снова взяться за оружие, он намерен воспользоваться идеальным временем, которое предоставляет май, чтобы начать кампанию.

После этой новой неудачи Людовик снова отправился на Луару. Как всегда, несмотря на провал своих планов, он вернулся не с пустыми руками. Он не только обрел новый опыт, но и отвоевал два города на Сомме и различные опорные пункты, которые значительно улучшили его позиции на севере и которые, при необходимости, можно было использовать в качестве разменной монеты в отношениях с герцогом Карлом. Король нуждался в поощрении таких мыслей, поскольку лучше других знал, что, прибегнув к войне, он поставил себя в опасную политическую ситуацию. Эдуард IV, Франциск Бретонский и герцог Бургундский уже возобновили свой союз против него, а лояльность его брата ушла в прошлое. Помимо этих политических трудностей, было и личное горе: молодой принц Пьемонтский, старший сын его сестры, герцогини Иоланды Савойской, внезапно умер в начале июля. По сравнению со своими младшими братьями он был энергичным и умным юношей. Людовик, воспитавший его при французском дворе, привязался к нему, как к сыну, и надеялся, что однажды он положит конец анархии, царившей в Савойе.

Утром 6 июля, когда известие о смерти принца достигло Тура, Людовик имел частную встречу с Сфорца Беттини. Когда миланец "спокойно и сочувственно сообщил ему о глубокой досаде, которую испытал его господин, узнав о случившемся в Англии", Людовик ответил "со вздохом, что не может бороться с судьбой".

Через несколько минут, когда он уже собирался сесть на коня и отправиться в паломничество к Нотр-Дам-де-Сель в Пуату, король снова вызвал Беттини. Он рассказал ему о надеждах, которые возлагал на Уорика, и удивился, что за столь короткое время все они рухнули. Ко всему прочему, герцог Гиеньский отказался жениться на дочери короля Кастилии, поставив тем самым под угрозу испанский союз. Наконец, узнав о смерти принца Пьемонтского, король оплакивал его так пронзительно, отмечает Беттини, что "даже если бы Орфей был на его месте, я не думаю, что он смог бы сделать больше".

"Сфорца, — продолжал Людовик, — я говорю с вами так, как говорил бы с самим собой". И он сразу дал понять, что нисколько не отчаивается:

Задолго до окончания 1471 года при маленьком дворе Карла, герцога Гиеньского, говорили о заговорах и планах войны против Людовика XI. Сам король был хорошо информирован об этом, и среди прочего, ему сообщили, что он не должен ничего предпринимать, иначе принцы и англичане натравят на него "столько борзых, что он не будет знать, куда бежать". К середине лета герцог Гиеньский пытался добиться от Папы Римского необходимых разрешений, чтобы аннулировать обещания, данные им королю, и разрешить его брак с Марией Бургундской. Его посланники и делегаты постоянно наведывались к герцогу Бретонскому, графу де Сен-Поль и Карлу Бургундскому. В ноябре он очень любезно принял графа д'Арманьяка, которому в следующем месяце вернули его владения. При своем дворе он оказался между влиянием двух соперничающих группировок: одной руководила его любовница Колетта де Шамб, подарившая ему двоих детей, а другой — Оде д'Эди, умный друг Франциска Бретонского. В декабре, однако, Колетта серьезно заболела, и в конце месяца королю сообщили, что она умерла 14 декабря, очевидно, от самой неприятной болезни, поскольку кровь, взятая у нее врачами, была удивительно "испорчена". Ее любовник сам страдал от тяжелой лихорадки, и чтобы поднять боевой дух, Оде д'Эди побудил герцога заставить всех своих солдат принести клятву служить ему против кого бы то ни было — "особенно против меня", объявил Людовик XI Великому магистру, которого он тогда отправил с тремя сотнями копий к границам Гиени. Некоторое время назад король призвал герцога Милана и Лоренцо Медичи (Лоренцо Великолепного) помочь его послам в Риме, которые пытались сорвать попытки его брата получить послабления от Папы. Позже Людовик открыто предупредил Лион (и, вероятно, другие города), чтобы они тщательно охраняли свои стены, поскольку герцоги Гиеньский, Бретонский и Бургундский объединили свои силы против короля. Сеньор дю Бушаж, которого король послал сообщить брату, что ему известно о вероломстве Карла, и потребовать, чтобы тот оставил свои заблуждения, вернулся с пустыми ответами. В феврале 1472 года король узнал, что Карл, здоровье которого, казалось, начало восстанавливаться, возобновил свои интриги с целью жениться на наследнице Бургундии и занят сбором войск. В том же месяце в руки Людовик попали документы, за которые он, безусловно, дорого заплатил. Как он написал 3 марта горожанам Лиона, которым он отправил их копию, это были "оригинальные письма и инструкции, подписанные рукой нашего упомянутого брата и скрепленные его печатью, которые он написал ко двору Папы в Риме, чтобы его освободили от упомянутых священных клятв".

Что касается оригиналов, то он позаботился о том, чтобы поместить их в сокровищницу церкви Сен-Ло, у ворот Анжера, где находился крест, на котором герцог Гиеньский дал клятву в 1469 году и который в течение года должен был привести к смерти любого, кто лжесвидетельствует.

Однако, несмотря на то, что Карл Бургундский призывал принцев к войне и готовился подписать союз против Франции с Ферранте, королем Неаполя, и Хуаном II Арагонским, Людовик XI продолжал с ним переговоры. Между ними разыгрывалась сложная дипломатическая комедия, в которой коварство и двуличие короля перевесили коварство и двуличие герцога, чей эгоцентризм сделал его слишком самоуверенным[98]. Не зная, чем закончится болезнь его брата, Людовик попытался выиграть время и воспользоваться надеждами, которые Карл мог питать в связи с возможной смертью герцога Гиеньского. Это была все та же игра, только ставки изменились: если герцог откажется от своих союзов, чтобы подписать мир, король обязуется вернуть ему Амьен и Сен-Кантен. После мучительных переговоров герцог, наконец, согласился, при условии, что отказ от союзников станет темой отдельного документа, содержание которого будет раскрыто только в день возвращения городов на Сомме. Людовик быстро согласился на это половинчатое предложение, но в свою очередь добавил два новых условия: во-первых, дочь герцога (ей тогда было четырнадцать лет) будет обручена с Дофином (а тому был всего один год), а во-вторых, герцог и король сделают друг друга членами своих Орденов. Как он и ожидал, в середине января 1472 года Людовик узнал, что Карл отказывается подписаться под последним предложением. Клятва, связывавшая рыцарей Ордена Золотого Руна, символ герцогской славы, была единственной, в которой король мог быть уверен, что его могущественный вассал ее не нарушит.

В начале марта пришло известие, что брат Людовика находится в тяжелом состоянии, что еще больше усложнило дипломатическую комедию. Приказав своим войскам сосредоточиться на границе Гиени, король отправил новое посольство к герцогу Бургундскому, на этот раз с предложением продлить перемирие, которое должно было истечь 30 апреля, а если тот будет упорно отказываться от его предложения вернуть Амьен и Сен-Кантен. Но, ожидая вскоре получить известия из Гиени, Карл не спешил дать посланникам короля определенный ответ: если перспектива потерять некогда полезного союзника причиняла ему некоторую досаду, то надежда вернуть себе города на Сомме, отвернувшись от мертвеца, стала для него утешением.

Параллельная игра Карла с принцами была не менее двусмысленной. Он не собирался отдавать руку своей дочери брату короля. Одному из своих баронов, который имел дерзость спросить его, когда он собирается выдать замуж свою наследницу, он ответил, что это произойдет, как только он сам станет монахом. Однако Карл не отвергал ни одного из женихов Марии, от которых пытался получить все, на что мог надеяться, "и я полагаю, — добавляет Коммин, — что он не хотел бы иметь сына и не выдал бы замуж дочь, пока был жив".

Более того, он больше не считал себя французом и презирал патриотические чувства, которые, как считали его друзья, он испытывал. Однажды, когда сеньор д'Юрфе, посланный герцогом Бретонским, призвал его взяться за оружие, чтобы вместе с союзниками послужить на благо Франции, то есть для низложения Людовика XI, он послал за Коммином и сказал ему:

Хотя Людовик XI отправил более десятка писем бургундскому двору, чтобы узнать о ходе переговоров, только 14 мая он узнал о том, что его посланникам удалось продлить перемирие до середины июня, когда оно уже истекло двумя неделями ранее. Через четыре дня он внезапно покинул Плесси-ле-Тур и направился в Гиень. Прежде чем сесть на лошадь, он послал Великому магистру двора наспех написанную записку:

Хотя он был готов воспользоваться полученной от него информацией, Людовик явно не очень высоко ценил этого монаха, поскольку тот все еще находясь на службе у его брата уже пытался завоевать расположение короля.

В тот день Людовик преодолел более 40-а миль. После короткого привала в Ле-Пюи, где он остановился для молитвы в церкви Нотр-Дам, он снова находился в пути 19 или 20 мая в сопровождении только своей охраны. 25 мая Сфорца ди Беттини отметил: "Хотя в течение пяти дней я скакал галопом прямо за Его Величеством, мне удалось догнать его только вчера". К этому времени король, который властно потребовал и получил право войти в Ла-Рошель — порт принадлежавший его брату, — снова был в пути.

27 мая, направляясь в Бордо, Людовик получил в Сенте известие о том, что его брата больше нет. 25-летний Карл умер в Бордо в ночь на 24 мая от туберкулеза, вероятно, осложненного венерическим заболеванием.

За два или три дня до этого Симон де Кенже, фаворит герцога Бургундского, спешно прибыл с мирным договором на руках, составленным на условиях Людовика, скрепленным печатью герцогом Карлом и не имеющим только подписи короля. Людовик вежливо медлил, но затем, получив известие о смерти брата, он отослал Симона "с очень немногими словами". Через несколько месяцев он должен был узнать, какой исход придумал герцог Бургундский для их дипломатической комедии. У сопровождавшего его оруженосца был секретный приказ Симону де Кенже сообщить Франциску II Бретонскому, что после овладения двумя городами на Сомме герцог Бургундский откажется от мира и присоединится к бретонцам в войне против короля.

В Сенте в течение четырех дней Людовик создал королевское правительство Гиени, приказал осадить графа д'Арманьяка в его крепости Лектур (осада длилась не более двух недель, после чего граф был вынужден сдаться) и распорядился о передвижении своих войск и артиллерии, которые должны были занять позиции на севере Анжу, на бретонской границе. В течение нескольких недель, а иногда всего нескольких дней, он привлек на свою сторону большинство главных советников и капитанов покойного герцога, многих его воинов и даже некоторых домочадцев. Капитан гвардии его брата стал капитаном королевской гвардии. Людовик слишком хорошо знал цену добрых услуг, чтобы не быть щедрым или раздавать их нехотя. Кроме того, он понимал, что во Франции не будет мира, пока не будет забыто прошлое.

Враги короля Франции постарались извлечь максимальную выгоду из безвременного исчезновения своей марионетки. Оде д'Эди схватил Журдена Фора, духовника герцога Гиеньского, и Анри де ла Роша, офицера герцогской кухни, и увез их в Бретань. Франциск II немедленно заявил, что они отравили своего господина по наущению короля, и отправил бретонскую армию в поход. Кипя от гнева, герцог Бургундский 4 июня нарушил перемирие и тоже вступил в кампанию. Во главе его армии несли пурпурно-черное знамя Бургундии, на котором были написаны слова: "Месть! Месть!" Чтобы еще больше подогреть ненависть своих солдат, герцог издал две декларации, в которых объявил, что герцог Гиеньский был убит по приказу короля "ядом, злыми чарами, колдовством и дьявольскими заклинаниями"[99].

24 июня Людовик XI и его армия двинулись вниз по Луаре к бретонскому порту Нант. 6 июля король осадил Ансени, который сдался на следующий день. После трех недель кампании Людовик был в состоянии вторгнуться в Бретань, но вместо этого он предпочел медленно продвигаться на север вдоль границы, явно приглашая Франциска II к переговорам. Однако, предупрежденный о том, что бургундская армия движется на юг, герцог напустил на себя воинственный вид и обвинил короля в трусости. В ответ Людовик приказал своей армии занять оборонительную позицию в Ле-Пон-де-Се, недалеко от Анжера, перед отступлением к Луаре. В первый и единственный раз за время своего правления он решил противостоять более слабому из двух врагов, напавших на королевство. Непонятное для его офицеров, это опасное решение было продиктовано предвидением будущего, которое он сам, вероятно, еще не очень ясно осознавал.

Тем не менее, он продолжал отправлять войска, боеприпасы и военные заказы в Пикардию, где его ждала совсем другая война. Герцог Бургундский отправился в поход во главе реорганизованной армии, численность которой была значительно увеличена. Сжигая деревни и посевы на своем пути, 11 июня он приказал осадить небольшой город Нель, который защищали всего пятьсот лучников. Во время перемирия, когда должны были обсуждаться условия капитуляции, бургундцы внезапно вошли в город, чтобы расправиться с гарнизоном и, в частности, с лучниками, которые укрылись в церкви Нотр-Дам. Согласно одному из рассказов о резне, герцог, облаченный в кольчугу, въехал на коне в залитый кровью неф, где, увидев груду трупов, крикнул своим людям: "Клянусь Святым Георгием! Дети мои, вы устроили красивую резню!" Эта новость вызвала дрожь ужаса во всей Франции. На следующий день после того, как Людовику сообщили об этом, то есть 20 июня, он получил тревожную депешу от коннетабля, предупреждавшего его, что, несмотря на мощный гарнизон, город Руа сдался 16 июня, после двухдневного сопротивления. Как обычно, искренность коннетабля тогда вызывала сомнения, однако его письмо выдавало явное опасение:

На это король ответил резким посланием в воинственном тоне:

"Хорошо обеспечьте Компьень, ― добавил Людовик пророческим тоном, ― ибо, первое место, которое сможет устоять перед герцогом, будет достаточно для его поражения".

Утром 27 июня, через две недели после падения Руа, авангард бургундской армии неожиданно появился перед стенами большого города Бове. Хотя город был хорошо укреплен, в нем не было артиллерии, и только горожане, которым помогала горстка дворян, обеспечивали его оборону. Городу предложили сдаться, но он отказался это сделать и тогда сеньор де Кревкёр, который в то время был лучшим капитаном герцога Бургундского, приказал одновременно атаковать двое его ворот. Быстро преодолев пригороды, враги оказались перед воротами, в одних из которых вскоре была пробита большая брешь. Однако жители города сражались как черти и обрушили со стен на нападавших ливень стрел, камней и свинца. Среди защитников никто не сражался так доблестно, как женщины и дети, которые образовали цепочки, чтобы снабжать мужчин боеприпасами. Некоторые женщины даже вступали в рукопашный бой, а другие зажигали факелы и бросали их в лицо бургундцам. Вскоре все ворота были объяты пламенем, и герцог Карл, прибывший во второй половине дня, практически считал город своим, как только пожар был потушен.

Затем, около восьми часов вечера, когда уже наступала ночь, двести копий регулярной французской армии прибыли из Нуайона, где находился гарнизон, и вошли в южные ворота Бове. Оставив женщин ухаживать за лошадьми, прибывшие поспешили на помощь защитникам. Вскоре наступила темнота и сражение закончилось. На следующий день герцог Бургундский приказал выставить против города всю свою великолепную артиллерию, но во второй половине дня прибыл маршал де Руо с сотней копий, и его люди немедленно принялись за заделку проломов в стенах. На следующий день Великий магистр двора Антуан де Шабанн, и Жан де Салазар, другой знаменитый живодер и соратник Людовика когда тот был еще Дофином, вошли в Бове во главе двухсот копий. Вскоре после этого прибыли сеньор де Крюссоль, Гастон дю Лион и сеньор де Торси, каждый во главе мощных отрядов, а также Роберт д'Эстутевиль, прево Парижа, который шел во главе столичной знати. Конвои с продовольствием и боеприпасами вскоре прибыли из Парижа и Руана. Кроме того, король отправил дополнительные отряды с искренней благодарностью к горожанам и гарнизону города.

Бургундская артиллерия днем и ночью обстреливала Бове, разрушая дома и укрепления. Через две недели Людовик узнал, что бургундские пушки уже разрушили четверть городских стен. Несмотря на советы своих капитанов, герцог отдавал приказы о штурме за штурмом. Но каждый из них получал жестокий отпор. Ночная вылазка, организованная осажденными, также стоила жизни многим бургундцам. Со своей стороны, гарнизоны Амьена и Сен-Кантена тщательно следили за тем, чтобы не пропускать конвои со снабжением, предназначенные для противника, у которого вскоре закончилось продовольствие и фураж. Разгневанный герцог Бургундский решил снять осаду и 22 июля в три часа ночи покинул Бове со своей армией и направился в Нормандию, сжигая деревни и опустошая поля в радиусе сорока миль от города.

В знак благодарности король Людовик предоставил жителям Бове право основать собственный муниципалитет и освободил их от налогов. Он воздал должное героическим усилиям женщин и детей, которые, "не щадя себя и даже отдавая свои жизни", противостояли ярости бургундцев. Король особенно высоко оценил подвиги некой Жанны Лэне, вошедшей в историю как Жанна Ашетт (Секира). В память об их подвиге женщинам города отныне разрешалось одеваться так, как они хотят, независимо от их ранга, и это несмотря на действующие в то время законы о роскоши. Кроме того, было решено, что в ежегодной торжественной "процессии Ашетт", посвященной победе города, они будут шествовать впереди мужчин.

Достигнув Пе-де-Ко, герцог Бургундский теперь продвигался вдоль северо-восточного побережья Нормандии, сжигая и грабя все на своем пути. Однако, куда бы он ни направился, его опережали Великий магистр, коннетабль и главные капитаны короля. Когда Карл, казалось, хотел осадить Дьепп, город уже был снабжен Антуаном де Шабанном, который также позаботился об усилении гарнизона. Когда, отказавшись от этого проекта, он повернул к Руану, Великий магистр и коннетабль заняли позиции на фланге его армии. Тем временем в Пикардии французские гарнизоны продолжали нападать на конвои, снабжавшие бургундскую армию.

В конце концов Карл Бургундский обнаружил, что дорога в Бретань заблокирована, а идти больше некуда. Его армия была голодна, истощена и деморализована. Не имея возможности атаковать Руан, не имея возможности перейти Сену в другом месте, герцог был вынужден пуститься в обратный путь. Медленно он двинулся по дороге в Пикардию, оставляя за собой новый след разрушений. Предсказание короля о том, что для победы над герцогом достаточно сопротивления одного города, оказалось верным. 3 ноября Карл Бургундский неохотно согласился подписать перемирие, которое продлится до 1 апреля 1473 года.

К этому времени Людовик XI пожинал новые плоды бесплодной, на первый взгляд, кампании, которую он предпринял против Бретани. Очень сложные переговоры, в которые он вступил с Франциском II и его главными советниками (очевидно, Людовик получал такое же удовольствие от проработки деталей дела, как и от закладки фундамента) привели его последовательно из долины Луары в Шартр, из Шартра на Луару, а затем в южное Пуату. Хотя эпидемия чумы заставила его быть осторожным в выборе мест для проживания, она не повлияла на его деятельность. 13 сентября в Ле-Мане миланский посол увидел короля, перед которым он только что был аккредитован, через окно гостиницы и не узнал его: "Он проехал мимо всего с дюжиной всадников, и вид у него был такой, что я не принял его ни за короля, ни даже за великого барона", ― отметил он, а затем добавил жалобным тоном:

Несмотря на некоторые сообщения о вероломстве бретонцев, Людовик продолжал переговоры. 13 ноября, говоря о предложенном ему годичном перемирии, он написал Таннеги дю Шателю:

Десять дней спустя Людовик XI подписал с бретонскими посланниками в Л'Эрмоно перемирие сроком на один год. Хотя он настоял на том, чтобы назвать Эдуарда IV и герцога Бургундского среди своих союзников, Франциск II обязался не помогать ни одному принцу, пытавшемуся навредить королю. Кроме того, Людовику наконец-то удалось заручиться услугами Оде д'Эди, сеньора де Лескен. Видимо, устав работать на неблагодарных принцев, он охотно принял высокий пост и 80.000 крон, предложенные ему Людовиком, в дополнение к титулу графа де Комменж и членству в Ордене Святого Михаила. По словам Коммина, король знал, что "в Бретани не было ни разума, ни добродетели, кроме тех, что исходили от него".

Но в том году Людовик выиграл еще кое-что, более значительное. За некоторое время до этого мудрейший из советников, тот, кого однажды будут считать автором самого значительного прозаического произведения того времени, решил оставить фанатика войны и поступить на службу к мастеру дипломатии. В ночь с 7 на 8 августа, пока герцог Бургундский опустошал Па-де-Ко, Филипп де Коммин бежал из лагеря бургундцев и три недели спустя присоединился к королю в Ле-Пон-де-Се. Извещенный о его бегстве 8 августа, в шесть часов утра, герцог немедленно отдал приказ о конфискации его имущества[100]. Для Людовика победа, которую представлял собой приезд Коммина, была важнее любого успеха на поле боя. Он поспешил наглядно продемонстрировать ту благодарность, которую он испытывал к нему со времен Перона, и ту цену, которую он назначил за его будущие услуги. И действительно, король сразу же выдал ему 2.000 ливров и назначил камергером и королевским советником. Вскоре после этого он назначил Коммину пенсию в 6.000 ливров и подарил ему принципат Тальмон в Пуату, а также руку наследницы Элен де Шамб (сестры Колетты, любовницы герцога Гиеньского), отец которой, которому Людовик заплатил 3.000 экю, также подарил Коммину богатое баронство Аржантон. Именно под именем сеньора д'Аржантон Коммин стал известен своим современникам.

С этого момента между Людовиком и его новым советником завязалась дружба, которая продлилась до самой смерти короля, политическое приключение, ставшее впоследствии темой для "Мемуаров", которые император Карл V назвал "руководством для королей". Монтень сказал об этом труде:

Филипп де Коммин написал первую и самую большую биографию Людовика XI. Сотрудничество этих людей никогда не было сотрудничеством двух равных, поскольку король всегда оставался хозяином своей политики. Однако за те одиннадцать лет, что ему оставалось жить, большинство достижений Людовика несут на себе отпечаток их двойного гения.

Заслугой короля стало не только приобретение в том году лучших слуг его покойного брата, герцога Бретонского и герцога Бургундского. Герцог Карл понял, что в нападении на Францию не добился ничего славного. Правда, Эдуард IV, его союзник, готовился к вторжению на континент. Но что можно было успеть сделать за это время? Людовик начал понимать, как он может использовать его непомерные амбиции против самого герцога Бургундского. В перемирии, подписанном 3 ноября, Карл с гордостью назвал своими союзниками императора Священной Римской империи, королей Англии, Шотландии, Португалии, Кастилии, Арагона, Неаполя, Венгрии и Польши, Венецианскую республику, герцогов Бретонского, Калабрийского, Лотарингского, Гельдернского и Австрийского, Савойский дом и пфальцграфа Рейнского. Может быть, удастся поймать герцога Бургундского в ловушку его имперских мечтаний?

Однако в конце 1472 года в одной из баллад ситуация во Франции комментируется следующим образом:

19. Германские дела

Внешне 1473 год, почти весь заполненный рутиной и тривиальностями, кажется незначительным в жизни Людовика XI. Поверхностному наблюдателю он, безусловно, кажется наименее волнующим и наименее важным годом его правления.

Повседневная жизнь Людовика была отмечена болезнью и горем, но и то, и другое он уже переживал раньше, и еще переживет в будущем. Долгие дни охоты, дождливые или солнечные, бесконечные беседы с близкими людьми, тяжелые поездки по дорогам Франции, уединенные размышления, торопливые обеды в деревенской хижине — все это уже было привычно. В управлении его королевством, это снова и снова один и тот же поток решений, которые получают конкретную форму во всевозможных указах, письмах, записках в его канцелярию, приказах капитанам, жалобах в Парламент и Счетную палату, отчетах в его добрые города — ничего, что, казалось бы, требует внимания историка. Его отношения с иностранными державами не привели к подписанию какого-либо важного договора, и если его деятельность в этой области была столь же интенсивной, как обычно, то его достижения были, по-видимому, настолько незначительными, что в своем труде Филипп де Коммин не счел нужным посвятить этому году более двух страниц. В Руссильоне положение короля резко ухудшилось, но, с другой стороны, он никогда не имел лучших отношений со своими германскими соседями. С Савойским герцогством и итальянскими государствами — которым он, как обычно, посвящал значительную часть своего времени — статус-кво оставался более или менее неизменным. Филипп де Брессе, его беспокойный шурин, теперь находился на его службе, а сестра короля, изобретательная герцогиня Иоланда, была пробургундски настроена, как никогда. Ему нравилось называть герольдмейстера Ордена Золотого Руна, Золотой изменой (Trahison d'Or, буквально Золотое Измена/Вероломство, каламбур от Toison d'Or, Золотое Руно). Он поддерживал связь со своим противником, королем Неаполя Ферранте, продолжал поносить венецианцев пикантными эпитетами, а если его отношения с миланским союзником, герцогом Галеаццо-Марией Сфорца, и ухудшились, то это постепенно происходило уже несколько лет подряд.

Однако, несмотря на рутинность, 1473 год стал решающим поворотным пунктом в надеждах, планах и судьбе короля. С этого года в его политике наметилось изменение стиля, которое стало результатом сочетания случайных событий, амбиций его врагов и его собственной проницательности. На самом деле, в течение этого периода Людовик готовился к будущему, закладывая основы предстоящих предприятий.

Где бы ни находился король — в своих покоях или на природе, — рядом с ним всегда были собаки. Очень элегантные, в ошейниках из ломбардской кожи, усыпанных золотом, его борзые получали самый деликатный уход: их лапы купали в горячем вине, их пищу готовили специальные повара, а их покровительство небесами обеспечивалась подношениями Святому Губерту. Любимого кобеля короля по кличке Мистодин, одевали в мантии и укладывали спать в кровать. Многие государи в Европе хорошо знали, что лучший способ угодить Людовику XI — это подарить ему охотничьих собак. Однако его вкус к охотничьим собакам становился все более щепетильным.

По крайней мере, именно это обнаружил Кристоферо да Боллате в июне 1473 года, когда сообщил королю, что Антонио, псарь герцога Миланского, прибыл с двумя охотничьими собаками, сукой и кобелем, предназначенными в подарок королю. Король сразу же:

Настаивая на этом, Людовик заявил, что "он очень заботится о двух собаках [привезенных ему Антонио] и однажды отправится с ними на ястребиную охоту".

Через некоторое время, опробовав их в деле, король сказал Боллате, что находит их хорошими, особенно суку, "но поскольку он не желает иметь кастрированных кобелей [или сук], то возможно Его Высочество пожелает, чтобы он отослал их ему обратно… Затем, поблагодарив Ваше Высочество за собак, Его Величество сказал, что, если бы это было возможно, он хотел бы иметь кобеля масти как Стелла, который имел бы характеристики, упомянутые мной в моей первой депеше, то есть собаку, специально обученную для охоты вместе с ястребом и, прежде всего, ласковую и послушную".

Боллате, желая защитить честь герцога Миланского, ответил, что ему очень жаль узнать, что борзые не по вкусу Его Величеству, и что он сделает все возможное, чтобы удовлетворить желание короля, что касается отправки двух собак обратно, то он подтвердил, что герцог Миланский будет в восторге, так как это самые лучшие и самые красивые животные, которые у него есть!

Миланский посол занимал важное место в жизни короля, но его положение становилось все более шатким по мере того, как Людовик, всегда хорошо осведомленный об итальянских делах, все больше понимал недостатки преемника Франческо Сфорца. Красивый, распутный, утонченный, капризный — образец тирана эпохи Возрождения — Галеаццо-Мария Сфорца регулярно менял галсы при каждой перемене политического ветра, а ветры 1466–72 годов, похоже, дули не в сторону Франции, и все это время он заваливал Людовика XI признаниями в преданности и массой советов. В 1468 году молодой Жан-Пьер Панигарола, блестящий рассказчик о битве при Монлери и осаде Парижа, уступил место Сфорца де Беттини, которого к концу 1472 года сменил Кристоферо да Боллате. Все эти перемены отражали непостоянство миланского герцога, а также все более огорченный тон, который Людовик принял по отношению к своему союзнику. Во время первых миссий за Альпы, Боллате, который был полностью предан делу своего господина, уже выражал в своих письмах отсутствие энтузиазма по отношению к французам и их королю. Тот факт, что Филипп де Брессе грубо обошелся с ним во время его поездки к французскому двору в ноябре 1472 года, несомненно, только усугубил его склонность к гадливости[102]. В любом случае, Людовик не сразу понял, что Боллате в своих депешах дает пессимистическую интерпретацию его слов, действий и планов.

Однажды утром в январе 1474 года, во время непринужденной беседы со своими советниками, король вдруг сделал несколько резких замечаний по поводу нежелания герцога Миланского служить его интересам, заявив, что это способ разорвать союзный договор, по которому герцог стал правителем Генуи под благосклонной защитой Франции. Позже Людовик сделал вид, что не заметил присутствия миланского посла, которому он несколькими минутами ранее любезно предоставил доступ в свой Совет. Со своей стороны, Боллате сделал вид, что ничего не услышал, и незаметно удалился. Вызванный в тот же день к королю, он был встречен с улыбкой. "Боже упаси, сир Кристоф", — сказал Людовик, ведя его под руку в свою спальню, которая была более уединенным местом и где в то время находились только два камергера. Небрежно присев на кровать, Людовик начал сочувственно отзываться о трудностях, которые испытывал герцог Миланский в борьбе с заговорами, затеянными генуэзцами. Заявив, что, по его мнению, следует ожидать, что Генуя однажды снова восстанет против него, он мягко заметил:

Затем, более язвительным тоном, добавил:

А потом вдруг:

Когда Боллате ответил, что он сам с большим огорчением слышал эти слова, и заявил, что герцог Миланский считает себя верным сыном короля и является его лучшим другом, Людовик лишь заметил:

Конечно, продолжал он, не по-дружески было бы говорить о герцоге Миланском, что он не верен, но если бы вдруг это оказывалось правдой, "я, вероятно, был бы вправе рассердиться".

После этого он сменил тему и закончил разговор совершенно безобидными словами.

Однако король не оставил это дело. В тот же день и на следующий день он послал трех человек к Кристоферо, чтобы спросить о его мнении. Они спросили его, доволен ли он Его Величеством и тем, как Его Величество обращается с его господином, и нет ли у него жалоб на то, как его разместили. Последний из них, Жан д'Амбуаз, королевский советник, умолял его не повторять герцогу слова, которые король произнес в Совете. Когда Боллате ответил, что еще не принял решения по этому вопросу, д'Амбуаз сказал:

В итоге Боллате, как и мы сейчас, не смог понять, действительно ли король совершил ошибку или все это было подстроено, чтобы предупредить герцога и его посланника, что его не обманут их уловки.

В 1473 году Людовику исполнилось 50 лет. Он быстро лысел, а геморрой причинял ему частые боли. Хотя он не потерял ни вкуса к комедии, ни энтузиазма, ни физической выносливости, возраст все же начал сказываться. Его недоверие (в чем он слишком часто убеждался) усилилось. Его нетерпимость к некомпетентности становилась все сильнее, он легко раздражался и иногда был резок в используемых им методах. Одним словом, он был менее способен противостоять невзгодам, хотя и быстро справлялся с ними. В лесу, как и в Совете, он продолжал преследовать свою добычу с той же неумолимостью. Его окружение старело вместе с ним. Утомившийся от дел герцог Бурбонский, который так долго оставался, по словам миланского посла, "при короле, как пес на цепи", теперь удалился в свои владения. Антуан дю Ло, его бывший фаворит, как и многие другие, был прощен за неверность и теперь командовал в Руссильоне, где Луи де Круссоль, самый дорогой товарищ его юности, умер от чумы в сентябре того же 1473 года. Теперь, когда Жан Бурре постоянно находился в Амбуазе, где он занимался воспитанием Дофина, из старых друзей при короле остались только Имбер де Батарне, сеньор дю Бушаж[103], и сеньор де Люд, которого Людовик прозвал Жан Умник. Оба они вместе с Филиппом де Коммином, Таннеги дю Шателем и адмиралом бастардом Бурбонским, были самыми близкими к королю людьми. Однако три человека приобрели для него особое значение: солдат Жан Блоссе, сеньор де Сен-Пьер, капитан его новой французской гвардии; Боффиль де Жюж, опытный неаполитанец, который когда-то служил королю Рене; и младший брат герцога Бурбонского, Пьер де Боже, который вскоре должен был жениться на старшей дочери короля, Анне, унаследовавшей ум своего отца и которую Людовик любил называть "наименее глупой женщиной во Франции".

Когда его "компаньоны" уезжали по делам, как и в прошлом, Людовик заботился об их благополучии и обращался к ним за советом в письмах. В августе 1473 года он написал Таннеги дю Шателю, который выполнял военную миссии, во время которой заболел:

Стиль его религиозной жизни не изменился. Он даже с энтузиазмом говорил о том, чтобы отправиться в Рим на корабле во время следующего Юбилейного года — "со всеми индульгенциями, которые он получит при этом, он верил, что больше никогда не испытает такого приключения!". Кроме того, он поклялся в конце марта 1473 года отправиться в паломничество в приют Святого Христа в Байонне, в десяти днях пути от Тура, что не преминуло вызвать недоумение среди его советников, так как, коннетабль, который в то время вел переговоры о продлении перемирия с бургундцами, вскоре дал понять, что герцог Бургундский тайно собирает армию. Его офицеры немедленно попытались убедить короля, что при таких опасно неопределенных обстоятельствах, он может отложить свое паломничество без ущерба для спасения своей души. Но Людовик был упрям, и конце концов все же отправился в путь, заметив советникам, что не может рассчитывать на дополнительные заслуги перед Богом, если не выполнит прежних обязательств.

Примерно в середине марта, в сопровождении только своей охраны и нескольких приближенных, король покинул свою новую загородную резиденцию Плесси-ле-Тур и в шесть утра отправился в Байонну. Чтобы убедиться, что за ним не последуют послы или советники, он приказал держать ворота Тура закрытыми до десяти часов и перекрыть мост, где поставил капитана своего двора следить, чтобы никто не прошел. Через десять дней или, кажется, меньше, он достиг Байонны и исполнил свой обет.

Однако на этот раз ему пришлось дорого заплатить за усилия, затраченные на путешествие. В начале апреля, на обратном пути, у него случился сильный приступ геморроя. Пытаясь утихомирить боль, он беспечно сообщил Боллате, что это обычное для него явление в это время года, хотя сейчас он страдает больше сильнее:

Однако в четверг, 15 апреля, Людовик чувствовал себя так плохо, что не смог пойти утром в часовню, и поэтому время службы пришлось перенести на послеполуденное время. "На самом деле, — отмечает Боллате, — он очень расстроен и совершенно подавлен".

Обычно король быстро выздоравливал и переносил свои болезни весьма бодро. В том же году он написал графу де Даммартену, что, если того потребуют переговоры с Бургундией, он готов отправиться из Тура в Крей, затем из Крея в Гиз, что составляет около 200 миль, и вернуться из Гиза в Компьень ночью: "И разве кто-нибудь поверит, что у меня геморрой?" — добавил он. Однако, как и шестью годами ранее, на этот раз приступ перерос в серьезную болезнь. К началу мая он страдал от головных болей, лихорадки и слабости, что и весной 1467 года. Согласно мрачному диагнозу Боллате, у короля была эпилепсия и апоплексия. На самом деле, у Людовика мог быть легкий инсульт, так как однажды он потерял сознание и упал с лестницы.

Некоторое время он пытался работать как ни в чем не бывало, однако вскоре ему все чаще приходилось оставаться в своих покоях. В середине мая, чтобы скрыть серьезность своего состояния и обеспечить изоляцию, которая, по его мнению, была необходима для его выздоровления, он, наконец, решил уехать из Тура в Амбуаз. Лишь несколько его придворных сопровождали короля. Публичными заявлениями, повторявшимися каждую неделю, он дал понять, что под страхом смерти никому не разрешается приближаться к Амбуазу ближе чем на три лиги без специального приглашения. Таким образом, многие посольства были вынуждены остаться в Туре. Полагая, что их статус ставит их выше распоряжений короля, некоторые дворяне, решившие отправиться в Амбуаз, вынуждены были повернуть назад и вернуться в Тур сильно недовольными. Жорж де Ла Тремуй, сеньор де Краон, долгое время бывший одним из главных офицеров короля, сумел как-то пробраться через ворота замка Амбуаз, но, тем не менее, ему было отказано в праве посетить короля.

Известия, полученные королем в этот период, была неутешительными: английский Парламент предоставил Эдуарду IV крупные военные субсидии, дела в Руссильоне шли плохо, герцог Бретонский, похоже, возобновил свои старые интриги с Бургундией. Эти новости так огорчили короля, что в порыве гнева он поссорился со своими приближенными и приказал им покинуть Амбуаз. Таким образом, он остался один со своими слугами и начал молча бороться за восстановление своего здоровья. К началу июня он выиграл эту битву, и уже через неделю занимался делами с прежней энергией.

Через некоторое время Людовик пережил еще одно потрясение. За несколько месяцев до этого королева Шарлотта подарила ему второго сына, рождение которого доставило ему тем больше радости, что Дофин Карл, его наследник, которому тогда было три года, был слаб здоровьем. Однако ближе к середине июля, когда он охотился в лесу Лош, королю неожиданно сообщили, что маленький Франциск — так назвали ребенка, несомненно, в память о Франческо Сфорца[104] — умер. Король был так опечален этим известием, что, как говорят, приказал сровнять с землей тот уголок леса, где его настигло это печальное известие. Религиозные предрассудки Людовика были глубже, чем предполагала католическая вера. По словам хрониста, который сообщает об этом событии, "таков был его обычай: когда до него доходили дурные вести, он больше никогда не садился на коня, на котором ехал в то время, и не надевал одежду бывшую тогда на нем". "И вы должны знать, — добавляет он, — что король был лучше одарен умом, чем изысканными одеждами".

Именно тогда Людовик поклялся не иметь никаких интимных отношений ни с одной женщиной, кроме своей собственной супруги, и этот обет он неукоснительно соблюдал, по крайней мере, по словам Коммина.

В ноябре жизнь короля оказалась под угрозой из-за заговора с целью его отравления. Его зачинщик, некий Итье Маршан, чье имя можно найти в сообщениях о различных интригах того времени, до перехода на службу к герцогу Бургундскому находился на службе у герцога Гиеньского. Именно на щедрости Людовика, принявшего слуг своего брата к своему двору, был основан его план, и именно эта щедрость должна была привести к его провалу. Орудие Маршана, некто Жан Арди, раздобыл яд и предложил 20.000 экю королевскому повару готовившему соусы, который, как и главный повар королевской кухни ранее состоял на службе у герцога Гиеньского. Повар-соусник и его начальник поспешили раскрыть заговор королю. Весной следующего года (1474) Жан Арди был обезглавлен по приговору Парижского Парламента, а принадлежавшие ему дома во Франции и в том числе его родовой дом были снесены. Хотя многие французы, какое-то время как и сам Людовик XI, считали, что убийство было спланировано герцогом Бургундским, Итье Маршан, вероятно, предпринял эту акцию по собственной инициативе, надеясь получить достойное вознаграждение от герцога за избавление того от могущественнейшего врага без угрызений совести.

Поэтому, как кажется, в этих обстоятельствах Людовик XI в 1473 г., мало что предпринял и сделал, чтобы противостоять опасностям, угрожавшим его королевству. В Европе, однако, год был насыщен событиями, и Карл, герцог Бургундский, продолжал главенствовать в событиях и увеличивать свое значение по мере утверждения своих амбиций.

Однако, несмотря на видимую бездеятельность, Людовик XI использовал этот год для организации самого важного предприятия в своей жизни. Для него 1473 год был своего рода новым отступлением, тонким, изобретательным и рискованным. Учась на своих прошлых ошибках, он пытался определить, используя иллюзии противника, неосязаемые реалии власти и уязвимость человеческих страхов и надежд, правила новой игры, неизвестной доселе формы войны, которую сегодня назвали бы "холодной войной".

Подобно мастеру, который инстинктивно выбирает нужные инструменты, еще не зная, какие именно ему понадобятся, король Франции на протяжении многих лет поддерживал тесные отношения с восточными соседями герцога Бургундского — швейцарцами. Он никогда не забывал урок, который преподали ему смелые горцы в 1444 году, когда он во главе живодеров выступил против Базеля. В бурные годы после своего воцарения он всегда оказывал теплый прием тем, кого любил называть "великолепными владыками Верхней Германии", стремясь укрепить договор о дружбе между Швейцарией и Францией. В этом названии не было иронии, поскольку Людовик, которого интересовала только реальная власть, игнорировал сеньориальные предрассудки. В 1468 году Николя де Дисбах (Никалаус фон Дисбах), самый способный и амбициозный из швейцарских государственных деятелей, был назначен почетным "советником и камергером" короля и получал пенсию. Восточные швейцарские кантоны, такие как Цуг, Швиц и Гларус, были не более чем сельскими и пастушескими общинами, под эгидой Цюриха они упорно боролись за сохранение полной независимости от иностранцев и знали только одного врага — Габсбургов. С другой стороны, Берн был богатым городом, который стал могущественным благодаря торговле. Расположенный на линии торговых путей, связывающих Италию с Северной Европой через Альпы, он оказывал давление на кантон Во, противостоял Савойскому дому, который несмотря на свои феодальные права, был слишком слаб, чтобы с ним бороться, и питал надежду на увеличение своего влияния и территорий на западе.

Независимость кантонов не была признана ни императором Фридрихом III Габсбургом, ни его бездеятельным кузеном, герцогом Сигизмундом Австрийским, который от Тироля до Эльзаса управлял владениями, включавшими когда-то территорию кантонов. Буйная рейнская и эльзасская знать Сигизмунда постоянно враждовала с городом Берном и его союзником Базелем. В 1468 году эта вражда переросла в войну, в которой, как обычно, победили швейцарцы. Тогда Сигизмунда заставили подписать мирное соглашение и выплатить компенсацию в размере 10.000 рейнских флоринов или отдать город Вальдсхут и прилегающие территории на правом берегу Рейна.

Смертельно униженный герцог Австрийский[105] обратился за поддержкой к королю Франции. В обмен на финансовую и военную поддержку Франции он предложил отдать в залог королю свои рейнские владения.

Своим ответом на это предложение, возможно, больше, чем любым другим актом своего правления, Людовик XI навязал событиям своего времени тот поворот, который он хотел видеть. В густом мраке будущего он мог различить лишь слабый проблеск. В ретроспективе истоки Троянской войны находились в яйце Леды, из которого появилась прекрасная Елена. Но за рамками мифа события человеческой истории становятся истоками только после того, как кто-то неустанно тащит их по скользким путям возможностей, интуитивно подчиняясь велению случая. В то время Людовик мог предвидеть только реакцию герцога Бургундского и возможные последствия этого. Это было все, что требовалось.

Людовик XI отправил восвояси посланника герцога Сигизмунда, и хотя последний отправлял послание за посланием с просьбой об встрече, он не только категорически отказал ему, но и сообщил швейцарцам, что решительно отверг предложения их старого врага. Он был уверен, что Сигизмунд Австрийский неизбежно должен обратиться за помощью к Великому герцогу Запада. С другой стороны, он знал, что Карл жаждал заполучить Эльзас как связующее звено между Бургундией и Нидерландами. Наконец, король небезосновательно считал, что оккупация герцогом Верхнего Рейна вызовет страх у бернцев, чьим амбициям она, безусловно, помешает.

Герцоги Австрии и Бургундии действовали так, как Людовик и предполагал. По Сент-Омерскому договору от 9 мая 1469 г. Карл взял Сигизмунда под свое покровительство, обязавшись оказать австрийцу помощь в случае нападения на него швейцарцев, и выплатил ему 50.000 флоринов с дополнительными 10.000 для выкупа Вальдсхута. Взамен он получил права Сигизмунда на "ландграфство Верхнего Эльзаса" и территорию на противоположном берегу Рейна. Сигизмунд сохранил за собой право обратного выкупа по той же цене плюс расходы Карла, которые могли оказаться весьма значительными, поскольку многие владения Сигизмунда уже были заложены, а герцог Бургундский намеревался их выкупить. Ландфогтом, верховным бальи, новоприобретенной территории, Карл назначил Петера фон Хагенбаха, твердолобого и амбициозного эльзасского дворянина, разделявшего предрассудки своего сословия против горожан и швейцарских "хамов". Вскоре он стал раздражать жителей новой бургундской провинции своим высокомерным поведением, а затем возмутил их введением налога на вино — дурного гроша (mauvais denier). Своими воинственными высказываниями Хагенбах наводил страх на могущественные города Нижнего Эльзаса, такие как Страсбург, и на других своих соседей — швейцарцев. Он даже грозился наложить руку на Базель и Кольмар и дошел до того, что хвастался, что разделает бернского медведя, чтобы сделать себе шубу.

В течение всех этих лет, несмотря на то, что у него были и другие заботы, Людовик XI заботился о поддержании хороших отношений со швейцарцами посредством частых посланий и посольств, а также 3.000 ливров, которые он тактично и своевременно раздал определенным влиятельным людям в Берне.

Такова была нестабильная политическая ситуация на Рейне и участие в ней короля Людовика в начале 1473 года.

В начале 1473 года вольные города Нижнего Эльзаса, встревоженные агрессией Петера фон Хагенбаха, объединились с Базелем в лигу взаимной защиты под названием Базельский союз. Через несколько недель швейцарские купцы, торговавшие на Рейне, были захвачены австрийскими дворянами. Кантоны, считавшие ответственным за это герцога Бургундского, являвшегося покровителем Сигизмунда и его вассалов, были в ярости и поспешили вступить в переговоры с Базельским союзом, чтобы обеспечить свою защиту. Они также отправили Николя де Дисбаха во Францию, чтобы сообщить, что Карл Бургундский занят набором войск в Ломбардии, цель которого еще не была известна, и попросить короля информировать их как друзей о развитии франко-бургундских отношений. Базельский союз пошел еще дальше: его делегаты предложили Людовику XI начать войну против Бургундии при условии, что он к ним присоединится. В этот момент король получил новые просьбы от Сигизмунда Австрийского. Потратив все деньги, которые выделил ему герцог Бургундский, Сигизмунд был разгневан тем, что Карл до сих пор не сделал ничего, чтобы покорить швейцарцев и теперь он мечтал только о том, чтобы вернуть себе свои земли. Поэтому он попросил короля Людовика одолжить ему деньги, необходимые для выкупа Эльзаса, в обмен на это он пообещал напасть на Бургундию, если Карл начнет войну с Францией.

Но Людовик XI не был готов отказаться от выбранной им роли, которая заключалась в том, чтобы благоприятствовать развитию политической ситуации, которую он помог создать, не неся за нее никакой ответственности. Кантонам он предложил, что сможет добиться от Сигизмунда признания их независимости от Габсбургов. Сигизмунду он предложил возможность выгодного примирения со швейцарцами и Базельским союзом. Последним он сказал, что Сигизмунд ищет деньги для выкупа Эльзаса (не упомянув, что думает предоставить их сам) подчеркивая тот факт, что, вернувшись под опеку слабого герцога Австрии, Эльзас больше не будет представлять угрозу для своих соседей. Наконец, чтобы объединить эти разрозненные элементы в однородный блок, Людовик XI заручился невольной помощью герцога Бургундского. Последний в то время трудился над завоеванием новых опорных пунктов в империи, на этот раз на нижнем Рейне, и король позаботился о том, чтобы не препятствовать его амбициям: чтобы Карлу нечего было опасаться со стороны Франции, в начале 1473 года Людовик продлил перемирие с Бургундией до 1 апреля 1474 года.

Подобно скальному выступу, рельеф которого обрабатывается ветровой эрозией, Карл Бургундский, Великий герцог Запада, на протяжении многих лет был глубоко изъеден бурными ветрами своих амбиций, неудач и иллюзий. Малейший успех он приписывал собственному гению, а когда ему приходилось признавать неудачу, он винил в ней неспособность и трусость своих подданных или происки врагов. Теперь он читал только исторические книги, большинство из которых были посвящены великим завоевателям древности, таким как Цезарь и Ганнибал, с чьими подвигами он намеревался сравняться, если не затмить. Карл выражал свое величие с пышностью, не уступающей отцовской, и с надменностью, которой никогда не было у Филиппа Доброго. Он не пытался скрыть свою неприязнь к фламандцам, которые роптали против налогов, которыми он их обложил. "Я бы предпочел, чтобы вы меня ненавидели, а не презирали", — сказал он им однажды. Он проявлял такое же отвращение к солдатам, которых получал из своих владений. Чтобы укрепить копья тяжелой кавалерии своей постоянной армии и отряды дворян, безропотно переносивших его непрекращающиеся походы, он все чаще прибегал к помощи итальянских наемников. Они пользовались отличной репутацией и не были испорчены мирной жизнью, поэтому герцог считал их более достойными, чем кто-либо другой, для осуществления своих блестящих замыслов.

По мере того, как его темная и властная натура заявляла о себе, его замыслы становились все более грандиозными. Сначала он намеревался уничтожить Людовика XI и сокрушить Францию с помощью англичан, которым он затем передаст руины королевства, но вскоре такая месть уже не соответствовала его амбициям. Теперь он обратил свое внимание на восток, на германские земли, которые в то время представляли собой мешанину феодальных владений под номинальным сюзеренитетом императора. Как и его отец до него, он давно надеялся соединить Нидерланды с Франш-Конте и Бургундским герцогством. Теперь же он смотрел дальше и мечтал восстановить древнее королевство Лотарингия или Бургундия, которое после распада империи Карла Великого некоторое время простиралось между Францией и Германией, от Северного моря до Средиземного. Во главе такого государства должен был встать король, и почему бы этому королю, Карлу Бургундскому, не стать императором? Он уже владел обширными имперскими фьефами и носил титул маркиза Священной Римской империи. Карл уже намекнул сыну императора, что его дочь, самая богатая наследница в Европе, может стать его женой. И теперь на Рейне сосредоточились все его надежды.

Чтобы дать Карлу время для дальнейших германских авантюр, Людовик XI намеревался продлить перемирие с Бургундией как можно дольше и любой ценой. Через два года англичане вторгнутся в королевство, заметил он миланскому послу, "но к тому времени на что мы можем надеяться?". Однако такая политика несла в себе большие риски. В Германии Карл Бургундский мог приобрести власть, которая в один прекрасный день могла означать гибель Франции, если бы ловушка, которую расставлял для него Людовик, не оказалась смертельной. Однако "вселенский паук"[106] начал плести свою паутину, паутину неосязаемую, как мысль, но достаточного размера, чтобы заключить в нее титанические замыслы герцога Бургундского.

В феврале 1473 года Карл уговорил умирающего герцога Гельдерна завещать ему свое герцогство. В середине июня он отправился на территорию Рейнской области, захватив ее — включая столицу Неймеген — после шести недель легкой кампании, которая, по словам Коммина, "привила ему вкус к подобным вещам в Германии". После этого он приступил к активизации переговоров, которые вел с императором с 1469 года. В обмен на Марию, свою наследницу, которую он обязался выдать замуж за Максимилиана, сына императора, он предложил Фридриху III сделать себя королем римлян, то есть вице-императором, при условии, что Карл унаследует императорскую корону, которая после его смерти перейдет к Максимилиану. Фридрих, который хотел заполучить невесту для сына, но не подобную сделку, колебался и медлил. Однако в конце лета герцог Бургундский добился того, что император, испытывавший острую нехватку денег, согласился на его предложения. Затем он устроил встречу с императором, на которой был полон решимости показать свое величие и реализовать свои амбиции.

Вся Европа с нетерпением или страхом ожидала встречи Фридриха III и великого герцога Запада… Никто не испытывал больших опасений, чем швейцарцы и крупные города Базельского союза. Король Франции, для которого союз Бургундии и империи представлял смертельную угрозу, тем не менее, сохранил самообладание. В течение всего лета Людовик продолжал переговоры с Карлом, посланники которого становились все более требовательными, а требования становились настолько колоссальными, что "это было чудесно", как заметил Людовик в разговоре с Боллате. В конце августа он сказал миланскому послу, что бесполезно пытаться отвлечь императора от планов по заключению союза с Бургундией, так как герцог Карл "всегда водил Фридриха III за нос". Несколько дней спустя он также заявил, что "был бы рад, если бы герцог забрался так далеко в Германию, что застрял там до конца своих дней".

Вскоре агенты Людовика XI обоснуются за кулисами имперско-бургундской конференции, чтобы стимулировать страхи германских князей и предчувствия Фридриха III. Кроме того, король отправил посланников с богатыми подарками к своим друзьям швейцарцам, чтобы они могли посоветоваться о "нашем общем враге".

Ранним вечером 30 сентября Фридрих III, который накануне прибыл в старый имперский город Трир на Мозеле, покинул свой дворец и отправился к городским воротам, чтобы приветствовать герцога Бургундского. При свете горящих факелов герцог преклонил колено и поцеловал руку императора, после чего они оба проехали через город в торжественной процессии, причем Карл должен был остановиться в аббатстве Святого Максимина, сразу за стенами. Все взоры были обращены к Великому герцогу Запада. За сотней белокурых пажей в белом и голубом, трубачами с серебряными трубами, герольдами, представляющими четырнадцать бургундских государств, роскошно экипированными лучниками и рыцарями Ордена Золотого Руна, одетыми в одежды из расшитой золотом ткани, ехал герцог Бургундский на коне, в украшенной золотом сбруе, в сверкающих доспехах, поверх которых был наброшен усыпанный бриллиантами плащ. За ним следовал эскорт из 6.000 всадников, батареи пушек и десятка багажных повозок, на которых везли сокровища, доставшиеся ему от отца: золотую посуду, груды драгоценностей, ящики с серебром (чтобы распределить его там, где оно будет наиболее полезно), бесценные гобелены, включая набор произведений, изображающих подвиги Александра Македонского. В своей свите герцог привез высших прелатов, а также послов из дюжины европейских государств.

В течение нескольких дней Карл с королевской пышностью чествовал императора в аббатстве и, в свою очередь, удостоился приема в императорском дворце. Он сам принимал активное участие в переговорах, но вскоре понял, что, несмотря на все, что его наследница принесет сыну Фридриха, он не может рассчитывать стать королем римлян. Затем он стал настаивать на том, чтобы его владения были объединены в королевство, в которое также вошли бы епископства Утрехт, Турне, Льеж и Камбре, герцогства Лотарингия и Савойя, а еще швейцарские кантоны. Император колебался, пытаясь выиграть время, но чем больше он медлил, тем более настойчивым становился его собеседник. Тем временем Карлу удалось присоединить к своим владениям новые территории. В июле 1473 года, после смерти герцога Николя (сына герцога Иоанна Калабрийского), его кузен Рене, сын Иоланды (дочери короля Рене) и графа де Водемон, унаследовал герцогство Лотарингия. Однако под давлением своей знати Рене II вскоре был вынужден подписать договор с Карлом Бургундским, который давал последнему фактический контроль над герцогством.

В Трире торжественные мероприятия чередовались с частными сделками. Несколько немецких князей, подкупленные деньгами и обещаниями герцога, поддержали дело Карла, однако многие другие, включая тех, с кем Людовик поддерживал дружеские отношения, опасались, что высокомерный герцог Бургундский захватит империю. В середине ноября, обруганный своими баронами, Фридрих III, чей страх перед Бургундией рос по мере того, как он все больше и больше желал ее наследницу, наконец, заявил, что готов предоставить герцогу королевство, о котором тот мечтал. Сразу же началась подготовка к коронации, дата которой была назначена на 25 ноября. Однако, используя в качестве предлога несогласие своих князей, император неожиданно сообщил герцогу, что непредвиденные препятствия вынуждают его отложить церемонию. Эта новость дошла до Карла 23 ноября. В надежде успокоить его, на следующий день была запланирована церемония прощания. Однако в ночь с 24 на 25 ноября император Фридрих III тайно покинул Трир по реке, избежав таким образом уплаты долгов и риска вновь столкнуться со своим грозным партнером.

Взбешенный тем, что его мечты были разрушены, Карл Бургундский решил создать свое королевство в одиночку. Он сразу же бросил вызов империи, открыто вмешавшись в одну из распрей Германии. Месяцами ранее принц-архиепископ Кельна, которого его народ изгнал из города, попросил герцога о поддержке. Через две недели после отъезда из Трира Карл объявил о своем намерении восстановить архиепископа в его владениях. Военная оккупация Кельна позволила бы ему получить новые территории на Рейне. Однако сначала он решил продемонстрировать свою силу. 16 декабря в сопровождении герцога Рене II он совершил впечатляющий въезд в Нанси, столицу Лотарингии, выглядя скорее как завоеватель, чем как союзник. Затем он начал запугивать эльзасцев, с большой пышностью и церемонией проведя смотр своей армии в Энсисайме и энергично подтвердив все указы Петера фон Хагенбаха, своего ненавистного народом наместника. Наконец, в январе 1474 года, вернувшись в Дижон, столицу своего герцогства Бургундия, он сообщил собранию дворян и прелатов — а значит, и всей Европе — о своем твердом намерении воссоздать древнее королевство Лотарингия.

Благодаря донесениям из штаба французской армии в Шампани Людовик XI мог шаг за шагом следить за продвижением герцога Бургундского от Трира до Дижона. Пока Карл продолжал свои переговоры с императором, король получил послание по этому вопросу от магистратов Берна, которое заключалось в следующих словах:

Теперь Людовик мог предположить, что герцог Бургундский создал достаточное давление на своих врагов на Рейне, чтобы сформировать против него блок.

Под чутким руководством короля Франции города Базельского союза в январе 1474 г. согласились предоставить Сигизмунду Австрийскому деньги на выкуп Эльзаса, после чего они и швейцарцы начали переговоры о союзе. Наступил момент, когда Людовик попытался совершить, казалось бы, невозможное: закончить вековую вражду и примирить твердолобых подозрительных горцев и одного мягкотелого капризного герцога. Король убеждал Сигизмунда в том, что он не теряет ничего из того, что еще не потеряно, а он и его друзья в Берне убеждали остальные кантоны в том, что истинным врагом является Бургундия, а не Австрия. Острые моменты разногласий были оставлены на усмотрение Людовика, причем Сигизмунд надеялся, что король, будучи таким же феодалом, как и он сам, примет решение в его пользу, а бернцы получили личное заверение Людовика, что все будет так, как они пожелают. Сигизмунд должен был получить французские войска и французскую пенсию, а кантоны — королевские субсидиями.

Окончательные переговоры состоялись на конференции в конце марта. В присутствии посланников короля и благодаря добрым услугам его советника Николя де Дисбаха, дворянина из Берна, Базельский союз заключил десятилетний союз со швейцарцами. Сигизмунд, который также вступил в союз с Базельским союзом, получил от последнего 80.000 флоринов, которые позволили бы ему выкупить Верхний Эльзас. Наконец, герцог Австрийский признал независимость кантонов в обмен на договор о дружбе и взаимопомощи. Это были основные статьи, на которых базировалась знаменитая Констанцская лига. 6 апреля (1474) Сигизмунд сообщил герцогу Бургундскому, что он получил в Базеле 80.000 флоринов для выкупа своих земель, которыми он намерен немедленно овладеть. Единственное, о чем думал Карл в то время, это занять Кельн под предлогом помощи архиепископу, и он довольствовался тем, что послал несколько сотен человек Хагенбаху и пренебрежительно отказал Сигизмунду. В течение месяца города Эльзаса отвергли бургундское господство и приняли войска Сигизмунда, Базельский союз объявил войну герцогу Бургундскому, а Петер фон Хагенбах, захваченный в плен в Брайзахе, был приговорен к смерти и казнен 9 мая.

Наблюдая за быстрым осуществлением своих планов, Людовик XI продолжал вести переговоры с Бургундией с целью продления перемирия, срок которого истекал 1 апреля (1474). Столкнувшись с высокомерным и все более требовательным отношением Карла, большинство советников короля (некоторые из них были воодушевлены его дипломатическими успехами на Рейне, другие опасались дальнейших бургундских завоеваний) убеждали его позволить перемирию истечь, чтобы он мог начать войну с Бургундией до вторжения англичан в королевство. Однако Филипп де Коммин со свойственной ему проницательностью понял, что король "должен продлить упомянутое перемирие и позволить […] упомянутому герцогу идти и сражаться против немцев […] заявив, что он не тот человек, который отступает от обязательств, потому что чем больше он запутывается в германских делах, тем тем лучше…".

В конце концов, Карл согласился продлить перемирие до 1 мая 1475 года, так как и у него также были веские причины желать его продления. И возобновив наступление на Рейна, он опасно срывал дипломатические маневры Людовика, ведь по условиям англо-бургундского договора, заключенного в Лондоне 25 июля, Эдуард IV обязался пересечь Ла-Манш со своими войсками в 1475 году. Герцог признал его сувереном расчлененной Франции, где он сохранил бы за собой на севере и востоке суверенное владение обширными территориями, которые еще больше расширили бы его германские владения.

В момент подписания договора герцог Бургундский продвигался на восток во главе самой мощной армии, которую он когда-либо собирал. Несмотря на гнев, вызванный самонадеянностью Сигизмунда и Базельского союза, он решил отложить свою месть эльзасцам. Сначала Карл хотел завоевать Кельн и только потом должна была наступить очередь Эльзаса, благодаря чему его владения будут иметь границу по Рейну от Северного моря до Альп. 30 июля он осадил Нойс, небольшой, ничего не значащий городок в двадцати милях вниз по течению от Кельна.

Король Людовик вскоре узнал о существовании Лондонского договора и сразу же позаботился о приобретении его копии, которую купил у одного из арагонских купцов, ведущих переговоры с герцогом Бургундским. В ответ на эту провокацию он намеревался воспользоваться бургундской агрессией против Кельна, чтобы вовлечь швейцарские кантоны в свой план. После двух месяцев терпеливого маневрирования королю и его агентам удалось убедить швейцарцев, что, поскольку конфликт с Бургундией неизбежен, лучше всего первыми начать военные действия, пока герцог занят осадой Нойса. По условиям договора, заключенного 26 октября, если кантоны объявят войну Карлу Бургундскому, Людовик XI обязывался выплачивать каждому из них ежегодную пенсию в размере 2.000 экю. Однако, и это был самый важный для него момент, король не был обязан сам принимать участие в военных действиях, за исключением случаев крайней необходимости, но мог вместо этого внести вклад в общее дело в размере 80.000 рейнских флоринов.

После объявления войны швейцарцы немедленного направили армию через Юру, чтобы атаковать Франш-Конте. 13 ноября швейцарцы разбили бургундские войска, пришедшие на помощь осажденному ими Эрикуру. В это время Рене II, молодой герцог Лотарингский, которому надоело терпеть бургундскую оккупацию своего герцогства, присягнул на верность королю Франции, Нойс продолжал сопротивляться армии Карла, и наконец, Фридрих III опубликовал воззвание, призывающее князей и города империи взяться за оружие. В конце декабря Людовик XI завершил год дипломатических триумфов, подписав с императором Андернахский договор.

Ранней весной 1475 года, хотя он знал, что англичане вот-вот высадятся во Франции, Людовик снова попытался убедить герцога Карла продлить перемирие и продолжал пользоваться для этого услугами графа де Сен-Поль, хотя точно знал, что граф теперь ведет переговоры и от своего имени. Тем временем король был занят тем, что собирал самую мощную армию, которой когда-либо командовал. Срок перемирия с Бургундией истекал 1 мая, поэтому Людовик с нетерпением ждал любых известий с Рейна. Несмотря на ужасные разрушения, причиненные артиллерией герцога Бургундского, Нойс продолжал держаться.

Осада Нойса постепенно превратилась в одно из самых любопытных зрелищ. Сэр Джон Пастон, служивший в Кале под началом губернатора лорда Гастингса, был сильно огорчен когда не смог посетить это место. Шли дни, и бургундский осадный лагерь превратился в настоящий город. Вокруг разборного дома герцога Бургундского стояло около девятисот палаток, в которых размещались его люди, гвардейцы, главные офицеры и капитаны. Лагерь был разделен на улицы проходившими во всех направлениях, на двух огромных рыночных площадях царила ярмарочная суета, здесь были пекарни, кузницы, ветряные и водяные мельницы, различные деревянные здания, изобретательно выполненные в форме замков, а теннисные корты, бани, бордели и таверны обеспечивали войска различными развлечениями, в часовнях свадьбы чередовались с крещениями и похоронами. Карл любил слушать музыку, особенно когда размышлял о подвигах великих завоевателей прошлого, "в апартаментах герцога мелодичные звуки музыкальных инструментов делали это место похожим на земной рай".

Однако как для осаждающих, так и для защитников Нойса все выглядело совсем иначе. Казалось, прошло очень много времени, с тех пор как в июле 1474 года герцог прибыл к стенам города со своей великолепной армией, пушками, бомбардами и всем осадным оборудованием. Из 22.000 человек его армии, почти половину составляли итальянские наемники, кроме того, в его войска входил большой контингент английских лучников. День за днем, летом, осенью, зимой и, наконец, весной, герцог обрушивал огонь своей артиллерии и гнал людей на стены упрямого города, защитники которого каждую ночь пытались починить разрушенные днем оборонительные сооружения. Под землей также происходили жестокие битвы, где в дымных и грязных туннелях бургундские саперы и их противники из города сражались в беспощадных рукопашных схватках, рискуя быть разорванными на куски заложенными пороховыми зарядами. Войска, собранные Кельном, снабжали защитников Нойса, в то время как городская артиллерия топила бургундские корабли, плывшие по Рейну из Нидерландов для снабжения осаждающих припасами. Неделя за неделей болезни, раны и смерть оставляли бреши в рядах бургундской армии, которые не могли заполнить подкрепления.

Нойс продолжал упорно держаться, а герцог Бургундский столь же упорно отказывался снять осаду. Тем не менее, в апреле 1475 года император в сопровождении многих немецких князей отправился вниз по Рейну во главе большой армии, в то время как Эдуард IV, который был практически готов пересечь Ла-Манш, отправлял своему союзнику послание за посланием, призывая его выполнить свои договорные обязательства. 29 апреля, в предпоследний день франко-бургундского перемирия, в лагерь Карла Бургундского прибыло новое английское посольство возглавляемое Энтони Вудвиллом, графом Риверсом, братом королевы Англии. При поддержке бретонского посольства и эмиссаров графа де Сен-Поль Риверс попытался убедить герцога отказаться от осады. Но все было напрасно. Карл отказался, заявив, что Нойс падет со дня на день и что он вполне способен оказать англичанам обещанную поддержку, продолжая свою кампанию в Германии. По мнению Коммина, герцог поступил таким образом, потому что Бог лишил его разума, чтобы сохранить королевство Франция.

25 апреля, за пять дней до истечения срока перемирия, Людовик XI выехал из Парижа в Пикардию со своими шотландцами, французскими гвардейцами, семью сотнями копий тяжелой кавалерии, "большой компанией" дворян и лучников из Нормандии и Иль-де-Франс, а также мощным артиллерийским обозом, в то время как все королевство готовилось к нашествию своих старых врагов из Англии.

20. Английское вторжение

В тот момент, когда Людовик готовился встретить самую серьезную угрозу за время своего правления, то есть возобновление Эдуардом IV военных действий, которые однажды назовут Столетней войной, казалось, что король Франции был полным хозяином в своем королевстве. Буйный граф д'Арманьяк, которому его сестра Изабелла в результате инцеста родила троих детей, навсегда исчез с политической сцены: 6 марта 1473 года, через день после сдачи своего города Лектур, он был смертельно ранен королевским лучником в стычке во время так называемой Лектурской драмы. Герцог Алансонский, приговоренный Парижским Парламентом к смертной казни за измену, остался жив только благородя милосердию своего крестника и в то время находился в тюрьме. После смерти графа де Фуа его владения перешли в руки ребенка, находящегося под опекой короля. Смерть Карла, графа дю Мэн, избавила Людовика от еще одного интригана, и когда его брат, престарелый король Рене, в 1477 году попытался наладить отношения с бургундцами, король разместил гарнизоны в его герцогствах Анжу и Бар. Герцог Бретонский был побуждаем своими приближенными согласиться помочь Эдуарду IV как истинному королю Франции, но Людовик, который был хорошо информирован об этом, знал, что Франциск II неохотно согласился сделать это. На самом деле, герцог хотел лишь посредничать между Францией и Бургундией, и король чувствовал, что когда англичане пришлют ему войска (а они это сделали) он не сможет заставить себя отказаться от своего нейтралитета. Пойманный на заигрываниях с бургундцами, граф де Сен-Поль оказался непоправимо скомпрометирован: пытаясь обмануть и короля, и герцога Карла, он в итоге навлек на себя непримиримую ненависть обоих[107]. С весны 1474 года он неистово пытался (и Людовик это прекрасно знал) создать новую Лигу общественного блага, однако даже Жак д'Арманьяк, герцог Немурский, не решался ничего предпринять, вполне обоснованно опасаясь гнева государя. Более того, у короля больше не было брата, который мог бы выступать в роли знамени для мятежных феодалов.

В Руссильоне, который королю удалось заполучить у Арагона в 1462–1463 гг. благодаря дипломатическим усилиям, внезапно произошли события, угрожавшие безопасности королевства. В 1473 году старый король Хуан II Арагонский, который был одним из самых злейших врагов Франции, захватил Перпиньян, из которого изгнал французов. Пообещав вернуть 300.000 экю, в обмен на которые он заложил Руссильон Людовику, король Арагона пытался затянуть переговоры, пока его союзники не вступили в войну. Однако в 1474 году, когда срок перемирия истек, Людовик XI, не обращая внимания на мрачные угрозы герцога Бургундского, который в то время был занят в Германии, организовал крупную экспедицию в Руссильон. 10 марта 1475 года Перпиньян капитулировал, и Хуан II был вынужден заключить перемирие, которое продлится до конца его правления[108]. Что касается короля Франции, то у него было достаточно времени, чтобы собрать свои войска для противостояния бургундцам и англичанам.

Несмотря на все успехи его германской политики, положение Людовика не было лишено риска. В дополнение к своим значительным ресурсам герцог Бургундский обладал престижем завоевателя, который нельзя было игнорировать. Тем времен возле Кентербери собрались отряды опытных латников и лучников из всех графств Англии. Вскоре они пересекли Ла-Манш, под предводительством Эдуарда IV, который в свои 34 года еще не потерпел ни одного поражения на поле боя и уже считался одним из самых блестящих полководцев из государей, которые когда-либо правили в Англии. Людовик прекрасно понимал, что если бы он потерпел поражение или допустил ослабление своей власти, то ему следовало ожидать, что герцог Бретонский, Анжуйский дом, граф де Сен-Поль, герцог Немурский и даже герцог Бурбонский (и это только самые могущественные его вассалы) присоединятся к герцогу Бургундскому, чтобы расчленить королевство. Коммину король с горечью заметил, что если он проиграет битву, то может опасаться восстания против него, так как "он чувствовал, что его не любят все его подданные, и особенно великие…". В письме Эдуарду IV (которое Людовик позже купил за 40 фунтов у секретаря английского короля) сеньор д'Юрфе, доверенное лицо и друг Франциска II, утверждал, что "герцог Бретани за один месяц совершит больше подвигов с помощью разведки, чем армия англичан и герцога Бургундского за шесть, какими бы сильными они ни были". "И я верю, — добавляет Коммин, — что он говорил правду, если бы все дошло до крайности". Знавший все секреты своего господина, сеньор д'Аржантон, который сам был выдающимся политиком, посчитал, что король находится в смертельной опасности.

Другие видели ситуацию в еще более пессимистичном свете. 25 января 1475 года Галеаццо-Мария Сфорца, герцог Миланский, в панике отказался от союза, который так преданно защищал его отец, и подписал перемирие с герцогом Бургундским. По всей Европе предсказывали небывало жестокую войну и судьбу Людовика, похожую на судьбу его прапрадеда, короля Иоанна II Доброго, который попал в плен к англичанам в 1356 году в битве при Пуатье. Несколькими месяцами ранее, узнав о последних английских приготовлениях, Людовик XI сам вскрикнул в минуту отчаяния:

В остальном хроники говорят лишь о бодрости и самообладании короля. Он все еще был уверен в своих силах и знал, как должен вести себя король Франции, когда на него надвигаются англичане и бургундцы.

1 мая, как только истек срок перемирия с Бургундией, Людовик XI покинул аббатство Виктуар близ Санлиса и отправился в стремительную кампанию по Пикардии. 11 мая он овладел Мондидье и Руа и переправой через Сомму у Корби. После эвакуации населения каждый из этих городов был разрушен до основания, более того, король отдал приказ уничтожить каждое место на границе, укрепления которого не смогли бы выдержать осаду. В это же время молодой герцог Рене II Лотарингский, объявив войну Бургундии и напал на герцогство Люксембург. Далее на юг французская армия под командованием герцога Бурбонского вторглась в герцогство Бургундия, а швейцарцы вновь готовились пересечь Юру и войти во Франш-Конте. Англичане еще не появились на континенте, Нойс все еще держался, а войска императора приближались к лагерю бургундцев под городом.

Во второй половине мая король во главе мощной армии поспешно прибыл на побережье Нормандии. Он получил срочное известие от графа де Сен-Поль, что англичане вот-вот высадятся. Коннетабль был слишком непостоянен, чтобы Людовик придал большое значение его словам, однако, поскольку Нормандия была самой богатой провинцией королевства, враг вполне мог начать свое вторжение именно там, как он неоднократно делал это в прошлом. В июне король узнал, что большие английские контингенты прибыли в Кале, но сам Эдуард IV, очевидно, еще не появился. До конца месяца Людовик получил известие о том, что его армия, действовавшая в герцогстве Бургундском, 20 июня одержала победу при Гипи и взяла в плен губернатора, сына графа де Сен-Поль. Людовик поручил своему зятю, адмиралу, опустошить земли между Абвилем и Аррасом, находившиеся в руках бургундцев. Все, что ели англичане (а они славились в Европе хорошим аппетитом) они должны были взять с собой. Увидев состояние сельской местности и деревень, они вскоре поняли бы, что не могут рассчитывать прокормить себя за счет французского короля. 27 июня адмирал, продолжавший свою разрушительную работу до самых ворот Арраса, столкнулся с бургундской армией, вышедшей из города для атаки. Однако ему удалось обратить бургундцев в бегство и захватить в плен их главных командиров, среди которых были Жак де Ришбур, брат коннетабля, и сеньор де Конте, один из лучших капитанов герцога Карла.

В письме, извещающем об этой радостной новости, Людовик сообщил Великому магистру двора о своей деятельности и ближайших намерениях. Затем король занялся укреплением обороны Дьеппа, куда он приказал свезти весь урожай из окрестностей, "чтобы англичане ничего не нашли […] Я нахожусь здесь, у Нёшатель, и пока не знаю, пойдут англичане в Нормандию или нет […] В Кале четыре или пять тысяч англичан, но они не двигаются с места, и еще ни один из них не появился перед нашими людьми".

Тем временем на Рейне произошли решительные события. Император, который, наконец, начал действовать, создал мощный укрепленный лагерь немного ниже по течению реки от Нойса. Однако, 24 мая герцог Бургундский перешел в наступление. Лишь несколько тысяч человек беспорядочными толпами вышли из императорского лагеря и бросились на бургундцев, которые вскоре их разгромили. Противник оставил на поле боя несколько сотен трупов, и герцог Карл с удовлетворением заметил своим капитанам, что это плод дерева войны. На следующий день император, чей гнев спал как по волшебству, подписал перемирие и приступил к переговорам о соглашении с помощью папского легата. Однажды, показывая Фридриху III свою знаменитую артиллерию, герцог заявил:

Тут же Ле Глорье, придворный шут герцога, не преминул добавить:

В середине июня герцог Бургундский, зная, что англичане уже высаживаются в Кале, дал согласие на соглашение, которое он счел достаточно достойным, чтобы не нанести ущерб своей "чести". Нойс был передан под управление папского легата, пока сам Папа расследует ссору из-за архиепископства, а бургундская и имперская армии на время перемирия покинули регион. Затем герцог отправил свои измотанные войска в Лотарингию, чтобы "освежиться", разграбив герцогство. Затем, не спеша, он сам отправился в Кале, чтобы встретить Эдуарда IV. Теперь, когда он знал, насколько слабы были имперцы, он сказал Жан-Пьеру Панигароле, новому миланскому послу в Бургундии, что скоро вернется, чтобы окончательно разгромить их, но сначала он должен провести кампанию, которая позволит ему покончить с Людовиком XI.

Примерно в это же время, то есть во второй половине июня, Людовик XI принял в своей штаб-квартире в Нормандии, герольдмейстера Ордена Подвязки, который прибыл, чтобы передать ему торжественный вызов Эдуарда IV. О том, что за этим последовало, Филипп де Коммин узнал от самого короля. Людовик подождал, пока он останется один, чтобы прочитать декларацию о начале военных действий, присланную ему Эдуардом, "а затем удалился в кабинет в полном одиночестве и послал за этим герольдом…". В своей обычной прямой и доброжелательной манере и в соответствии с излюбленным методом дипломатии, король взялся объяснить герольду, в чем заключался истинный интерес его господина. Людовик сказал:

Что касается коннетабля, то король прекрасно знает, что тот общался с Эдуардом IV, но он также уверен, что в конечном итоге граф де Сен-Поль обманет англичанина. Короче говоря, Людовик дал герольдмейстеру множество прекрасных аргументов, которые он мог использовать, чтобы убедить короля Англии иметь дело только с королем Франции. Затем он "дал ему триста экю наличными из своих рук" и обещал выдать еще 1.000, если с английским королем будет заключено приемлемое соглашение.

Выслушав аргументы Людовика, герольдмейстер признал, что Эдуарду IV не испытывает особого энтузиазма по поводу вторжения и он полагает, что его господин будет готов к переговорам, но считает излишним обсуждать это, пока король Англии не пересечет Ла-Манш. Сейчас же возможно послать французского герольда с просьбой выдать охранные грамоты для посольства. По словам герольдмейстера, в Англии стоит связаться с милордом Говардом и милордом Стэнли. Людовик, который никогда не забывал имена нужных людей, знал, что Стэнли и Говард пользуются доверием короля Эдуарда[109].

По окончании тайной беседы с герольдмейстером Людовик вызвал Коммина, приказал ему выдать тому тридцать локтей пунцового бархата и постоянно находиться рядом с англичанином, чтобы никто не мог с ним переговорить, пока не будет подготовлен эскорт для его возвращения. После этого он вернулся в зал аудиенций, где "было много людей […] ожидающих и жаждущих услышать, что скажет король и какое выражение будет на его лице, когда он выйдет из кабинета".

С большой самообладанием Людовик переходил от одного к другому, комментируя вызов английского короля, затем отвел семь или восемь человек в сторону и зачитал им письмо Эдуарда IV. Его лицо было спокойным и не выдавало беспокойства: неосторожные высказывания герольдмейстера, некоторые из которых, возможно, были преднамеренными, показали ему, что он не ошибся, оценивая душевное состояние английского короля.

Уже прошли первые две недели июля, когда Людовик XI, все еще стоявший на страже в северо-восточной Нормандии, достоверно узнал, что Эдуард IV высадился в Кале. На самом деле, английской армии, которой помогали несколько сотен плоскодонных судов из Голландии, потребовалось три недели, чтобы пересечь Ла-Манш. Англичане высадились в конце июня, а Эдуард IV прибыл 4 июля. Французский флот не оказал никакого сопротивления. По мнению Коммина, если бы Людовик разбирался в войне на море так же хорошо, как и на суше, "король Англии никогда бы не пересек пролив, по крайней мере, в этот сезон, но он ничего не понимал в этом, а те, кому он передал власть над войсками, понимали в этом еще меньше".

Возможно, король был прав. Однако интересно отметить, что Людовик использовал своего зятя-адмирала в своих сухопутных операциях, и что ни в одном документе он не жалуется на бездействие своего флота. Поэтому не исключено, что король, зная, что рано или поздно англичане вторгнутся во Францию, предпочел, чтобы они высадились сейчас, когда бургундцы застряли под Нойсом, и не понесут потерь, за которые они потом захотят отомстить.

Герцог Бургундский, который, покинув Нойс, задержался в пути, возможно, чтобы показать англичанам, насколько он для них незаменим, прибыл в Кале только в середине июля в сопровождении только своих придворных и личной охраны. Прибыв на встречу с английским королем без своей армии, Карл видимо полагался на свою гордую уверенность и ореол своего военного престижа, что вряд ли могло произвести благоприятное впечатление на лучшего полководца Европы, который, едва прибыв в чужую страну, увидел себя фактически преданным своим союзником, и единолично ответственным за судьбу нескольких тысяч добрых англичан. Щедрый на похвалы герцог Бургундский заявил, что одна только английская армия "достаточно сильна, чтобы завоевать Францию, а затем Италию вплоть до Рима…". Затем он заявил, что у него есть план кампании, которому никто и ничто не сможет противостоять. Сам же он вернется в Лотарингию, соберет свои войска и двинется с востока в Шампань, а король Эдуард и его люди атакуют с северо-запада, затем две армии встретятся в Реймсе, где Эдуард будет коронован как король Франции. По всей вероятности, Людовик XI будет свергнут во время этих операций или, по крайней мере, вскоре после них.

Согласившись со своим военным советом, король Англии решил, что на данный момент лучше всего принять план герцога Бургундского. Эдуард IV полностью доверял этим людям, большинство из которых он испытал в бою. Благодаря щедрым субсидиям Парламента и пожертвованиям, о которых он сам просил, он смог пересечь Ла-Манш с самой мощной английской армией, которую когда-либо видела Франция: около 12.000 латников и 11.000 лучших лучников в мире, поддерживаемых внушительной артиллерией и осадными командами. Его главные капитаны, его младший брат Ричард, герцог Глостер (будущий Ричард III) и Уильям, лорд Гастингса, уже доказали свою состоятельность в деле.

Французская разведывательная сеть была настолько хорошо организована, что, как только англичане покинули Кале, Людовик смог шаг за шагом следить за продвижением противника. Более того, ему удалось узнать или хотя бы догадаться о плане англо-бургундской кампании. 20 июля англичане медленно продвигались к Перону. 23 июля числа в Фокемберге герцог Бургундский провел торжественный смотр своих войск. На две ночи Эдуард IV и его армия разбили лагерь на поле битвы при Азенкуре. Из Дуллана, где она была 28 июля, английская армия продолжила свой марш к Сомме через сожженные деревни и опустошенную сельскую местность.

Когда англичане покинули Кале, Людовик тоже отправился в путь со своими шотландцами, французской гвардией и примерно 1.000 копий кавалерии, направляясь на юго-восток. 28 июля, когда Эдуард IV проходил через Дуллан, Людовик отправил Таннеги дю Шателю приказ сжечь город, "кроме церквей", как только англичане из него уйдут. Он также отправлял в Реймс письмо за письмом, в которых благодарил его жителей за работу над укреплениями днем и ночью и сообщал им, что Эдуард IV намеревается короноваться королем в их городе "вопреки воле Бога и Богоматери" и что в связи с этим оборонительные работы за стенами должны быть выполнены вовремя, иначе он будет вынужден разрушить город. 4 августа король выехал из Бове в Крей. На следующий день он вошел в Компьень, где решил разместить свой штаб. В тот же день, менее чем в сорока милях к северу, Эдуард IV и его армия пересекли Сомму в Пероне, вступили на французскую территорию и разбили укрепленный лагерь на другом берегу реки.

Английское вторжение началось.

Людовик XI увеличил численность своей постоянной армии до 4.000 копий, то есть почти до 24.000 человек, большая часть которых была сосредоточена в Нормандии и Пикардии, к ним добавилось не менее 6.000 латников дворянского феодального ополчения и около 20.000 лучников и артиллеристов, так что в целом армия короля насчитывала около 50.000 человек. Ее левое крыло, состоящее из 900 копий под командованием адмирала, при поддержке ополчений Руана и Нешатель, располагалось от Дьеппа до Амьена, где командовал Таннеги дю Шатель. Находясь на Сомме, центр армии, базой для которого служил Париж, охватывал линию от Бове до Нуайона через Крей и Компьень. Войска, оборонявшие Нуайон, находились под командованием Великого магистра двора Антуана де Шабанна, старого врага англичан. Справа Роберт д'Эстутевиль, прево Парижа, отвечал за оборону Лаона, а в Реймс был введен мощным гарнизоном. Правый фланг был также защищен силами, которыми в командовали герцог Рене II Лотарингский и сеньор де Краон, а также армией, только что одержавшей победу над бургундцами при Гипи.

Но это не была пассивная оборона: Людовик намеревался атаковать англичан, используя свои крепости как базу для операций, которые он намеревался начать против флангов и тыла своих врагов. "Я вывожу все свои гарнизоны в поле", — написал он канцлеру 15 июля. Если в своих передвижениях англичане использовали наступательную тактику, то как только дело доходило до полевого сражения, они переходили к обороне. В каждой из своих великих побед во время Столетней войны, при Креси, Пуатье, Азенкуре и Вернёе, они предоставляли возможность французской кавалерии атаковать, в то время как английские лучники и латники, занимавшие укрепленные позиции, ждали противника, чтобы встретить его и поразить стрелами и топорами. Но на этот раз Людовик не собирался повторять ошибки совершенные его предшественниками. Если бы Эдуард IV рискнул продвинуться между Нуайоном и Лаоном в сторону Реймса, он обнаружил бы французские войска, готовые обрушиться на его фланг и арьергард, лишить его снабжения и преследовать его людей днем и ночью.

Однако Людовик спокойно ждал в Компьене во главе своей мощной армии. Его шотландская гвардия, готовясь к бою, оставила на хранение у каноников собора Бове свои деньги и украшения, в то время как гарнизон Нуайона совершал набеги вплоть до лагеря, который англичане разбили на Сомме.

Вечером 12 августа камердинер одного из членов королевского двора предстал перед Людовиком XI. Он утверждал, что в то утро был захвачен англичанами и освобожден с условием передать послание королю Франции. И ему было что рассказать помимо того.

Накануне отряд англичан, получив заверения герцога Бургундского, что коннетабль де Сен-Поль передаст им Бове и Сен-Кантен, спокойно подошел к городским воротам… где был встречен артиллерийским огнем и вылазкой защитников. Карл попытался замять инцидент, после чего небрежно объявил, что ему нужно уехать, чтобы воссоединиться со своими войсками, и что он встретится с Эдуардом IV в Реймсе. Именно тогда, по его словам, камердинер, только что прибывший в Компьень, попал в плен к англичанам. Его отвели в шатер где его допрашивали король Англии и герцог Бургундский. Затем Карл попрощался со своим союзником и уехал. Как только он отбыл, Эдуард IV приказал освободить французского пленника, "поскольку он был их первым пленником". Когда он уже собирался уезжать, появились лорды Говард и Стэнли и вручили ему золотую монету. Убедившись, что он знает их имена, они сказали ему: "Передай от нас привет, своему господину, если сможешь говорить с ним".

Когда Людовик XI услышал эту историю, она показалась ему очень подозрительной, и он приказал заковать камердинера в кандалы и строго охранять его. Однако вскоре король послал нескольких своих советников допросить камердинера, и все они рекомендовали Людовику выслушать его еще раз. На следующее утро, встав рано, Людовик снова допросил заключенного, а затем попросил своих стражников освободить его от цепей но оставить пока под охраной. После этого он отправился завтракать, не скрывая свое волнение. Перед тем как сесть за стол, он отвел Филиппа де Коммина в сторону и напомнил ему, что Говард и Стэнли, два имени, упомянутые пленником, были теми самыми лордами, к которым в июне английский герольдмейстер посоветовал ему обратиться, как только Эдуард IV пересечет Ла-Манш. Наконец король сел за стол и, пока ел, размышлял вслух, как ему поступить. Затем он вдруг наклонился к Коммину и негромко приказал ему послать за одним из слуг Оливье Меришоном, его виночерпием, и прийти с ним в свою покои, чтобы узнать, осмелится ли он отправиться в английский лагерь переодевшись в герольда. Коммин пишет:

Людовик поручил ему передать Эдуарду IV, что король Франции всегда желал установить с ним тесную дружбу, чтобы два их королевства могли жить в мире. Герцог Бургундский обратился к англичанам только в надежде, что вторжение позволит ему получить больше от Людовика XI, и если другие (например, герцог Бретонский) побуждали его к этому, то они руководствовались только собственными интересами и не заботились о том, что будет с их союзником в будущем. Людовик также напомнил Эдуарду, что сезон для ведения войны подходит к концу и скоро наступит зима. Он знал, что король Англии потратил много денег на подготовку вторжения, которого хотели многие из его подданных, однако, если он захочет заключить сделку, он заверил его, что "король Франции сделает так, что и он, и его королевство останутся довольны".

Ответ не заставил себя ждать. Действительно, в тот же вечер Людовик увидел, что его гонец вернулся вместе с английским герольдом. Последний привез охранные грамоты, которые король просил для своих послов, и предложение о том, что переговоры могут быть проведены без промедления в деревне между двумя сторонами. Доблестно выполнивший свою миссию, отважный француз сразу же получил должность, обещанную ему королем на острове Ре, вместе с определенной суммой денег. Так вошел в историю молодой человек, которого Людовик смог поднять из безвестности и на мгновение вверить ему судьбу королевств Франции и Англии.

На следующий день французская делегация под руководством адмирала встретилась с лордом Говардом и другими английскими посланниками. Инструкции послам Людовика были просты: он готов рассмотреть любое предложение, но вместо того, чтобы отдать хоть дюйм французской земли, он скорее поставит на карту свою корону и свою жизнь. Вечером его посланники вернулись. Для проформы англичане начали с претензий на корону Франции или, по крайней мере на, Гиень и Нормандию. Когда их собеседники отказались, они быстро перешли к более реальным предложениям и попросили наличные деньги, ежегодную субсидию, которая будет выплачиваться в течение определенного периода времени, и заключение брачного союза для скрепления нового соглашения. Услышав эту новость, Людовик "испытал удивительную радость" и немедленно созвал своих советников, "никто из которых не был уверен, что это не обман со стороны англичан". Однако "королю казалось иначе", поэтому на следующий день, 15 августа, французская делегация отправилась в путь с приказом принять предложение англичан и разработать с ними подробный договор. Затем Людовик отправился из Компьеня в Санлис, ближе к Парижу, чтобы начать поиски средств для выплаты королю Эдуарду. 18 августа лорд Говард и его спутники были в уже Санлисе, чтобы встретиться с королем.

На следующий день герцог Бургундский в ярости прибыл в лагерь Эдуарда IV. По пути к своим войскам он получил короткое сообщение от своего шурина, короля Англии, который информировал его о новом повороте событий. Карл тут же вернулся. В течение двух дней между Карлом и Эдуардом шли бурные дискуссии. На гневные протесты герцога король спокойно ответил, что он заключил перемирие с Францией, которое включает и Бретань, но может включить и Бургундию, если, как он надеется, Карл не будет возражать. Когда Карл наконец понял, что спорить бесполезно, он начал оскорблять Эдуарда, причем делал это на английском языке, чтобы его советники не пропустили ничего из сказанного. В язвительном тоне он напомнил о великих победах, которые английские короли ранее одержали во Франции, и о том, каких усилий им это стоило. Он заявил, что никогда не думал, что вторжение может принести ему какую-либо пользу, но руководствовался только желанием увидеть, как англичане вновь овладеют тем, что им принадлежало по-праву. Чтобы показать англичанам, что они ему больше не нужны, он согласится подписать перемирие с французским королем только через три месяца после того, как они пересекут Ла-Манш в обратном направлении. В итоге Карл уехал, оставив в сердце Эдуарда обиду, которую не смогло стереть даже время.

К среде 23 августа все детали договора были согласованы, и Людовику удалось собрать большую часть необходимой ему огромной суммы денег. Из Санлиса он написал своему канцлеру:

25 августа король вошел в Амьен с сундуками, полными золотых монет.

По условиям договора Людовик согласился выплатить Эдуарду 75.000 экю наличными, чтобы тот мог вернуться домой со своей армией. Лорд Говард и Джон Чейни оставались в качестве заложников на континенте до тех пор, пока большая часть английской армии не пересечет Ла-Манш. Во время семилетнего перемирия Людовик должен был выплачивать Англии ежегодную субсидию в размере 50.000 экю, половину на Пасху, а другую половину на Михайлов день. Английские и французские купцы могли свободно торговать в странах друг друга по курсу денег, который будет определен на валютной конференции. Дофин, которому тогда было пять лет, был помолвлен со старшей дочерью короля Эдуарда, принцессой Елизаветой, которая была вдвое старше его и в качестве приданого Людовик обещал выплачивать ежегодную сумму в 60.000 ливров, как только пара достигнет брачного возраста. Кроме того, оба государя обещали в секретной статье к договору помогать друг другу, если кто-то из их вассалов восстанет против них. Наконец, было достигнуто соглашение о том, что Маргарита Анжуйская, находившаяся в плену у англичан после битвы при Тьюксбери (май 1471 года), может быть освобождена за выкуп в 50.000 экю.

Людовик позаботился о том, чтобы никто из окружения Эдуарда не пожаловался на только что заключенную сделку. С благословения короля Англии Уильям Гастингс, его камергер, а также спутник его любовных похождений, должен был получать 2.000 экю в год, лорд Говард и Томас Монтгомери — по 1.200, канцлер Англии — 1.000, а многие другие — меньшие суммы. В своем обозе Людовик привез множество подарков, которые он старательно распределял между нужными людьми. В конце концов на переговорах была определена дата подписании договора, назначенная на 29 августа. Со своей стороны Эдуард проявил королевскую милость и согласился, что только 50.000 экю будут выплачены ему наличными, а на остальные 20.000 он удовольствуется долговым обязательством.

На следующий день после прибытия в Амьен король Людовик расположился у северных ворот, чтобы наблюдать за прибытием англичан. В радостном беспорядке они прошли мимо города, чтобы разбить лагерь чуть ниже по течению, на правом берегу Соммы. Людовик немедленно отправил Эдуарду 300 повозок с продовольствием. Кроме того, король любезно дал знать англичанам, что, будь то лорды или простолюдины, им всем будут рады в Амьене. По обе стороны от ворот, по словам Коммина, он приказал поставить два длинных стола, "со всеми видами вкусной пищи, вызывающей жажду, и флягами с лучшими винами, которые только можно было найти. Воды же не было и в помине…"

За эти столы Людовик усадил дюжину дворян, таких как сеньор де Краон или сеньор де Брессюир, все они были достаточно крупными и толстыми, чтобы показать, что им нравится есть и пить, и создать атмосферу веселья и доброжелательности, способствующую обжорству. В течение трех дней англичане стекались к этому месту, с оружием или без него, поодиночке или группами. Нагуляв аппетит у ворот, они отправлялись в город, где их ждала дюжина таверн, в которых они могли наесться до отвала за счет французского короля. Пьяные солдаты шатались по улицам, где в любое время суток звучали английские песни.

Однако в Пиквиньи, в девяти милях вниз по течению от Амьена, через Сомму был построен мост, в середине которого "была сделана прочная деревянная решетка, как это делается для клеток львов, а отверстия между прутьями были не больше ширины ладони".

Во второй половине дня во вторник 29 августа, в дождливую погоду, Людовик и двенадцать его людей вышли на мост, расположились за решеткой. И даже по этому случаю король, как обычно, был одет в совершенно непримечательный костюм. Филипп де Коммин, сеньор д'Аржантон, который имел честь стоять рядом с королем в этот день, был одет в костюм, идентичный костюму своего господина, в соответствии с процедурой, к которой Людовик иногда прибегал, несомненно, чтобы уменьшить риск покушения. В качестве спутников король взял с собой герцога Бурбонского и его любезного брата Карла, архиепископа Лионского; адмирала, Великого магистра двора, маршала де Лоэака, сеньора де Торси, магистра арбалетчиков, сеньоров де Сен-Пьер и дю Бушаж, Таннеги дю Шателя, епископа Эврё и мэра Амьена.

На некотором расстоянии от них, на противоположном берегу, вся английская армия была выстроена в боевой порядок. Вскоре на мост взошел и король Эдуард. Несмотря на полноту, он все еще был очень красивым мужчиной. На нем была черная бархатная шапочка с большой геральдической лилией из драгоценных камней и костюм из золотой ткани, подбитый красным атласом — роскошный костюм, который, вероятно, был сшит несколькими месяцами ранее для его коронации в Реймсском соборе. Как и Людовика, Эдуарда сопровождали двенадцать человек, включая его буйного брата Джорджа, герцога Кларенса, графа Нортумберленда, лордов Гастингса и Говарда, а также канцлера Томаса Ротерхэма.

Подойдя к барьеру, король Англии обнажил голову. После ответного приветствия Людовик XI просунул руки через решетку и тепло обнял его, после чего Эдуард совершил второй поклон, еще более глубокий, чем первый. Наконец Людовик заговорил и сказал:

На это король Эдуард ответил "на достаточно хорошем французском языке", после чего английский канцлер поднес подготовленный договор. Положив одну руку на молитвенник, а другую на ковчег с фрагментом Истинного Креста, оба государя поклялись неукоснительно соблюдать соглашение. Затем последовал разговор на общие темы, в ходе которого Людовик, "хорошо понимавший речь собеседника", со смехом сказал королю Англии, что ему следует приехать в Париж, где он найдет всевозможные развлечения и где не будет недостатка в женщинах. Людовик обещал предоставить Эдуарду в духовники архиепископа Нарбонского, который без труда отпустит ему все грехи, которые он может совершить! Эдуарду, который знал архиепископа как "хорошего собеседника", очень понравилась эта шутка.

Проболтав таким образом около получаса, Людовик XI, "который умел владеть словом", дал знак своей свите удалиться, чтобы он мог поговорить с королем Англии наедине. Не дожидаясь приказа, спутники Эдуарда немедленно последовали примеру французов. Теперь, когда ему удалось придать разговору откровенный и дружеский тон, Людовик захотел обсудить со своим собеседником их тайный договор о дружбе. Недовольные братья и мятежные принцы уже доставили обоим государям немало хлопот: переменчивый герцог Джордж Кларенс, брат Эдуарда, был таким же опасным нарушителем спокойствия, каким был ныне покойный герцог Беррийский. Король Англии сказал Людовику, что он никогда не будет в безопасности в своем королевстве, пока не отрубит головы некоторым из своих лордов, которым он слишком доверял. У Эдуарда были компрометирующие документы, особенно на коннетабля де Сен-Поль, которые он обещал передать на следующий день. Затем Людовик подозвал к себе Филиппа де Коммина и спросил у Эдуарда, узнает ли он его. Король Англии ответил, что хорошо помнит сеньора д'Аржантона, который оказал ему ценные услуги в 1470–1471 годах, когда он еще находился на службе у герцога Бургундского. Естественно, Людовик перевел разговор на нынешнее отношение с герцогом Карлом: будет ли он продолжать оставаться вне перемирия? Эдуард небрежно ответил, что еще раз предложит герцогу присоединиться к перемирию, но если тот откажется, то он потеряет интерес к этому вопросу. Наконец, Людовик обратился к единственному вопросу, который действительно имел для него значение: что если герцог Бретонский откажется участвовать в перемирии? Эдуард сразу же насторожился и призвал короля Франции не вступать в войну с Франциском II, который, когда он был ему нужен, был его лучшим другом. Людовик поспешил оставить эту тему и снова начал шутить. Наконец, подозвав двух сопровождающих, он отправился к королю Англии, позаботившись о том, чтобы сказать "несколько добрых слов каждому из его людей".

На обратном пути в Амьен король Франции беседовал с Коммином. Он опасался, что Эдуард слишком серьезно воспринял его приглашение приехать и вкусить удовольствия его столицы.

Предшественники Эдуарда, продолжал он, уже слишком часто посещали Париж и Нормандию. Как бы он ни желал видеть на троне Англии короля, который был ему и братом, и другом, он страшится его присутствия на континенте. Более того, король сказал Коммину, что он был очень разочарован жестким ответом Эдуарда на его упоминание о Франциске II, и он был бы более чем счастлив, если бы ему удалось убедить короля Англии позволить ему начать войну против Бретани. Людовик не мог отказаться от этой надежды и послал сеньоров де Сен-Пьер и дю Бушаж к Эдуарду, чтобы еще раз обсудить с ним этот вопрос, но Эдуард, чувствуя давление, холодно ответил, что если кто-нибудь нападет на его бретонского союзника, он снова пересечет Ла-Манш, чтобы помочь ему. Таким образом, Людовик был вынужден раз и навсегда расстаться со своими иллюзиями.

В тот же вечер в Амьене Людовик пригласил на ужин некоторых из самых влиятельных лордов Англии. Он, намеренно, не пригласил герцога Кларенса, но пригласил второго брата Эдуарда, молодого Ричарда, герцога Глостера. Последний будучи противником заключения мира, воздержался от участия в церемониях в Пиквиньи, но тем не менее, принял приглашение короля, и Людовик, подарил ему золотую посуду и несколько великолепных лошадей, которыми Глостер остался очень доволен. Когда трапеза уже должна была начаться, лорд Говард сказал королю, что, если тот захочет, то он сможет найти способ убедить своего господина приехать в Амьен или даже в Париж. Людовик не отреагировал, и уклонился от ответа, сделав вид, что очень занят мытьем рук. Впрочем он шепнул на ухо Коммину, что то, чего он опасался, вот-вот произойдет, и что Эдуард, похоже, намерен поразвлечься в столице. После ужина лорд Говард вернулся к этой теме. Очень деликатно король и его приближенные приступили к разрешению вопроса, объяснив, что это дело невозможное, так как король Франции должен без промедления уехать, чтобы разобраться с герцогом Бургундским. На следующий день, в среду 30 августа, был день Невинно убиенных младенцев "а в этот день, — объясняет Коммин, — король не говорил и не хотел говорить ни о каких своих делах и считал большим неудобством, если о них заговаривали, а потому чрезвычайно сердился на тех своих приближенных, которые, зная его привычки, тем не менее это делали".

Однако в то утро, когда Людовик коротал часы в своей опочивальне, Коммин решился нарушить правило, установленное его господином, и сказал ему:

Тысячи англичан уже находились в Амьене (это был последний день, когда они могли воспользоваться милостью короля, так как на следующий день они должны были отправиться в Кале), все они, похоже, были вооружены, и еще прибывали те, кого никто не решались останавливать у ворот, опасаясь их разозлить.

Людовик не был человеком, слепо упрямым в своих привычках, поэтому, как рассказывает Коммин, "король сразу же отложил часослов, сказав, что сейчас не время блюсти почитанее Невинных". Затем он приказал Коммину найти капитанов англичан, чтобы узнать у них, не могут ли они удержать своих людей. Вскоре Людовику сообщили, что на каждого солдата, отправленного назад капитанами Эдуарда, "приходится двадцать вошедших". Однако Коммин сам зашел в одну из городских таверн и обнаружил, что большинство находящихся там англичан пьяны и довольствуются пением или храпом, из чего он сделал вывод, что реальной опасности нет. Затем король созвал свою охрану и сразу же отправился к северным воротам. Втайне он собрал часть своих латников и поставил их у городских ворот, а остальным приказал быть готовыми к любому развитию событий. После этого, когда королю принесли ужин в караульное помещение, он пригласил нескольких знатных англичан разделить с ним трапезу. В этот момент Эдуард, извещенный о беспорядках, в которых были виновны его люди, попросил отказать им во въезде в город. На эту неловкую просьбу Людовик ответил, что никогда не совершит такого негостеприимного поступка, но если Эдуард хочет послать некоторое количество своих лучников для охраны ворот, то он может поступать по своему усмотрению. Король Англии поспешил последовать этому совету, и вскоре, по приказу своего государя, многие из его людей, пошатываясь, вернулись в свой лагерь.

Перед тем как сесть за ужин, Людовик получил еще одно сообщение, которое его обеспокоило. В частной беседе Луи де Бретейль, гасконец, долгое время находившийся на службе у Эдуарда, заметил Коммину, что французы будут смеяться над королем Англии, как только он покинет Францию. Сеньор д'Аржантон попытался разуверить его в этом и, чтобы сменить тему, спросил, сколько побед одержал Эдуард IV на данный момент. Когда тот ответил, что король выиграл девять, Коммин спросил его, сколько он проиграл. Гасконец ответил, что его государь потерпел только одно поражение — то, которое он только что потерпел от французов, но позор от этого поражения будет таков, что перечеркнет все почести, которые принесли ему предыдущие успехи.

Когда Коммин рассказал королю об этом разговоре, Людовик сказал ему, "что это очень опасный болтун и что его следует держать подальше от разговоров". Он сразу же пригласил Бретейля к себе на обед в караульное помещение, где отвел его в сторону и попытался убедить остаться во Франции. Видя, что тот невосприимчив к его предложениям, Людовик дал ему 1.000 экю и пообещал позаботиться о владениях, которые у него еще оставались во Франции. Когда гасконец уходил, Коммин шепнул ему на ухо, как он надеется, что он потрудится над поддержанием дружбы, которая теперь зародилась между двумя их государями.

Вернувшись в свои апартаменты, Людовик уединился с тремя или четырьмя своими приближенными, чтобы наконец-то немного расслабиться.

Однако, полагая, что он в безопасности, он не старался держать язык за зубами и позволил себе высказать все, что он думает о еде, питье и подарках, которыми он наполнил животы и карманы воинов Эдуарда.

Не успел он произнести эти слова, как, к своему большому неудовольствию, заметил, что в его покои проник посторонний — гасконский купец, который попросил у короля разрешения экспортировать бордоские вина в Англию без уплаты налогов и которому, по несчастливой случайности, было позволено войти. Восстановив самообладание, Людовик задал ему несколько вопросов и узнал, что этот человек родом из Гиени, но сейчас живет с женой в Англии. Король, используя всю свою силу убеждения, дал ему всевозможные обещания и попросил Коммина обеспечить их немедленное выполнение. При условии, что он больше не будет пересекать Ла-Манш, купцу была предоставлена привилегия, о которой он просил, и он получил, помимо прибыльной должности в родном городе, 1.000 франков наличными, на которые он мог послать одного из своих братьев за женой в Англию. Чтобы быть уверенным, что он не заговорит ни с одним англичанином, Людовик немедленно поручил своему человеку сопровождать его в Бордо. "И вот, — говорит нам Коммин, — король сам осудил себя на этот штраф, зная, что наговорил лишнего". Как любил повторять сам Людовик: "С тех пор как я родился, мой язык обошелся мне более чем в миллион золотых".

На следующий день, 31 августа, англичане поспешно свернули лагерь и отправились в Кале. Некоторые были очень недовольны таким негероическим исходом своего вторжения. Однако большинство, вероятно, разделяли чувства Джона Пастона, который писал своей матери: "Да славится Бог! На данный момент экспедиция короля закончена". Несомненно, об этом думали и жены французских воинов, которые год за годом видели, как их мужья благополучно возвращались из походов, где король Людовик умел быть таким скупым на кровь своих солдат. Эдуард IV и его люди прибыли в Кале 4 сентября, а через неделю основная часть английской армии пересекла Ла-Манш. Затем французский король отправил своих заложников в Париж, где их ждали всевозможные развлечения.

Англичане настаивали на том, чтобы 50.000 экю, которые должны были выплачиваться им каждый год, назывались "данью". Но Людовик, для которого слова имели мало значения, прекрасно понимал, что король Англии теперь его пенсионер.

Если бы Людовик XI, как и другие короли, имел склонность к военным завоеваниям, он мог бы нанести герцогу Бургундскому, нарушившему англо-французское перемирие, поражение, от которого тот не смог бы оправиться. На юго-востоке, когда Карл присоединился к своей армии в Люксембурге, города Эльзаса были готовы к борьбе. На юге в главных опорных пунктах Лотарингии находилось 6.000 человек, большинство из которых были снаряжены Базельским союзом, но среди которых также были швейцарские и французские наемники. На западе, в Шампани, король Людовик располагал мощными контингентами под командованием сеньора де Краона, а на юго-западе победоносная армия действовала у самых границ герцогства Бургундского. В соседнем Франш-Конте швейцарцы продолжали свои завоевания и только что взяли Бламон.

Однако у Людовика XI не было другой заботы, кроме как как можно быстрее заключить новое соглашение с герцогом. Хотя Карл хвастался Эдуарду IV, что не согласится ни на какое перемирие с Францией в течение трех месяцев, королевские посланники вели переговоры с Бургундией еще до того, как захватчики снова пересекли Ла-Манш. После того, как англичане покинули Амьен, Людовик снова отправился в Санлис, чтобы поблагодарить Богоматерь и встретить бургундское посольство. Увидев прибывших посланцев герцога, король развеселился. Действительно, когда один из английских заложников (они уже покинули Париж и его развлечения, и Людовик относился к ним как к своим близким людям) увидел гордых лучников и воинов, сопровождавших бургундских послов, он подозвал Коммина к окну и сказал ему плутовским тоном, что если бы англичане увидели много таких людей, они, возможно, не заключили бы мир. Тогда виконт Нарбонский, слышавший слова англичанина, разразился насмешками:

Вспылив, англичанин заявил:

Коммин поспешил направить разговор в другую сторону и начал шутить, но не преуспел в успокоении англичанина. Когда он сообщил королю о случившемся, глупость виконта вызвала у Людовика приступ гнева, который он не потрудился скрыть.

На самом деле, держать англичан в хорошем настроении было не легче, чем ходить по натянутому канату. Однако короля ждало еще одно испытание. Томас Монтгомери, один из его пенсионеров, вскоре прибыл от имени Эдуарда IV, чтобы сообщить Людовику, что гордость его государя была серьезно уязвлена начавшимися франко-бургундскими переговорами. Он попросил Людовика не заключать с Бургундией никакого другого перемирия, кроме того, которое Эдуард уже подписал и под которым герцог отказался подписаться. Если король Франции пожелает продолжить войну против Бургундии, его господин обязуется следующим летом пересечь Ла-Манш, чтобы помочь ему, при условии, что Людовик оплатит половину расходов на эту экспедицию и компенсирует ему ущерб, который она нанесет англо-бургундской торговле шерстью.

Людовик осыпал Монтгомери богатыми подарками и горячими благодарностями, чтобы тот передал их королю Эдуарду. К своим заверениям в дружбе он добавил все оправдания, которые только мог придумать. Его перемирие с герцогом, объяснил он, уже свершившийся факт, но оно ничем не отличается от того, которое он заключил с Англией и он лишь хотел пощадить гордость герцога, подписав с ним отдельный документ, таким образом Эдуарду совершенно нечего опасаться его отношений с Бургундией. С беспредельным облегчением Людовик наконец увидел, как Монтгомери и двое заложников уезжают. У него не было намерения вести войну с Карлом, и если англичане когда-нибудь вернутся во Францию, он опасался, что их быстро обратят в бургундскую веру.

Имея в качестве советников только адмирала, сеньора дю Бушажа и Филиппа де Коммина, король заперся с бургундскими посланниками и вскоре заключил с ними девятилетнее перемирие, статьи которого были дополнены различными секретными пунктами, к которым должны были быть добавлены не менее секретные кодификации. Договор в Солевре, названный по городку в котором Карл разместил на юге Люксембурга свой штаб, был подписан герцогом Бургундским 13 сентября 1475 года. Менее чем через три недели, 29 сентября, Франциск II Бретонский, чувствуя, что его положение теперь находится под угрозой, обязался жить в полном согласии с королем и отказался от любого другого союза. Договор в Солевре был весьма необычным. Фактически, и Карл, и Людовик пожертвовали своими союзниками ради этого договора, по одной и той же причине, хотя и с совершенными разными целями. Договор должен был дать герцогу свободу действий, чтобы отомстить своим восточным соседям и в дальнейшем осуществить предприятие, из которого он надеялся выйти с титулом короля Лотарингии, а Людовик надеялся, что это приведет его к гибели. Договор также решил судьбу Луи де Люксембурга, графа де Сен-Поль, который своим пристрастием к интригам вызвал ненависть короля Франции, короля Англии и герцога Бургундского.

За несколько дней до встречи, которая должна была свести двух государей в Пиквиньи, Людовику XI нанесли визит два эмиссара графа де Сен-Поль, который сейчас лихорадочно пытался вырваться из расставленных им самим сетей. Узнав, что люди коннетабля возвращаются из миссии к герцогу Бургундскому, король решил разыграть небольшую комедию, чтобы вызвать гнев Карла против графа де Сен-Поль. В этом король рассчитывал на поддержку сеньора де Конте, бургундца, которого он захватил в Аррасе и которому обещал свободу при условии, что тот будет сотрудничать с ним ради достижения мира.

Попросив де Конте и Коммина спрятаться за ширмой, перед которой сидел он сам, король приказал сеньору дю Бушажу привести людей коннетабля в его комнату. Как только они пришли, он начал уговаривать их рассказать об их миссии к герцогу Бургундскому. Почувствовав доверие к Людовику, оба посланника вскоре объяснили ему, что граф де Сен-Поль поручил им отвлечь Карла от союза с англичанами. Однако они нашли герцога в такой ярости против короля Англии, что им не только не составило труда убедить его отказаться от союза, но и почти удалось убедить его напасть на англичан во время их отхода в Кале.

Восхищенный тем, что он так хорошо сыграл роль, "король громко рассмеялся и сказал ему, что он должен говорить громче, потому что начинает немного глохнуть, и чтобы он повторил это еще раз", что тот не преминул сделать.

Когда посланники удалились, сеньор де Конте вышел из-за ширмы в состоянии изумления и возмущения, на которое король и рассчитывал. С этого момента у Конте была только одна мысль: как можно скорее доложить Карлу о том, что он только что услышал. Через час он уже скакал галопом к штаб-квартире герцога Бургундского.

Один из секретных пунктов Солеврского договора предусматривал, что та из двух сторон, которая первой доберется до коннетабля, должна будет казнить его или передать другой стороне в течение восьми дней. Граф де Сен-Поль, "не зная, за каким святым следовать", думал бежать в Германию или укрыться за стенами своего замка в Аме. Наконец, он выбрал третье решение и, получив охранную грамоту от герцога Бургундского, попросил убежища в Монсе, в графстве Эно. Если Карл и ненавидел коннетабля, то он также не хотел давать удовлетворение Людовику XI и кроме того, предоставив графу конвой, он неразумно поступился своей честью. Поэтому прошло несколько недель, прежде чем королю удалось путем постоянного давления и новых уступок убедить герцога отдать приказ о передаче графа де Сен-Поль французскому конвою[110].

27 ноября, скрыв лицо капюшоном черного плаща, а руки держа в бархатной муфте, граф прибыл в Париж, где его сразу же поместили в Бастилию и заключили под стражу. Под давлением короля Парижский Парламент в тот же день начал суд над ним. Задача оказалась несложной, в распоряжении Парламента была масса документов, свидетельствующих о изменах и лжесвидетельствах графа. Луи де Сен-Поль, наконец, сам признался и сделал уклончивое и сбивчивое заявление своих ошибок. 19 декабря он был признан виновным в лжесвидетельстве и приговорен к смертной казни. Через несколько часов он взошел на эшафот, задрапированный черной тканью. Гревская площадь была заполнена парижанами, пришедшими посмотреть на конец человека, которого они ненавидели больше всего на свете. Сен-Поль был арестован сеньором де Сен-Пьером, и в столице шутили, что "на небесах идет война, потому что Святой Петр схватил Святого Павла". Рыдая, несчастный Луи де Люксембург отдал Богу душу и, наконец, положил голову на плаху. Какой бы назидательной она ни была, его смерть должна была стать не столь величественной.

Герцогу Бургундскому сообщили о казни графа де Сен-Поль на Рождество. Выслушав посланников, принесших ему эту новости, Карл поначалу проявил сдержанность, но "когда он сел обедать, то начал смеяться и смеялся всю трапезу". "Это прекрасный пример того, — сказал герцог, — насколько можно доверять королю и как король относится к тем, кто хочет быть его другом".

Судя по всему, Солеврский договор не принес Людовику XI ничего, кроме головы коннетабля. Однако, вынужденно отказавшись от своих немецких союзников, король пошел на огромный риск. К концу 1475 года герцог Бургундский вторгся в Лотарингию и основал крупную базу в Нанси. Если бы ему удалось изгнать швейцарцев и занять Савойское герцогство, которое удерживало альпийские перевалы, он получил бы Ломбардию с одной стороны Альп и Германию с другой, и тогда ему оставалось бы только провозгласить себя королем Лотарингии. Тем временем город Берн и его союзники установили контроль над кантоном Во, чьи очаровательные виноградники, пшеничные поля и пастбища образовывали обширную территорию между Женевским озером и Мортеном, которая находилась под контролем савойцев. Согласившись на месячное перемирие, которое должно было истечь 1 января 1476 года, швейцарцы показали, что начинают не доверять Людовику XI, однако, столкнувшись с унизительными требованиями герцога, они сразу же отказались от продолжения переговоров с Бургундией. В Плесси-ле-Тур, куда он удалился на отдых, Людовик провел Совет. На его дело работали не только характер Карла, но и силы, приведенные в действие Солеврским договором. В течение нескольких лет французский король вел финансово-экономическую войну против своего врага в сочетании с пропагандистской кампанией.

Сокровища, унаследованные им от отца, сделали герцога Бургундского самым богатым государем на Западе. Нидерланды были высокоразвитой индустриальной страной и торговали со всей Европой, обменивая свою дорогую продукцию на необходимое им сырье. Во Фландрии четыре большие ярмарки каждый сезон привлекали большое количество иностранных купцов. В главных городах этого региона не только процветала промышленность и торговля, но они постепенно становились финансовыми центрами, где открывались филиалы великих итальянских банков. Когда в начале 1470-х годов Карл Бургундский потратил большую часть состояния, оставленного ему отцом, и был вынужден, как и все остальные, брать в долг, Людовик XI, который хорошо понимал нарождающуюся силу буржуазии и ее денег, и который во время своего пребывания в Женапе внимательно изучал международный финансовый рынок, приступил к подрыву кредита Карла. Будучи другом Флоренции и Медичи, он оказывал все большее давление на Пьеро Медичи и его преемника Лоренцо Великолепного, чтобы они не ссужали деньгами его врагов, короля Англии и герцога Бургундского. Король так искусно действовал, что в 1473 году Карл, которому банк Медичи в Брюгге был готов предоставить лишь незначительные суммы, был вынужден искать кредиторов по всей Италии. Когда был подписан Солеврский договор, Лоренцо Медичи собирался закрыть все кредиты для него.

Более того, Людовик использовал все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы помешать торговле и промышленности в Нидерландах. Учредив ярмарки в Лионе, он нанес решающий удар по ярмаркам в Женеве, а значит, и по торговле бургундских купцов и финансам Савойского дома, сюзерена Женевы и союзника Бургундии. В большинстве перемирий, заключенных с Карлом в 70-е годы, король старался не предоставлять ему торговых привилегий. Однако в марте 1473 года он не смог избежать их предоставления, однако, обеспечил смягчение их последствий, приказав своим офицерам выдавать бургундским купцам как можно меньше конвоев сопровождения. Мера за мерой, он вскоре свел к нулю торговые обмены между Францией и Бургундией, представители которой были вынуждены постепенно отказаться от маршрутов, пролегавших через королевство в торговле с другими странами. В Ла-Манше и у испанского побережья королевские каперы грабили венецианские, генуэзские и неаполитанские суда, идущие из Нидерландов или в Нидерланды. К 1475 году морские перевозки резко сократились, и торговые суда, которые больше не решались отправиться в плавание, теперь теснились в портах Карла Бургундского.

Но именно удар по снабжению продовольствием был самым губительным для Нидерландов действием Людовика. Сосредоточившись на промышленности и торговле, Нидерланды не могли прокормить себя и поэтому зависели от сельди и пшеницы из Франции, Балтийского региона, Испании и даже Италии. В начале 1470-х годов король наложил эмбарго на продажу и транспортировку зерна и вина бургундцам, в то время как его каперы были заняты атаками на их сельдяные флотилии. Таким образом Нидерланды вскоре начали ощущать нехватку продовольствия. Людовик объяснил свою политику еще в 1470 году, когда он говорил делегатам городов, которые жаловались на то, что не могут свободно торговать:

К концу 1475 года Людовик XI увидел, что его политика приносит плоды, на которые он надеялся. Не имея денег на оплату наемников, герцог Бургундский, чувствовал, как с каждым днем ухудшается моральный дух его войск. Его подданные, видя, что их интересы игнорируются, их ресурсы, торговля и поставки находятся под угрозой, начали проявлять непокорность и больше не желали голосовать за субсидии своему господину, если их к этому не принуждали. В 1475 году, когда в ответ на их недовольство Карл Бургундский обвинил Фландрские Штаты в трусости и недоброжелательности, они осмелились ответить, что "все они были купцами, торговцами, ремесленниками, рыбаками и рабочими", и что "война несовместима с торговлей".

В своей кампании против Бургундии Людовик также использовал самое тонкое оружие, а именно пропаганду. Зверства, в которых герцог был виновен в Динане и Льеже, презрение, с которым он относился к населению своих городов, жестокость, с которой он привык обращаться с захваченными им крепостями, — все это дало королю возможность представить Карла противником буржуазии и врагом мира, того мира, без которого не могут процветать ни торговля, ни сельское хозяйство, ни все, что делает жизнь приятной. Это было мнение, которое король и его агенты старались распространить по всей Европе, и особенно среди подданных герцога Карла.

К декабрю 1475 года Людовик XI закончил плести паутину, в которую намеревался поймать герцога Бургундского. В ходе своей кропотливой работы он пришел к тому, что сейчас мы называем "холодной войной" — тонкой и сложной войне, из которой исключены только непосредственные военные действия. Людовик, который намеревался довести свою игру до конца, был готов пожертвовать всем, включая свою честь. На рассвете 1476 года он ждал в Плесси-ле-Тур новостей с востока.

21. Швейцарцы

На второй неделе января 1476 года герцог Бургундский покинул Лотарингию и повел свою армию во Франш-Конте. Он прибыл в Безансон 22 января, в то время как Берн и его конфедераты были заняты спешным сбором своих доблестных горцев. Западная Европа затаила дыхание.

В Ле Плесси Людовик XI следил за ходом событий благодаря своей шпионской сети. "У него было много шпионов и посланников в каждой стране — большинство из них были отправлены моей рукой", — отмечает Коммин. В качестве гонцов он отправлял в Швейцарию "нищих, паломников и тому подобное". Он завалил свою сестру Иоланду, герцогиню Савойскую, депешами, но она, казалось, полностью перешла на сторону герцога. Через своих посланников он также пытался оторвать короля Рене от Бургундии, но тот "с большим трудом выслушал его посланников и отправил все герцогу".

Неожиданно герцог Бургундский, решив переправиться через Юру, несмотря на плохую погоду, снова направился со своей армией на юг. Наказание, которое он намеревался обрушить на своих врагов, нельзя было откладывать. Он был полон решимости добраться до кантона Во, чтобы окончательно свести счеты со швейцарцами.

Подобно Ганнибалу, перешедшему через Альпы со своими карфагенскими слонами, герцог несколько дней просидел в снегу на вершине перевала Жунь, наблюдая за своими войсками. Погода была ужасной. "Я проводил кампании и в худших условиях", — заметил Карл мимоходом миланскому послу Жан-Пьеру Панигароле. 12 февраля его армия перешла горы Юра, а сам он основал свой штаб в Орб, в кантоне Во. Его авангард уже очистил большую часть региона. В десятке миль к северу находились укрепленные форпосты швейцарцев: Ивердон у западного берегу озера Невшатель и Грансон на северном берегу.

Когда войска герцога начали продвигаться на север, гарнизон Ивердона сжег город, а затем отступил к Грансону, стены которого венчал мощный замок. 19 февраля, в "самую плохую погоду, какую только можно себе представить", Карл Бургундский разбил лагерь на плато над городом. Через три дня его войска штурмом взяли Грансон, а пятьсот швейцарцев, составлявших гарнизон, укрылись в замке, который в течение пяти дней выдерживал огонь бургундской артиллерии. Однако 28 февраля, испытывая острую нехватку продовольствия и боеприпасов, защитники были вынуждены безоговорочно капитулировать. Лишенные оружия и личных вещей, побежденные должны были пройти строем перед шатром завоевателя. Герцог Бургундский приказал немедленно казнить их, и "в течение четверти часа все до одного были повешены на деревьях". Сообщая об этом событии, Панигарола не мог скрыть своих чувств: "Было страшно и ужасно видеть такие повешения", — отметил он в депеше. Затем Карл объявил, что любого швейцарца, которого он сможет захватить, постигнет та же участь.

Теперь герцог Бургундский был полон решимости продвинуться на восток, чтобы вызвать противника на бой. Однако несколько его капитанов пытались отговорить его от этого. В это время швейцарцы сосредоточили мощную армию в окрестностях Невшателя, на восточном берегу озера. Их укрепленный лагерь находился в идеальной оборонительной позиции, в то время как окружающая местность не давала достаточно пространства для маневра полевой армии. Более того, войска герцога, особенно итальянские наемники, жаловались на то, что им не платят и что им приходится разбивать лагерь в таких тяжелых условиях. Но Карл Бургундский отмахнулся от возражений своих военачальников. Он не мог поверить, что швейцарцы осмелятся напасть на него. Поэтому утром 2 марта герцог отправился на восток со своей армией, которая должна была насчитывать около 15.000 пехоты и кавалерии, а также частью артиллерии. Ожидая немедленной победы, он не потрудился разбить укрепленный лагерь и оставил в поле багаж с посудой, гобеленами и драгоценностями, которые он привез, чтобы придать завоеванию Лотарингии заслуженную пышность.

Между горами слева от Карла и Невшательским озером лежало изрезанное плато, которое, будучи шириной в милю у Грансона, вскоре сужалось. Менее чем в двух милях к северу это плато было рассечено лесистым отрогом, который спускался с гор Юры к озеру. Две дороги вели из Грансона в Невшатель, одна из которых петляла вдоль берега озера, а другая шла по остаткам древнеримской дороги на склонах гор. Вдоль последней Карл отправил вперед отряд всадников, которых поддерживали лучники и пикинеры. Что касается остальной части его армии, то он даже не позаботился о том, чтобы выстроить ее в боевой порядок, поэтому его люди как попало продвигались по плато или вдоль берега озера. Вскоре герцог приказал поставить шатер на возвышенности, где он расположился, чтобы наблюдать за движением своего авангарда. Когда бургундская конница вошла в узкий проход, по которому римская дорога пересекала лесистые предгорья, она неожиданно оказалась лицом к лицу со швейцарской пехотой, выстроившейся в боевой порядок.

Именно тогда герцог Бургундский впервые получил возможность услышать страшный рев рогов своих противников. Вынужденная отступить, бургундская кавалерия была быстро отброшена к основной части армии, в то время как тысячи швейцарских пехотинцев при поддержке нескольких сотен кавалеристов спустились по склону. Горцы продвигались вперед, ощетинившись грозной стеной длинных пик. На флангах и с тылу их фалангу прикрывали алебардисты, угрожающе размахивавшие своим оружием. Швейцарцы были вооружены до зубов, носили пластинчатые доспехи и стальные шлемы. "Более тридцати зеленых знамен" развевались вокруг огромного белого штандарта. Швейцарцев возглавлял предводитель люцернцев, горбатый человек с длинной бородой, одетый в длинный плащ, которого Панигарола, остававшийся рядом с герцогом Бургундским, смог хорошо разглядеть.

Когда швейцарцы вышли на плато, герцог бросил часть своей кавалерии против их правого фланга, а сам возглавил пехоту для атаки левого. Бургундская артиллерия была спешно введена в бой и послала свои первые снаряды в ряды врага. Спустившись со склонов Юры, кавалерия бургундских жандармов атаковали швейцарскую фалангу. Доблестный Луи де Шалон, сеньор де Шатель-Гийон, командующий бургундской кавалерией, попытался проломить плотный строй швейцарцев, но был убит напоровшись на длинные пики горцев. Кавалерийская атака захлебнулась и вскоре была отбита. На другом фланге импровизированные атаки Карла Бургундского не смогли поколебать ряды грозных алебардистов. Швейцарцы продолжали свое неумолимое наступление. И вдруг, когда герцог наконец решил направить основную часть своих войск на левый фланг противника, справа от бургундцев сквозь деревья у озера показались зеленые знамена. Снова зазвучали боевые трубы, и новая швейцарская фаланга вышла из леса, чтобы двинуться на плато с криками: "Берн! Берн!".

Предупрежденный об опасности, герцог Бургундский предпринял новый маневр: артиллерии он приказал направить огонь на новоприбывших; кавалерии, прикрывавшей пушки, — отойти в сторону; пехоте, преграждавшей путь фаланге, — отступить, чтобы оставить больше пространства для маневра. Однако слева швейцарцы сметали все на своем пути, а справа на плато надвигались бернцы, поэтому момент для выполнения таких сложных маневров был выбран крайне неудачно. В войсках, приказы Карла привели к замешательству, так что бургундцы находившиеся в тылу вскоре убедились, что их товарищи стоявшие впереди пытаются бежать и вскоре паника охватила всю армию. Раздались крики "беги, если твоя жизнь тебе дорога!", и ряды бургундской армии рассеялись как по волшебству. Тщетно Карл пытался остановить поток бегущих. Несмотря на свою гордость, ему пришлось отступить в лагерь, где он снова попытался сплотить своих людей. Но горцы приближались неумолимо и уже почти настигли его, когда Карл, в свою очередь, был вынужден спасаться бегством. Отсутствие у швейцарцев кавалерии и избыток добычи в бургундском лагере спасли армию герцога от полного уничтожения.

Пока бургундцы бежали в сторону Женевы или через горы Юры, швейцарцы занялись грабежом. В их руки попала большая часть великолепной артиллерии герцога, доспехи и оружие всех видов, богато украшенные знамена, отрезы золотой ткани, сундуки с серебром и посудой, драгоценности, которые были гордостью Бургундии[111]. Горцы были настолько плохо осведомлены о ценности захваченных ими предметов, что некоторые из них, как говорят, продавали драгоценные камни за франк или два. Набив карманы добычей, швейцарцы поспешили вернуться по домам.

Герцог Бургундский прешел через Юру в Нозеруа в графстве Бургундия. По дороге, вспомнив о страсти Карла к великим завоевателям древности, его шут, Ле Глорье, сказал ему насмешливым тоном:

Узнав, что бургундцы перешли Юру, король Франции направился в Лион, ворота в Савойю, где он приказал сосредоточить свои войска. Людовик воспользовался этой поездкой, чтобы вознести свои молитвы в Нотр-Дам-дю-Пюи, и именно там, около 9 марта, он получил первые известия о поражении герцога Бургундского. Как только Людовик оказался в Лионе, он отправил теплое письмо с поздравлениями епископу и Совету Берна. Несмотря на то, что швейцарцы были названы "очень славными господами" и "очень дорогими и особенными друзьями, непобедимыми по милости Божьей", они не были впечатлены и отправили Людовику просьбы принять участие в борьбе и разделить с ними тяготы войны. Здесь же король узнал, что герцог Бургундский, мечтавший теперь только о резне и мести, снова пересек Юру, чтобы разбить лагерь в Лозанне. Поэтому он дал бернским советникам ответ, полный сочувствия, если не искренности, в котором объяснил, что, поскольку швейцарцам не удалось продвинуться дальше на территорию Савойи, он сам не смог послать свои войска, на помощь их армии. Однако он заверил их, что, если они продолжат борьбу, он тоже готов принять соответствующие меры. Швейцарским эмиссарам, прибывшим для дальнейших переговоров, король оказал самый теплый прием, пообещал предоставить кантонам новые субсидии и назначить их лидерам специальные пенсии, после чего "отослал их с полными кошельками и одетыми в шелковые ткани". По оценкам Коммина, к моменту своей смерти Людовик XI выплатил швейцарским кантонам около 1.000.000 рейнских флоринов.

Разгром бургундской армии при Грансоне уже начал оказывать влияние на всю Европу. Один за другим города и княжества империи объявляли себя противниками герцога Бургундского. Через тайного посланника Иоланда Савойская предложила королю заключить франко-савойское примирение в надежде, что если дела у ее бургундского союзника пойдут плохо, то она сможет вернуть себе расположение брата. Почувствовав, что он поставил не на ту лошадь, Галеаццо-Мария Сфорца, герцог Миланский, поспешно отправил эмиссара в Лион, чтобы объяснить королю свое вероломство. Последний отказался от денег, предложенных ему Джованни Бьянки, миланским послом, и просто сказал:

В это же время старый король Рене прибыл в Лион для примирения с Людовиком, который радушно его принял[112]. Через несколько дней Рене согласился оставить Прованс Карлу, графу дю Мэн, своему племяннику, но, поскольку у последнего не было детей, провинция должна быть присоединена к королевству Франция после его смерти. Рене также согласился порвать все связи с герцогом Бургундским, в обмен на что король Франции назначил ему щедрую пенсию в 60.000 франков в год, наградил его главных офицеров и предоставил ему всевозможные развлечения в компании множества красивых женщин. Когда они расставались, дядя и племянник были самыми лучшими друзьями в мире.

Однако у короля не было таких же хороших отношений со всеми пэрами королевства. Показания коннетабля о измене герцога Немурского окончательно истощили терпение Людовика. Осажденный королевскими войсками в своей крепости Карла, Жак д'Арманьяк сдался 9 марта, через несколько дней после того, как его жена умерла при родах. Последние дни жизни она провела, сжигая уличающие документы, которые ее муж, видимо, будучи слишком слабым и бесхребетным не смог уничтожить сам. Пока король и его дядя пировали, герцог Немуркий томился в лионском замке Пьер-Сиз, где он проводил ночи, запертый в железной клетке. Перевезенный в Париж, он, 4 августа, в ожидании суда был заключен в Бастилию. Доказательств его вины, конечно же, хватало, а неуклюжесть, с которой он пытался защищаться, только усугубляла его положение. Однако прошел целый год, прежде чем ему был вынесен приговор. 4 августа 1477 года перед Парижским Парламентом он был окончательно признан виновным в измене и приговорен к смертной казни. Отвезенный на площадь Ле-Аль, большой крытый рынок столицы, он имел достаточно времени, чтобы исповедаться, прежде чем его отвели на эшафот, где он и был быстро обезглавлен. Казнь герцога Немурского состоялась в рыбном складе, стены которого были выкрашены в черный цвет, пол выметен, а воздух освежен ароматическими травами[113].

Изменения в Европе, вызванные битвой при Грансоне, отразились и на отношениях герцога Бургундского с Людовиком XI. Вскоре Карл отправил сеньора де Конте в Лион "со смиренными и милостивыми словами, что было против его натуры". Король оказал де Конте очень радушный прием, однако бургундскому посланнику пришлось вынести много насмешек по всему городу, где раздавались песни "в похвалу победителям и позор побежденным". Перед отъездом из Лиона сеньор де Конте также имел возможность увидеть примирение короля Рене с королем Людовиком.

Во главе армии, состоящей из 2.000 копий кавалерии, 8.000 лучников и около 200 артиллерийских орудий, король Франции ждал в Лионе, где благодаря своей шпионской сети он мог следить за маневрами герцога Бургундского на берегах Женевского озера.

Всего через одиннадцать дней после поражения при Грансоне Карл Бургундский снова пересек Юру и разбил свой лагерь на плато перед Лозанной. Пока его лейтенанты обшаривали сельскую местность в поисках беглецов, герцог был занят сбором продовольствия, артиллерии и войск, необходимых ему для продолжения войны. Когда армия собралась, он разразился горькой тирадой перед своими людьми, "обвиняя их в том, что они предатели и бежали, чтобы нанести ему позорное поражение и отдать его на милость короля Франции, а то и убить".

Находясь в очень дурном настроении его войска начали строить грубые деревянные хижины, в которых им предстояло жить. Вскоре в лагере собралась разношерстная армия численностью около 15.000 человек, почти такая же, как и та, что была у герцога раньше. Охваченный гневом и измученный усталостью, Карл так серьезно заболел, что в конце апреля его пришлось перевезти в Лозанну в более комфортабельные условия. Из-за задержки жалованья и плохой кормежки, его люди начали воевать между собой. В начале мая между английскими и итальянскими наемниками вспыхнула кровавая ссора, которую удалось прекратить только благодаря вмешательству выздоровевшего герцога.

Однако Карл Бургундский теперь думал только о том, как отомстить швейцарцам, поэтому 27 мая он сжег свой лагерь у Лозанны и двинулся через кантон Во к небольшому укрепленному городу Муртен, который, находясь на восточном берегу одноименного озера, контролировал дорогу в Берн. 9 июня герцог прибыл к Муртену, который защищал швейцарский гарнизон численностью 1.580 человек. Город, крепостные стены и замок которого сохранились до сих пор, стоял на небольшом холме, между озером и изрезанными склонами, которые поднимаются к лесистым вершинам, господствующими над долиной река Сарин, через которую перекинуты мосты, ведущие из Берна в Муртен. Разбив лагерь на высотах к югу и юго-востоку от города, герцог Бургундский установил артиллерию и осадные машины и начал бомбардировку города. 18 июня, когда в городской стене была проломлена брешь, герцог бросил войска на штурм, который был отбит. Тем временем со стороны Берна приближалась армия численностью около 18.000 пехоты и 2.000 кавалерии.

Как только герцогу сообщили о приближении врага, он вывел основную часть своей армии из осадного лагеря и занял укрепленную позицию на плато над лагерем. Во второй половине дня в пятницу 21 июня, потратив несколько дней на подготовку местности к сражению, он получил сообщение, что противник перешел на другую сторону леса. Поскольку швейцарцев было немного и они практически не двигались, Карл решил, что они лишь пытаются заставить его отказаться от осады. Поэтому, убедившись, что они не собираются вступать с ним в полевое сражение, он оставил караул сторожить свои позиции и приказал своим войскам вернуться в лагерь. На рассвете следующего дня начался дождь. По настоянию своих капитанов герцог согласился снова вывести большую часть своих людей на плато. С утра они провели долгие часы под дождем в ожидании швейцарцев. Но враг не появлялся, и Карл, все больше убеждаясь, что он не нападет, отправил свои войска обратно в лагерь, чтобы они могли укрыться и перекусить. Для охраны плато он оставил только 1.800 всадников, 1.000 пехотинцев (включая английских лучников) и свою артиллерию.

Около полудня дождь прекратился. Почти в тот же миг раздался грозный рев вражеских боевых труб, и вскоре из леса вышли две грозные фаланги пикинеров и мощный отряд кавалерии. Рене II, молодой герцог Лотарингский, который присоединился к швейцарской армии всего несколько часов назад, выступал во главе 300 всадников (король Людовик снабдил его деньгами и достаточным эскортом, чтобы он мог добраться до места сражения в полной безопасности). Пока меньшая из двух фаланг слева от бургундцев спускалась для атаки осаждающих, другая численностью около 10.000 человек, из чьих рядов поднимались "многочисленные знамена", наступала прямо на позиции герцога Карла. Защищенные укреплением, английские лучники и бургундские артиллеристы открыли такой сильный огонь, что швейцарцы на какое-то время остановились. Но вскоре отряд вражеской пехоты, пройдя по оврагу, атаковал бургундцев с фланга под многократные крики "Грансон!".

Только после нескольких сообщений от своих капитанов герцог Бургундский наконец захотел поверить, что враг его все-таки атакует. Карл приказал своим войскам подняться на плато, а затем вооружился сам с помощью своего врача и Жан-Пьера Панигаролы. Однако, чтобы показать, что торопиться некуда, он отказался ехать верхом и к тому времени, когда он добрался пешком до плато, беспорядочная масса его пехоты уже пыталась бежать. В то время когда швейцарцы наседали на его войска со всех сторон, Карл выкрикивал непонятные приказы. "Никогда прежде, — замечает Панигарола, — я не видел герцога растерянным и не знающим, что делать". Немногочисленные отряды латников, пытавшиеся оказать сопротивление, были быстро подавлены грозными пиками противника. Вынужденные оставить свои позиции, кавалерия и пехота устремились вниз по склону, пока войска из лагеря пытались подняться плато. Вскоре потоки бегущих людей устремились к озеру. "Все это, — писал миланский посол, — произошло за меньшее время, чем требуется для произнесения Miserere".

В этот момент появилась третья швейцарская фаланга, которая, наступая справа от бургундцев, отрезала беглецам дорогу к озеру, ведущую на запад. Кроме того, швейцарцы, оборонявшие Муртен, сделали вылазку через западные ворота города, тем самым захлопнув врага в ловушку. В то время как герцог Бургундский скакал в сторону Лозанны, швейцарцы начали резню бургундцев, которые все еще находились внутри осадного лагеря. Антуану, Великому Бастарду Бургундии, удалось бежать, в то время как граф де Марль был казнен, несмотря на 25.000 дукатов, которые он предложил в обмен на свою жизнь. Пока швейцарская кавалерия преследовала беглецов, несчастные бургундские пехотинцы вскоре были загнаны на берег озера, где те, кто не утонул, были быстро истреблены. В тот день погибло 10.000 человек, то есть почти половина бургундской армии. В сопровождении всего 300 всадников Карл добрался до города Морж, на берегу Женевского озера, а затем пересек горы Юры и прибыл во Франш-Конте, где обосновался в городе Жексе, недалеко от Сен-Клода[114].

В понедельник 22 июня, всего через два дня после битвы, Филипп де Коммин и сеньор дю Бушаж поспешили в кабинет Людовика XI с депешей, сообщающей о победе при Муртене[115]. Какую бы радость ни вызвала эта новость у короля, нет никаких свидетельств о том, что он испытывал триумф, он ни на секунду не задумался о том, чтобы использовать поражение своего врага и начать войну. В тот же день Людовик отправил войска к границе Савойи, чтобы показать, что готов поддержать правительство герцогства, кроме того, он отправил письмо Великому магистру двора, который в то время находился в Пикардии, с предписанием любой ценой сохранять перемирие с Бургундией. На следующий день король отправился в паломничество, чтобы возблагодарить Бога в Нотр-Дам-де-Пюи. В поздравительном послании, адресованном епископу и Совету Берна, "его особым друзьям и по милости Божьей очень непобедимым", он подчеркнул, что благодаря своей победе швейцарцы сделали возможным возвращение к миру. "Король полностью предан делу мира", — отметил новый миланский посол. Людовик твердо решил следовать сценарию придуманной им драмы до конца, однако последний ее акт еще не был сыгран. В конце июля, когда герцог Бургундский застрял во Франш-Конте, король снова отправился на Луару.

Новый миланский посол, Франческо Пьетрасанта, был отправлен во Францию Галеаццо-Мария Сфорца, как только последний узнал о результатах битвы при Муртене. Как и многие другие, герцог Миланский теперь думал только о том, чтобы поскорее забыть о своем неудачном союзе с Бургундией и возобновить связи с Францией. К счастью для него, он выбрал в качестве своего посла опытного и мудрого человека, ценность которого Людовик XI вскоре оценил[116]. Союз с Миланом союз был возобновлен, и Франческо Пьетрасанта стал одним из приближенных короля. Именно он первым понял, что успех бургундской политики Людовика был также и триумфом Филиппа де Коммина:

В течение всего лета сеньор де Конте, эмиссар герцога Бургундского, курсировал между своим господином и Людовиком XI. У последнего, однако, были лучшие источники информации о Карле Бургундском. Первое, что сделал герцог на следующий день после поражения, было результатом вспышки неконтролируемой ярости. Ему нужно было кого-то обвинить в своей неудаче. Имея под рукой свою союзницу, герцогиню-регентшу Иоланду Савойскую, он выбрал ее в качестве козла отпущения и решил, что она заключила тайный союз со своим братом, королем Франции. Как только герцогиня покинула Карла в Жексе, чтобы вернуться в Женеву со своими четырьмя детьми, герцог приказал капитану своей охраны Оливье де ла Маршу арестовать ее ночью и увезти ее и ее детей во Франш-Конте. В своих "Мемуарах" несчастный Оливье писал: "То, что я сделал, я сделал, чтобы спасти свою жизнь". Однако по возвращении с задания он не досчитался одного пленника, так как в темноте один из его итальянских офицеров позволил сбежать Филиберу, маленькому 11-летнему герцогу Савойскому, которого слуги его матери позаботились спрятать в пшеничном поле. Когда герцог Бургундский услышал это, он был так взбешен, что Оливье де ла Марш едва не лишился жизни. Иоланда и трое ее детей были помещены под надзор английской стражи (Карл теперь с подозрением относился к своим подданным) в крепость близ города Доль, а затем в замок Рувр. В гневе герцог Бургундский назвал герцогиню шлюхой и поклялся, что заставит ее "искупить свои грехи".

Сам герцог оставался в Салене до конца июля, после чего отправился в Ла-Ривьер, все еще во Франш-Конте, где занялся сбором новой армии. От своих владений в Бургундии и Нидерландах он требовал денег, поставок и войск. Но он уже потерял доверие многих своих подданных и больше не мог рассчитывать на их послушание. К концу лета ему удалось собрать около 1.100 копий кавалерии, но его люди были плохо снаряжены, плохо вооружены и деморализованы. Их лидер был слаб телом и духом и не внушал доверия. За некоторое время до этого Карл лишился зубов в верхней челюсти в результате падения, кроме того, он позволил себе отрастить бороду и не хотел ее сбривать до тех пор, пока врачам не удалось убедить его, что она вызывает меланхолию, его ногти "длиннее, чем когда-либо прежде" стали похожи на когти. Находясь в основном в отчаянии или ярости, Карл иногда испытывал приступы смеха, и именно во время одного из них он заверил Жан-Пьера Панигаролу, что скоро снова появится на европейской сцене с армией в 150.000 человек[117]. Теперь же его гнев был направлен на Рене II Лотарингского, человека, который сражался на стороне швейцарцев при Муртене. Подданные молодого герцога поддержали своего господина, поэтому в сентябре, несмотря на размещенные там бургундские гарнизоны, Рене удалось отвоевать несколько городов своего герцогства.

Наблюдая со стороны за герцогом Бургундским, король Франции с пониманием отнесся к сеньору де Конте, который в начале августа вновь появился при дворе с туманными протестами, явно призванными успокоить врага, который в этом не нуждался. Перед отъездом бургундского посланника Людовик не удержался от удовольствия весьма грубо пошутить над ним. Он приказал, чтобы возобновление союза с Миланом было провозглашено при звуках труб, прямо под окнами де Конте. Однажды ночью де Конте был грубо разбужен от сна шумом и грохотом барабанов, а из-за двери его комнаты донесся крик: "Швейцарцы идут!" Сам Людовик XI относился к нему с презрительной иронией. До наступления середины сентября де Конте вернулся и предложил королю разделить Савойское герцогство между Францией и Бургундией. В ответ на это предложение Людовик довольствовался притчей:

Пьетрасанта король еще более ясно сказал, что он думает о Карле:

В конце сентября, когда де Конте уехал, Людовик решил освободить герцогиню Савойскую. Он поручил эту миссию своему губернатору Шампани Шарлю д'Амбуазу, человеку достаточно опытному, чтобы выполнить ее. Во главе двухсот копий губернатор быстро подошел к замку Рувр, нейтрализовал его охрану, и не менее быстро увез Иоланду и ее детей на французскую территорию, "не причинив и не получив ни малейшего вреда". Людовик написал своей сестре:

29 октября, узнав о приближении сестры, он отправил главных членов своего двора встретить ее, а сам ожидал в местечке Монтиль, небольшой резиденции, принадлежавшей ему у ворот Тура, рядом с Ле Плесси.

Когда герцогиня прибыла, король подошел к ней и, сияя, сказал:

"В самых нежных выражениях" герцогиня заявила, что она вовсе не бургундка, но как хорошая француженка будет рада повиноваться королю во всем, что он сочтет нужным ей приказать. Держа ее за талию, Людовик проводил ее в дом, непринужденно болтая. Когда они поужинали, он отвел ее в свою спальню, где она оставалась до тех пор, пока он не лег спать. Следующие десять дней они провели в обществе друг друга. Сеньору д'Аржантон было поручено найти для герцогини необходимую сумму денег и предоставить ткани на 4.000 экю для ее гардероба. 4 октября, после того как они поклялись в дружбе, а Людовик пообещал защищать ее и ее дом, они расстались с признаниями в любви, которые тронули всех присутствующих. На самом деле, как объясняет Коммин, король "очень хотел поскорее избавиться от нее, а она была мудрой женщиной, прекрасно понимала своего брата, и ей самой хотелось поскорее уехать… При расставании оба были очень рады, что увидели друг друга в последний раз, и до самой смерти жили как добрый брат и добрая сестра".

Хотя было неизвестно, каким будет следующий шаг герцога Бургундского, Людовик провел тот год на берегах Луары наслаждаясь спокойным и безмятежным летом, подобного которому ему больше никогда не суждено было испытать. Однако его старая болезнь продолжала беспокоить его, и у него были очень странные мысли по этому поводу. Вечером в пятницу 9 августа, когда он возвращался в Плесси-ле-Тур после небольшой прогулки по долине, он послал за королевой, которая не сопровождала его в Лион, и провел с ней ночь — редкий случай, о котором не преминул упомянуть миланский посол. На следующее утро, еще в халате, он имел приватную беседу с Пьетрасанта. Сидя у окна, он объяснил Пьетрасанта, что плохо себя чувствует. Узнав, что миланцы привезли метра Панталеоне, итальянского врача, который когда-то работал на него, Людовик послал за ним. Говоря на латыни, он обратился к этим двум людям:

Затем, продолжая по-итальянски, он добавил:

После этого он протянул руку Панталеоне, чтобы тот мог пощупать его пульс, и объяснил Пьетрасанта, что знает врача уже тридцать лет и считает его настолько способным, что назначил его королевским советником.

Очевидно, лечение предпринятое Панталеоне было эффективным, так как Людовик провел август и сентябрь без жалоб на недомогание. Он совершил паломничество в Нотр-Дам-де-Беюар, находившийся на острове посредине Луары, недалеко от Анжера. В середине августа, по случаю своего праздника Невинноубиенных, он три дня воздерживался от всех дел и, как это было у него в обычае, посвящал каждый день чтению и обсуждению определенных интеллектуальных вопросов с несколькими избранными собеседниками. Среди избранных, составлявших ему компанию в то время, он особенно предпочитал неаполитанца Боффиля де Жюж, "человека очень приятного в общении, хорошо разбирающегося в истории, как древней, так и современной", который за последние два года быстро продвинулся по службе. Как обычно, король развлекался тем, что устраивал браки. В Лионе он был впечатлен двумя горожанками, обе они были вдовами купцов. Взяв их с собой в долину Луары, он выбрал им в мужья двух способных молодых парижан и в качестве приданого обязался обеспечить им доходные должности.

Людовик любил прогуливаться по парку замка Плесси, чтобы посмотреть на свои вольеры и кроличьи норы, осмотреть коров, которых он привез из Фландрии, и увидеть, как фламандская доярка, привезенная вместе с ними, делает масло. Согласно легенде происходящей из Тура, однажды, когда он посетил замковую кухню, он остановился перед маленьким кухонным мальчиком, занятым поворотом вертела. Последний не узнал государя и невозмутимо продолжал свою работу. "Сколько ты зарабатываешь?", — спросил его Людовик. "Не меньше, чем король, — весело ответил ребенок, — мы с ним вместе зарабатываем на жизнь. Бог кормит короля, а он кормит меня". Очарованный таким ответом, Людовик немедленно взял мальчика к себе на службу в качестве пажа. Хотя эта история является явно вымышленной, она тем не менее дает представление о том, каким народ Турени представлял себе своего государя. Более того, Людовик XI был очень обеспокоен благополучием жителей. Предыдущей весной, в Лионе, несмотря на занятость, он приказал в Туре, где люди жаловались, что еда слишком дорогая, снизить цену на пшеницу, чтобы пекари могли выпекать большие буханки за те же деньги.

В конце августа Людовик отправился на охоту к северу от Луары, в район Вандома. Он остановился в деревне, настолько маленькой, что ее жители были вынуждены на время переселиться в соседние деревни. Местность была очень подходящей для охоты, дикой и красивой, и король, вдали от двора и его суеты, был в своей стихии. 1 сентября он провел девять часов, преследуя оленя. Людовик думал, что упустил животное, как вдруг снова увидел его, и на обратном пути был так доволен собой, что с радостью спел балладу, высмеивающую поражения герцога Бургундского.

В начале октября король Франции снова был в Туре, а в Лотарингии события развивались стремительно. Потворствуя к своим страстям, герцог Бургундский снова взялся за оружие. Вскоре Людовик узнал, что Рене II с армией швейцарцев и эльзасцев из Базельского союза осадил Нанси, бургундский гарнизон которого сдался 6 октября. Карл Бургундский уже шел на Лотарингию, чтобы вернуть столицу герцогства. Рене II, не имея достаточных сил для противостояния противнику, создал мощный гарнизон в Нанси и обратился за помощью к своим друзьям швейцарцам. 22 октября герцог Бургундский осадил город, несмотря на предупреждения своих капитанов о том, что его армия слишком слаба для успеха этого предприятия.

Швейцарцы, эльзасцы и немцы были готовы предоставить людей для Рене, но для их оплаты требовались деньги. Посланники Людовика содействовали Рене в кантонах и сообщили своему господину о ходе событий, поэтому король без промедления выделил необходимые средства. 1 января 1477 года герцог Лотарингский двинулся на Нанси с десятитысячной армией швейцарцев, в которую также входило множество немцев и конный отряд французских добровольцев. Капитаны Карла умоляли его отступить в Люксембург, где он мог найти необходимые припасы и подкрепления, но лишь навлекли на себя его гнев и были названы трусами. В морозный день, расположив свои войска к юго-востоку от Нанси на плато, которое пересекала дорога, по которой должны были подойти его враги, герцог Бургундский провел смотр своей армии — армии неоплаченной, состоявшей из менее чем 3.000 удрученных, плохо экипированных и зачастую больных людей.

На рассвете в четверг 9 января король Людовик услышал громкий стук в дверь своей комнаты в замке Плесси. Вошел сеньор дю Люд, держа в руке депешу от сеньора де Краона, королевского лейтенанта на границе Лотарингии.

5 января, то есть в предыдущее воскресенье, армия Рене II, разделенная на два корпуса, чтобы взять бургундцев в клещи, разгромила войска Карла Бургундского с первой попытки. Сотни бургундцев были убиты во время бегства, а Великий Бастард Бургундский и другие знатные сеньоры были взяты в плен. Что касается самого герцога, то о нем на данный момент не было никаких известий. Коммин сообщает:

Людовик лихорадочно размышлял вслух о том, какие последствия можно ожидать от этой победы: все зависело от того, что случилось с Карлом Бургундским. Он созвал тех своих капитанов и советников, которые находились тогда в Туре, показал им депешу, сделал несколько замечаний и отправился слушать мессу. Выйдя из часовни, он приказал накрыть стол в своей комнате и пригласил всю компанию позавтракать.

Коммин, который рассказал об этой сцене двенадцать лет спустя, все еще со злорадством смаковал ее. Было бы удивительно, если бы сам король не чувствовал всей иронии сложившейся ситуации, и, возможно, он организовал эту совместную трапезу только для того, чтобы продлить комедию, которая разыгрывалась на его глазах.

Услышав от своего государя о результатах битвы при Нанси, его гости проявили величайшую радость, но большинству из них это проявление радости, далось не без усилий. За завтраком, пока Людовик обсуждал последствия бургундской катастрофы, его гости изо всех сил старались казаться довольными предложенными блюдами, однако "ни один из них не съел и половины своей порции, и вряд ли они стеснялись есть вместе с королем, ибо не было ни одного, кто бы не ел там часто!"

Знатные люди королевства не могли без скрытых мотивов аплодировать успехам повелителя, которому они были обязаны своим могуществом. Они видели, как рушились, казалось бы, незыблемые государства, видели, как сбывались мечты, в которые они никогда не осмелились бы поверить, и вдруг они, внесшие свой вклад в успех этих огромных предприятий, почувствовали дрожь тревоги. Если такая великая фигура, как герцог Бургундский, была сломлена, кто мог быть уверен в будущем? Чего они могли ожидать от своего государя, когда он устранил единственного человека, стоявшего на пути его воли? В этот момент триумфа Людовик оказался так же одинок, как и во время многочисленных неудач.

На следующий день король получил известие, что его могущественный враг погиб в бою. Через два дня после битвы тело Карла Бургундского было обнаружено итальянским пажом. Герцог, ярый последователь Марса, обладавший всеми качествами великого полководца, кроме познаний в стратегии, и всем арсеналом завоевателя, кроме побед, лежал обнаженный, лицом вниз, посреди замерзшего пруда. От макушки до подбородка его голова была рассечена швейцарской алебардой, а пики горцев пронзили его тело насквозь. То, что осталось от его лица, было неузнаваемо, но слуги смогли с уверенностью опознать его по длинным ногтям, отсутствию зубов и многочисленным шрамам[118].

В январе Людовик отправился в Нотр-Дам-де-Беюар, чтобы воздать Богоматери благодарность. Незримые нити, сплетенные "всемирным пауком", оказались мощными канатами. Он не только не потерял ни одного человека, но и в его королевстве не было ни одной сожженной деревни. Ни одна держава на Западе не могла теперь соперничать с этим королевством, чей государь был самым успешным из монархов. В возрасте 53-х лет Людовик имел за плечами восемь лет правления. Он не мог знать, что его выдающаяся политическая победа, последствия которой трудно оценить станет триумфом, подобного которому западный мир, возможно, никогда не знал. Но еще предстояло узнать, как король воспользуется преимуществами холодной войны, которую он так умело вел.

22. Бургундское наследие

18 января 1477 года, в суровую зимнюю погоду, король Франции сел в седло и отправился в обширные северные территории, которые так долго находились под контролем Бургундии[119]. Теперь удача ему сопутствовала, и больше не требовалось ни терпения, ни мастерства, которые когда-то были необходимы. Для его стремлений, больше не было границ, которые ранее существовали. В возрасте 53-х лет он также по-новому осознал хрупкость человеческого бытия и быстроту течения времени. Мир и он сам изменились, и с этого момента он должен был обо всем заботиться и все делать все сам. По дорогам сновали гонцы, чтобы собрать его войска и его капитанов. Он позаботился о том, чтобы в Пикардии, Артуа, Фландрии и Эно местные жители, которым он многое пообещал сами взялись за дело. Чтобы завоевать расположение жителей Гента, король послал в город своего фламандского цирюльника, знаменитого Оливье Ле Дэна и разослал письма в свои добрые города с просьбой предоставить продовольствие, боеприпасы, лошадей, каменщиков и деньги.

В начале февраля, когда король вошел в Перон, города Пикардии и почти все земли вдоль Ла-Манша подчинились его представителям. Герцогство Бургундия согласилось на присоединение к короне. Что касается Франш-Конте, то оно также уступило вскоре после этого, но не без возражений, так как жадность сеньора де Краона, который отвечал за переговоры о подчинении бургундских территорий, вскоре вызвала там волнения. В то время у Людовика не было другого оружия, кроме иронии, чтобы сдержать грубую жадность де Краона. Король писал ему:

Еще до гибели Карла Бургундского Людовик рассматривал возможность присоединения его владений, женив Дофина на единственной дочери герцога, Марии. Однако теперь, когда поступили хорошие новости и события разворачивались даже лучше, чем он надеялся, он считал возможным захватить все бургундское наследство, не вступая в столь неопределенный союз. 2 февраля, накануне вступления в Перон, Филипп де Коммин предупредил короля, что отсутствие защитников повергло графство Артуа в состояние паники и что Филипп де Кревкёр, д'Экерд, капитан Арраса, его столицы, кажется, готов поступить на службу к королю.

Однако за ужином в тот же день Людовик понял, что сеньор д'Аржантон не разделяет ни его оптимизма, ни больших надежд, выраженных другими приближенными. После трапезы он попытался склонить на свою сторону мудрого советника, к чьей поддержке он уже привык, но было ясно, что Коммин, который был сторонником примирения и поддерживал проект брака, считает поспешным и неразумным военный захват бургундских владений. В тот же вечер Людовик назначил его капитаном Пуатье, столицы провинции, сенешалем которой он уже был, а на следующий день приказал ему отправиться в Пуату, чтобы присматривать за бретонцами. Людовик больше не был в настроении прислушиваться к голосу мудрости[120].

До конца месяца, снедаемый нетерпением, король снова отправился в путь. Поручив своему старому преданному Великому магистру двора начать военные действия на границах Эно, он теперь намеревался отправиться на северо-восток, чтобы попытать счастья в Артуа. Из Фландрии же он получил ряд путаных донесений, в которых ему еще предстояло разобраться.

"Мадемуазель [Мария, бургундская наследница] была тогда в большой беде", — с трогательной простотой отмечает бургундский хронист Жан Молине, преемник Жоржа Шателена. Опечаленная трагическими новостями, теперь, когда ее отец погиб, Мария оказалась без войска, без денег и без власти. Более того, она даже оказалась пленницей города Гента. Узнав о смерти Карла Бургундского, жители города поспешили казнить своих главных магистратов и многих богачей, обвиненных в поддержке тиранического режима герцога. Они также потребовали, чтобы Мария созвала Генеральные Штаты Фландрии, которым она была вынуждена предоставить право собираться, когда они пожелают, и накладывать вето на любое решение об объявлении войны. 11 февраля жители Гента добились от нее восстановления муниципальных свобод и привилегий, которые герцог Карл и его отец у них отобрали. Однако в городе продолжались волнения, которые постепенно распространились на другие крупные города, такие как Брюгге и Ипр, а также на различные населенные пункты в Брабанте и Эно. В этих ужасных обстоятельствах у Марии не было другой поддержки, кроме той, которую предлагала небольшая группа постоянно ссорящихся друг с другом советников, остававшихся на ее стороне. Среди них были канцлер ее отца Гийом Югоне, ее дядя, епископ Льежский Людовик де Бурбон, сеньор Ги д'Эмберкур, который был одним из лучших советников и капитанов герцога, и Маргарита Йорк, вдовствующая герцогиня, которая, будучи бездетной, всегда относилась к Марии как к собственной дочери. Но гентские бунтовщики не хотели никого слушать. Их заботило только сохранении своих вновь обретенных свобод, и совершенно не интересовало то, что может произойти с бургундским государством: все, что они знали, это то, что они не желали находиться под управлением короля Франции, их номинального сюзерена.

Советники Марии сошлись в одном: молодую принцессу, которая в двадцать лет была самой богатой наследницей в Европе, нужно было выдать замуж, и как можно скорее. Югоне и д'Эмберкур выступали за Дофина, как и епископ Льежа. Ее мачеха, со своей стороны, выбрала кандидата из семьи Йорков в лице своего брата Джорджа, честолюбивого герцога Кларенса, который по счастливой случайности как раз овдовел в декабре прошлого года. Однако Мария была не более заинтересована в том, чтобы стать женой английского герцога не имевшего и гроша в кармане, чем в том, чтобы выйти замуж за брата королевы Англии, которого Эдуард IV рассматривал в качестве замены Джорджа. На самом деле, похоже, что она уже положила глаз на перспективного девятнадцатилетнего молодого человека, которого уже имел в виду ее отец, а именно на Максимилиана, сына императора Фридриха III, которому герцог Карл в конце концов пообещал ее руку в надежде получить военную помощь от империи.

Город Аррас на границе с Фландрией, известный своими текстильным производством, в то время был разделен на две отдельные части: нижний город, находящийся под юрисдикцией архиепископа, и верхний город, укрепления которого возвышались над первым. 4 марта Людовик XI вступил в город, который Филипп де Кревкёр передал королю в обмен на предложенные ему высокие должности и щедрую пенсию. Но, что касается самого города, то все, что удалось сделать Людовику, это подписать с ним перемирие, по которому он признавался сюзереном Арраса, но не должен был входить в него со своими войсками.

В то же время королю сообщили, что миссия Оливье Ле Дэна потерпела провал: двор Марии был возмущен грубым хвастовством цирюльника, а жители Гента, которых ему тайно поручили привлечь на сторону своего господина, были настроены настолько враждебно, что Оливье был вынужден поспешно покинуть город. Людовик совершил большую ошибку в выборе своего посла и в своих надеждах на победу над фламандцами. Однако, когда в Аррас прибыла делегация из Фландрии, король продолжил свою кампанию. Посланники, которым он предложил немедленно заключить брак между Дофином и Марией при условии, что она отдаст себя под его защиту, заявили этот проект "немыслим". Затем король попытался воспользоваться разногласиями между фламандцами и двором Марии, чтобы заручиться поддержкой той из двух партий, которая обратилась к нему. Когда его советники показали письмо, в котором бургундская наследница заявила, что хочет, чтобы всеми ее делами руководили Югоне, д'Эмберкур и еще два ее приближенных, фламандские послы, утверждавшие, что их Генеральные Штаты обладают всей верховной властью, пришли в такой гнев, что 9 марта покинули Аррас, прихватив с собой письмо, которое они поспешили предъявить герцогине. После этого вожди Гента бросили Югоне и д'Эмберкура в тюрьму и, несмотря на смиренные мольбы Марии, предали их смерти на городском рынке, как преступников. Людовик немедленно выдал их наследникам грамоты, гарантирующие сохранность их собственности и жестко осуждающие казнь. Но это была еще одна ошибка, поскольку ненависть, которую толпа питала к Югоне и д'Эмберкуру, частично объяснялась их профранцузскими настроениями.

Разочарованный и раздраженный тем, что ему пока не удалось вернуть обширные французские территории, на которые он рассчитывал, король решил прибегнуть в военным действиям. Пройдя Артуа без сопротивления, он осадил Эден, который взял за сорок восемь часов. Через десять дней он вошел в Булонь, знаменитую своей церковью Богородицы, которой преподнес, после того как воздал ей почести на коленях, "сердце из чистого золота стоимостью в две тысячи экю". Однако горожане Арраса, нарушив перемирие, заключенное с Людовиком, отправили посольство к Марии с просьбой о поддержке. Арестованные в Лансе и доставленные в Эден, члены посольства были немедленно обезглавлены. Король прибыл в Булонь на следующий день. В письме от 20 апреля он писал с мрачной иронией:

Жители Арраса выступили с ответными памфлетами[121] и установили на городских стенах виселицы, на которых повесили белые кресты, символы Франции.

Людовик же тщательно готовился к осаде города. Миланский посол отмечает:

Людовик и сам был ранен, когда руководил операциями вблизи стен. Но вскоре Аррас капитулировал, и 4 мая король вошел в город через один из проломов в стенах, проделанных его пушками. "Вы были очень негостеприимны ко мне. Но я прощаю вас. Если вы будете моими добрыми подданными, я буду вашим добрым господином", — сказал он жителям Арраса, собравшимся на рыночной площади. Он потребовал ссуду в 50.000 экю, которую жители города смогли собрать и которую он впоследствии вернул, как и обещал. Из наиболее непримиримых горожан более ста были казнены "в назидание другим городам".

4 мая Людовик написал Великому магистру двора, который в то время командовал в Эно:

Тем временем герцогиня Мария наконец-то выбрала себе мужа. 19 апреля эмиссары императора прибыли в Гент с письмом и бриллиантом, который ей отправил Максимилиан в ноябре прошлого года в знак помолвки. Девушка покорно заявила, что готова выйти замуж за человека, которого ей предназначил отец. Через два дня пара обвенчалась по доверенности, а 18 августа Максимилиан въехал в Гент, где сразу же была организована свадебная церемония[122].

Однако 21 мая, соединившись с Великим магистром двора на границе Эно, французский король возобновил свою военную кампанию. Он осадил Бушен, где возглавил штурм и сражался на передовой, как молодой дворянин, которому еще предстояло сделать карьеру. Таннеги дю Шатель был смертельно ранен во время штурма, и Людовик, глубоко опечаленный смертью своего бретонского "компаньона", приказал похоронить его в церкви Нотр-Дам-де-Клери, где он и сам хотел быть похороненным. После 16-часовой бомбардировки Бушен наконец согласился открыл ворота. На следующий день, 23 мая, капитулировал и Кенуа-ле-Конт. Однако гарнизон и горожане Авена отказались подчиниться, поэтому королю удалось взять город только ценой кровавого штурма. "Защитники, ― лаконично написал король 12 июня жителям Абвиля, ― были преданы мечу, город разграблен и затем разрушен, чтобы послужить примером другим".

Чтобы склонить к капитуляции мощные крепости Дуэ и Валансьен, король на некоторое время отказался от меча в пользу косы. 25 июня он написал Великому магистру двора:

Когда в тот же день Шабанн предупредил короля, что у него не хватает людей для осуществления этого предприятия, Людовик, который, несомненно, подозревал его в нежелании выполнять эту миссию, резко ответил ему:

Через несколько дней Шабанн выпустил тысячи жнецов "для атаки на созревающую пшеницу". Под защитой 400 копий и 4.000 лучников они систематически опустошали поля между Валансьеном и Дуэ. Однако два города сдаться отказались.

К концу июня Людовик XI вернулся в Аррас и возобновил свою кампанию в регионе. В начале августа он узнал, что фламандцы собирают армию ниже канала Нейфоссе, который от Эра до Сент-Омера образует границу между Фландрией и Артуа и сразу же перешел в наступление. Враг был быстро разбит, и город Кассель, принадлежавший Маргарите, вдовствующей герцогине Бургундской, вскоре перешел в руки королевской армии. В конце сентября Людовик разместил гарнизоны в завоеванных им местах в Артуа и Эно, а в начале следующего месяца снова отправился в долину Луары, чтобы провести там зиму.

Пришло время отдохнуть и поразмыслить.

В первобытные времена было принято, чтобы победитель съедал только что убитого врага, чтобы приобрести его силу. Точно так же Людовик XI, похоже, перенял поспешность и жестокость Карла Бургундского. Возможно, в самых потаенных уголках своей сознания он мстил своей натуре дипломата (чей триумф, также ознаменовал конец великого замысла всей его жизни), перенимая упрямство человека, которого оно уничтожило.

В любом случае, в 54 года Людовик был еще достаточно гибким, чтобы задавать вопросы самому себе и объективно отвечать на них. Зимой 1477–1478 годов он осознал, что отказался от хитрости ради действия и от долговременных выгод ради сиюминутных успехов, что опьянение удачей исказило его точную оценку реальности и расшатало дисциплину, которая соответствовала его истинной природе. В нем произошла корректировка приобретенного "я" и переосмысленного "не-я" — задача, тем более сложная, что ему мешали возраст и власть. Людовик понимал, что его миссия заключается в восстановлении королевства в его прежних границах, а не в завоевании новых территорий. Он также осознал, насколько близок к смерти и насколько юн его наследник, Карл, которому в то время было всего семь с половиной лет. Он должен был найти соглашение с Максимилианом и Марией, которое обеспечило бы ему подчинение герцогства Бургундия, Франш-Конте, Артуа и северных территорий, которые он ранее отвоевал. Размышлял ли он в своих прогулках по зимней сельской местности или сидя у огня камина в своей маленькой комнате, изучал ли свои депеши или слушал своих собеседников, король ничем не выдавал занимавших его мыслей, и когда наступила весна 1478 года, он снова стал самим собой.

В апреле Людовик снова отправился в путь, но на этот раз военные действия были подкреплены дипломатией. После вторжения в Эно он отошел к Аррасу, чтобы пригласить противника к переговорам. В начале июня Максимилиан и Мария попросили о перемирии, которое Людовик поспешил предоставить. Он немедленно отправился в Камбре, чтобы обсудить с бургундским посольством условия мира, на который все надеялись. К всеобщему изумлению, еще до заключения соглашения король согласился вывести гарнизоны, которые он разместил в имперском городе Камбре, а также в Кенуа и Бушане. Коммин поясняет:

10 июня после обеда король приготовился покинуть Камбре. Он подарил церкви Нотр-Дам 1.200 золотых крон, приказал гарнизону эвакуироваться и потребовал, чтобы сир Луи де Мараффин, сеньор де Ла-Шарите, "совершивший ужасное вымогательство", вернул церкви потиры, реликвии, серебряную сосуду и другие драгоценные предметы, "из которых он сделал цепи и ожерелья для украшения своего тела". Когда он покидал Камбре, Людовик приказал заменить герб Франции на "святейшего имперского орла", который украсил городские ворота. Уезжая, он сказал жителям:

За зиму он также вернул себе чувство юмора.

В начале июля король подписал в Аррасе перемирие сроком на один год, которое должно было начаться 11 июля и в течение которого 1 сентября в Камбре должна была собраться конференция для обсуждения условий окончательного мира. В конце месяца Людовик снова отправился на Луару. Он больше никогда не не возглавит войска. Те силы, которые у него оставались, должны были быть потрачены на дипломатию.

Во время своих походов 1477–1478 годов Людовик XI никогда не терял из виду Англию. Нидерланды, союзник и лучший клиент англичан, оказались под угрозой, как и Кале, который теперь был окружен французской территорией, а у французского короля теперь не осталось достаточно сильного вассала, чтобы тот осмелиться бросить ему вызов[123]. Однако Людовик знал, что в Англии у него есть несколько друзей в лице королевских советников, которым он ежегодно выплачивал щедрые пенсии, и что, кроме того, вместе с королем он мог рассчитывать на крупного союзника, так как Эдуард IV, которого чары Джейн Шор, казалось, сделали в то время совершенно счастливым, наслаждался своим положением больше, чем когда-либо. Английский король рассматривал деньги как лучший способ укрепления своей власти, поэтому он высоко ценил свою французскую пенсию. Более того, он надеялся, что однажды его старшая дочь, прекрасная Елизавета, станет королевой Франции.

Оставалось выяснить, удастся ли, несмотря на протесты его подданных, удержать Эдуарда IV в том мирном состоянии духа, в котором он находился до тех пор, пока Максимилиан и Мария не склонят его на свою сторону. В эту новую политическую игру Людовик XI включился с тем же азартом, что и раньше.

Менее чем через два месяца после смерти Карла Бургундского король Эдуард начал свою игру начав с небольшого невинного шантажа. Два английских эмиссара прибыли во Францию, чтобы предложить продлить Пиквиньийский мир (1475), который теперь должен был действовать до смерти одного из государей плюс один год, в течение которого, как предполагалось, будет выплачено 50.000 экю. Не получив ответа, посланники заявили, что, если герцог Бретонский начнет причинять неприятности своему королю, англичане помогут Людовику добиться его повиновения, и что переговоры, ведущиеся в то время между Эдуардом IV и Испанией, не носят и никогда не будут носить антифранцузской направленности. Однако у Людовика были доказательства тесных контактов между Англией и Бретанью, а также официальные сведения о том, что Испания предлагала Эдуарду брак в обмен на финансовую поддержку в случае войны с Францией[124]. Если король Англии тратил свое время на подобные обманы, то у Людовика были дела поважнее, и задача присоединения бургундских территорий к королевству Франция была для него в приоритете.

Он с готовностью принял предложенное продление мира. Однако он заставил Эдуарду подождать несколько месяцев, прежде чем отправить в Лондон посольство с измененным договором. В этот раз Людовик не смог удержаться от удовольствия доказать свою дружбу Эдуарду и в то же время причинить ему большое неудовольствие. Через одного из своих посланников Людовик сообщил ему, что если его брат Джордж с помощью своей сестры Маргариты пытался добиться руки Марии Бургундской, то, по крайней мере, частично, в надежде стать королем Англии[125]. Вскоре после получения этого предупреждения Эдуард арестовал своего брата, чтобы тот никогда больше не покинул лондонский Тауэр живым[126].

Чтобы еще больше укрепить свои связи с Эдуардом IV, Людовик XI, следуя примеру итальянской политики, решил учредить постоянного посла в Англии. Он назначил на эту должность Шарля Мартиньи, епископа Эльна, несколько нервного, но очень гибкого и быстро соображающего человека. Ему было поручено всеми возможными способами развлекать Эдуарда и срывать планы эмиссаров, посланных к нему враждебными Франции державами. Мартиньи вступил в должность в конце октября 1477 года и трудился так усердно, что вскоре нажил себе много врагов среди недовольных англичан, которые обвиняли его в отказе их государя помочь Максимилиану в его борьбе против Людовика, князя Тьмы и узурпатора прав Англии.

Чтобы разрядить обстановку, Людовик XI применил старый проверенный метод, который уже сослужил ему хорошую службу в отношениях с графом Уориком. Через своего посла он предложил Эдуарду IV принять участие в его кампании против Бургундии, предложив, что в этом случае тот сможет сохранить за собой Голландию, Зеландию, Брабант и другие имперские территории. Вскоре после этого английские посланники пересекли Ла-Манш, чтобы более тщательно изучить эту возможность, которой, кстати, так и не суждено было реализоваться. Однако в течение десяти драгоценных месяцев она занимала внимание англичан, в то время как Людовик оккупировал северную и восточную Францию и разместил сильные гарнизоны на границах Фландрии и Эно. Когда в середине апреля 1478 года английские эмиссары вернулись домой с полными сундуками подарков, настал черед Эдуарда устроить еще одно развлечение. Его капеллан, Томас Дан, вскоре прибыл во французский штаб, чтобы объявить, что его государь не равнодушен к правам Маргариты Йорк, которая попросила у него войска на том основании, что Франция вторгается на ее земли. Людовик отправил Дана с умиротворяющим письмом к его господину, которого в июне посетил новый эмиссар, мэтр Ив де Ла Тильяж, офицер Парламента. ("Мэтр Ив, друг мой, я слышал, что вы хороший клерк и умелый человек, и мне сказали, что вы знаете, как сделать так, чтобы вышло хорошо", — писал король де Ла Тильяжу 24 июня). Ив и Шарль Мартиньи заверили Эдуарда, что его сестре нечего бояться за свои владения, и что если она отдаст себя под защиту Франции, то ей будет выплачиваться пенсия. Такова была ситуация, когда Людовик вынудил Максимилиана подписать перемирие на год с 11 июля 1478 года.

Однако Эдуард IV, досадуя на своих подданных, которые хотели, чтобы он помог Максимилиану, и недовольный тем, что не воспользовался успехами французского короля, задумал увеличить цену своей благосклонности. Вскоре к Людовику XI прибыло английское посольство с требованием немедленно отпраздновать помолвку принцессы Елизаветы и Дофина, после чего, на следующий день Франция должна будет начать выплачивать ежегодную сумму в 60.000 экю в качестве аванса на приданое принцессы, как было оговорено по договору в Пиквиньи. Юристы и советники короля, сам Людовик и, наконец, посольство, отправленное им в Лондон, терпеливо объясняли, что по условиям договора выплаты должны были начаться с момента заключения брака, и что, поскольку Дофину сейчас было всего восемь лет, не может быть и речи о брачном союзе и выплате приданого. Эдуард IV, со своей стороны, провел жесткую дипломатическую кампанию против Шарля Мартиньи. В надежде угомонить денежный аппетит английского короля Людовик предложил ему продлить срок действия договора в Пиквиньи до ста лет, в течение которых Франция будет продолжать выплачивать Англии "дань" в размере 50.000 экю в год. Эдуард ответил на это предложение просьбой включить герцога Бургундского, то есть Максимилиана, и герцога Бретонского в новое соглашение в качестве союзников Англии.

Заваливая своего господина сообщениями, Шарль Мартиньи использовал все возможные уловки, чтобы затянуть переговоры. Он утверждал, что не существует другого герцога Бургундии, кроме самого короля Франции, и что включение Максимилиана под этим титулом в новое соглашение лишит его господина прав, которые он мог бы по праву предъявить на бургундские территории. Но советники Эдуарда настояли на том, чтобы договор был подписан с внесенными ими изменениями. Кроме того, давление со стороны подданных английского короля становилось все более неприятным. Как только епископ и его домочадцы покидали свои апартаменты, толпа освистывала их и обзывала "французскими собаками". Позже Мартиньи признался, что не проходило и дня, чтобы он не опасался за свою жизнь. В середине февраля 1479 года, под страхом разрыва франко-английских отношений, епископ был вынужден подписать навязанное ему соглашение, однако он позаботился уточнить, что документ должен быть ратифицирован его господином. По крайней мере, Мартиньи было приятно осознавать, что ему удалось выиграть драгоценное время.

Довольный проделанной епископом работой, Людовик XI небрежно сообщил английским посланникам, прибывшим за его подписью на договоре, что он в восторге от нового продления перемирия, и что он отправит в Англию посольство, чтобы обсудить некоторые моменты, которые он хотел бы пересмотреть перед ратификацией соглашения. Когда Эдуард настоял на выплате первого взноса в размере 60.000 экю из приданого принцессы Елизаветы, Людовик торжественно созвал свой Совет на заседание, после чего отказал прибавив "тысячу добрых слов". К счастью, Эдуард IV обратился к нему и с другими просьбами, которые Людовик с радостью выполнил, так, он согласился созвать конференцию для установления обменного курса денег между Францией и Англией, использовать все свое влияние в пользу брака принца Уэльского с одной из дочерей герцога Миланского, и, наконец, объединить усилия с Эдуардом в предложении выступить посредником между соперничающими лигами, которые в то время угрожали миру в Италии[128]. Несмотря на все более угрожающий тон англичан, Людовик, несомненно, решил, что предложения Эдуарда IV означают, что на данный момент французский король может оставить все как есть.

В то же время, понимая, что Максимилиан и Мария не примут его условия мира, Людовик XI отказался продлить перемирие. Когда в июле 1479 года истек его срок, он взялся за повторное завоевание Франш-Конте, которое он потерял в конце 1477 года по глупости сеньора де Краона, которого теперь заменил Шарль д'Амбуаз, губернатор Шампани. Благодаря дипломатическому искусству Луи д'Амбуаза, епископа Альби (которому король написал: "Вы более доблестны, чем когда-то был епископ Турпен") и военному искусству его брата Шарля, к концу лета Людовик стал практически хозяином графства. На севере, надеясь, что войны на истощение и стычек будет достаточно, чтобы привести Максимилиана к покорности, он приказал своим капитанам оставаться в обороне. Однако в начале августа Людовик XI получил дурные вести. Предупрежденный о том, что Максимилиан вторгся в Артуа с армией, Филипп де Кревкёр немедленно приступил к сбору войск, с которыми 7 августа атаковал бургундцев у деревни Гинегат (ныне Ангинегат). Со своими мощными конными эскадронами Кревкёр быстро разгромил противостоящую конницу противника, но вместо того, чтобы бросить своих людей против фламандских пикинеров, он и его капитаны пустились в погоню за беглецами, в то время как бургундская пехота, прочно закрепившись на своих позициях, нанесла тяжелые потери французским вольным стрелкам. Жажда славы и выкупа стоила Франции победы, которая, несомненно, была бы решающей.

Услышав эту новость, король сначала испугался, что за один день потерял преимущества, которые получил за два года военных и дипломатических маневров. Но вскоре поступившая информация успокоила его. Тем не менее, он по-прежнему сильно переживал, поскольку, как заметил Коммин, "он не привык проигрывать". Когда гонец, пытаясь утешить его, сказал королю:

Людовик ответил:

Приняв к сведению сообщение, которое пришло к нему как раз в тот момент, когда он ложился спать, король обратился к сеньору дю Люд:

После чего добавил:

Однако вскоре он понял, что Гинегат был поражением лишь постольку, поскольку не был победой. Его войска были теперь настолько сильны, его пограничные города так хорошо охранялись, что Максимилиан не мог обоснованно ожидать чего-либо еще на поле боя.

Однако Людовик XI со свойственной ему ловкостью продолжал уклоняться от просьб Англии и посылать в Лондон гонцов с весьма красноречивыми инструкциями для епископа Эльна. Когда послы Эдуарда прибыли во Францию, Людовик, как объясняет Коммин:

Дважды в год представитель Людовика приезжал в Лондон, чтобы с традиционной задержкой в несколько месяцев выплатить 25.000 экю и другие пенсии, которые король обязался выплачивать Эдуарду IV и его главным советникам на Пасху и в Михайлов день.

Весной 1480 года Людовик XI понял, что его уговоров больше не достаточно: английское общественное мнение требовало, чтобы Эдуард был более категоричен в своих требованиях и угрозах. Людовик получил от него письмо, в котором он настаивал на немедленном прекращении войны против Максимилиана и назначении короля Англии арбитром в конфликте. Французский король с порога отверг это абсурдное предложение:

Затем Людовик отозвал во Францию епископа Эльна, своего постоянного посла в Лондоне. В июне лорд Говард прибыл в Париж с ультиматумом: если король Франции будет упорно отказываться от арбитража Эдуарда IV, последний будет свободен от всех обязательств и встанет на сторону Максимилиана и Марии. Людовик отрывисто сообщил Говарду, что он не намерен заставлять Максимилиана принять его условия мира, а затем он предложил членам посольства посуду и золотые монеты и оставил английского лорда (по выражению бретонского шпиона) "топтать мостовую Парижа". Вскоре королю сообщили, что Эдуард IV собирается перейти от слов к делу. Неугомонная Маргарита, вдовствующая герцогиня Бургундская, отправилась в Лондон, чтобы договориться со своим братом о возобновлении англо-бургундского союза, который уже не раз ставил Францию в опасное положение.

Однако еще до того, как угроза материализовалась, Людовик XI принял определенные меры. Обратившись к Шотландии, традиционному союзнику Франции и давнему врагу Англии, он легко убедил Якова III, которому он обещал скромную поддержку, что пришло время напасть на своего соседа. Как только шотландцы были готовы предоставить Эдуарду (который быстро догадался, кто за ними стоит), чем занять себя дома, в Париже, король Людовик приступил к разработке небольшого акта, с помощью которого он мог бы дать понять всем, кто будет слушать, что Бургундия никогда не будет упоминаться в качестве союзника по договору в Пиквиньи. В присутствии герольда Эдуарда IV он обрушился с упреками на епископа Эльна, который был достаточно глуп, чтобы подписать продление мира, включавшее Максимилиана. Публично он сказал Мартиньи:

В конце июля Парижский Парламент обвинил епископа в том, что он серьезно ущемил интересы Франции, и возбудил против него судебное дело. Со своей стороны Мартиньи стал красноречиво рассказывать о плохом обращении англичан с ним. Достигнув своей цели, Людовик прекратил это дело, и Шарль Мартиньи смог спокойно вернуться в свою епархию, его карманы были полны, несомненно, золотом, подаренным ему королем.

В то же время Людовик прилагал все усилия, чтобы по-своему досадить Эдуарду IV. Проводя кампанию набегов на суше и на море, а также постоянную экономическую и финансовую войну, он постепенно усиливал свое давление на Нидерланды. Были проведены специальные операции по уничтожению посевов. Вице-адмирал Коломбе уничтожил сотни судов с сельдью, не говоря уже о кораблях, доставлявших пшеницу из Италии и Балтики. Французским купцам запретили участвовать в больших ярмарках во Фландрии, куда они вывозили продовольствие, поэтому в Генте, Брюгге и Ипре среди голодающих ремесленников росло недовольство. По просьбе своего друга, короля Франции, Лоренцо Медичи запретил своим банкам в Брюгге выдавать кредиты Максимилиану и Марии, а затем и вовсе закрыл их, а кроме того, он согласился ликвидировать свой бизнес и в Англии. Однако, несмотря на все его маневры, а также переговоры герцогини Маргариты о союзе в Лондоне, Людовик, вероятно, не смог бы убедить Максимилиана принять перемирие, если бы не получил информацию, которая позволила ему лучше понять личность молодого человека. Спустя годы, когда он займет место Фридриха III, своего отца, на троне империи, Максимилиан увидит, как вся Европа будет насмехаться над его слабостями, о которых Людовик уже давно догадывался. Планы Максимилиана всегда превышали его средства, а его энтузиазм — его искренность. Он любил хитрость, но его уловки, задуманные и исполненные в спешке, быстро разоблачались. Наконец, он постоянно менял свои взгляды и союзы, чтобы приступить к новым проектам.

В конце августа 1480 года Эдуард IV заключил союз с Марией и Максимилианом. В обмен на пенсию, эквивалентную той, что выплачивала Франция, он подтвердил старый договор о дружбе между Бургундией и Англией, согласился на брак своей дочери Анны с сыном Максимилиана Филиппом, предоставил заем в 10.000 экю с погашением через три месяца, собрал контингент из 1.500 лучников, оплаченных Максимилианом, и обязался открыто выступить на стороне Бургундии, если Людовик XI откажется пойти на компромисс. Король Англии наконец-то решил действовать.

Но первый шаг сделал все же Людовик. Несмотря на хорошие новости, которые герцогиня Маргарита постоянно присылала ему из Лондона, у Максимилиана не хватало решимости дальше сопротивляться сильному давлению, которое оказывала на него Франция. 21 августа Жак, граф де Ромон, подписал от своего имени трехмесячное перемирие с сеньором дю Люд. 15 октября должна была начаться мирная конференция, и если она не состоится, было решено продлить перемирие до конца марта 1481 года. Это была новость, которую Эдуард получил всего через несколько дней после того, как его сестра покинула Англию с обязательствами и обещаниями, это была также новость, с которой Людовик XI приветствовал английских послов, прибывших в долину Луары в начале сентября.

Не удовлетворившись этим Людовик продолжал наносить удары. Он разрешил своим придворным подшутить над посланниками своего дорогого кузена из Англии, сообщив им, что в Михайлов день никто не получит пенсию. Король также лично рассказал им, что ему известно о лучниках, которых их господин поставлял в Бургундию, и предупредил, что считает это актом открытой вражды в отношении Франции. Англичане отказывались верить, как говорили при дворе, что у короля прекрасные отношения с Максимилианом, поэтому Людовик предоставил эмиссарам Эдуарда последнюю переписку с ним. Они сомневаются, что он был в тесном контакте с бургундцами? Неважно! Он покажет им полученную корреспонденцию. И Людовик предъявил недоверчивым послам пачку писем (разумеется, оригиналы)которые Эдуард IV написал Максимилиану и Марии![129]

Дома же у Эдуарда возникла новая проблема: шотландцы только что пересекли границу и сожгли могущественный замок Бамбург в Нортумберленде. В этих обстоятельствах у короля Англии не было другого выхода, кроме как принять извинения Максимилиана за подписание перемирия с Францией и согласиться на его приглашение принять участие в мирной конференции в октябре. Со своей стороны, Людовик категорически отказался назначить представителей на эту конференцию, если посредниками будут англичане[130]. В октябре, потакая своему чувству юмора, он послал своему английскому кузену бивень кабана, "самый большой из когда-либо виденных", и голову загадочного животного, смутно напоминающего оленя, чтобы пополнить его естественно-историческую коллекцию. Если Эдуард и не понимал точного символизма этого подарка (а никто так и не придумал верного толкования), он мог, по крайней мере, догадаться, что над ним насмехаются.

Наступил решающий момент. Страдая, нервничая, рискуя всем, исходя из своей интерпретации фактов, французский король бросил перчатку Эдуарду и невозмутимо ждал, когда король Англии сделает следующий ход.

Пять месяцев спустя, 2 марта 1481 года, Людовик XI дал частный прием эмиссару Эдуарда. Томас Лэнгтон заявил, что его господин желает восстановить договор в Пиквиньи на твердой основе, на что Людовик ответил простым предложением вернуть соглашение к состоянию 1478 года, согласно которому оно должно закончиться через год после смерти того из двух королей, кто умрет первым. После отъезда Лэнгтона Людовик спокойно объявил, что перемирие с Англией будет продолжено. Затем последовали очередные переговоры, но за кулисами. Эдуард не хотел, чтобы его возможное согласие было слишком публичным, как и Людовик не хотел, чтобы его считали людоедом. Более того, Людовик не изменил своей позиции в отношении франко-бургундского перемирия, которое было продлено с конца марта до июня.

Со своей стороны, Максимилиан забрасывал короля Англии мольбами вторгнуться во Францию летом или хотя бы прислать ему несколько тысяч человек. Эдуард без колебаний ответил, что он сделает то или другое, если французский король не предложит ему удовлетворительные условия[131]. Однако Людовик XI уже научил его остерегаться герцога Австрийского. Кроме того, Эдуард знал, что шотландцы, подстрекаемые Францией, готовятся начать летом против него войну. Более того, потеря 50.000 золотых экю в год была для него очень неприятной перспективой. Наконец, хотя он пообещал сражаться вместе со своим братом Ричардом, герцогом Глостером, в предстоящей кампании против шотландцев, он почувствовал, что здоровье начинает его подводить.

Тайные гонцы курсировали туда-сюда между Лондоном и долиной Луары. Будучи полностью осведомленным об состоянии дел в Англии и Нидерландах, французский король был вежлив, но непоколебим.

В июне 1481 года Людовик все же добился капитуляции Эдуарда IV. Последний согласился подтвердить продление перемирия 1475 года, в котором ни герцог Бретонский, ни герцог Бургундский не упоминались как союзники Англии. Очевидно, что больше не было никаких упоминаний о приданом принцессы Елизаветы или об арбитраже Эдуарда во франко-бургундском конфликте. Со своей стороны, Людовик пообещал продолжать выплачивать английские пенсии и выполнять в установленном порядке обязательства, которыми он был связан брачным договором, кроме того, он обязался не поощрять действия своего друга Якова III против Англии. 14 августа 1481 года Пьер Ле Руа прибыл в Лондон, чтобы выплатить пенсии, которые должны были быть выплачены на Пасху того же года. Не торопясь, Людовик подписал подтверждение перемирия 28 сентября, а Эдуард ратифицировал акт месяц спустя.

В январе 1482 года Максимилиан, которому Эдуард старался ничего не сообщать, был проинформирован о том, что король Англии подтвердил перемирие с Францией, из которого исключены Бургундия и Бретань. Сразу же его посланники объявили Эдуарду, что, если полученная ими информация верна, такой договор означает для него самую полную катастрофу. Он искренне умолял короля спасти его из лап Людовика XI. На эти мольбы Эдуард лишь ответил, что, находится в состоянии войны с шотландцами, и может лишь посоветовать ему заключить новое перемирие. 16 марта Пьер Ле Руа снова привез в Лондоне различные пенсии, предназначенные для короля и его советников. В конце того же месяца французское посольство торжественно въехало в английскую столицу, где было принято мэром и всеми корпорациями города. На этот раз посланникам предоставили королевские апартаменты, и им не пришлось терпеть освистывание лондонцев. 10 мая король Эдуард, занятый сбором средств для новой кампании против шотландцев, написал Людовику XI:

Эдуард уже и так многое сделал. Однако король позволил своему кузену ждать до августа[132].

23. Итальянский вопрос

В разгар своей борьбы с Максимилианом и деликатной дуэли с Эдуардом IV Людовик XI неожиданно обнаружил, что вынужден заниматься проблемами Итальянского полуострова.

В его международной политике Италия была побочным направлением, но не обделенным его вниманием. Мы не знаем, в какой степени он был восприимчив к возрождению искусства и знаний, которое происходило в то время и которое мы сейчас называем Ренессансом. Людовик проявил явный интерес к идеям некоторых гуманистов, таких как Альберико Малетта или Томмазо да Риети. Среди его друзей были Боффиль де Жюж и другие итальянские деятели культуры. Хотя он, вероятно, мало знал о Марсилио Фичино и Платоновской академии, Боттичелли, Верроккьо и Полициано, его особая привязанность к Лоренцо Великолепному (с которым он никогда не встречался) и его восхищение Флоренцией, кажется, указывают на то, что он знал о художественном и интеллектуальном превосходстве блестящего города на Арно.

Людовик прекрасно знал, что в отношениях между итальянскими государствами все преувеличено. Он знал, что малейший жест, подвергнутый тщательному анализу, малейший инцидент, изученный с неумолимой дотошностью, приобретает опасные масштабы. В Италии политик должен был иметь мраморное лицо, потому что подрагивание щеки, дрожание губ, малейшее нахмуривание бровей могли быть неправильно истолкованы собеседником. Прекрасные коммуникации, самая сложная сеть дипломатов и секретных агентов, которую когда-либо знал мир, вместо того, чтобы быть полезной, часто мешала взаимопониманию. Теснившиеся на небольшом пространстве, где политическая конкуренция была более интенсивной, чем где-либо еще, пять великих держав полуострова (Венеция, Милан, Флоренция, Папское государство и Неаполитанское королевство) и дюжина или около того меньших государств, которые жили с ними в более или менее тесном симбиозе, постоянно меняли свои союзы в стилизованном балете, в который магнитное поле их взаимного недоверия постоянно привносило новую энергию. В этом замкнутом пространстве дипломатия развилась до такой степени, что была способна на все, искусство расчета достигло такой тонкости, что от него можно было ожидать всего, кроме гармонии. Итальянская лига, возникшая в результате Лодийского мира (1454) и включавшая пять основных государств, переживала двойную перестройку, обусловленную, с одной стороны, конкуренцией внутри лиги, а с другой — преобразованиями, повлиявшими на внешний мир.

В течение первого десятилетия своего правления, отказываясь поощрять территориальные устремления анжуйцев или орлеанистов, Людовик XI осуществлял покровительство над Италией, которое он использовал в основном для поддержания баланса между различными державами на полуострове. Однако первые успехи Карла Бургундского неизбежно изменили ситуацию. Венеция и Святой Престол обрели надежду, что в один прекрасный день герцог предпримет крестовый поход против турок. На некоторое время король Ферранте Неаполитанский также стал союзником Бургундии. Наконец, герцог Миланский, преодолевая страх, решил порвать с Людовиком XI и последовать за герцогом Карлом.

Как только звезда Бургундии начала угасать, Людовик вернул себе весь престиж, которым он когда-то пользовался в Италии. Он был готов вернуть Милан в качестве союзника, он приветствовал брачные предложения, представленные ему Ферранте, и дал Папе время забыть о своем восхищении Карлом. Спокойно подождав, пока Венеция, видя, что ее торговле угрожают французские каперы, поймет, где лежат ее истинные интересы, в январе 1478 года он подписал с ней договор о дружбе, восстановив связи, которые когда-то объединяли ее с Францией.

Однако в 1477 году в Итальянской лиге произошли новые политические изменения. Венеция, Милан и Флоренция создали тройственный союз, который, будучи отвергнут Папой Римским и Ферранте Неаполитанским, разделил Италию на два блока. Весной 1478 года антагонизм, который тлел между ними, внезапно разгорелся.

Именно амбиции Папы положили начало этому процессу. Прокладывая путь Александру VI (знаменитому Папе Борджиа) за двадцать лет до этого, Сикст IV в то время пытался с помощью интриг и силы соорудить княжество для одного из своих племянников, Джироламо Риарио, или "графа Жерома", как его называли французы[133]. Эти планы угрожали Флоренции, поэтому Лоренцо Великолепный препятствовал им и вызвал ненависть Папы. Вскоре Сикст IV забрал папские активы у Медичи и доверил их Пацци, богатым флорентийским банкирам и политическим соперникам Лоренцо. Когда архиепископская кафедра в Пизе стала вакантной, Папа, даже не посоветовавшись с флорентийцами, передал ее Франческо Сальвиати, также принадлежавшему к семье враждебной Медичи.

Именно в этих условиях в начале 1478 года семья Пацци, новый архиепископ Пизы и Джироламо Риарио решили свергнуть дом Медичи. Сикст IV одобрил их план, но благочестиво предостерег от кровопролития. В воскресенье 16 апреля кардинал Риарио отслужил пасхальную мессу в соборе Флоренции, где присутствовали Лоренцо Великолепный и его младший брат Джулиано. Выбрав момент двое убийц набросились на последнего и изранили кинжалами до смерти. Однако Лоренцо, который также был ранен, сумел убежать от двух напавших на него убийц и укрыться за окованными бронзой дверями ризницы. Как и ожидалось, народ Флоренции поднял восстание, но против Пацци, а не против Медичи. Пойманные в здании флорентийской Синьории, Палаццо Веккьо, при попытке захвата власти, архиепископ Пизы и несколько его последователей были немедленно повешены в окнах здания, где архиепископ был виден раскачивающимся в своем священническом облачении. Взбешенный, Папа, который знал, что может рассчитывать на военную поддержку короля Ферранте, взялся за оружие, объявив отлученными от церкви всех флорентийцев и Лоренцо Медичи в частности, а Милан и Венеция приготовились защищать своего партнера по Тройственному союзу.

Такова была новость, дошедшая до Людовика в начале мая 1478 года, когда он сражался в Артуа против Максимилиана. Почти сразу же за этим последовал призыв о помощи от Лоренцо Великолепного.

Без лишних слов король поручил Филиппу де Коммину ("нашему любимому советнику […], которому мы доверяем больше всего") отправиться к Лоренцо, чтобы обсудить с ним, что делать, и 12 мая он тепло пообещал флорентийцам поддержку дома Медичи, "наших родственников, друзей и союзников". Через несколько дней король отправил посольство в Рим, которое должно было убедить Папу отказаться от военных действий в Италии, чтобы противостоять угрозе, которую в то время в западном Средиземноморье представляли турки, и предложить свою помощь в возможных мирных переговорах. 10 августа, после того как Сикст IV, воодушевленный своими первыми военными успехами, презрительно отверг предложения французских посланников, Людовик XI написал ему на латыни резкое письмо:

Шесть дней спустя король издал указ, запрещающий церковнослужителям под страхом больших штрафов ездить в Рим или отправлять туда деньги из своих бенефиций, и тем самым предпринял меру, имевшую серьезные последствия для папских финансов.

К началу ноября Филипп де Коммин вернулся из Флоренции с важной информацией которая явно польстила Людовику. Лоренцо писал королю, что "во Франции и Италии мало кто был ему ровней". Вскоре в Тур прибыло внушительное посольство, отправленное Тройственным союзом и включающее С. A. Каньола (к которому вскоре присоединился Карло Висконти) из Милана, Франческо Гадди из Флоренции, Бертучио Габриэле из Венеции и Николо ди Роберти, представителя Эрколе I д'Эсте, герцога Феррары, первого капитана Лиги. В то же время Лансалиото Македонский, которого вскоре поддержал второй эмиссар, прибыл ко двору, чтобы защищать интересы короля Ферранте, а папские посланники сновали туда-сюда между Римом и долиной Луары.

Послы Тройственного союза потребовали от короля немедленной военной помощи. "На смеси французского и итальянского языков Людовик XI сказал им, что он сделает все возможное для защиты Союза и умиротворения Италии. Неделю спустя, по согласованию с итальянцами, Коммин и другие королевские советники составили список инструкций для французского посольства, которое было решено отправить к Папе. Если бы Сикст IV отказался прекратить войну, представители Людовика должны были предложить арбитраж своего суверена. Если и это предложение будет отвергнуто, послы должны были объявить Папе, что будет созван церковный собор для расследования злоупотреблений папства, и что французским прелатам будет приказано покинуть Рим.

Как только его посольство уехало, Людовик XI, безуспешно предлагавший посланникам Тройственного союза отдохнуть несколько дней в Париже, уехал в Шинон. Страдающий от болезни и озабоченный английскими делами, он объяснил послам, что передал сеньору д'Аржнтону и неаполитанцу Боффилю де Жюж всю полноту власти над их делами. Несмотря на то, что он чувствовал, что отступление "в дикие места" было необходимо для поддержания сил, его постоянно заваливали просьбами об аудиенциях, и в конце концов ему пришлось решиться еще раз принять итальянских посланников. Встреча состоялась 3 декабря, в дождливый день, "в маленькой жалкой хижине" в сельской местности недалеко от Туара. Итальянцы снова умоляли Людовика о военном вмешательстве, но король терпеливо объяснял им "по-итальянски, иногда приправляя свою речь латинскими словами", что он хочет сначала узнать, какие результаты даст дипломатическое давление, которое он пытается оказать на Папу. Король смотрел дальше, чем его импульсивные союзники, и прекрасно понимал, что окончание войны с помощью войны же нанесет ущерб как Франции, так и Тройственному союзу, не принеся истинного мира Италии.

Людовик XI не питал иллюзий относительно того, как Сикст IV отреагирует на его уговоры, и он оказался прав. Действительно, ответ, полученный им в начале февраля 1479 года, не был обнадеживающим. Через посла Папа высокомерно напомнил ему, что долг короля Франции — поддерживать Святой Престол, а не такого вульгарного торговца, как Лоренцо Медичи, защищать Церковь, как это делали его предки, и таким образом трудиться на спасение своей души и своей земной славы, а не вызывать гнев Божий и готовить себе печальный конец, который Бог уготовил тем, кто восстает против Святого Престола здесь, на земле.

Людовик дал папскому посланнику язвительный ответ: если он и оказывает помощь и поддержку Тройственному союзу, то только потому, что последний был угнетен Папой и королем Ферранте, а Сикст IV несправедливо начал военные действия. Поэтому он считал свое отношение ко всему этому угодным Богу и достойным похвалы в глазах мира. На самом деле, именно Папе следовало опасаться будущего, тем более, что он был свидетелем печального конца Павла II (умершего от несварения желудка 28 июля 1471 года) из-за его плотских аппетитов, а теперь, когда к пороку плоти добавился вкус крови, его смерть могла быть еще более плачевной, чем у его предшественника. Если бы он был среди кардиналов, избиравших его, он никогда бы не одобрил их выбор, так как знал его злую натуру и знал, что он вероломен, как и большинство генуэзцев, его соотечественников. Поэтому он гордился тем, что является гораздо более лучшим христианином, чем Сикст и его кардиналы, и особенно те из них, кто давал ему дурные советы. Король был самым покорным и преданным слугой Святой Церкви, а Папа — нет.

Когда через два дня представитель Сикста осмелился вернуться к этому вопросу, Людовик упрекнул его так сурово, что "все его лицо побледнело". Затем, отослав его, король вызвал послов Тройственного союза, подробно рассказал им о беседе и закончил просьбой игнорировать папского эмиссара: "Предоставьте французу отвечать ему!"

Король не был более терпелив и с послами Ферранте. Однажды, желая дать им понять, что он думает об их господине, он потерял всякую меру. Лансиалото Македонский пожаловался на проблемы, созданные Тройственным союзом в Италии, а Людовик ответил, что истинной причиной всех бед является привычка короля Неаполя вмешиваться в чужие дела. Затем, в любопытном отступлении, Людовик заявил, что Карл VI, его родной дед, был сумасшедшим, что его жена, знаменитая Изабелла Баварская, была шлюхой, и что в результате он сам не знает, чей он сын (или, скорее, внук)! Затем, повернувшись к своему собеседнику, он сказал:

На этот вопрос Лансиалото не нашел что ответить[134].

Как бы ни были язвительны его высказывания, Людовик никогда не забывал о цели, которую он поставил перед собой, никогда не способствовать полной победе одной из двух итальянских коалиций, а обеспечить умиротворение полуострова под его благосклонным покровительством.

Однако время шло, а Сикст IV продолжал колебаться. В начале 1479 года он отклонил предложение об арбитраже, сделанное ему Людовиком, гордо заявив, что "наместник Иисуса Христа не может быть никем судим", и объявил, что намерен изгнать Лоренцо Медичи из Флоренции. Затем, когда послы короля сообщили Папе, что все отношения с Францией разорваны, тот поспешил написать их господину, чтобы сообщить, что примет его в качестве посредника, если тот разделит эту роль с папским легатом и, если понадобится, с Фридрихом III или Максимилианом! Узнав, что некоторые из его советников и членов Тройственного союза поддерживают это гротескное предложение, Людовик устало позволил себя уговорить. На самом деле, он надеялся, что Святой Отец откажется от своего предложения и тем самым даст ясное доказательство своего двуличия. В конце августа прибыл папский посланник, чтобы подтвердить его надежды. Теперь Сикст IV предложил, чтобы король Франции один взял на себя арбитраж, но на условиях, которые должен был определить Святой Престол. Даже не посоветовавшись с представителями Тройственного союза, Людовик отослал папского эмиссара: теперь было ясно, что переговоры не спасут ни Лоренцо Великолепного, ни поспособствуют восстановлению мира в Италии.

Однако Людовик не был бы собой, если бы, не имел запасной вариант.

Людовик XI старался не ссориться с королем Ферранте. Даже когда герцог Иоанн Калабрийский и его анжуйские сторонники требовали субсидий, необходимых для завоевания Неаполитанского королевства, даже когда Ферранте решил помочь своему дяде Хуану II Арагонскому против французов в Руссильоне, даже встав на сторону герцога Бургундского и отправив своего второго сына, Федериго, принца Таранто, занять командный пост в бургундской армии и попытать счастья с Марией, наследницей Карла, Людовик был осторожен, и не разрывал дипломатические отношения с королем Неаполя. В предыдущем году, то есть в 1478, он, к великому отчаянию Тройственного союза, согласился женить принца Федериго на Анне Савойской, дочери его сестры Иоланды, которой он дал в приданое графство Вильфранш и доход в 12.000 ливров в год. Брак был отпразднован во Франции в начале июня 1479 года, и с этого момента Федериго поселился при королевском дворе[135]. Людовик приложил немало усилий, чтобы убедить своих итальянских союзников, что брак Анны с сыном Ферранте не представляет для них угрозы. Во ужина с принцем он высказал некоторые критические замечания в адрес его отца последнего и проследил за тем, чтобы они были доведены до сведения представителей Тройственного союза, а также за осторожной манерой поведения Федериго в подобных случаях. Кроме того, принц поддерживал связь с неаполитанскими послами, находившимися в то время при дворе и король надеялся, что его упорство в продолжении отношений с Ферранте наконец-то принесет плоды.

К лету Людовик почувствовал, что король Неаполя,исходя из личных интересов, должен быть готов прислушаться к его советам. Союз Ферранте с Папой до сих пор не принес ему никакой пользы, и, похоже, не принесет и впредь. С другой стороны, ему угрожали турки, которые, продвигаясь на запад, избрали его королевство своей первой целью. Чтобы изменить свою позицию, Ферранте нужен был лишь предлог, который позволил бы ему сохранить лицо.

Весной 1479 года Якопо Дентиче, представитель Ферранте, с длинной речью против Лоренцо Медичи и Чикко Симонетты, двух главных виновников беспорядков в Италии. Симонетта была государственным чиновником герцогини Бонны, которая в то время исполняла обязанности регента в Милане от имени своего маленького сына. Дентиче объявил, что дядя младенца-герцога, Лодовико Моро (Мавр, так его называли за смуглый цвет лица), ставленник Ферранте, которого Симонетта изгнала из герцогства, является законным правителем Милана до совершеннолетия племянника. У Людовика не было причин любить Чикко Симонетту, который ранее подстрекал Галеаццо-Марию присоединиться к бургундскому лагерю и тайно помогал Венеции в ее действиях против Франции. Поэтому он решил сообщить Ферранте, что, хотя он твердо решил защищать Лоренцо Медичи, он не будет возражать, если его друг Лодовико попытается свергнуть Симонетту. Этой скромной уступкой (которая не была уступкой, поскольку в любом случае он бы не вмешался) Людовик дал Ферранте предлог, необходимый для заключения мира.

21 сентября, получив ответ, на который он надеялся, от короля Неаполя, Людовик XI поручил Пьеру Пальмье, одному из своих секретарей, организовать переговоры между Ферранте и флорентийцами. Франческо Гадди, посланник Флоренции при французском дворе, вместе с ним объяснил ситуацию Лоренцо Медичи. Через день или два Людовик узнал, что 8 сентября Лодовико Моро триумфально въехал в Милан. Через три дня Чикко Симонетта был заключен в тюрьму (где его казнили в следующем году), а Лодовико взял власть от имени своего юного племянника. В начале октября в послании Пьеру Палмье Людовик напомнил Ферранте, что пришло время выполнять свои обязательства[136]. Затем он оказал давление на Лодовико Моро, чтобы тот категорически обязался поддержать Тройственный союз.

В декабре Людовику XI сообщили, что Ферранте "готов сделать все, что пожелает король Франции для установления мира в Италии". Папа согласился отозвать своих капитанов, и оставалось только дождаться прибытия флорентийского посланника с полными полномочиями. 24 ноября было объявлено перемирие, во время которого должны были состояться переговоры. 5 декабря Лоренцо Медичи сам покинул Флоренцию и отправился в Неаполь, чтобы лично защищать интересы своего города. Его сограждане были встревожены, и он сам понимал, какому риску подвергается, отдавая себя в руки такого человека, как Ферранте, но он считал себя ответственным за мир во Флоренции и чувствовал, что у него больше шансов, чем у любого эмиссара, выполнить такую миссию.

Если благодаря ему Лоренцо теперь мог справиться с врагом, то французский король прекрасно знал, какие трудности ждут его впереди. В середине февраля (1480) Людовик еще не получил никаких известий из Неаполитанского королевства. Он не скрывал от миланских послов беспокойства, которое испытывал по поводу длительного пребывания там своего друга, и опасения, что "с ним случилось что-то плохое"[137]. Только в конце марта в Плесси наконец-то пришло письмо из Неаполя. Затем Людовик узнал, что, помимо мира, Лоренцо Медичи практически завоевал восхищение короля Ферранте. 6 марта оба подписали соглашение об окончании войны и скрепили печатью договор о восстановлении Итальянской лиги. Таким образом, Папа тоже был вынужден подписать мир, хотя только в конце года он согласился снять отлучение, наложенное им на флорентийцев.

Не отправив ни одного солдата за Альпы, Людовик сумел защитить Лоренцо Медичи и вывести из войны своих союзников, не разрывая отношений с противоборствующим лагерем, тем самым умиротворив Италию и подтвердив покровительство, которое он хотел продолжать осуществлять в делах полуострова.

Это был ошеломительный успех, но политическая стабильность на полуострове вскоре была поставлена под угрозу. Почти сразу же Людовику пришлось изменить свою позицию в свете новых изменений и изобрести другие уловки, чтобы как можно лучше сохранить хрупкий мир в Италии.

Венеция так и не смогла принять договор между Неаполем и Флоренцией, который давал слишком много власти королю Ферранте. Более того, ни предложения Милана и Флоренции, готовых возобновить Тройственный союз, ни обнадеживающие слова Людовика не смогли укротить недоверчивого Льва Адриатики, который, вскоре удалился в свое логово. Оставшись один, Сикст IV воспользовался возможностью возобновить свои отношения с Венецией. В середине апреля 1480 года они заключили союз против Флоренции и Неаполя, которые, ранее отвернувшись от Милана, поспешили возобновить свои связи с Лодовико Моро. Итальянская лига вновь разделилась на два противоборствующих блока. Умело адаптируя свою политику к этим изменениям, Людовик XI пытался восстановить атмосферу доброго взаимопонимания между Папой и собой, создавая тем самым впечатление, что он продолжает защищать интересы Венеции. И тут уже венецианцы создали новые проблемы для короля Франции: ведь именно он был организатором сближения между Венецией и папством!

В начале августа турки высадились в Италии, и захватили неаполитанский порт Отранто.

Неутомимый пастух, Людовик ухватился за возникшую возможность, чтобы перегруппировать свое стадо и объединить две вражеские коалиции в Лигу против турок. Осенью 1480 и весной 1481 года французские послы пересекли Альпы, чтобы проповедовать дело единства в Италии. Сам Людовик предложил щедрую ежегодную субсидию для организации согласованных действий против мусульман. Однако на этом пути встала Венеция. В январе 1479 года Венеция подписала мир с турками, который позволил ей оправиться от только что проигранной войны в Леванте. Однако, несмотря на защиту, обещанную ей королем Франции в случае, если ее итальянские союзники покинут ее и оставят в одиночестве противостоять туркам, она упорно отказывалась разорвать договор с ними. Венеция уже отправила Джентиле Беллини на Восток, чтобы тот написал портрет Мехмеда II, блестящего стратега, завоевавшего Константинополь. К счастью для христианства, его смерть в сентябре 1481 года позволила королю Ферранте отбить Отранто в том же месяце. Вскоре Венеция столкнулась с Неаполем, Флоренцией и Миланом в скоротечной войне против Феррары. Наконец, она выразила желание, чтобы король Франции сыграл роль арбитра, которую он так долго ей предлагал.

Все дороги итальянского полуострова вели к французскому двору. До конца своей жизни Людовик XI оставался покровителем Италии. Это была неблагодарная и трудная задача, огромные масштабы которой ускользали от его предшественников, и которую, к гибели Италии и мучениям Европы, его преемники так и не смогут выполнить. С первых лет своего правления, когда, вопреки всем средневековым представлениям и к большому неудовольствию анжуйцев и орлеанистов, он утверждал, что Италия принадлежит итальянцам, Людовик старался защитить полуостров от опасностей вторжения и внутренних раздоров. В тяжелые годы иностранного завоевания Никколо Макиавелли и Франческо Гвиччардини будут вспоминать Италию 1454–1494 годов как "золотой век", когда благодаря гениальной политике итальянские государства сумели сохранить чудесное равновесие между собой. Однако ни два флорентийца, ни более поздние историки не смогли признать, какую роль в этом чуде сыграло влияние короля Франции, который сделал все возможное, чтобы этот "золотой век" не угас. В течение двадцати решающих лет, позволив благоприятным условиям для развития искусства и науки сохраняться за Альпами, Людовик также стал защитником итальянского Ренессанса[138].

24. Суверен и королевство

После двадцати лет правления Людовик XI создал для себя во Франции такую власть, какой не знал до этого ни один из его предшественников. Сословия королевства, то есть буржуазия, духовенство и дворянство были полностью подчинены короне. Король относился к буржуазии, которая постепенно становилась олигархией, с льстивой фамильярностью, он заботился о ее процветании и осуществлял определенный контроль над ее муниципальными органами власти. В некоторых городах он выбирал мэра из трех предложенных ему кандидатов, а в Туре сам занимал этот пост. Людовику удалось подчинить своей власти всю французскую Церковь[139]. Церковный клир представлял собой параллельную власть, а король не хотел, чтобы во Франции властью обладал кто-либо еще, поэтому он не использовал Святую инквизицию. Отменяя и восстанавливая по очереди Прагматическую санкцию, с помощью которой его отец установил свободы Галликанской церкви, он использовал Папу для препятствования притязаниям духовенства, а духовенство — для обуздания папских злоупотреблений, вызванных экспортом золота в Рим. Такие политические повороты должны были привести к некоторому замешательству в церковном мире.

Кроме того, Людовику XI наконец удалось разрушить феодальную иерархию во Франции и взять под контроль короны недовольных баронов и принцев, которые теперь были вынуждены сожалеть о старых добрых временах, когда их предшественники осуществляли высшее, среднее и низшее правосудие и могли считать себя независимыми государями. Удача и мастерство позволили Людовику пополнить королевский домен важными фьефами. Когда король Рене умер в июле 1480 года, он оставил Людовику герцогства Анжу и Бар, а Карл дю Мэн, племянник Рене, унаследовал графство Прованс. Но, не имея детей, Карл уже составил завещание в пользу короля, и после его смерти, которая наступила через год после смерти дяди, графства Прованс и Мэн отошли к короне, так что Людовик получил во владение сказочно богатый порт Марсель и раздвинул свои владения на Луаре вплоть до границ Бретани[140]. После смерти Карла Смелого Франциск II Бретонский поклялся на частице Истинного Креста отказаться от всех союзов и служить только своему королю, и хотя в 1480 году он подписал новые договоры с Максимилианом и Эдуардом IV, прошло время, когда его герцогство могло оспаривать суверенитет Франции над собой. Десять лет спустя (1491) Анна, его наследница, отдаст себя и свою провинцию сыну Людовика, будущему Карлу VIII.

Людовик, молодой герцог Орлеанский, владел герцогством, финансовое положение которого было серьезно подорвано тяжелым выкупом, который его отец, герцог-поэт Карл, был вынужден заплатить своим английским пленителям. Однако его владения пересекали долину Луары, и в случае смерти Дофина корона Франции перешла бы к нему. С беспринципностью, которая, возможно, сделала этот поступок единственным по-настоящему жестоким в его жизни, король решил принести в жертву своим желаниям свою младшую, дочь, набожную Жанну Французскую. В 1476 году он заставил вдовствующую герцогиню Орлеанскую подписаться на брачный союз ее сына и Жанны. Король писал своему Великому магистру двора Антуану де Шабанну:

Впоследствии он заставил молодую пару заключить брак, чтобы лишить герцога оснований для его аннулирования. Не без иронии можно сказать, что надежда короля на то, что герцогство вернется в королевский домен из-за отсутствия наследника, однажды осуществится, но совсем не так, как это себе представлял Людовик и, чтобы эта мечта стала реальностью, нужно было сначала умереть его сыну Карлу VIII, который, не имея наследников, оставил корону Людовику Орлеанскому.

На юге Франции, который раньше делили между собой полунезависимые бароны, больше не было ни одного принца, который бы мог бросить вызов королевской власти. Графство Арманьяк было присоединено к королевскому домену, сеньор д'Альбре был верным слугой короны, а что касается вдовствующей графини де Фуа, то она управляла владениями своего сына в полном согласии со своим братом-королем. Наконец, и герцогиня Савойская безропотно подчинилась воле Людовика.

В пределах королевства только Иоанн, герцог Бурбонский, все еще обладал значительной территориальной властью. В 1465 году, в конце Войны за общественное благо, Людовик ценой огромных жертв склонил его на свою сторону, и в течение десяти лет Иоанн оставался на стороне короля. Однако в 1474 году, несомненно, устав служить слишком требовательному королю, герцог удалился в свои обширные владения.

Чтобы укрепить свою власть за счет феодальных амбиций своего вассала, король нашел подходящего слугу в лице Жана де Дуа, человека незнатного происхождения и состояния из Бурбонне. Как и многие другие, он смог найти себе место в новом мире Людовика XI, где "карьера была открыта для талантов". Он так ревностно и умело обеспечивал торжество королевского правосудия во владениях герцога Бурбонского, что после продвижения его на высокий пост король сделал его одним из своих приближенных и включил в круг своих личных советников[141].

При Людовике XI функции правительственных органов выросли до масштабов, доселе во Франции невиданных, а расходы на содержание государственного аппарата, несмотря на простоту королевского двора, росли вместе с ним. Вся сеть, составлявшая его чудесную разведывательную службу, то есть дипломаты, частные сыщики, секретные агенты, иностранные чиновники, находившиеся на его содержании, охватывала не только территорию королевства, но и всю остальную Европу[142]. Никто, даже итальянцы, не понимал лучше Людовика важность точной информации для успешного осуществления внешней политики. Более того, Людовик тратил значительные суммы, чтобы склонить своих врагов на свою сторону, так каждый год из Франции уходило большое количество золота для выплаты английских пенсий. Но король справедливо считал, что эти расходы гораздо меньше, чем могли бы быть в случае вражеского вторжения или феодального мятежа.

Кроме того, существовали щедрые субсидии, предоставляемые королем своим главным офицерам, против которых один хронист осмелился протестовать не потому, что расходы были слишком высоки, а потому, что получатели субсидий были "ничтожными" людьми. Многие из них, правда, обогащались за счет государственного бюджета, и, хотя король благосклонно смотрел на своих людей, получавших большие взятки от богачей, он, казалось, не замечал коррупции, которая творилась вокруг него. Однако слуги Людовика были, вероятно, не хуже, чем слуги его предшественников или преемников, и если они и зарабатывали много денег, то им и трудиться приходилось не мало. Жан Бурре построил себе прекрасные замки, такие как Ланже, но у него было мало времени, чтобы насладиться жизнью в них, Филипп де Коммин редко посещал принципат Тальмон, который ему подарил король, а Жан де Дуа если и занимался поборами, то только не с бедняков. Деньги и энергию своего народа король также использовал для восстановления городов своего королевства, стены и башни которых часто находились в плачевном состоянии, когда он вступил на трон. Теперь же Людовик был занят созданием новой военной машины: он увеличил 1.500 кавалерийских копий, доставшихся ему от отца, до 4.500, кроме того, путем полной реорганизации пехоты он заменил большинство зачастую не обученных вольных стрелков ротами пикинеров, набранных как из местных, так и из швейцарских наемников, создал инженерные войска и высокоэффективный артиллерийский корпус.

Такое расширение штата государственных структур закономерно привело к увеличению налогов. Поэтому Людовик XI провел налоговые реформы, в том числе разрешил некоторым территориям самим собирать налоги с продаж — эды (aides), а также облегчил налоговое бремя крупных городов в обмен на различные финансовые и другие взносы. Однако короля мало интересовало управление финансами, поэтому он предоставил своим офицерам самим находить необходимые деньги и при необходимости даже из "шкатулки чародея".

В хрониках, городских регистрах и отчетах королевских офицеров упоминаются жалобы (в основном из деревень) французского народа на налоговое бремя. Однако в Англии подданные Эдуарда IV жаловались на высокие налоги точно так же. В XV веке считалось, что король должен "жить на свои", то есть на доходы, которые он получал от своих личных земельных владений и феодальных бенефиций. Хотя налоги уже давно регулярно взимались, они всегда рассматривались как единовременный взнос, как помощь королю для ведения войны или других конкретных целей. В то время люди еще не понимали, что правительство не может расширять свои властные функции без увеличения своих доходов.

В последние годы правления Людовика выдалась череда ужасно суровых зим, за которыми последовали катастрофические неурожаи. Все это бросило тень на образ короля, который сложился у народа. Зимой 1478–1479 годов непрекращающиеся дожди привели к наводнению. На следующий год плохая погода продолжалась до поздней весны. В декабре 1480 года начался "величайший из когда-либо известных холодов", который продлился до 8 февраля следующего года. Сена и Марна были покрыты слоем льда такой толщины, что по нему без опаски могли ездить повозки и всадники. После короткого перерыва снова начались заморозки, которые закончились только в мае. Виноградники, фруктовые деревья и посевы вымерзли. Два катастрофических года привели к голоду, от которого пострадала вся Европа. В таких условиях продолжать собирать с населения возросшие налоги было бесчеловечным. Магистратам Тура, которые требовали поставок продовольствия, Людовик написал, что предоставит мясо и вино, которые просили их представители, но что касается пшеницы, король вынужден был признать:

В январе 1482 года муниципалитет Лиона сообщил королю, что "из-за тяжелого бремени, а также из-за голода и нищеты, царящих в городе и окрестностях", у города не хватает денег, чтобы инвестировать в предложенное им коммерческое предприятие. Год спустя, "для утешения и облегчения бедных", Людовик приказал королевским офицерам и духовенству Парижа организовать процессии и молиться Богу о прекращении северо-восточного ветра, "который в течение года делал погоду такой плохой".

К концу правления Людовика общий доход от налогов увеличился более чем в два раза по сравнению с тем, что было после смерти Карла VII[143]. Однако это сравнение вводит в заблуждение, поскольку король получал свой доход от королевства, которое он сделал более крупным и процветающим. Людовик понимал, что торговля и промышленность — это не неподвижные элементы статичного общества, а динамичные силы, способные увеличить богатство и ресурсы государства. Осознавая важность специалистов на службе государства, он часто созывал собрания "людей понимающих и знающих" в области экономики. Он был рад видеть процветание шелковой промышленности, которую он основал в Лионе, а затем перевел в Тур. Он взял под свою защиту книгопечатание. В 1471 году для стимулирования горнодобывающей промышленности он назначил "генерального магистра рудников", обязал владельцев месторождений металла эксплуатировать свою собственность или сдавать ее в аренду в обмен на определенный процент прибыли, освободил рабочих от налогов и, наконец, поощрял иностранцев, особенно немцев, которые были лучшими рудокопами в Европе, селиться во Франции. Хотя он старался поддерживать справедливый платежный баланс, он открыл свое королевство для иностранных купцов и благодаря соглашению, включенному в договор в Пиквиньи, дал Бордо возможность создать процветающую торговлю с Англией вином и тканями.

Самый оригинальный, но отнюдь не самый удачный эксперимент короля Людовика в области государственного "планирования" был направлен на превращение большого сукнодельческого города Арраса, жители которого упорно выступали против Франции, во французский город, населенный лояльными подданными, производящими тончайшие ткани, сделавшие Аррас легендарным — город даже переименовали в Франшиз (Franchise), то есть Свободу (от налогов). По совету экспертов Людовик разработал тщательно продуманные социальные и экономические меры по колонизации города, но, как и многие другие подобные "планы", эксперимент провалился столкнувшись с непокорностью человеческой натуры, и к концу его правления прежние жители вернулись в Аррас[144].

Теперь, когда Людовику удалось покорить своих врагов как за пределами королевства, так и внутри него, у него возникли амбициозные планы по улучшению благосостояния своих подданных. Что касается торговли, то теперь в центре его забот находился великий порт Марсель. В декабре 1481 года он обратился к своим добрым городам с настоятельным призывом прислать по два делегата, "знающих и хорошо информированных", к Мишелю Гайяру, одному из первых финансовых агентов короля, "капитану и великому покровителю галер Франции", чтобы вместе с ним изучить возможности развития "знаменитого Марселя". Людовик хотел сделать Францию центром огромного международного судоходства, где его корабли, построенные или планируемые к постройке, будут играть ведущую роль.

Людовик также мечтал о создании национального единства посредством таких радикальных реформ, которые были реально осуществлены лишь в XIX веке. Так Коммин отмечает:

Прежде всего, король надеялся "реорганизовать парламентские суды, но не уменьшать их число и власть", а преобразовать их деятельность, чтобы обеспечить более быстрое и справедливое вынесение судебных решений для своих подданных. По его приказу все больше и больше дел передавалось из Парижского Парламента в Большой Совет, судебную палату Королевского Совета, который постепенно начал функционировать подобно судам общей юрисдикции и "Звездной палате", которые развивались в то время в Англии. В 1479 году он постановил, что отныне все апелляции в Парламент должны рассматриваться в течение двух лет.

Но самой большой мечтой Людовика было заменить нагромождение иррациональных и экономически вредный "обычаев", унаследованных от прошлого, которые менялись от провинции к провинции и от города к городу, чтобы управлять жизнью во всех ее формах, единой системой законов, правил, мер и весов. Король попытался реализовать этот амбициозный план уже в 1480 году, когда приказал всем своим бальи и сенешалям отправить в канцелярию "обычаи и стили" своих регионов, чтобы их можно было свести к "новому обычаю". В следующем году он написал сеньору дю Бушажу:

Как понял Филипп де Коммин, король пожелал, "чтобы все эти обычаи были переведены на французский язык и собраны в красивой книге […] И если бы Бог дал бы ему милость прожить еще пять или шесть лет, не болея, он бы сделал много хорошего для своего королевства".

Почитание святых, паломничества, пожертвования святыням, утренняя месса, еженедельная исповедь, размышления и "приятные беседы" в день Невинноубиенных, десятки специальных месс в месяц — все это продолжалось изо дня в день. Забота короля о небесах, выражавшаяся в пожертвованиях на святыни и церкви, достигла таких сумм, что даже в этот благочестивый век народ роптал на непомерные расходы. Кульминацией стал подарок святому воину-миссионеру Мартину Турскому, покровителю Франции, блестящей металлической решетки для ограждения его могилы, изготовленной из 11.000 фунтов чистого серебра и стоившей 200.000 ливров.

Людовик продолжал ездить на охоту в любую погоду. Он без устали скакал по холмам и лугам, останавливаясь то тут, то там в крестьянской хижине или какой-нибудь скромной деревушке[145]. Жалобы итальянских послов, недовольных тем, что их "приютили, как собак", в "диких местах", к которым благоволил король, походили на жалобы Альберико Малетты в 1467 году. С возрастом и пришедшими с ним болезнями король все чаще путешествовал по воде на огромных барках, на которых были построены комфортабельные деревянные дома с каминами и застекленными окнами, которые он сам спроектировал.

Но королю было трудно уединиться на свежем воздухе и предаться своим мыслям: столько людей ждали указаний или просили об услугах, столько назойливых гостей, убежденных, что их дело не терпит отлагательств, не могли, подобно иностранным послам, вынести, чтобы их не приняли немедленно. В ноябре 1479 года король, не чувствуя себя хорошо, Людовик решил покинуть Тур, где было слишком влажно, ради более здорового климата а Шиноне. Когда он готовился к отъезду, ему сообщили, что посланники Тройственного союза хотят его видеть, и он попросил Филиппа де Коммина сообщить им, что он уделит им время в Сен-Мартене, где он посетит мессу, как это было в его обычае перед отъездом из Тура. Затем Коммин предупредил послов, чтобы они не беспокоили государя до окончания церемонии. Вскоре Людовик XI, в сапогах и шпорах, одетый в свою обычную серую мантию, подбитую белой овчиной, с головой, покрытой монашеским чепцом и увенчанной широкополой шляпой, вошел в переполненную народом церковь и прошел к одному из приделов. Не обращая внимания на толпу, он направился к хорам, а затем скрылся в маленькой комнате, где мог спокойно совершить свои молитвы. После мессы он собрал итальянцев перед алтарем и сказал:

После этого он оставил изумленных послов и вышел из церкви. Пройдя через рыночную площадь, он зашел в ближайший трактир под вывеской Сен-Мартен и неторопливо пообедал, после чего вскочил на лошадь, чтобы отправиться в Шинон. В церкви придворные и слуги бросились за ним с такой поспешностью, что Франческо Гадди, флорентийский посол, оказался зажат в центре нефа.

Когда жизнь короля Людовика стала подходить к концу, он стал менее бодрым, кости, суставы и мышцы часто болели, он все больше стремился отгородиться от шумного мира, от сутолоки при дворе, от разочарований, от напоминаний о неизбежности смерти, и все чаще обращался за утешением к ласке, грации и естественному поведению своих животных и птиц. Во всех своих убежищах в долине Луары он устраивал вольеры, клетки и загоны, а в лесу под Амбуазом разместил свой зверинец — слона, верблюдов, леопардов, страусов и других экзотических животных. Из разных уголков к нему прибывали драгоценные грузы живых существ, которые радовали его сердце: "несколько красных свиней", "несколько черных зверей", "две маленькие испанские выдры", и всегда лошади и собаки, а также горлицы, голуби, павлины, сороки, канарейки, зяблики, цапли, луни, куропатки, чайки, даже вороны и совы, индюки, тунисские белые птицы и всевозможные ястребы. Любимцами оставались борзые собаки, окружавшие короля как в помещениях, так и на улице, в ошейниках из красной ломбардской кожи и на поводках из крашеной шерсти. Аптекари постоянно поставляли мази, примочки, порошки и пластыри для их лечения. Одну борзую суку с пятью щенками король держал при себе во время путешествий вверх и вниз по Луаре, в Париж и обратно. Его любимых кобелей звали Парис, Плесси, Артус, появился и новый любимец — Бовуазьен. Была также коза по имени Миньон (Дорогуша) с шестью козлятами.

Король пользовался своим драгоценным одиночеством, чтобы читать, обычно священные книги и труды по медицине, праву или истории. Он любил повторять, что не знает по латыни ни слова, но тем не менее, он без труда читал на этом языке, а также на итальянском, которым свободно владел. Как и Коммин, Шателлен назвал его "грамотным государем". Миланский посол Карло Висконти, в 1479 году, отметил:

Не будучи ни художником, ни меценатом (Франции еще не коснулось итальянское Возрождение) Людовик умел привлекать лучших музыкантов, художников и скульпторов своего времени и благодаря более чем щедрым пожертвованиям, которые он делал церквям, он поощрял усилия многих ремесленников. Жан Фуке получил титул "королевского художника", кроме того, Людовик заказал множество работ Жану Бурдишону, молодому художнику из Тура, который прославился иллюминированием Часослова Анны Бретонской. Кроме того, он не имел привычки забывать об услугах оказанных ему простыми людьми, так, он дал три экю "Жаку Лои, мальчику с кухни, за то, что тот провел целую ночь, поддерживая огонь в комнате короля".

Круг приближенных короля с течением лет менялся. Его придворными фаворитами стали Жан де Дуа и Оливье Ле Дэн, "цирюльник", который теперь в своем доме принимал кардиналов, но чья заносчивость однажды приведет к тому, что он будет повешен. Из трех "компаньонов", которым Людовик доверял больше всего, бургундца Филиппа де Коммина, неаполитанца Боффиля де Жюжа и Имбера де Батарне, сеньора дю Бушаж — только де Батарне был другом короля, когда тот был еще только "императором" Дофине. Бретонец Таннеги дю Шатель был убит пушечным ядром во время осады Бушена в 1477 году, Жан де Монтеспедон, спутник его юности, погиб в битве при Гинегате в 1479 году и наконец, Жан де Дайон, жесткий и остроумный сеньор де Люд, умер в 1482 году. После гибели Карла Смелого Людовик взял к себе на службу многих бургундцев, среди которых были Филипп де Кревкёр, ставший первым капитаном королевства, Антуан, Великий бастард Бургундский, и Гийом де Рошфор, который вскоре станет канцлером Франции и видя вокруг себя так много рыцарей Ордена Золотого Руна, он заговорил об восстановлении этой организации. Подержав в плену несколько бургундцев, он освободил их, чтобы предложить им должности и доход. Его старый враг Симон де Кенже некоторое время просидел в железной клетке, где он познакомился со знаменитыми "королевскими девушками", тяжелыми цепями, которые днем и ночью сковывали движения узников, но и он был освобожден, чтобы почувствовать милость Людовика, который не был злопамятен и всегда умел ценить добрые услуги, независимо от того, был ли он их получателем или нет.

Для Антуана де Шабанна, сурового воина, бывшего живодера и Великого магистра королевского двора, который сражался с англичанами еще до рождения Людовика, скоро наступило время отставки. В конце 1477 года граф де Даммартен, которому тогда было уже за семьдесят, с грустью писал одному из своих друзей:

Он действительно боялся, что Кревкёр и сеньор дю Люд оттеснят его от короля, и был еще слишком бодр, чтобы понять, что состарился, однако месяц спустя Людовик написал ему письмо, полное добрых слов:

Но старый добрый солдат не понимал, что время прошло, поэтому в 1479 году король был вынужден принять решение лишить его командования копьями кавалерии:

Это было почти элегическое прощание, но старый Антуан де Шабанн, который, усыпанный почестями, пережил своего государя, вполне заслужил его благодаря той роли, которую он сыграл в жизни Людовика и в истории самой Франции.

Однако в повседневной жизни Людовика по-прежнему отсутствовал один человек, самый важный — Дофин Карл, который, родившись в 1470 году, постепенно взрослел. Но не из-за отсутствия чувств к сыну король так редко видел своего наследника, которого он так долго и искренне желал и о котором теперь так трогательно заботился. Карл был мальчиком со слегка перекошенными плечами, он был не очень смышленым и часто болел, что причиняло его отцу большое беспокойство. Дофин жил при дворе своей матери, доброй и скромной королевы Шарлотты, в великой крепости Амбуаз, где сам Людовик обрел счастье после мрачных лет проведенных в Лоше. Король доверил заботу о ребенке своему верному Жану Бурре, а мадам де Турнель стала его гувернанткой. Его первые учителя нам неизвестны, но позже образованием Карла занимались Роберт Гоген, Гийом Пот, который был одним из самых близких друзей Людовик, и Гийом Кузино, адвокат и дипломат.

Людовик постоянно осведомлялся о здоровье Дофина, его занятиях и интересах, заваливал Бурре советами и вопросами, на которые тот терпеливо отвечал:

Но король всегда хотел знать, как его сын ест и спит, хорошо ли его укрывают ночью? Не перенапрягся ли он? На что Бурре отвечал:

В ноябре 1480 года Людовик, которого очень беспокоила погода, написал:

Узнав, что Карл кашляет, король завалил Бурре новыми рекомендациями и новыми вопросами, на которые получил ответ:

Бурре был озадачен тем, что не мог предоставить королю достоверную информацию: некоторые считали, что Карл простудился в четверг, когда ездил в луга, но мадам де Турнель сказала, что ничего не заметила до понедельника и не видит другого объяснения этому кашлю, кроме изменения погоды. Такая гувернантка была слишком легкомысленной для Людовика, поэтому вскоре он написал сеньору дю Бушажу:

Однако король все еще опасался, что его сын переутомляется, и Бурре попытался его успокоить:

Бедный Бурре! Его должность была для него тюрьмой, которую король не часто позволял ему оставлять. Однажды, когда он смиренно попросил у Людовика разрешения оставить службу на неделю, чтобы заняться своими делами, уточнив, что в будущем не позволит себе повторить просьбу, Людовик строго ответил:

Возвышаясь над Луарой своими высокими стенами, у подножия которых приютилась деревушка, настолько маленькая, что путник не мог там остановиться, замок Амбуаз и его парк были отрезаны от всего мира. Никому не разрешалось приезжать туда, а сам город был под запретом для чужаков. Латники и лучники охраняли стены и патрулировали окрестности, а жители деревни несли вахту днем и ночью, в обмен на освобождение от всех повинностей. Для встречи с Дофином требовалось специальное разрешение, которое король давал редко, и границы которого он заботился установить сам. Так, дав Эймару де Пуатье, сеньору де Сен-Валье (мужу своей внебрачной дочери Марии), разрешение навестить наследника трона, Людовик написал Жану Бурре:

Именно из страха Людовик держал сына вдали от себя, из страха, что он пострадает в результате контакта с миром, из страха, что он заразится какой-нибудь инфекционной болезнью или станет жертвой чумы, из страха также, что он станет, как и он сам во время Прагерии, объектом для интриг принцев, желающих найти предлог для мятежа против короны, именно так он сказал Коммину. Однако, возможно, причина такого его поведения была глубже, чем страх: Карл — это будущее; Карл — это Франция, но Франция перешедшая в другие руки, Карл — это то, чем он был вчера, когда готовился взойти на трон (и кто тогда думал о покойном государе?), Карл напоминал Людовику, что скоро ему придется оставить свое королевство вместе с жизнью.

25. Последнее отступление

Филипп де Коммин вернувшись из Италии в октябре 1478 г. писал: "я нашел короля, нашего господина, несколько постаревшим и подверженным болезням. Однако это еще не слишком проявлялось, и он управлял всеми своими делами с большой энергией". В течение следующего года посланники Тройственного союза сообщали, что Людовик XI "с каждым днем становится все более отстраненным" и склонным к противоречивым или вспыльчивым настроениям, "как это свойственно пожилым людям, которые находятся в состоянии угасания". Король страдал от лихорадки и простуды, у него, по-видимому, были приступы подагры и его начала беспокоить кожная болезнь, возможно, нервное воспаление, похожее на опоясывающий лишай.

В конце февраля 1481 года король удалился в окрестности Шинона, в Ле-Форж, один из своих любимых замков. В начале следующего месяца он отправился в приходскую церковь Сен-Бенуа, где хотел посетить мессу. Во время ужина после церемонии у него произошло, по-видимому, кровоизлияние в мозг. Людовик внезапно упал, и хотя был в сознании, некоторое время не мог говорить или понимать, что ему говорят. К счастью, вскоре прибыл неаполитанский врач и астролог Анджело Като[147], и под его присмотром Людовик постепенно пришел в себя. Несмотря на свое болезненное состояние, он настоял на том, чтобы вернуться в Ле-Форж. Вскоре Коммин был рядом с ним и отметил:

Пока длилась болезнь:

Через две недели, хотя Людовик был еще слаб, он практически восстановил все свои способности

В сентябре (1481 г.) в галерее в Плесси с ним снова случился удар, его положили на соломенный тюфяк, "и в течение двух часов считали, что он умер". Сеньоры д'Аржантон и дю Бушаж взывали к небесам о помощи:

В ноябре-декабре король провел месяц в доме Коммина в Аржантоне, где "был очень болен", а оттуда он отправился в Туар, где оставался до конца февраля 1482 года и где "был так же болен". 19 декабря он написал настоятелю монастыря Салле в Бурже:

В середине марта 1482 года, по настоянию Коммина и Бушажа, Людовик XI отправился в дальний путь, который должен был привести его в Сен-Клод, в горах Франш-Конте. Король явно учитывая возможность, что он может не вернутся оттуда живым, назначил, на время своего отсутствия, своего зятя Пьера де Божё, младшего брата герцога Бурбонского, генерал-лейтенантом королевства, а перед отъездом посетил Амбуаз, чтобы навестить своего сына и наследника Карла. Около 10 апреля Филипп де Коммин, который находился с миссией в Савойе, присоединился к нему в Божё, в провинции Божеле:

Около 20 апреля король добрался до церкви Сен-Клод. Его приближенные хорошо понимали устремления своего господина, дававшего обет этому святому. Людовик уже бывал здесь после своего бегства из Дофине в 1456 году и с тех пор неоднократно приносил этому святилищу подношения. Во времена молодости его отца здесь жил святой отшельник Жан Гентский, который предсказал Дофину Карлу, когда англичане оккупировали половину его королевства, что у Карла будет наследник мужского пола, который станет королем Франции.

Выполнив свой обет, Людовик короткими переходами добрался до верховьев Луары, где, по-видимому, пересел в барку, чтобы облегчить свое путешествие. 8 июня 1482 года он прибыл в Клери, где оставался в своей любимой резиденции до середины сентября. Там находилась церковь, в которой он решил быть похороненным. Он уже превратил ее в здание со стройными сводами, в котором построил изящную каменную часовню для хранения Девы Клери, древней деревянной статуи, обнаруженной в соседней деревне. Людовик очень ценил это святое место, потому что сама Жанна д'Арк приходила туда молиться.

В разгар своих горестей Людовик думал о своем наследнике, которому тогда было всего двенадцать лет, и об опасностях, которые период регентства будет представлять для Франции. Он приказал устроить торжественную встречу с сыном, чтобы дать ему советы по искусству управления государством. 21 сентября, помня о том, что смерть рано или поздно приходит как к королям, так и к их подданным, Людовик XI прибыл в Амбуаз, чтобы передать Карлу свое завещание. В сопровождении графа де Божё, маршала Жье, сеньора дю Бушажа, Жана де Дуа и других советников, король вскоре оказался лицом к лицу со своим наследником, окруженным Жаном Бурре и офицерами его скромного двора. Затем Людовик начал рисовать мрачную картину "заговоров и предательства, совершенных принцами и баронами нашей крови и рода и другими сеньорами нашего королевства […] почти со времени нашего вступления на трон до настоящего времени […] которые после окончания наших дней могут начаться снова и продолжаться долгое время, если не будут приняты соответствующие меры".

Именно поэтому он приехал к Дофину, чтобы "посоветовать и повелеть ему, как отец должен с сыну", руководствоваться советами тех, кто уже доказал свою преданность короне. Он сам однажды совершил серьезную ошибку, отстранив советников своего отца и это стало причиной "больших бед, несчастий и непоправимого ущерба", и если его сын будет вести себя так же, то "с ним может случиться то же самое или даже хуже".

После этого Людовик, подчеркнув, что говорит от имени всей королевской семьи, попросил сына обсудить только что сделанные ему наставления со своими советниками. Со своей стороны, юный Карл торжественно поклялся подчиниться наставлениям отца. Протокол всей церемонии был составлен секретарем и разослан в форме королевского приказа во все судебные учреждения и главным должностным лицам королевства.

Нет никаких свидетельств того, что до или после церемонии король оставался с Дофином наедине, пытаясь сблизиться с ним или оставить в его памяти образ, который отец часто стремится передать своему сыну. Возможно, Людовик был слишком слаб, чтобы сделать это, возможно, он чувствовал себя неспособным найти подходящие слова и возможно, простая идея пойти с Карлом на прогулку в сады Амбуаза даже не пришла ему в голову. Мир был единственным даром, который он мог оставить своему сыну и королевству, которое вскоре станет его. Отныне король посвятит этому всю свою энергию и предусмотрительность, которые у него еще оставались.

В апреле 1482 года, во время остановки в Божё в ходе своего паломничества, Людовику XI сообщили о смерти Марии Бургундской, которая скончалась 27 марта в результате падения с лошади, тремя неделями ранее. Несмотря на угрозу смерти, нависшую над ним в то время, король был "очень рад этой новости". Для него это означало мир и уверенность в том, что вскоре он станет неоспоримым господином бургундских владений. Король прекрасно знал, что Гент и другие города Фландрии и Брабанта не сильно захотят подчиняться Максимилиану теперь, когда их суверенной герцогини Марии больше нет в живых. Бургундское наследство должно было достаться двум детям Марии и Максимилиана, Филиппу, родившемуся в июне 1478 года, и Маргарите, родившейся в феврале 1480 года. Людовик сразу же решил, что самый верный способ добиться своего — сделать Дофина, которого он никогда всерьез не рассматривал в качестве супруга английской принцессы Елизаветы, мужем маленькой Маргариты.

Начав переговоры с городской олигархией, в руках которой тогда находился Гент, Людовик XI вскоре обнаружил, что города Фландрии не остались равнодушными к его предложениям. При посредничестве делегации, прибывшей в Клери в июле, он с удовлетворением узнал, что фламандцы желают мира, нравится это Максимилиану или нет, и одобряют план брака Дофина и маленькой Маргариты. В конце того же месяца большая крепость Эр, расположенная в Артуа и являвшаяся одним из ключей к Фландрии, сдалась осаждавшим ее французам. Без сомнения, не зная, что король Англии продлил перемирие с Францией, Максимилиан продолжал умолять Эдуарда IV о помощи. Но последний ничего не мог для него сделать, так как его ресурсы были полностью поглощены кампанией, которую он предпринял против шотландцев и в которой его слабеющее здоровье не позволило ему лично участвовать. Теперь, когда пелена начала спадать с его глаз, ему оставалось только надеяться, что Максимилиану все же удастся выпутаться из сети, в которую он попал. Однако 25 августа он узнал, что в Лондон прибыла пенсия, которую ему должны были выплатить на Пасху, и это стало бальзамом на его душевные раны.

В конце сентября, вскоре после встречи с Дофином, Людовик, тщательно выбрав момент, нанес смертельный удар Максимилиану, обнародовав продление франко-английского перемирия. Теперь, когда все узнали, что Англия его бросила, герцог Австрийский больше не мог надеяться хоть как-то сопротивляться. В начале ноября, столкнувшись с настоятельными требованиями своих Генеральных Штатов, он был вынужден отправить эмиссаров в Аррас, чтобы обсудить капитуляцию с представителями Людовика XI.

23 декабря был торжественно подписан Аррасский договор: мир был окончательно восстановлен, без какого-либо упоминания Бургундского герцогства, Пикардии, графств Понтье и Булонь, возвращение которых под власть короны Франции Людовик отказался обсуждать, юрисдикция Парижского Парламента по апелляциям из графства Фландрия была подтверждена и наконец, Маргарита Австрийская должна была воспитываться во Франции, где она повзрослев станет невестой Дофина. Людовик XI разослал эту славную новость во все добрые города своего королевства. Он приказал повсеместно петь Те Deum, организовывать процессии и зажигать костры на улицах. Король позаботился о том, чтобы условия договора стали известны в Европе как можно шире и быстрее, благодаря новому изобретению — печатному станку. Во Франции и Нидерландах народ испытывал искреннюю радость.

В январе прибыли фламандские послы, чтобы присутствовать на церемонии, на которой король и Дофин должны были поклясться соблюдать договор. Людовик тщетно пытался избежать этой церемонии, потому что очень боялся быть увиденным в своем нынешнем плачевном состоянии и когда пришло время, он был вынужден принести присягу левой рукой, так как правая была на перевязи.

Эдуард IV был раздавлен унижением, а его гнев усугублялся бессилием. Его дочь теперь не только никогда не станет королевой Франции, но и он больше никогда не получит денег на ее приданное и теперь, как он понял, было слишком поздно нападать на Францию с помощью Нидерландов. Теперь Эдуард был вынужден ограничиться только военными приготовлениями против шотландцев. Но в начале апреля 1483 года он внезапно потерял сознание, вероятно, из-за инсульта или острого несварения желудка и 9 числа того же месяца умер. Коммин предполагал, что английского короля погубил Аррасский договор. Но несомненно то, что Эдуард узнав, что его ловко провели потерял весь свой энтузиазм и, возможно, даже желание жить.

Известие о его смерти не доставило королю Франции[149] ни малейшего удовольствия. В июле брат покойного короля Ричард предложил Людовику дружбу. Сместив своего племянника, малолетнего Эдуарда V, который навсегда таинственно исчез вместе со своим младшим братом, бывший герцог Глостер взошел на английский трон под именем Ричарда III. На его предложения Людовик XI дал ледяной отказ, так как считал, что новое столь хрупкое английское правительство не могло создать проблем для Франции, а бедный Максимилиан, над которым насмехались все фламандцы, тоже не может ничего предпринять.

Однако в воскресенье 22 июня 1483 года в Амбуаз прибыла маленькая принцесса Маргарита. Чтобы приветствовать ее, Дофина и великих людей королевства, король Франции пригласил по два делегата от каждого из своих самых важных городов. Людовик устроил специальное огражденное место, внутри которого, защищенные от толпы барьерами и королевскими лучниками, представители его добрых городов могли наблюдать за помолвкой Карла и Маргариты Австрийской (которой тогда было три года), прежде чем отправиться в часовню замка, где должна была состояться свадебная церемония. После этого представители городов были приглашены в Тур для обсуждения мер по реформированию правосудия и развитию торговли. В пятницу 26 июня канцлер Рошфор рассказал им о целях, которые поставил перед собой государь.

Король придавал такое большое значение этому великому начинанию, что, несмотря на жалкое состояние, в котором он находился, он не смог удержаться и сам рассказал о нем своему народу. В следующую среду, то есть 1 июля, он пригласил делегатов в Плесси. В надежде скрыть последствия своей болезни, он облачился в тот день в торжественное королевское одеяния, которые до этого всегда презирал. Людовик предстал перед своими гостями в длинном пурпурном атласном плаще, подбитом соболем, с алым чепцом и шапочкой того же цвета на голове. Когда делегаты сняли свои шляпы и преклонили перед ним колени, Людовик в свою очередь обнажил голову, и все увидели, что теперь он полностью лыс, за исключением короткой челки седых волос. Король сказал:

Так они и сделали, но "сам добрый господин король остался с непокрытой головой". К большому удивлению собравшихся, которые ожидали услышать канцлера, заговорил сам Людовик. С убежденностью он пытался внушить им свое видение единой и процветающей Франции, где каждый должен иметь равные шансы на успех. Он хотел, по его словам, "трех главных вещей для блага всего королевства": чтобы каждый мог беспрепятственно торговать по своему усмотрению, чтобы правосудие было реформировано, с целью устранения проволочек и коррупции и чтобы Франция подчинялась единому закону и отныне знала только одни вес, меру и одну валюту. Король признал, что "его королевство было настолько велико, что его можно было объехать только с большим трудом". В заключении Людовик предложил каждому из своих добрых городов в течение шести недель прислать к нему своего представителя для дальнейшего обсуждения этого вопроса. Прощаясь с гостями, король сказал им, что "он знает, что они предпочитают видеть его стариком, чем мертвецом".

Чувство юмора его не покидало. Однако это был последний раз, когда он и его подданные видели друг друга.

За несколько месяцев до этого, после наставлений Дофину в сентябре 1482 года, Людовик переехал в Плесси-дю-Парк-ле-Тур. Это было последнее из его многочисленных уединений, уединение, из которого как он, так часто возвращавшийся к жизни, знал, что ему никогда не придется уехать. Против смерти не могли помочь все умения его все еще пылкого мозга. Однако он будет бороться до тех пор, пока сможет, и всеми возможными способами. Так закончилась жизнь, первые дни которой прошли в тени замка Лош, и которая теперь завершалась в его изможденном теле покоящемся в кресле.

Людовик превратил Плесси в крепость, куда допускались лишь избранные. Окрестные дороги были усеяны ловушками, в которые попадали лошади любого, кто пытался приблизиться к замку окольными путями. Замок был окружен рвом и стеной с острыми шипами, вделанными в кладку. Ворота закрывались железной решеткой. Само двухэтажное жилище короля находилось внутри крепостного двора. По четырем его углам находились передвижные железные сторожевые башни ― "удивительные и чудесные сооружения обошедшиеся в более чем 20.000 ливров". Сорок лучников, постоянно находившиеся в них на страже, имели приказ стрелять во все, что движется, как только ворота будут закрыты, а разводной мост поднят. 400 человек патрулировали стены и территорию вокруг замка днем и ночью. Как только в восемь часов утра открывались въездные ворота и опускался подъемный мост, в замок прибывали офицеры для организации дневной охраны, "как в тщательно охраняемой пограничной крепости".

Внутри, однако, Людовик превратил замок в удобную и очаровательную резиденцию с просторными и светлыми апартаментами[150]. Стены украшали картины знаменитого Жана Бурдишона, а также, вероятно, Жана Фуке, "королевского художника". Все помещения освещали пятьдесят больших светильников, каждый из которых поддерживали три ангела высотой в три фута, раскрашенные золотом и лазурью, с надписями на постаментах: Misericordias Domini in Aeternam Cantabo (Я буду вечно воспевать милость Божью).

Людовик проводил свои дни в огромной галерее, окна которой выходили во внутренний двор и на окрестности. Компаньонами ему служили его любимые борзые и птицы, чье пестрое щебечущее множество резвилось в клетках или свободно летало вокруг него. Чтобы не дать ему задремать, сельский оркестр, в который входили несколько пастухов из Пуату, играл под его окнами популярные мелодии, которые напоминали ему о старых добрых временах, когда он мог спокойно разъезжать по лугам и лесам своей любимой Франции.

Находясь в плену своей болезни, он также был в плену своих страхов. Прежде всего, он боялся, что кто-то воспользуется его слабостью, чтобы вырвать у него власть и заставить его жить "как человека, потерявшего рассудок". Ни один барон или принц не жил в замке Плесси, куда никому не разрешалось входить со своей свитой. Из крупных феодалов только Пьер де Божё, его зять, был допущен к королю и именно ему и своей дочери Анне Людовик решил доверить регентство и опеку над Дофином. Те, кто хорошо знал королевскую семью, считали госпожа де Божё своим умом и силой характера очень походит на своего отца-короля.

Подозрительность заставила Людовика заменить многих старых слуг иностранцами. Король постоянно обновлял свою охрану и слуг: "Природа, — говорил он, — любит новизну". Слишком слабый, чтобы заниматься государственными делами, если они не носили срочного характера, он постепенно начал бояться, что его подданные и соседние правители сочтут его мертвым и поэтому он прибегал к всевозможным уловкам, чтобы показать другим, что он по-прежнему господин Франции. Повышая и понижая в должностях чиновников, уменьшая или увеличивая пенсии, "он проводил время, ― устало признавался он Коммину, ― перетасовывая людей". Чтобы соседи думали, что он все еще жив и здоров, король использовал свою известную любовь к животным и приобретал все новых, за которых "заставлял платить дороже, чем владельцы хотели продать". Везде он заказывал собак. "На Сицилию он послал разыскать определенную разновидность мулов и если такое животное принадлежало какому-либо сеньору, он платил вдвое". В Неаполе король заказывал лошадей, в Берберии — редкую разновидность мелкого волка, называемого адивом, в Дании и Швеции — лосей и северных оленей, и "чтобы получить по шесть штук каждого из этих животных, выдал купцу 4.500 немецких флоринов". Однако, когда эти животные попадали к Плесси, он часто был слишком болен, чтобы уделить им внимание, и чаще всего даже не разговаривал с теми, кто их ему привозил.

Он никогда особенно не доверял врачам, но теперь стал жертвой одного из них, некоего Жака Коитье, жестокого, хитрого и наглого человека обладавшего ненасытной жаждой власти и денег. В 1476 году Коитье был обычным клерком Счетной Палаты, но вскоре стал вице-президентом, а затем, в октябре 1482 года, Людовик, одолеваемый страхом смерти, назначил его президентом Палаты и освободил от обязанностей, связанных с его должностью. Земельные владения и доходные должности, которые он получил, говорят о печальном влиянии, которое этот беспринципный приспособленец постепенно приобрел на короля. В начале 1483 года ему удалось продвинуть своего племянника на должность епископа Амьенского и получить от Людовика в виде жалованья ежемесячный доход в размере 10.000 золотых экю. Коммин по этому поводу замечает:

С каждым днем силы Людовика убывали все больше и больше. "Тот, кто казался более подходящим для управления миром, чем королевством", теперь был настолько худым и иссохшим, что едва мог поднести руку ко рту. Он отказался лечь на смертный одр и остался сидеть в галерее, которую любил. Чтобы уберечься от болезней, он одевался в богато раскрашенные шелка и атласы, подбитые драгоценными мехами. Своим приближенным он признался, что не рассчитывает дожить до 60-и лет и по его словам, в течение столетия ни один король Франции не доживал до этого возраста. Эти знаменитые 60 лет он должен был отметить 23 июля. По словам Коммина:

25 мая, получив послание от своего канцлера, Людовик написал ему:

Король не пренебрегал никакими способами, небесными или иными, которые могли бы продлить его жизнь. В последний год жизни он потратил несколько сотен тысяч ливров на пожертвования, которые раздал не только своим любимым часовням и церквям во Франции, но и святыне "Трех волхвов" в Кельнском соборе, Богоматери в Ахенском соборе, Святому Серватию в Утрехте, святому Бернардину в Аквилее, различным святым Неаполитанского королевства, Сантьяго-де-Компостела и святому Иоанну Латеранскому в Риме. Людовик получил все реликвии и лекарства, которые могла предложить Западная Европа. У Папы Римского он позаимствовал "корпорал" — алтарный платок, на котором, как считалось, Святой Петр служил мессу. Он поручил Георгию Палеологу Диссипату, известному как "Жорж Грек", одному из своих лучших морских капитанов, проследовать на трех кораблях вдоль западного побережья Африки до островов Зеленого Мыса (Кабо-Верде), на краю известного тогда мира, "чтобы найти некоторые вещи, имеющие большое значение для его здоровья". Эти "вещи", несомненно, были большими морскими черепахами, ведь врачи того времени считали, что нет лучшего средства от проказы, чем купание в крови этих животных, и, похоже, последние месяцы жизни Людовика были омрачены явно беспричинной мыслью о том, что воспаление кожи, от которого он страдал, было ничем иным, как результатом этой ужасной болезни[151]. Этот страх заставил его обратиться за помощью к Лоренцо Великолепному, которого он попросил предоставить ему одну из самых ценных реликвий святого покровителя Флоренции: пастырское кольцо епископа Зенобия, которое по поверью излечивало от проказы. Это кольцо принадлежало одной флорентийской семье, которая после нескольких месяцев обсуждения согласилась отдать его Лоренцо, который поспешил отправить его королю вместе со многими другими священными предметами. Таким образом, Людовик имел возможность носить его некоторое время, после чего он вернул его во Флоренцию в золотой шкатулке, инкрустированной драгоценными камнями.

Среди средств, с помощью которых Людовик надеялся восстановить свое здоровье, было священное масло (елей), которым помазывали на царство королей Франции во время их коронации. Согласно легенде, сосуд со священным маслом был принесен белым голубем Сен-Реми (Святому Ремигию) в Реймсе во время коронации Хлодвига в 496 году. Еще в апреле 1482 года Людовик обратился к аббату Сен-Реми с просьбой дать ему "маленькую каплю святого масла […] если это можно сделать без греха и опасности…". Однако прошло больше года, прежде чем король, который тем временем получил разрешение от Папы, осмелился отправить делегацию баронов и прелатов в Реймс с задачей привести священный сосуд в Тур. Завернутый в золотую ткань, он прибыл в Плесси 1 августа 1483 года вместе с крестом Карла Великого и жезлами Аарона и Моисея, которые были доставлены из Сент-Шапель в Париже. Эти предметы культа хранились в шкафу в королевской спальне до самой смерти короля. Однако не похоже, чтобы Людовик когда-либо осмелился взять хоть каплю из священного сосуда, чтобы помазать себя.

Кроме того, король искал поддержки у святых мужчин и женщин, которые могли бы улучшить его состояние. Хороший христианин попросил бы милости и спасения, но Людовик, который, возможно, совсем не был христианином, скромно пожелал продления жизни:

Оказалось, что в таких людях не было недостатка, "и со всех концов света они потянулись к нему". За некоторыми король посылал сам. Другие приходили поговорить с ним, но король хотел знать только о продлении своей жизни. Большинство из них ответили мудро, сказав, что у них нет такой власти.

Прежде всего, король жаждал общения с одним особенно известным святым человеком — Франческо ди Паола, отшельником, жившим в небольшой пещере под скалой в Калабрии, в Неаполитанском королевстве. Впоследствии ставший основателем ордена монахов-минимов (Minimi — наименьший из слуг Божиих), Франческо жил в постоянных молитвах, не ел ни мяса, ни рыбы, ни молока, ни сыра, ни масла, ни яиц, а питался кореньями и небольшим количеством фруктов. В последние месяцы 1482 года Людовик отправил одного из своих рыцарей с заданием убедить "Святого человека", как его все называли, отправиться в Плесси. Однако прежде чем Франческо покинул свою пещеру, принцу Неаполитанскому Федериго пришлось умолять его отправиться в путь, а Папа Сикст дважды посылал к нему от имени короля Франции. Наконец, отправившись в путь, 60-летний отшельник в сопровождении трех учеников остановился в Риме, где Папа, очарованный его праведной жизнью, дал ему три продолжительные аудиенции. Затем на корабле Франческо добрался до Марселя и на барке по Роне отправился в Лион. 24 февраля (1483 г.) Людовик обратился к городским властям с просьбой построить удобную повозку, "чтобы Святой человек мог путешествовать с большим комфортом". 27 марта король с тревогой приказал им:

После краткого пребывания в Лионе, куда он прибыл 24 апреля, отшельник был доставлен в верховья Луары, откуда по реке отправился в Тур.

Когда Франческо прибыл в Плесси, Людовик встал перед ним на колени "как перед Папой" (нелегкая задача для такого тяжелобольного человека) и попросил его "помолиться за него Богу, чтобы он продлил его жизнь". На эту просьбу Франциск ответил, что король должен думать о своей душе и уповать на Бога. Затем его с почетом отвезли в скит, который Людовик построил для него рядом с часовней Сен-Матье[152]. Коммин считал, что "никогда не видел человека, живущего такой святой жизнью, так что казалось, что Святой Дух говорит его устами". 29 июня король с тревогой написал своему генералу финансов Лангедока:

Хотя Франческо никогда не пытался ходатайствовать перед небесами за земное существование Людовика, его присутствие очень утешало короля, который часто внимательно прислушивался к словам святого человека.

Занятый созерцанием своих реликвий или цветущей сельской округой, панораму которой лето разворачивало перед его глазами, слушанием сладкой песни свирелей или тявканьем своих собак и щебетанием птиц, король теперь имел время подумать: вспомнить удовольствия, тревоги и комедии, из которых состояла его жизнь, огромные предприятия, в которых он участвовал, тяжелую борьбу с Карлом Бургундским, с которым он когда-то охотился в лесу под Женапом, Франческо Сфорца, графа Уорика, подумать о дворянах Дофине, сражавшихся рядом с ним в крови и пыли под Монлери, о своем отце, который, как и он сегодня, однажды оказался в одиночестве, пока его сын ожидал его смерти и наконец подумать о Дофине, ставшем принцем живодеров, о шестилетнем мальчике, однажды увидевшем лицо Жанны д'Арк. Но пока Людовик был жив, он никому не рассказывал о тех мыслях, которые посещали его в тот момент, когда его странная и удивительная жизнь подходила к концу. Только один поступок, казалось, вызывал у него сожаление: казнь герцога Немурского, казнь "бедного Жака".

Одну подсказку он оставил своим современникам и потомкам, хотя сам и не предполагал этого. Его гробница. Он не мог лежать в помпезном погребении вместе со своими предшественниками в королевской усыпальнице Сен-Дени похороненным в пышные королевские одеяния. Он был чужд этому и будучи, как он с удовольствием вспоминал, внуком блудницы, считал, что королевские одежды не для него. Он создал для себя отдельное погребение, в своей собственной прекрасной церкви, Нотр-Дам-де-Клери. Там его ждало надгробное изваяние, в натуральную величину, на гробнице из позолоченной меди украшенной алой и лазурной эмалью. Первый эскиз был сделан Колином Амьенским, затем исправлен по указанию короля Жаном Бурре, а отливка и позолота были выполнены двумя немецкими мастерами — "Конрадом Кельнским, мастером по металлу" и "Лореном Райном из Тура, литейщиком пушек для короля", что обошлось в 1.000 золотых крон. Людовик был изображен преклонившим колено перед своей покровительницей, Богоматерью Клерийской в одежде, простого егеря, и выглядел, как в молодости, с длинными черными волосами, спадающими почти до плеч. На нем была простая куртка, сапоги до колен со шпорами, шляпа, прижатая обеими руками к груди, длинный меч на перевязи с левого бока, охотничий рог за спиной, а на шее — цепь Ордена Святого Михаила. Рядом с ним присела маленькая борзая в шипованном кожаном ошейнике. Егерь. Именно так он решил запечатлеть себя, вечно поклоняясь Клерийской Богоматери. Возможно, ничто в жизни Людовика не является более загадочным, чем это надгробное изваяние и все же оно, как и многое в его сложном характере, могло возникнуть из той абсолютной простоты, которая озадачивала людей больше, чем все его таланты. Когда он искал под взором небес себя, то, по-видимому, нашел охотника.

В понедельник, 25 августа, Людовик перенес еще одно кровоизлияние в мозг. До четырех часов следующего дня он оставался лежать "почти как мертвый" но все же пришел в себя. Однако, осознав, что он при смерти, он решил официально заявить, что его конец близок. К своему сыну Карлу, которого он теперь настойчиво называл "королем", он отправил Пьера де Божё, канцлера, большую часть своей королевской гвардии и, что самое пикантное и, возможно, самое важное, всех своих псарей и сокольников.

Однако неизлечимый оптимизм еще не покинул его, и он продолжал надеяться, особенно доверяя молитвам Франческо ди Паола, которого он часто призывал к себе. Но внезапно его богослов Жан д'Арли, цирюльник Оливье Ле Дэн и Жак Котийе положили конец его иллюзиям, сказав ему прямо:

И каждый из них добавил еще несколько слов, чтобы он понял, что все кончено.

Однако король все же сумел ответить:

Возможно, это был последний ответ, последняя реплика актера. Ведь впоследствии он сумел принять неизбежное и "во всем остальном до самой смерти был более добродетелен, — говорит нам Коммин, — чем любой человек, которого я когда-либо видел умирающим".

Утром в субботу, 30 августа, Людовик XI был в агонии. Он сам просил о святых таинствах, "очень хорошо исповедовался" и произносил молитвы, соответствующие каждой из этих церемоний. Король оставался "в сознании, здравом уме твердой памяти, не испытывая боли, которую кто-либо мог заметить", и продолжал произносить молитвы. Его последние слова были обращены к Богоматери Эмбрунской, возвращаясь тем самым к тому времени, когда Дофине было для него всей вселенной: "Богоматерь Эмбрунская, — умолял он, — моя добрая госпожа, помоги мне!" Затем он повторил слова псалмопевца: "In te, Domine, speravi, non confundar in aeternum, misericordias Domini in aeternum cantabo" (На Тебя, Господи, я возложил надежду мою; да не смущусь я вовек; буду воспевать милости Божьи в вечности).

Король Франции Людовик XI скончался в субботу вечером, между восемью и десятью часами.

Лето выдалось особенно хорошим и жаркая, сухая погода обещала обильный урожай. Урожай того года "был лучшим из всех, что мы помним".

2 сентября тело Людовика XI было доставлено в церковь Сен-Мартен, где должна была состояться торжественная похоронная служба. Через четыре дня король был похоронен в Нотр-Дам-де-Клери, под своим надгробным изваянием, как он и желал. 1 декабря Шарлотта Савойская, его жена, последовала за ним в могилу. На следующий год, во время собрания Генеральных Штатов, когда принцы королевства радовались тому, что наконец-то избавились от человека, который так успешно их покорил, один оратор осмелился заявить:

Без сомнения, Людовик не пожелал бы лучшей эпитафии.

Во время религиозных войн XVI века, его гробница была разрушена. Однако церковь Клери по-прежнему стоит, как каменный гимн, и там и сегодня можно увидеть массивный череп Людовика XI, чьи огромные глазницы и выступающие надбровные дуги все еще сохраняют внушительный вид.

У него хватало смелости предпочесть хитрость силе, и у него хватало изящества использовать свое чувство юмора, которое сделало его чужаком в свое время. Хотя он преобразовал великое королевство и оставил потомкам блестящий пример как вести политику, возможно, он более важен не тем, что он сделал, а тем, кем он был: одной из самых необычных личностей всех времен.