Мадам Казанова

Глава одиннадцатая

Наполеону не суждено было стать зятем российского императора, вместо этого он женился на дочери императора Австрии. Это произошло вскоре после того, как начатая Наполеоном война с австрийцами завершилась подписанием в Шенбруннском дворце в Вене мирного договора с продиктованными им же условиями. От своей очаровательной Жозефины император Франции избавился так же холодно и бессердечно, как от всех остальных женщин, которые уже не обещали ему более никаких преимуществ. Его новой супругой стала пухлая девятнадцатилетняя эрцгерцогиня Мария-Луиза, которую Наполеон никогда раньше не встречал и с которой он познакомился уже на брачном ложе. Воспитанная в духе глубокого уважения к династии и к выполнению супружеского долга, Мария-Луиза полностью оправдала надежды Наполеона — она вскоре забеременела и родила долгожданного наследника престола Французской империи. Еще в утробе матери он уже был удостоен титула короля Рима. Невероятная, безумная мечта Наполеона о мировом господстве начала, похоже, сбываться, обретать реальность. С непоколебимой уверенностью, император Франции объявил в Париже: «Французская империя будет господствовать над всеми остальными империями!»

Обо всех этих событиях я узнала, находясь на безопасном расстоянии от французской столицы. Я вернулась в свой дом в Санкт-Петербурге, и «русская жизнь» леди Сэйнт-Элм благополучно продолжалась. Иногда мне даже казалось, что я никуда не уезжала отсюда. Я снова увиделась со своими друзьями, знакомыми, встречалась с императором Александром и снова была его любовницей.

Брюс Уилсон по-прежнему жил в Санкт-Петербурге и все так же посасывал свою трубку. Официально он учил меня русскому языку, а неофициально оставался все таким же центром сосредоточения информации. Он приветствовал меня точно так же, как и провожал, — крайне сдержанно. Мой отчет о пребывании в Париже Брюс никак не прокомментировал.

— Поскольку вы вернулись, — сказал он, судя по всему, оставшись равнодушным к моим достижениям, — вам опять предстоит посещать мои занятия. Я жду вас у себя раз в неделю.

Как-то в конце лета Брюс встретил меня с рассерженным видом.

— Вы подтвердили справедливость моего убеждения в том, что женщины неспособны отделять свою личную жизнь от работы, — раздраженно сказал он. — Вам непременно нужно было выплеснуть в лицо Бонапарту свою ненависть, но вы забыли, что тем самым ставите под угрозу жизнь Поццо ди Борго. Как только Бонапарт добрался до Вены, он устроил розыск Поццо ди Борго, требуя, чтобы австрийцы, которые только что потерпели от Бонапарта поражение, выдали его. Австрийцы, слава Богу, отказались это сделать. Сейчас Поццо ди Борго находится на пути в Англию.

Упреки Уилсона были справедливы. Однако в то время он еще не знал, что бегство Карло в Англию — прямой результат моей безрассудной вспышки эмоций — вскоре сыграет очень важную роль. Карло, который целый год добирался до Лондона, стал организатором нового сближения между Англией и Россией. Именно он проводил обсуждение условий секретных договоров, направленных против Наполеона.

Карло постоянно рассказывал мне обо всем этом в своих письмах, что дополняло те сведения, которые я получала от Уилсона. Доходившие до меня, таким образом, новости подтверждали мои оценки и внушали надежду.

Чем сильнее проявлялась одержимость Наполеона идеей мирового господства, тем менее разумными становились его действия. С невероятным раздражением отвергал он советы и предостережения своих маршалов, министров и союзников. Проявляя нетерпимость к чужому мнению, он с позором освободил от должности Фуше. Новый шеф полиций ввел в стране жесточайшую цензуру. Любое написанное слово, будь то в частном письме или в газете, подвергалось проверке, а любое слово, произнесенное вслух, подслушивалось. Заподозренные в политической неблагонадежности люди могли без суда подвергаться тюремному заключению сроком на двенадцать месяцев и более.

— И дома, и везде я правлю благодаря тому страху, который внушаю, — похвалялся Наполеон. — Такова моя позиция и таковы мой основные принципы.

Кружным путем, через Вену, приходили также письма от Талейрана, который выражал в них свою уверенность в конечном успехе.

«Политика — это игра, основанная на терпении, — писал он. — В любой игре выигрывает тот, у кого более крепкие нервы. Мы обмениваемся ходами и сейчас выиграли еще одну партию».

Маршал Бернадот, протеже Фуше, добился большого успеха. Благодаря его такту и дипломатическим усилиям шведский парламент единодушно избрал его наследником шведского престола. Царствующий престарелый король Швеции Карл XIII сделал его своим приемным сыном. В одном из первых обращений к своим подданным новый кронпринц Швеции заявил о том, что он никогда не будет воевать с Россией.

К этому моменту Французская империя включала в себя уже все страны Европы, за исключением Англии, России, южной части Испании и Швеции. Государства, которые не были присоединены к этой империи, стали вассалами Наполеона. Дружеские отношения между Францией и. Россией заметно охладели, и император Александр с беспокойством следил за дальнейшим ухудшением этих отношений. При этом российский император активизировал свои тайные контакты с Австрией, Польшей и Пруссией, а также снял запрет на импорт английских товаров, доставлявшихся на нейтральных судах в российские порты на Балтийском море.

Во время нашего очередного любовного свидания в его черно-золотой спальне император Александр, который в тот раз был более склонен разговаривать, чем заниматься любовью, признался мне:

— С каждым месяцем тон моей переписки с Бонапартом становится все более резким. По всей вероятности, нам не избежать еще одного кровопускания. Я сделал все от меня зависящее, чтобы избежать этого, но сейчас чувствую, что не смогу уклониться от исторической миссии уничтожить этого корсиканского антихриста ради благополучия рода людского.

После своего возвращения в Санкт-Петербург я заметила происшедшую в российском императоре перемену — он ударился в религиозный мистицизм и усердно искал совета на страницах Библии. Более того, он обнаружил некое сверхъестественное совпадение между Священным писанием и своими собственными взглядами и намерениями: он-де, Государь Всея Руси, был избран Господом, чтобы сокрушить Бонапарта и стать освободителем Европы. Император нашел даже библейское пророчество, применимое к нему самому: «…и позвал я одного с севера…» Эти слова из Библии он считал верным знаком своей божественной миссии. У меня не было никаких возражений против его религиозного фанатизма. В конце концов, все равно, руководствуется ли он указаниями из Священного писания или советами своих министров, главное, чтобы они побудили российского императора проявить активность и выступить на стороне врагов Наполеона. Поэтому я постаралась подкрепить его идеи:

— Ваше Величество, я всем сердцем верю в вашу божественную миссию. Но могу я напомнить вам о своем кузене Поццо ди Борго, который, как и я, верит в вас? В данный момент он находится в Англии, и я знаю, что он готов беззаветно служить Вашему Величеству, если вы милостиво согласитесь поручить ему какое-либо важное дело. Мой кузен — человек веры, посвятивший свою жизнь уничтожению антихриста.

В последнее время, разговаривая с императором, требовалось всячески подчеркивать его особое предназначение — это входило в правила игры, которой он был сейчас так увлечен.

Император Александр важно кивнул.

— Мне нужен каждый человек, придерживающийся правильной веры.

— Если позволите, Ваше Величество, я сделаю еще одно предложение, — сказала я осторожно. Настроение императора стало теперь крайне непредсказуемым — невозможно было с уверенностью сказать, сколько продлится его смирение и в какой момент самодовольство беззастенчиво отсечет Слово Господне от привычных человеческих устремлений Александра. Пока же император хранил спокойствие.

— Говорите, — милостиво позволил он.

— Бернадот, шведский кронпринц, является моим знакомым… — Тут я отчетливо припомнила степень своего знакомства с Бернадотом и поспешно поправилась: — …является моим другом со времени поездки в Париж. Я знаю его отношение к Бонапарту. Он придерживается точно таких же взглядов, что и мы. Если желаете, Ваше Величество, я могла бы неофициально связаться с ним.

Император Александр с интересом посмотрел на меня.

— Вам необыкновенно повезло, мадам. Вы можете жить по своему усмотрению и можете сами находить друзей, нисколько не заботясь об их политических пристрастиях.

Я промолчала, удержав замечание, готовое было сорваться у меня с языка. Как бы ни заблуждался император, его никогда не поправляют.

О своей беседе с императором Александром я рассказала Брюсу Уилсону.

— Хорошо. — Он кивнул, что вовсе не означало похвалу в мой адрес, а лишь то, что он принял сказанное к сведению. — Когда Поццо ди Борго снова приедет сюда, я с легким сердцем смогу покинуть Россию.

— Вы хотите уехать? — спросила я.

Уилсон хмуро пыхнул своей трубкой.

— Я должен. В ответ на постоянные нарушения Россией установленной Бонапартом континентальной блокады Англии Наполеон способствует падению курса рубля во Франции. Российский император ответил на это введением высоких пошлин на ввоз всех французских товаров и при этом позволил беспошлинно ввозить в Россию товары на судах под нейтральным флагом. Это будет продолжаться и дальше, по принципу «око за око, зуб за зуб». Развязку легко предвидеть: будет война. И начнет ее Бонапарт, поскольку он уверен в том, что если он завоюет Россию — а он, естественно, рассчитывает на успех, — то ему удастся разделаться со своим заклятым врагом, — Англией. — Уилсон выбил трубку, обсыпав пеплом и крошками табака свой жилет. Он продолжал: — Обычно, когда Бонапарту приходит в голову идея, которая кажется ему многообещающей, он идет по ложному пути.

— Эту войну Бонапарт тоже выиграет? — спросила я тревожно.

Уилсон покачал головой.

— Нет, эту войну ему не выиграть, — ответил он, смахивая пепел с жилета. — Бонапарт недооценивает самого главного союзника России — русскую зиму.

Через некоторое время Карло прибыл в Санкт-Петербург, но прежде чем я увиделась с ним, ко мне зашел попрощаться перед отъездом Брюс Уилсон.

— Я еду в Вену. Император Франц, тесть Бонапарта, ведет себя не очень-то по-родственному. Он заверил российского посла в том, что во французском лагере у России есть активный союзник — Австрия, и что в будущей войне среди вражеских солдат не будет ни одного австрийца. Сейчас мое место в Вене. Я помогу там перетасовать колоду перед решающей игрой с Бонапартом.

Карло нисколько не изменился — он был все таким же замкнутым и молчаливым, одержимым в работе и равнодушным к светлым сторонам жизни. Из Англии он привез мне деньги и письма. Из писем я узнала, что леди Гвендолин умерла от сердечного приступа. Это было для меня ударом, ведь я надеялась встретиться однажды со своей подругой, которая так много пила. Еще одна моя надежда оказалась растоптанной Наполеоном. Джеймс сообщал, что Уильям желает получить развод, но меня это оставило безразличной. Уильям был моим супругом лишь формально, и пока все должно оставаться без изменений. Джеймс также писал, что сам он стареет и чувствует накопившуюся усталость, что европейской трагедии давно уже пора завершиться, дабы он смог наконец снова обнять меня. Глядя на свое отражение в зеркале, я подумала о том, что все мы старимся и изнуряем себя из-за Наполеона. Я все еще не заметила у себя ни одного седого волоска, а морщинки вокруг глаз и рта вполне могли появиться от смеха, а вовсе не от возраста. И все же сколько еще это будет продолжаться? По-детски, движимая внезапным порывом, я сложила руки, как во время молитвы.

— Господи, пусть это поскорее кончится. Дай мне несколько лет тихой, спокойной жизни.

Зима конца 1811-го — начала 1812 года выдалась в России необычайно теплой. Снега почти не было, и часто шел дождь; в воздухе постоянно ощущалась сырость, а с водной поверхности Невы то и дело поднимался влажный туман, медленно растекаясь по всему Санкт-Петербургу. Во Франции эта зима, наоборот, оказалась удивительно суровой и морозной, она принесла с собой голод. Последний урожай был очень скудным, и теперь на улицах Парижа выстраивались в надежде получить несколько ложек супа длинные очереди голодающих. Люди и так находились на грани отчаяния, между тем армии постоянно требовалось все больше и больше новобранцев. Совсем еще мальчиков забирали со школьной скамьи, с полей и из мастерских с тем, чтобы сделать из них солдат и подготовить к героической смерти. Тысячи и тысячи раненых, искалеченных молодых французов возвращались из Испании и сообщали имена убитых, оставшихся лежать на полях сражений. Тем временем Наполеон, равнодушный к судьбе подданных, играл во дворце Тюильри со своим наследником, маленьким королем Рима, и продолжал строить планы, приближающие его собственную гибель. Весь французский народ, фельдмаршалы, генералы, солдаты — все устали от войны. Один лишь император Франции намерен был продолжать военную кампанию. Когда наступила весна, он объявил:

— Это будет короткая кампания. Я всего лишь хочу сразиться с Англией в России. А после этого наступит мир. — И добавил: — Любой нарушитель континентальной блокады, вставший на сторону Англии, станет заклятым врагом императора.

Ситуация становилась все более напряженной. Однако развитие событий происходило не так быстро, как мне бы того хотелось. Император Александр колебался. Он собирался предоставить право действовать и проявить инициативу Наполеону, чтобы именно на того легла вся ответственность, в то время как он сам останется безгрешным и верным библейским заветам. Я призывала императора Александра связаться с Бонапартом и не без удовлетворения узнала однажды о том, что с его ведома и согласия Карло отправляется в Стокгольм.

Из Швеции Карло вернулся с договорами и некоторыми ценными советами, данными российскому правительству Бернадотом, бывшим маршалом Наполеона и великолепным знатоком его военной тактики. Бернадот советовал:

— Избегайте крупных сражений. Атакуйте неприятеля с флангов и вынуждайте его дробить силы. Изматывайте его маршами и контрмаршами — это именно то, чего больше всего боятся французские солдаты. Во время таких маршей неприятель оказывается открытым для атаки. Используйте, где только возможно, казачью конницу!

Император Александр был благодарен Бернадоту за эти советы и не забыл их. Он обещал ему Норвегию в том случае, если Швеция вступит в войну с Францией. Я невольно вспомнила принцип «око за око, зуб за зуб», о котором толковал мне недавно Брюс Уилсон. Нельзя было не посочувствовать тем сотням тысяч неизвестных солдат, которые идут на смерть только из-за того, что в головах политиков роится такое множество величественных планов.

На смену теплой зиме пришла дождливая весна. Серые потоки воды, льющиеся с неба, размягчили землю, дороги, замочили улицы. Вскоре почва уже не могла больше впитывать влагу, повсюду стояли лужи, над которыми кружились тучи мошек. В воде тонули ростки на полях, а все силы лишенной солнца природы уходили на образование длинных и хилых стеблей. Зреющие плоды гнили в полях и на ветках. В лесах пахло гнилью и грибами, поля же и луга превращались в болота. Крестьяне в деревнях крестились и поговаривали о всемирном потопе. Император Александр тоже крестился, а потом открывал наугад Библию, первое же попадавшееся ему там слово или выражение ложилось в основу его приказов.

Наполеон, как всегда, уверенный в победе и не обращающий внимания ни на божественные указания, ни на предостережения советников, переехал в Дрезден, где располагался его армейский штаб. Его послушная супруга Мария-Луиза, не имевшая своего собственного мнения, последовала за ним. Здесь Наполеон вновь получил возможность ощутить весь блеск своего императорского могущества — он главенствовал на всех торжественных церемониях и банкетах, где собирались принцы и монархи, включая его тестя, австрийского императора. Сейчас он как никогда был уверен в своих союзниках, не понимая того, что они отнюдь не испытывают к нему уважения или восхищения и что один лишь страх позволяет ему держать всех этих вассалов в подчинении. Из Дрездена Наполеон направил к императору Александру своего представителя с угрозами России войной и предупреждениями о численном превосходстве своей армии. На эти угрозы российский император ответил:

— Я не сделаю первого шага и буду терпеливо ждать у своих границ. Но я готов сражаться и не прекращу битвы до тех пор, пока хоть один вражеский солдат будет оставаться на российской земле.

Получив этот ответ императора Александра, Наполеон отдал своим войскам приказ о выступлении. Его великая армия, насчитывающая более шестисот тысяч солдат, включая стотысячную кавалерию, начала двигаться в сторону России.

Я всегда ненавидела войну и всегда была убежденной пацифисткой. Я против тех командиров, которые, как это бывает в большинстве случаев, достигают своего положения исключительно благодаря безупречной выправке, а не за счет умственного превосходства. И мне жаль тех, кому приходится выполнять их команды. Даже если эти солдаты в тысячу раз умнее и предусмотрительнее своих командиров, им не разрешается думать, поскольку их обязанность состоит лишь в том, чтобы подчиняться приказам. Тем не менее начало этой войны я встретила с радостью. Ведь любой конец лучше бесконечного ожидания. Князь Долгорукий, в своем ослепительном мундире, со сверкающей саблей, выглядел столь уверенным, что его вряд ли можно было даже заподозрить в склонности ко всякого рода опасениям и бесплодным размышлениям.

— Теперь-то он наконец окажется на нашей территории, и тут мы им займемся всерьез. — Он усмехнулся. — Мы еще отправим, голубушка, этого корсиканского выскочку в Сибирь.

Император Александр отбыл в свой штаб и взял с собой князя Долгорукого. Раньше я ни за что не подумала бы, что мне придется когда-нибудь скучать по Брюсу Уилсону, но теперь, оставшись в Санкт-Петербурге почти в полном одиночестве, я почувствовала, как мне его не хватает. Карло был не очень-то разговорчив, мне постоянно приходилось чуть ли не клещами вытягивать из него сведения о войне. Лишь ценой невероятной настойчивости с моей стороны и огромным числом дополнительных вопросов мне удалось узнать у него о ходе военных действий. В конце концов Карло даже ознакомил меня с высокопарным заявлением Наполеона: «Россия должна быть готова встретить свою судьбу. Ее участь предрешена».

Карло сообщил мне также об одном хорошем совете, который дал императору Александру Талейран: заключить мир с Турцией, чтобы избежать необходимости вести войну на нескольких позициях одновременно. Сейчас я с нежностью Вспоминала Талейрана, его спокойные сапфировые глаза, его грациозность, обаяние и его блестящий ум. Мои пальцы ласково коснулись жемчужных сережек, которые были сейчас на мне; я очень хотела поскорее увидеться с ним.

К сожалению, вначале ситуация на театре военных действий складывалась, как всегда, неудачно. Успех был на стороне Наполеона. Его великая армия продвигалась вперед по территории России, не встречая особого сопротивления. При этом выполнялись рекомендации Бернадота. Время от времени происходили легкие перестрелки и небольшие стычки, однако в целом российские войска избегали крупных столкновений с французами и отходили все дальше, в глубь своей страны. Форсированными маршами армия Наполеона непрерывно преследовала их. Однако к тому времени, когда французские войска без боя овладели городом Вильно, эти бесплодные попытки догнать и вовлечь неприятеля в сражение стоили им десяти тысяч лошадей.

На стороне России была и погода. Наступили почти такие же холода, какие бывают зимой. Сильный ветер обрушивал на наступавших французских солдат снег с дождем, иногда выдавались настолько холодные ночи, что утром почву сплошь покрывал иней. Российские войска продолжали отходить в полном боевом порядке, а Наполеон как одержимый преследовал их и, сам того не осознавая, все больше и больше приближался к своей гибели.

Император Александр на короткое время вернулся в Санкт-Петербург для того, чтобы с помощью Карло договориться с Бернадотом о встрече в городе Турку, расположенном у самой границы Финляндии. Российский император готов был преодолеть столь большое расстояние ради того, чтобы получить у Бернадота дополнительные рекомендации относительно борьбы с захватчиком. Поскольку он взял Карло с собой в Турку, я осталась вдруг совершенно одна, без друзей и без всякой возможности узнать от кого-нибудь правду о происходящих событиях. До меня доходили теперь лишь разные сплетни да газетные сообщения, где с патриотическим энтузиазмом прославлялась борьба русского народа с антихристом, но никогда — даже между строк — нельзя было прочитать о ходе реальных военных действий.

Холодная погода сменилась жарой. Солнце высушивало почву, испаряющаяся влага поднималась к ясному небу в виде легкой дымки. Вскоре земля пересохла и растрескалась, а солнце безжалостно неделями подряд продолжало палить, припекать ее своими жаркими лучами. Приближалась осень, а зной не только не спадал, но даже усиливался. Люди на улице часто останавливались и крестились — по своему суеверию они полагали, что солнце начало двигаться вспять. Все поражались этой удивительной погоде; некоторые считали ее хорошим предзнаменованием, а другим она казалась предвестником несчастья. Я целыми днями испытывала непонятное беспокойство и нетерпение. У меня появлялись смутные желания, а потом внезапно пропадали. Мне хотелось заняться каким-то делом, но как только я бралась за него, все шло прахом. Я хотела влюбиться в кого-нибудь, но у меня ничего не получалось. С большой тщательностью подбирая красивых, добрых, покладистых мужчин, я позволяла им соблазнить себя. Но, какими бы страстными или сдержанными, взыскательными или уступчивыми ни были эти мужчины, мой роман никогда не продолжался больше нескольких часов или нескольких дней. И тогда я начала: искать способы забыться. Мне не хотелось сейчас ни о чем думать. Я пила водку или шампанское до тех пор, пока все вокруг не начинало кружиться, я танцевала или занималась любовью до изнеможения, однако и в этом случае не переставала думать о Наполеоне, о войне, о возможности его полного разгрома или… наоборот, блистательной победы.

Как следовало из газет, к этому времени французы заняли покинутый жителями, горящий город Витебск и продолжали двигаться в сторону города Смоленска. После короткого ожесточенного сражения с многочисленными потерями российские войска за одну ночь ушли с занимаемых позиций, и французы вошли в Смоленск, почти полностью разрушенный и охваченный огнем. Таким образом, великая армия Наполеона продолжала свой победный, и одновременно голодный марш. Солдаты нигде не могли найти ни провианта, ни воды. Все колодцы были разрушены и засыпаны, а продовольственные склады сожжены. Ожидая, пока подтянутся неторопливые обозы снабжения, они пили воду из гнилых прудов и луж, загрязненных конской мочой. К тому же наблюдалась нехватка лекарств и перевязочных материалов. После проведенной во французских войсках переклички выяснилось, что не хватает почти ста тысяч солдат. Люди умирали от дизентерии и болотной лихорадки. Самая победоносная из всех армий на глазах таяла от боевых потерь, болезней, дезертирства, истощения, а Наполеон упрямо продолжал следовать за своей путеводной звездой и твердить о победе и мире.

А российские войска по-прежнему продолжали избегать крупных сражений. Конные казаки то и дело неожиданно появлялись откуда-то, атаковали французов и так же внезапно исчезали, прежде чем те успевали как следует организовать оборону. Несмотря ни на что, Наполеон приказал двигаться на Москву. Путь его армии пролегал по обезлюдевшей земле — деревни были сожжены, поля разорены, амбары с зерном опустошены. Главнокомандующим российской армии император Александр назначил Михаила Кутузова, друга и соратника князя Долгорукого, с которым тот вместе сражался под Аустерлицем. Теперь им снова вместе предстояло сразиться с Наполеоном. Кутузов любил повторять: «Ни одна, даже самая сильная армия не устоит против двух солдат: терпения и времени».

Однако у Наполеона не было ни времени, ни терпения. Он продолжал рваться вперед, и наконец в семидесяти пяти милях от Москвы, возле деревни Бородино, Кутузов встретил его и дал сражение.

В Санкт-Петербурге мы узнали об этом сражении лишь много позже, когда Кутузов объявил о победе и весь город был охвачен неистовым ликованием. Однако спустя несколько дней стали известны подробности. Исходя из этих данных, формально победу одержал Наполеон. Но какую цену ему пришлось заплатить за нее!

Когда вернулся раненный в этом сражении князь Долгорукий, я смогла узнать от него об ужасах кровавой бойни, продолжавшейся более двенадцати часов. Под Бородином было убито почти пятьдесят тысяч русских и более тридцати тысяч французов.

— Все поле сражения в трупах, точь-в-точь искусственные горки, — рассказывал потрясенный увиденным князь Долгорукий. — Каждая состоит из шести — восьми упавших друг на друга убитых и раненых солдат. Небо темно от порохового дыма, а земля пахнет кровью.

— И все равно конца не видно, — вздохнула я.

На лице князя Долгорукого с окровавленной повязкой на лбу появилось суровое выражение.

— Бонапарту конец. На этот раз он проиграл. Не он, а его солдаты выиграли эту битву. Он потерял сорок семь генералов и огромное число офицеров. Это мнимая победа. Победа на глиняных ногах, и в штабе французов это очень хорошо понимают. Москва — вот единственная надежда Бонапарта. Там он хочет найти зимние квартиры, провиант и одежду для солдат, фураж для лошадей, а также боеприпасы, лекарства, бинты, отдых и лечение. — Долгорукий улыбнулся, это была жестокая улыбка. — Но он найдет обезлюдевший город — пустые дома, пустые улицы. Когда Бонапарт войдет в Москву, ему не видать добычи. Он не найдет там ничего, кроме огня и золы.

Ужасная мысль мелькнула у меня в голове.

— Огня и золы… — повторила я. — Это означает…

— Да, голубка моя, именно это и означает. — Князь Долгорукий зашептал: — Москва будет гореть. Это произойдет утром пятнадцатого сентября. Она вся заполыхает, вся сгорит дотла — дома и склады, провиант и лекарства, люди и скот. В качестве зимних квартир великой армии достанутся кучи обгоревшего мусора.

Меня бросило в жар. В моем воображении одна за другой возникали жуткие картины. Я уже не видела князя Долгорукого — передо мной были остатки обгорелых стен, обугленные трупы, сухие колодцы, превращающееся в золу зерно. Я представила себе отступление Наполеона через разоренную местность, где крестьяне сделали дороги непроходимыми, а партизаны разрушили мосты и вытащили указательные дорожные столбы. А ведь скоро уже может выпасть снег.

С утра 15 сентября Москва начала гореть. За пять дней и пять ночей огонь превратил в золу и пепел все великие планы Наполеона, а заодно и легенду о его непобедимости, все прошлые победы. В его распоряжении осталась теперь лишь глубоко деморализованная армия. Потерявшие голову солдаты хватали все, что только попадалось им на глаза, поедали с серебряных тарелок полусырую конину, до беспамятства напивались водкой и вином и готовы были убить друг друга из-за найденных среди развалин персидской золотой парчи — от которой им все равно не было никакого проку, — сибирского меха или каких-нибудь драгоценных украшений. В это время размещенные в уцелевших домах больные и раненые стонали от боли, некоторые из них доходили до таких невыносимых страданий, что выбрасывались из окон и разбивались о еще не остывшие камни внизу. Улицы Москвы были усеяны раздувшимися трупами людей и всякой падалью, наполнявшими воздух отвратительным запахом разложения.

Я не могла понять, почему после того, как были потушены пожары, Наполеон предпочел остаться в Москве. Но он не ушел из сгоревшего города и послал оттуда российскому императору свои предложения относительно условий заключения мира, а также направил своего курьера к Кутузову. Между тем во время одного из приступов своего религиозного преображения император Александр объявил, что он во имя величия Имени Господня не будет брить бороду и не станет есть ничего, кроме картофеля, до тех пор, пока хоть один вражеский солдат останется на русской земле. Тщеславный, блистательный Александр! Я знала, как он дорожит своими гладко выбритыми щеками и ухоженными бакенбардами, как любит изысканные блюда и хорошие вина! Простой народ любил его. Стоило императору появиться где-нибудь на улице, как окрестный люд тотчас же принимался целовать его следы и даже тень, отбрасываемую им на стены домов. В неописуемом восторге, со слезами на глазах толпа кричала ему:

— Отец родной! Ангел наш! Спаситель!

Ни император Александр, ни Кутузов не удостоили Наполеона ответом. Мне было непонятно, что заставило его потерять пять столь важных для него недель в Москве, где он пребывал в состоянии бездеятельной нерешительности и ожидал ответа, которого ему не суждено было получить. Между тем народ России единодушно обвинил его в поджоге Москвы. Наполеона поносили последними словами, называли его «наглым, бессовестным Голиафом», явившимся с другого конца света. Россияне заклеймили его как антихриста. Его великая армия воевала теперь не только против российских солдат — вести беспощадную войну с Наполеоном готовы были партизаны и крестьяне, крепостные и свободные граждане, женщины и дети. Безымянная и безликая народная масса поднялась на борьбу с великолепно обученной, величайшей из всех армий, чтобы размести и уничтожить ее.

А Наполеон по-прежнему пребывал в состоянии нерешительности. Он засел в Кремле, который нисколько не пострадал от пожара, проводил время, читая историю Карла XII, просматривая романы, или просто сидел в кресле, глядя перед собой в пустоту. За стенами Кремля среди кучи развалин, на месте которых стояла когда-то «хлебосольная, святая Москва», не было ни хлеба, ни мяса, ни другой пищи. Слабые и больные солдаты умирали, лошади одна за другой дохли из-за отсутствия корма. Лишь водки и вина в этом городе оказалось более чем достаточно, и оставшиеся в живых французы напивались каждый день и каждую ночь. В пьяном беспамятстве они натягивали поверх своих потрепанных мундиров найденную одежду татар и калмыков, китайцев и персов, казаков и турок. Кроме этих награбленных в домах нарядов они носили на себе таким же образом добытые меха, которые обвязывали вокруг пояса вместе с бесценными кашемировыми шалями, несмотря на теплую погоду. Ошалевшие от спиртного, они бездумно бродили по мертвому городу, слыша урчание в своих животах, и не знали, что с ними будет дальше.

В середине октября неожиданно похолодало. За каких-то несколько часов небо стало свинцовым, с востока подул резкий холодный ветер, и стало казаться, что вот-вот пойдет снег. Мюрат — величественный король Неаполя и колоритный супруг честолюбивой Каролины — попробовал проехать по дороге на Калугу, но его части были почти полностью уничтожены казаками Кутузова. Потеряв тридцать шесть орудий и едва уйдя от преследования, Мюрат с оставшимися солдатами вернулся в Москву.

Это военное поражение вывело Наполеона из состояния оцепенения, и он вдруг отдал приказ начать отход из Москвы. Чтобы смягчить впечатление, он назвал это стратегическим маневром, хотя на самом деле речь шла о его бегстве из России.

Обо всем этом я узнала от князя Долгорукого. С бледным лицом и лихорадочно сверкающими глазами, он упал на колени перед сияющими драгоценными камнями иконами в передней моего дома и воскликнул:

— Боже милостивый! Наконец-то ты услышал мои молитвы! Теперь Россия спасена. Пускай великая армия узнает, что такое наша зима!

Действительность оказалась еще более ужасной, чем те призрачные картины, которые возникали когда-то в моем воображении. В конце октября французские войска оставили Москву и двинулись в обратном направлении, в сторону Смоленска. И в тот же самый день пошел снег. Тяжелые снежные хлопья бесшумно опускались на несчастных солдат, погружая их в белую бездну. Куда ни глянь, со всех сторон их окружала сплошная белизна. А потом из этой белизны стали появляться темные фигуры конных казаков, которые атаковали замерзающих, голодных, истощенных, отчаявшихся французских солдат, а затем так же внезапно исчезали за белой снежной стеной. Измученные лошади падали, солдаты вспарывали им животы, надеясь найти хоть какое-то тепло во внутренностях несчастных животных. Слабые умирали и оставались лежать под снежным настом на обочине, более сильные ковыляли дальше, ничего не видя вокруг, безразличные ко всему. Страшнее всего была усталость! Желание поспать означало желание умереть! Снег накрывал собой все.

Я старалась не показывать князю Долгорукому, как тяжело мне выслушивать его подробные описания разыгрывающейся трагедии. Радости россиян, празднующих разгром врага и конец этого чудовища Бонапарта, не было предела. Они пили вине и веселились в своих теплых, по-праздничному освещенных домах. Каждое новое сообщение об этом «стратегическом маневре» смерти встречалось шампанским и тостами. И им, конечно, было что праздновать. Спасавшаяся бегством французская армия задержалась на несколько дней среди руин Смоленска, где тоже не смогла найти ни провианта, ни укрытия. И в лагерях, разбитых на улицах этого разрушенного города, и в лагерях в ледяной степи солдаты умирали от голода и холода. Между тем Кутузов не прекращал преследования. С севера приближалась армия под командованием генерала Витгенштейна; с юга, со стороны Дуная, подходила другая российская армия. Таким образом, у французов оставался лишь один путь — вперед. Сейчас им нужно было пробиваться в Литву, к городу Вильно, ставшему для этих несчастных чем-то вроде земли обетованной.

Устраиваемые вокруг празднования казались мне все более невыносимыми. Я постоянно думала об ужасе и холоде, которые царят там, на промерзшем просторе, и о виновнике этого ужаса — Наполеоне. Невозможно было смотреть на сытые, довольные лица, помня о том, что где-то в темноте и холоде бредут изможденные солдаты, преследуемые волками и казаками, а упавших засыпает снег.

В тот день, когда в Санкт-Петербург пришло сообщение о битве при переправе через реку Березину, князь Долгорукий устроил бал. Лишь восемь тысяч восемьсот французских солдат сумели достичь противоположного берега этой реки вместе с Наполеоном. Великая армия, которая всего лишь несколько месяцев назад состояла из шестисот тысяч солдат и была грозным воплощением величия и могущества Наполеона, попросту перестала существовать. Во время этой последней переправы многие французы были убиты или взяты в плен. Те, кто пытался спастись бегством, в панике затаптывали друг друга насмерть, падали с льдин в воду и тонули или же были раздавлены испуганными лошадьми, колесами повозок и орудий.

Как и у всех остальных гостей, у меня в руках был бокал шампанского, когда музыканты исполнили туш и князь Долгорукий пьяным голосом объявил о поражении неприятеля и победе справедливости.

Охваченные бурным восторгом, все стали обниматься и целовать друг друга, а я стояла в самой гуще этого веселья и не в силах была сдвинуться с места. Меня тоже начали обнимать и целовать, бокал выскользнул из моих рук и вдребезги разбился. Его осколки лишь хрустнули под ногами гостей, которые готовились пуститься в какой-то торжествующий пляс.

Гремела музыка, пол сотрясался под ударами каблуков, когда все танцующие взялись за руки и, образовав огромный хоровод, принялись петь и ходить по кругу. Мне удалось незаметно покинуть зал. Я надела шубу, меховые сапожки, взяла муфту. Никто меня не видел — все слуги также праздновали это событие. Снегопад уже прекратился, небо было чистым, зеленоватым и дышало холодом. Под ногами у меня хрустел снег. У лютого мороза черно-белый цвет — черные деревья и дома, белая земля. Я медленно шла по ночной улице и думала о Наполеоне. Может быть, он замерзает? Или, может, голоден? Слышит ли он сейчас, как воют волки? Не испытывает ли он страха в полной темноте? Я желала ему самого плохого и преследовала его своей ненавистью и желанием отомстить, однако такого конца…

От моего сочувствия Наполеону не осталось и следа, когда я узнала, что пятого декабря он отправился во Францию на санях, запряженных шестеркой лошадей, и объяснил это тем, что «возвращение императора в Париж является необходимостью». Таким образом, он в очередной раз бросил солдат, которые поверили в него. Именно так он поступил со своим добровольческим батальоном в Аяччо и со своей армией в Египте. Он снова выбросил за борт ненужный ему балласт, не думая о потерях, не думая о других людях. Тепло укутанный в меха и в сопровождении своей личной охраны в темно-зеленых шинелях, он благополучно вернулся во дворец Тюильри, в то время как его солдаты, которые еще недавно готовы были сражаться и умереть за него, остались в ледяной пустыне, где день длится семь часов, а ночь — все семнадцать. У многих из этих людей были обморожены руки, им приходилось вставать на четвереньки, когда они вгрызались зубами в мороженое конское мясо. Встречались и такие обморожения ног, что в снятом сапоге оставались отвалившиеся пальцы. У некоторых солдат почернели до неузнаваемости лица, а кое-кто просто выбрасывал свое ружье из-за того, что больше не мог держать его в руках. Молодые мужчины, из-за снежной слепоты лишившиеся зрения, словно дряхлые старики, постукивали палками по ровному лугу, надеясь отыскать дорожную колею, которая приведет их домой — в Париж.

Прежде чем уехать, Наполеон передал пост верховного главнокомандующего этой «армии скелетов» своему зятю Мюрату. Впрочем, последний показал себя достойным родственником — через супругу — семейства Бонапартов. Заявив, что он не собирается оставаться «в этом горшке с углями», Мюрат уступил свой пост кому-то еще и поспешил отправиться через Германию и Австрию в Неаполь — столицу подаренного ему Наполеоном королевства.

Когда Наполеон в целости и сохранности прибыл в Париж, то выпустил бюллетень, в котором, признавая разгром своей армии, одновременно имел наглость заявить, что «здоровье Его Императорского Величества никогда не было таким крепким, как сейчас».

Если Россия и ее союзники радовались и надеялись, что теперь власти Наполеона пришел конец, то можно сказать, что они поторопились и что все их надежды оказались напрасными. В конце любой другой войны начинается обычно поиск убитых. Однако после российской кампании Наполеона стали искать тех, кому повезло выжить. Таким образом, человек, который только что увлек на смерть более полумиллиона солдат, сумел наскрести еще одну великую армию, состоявшую из детей и стариков, ветеранов и оправившихся от ранения, — это все, что еще оставалось у многострадальной Франции.

В то время как Наполеон повел свои новые войска в Германию, на новую войну, в Европе образовалась мощная антинаполеоновская коалиция. Против Франции выступила вся Европа. Англия, Пруссия, Швеция (ее войсками командовал Бернадот, а его политическим советником был Карло) и, наконец, Австрия объединились в военном союзе против Наполеона. Боевые действия велись союзниками с переменным успехом, прежде чем под Лейпцигом, в великой битве народов, войска Наполеона потерпели сокрушительное поражение. В результате всех этих событий Жерому пришлось бежать из Касселя — королевство Вестфалия распалось. В Голландии восставший народ изгнал французские оккупационные войска, и таким образом толстый Луи лишился своего трона. После того как английский генерал Веллингтон прошел через южную Францию и пересек границу Испании, Джозеф тоже потерял свою корону.

В течение последних пятнадцати месяцев Наполеон остался без двух громадных армий, общей численностью почти миллион солдат, однако он и не думал сдаваться.

«Жизнь миллиона солдат для меня ровным счетом ничего не значит!» — заявил он и на этот раз, очевидно, для разнообразия, был абсолютно искренен.

Всю зиму и значительную часть весны война с Наполеоном продолжалась на довольно большой территории в пределах Франции. И вновь, как и раньше, нельзя было не поражаться военному гению и энергичности Наполеона. Находясь в отчаянном положении и видя перед собой превосходящие силы противника, он упорно оборонял каждый клочок французской земли. Он разгромил пруссаков, вынудил отступить австрийцев и не давал передышки россиянам. При этом Наполеон не переставал обращаться к союзникам с предложениями о мире, надеясь, таким образом, спасти все, что еще могло быть спасено.

Впрочем, спасать было уже нечего. Императора Франции покинули все. Его предали маршалы, объявив о своем намерении уехать из Парижа. Братья и сестры с лихорадочной поспешностью разлетелись по свету, не забыв прихватить с собой деньги и драгоценности. Императрица Мария-Луиза, забрав маленького короля Рима, укрылась у своего отца — императора Австрии. Последние военные действия велись на окраинах Парижа, у подножия холма Монмартр. В сущности, правильнее было бы назвать это не военными действиями, а своего рода капитуляцией. В то время как во дворце Фонтенбло Наполеон проводил свой последний военный совет, на котором обсуждался вопрос снятия осады Парижа, император Александр и король Пруссии уже входили в столицу Франции во главе победоносной колонны союзных войск. Император Австрии, предпочитая незаметно отпраздновать воссоединение с дочерью, воздержался от сомнительной чести с триумфом появиться в том самом городе, откуда Мария-Луиза сбежала всего лишь за несколько дней до этого.

Все произошло именно так, как планировалось Талейраном. Он радушно принял у себя императора Александра, пригласив его остановиться в своем новом доме на рю Сен-Флорентин. И это приглашение было с благосклонностью принято. Таким образом, судьбе Наполеона предстояло решиться в великолепной гостиной моего друга Талейрана, которого Наполеон так грязно оскорбил, и, конечно, решиться в присутствии Карло Поццо ди Борго — самого беспощадного его противника.

Союзники не пришли к единому мнению о том, как следует поступить с Наполеоном. Позволить ему остаться императором, если он примет все условия союзников? Или посадить на трон короля Рима? Но в этом случае существовала опасность, что Наполеон вскоре опять сможет захватить власть. Может быть, лучше разделить Францию на части?

Талейран, опираясь на поддержку Карло, отверг все эти предложения. Он высказал то же самое убеждение, которое я уже слышала ранее от него: народ Франции хочет мира и стабильности, а эти два понятия несовместимы с именем Бонапарта.

Из великих держав одна лишь Англия ставила вопрос о возвращении к власти во Франции наследной королевской династии Бурбонов, хотя она готова была согласиться с любой другой предложенной союзниками формой правления. Теперь все зависело от решения императора Александра, который полагался на советы Талейрана и Карло. А в данном случае и Талейран, и Карло считали необходимым вернуть Францию к монархии. По их общему настоянию союзники заявили о реставрации Бурбонов. На следующий же день во вновь избранном Совете Талейран объявил императора Наполеона низложенным. В условиях его отречения от престола содержалось требование о том, что все члены семьи Бонапарт должны отказаться от претензий на трон Франции, а также от всех остальных престолов и корон. Одновременно с этим бывшая императрица Мария-Луиза удостаивалась титула герцогини Пармской, Пьяченцской и Гуасталлской.

Выдвинутые условия показались Наполеону столь унизительными, что он несколько дней не мог решиться подписать этот документ. В состоянии полного отчаяния он даже пытался отравиться, но начавшаяся рвота спасла его. В конце концов, терзаемый сильными болями в желудке, он все же подписал свое отречение. Затем с унылым видом принял к сведению заявление Марии-Луизы о том, что ее отец-император не позволяет ей видеться с супругом, а тем более ехать вместе с ним на остров Эльба. Наконец, ему осталось лишь забраться в самую обыкновенную дорожную карету и в сопровождении четырех союзнических стражей отправиться в дорогу. Теперь этому человеку, который в течение некоторого времени называл себя властелином мира, предстояло поселиться на крошечном островке, ставшем отныне его «вотчиной».

Подробности его жизни там не представляли для меня интереса. Главным для меня было сейчас то, что с Наполеоном покончено. И я сделала все возможное, чтобы это произошло. Я осуществила свою вендетту. Хотя Наполеон продолжал жить, он все равно был уничтожен. А ведь это он угрожал уничтожить меня!

Наконец-то я обрела свободу. У меня не было больше никаких заданий, миссий, поручений. Теперь я вполне могла жить, как мне захочется и где заблагорассудится. А мне сейчас хотелось жить в Париже — и именно в качестве леди Сэйнт-Элм. Я сказала князю Долгорукому, который из-за своей раны остался в Санкт-Петербурге, все как есть:

— Нам придется расстаться, дорогой мой. Хотя я была очень счастлива с тобой в России, я все равно оставалась гостьей в чужой для меня стране. Не знаю, буду ли я жить в Париже, вернусь ли в Англию или на Корсику. Я только чувствую, что здесь мое время истекло. Мне лучше уехать сейчас, пока все еще так прекрасно. А потому я говорю тебе «до свидания» и надеюсь, что мы еще когда-нибудь встретимся — в Париже или где-нибудь еще.

Мы оба почувствовали боль и горечь расставания, которая оставалась с нами всю ночь — нашу последнюю ночь вместе.

Дружеские отношения сохранились у меня со всеми мужчинами, которым суждено было сыграть какую-то роль в моей жизни, со всеми, кроме Наполеона. Князь Долгорукий тоже остался мне другом, а когда я приехала в Париж, меня встретил другой мой друг — Талейран. Оказалось, что все эти годы он сохранял для меня тот небольшой белый особняк на площади Парк-Монсо. Здесь уже была моя горничная Лизетт, и, едва приехав, я сразу же оказалась в домашней обстановке. Я снова вступила во владение зеленой гостиной, через открытые окна которой доносилось почти уже осеннее благоухание роз, и маленьким садом с красивой тонкой березкой. Теперь я опять стала хозяйкой спальни, за строгими панелями которой скрывались нескромные свидетели наших ночных удовольствий. И мы с Талейраном не замедлили возобновить знакомство со всем, что скрывала в себе эта заветная комната.

Мы рассказали друг другу о том, чем занимались и что видели за прошедшее время. Талейран пригласил меня поехать вместе с ним в Вену, чтобы присутствовать на конгрессе, с помощью которого, как это планировалось союзными державами, новый политический порядок должен был прийти на смену хаосу, царившему в Европе в наполеоновские времена. Но я с улыбкой отказалась от этой идеи.

— Я не хочу больше слышать о политике, мой друг, — сказала я. — Тогда я боролась с Бонапартом, а сейчас от него осталась только тень. Та политика, что делается сегодня, уже не представляет для меня интереса. Теперь я наконец-то хочу начать беззаботную жизнь, при которой мне не придется взвешивать каждое свое слово и не надо будет тщательно обдумывать и планировать каждый свой шаг. Мне хочется жить сегодняшним днем, не заботясь о сборе ценных сведений и о приобретении нужных знакомств. Я хочу ходить к портнихе или еще куда-нибудь, но отнюдь не на секретные политические дискуссии. Хочу ездить на прогулки в Булонский лес, а не встречаться с тайными курьерами. Хочу быть веселой, раскованной, без всякой оглядки. Хочу иметь собственные причуды, вместо того чтобы угождать прихотям других. Приходить и уходить, когда захочу, не подслушивая других и ни за что не отвечая. Иными словами, я просто хочу жить.

Талейран нежно поцеловал мне руку.

— Мадам, я понимаю вас и тем не менее весьма сожалею о вашем решении. Пожалуй, стоило бы соблазнить вместе с вами участников Венского конгресса — тем самым мы бы доказали, что французская дипломатия, в конечном счете, могущественнее бонапартовской силы оружия. Это увенчало бы славой нас и еще больше скрепило бы наши с вами отношения.

Я осталась в Париже, в то время как почти все мои друзья собрались в Вене. Карло, удостоенный за свои заслуги титула графа, уехал оттуда еще до моего приезда в Париж. Императора Александра, который не возражал против того, что его называют спасителем Европы, в Вене ожидал восторженный прием. К его ногам бросались там красивейшие женщины, а ему оставалось лишь милостиво поднимать их и по очереди укладывать к себе в постель. Князь Долгорукий к тому времени уже полностью оправился от своего ранения и теперь активно помогал императору, венцы даже прозвали его «повелителем вальса» за его успехи в повседневных и амурных делах. Талейран не только в четвертый раз получил пост министра иностранных дел, но и в одиночку сумел «соблазнить» обожающий вальсы конгресс. Благодаря его неотразимому дипломатическому обаянию в полной мере было восстановлено положение Франции среди великих мировых держав. Брюс Уилсон также находился в Вене, но уже не в качестве проживающего на улице Наглергассе учителя иностранных языков. Теперь он выполнял функции официального дипломатического представителя лорда Каслри — важного британского государственного деятеля.

Вряд ли можно сказать, что в Вене была проделана большая работа. Балы и приемы, банкеты и музыкальные вечера, театральные пьесы и охотничьи выезды — всему этому, а вовсе не проблемам Европы было уделено основное внимание участников Венского конгресса.

Я уже почти жалела о том, что не приняла предложения Талейрана поехать с ним в Вену. Чем могла я сейчас заниматься в Париже? В Тюильри поселился теперь новый — вернее, старый — законный король Людовик XVIII. Это был непомерно грузный мужчина, страдавший от водянки, астмы и подагры, лишь с трудом, опираясь на две трости, он мог ковылять по огромным залам своего королевского дворца, со стен которых были немедленно удалены наполеоновские пчелы и заменены прежним изображением лилии Бурбонов. В этом короле не было ничего величественного, не говоря уже о том, что он лет на двадцать пять отстал от времени. Свою королевскую клятву он давал на оставшемся от Наполеона своде законов, а его допотопного вида одежда, напудренный парик и восстановленный им придворный церемониал находились в резком противоречии с совсем недавним прошлым, включая период последней революции. Я лишь однажды сумела увидеть его, причем на значительном расстоянии, но мне тут же вспомнилась мадам де Лаваль. Так же, как и она, король показался мне покрытым толстым слоем пыли, трогательно сохранившейся от безвозвратно ушедшей в прошлое эпохи.

В ту же весну от сильной простуды умерла очаровательная Жозефина. Зимой в память о ней я решила съездить в Мальмезон. Здесь от увядших роз распространялся печальный аромат, а по широкому лугу, как и раньше, носились собаки. Неяркое зимнее солнце отражалось в окнах белого дворца, о котором Наполеон всегда со снисходительной улыбкой говорил, что это всего лишь причуда его очаровательной супруги. Поездка в Мальмезон настроила меня на грустный лад, я даже погрузилась в меланхолию, когда после тщательного наведения справок узнала, что маркиз де Монкур погиб в России за императора Наполеона и Францию. Мой юный любовник Морис, я давно забыла его, но сейчас, когда маркиза уже не было в живых, он вдруг отчетливо возник в моей памяти: медового цвета глаза и бледные губы.

Меня стало томить одиночество. Где те люди, которых я знала во времена своей юности? Семья Бонапартов оказалась разбросанной по всему свету. Возле их дворцов и замков больше не было охраны — одни стояли пустые, в других поселились возвратившиеся эмигранты. Сейчас у меня было немало новых знакомых, а в моем салоне всегда собиралось множество гостей. Меня тоже приглашали в разные дома, за мной ухаживали, но для всех этих людей я оставалась всего лишь леди Сэйнт-Элм, богатой и независимой, желанной и не чуждой амурных приключений. Ни один из них не знал о Феличине Казанова и ее прошлой жизни. Мои новые поклонники утомляли меня своими разговорами. Я попросту устала от комплиментов, обожания, страсти. В основном, это были эмигранты, которые со стороны наблюдали за тем, что мне пришлось испытать на себе. В своем высокомерном невежестве они пытались объяснить, какие, по их мнению, были допущены ошибки и как быстро сумели бы они разделаться с этим Бонапартом, если бы остались в этой стране.

В конце концов я решила поехать в Вену. Слишком долго я жила насыщенной политической жизнью, чтобы теперь беззаботно пребывать в роскоши, ничего не делая и ничего не зная о происходящих событиях. Все-таки жизнь избаловала меня. Мне всегда приходилось иметь дело с мужчинами, которые обладали умом, властью или влиянием — или всеми этими качествами сразу. И такие мужчины учили меня, формировали мою личность, с ними я могла разговаривать и держаться на равных. В беспокойные годы моей жизни мне никогда не бывало скучно, и я всегда мечтала о покое. Теперь у меня наконец был покой, но я томилась от скуки. Мужчины, которых я встречала сегодня, видели во мне всего лишь женщину, а не партнера в серьезных делах. Они говорили со мной о музыке и театре, о литературе и просвещении. Они восхищались не моим умом, а моими голубыми глазами. И обращали внимание на мои платья, желая моего тела, при этом их нисколько не интересовало, разбираюсь я хоть немного в государственных делах или нет. Им просто хотелось спать со мной, и я действительно спала с некоторыми из них, когда ночи начинали казаться мне слишком долгими и одинокими, когда от воспоминаний настоящее представлялось слишком незначительным, а будущее — пугающе тоскливым. Впрочем, подобные связи были для меня всего лишь успокоительным лекарством — едва только я привыкала к дозе, оно переставало действовать. Я еще раз сказала себе, что мне нужно ехать в Вену или любое другое место, где я буду чувствовать, что я живу, а не просто убиваю свое время.

За окнами был серый, унылый зимний день, под стать ему и мое настроение. Пусть по крайней мере хотя бы одежда будет яркой. Я выбрала свободного покроя платье ярко-розового цвета, отделанное узкой лентой, и надела подаренные Талейраном серьги из жемчуга. И в таком виде я приняла Фуше, который настойчиво добивался встречи со мной. Мой старый знакомый также был одет с иголочки — его худощавую фигуру облегал элегантный сюртук шоколадно-коричневого цвета, а на костистом пальце поблескивало большое кольцо с печаткой. Следует отметить, что незадолго до того, как с позором изгнать Фуше, Наполеон сделал его герцогом Отрантским.

На гербе новоиспеченного герцога присутствовала золотая колонна, вокруг которой обвивалась змея. Неужели Наполеон, обычно чуждый юмора, сознательно решил пошутить подобным образом? Подобрать более точный символ для Фуше, пожалуй, просто невозможно.

— Миледи! — Фуше, с его желтоватым бледным лицом, почтительно склонился передо мной.

На этот раз подобная форма обращения не вызвала у меня такого ужаса, как когда-то.

— Дорогой герцог, чему я обязана удовольствию видеть вас у себя? — поинтересовалась я, приглашая его присесть.

Фуше сел; его холодные рыбьи глаза внимательно смотрели на меня.

— Его Величество… — он прикоснулся к значку в виде белой лилии Бурбонов у себя на шляпе, давая тем самым понять, что он имеет в виду Людовика XVIII, — … доверил мне пост шефа полиции. Я здесь для того, чтобы предложить вам свое содействие на тот случай, если в этом возникнет нужда.

Я не смогла сдержать улыбки. Несколько лет назад он угрожал мне и при этом говорил, что я не должна рассчитывать на его помощь или поддержку. Теперь, когда мое положение было устойчивым, надежным, Фуше предлагал мне свои услуги.

— И чего же вы ожидаете от меня взамен? — насмешливо спросила я.

На бледных щеках Фуше выступили красные пятна. Может быть, он все же не настолько бесчувствен, как я полагала? Его губы раздвинулись в улыбке, обнажив два ряда острых зубов.

— Приятно бывает вспомнить о нашем плодотворном сотрудничестве. — Он постарался сделать свой резкий голос более приятным. — Но кто знает, что может случиться в будущем. Сегодняшняя политическая ситуация более нестабильна, чем когда-либо… — Фуше не закончил предложения и в глубокой задумчивости стал вращать на пальце кольцо с печаткой.

Я подумала о том, что ситуация действительно изменилась. Прежний шантажист превратился в человека, предлагающего свою помощь. Однако я научилась не выпускать из рук ни одной нити, прежде чем не будет закончен весь узор. Существует категория людей, способных всегда оказываться на поверхности. Фуше был шефом полиции при Наполеоне и сохранил этот пост при Людовике XVIII. Он, безусловно, обладает властью, которую мне не следует недооценивать. К тому же именно ему я обязана своим удачным побегом из Франции.

— Вы вновь необычайно великодушны ко мне, дорогой герцог, — сказала я.

Фуше отмахнулся от моих слов, изображая скромность.

— У нас есть давние общие друзья, миледи, которые, как и я, заботятся о вашей безопасности. Сейчас я хотел бы предупредить вас, а также через вас предупредить наших общих друзей. — Он повторил: — Кто знает, что может произойти в будущем. Многие люди во Франции ждут то время, когда расцветут первые фиалки.

— Что же тут такого ужасного? — спросила я в полном недоумении.

Фуше сухо пояснил:

— Фиалки являются символом возвращения Бонапарта весной. Сторонники называют его Отец Фиалка.

Я посмотрела мимо Фуше в окно, за которым догорал тусклый зимний день.

— И вы считаете, что его возвращение возможно? — Я почувствовала, как что-то сжимает мне горло.

— Я считаю, что все возможно. — На лице шефа полиции появилась почтительная гримаса. — Именно поэтому я хотел бы, чтобы это стало известно некоему высокопоставленному лицу, которое вскоре нанесет вам визит.

После того как Фуше ушел, я долго беспокойно ходила по комнатам. Мысль о том, что Наполеон может убежать с острова Эльба и вернуться во Францию, казалась мне абсурдной. Однако в принципе такая возможность существовала, и мысль, что он опять появится здесь и опять попытается завладеть миром, совершенно неожиданно оказала на меня бодрящее воздействие.

Его ссылка на остров Эльба вовсе не является окончательным решением проблемы. Победители-союзники поверили в искренность отречения Наполеона от власти и хотели помочь бывшему императору уйти с дороги. Они предоставили небольшой островок в полное его распоряжение и надеялись, что он удовлетворится этим. Однако Наполеон — не аристократ, он не признает джентльменских соглашений. Возможно, ошибки чему-то научили его, однако он никогда не признает их. И никогда не примирится с ними. Внезапно я почувствовала уверенность, что Наполеон вернется — непременно вернется.

Пребывая в этом неспокойном состоянии, я совершенно забыла про загадочный намек Фуше на скорый визит ко мне какой-то высокопоставленной особы. Все мысли мои были о Наполеоне, и я необыкновенно удивилась, когда внезапно, без объявления, в мою гостиную вошел Джеймс Уилберфорт, непринужденно улыбающийся и уверенный в том, что его ожидает теплый прием.

Я не видела его уже четырнадцать лет. Все это время мы пытались преодолеть разлуку с помощью писем и разных посланий друг к другу. И вот теперь мы с Джеймсом стоим наконец лицом к лицу.

Я увидела моргающие бледно-голубые глаза и сплошь покрытое веснушками розовое лицо, немного более одутловатое и чуть глубже изрезанное морщинами. Вместо непокорной рыжей шевелюры на его голове были аккуратно уложенные седые волосы.

Меня Джеймс увидел несколько по-иному.

— Ты обманула не только меня — ты обманула время, Феличина, — сказал он, и веснушки на его лице задвигались от улыбки. В его голосе слышалось волнение. — Ты еще красивее, чем была. Ты нисколько не постарела, просто стала взрослее.

Он обнял меня.

Крепкие объятия Джеймса заставили забыть о горечи его слов, а нежный поцелуй подтвердил их лестный смысл. Я погрузилась в этот поцелуй, словно в память о прошлом, чувствуя, как сладостная близость возвращает былые времена. Мы встретились так, будто не было никакой разлуки. Дом, где мы когда-то любили друг друга, отличался от этого, однако мы оставались теми же. Постель тоже была другой, но наши тела доказали, что не забыли пережитой вместе нежной страсти.

Когда мы, в конце концов вернулись в настоящее, Джеймс рассказал мне о том, что заставило его приехать в Париж.

— Конгресс в Вене не оправдал возлагавшихся на него надежд. Союзники ведут спор из-за мелочей и не могут договориться ни по одному действительно важному вопросу. Меня направили сюда, чтобы изучить ситуацию, которая складывается во Франции. Сейчас здесь наблюдается растущее недовольство политикой Людовика XVIII, который становится все менее популярным в народе. И Бонапарт не может не знать об этом. Я не сомневаюсь в том, что на своем острове Эльба он лучше меня информирован о том, что здесь происходит. У нас имеются сведения, что он развил необычайную активность. Он подробно расспрашивает обо всем тех, кто проездом находится на острове, отправляет кому-то письма, получает ответы…

— Фуше предупреждал меня об этом, — перебила я его. — Ты знаешь, как они сейчас называют Наполеона — солдаты, чье жалование Людовик XVIII урезал вдвое, ветераны и инвалиды, чьи пенсии также были сокращены, и вообще простой народ?

— Отец Фиалка? — спросил Джеймс.

— Да, Отец Фиалка. И все они надеются, что весной, когда зацветут первые фиалки, Бонапарт совершит побег с острова Эльба — вернет им почет, славу и власть.

— Все это не более чем фантазии, — возразил Джеймс. — Небылицы. Ни один разумный человек не отнесется к этим слухам серьезно.

— Фуше отнесся к ним вполне серьезно. Потому что он знает одержимость Наполеона. Он не сомневается, что при первой же возможности Наполеон нанесет фантастически смелый и точный удар. Ну, подумай, Джеймс, ведь ему нечего терять, а приобрести он может все.

Джеймс постучал пальцем по лбу.

— Бонапарт — одержимый, но не сумасшедший. Британские крейсеры патрулируют вокруг острова Эльба и проверяют все рыболовные и грузовые суда. Предположим, однако, что Бонапарту удалось каким-то образом проскользнуть мимо них и добраться до Франции. Что произойдет? Ему было разрешено взять с собой в ссылку шестьсот гренадеров. Даже если к ним присоединится еще какое-то число фанатиков, у него будет, самое большее, тысяча человек. Разве с этой тысячью солдат он сможет противостоять армии Людовика XVIII? Да в первый же час он будет взят в плен.

— А если солдаты Людовика перейдут на его сторону? — спросила я. — Что, если народ будет восторженно приветствовать его? И если легенда о его непобедимости еще достаточно сильна? Что будет тогда?

— Что значит «легенда о его непобедимости»? Народ и солдаты не могли забыть российскую кампанию и то катастрофическое поражение, которым она завершилась!

— В том-то и дело, что они вполне могли забыть об этой кампании. Наполеон столько лет одерживал одну победу за другой, и теперь их память хранит славу этих побед. Когда масса народа увидит его, ей припомнится только хорошее, все плохое забудется. Стоит нескольким крикунам начать приветствовать его — и вся толпа, как стадо баранов, мгновенно присоединится к ним. А чем громче они будут кричать, тем меньше они станут думать.

— Нет, я не согласен с тобой, — заявил Джеймс. — Ты употребляешь сентиментальные понятия типа «легенда», «непобедимость», «память». А я реалист. Французский народ обескровлен, он устал от войны. Миллионы чьих-то отцов, сыновей, братьев остались лежать в чужой земле. Тысячам калек предстоит до конца своей убогой жизни просить милостыню. Тысячи вдов и сирот поливают свой хлеб солеными слезами. Ты ни за что не убедишь меня в том, что эти люди могли все забыть.

— Мне хотелось бы, чтобы ты оказался прав, Джеймс, но боюсь, что права буду я. Поэтому я опасаюсь наступающей весны — времени, когда зацветут фиалки.

Но Джеймс лишь посмеялся над моими страхами. Он то и дело приносил мне конфеты в форме фиалок, искусственные фиалки, фиалки из оранжереи или оправленные в золото аметистовые фиалки.

— Вот видишь, вполне безопасные маленькие цветочки, — говорил он шутливо. — Тебе нужно привыкнуть к их виду и окончательно забыть о Бонапарте.

Мы много занимались любовью и постоянно шутили. С Джеймсом мне никогда не бывало скучно — ни днем, ни ночью. Но я никак не могла забыть о фиалках и Наполеоне.

И вот это наконец случилось. 1 марта 1815 года вместе со своими сторонниками, не встретив ни малейшего противодействия, он высадился неподалеку от города Канны. Известие об этой удачной высадке Наполеона достигло Парижа лишь 5 марта. Подробно рассказав о происшедшем, Фуше поручил мне донести эту новость до «наших общих друзей».

Джеймс удобно устроился в кресле в моей гостиной. Он взял на колени Минуш и, поглаживая ее, читал книгу.

— Он вернулся! — закричала я, вбегая в комнату. — Он снова здесь.

— Кто снова здесь? — растерянно спросил Джеймс, не отрывая глаз от книги.

— Наполеон! — С тайным удовольствием я увидела, как он вскочил на ноги. Книга с глухим стуком упала на пол и насмерть перепугала Минуш, которая тотчас же спряталась под креслом. — Сейчас он движется на Париж, — продолжала я. — В Каннах толпа приветствовала его, население Гренобля устроило праздник по поводу его появления. Войска, посланные остановить его, с радостью переходят на его сторону. Целые полки становятся перед ним на колени. В каждой деревне и в каждом городе, через которые он проходит, на крышах домов вывешиваются трехцветные флаги. В Лионе он выступил с заявлением, объявив о свержении с трона короля Людовика XVIII. Он пообещал также созвать Конституционное собрание и изменить конституцию страны в интересах народа Франции. Он триумфально движется вперед. Через несколько дней он будет в Париже.

Лицо Джеймса стало белым, даже его веснушки потеряли свой обычный цвет.

— Если все это правда, мы должны уехать отсюда, — выдохнул он.

— Нет, мы останемся. — Я села, чтобы продемонстрировать свою решимость. — Мы останемся в Париже.

— Ты говоришь так, словно очень рада его возвращению, — заметил Джеймс.

— Нет, просто мне надоело бегать от Наполеона, — сказала я упрямо. — Я не собираюсь прекращать борьбу с ним. И я не хочу быть эмигранткой, наблюдающей за событиями издалека, если я могу быть здесь, в гуще этих событий. Ты переедешь сюда, ко мне, в качестве месье Риго, а я опять буду Феличиной Казанова. На нашей стороне Фуше и дипломатические курьеры. Этот дом будет нашим тайным штабом борьбы против Наполеона. Когда он войдет в Париж, у него будет слишком много других забот, чтобы думать о поисках Феличины Казанова.

У Наполеона действительно нашлись другие заботы. 19 марта король Людовик XVIII в панике бежал из дворца Тюильри. При этом он так торопился, что забыл в ящике своего письменного стола все секретные доклады Талейрана и копии всех договоров, подписанных на Венском конгрессе. Никто из придворных и не подумал оказывать сопротивление. Секретари и князья, вельможи и подхалимы — все в панике бежали, и в течение одной ночи в королевском дворце не было ни души. Вскоре, однако, на окнах исчезли занавески с белыми лилиями Бурбонов и на их месте снова появились плотные шторы с пчелами Наполеона на красном императорском и зеленом корсиканском фоне. 20 марта, когда Наполеон входил в Париж, часть его жителей ликовала, тогда как целые кварталы города хранили молчание и окна их домов оставались неосвещенными. В эту ночь в Тюильри горели все огни, но, как мы потом узнали, Наполеон в полном одиночестве бродил по многочисленным залам и комнатам дворца. К бывшему императору примкнули лишь несколько его прежних доверенных лиц, несколько генералов и несколько членов семьи Бонапарт, которые быстро сообразили, что с возвращением Наполеона у них снова появилась перспектива.

В отличие от затихшего Тюильри в моем доме возле площади Парк-Монсо жизнь била ключом. Джеймс Уилберфорт, вновь выступавший ныне под именем месье Риго, организовал нашу подпольную деятельность с тщательностью профессионала и невозмутимостью истинного британца. Сюда к нам приходили множество людей, переодетых в торговцев или рабочих, простых горожан или нищих. Они приносили новости и уносили различные сообщения: С каждой неделей Джеймс становился все смелее. Дома его не было часами, а иногда и по полдня. Он ходил по улицам, слушал разговоры и наблюдал за происходящим, задавал вопросы и отвечал на них. Когда Джеймс приходил наконец домой, он о многом мог рассказать. Например, о том, что Наполеон по-прежнему бродит по пустому Тюильри. Он уже разослал повсюду своих курьеров со всевозможными предложениями, условиями, уступками, однако ни одно из союзных государств не удостоило его пока ни единой строчкой в ответ. С необычайно редким для них единодушием союзники объявили: «Бонапарт нарушил соглашение и тем самым уничтожил единственную остававшуюся правовую основу своего существования. Он поставил себя вне всяких законов и должен быть подвергнут наказанию как враг и нарушитель всеобщего мира».

Карло, единственный теперь корсиканец, к которому прислушивались, заявил в Вене: «Беглый Бонапарт будет пойман и немедленно повешен на ближайшем дереве…»

А в это время Наполеон с нетерпением ожидал из Вены ответа на свои личные послания, которыми он засыпал Марию-Луизу, настойчиво приглашая ее с сыном в Париж. Однако бывшая императрица отказывалась ехать к своему супругу, а маленький король Рима уже приступил к изучению немецкого языка, что должно было помочь ему забыть французский.

Наполеон находился в одиночестве во дворце Тюильри, а я была прикована к своему дому — и Фуше, и Джеймс настаивали на том, что для меня слишком опасно появляться на улице.

— Ты слишком хорошо известна, дорогая, — сказал Джеймс с мстительной, как мне показалось, улыбкой. — Тебя здесь чересчур любят и чересчур ненавидят. К тому же ты излишне привлекательна.

— Сколько же мне еще сидеть в четырех стенах, словно заключенной? — возмутилась я.

— Уже недолго, обещаю тебе. — Глаза Джеймса блеснули. — Армии союзников выступили против Бонапарта безо всякого объявления войны. Всего в них насчитывается восемьсот тысяч солдат. У Бонапарта едва наберется сто тысяч. Он издал военную директиву: «Пришло время, когда каждый смелый француз должен победить или умереть». Но смелые французы не верят в то, что могут победить, а трусы не хотят умирать. От неистового восторга не осталось и следа, теперь всех охватил безграничный ужас. Эту войну Бонапарт проиграл прежде, чем она началась.

12 июня возглавляемые Наполеоном войска встретили армии союзников и в первых двух столкновениях одержали победу. А через несколько дней произошла битва при Ватерлоо. Это было не просто поражение, это было полное уничтожение — через каких-то несколько часов французская армия перестала существовать. И на этот раз Наполеон не выиграл сражения, но и не был убит, он бежал без оглядки с поля боя, бросив и убитых, и живых солдат своей армии. Он добрался до Парижа 21 июня и укрылся в Елисейском дворце. Это была уже третья огромная армия, потерянная им за три года, а он опять принялся говорить о продолжении войны и отдал приказ о создании народного ополчения. И тут на сцену выступил Фуше. В принципе, он готов был бы оставаться на посту шефа полиции и при Наполеоне, однако постоянный контакт с Джеймсом и представителями других союзников ко многому его обязывал. Вот почему Фуше воздействовал на членов Конституционного собрания, назначенных Наполеоном, с тем чтобы они заставили его отречься от престола во второй раз. На то, чтобы принять решение о полном и окончательном отречении, Фуше дал «своему императору» всего лишь один час. В случае, если Наполеон начнет раздумывать, шеф полиции пригрозил ему «унизительным свержением с трона». В течение этого часа Наполеону пришлось пережить страшные мучения, но в конце концов он подписал документ о своем отречении от престола в пользу малолетнего короля Рима. Но кому сейчас было дело до безобидного маленького мальчика, игравшего в парке Шенбруннского дворца в Вене?

Я сидела на скамейке под березой в маленьком саду позади дома. Хотя я уже давно никуда не выходила, свобода потеряла для меня свою привлекательность. Улицы Парижа опустели, а в окнах домов по вечерам не было света. В городе начали ощущаться перебои с продуктами. Все жили в страхе перед приближающимися прусскими, российскими, британскими и австрийскими войсками.

Я попросила Фуше навестить меня, и он не замедлил явиться, одетый в безупречный темно-фиолетовый камзол. Золотое кольцо с печаткой у него на пальце сияло в лучах солнца. Не дожидаясь приглашения, он сел рядом со мной на скамейку.

— Миледи, ваш дом будет находиться под моей персональной защитой. Париж капитулирует — войска союзников войдут в открытый город. Бонапарт скрывается во дворце Мальмезон. Мне не очень хотелось бы видеть, как он окажется в руках победителей. Поэтому я дал ему понять, что не собираюсь мешать его отъезду. — Фуше вздохнул. — Но, к сожалению, император… — Он тут же поправился: — Бонапарт колеблется. Оптимизм сменяется у него нерешительностью и отчаянием. Если он и дальше будет раздумывать, дорогу на Рошфор перекроют. Там, в гавани, на якоре стоит фрегат, который доставит его в Америку, если… — Фуше разорвал пополам изящный березовый лист своими костистыми пальцами, — …если он не потеряет слишком много времени.

Шеф полиции довольно неудачно попытался изобразить извиняющуюся улыбку.

— Вот почему я буду вынужден поторопить его. Мне придется пригрозить ему арестом в том случае, если он без промедления не исчезнет из Парижа.

Когда этим вечером Джеймс вернулся домой, я встретила его в состоянии величайшего возбуждения.

— Сегодня здесь был Фуше. Он сообщил, что Наполеон находится сейчас в Мальмезоне, и дал понять, что тот собирается бежать в Рошфор. Мы могли бы перехватить его по дороге.

— Зачем устраивать такой спектакль, Феличина? — Джеймс зажег все свечи в гостиной, а затем позвонил дворецкому и попросил принести шампанского. — Еще никому и никогда Фуше не говорил всей правды. В лучшем случае — только половину правды. Вероятно, таким образом, он пытается обезопасить себя со всех сторон. Гавань Рошфора блокирована британскими военными кораблями еще со вчерашнего дня. Зачем гнаться за Бонапартом, если он сам направляется в ловушку? Ему не удастся сбежать в Америку. Он будет депортирован на остров Святой Елены.

— Остров Святой Елены? — удивилась я.

Джеймс осушил свой бокал одним глотком и пояснил:

— Унылый островок за мысом Доброй Надежды. Место, откуда нет дороги назад.

В гавани города Рошфор мирно расположились рядом французский фрегат «Заале» и английский крейсер «Беллерофон». Уже целую неделю Наполеон находился на борту «Заале». Целую неделю бывший французский император сидел в ловушке, из которой невозможно было выбраться. Теперь у Наполеона оставался весьма ограниченный выбор — он мог позволить схватить себя в открытом море или мог сойти на берег и сдаться сторонникам Бурбонов. Как бы он ни поступил, ему уже больше не приходилось рассчитывать на личную безопасность и свободу. В конце концов он решил отдать себя в руки англичан.

Раскинувшееся над Рошфором лазурное небо отдавало свой дивный цвет поверхности моря, в ярких лучах солнца то тут, то там вспыхивали белые гребешки волн. Здесь ощущались простор и ароматное дыхание лета. Погода 15 июля 1815 года выдалась просто великолепной. Именно в этот день Наполеону предстояло подняться на борт крейсера «Беллерофон» и отправиться в плавание к месту своей последней ссылки. Я получила разрешение присутствовать при этой заключительной сцене.

— Феличина, поторопись, — сказал Джеймс из соседней комнаты нашего гостиничного номера. — Бонапарт перейдет на другое судно около полудня. Нам пора отправляться в гавань.

— Я уже готова, — ответила я и взяла на руки Минуш. Затем подхватила зонтик от солнца, но не стала надевать шляпу. В этот раз я не просто собиралась увидеть Наполеона. Я хотела, чтобы он увидел и узнал меня.

Вся морская гавань была оцеплена. Стоявшие в оцеплении английские солдаты взяли на караул и пропустили нас с Джеймсом вперед. Британские офицеры на причале отдали нам честь. Почтеннейшую леди Сэйнт-Элм и сопровождающего ее мистера Джеймса Уилберфорта встречали со всеми воинскими почестями.

Мы разговаривали о погоде, когда от фрегата «Заале» отделилась вдруг шлюпка, прошла некоторое расстояние вдоль причала и подошла к берегу. Из шлюпки вышли несколько человек и направились к трапу крейсера «Беллерофон». Солнце било мне прямо в глаза. Я торопливо приблизилась на несколько шагов и замерла.

Впервые в жизни я увидела Наполеона в штатской одежде. Казалось, что вместе с военной формой он утратил свою уверенную осанку. С опущенными, словно от усталости, плечами, с понурой головой, он шел, совсем как глубокий старик, с трудом переставляя ноги. Мое сердце сильно и неровно забилось. Наполеон тем временем подошел к трапу и взялся рукой за его ограждение. Рука была бледной, пухлой и с виду довольно слабой.

Я стояла достаточно близко и вполне отчетливо видела его лицо. Располневшие щеки так сильно обвисли, что подбородок уже не казался слишком выступающим вперед. Лоб был усеян мелкими каплями пота. В этот момент Наполеон поднял голову и наши глаза встретились. По пристальному взгляду, по выражению его глаз я поняла, что ему все стало ясно. В этих глазах я увидела приветствие, понимание, страх и поражение. Мы смотрели друг на друга всего лишь одно мгновение, но казалось, что прошла целая вечность. Наполеон понял, что в этом сражении я одержала победу, а он проиграл. Я тоже поняла, что выиграла — и тем не менее проиграла. В моей душе не было торжества победы. Сила, которая двигала меня вперед все эти годы, исчезла. Сейчас я чувствовала опустошение и тихую грусть, которая все больше охватывала меня, вытесняя остальные чувства. И в этот самый момент Наполеон улыбнулся и снял свой трагикомический цилиндр, обнажив голову с редкими волосами, аккуратно зачесанными на лысой макушке. Это была улыбка отречения, прощания — улыбка человека, чьи глаза оставались серьезными.

Затем, чуть вздрогнув, Наполеон повернулся и двинулся вверх по трапу. Я смотрела ему вслед. Это был тот, кого я когда-то любила и ненавидела. Когда, в какой момент я перестала любить его? Интересно, знает ли он то, что известно мне? Остров Святой Елены находится за мысом Доброй Надежды. Стоит ему попасть туда, и можно считать его похороненным заживо. От него останутся только воспоминания, легенды, выдумки.

Солнце вдруг скрылось за облаками, и весь мир тотчас же словно утратил свои краски. Я отвернулась от моря и увидела, как солнце опять появилось — и природа снова стала такой же яркой. Я подумала, мне предстоит привыкнуть к мысли, что Наполеона больше не существует. Только тогда я смогу взять у жизни то, что она еще может мне предложить.