Мадам Казанова

Глава вторая

С самого детства я всегда предпочитала женщинам мужчин. Мой брат был мне ближе, чем сестра, а кузены нравились больше, чем кузины. Но главную роль в моей жизни, безусловно, играл отец — красивый, породистый, крупный мужчина, который был моим другом, кумиром, всем-всем на свете.

Женщины постоянно преследовали его, одолевали своим вниманием — так же, как и он их. Не случайно моя мать состарилась раньше времени. Зная о любовных похождениях мужа, она мирилась с ними и никогда не попрекала его. В нашем доме всегда и всем распоряжался отец — его воля была для нас священна.

Я очень любила его. Если моя сестра с самого детства напоминала мать — такая же бесцветная и ничем не примечательная, — то я больше походила на отца. Я унаследовала такие же голубые глаза с золотистыми искорками и темные вьющиеся волосы, я была такой же сильной натурой, сродни ему, мне передались его упорство и столь же бурный темперамент. Мать молча и смиренно водила меня в церковь, в то время как отец посвящал меня в законы вендетты.

— Вендетта — это благородная страсть, — наставлял он. — Тот, кто отказывается от мести, теряет свою честь. Лучше умереть, чем жить без чести.

Мне пришлось выучить наизусть древнее корсиканское наставление:

Я отчетливо помню, как шестилетней девочкой я сидела у отца на коленях и задавала ему вопросы:

— А мы что, тоже живем грабежом?

— В каком-то смысле, да, — отвечал отец. — Ведь, когда занимаешься торговлей, всегда что-то у кого-то отнимаешь — деньги, прибыль. — Он улыбнулся. — Однако мы цивилизованные грабители.

— А ты тоже умеешь лгать? — спросила я.

Лицо отца стало серьезным.

— Все люди рождаются искренними, а умирают лжецами. Лишь любящие не должны лгать друг другу. Мне ты можешь всегда говорить правду, Феличина.

— А почему я не должна верить ни в каких богов? — продолжала я допытываться у него.

Отец начал терять терпение.

— Не надо все понимать буквально. Ты должна верить не в каких-то богов, а в одного-единственного Бога. А теперь иди поиграй, пока ты окончательно не замучила меня своими вопросами.

К числу наших родственников относилась, наверное, половина населения Корсики. Среди них и семейство Колонна д’Истрия, а также Маласпина из города Моничелло, Поццо ди Борго и Бонапарта из города Аяччо. Разумеется, я не была знакома со всеми родственниками, но мне вполне хватало и тех, кого я знала. Во всяком случае, при таком огромном количестве дядей и тетей, кузенов и кузин я никогда не ощущала недостатка в товарищах для игр, а позднее, когда у меня удлинились ноги и округлились груди, — также и в поклонниках.

В то время я была чрезвычайно кокетлива и самонадеянна, за что мать нередко выговаривала мне, а я все равно украдкой любовалась собой в зеркале. Отец смеялся над этим, и у меня поэтому невольно возникало чувство, что я права. Ощущение пробуждающейся женщины доставляло мне огромное удовольствие. Я с легкостью приводила всех этих юношей в смущение. Достаточно было улыбки на полураскрытых влажных губах, взмаха длинных ресниц, продуманного поворота молодого гибкого тела — и парень, точно пойманная на крючок рыба, начинал хватать ртом воздух, его лицо краснело, а глаза жадно и неотрывно смотрели на мою грудь, бедра, ноги. Это была увлекательная игра, и я играла в нее, не испытывая ни малейшего сострадания к партнерам. Чувства других людей, их мысли и желания не имели для меня никакого значения.

В четырнадцать лет, когда уже можно было выйти замуж за одного из своих кузенов — правда, я еще не решила тогда, за кого именно, — мне впервые встретился Андреа Романетти. Смуглый, с курчавыми волосами и черными глазами, способными вселить страх в кого угодно, этот человек, несомненно, происходил от мавров. У него было прозвище Иль Моро, но никто не знал, откуда он пришел к нам и на какие деньги живет. Он то появлялся в городе, то вновь исчезал и вообще пользовался дурной репутацией. Его называли контрабандистом, укрывателем краденого и даже бандитом. При встрече с ним пожилые женщины крестились, а молодые девушки ощущали невольную сладостную дрожь. На исходе каждого дня матери в нашем городе благодарили Мадонну за то, что та уберегла их дочерей от Иль Моро. Этот человек не считался ни с кем и ни с чем, вовсю распутничал со служанками, пьянствовал в таверне, с успехом играл в карты и всегда держал под рукой нож. Иногда он появлялся в обществе пышной и довольно апатичной блондинки, к которой, кстати, был неравнодушен и мой отец. Лично мне Иль Моро нравился — его гибкая походка, чувственные губы, а также тот дерзкий взгляд, которым он оценивающе окидывал женщин, словно видел их тело сквозь одежду. Меня раздражало то, что он не обращает на меня ни малейшего внимания, но особенно бесило, когда эта толстушка блондинка выходила с ним прогуляться по улице Корсо; хихикая и покачивая бедрами, она строила при этом глазки моему отцу, ничуть не опасаясь своего сурового и весьма вспыльчивого кавалера.

Но почему Иль Моро не удостаивал меня даже взглядом? Почему не желал замечать того, что бросалось в глаза всем остальным? Часто, придав себе привлекательный вид, я как бы случайно старалась попадаться ему на глаза. Достаточно было улыбки, нескольких кокетливых слов — и Иль Моро разглядел наконец то, что я хотела ему показать. Теперь, когда я случайно оказывалась рядом, его темные глаза выжидающе смотрели в мою сторону, а сильные руки раздвигались, словно готовы были обнять меня и не отпускать.

Вот почему я проводила на улице больше времени, чем дома. Видя мое возбужденное состояние, кормилица нередко упрекала меня:

— Ну почему ты не берешь примера со своей сестры? Вон она какая тихая и послушная.

— Нетрудно быть тихой и послушной, — возражала я, — когда никто даже не смотрит на тебя.

— Зато на тебя, как я погляжу, слишком многие заглядываются. — Лючия упорно не желала менять тему. — Носишься повсюду, как сучка, у которой течка. Смотри, попадешь в котел на дьявольской кухне.

— Что ж, это лучше, чем оказаться на твоей кухне, — поддразнивала я кормилицу. — И вообще оставь меня в покое, Лючия. Я знаю, что делаю. Ведь я уже не ребенок.

— Вот как раз это меня и беспокоит, — со вздохом признавалась Лючия.

Когда Иль Моро заговаривал со мной, я не очень-то знала, что и отвечать, мне просто нравилось находиться рядом с ним. От него пахло вином и веяло какой-то мужской силой. Он гулял теперь по улицам без своей блондинки, и это наполняло меня ликованием: ему нужна я. Итак, Иль Моро преследовал меня повсюду, и однажды я позволила ему догнать себя возле кладбищенской ограды. В тот раз он едва не раздавил меня в своих крепких объятиях, и я чуть не помешалась от его поцелуев. Я наслаждалась его неистовостью, его силой, посмеиваясь над первыми шевельнувшимися в душе опасениями. Встретив Иль Моро в следующий раз, я согласилась повидаться с ним у подножия горы за городской чертой. Все запретное обладало тогда для меня особой притягательностью. Однако этому первому свиданию с Иль Моро суждено было стать последним. Ведь теперь, когда Иль Моро — как и все остальные — влюбился в меня, я попросту потеряла к нему всякий интерес.

Был серый прохладный осенний полдень, и по земле ползли клочья тумана. Крошечные капельки влаги, скопившейся на листьях деревьев и на живой изгороди, падали мне на лицо, на волосы, на ресницы. Я дрожала от холода в своем тонком платье и, конечно, предпочла бы сейчас оказаться дома, в своей теплой комнате. Иль Моро уже больше не привлекал меня, я хотела только сообщить ему, что между нами все кончено и что я не хочу его больше видеть.

Винный погреб, куда он зазвал меня, придя на свидание, почти нельзя было разглядеть на горном склоне. От действия солнца и дождя тяжелая деревянная дверь, служившая входом, уже совсем не отличалась по цвету от горных камней, причем и дверь, и вся поверхность горы были увиты плющом.

Погреб выглядел довольно уютно. Рядом с громадными бочками ярко пылала жаровня, и запах дыма от горевших в ней влажных веток смешивался с кисловатым ароматом бродящего вина. Чуть в стороне виднелось аккуратно сложенное сено, а по каменным стенам пробегали темные тени от мерцающего огонька свечи.

Иль Моро встретил меня с кувшином в руке. На нем были красная куртка и расстегнутая рубашка, в вороте виднелись черные курчавые волосы, густо покрывавшие его грудь до самого горла. В полумраке сверкали белки его глаз. Он тут же налил в кружку вина.

— Пей, — сказал мне вместо приветствия. — На улице сейчас холодно.

Я колебалась. Ведь до этого никогда прежде не пила вина. По дороге домой надо будет пожевать листьев мяты, чтобы Лючия ничего не заметила, подумала я и взяла кружку. Вино оказалось густым и сладким, и я тут же ощутила его согревающее действие. Когда я выпила всю кружку, Иль Моро снова наполнил ее. Затем он поднес кувшин к губам, запрокинул голову — и вино потекло струйками у него по щекам, закапало с подбородка. Я снова отпила из кружки. Вино было очень приятным на вкус, оно успокаивало меня, делало потрясающе красивым Иль Моро и весь этот погреб, даже танцующий золотистый огонек свечи выглядел как-то магически. Я никогда не чувствовала себя такой счастливой, свободной и легкомысленной, как сейчас.

Затем я опустилась на сено рядом с Иль Моро, и он принялся целовать меня. Его губы напоминали красное вино — такие же пьянящие, возбуждающие. Не знаю, целовала ли я его в этот миг или пила вино, — все переплелось в воображении. Его руки ласкали мою грудь, все мое тело горело, и я сама прижималась к этим рукам. Темное, смуглое лицо Иль Моро оказалось совсем рядом, и все вокруг тоже вплотную приблизилось ко мне. Стены, бочки, тени — все это внезапно сильно увеличилось в размерах и сделалось каким-то расплывчатым. Я откинула назад голову, ощущая на языке вкус вина. Все вокруг меня кружилось. Все было красным, теплым, терпким и, не переставая, кружилось и кружилось… Сколько я уже здесь нахожусь? Который теперь час? Я думала о том, что мне пора возвращаться домой, и не могла шевельнуться. Вытянулась на сене, закрыла глаза, ощущая в теле невесомость и одновременно странную усталость. И тут Иль Моро обнял меня, легко преодолевая всякое мое сопротивление, затем вдруг грубо схватил и задрал подол, порвав при этом нижнюю юбку. Я почувствовала прикосновение его обнаженного тела и едва не лишилась чувств от ужаса и желания. Его тело тяжело навалилось на меня; я боялась, что он сделает мне больно, и все же никак не находила в себе воли к сопротивлению. Я закричала:

— Не-ет! — Мой крик был таким же громким и пронзительным, как моя боль и как мое наслаждение. Я впилась зубами ему в руку и почувствовала во рту вкус его крови.

Прошло несколько недель, прежде чем я убедилась в том, что не забеременела. Парализующий страх, который подавил во мне все остальные чувства, уступил место бессильной ярости, отчаянной ненависти и всепоглощающему желанию отомстить. Ведь Иль Моро воспользовался моей неопытностью, неосторожностью. Он овладел мною, а затем попросту выпроводил меня, как обыкновенную шлюху. Конечно, я могла бы пожаловаться отцу, и тот мигом отправил бы Иль Моро на тот свет. Я с удовольствием полюбовалась бы на то, как он будет умирать, однако ради своей же пользы мне приходилось хранить все происшедшее в секрете. В самом деле, как бы я стала жить — обесчещенная и окруженная всеобщим презрением? В этом случае никто и никогда не захотел бы попросить моей руки. Ведь я уже не девушка и теперь могла навсегда остаться незамужней.

Поэтому я избегала отца, иначе пришлось бы рассказывать ему о том, какой камень лежит у меня на душе. Я не хотела лгать отцу, а сказать ему правду не могла.

Невыразимое желание отомстить преследовало меня днем, постоянно терзало по ночам. Я стала худой и злой, как бродячая кошка. Иль Моро нигде больше не попадался мне на глаза — он попросту исчез. Но что, если он снова объявится и начнет похваляться тем, что овладел мной? Как я смогу заставить его замолчать? Я ломала над этим вопросом голову и едва не сошла с ума от сознания своей полной беспомощности.

Состояние сумятицы в моей душе усугублялось погодой. Над городом постоянно висел густой зимний туман, и все дни с утра до вечера были на редкость сумрачными. В доме постоянно горели масляные лампы, за окнами затаилась серая тоска. Ощущение приближающегося несчастья не давало мне покоя. Я не знала, чего именно боюсь, но какая-то неизвестная угроза неотвратимо надвигалась на наш дом, вселяя в меня страх и превращая твердую почву под ногами в гибельное топкое болото.

А когда наступило время карнавала, на душе сделалось еще хуже. Дело в том, что я никогда особенно не любила подобное, приуроченное к календарной дате веселье — в эти несколько разгульных дней можно было делать почти все, что обычно запрещалось. За эту непродолжительную свободу полагалось потом каяться и исповедоваться в церкви, искупая совершенные грехи постами и молитвами. Не нравился мне также и старинный корсиканский обычай, когда «король карнавала» оценивал состоятельность той или иной семьи и тем самым определял размер ее пожертвований в виде вина, мяса и пирогов. Поскольку семья Казанова относилась к числу наиболее зажиточных, каждый год к карнавалу нам приходилось жертвовать две корзины цыплят и колбасы, а также целый бочонок вина. Таким образом, я должна была наблюдать, как все эти вкусности поглощаются другими, довольствуясь лишь сухим козьим сыром и пирогами из подпорченной муки, которые приносили семьи бедняков. И вот опять начался карнавал, и снова горожане пели и плясали на улице Корсо, устраивали всевозможные розыгрыши и смеялись. Их смех неприятно отдавался у меня в ушах — мне казалось, что сама я уже никогда не буду смеяться.

Мой вид начал раздражать отца.

— От такого выражения лица, как у тебя, мое вино превращается в уксус. Хватит мечтать и вздыхать. Мне не нужна плакучая ива вместо дочери. Ты пойдешь вместе со мной на бал «короля карнавала».

— Я не хочу никуда идти, — возразила я. Мой отец выразительно взглянул на меня.

— Ты сделаешь так, как я хочу.

Бал на базарной площади был в полном разгаре. Кузнец Валентино гордо восседал во главе изысканного праздничного стола с короной «короля карнавала» на своей бестолковой башке. Рядом с ним сидел мой отец, празднично разодетый: красный берет, черный, отделанный бархатом плащ; за поясом пурпурного цвета виднелась рукоятка кинжала с инкрустацией из слоновой кости и перламутра. Встретившись со мной взглядом, он поднял кубок в знак того, что пьет за мое здоровье. Я улыбнулась и помахала в ответ рукой. Не хотелось омрачать ему праздник — пусть думает, что мне тоже очень весело.

Вся площадь была ярко освещена факелами, и запах горящей смолы смешивался с соблазнительными ароматами пищи. Но как только я увидела Иль Моро, у меня пропал всякий аппетит. От ненависти к этому человеку внутри все сжалось, во рту появился неприятный привкус.

Иль Моро стоял рядом со своей блондинкой. На ее светлых волосах играли отблески огня, она раскачивалась всем телом из стороны в сторону, отчего сильно колыхались и юбка, и ее полная грудь, и не переставала хихикать после каждого его слова. Она притягивала к себе взгляды всех мужчин на площади, включая моего отца. Отец вдруг встал из-за стола и направился в ее сторону. Он подошел и перекинулся с ней словом, не обращая ни малейшего внимания на ее кавалера. Ведь для него Иль Моро попросту не существовал.

Я не слышала, что отец говорил блондинке, лишь видела ее весело блестевшие глаза. Затем она пошла вслед за отцом и, следуя его приглашающему жесту, села рядом с ним за стол.

Иль Моро резко повернулся и схватил кувшин с вином. Вокруг горели и коптили факелы, а лица веселящихся на площади мужчин и женщин вовсю уже раскраснелись от вина. Играла музыка — скрипки, цитры и мандолины выводили какую-то танцевальную мелодию. Отодвинувшись в тень, я продолжала наблюдать за Иль Моро. Когда он пил вино, его лицо сохраняло равнодушное выражение, но стоило ему посмотреть туда, где был стол «короля карнавала», его глаза тут же сердито вспыхивали.

Отец обнял блондинку за плечи, нежно поглаживая ладонью по ее руке, а его губы вдруг приблизились неосторожно к ее губам. Впрочем, блондинка сама уже тесно прижималась к нему.

В центре базарной площади разожгли большой костер; мальчики и девочки стали танцевать и кружиться вокруг него, держась за руки. Иль Моро сидел, продолжая пить вино прямо из кувшина.

Стефано, сын наших соседей, подошел, пританцовывая, ко мне, схватил за руку и потащил в круг танцующих. Я хотела освободиться, но у меня никак это не получалось. В это время какая-то девочка схватила меня за другую руку, и мне пришлось вместе со всеми — все быстрее и быстрее — закружиться вокруг костра. Затем я увидела, как отец снова поцеловал блондинку и как в то же мгновение Иль Моро вскочил на ноги.

— Оте-ец! — закричала я. — Берегись!!!

Но никто не услышал меня. Все вокруг пели и смеялись. Я старалась повернуться и посмотреть назад. Голова у меня кружилась. Лица, огни, дома, деревья — все это слилось в одно целое. Танцующие тащили меня за собой, а по моим щекам катились слезы. Я словно попала в какой-то заколдованный круг, не в силах из него выбраться…

Танцующие внезапно остановились, и я с размаху налетела на Стефано. По площади прокатился, а потом замер крик. На мгновение наступила такая мертвая тишина, что слышалось лишь потрескивание костра. Затем толпа разом всколыхнулась и с громкими возгласами устремилась вперед — туда, где был стол «короля карнавала». Вместе со всеми, толкаясь, бросилась туда и я. Люди предо мной расступились.

«Король карнавала» снял свою корону — теперь это снова был кузнец Валентино. На земле перед ним лежал мой отец; губы еще хранили улыбку, глаза полуприкрыты, словно он только что пошутил и теперь с нетерпением ожидал, какова будет реакция. Слева в груди у него торчал нож, пронзивший белую рубашку. Красное пятно вокруг рукоятки ножа становилось все больше и больше… Пятно расползалось так быстро, что красный цвет, казалось, должен неминуемо поглотить белый.

Я смотрела на кровь — и не могла пошевелиться. Валентино взял меня за руку.

— Это сделал Иль Моро, — произнес он. — Из ревности. Они обругали друг друга. А потом он ударил ножом и убежал. В лес, скорее всего.

Мой отец был мертв. Факелы на площади были потушены, друзья подняли тело убитого и понесли к нашему дому. Я пошла следом. А отец все еще продолжал улыбаться.

Той же ночью в доме собрались все мужчины нашего рода. На стене рядом с ружьем и кинжалом отца теперь висела его окровавленная рубашка. Тут же при свете зажженного «вечного огня» мужчины торжественно поклялись отомстить за смерть родственника. В ночь умчались верхом гонцы, неся печальную весть семействам Маласпина и Колонна д’Истрия в город Моничелло и семейству Поццо ди Борго в город Аяччо. Иными словами, вендетта началась, и теперь любой защитник Иль Моро мог поплатиться за это.

Для поимки Иль Моро был отправлен вооруженный отряд всадников. Мне пришлось остаться дома с женщинами, но их плач, причитания и молитвы нисколько не трогали меня. Я чувствовала, что словно окаменела от горя и не смогу найти утешения и облегчения в слезах или чтении молитв. Во мне сейчас не было ничего, кроме ненависти — убийца моего отца все еще был жив и находился на свободе.

Томительно тянулись часы — вязкие и тягучие, как воск горящей свечи, — а убийца продолжал жить. Вот уже серый день подходил к концу, а убийца по-прежнему оставался жив. После безуспешных поисков вернулись уставшие, взмокшие всадники. Короткий отдых, смена лошадей — и они снова умчались прочь.

Женщины все так же сидели возле тела отца, оплакивая его, я же продолжала ждать. День сменила ночь. Невыносимо было смотреть на окровавленную рубашку. Я должна была действовать — и пусть даже мне придется выдать свой секрет, я была готова на все.

На улицах города в этот час ни души. На землю падал мутный свет луны. В ушах отдавались гулкие удары сердца. Я прокралась вдоль стены кладбища и побежала по темной тропинке в сторону горы. Замка на двери винного погреба не было. Я была уверена, Иль Моро находится внутри, и не ошиблась. И сразу помчалась во весь дух домой.

— Он попался, — проговорила я, тяжело переводя дыхание, — он в ловушке.

Через несколько минут все мужчины собрались вместе, и я повела их к устроенному в горах винному погребу. Всех охватило возбуждение, и никто не подумал даже поинтересоваться, откуда мне известно это тайное убежище Иль Моро. Мужчины тихо заняли позицию, а затем открыли огонь по двери погреба.

Иль Моро стал отстреливаться и ранил моего двоюродного брата Стефано — пуля оцарапала ему лоб, из раны потекла кровь. Иль Моро и не думал сдаваться, пока у него не кончились порох и пули и пока мой брат с Фернандо Маласпина не подожгли дверь винного погреба. Только тогда он закричал:

— Я сдаюсь!

Наступило короткое молчание, и единственной моей мыслью в этот момент было: «Наконец-то!» Иль Моро вышел из погреба с поднятыми вверх руками, которые ему тотчас же связали. После этого мужчины зажгли факелы.

— Пойдемте на поле за кладбищем! — скомандовал Фернандо.

Я внимательно смотрела на Иль Моро. Он стоял с опущенными глазами и синеватой щетиной на щеках, вид у него был довольно жалкий. Мы шагали молча и неторопливо, все мужчины держали свои ружья наготове. Я держалась прямо позади Иль Моро, но он не видел меня.

На самом краю поля росла ива. Мужчины привязали Иль Моро к ее изогнутому стволу, а затем встали полукругом и подняли ружья. Я все время была рядом с ними. Когда Иль Моро откинул назад голову и лицо его исказила боль, я не чувствовала к нему жалости. Я не могла простить ему смерть отца. Как не могла простить наслаждения, которое испытала когда-то в его объятиях. Теперь я попросту ненавидела его.

В этот момент он увидел и узнал меня. Его глаза широко раскрылись — он понял, что это я выследила и выдала его: Он открыл было рот, но я не дала ему говорить.

— Огонь!! — закричала я изо всех сил.

Восемь выстрелов прогремело одновременно. Иль Моро рухнул на колени, голова его медленно склонилась и упала на грудь. Безжизненное тело повисло на веревках. Мужчины сняли свои шляпы. Я глубоко вдохнула ночной воздух — и тут только поняла, что снова могу дышать полной грудью.