Мадонна - неавторизированная биография

Глава 6

Теплым июльским утром 1978 года девятнадцатилетняя Мадонна Луиза Вероника Чикконе, не послушавшись отца, села в самолет на Нью-Йорк. Это был ее первый полет — и наиболее важный, с какой стороны не посмотреть. Она сошла с трапа в аэропорту Ла-Гардия. С собой у нее был небольшой чемоданчик, одежда, что на ней, балетные тапочки и 37 долларов скомканными бумажками в кошельке. Мадонна взяла такси и, совершенно не зная Манхеттена, просто велела водителю отвезти ее «в самый-самый центр». Таксист немного подумал и доставил ее прямо на суматошный, обшарпанный, преступный Таймс-Сквер. «С чувством юмора у него, верно, все было в порядке», — съязвил как-то по этому поводу брат Мадонны Кристофер Чикконе. Поездка обошлась в 15 долларов — чуть меньше половины всего состояния Мадонны. Мадонна со своим чемоданом в плотном демисезонном пальто — странное зрелище в разгар обычной для Нью-Йорка в это время жары — направила свои стопы на восток вдоль порнографических магазинчиков, выстроившихся по 42-ой улице, а затем повернула направо на Лексингтон-авеню. Через несколько кварталов она попала на толкучку. Пробираясь сквозь толпу, она обнаружила, что ее преследует какой-то мужчина. Вместо того, чтобы попытаться удрать от него, она повернулась и сказала:

— Привет.

— Почему ты расхаживаешь в зимнем пальто и с чемоданом? — спросил он.

— Я только что с самолета, — ответила она.

— А почему не идешь домой и таскаешься со всем этим?

— Мне негде жить, — заявила Мадонна незнакомцу.

После этих слов он предложил ей остановиться у него, и она согласилась. «Мне частенько приходилось очаровывать людей, чтобы что-то от них получить», — сказала она однажды. Незнакомец (имени его она не запомнила) две недели кормил ее завтраками, а она подыскивала жилье — и работу, чтобы было, чем платить за жилье. Она смогла себе позволить лишь кишащий тараканами четвертый этаж без лифта в расписанном шпаной подъезде дома по 4-ой Восточной улице, 232, между авеню А и Б. «Я не рисковал заходить к ней туда, — признался как-то Стив Брей. — Боялся, как бы меня не прихлопнули наркоманы». Чтобы платить за квартиру и за осуществление мечты о блестящей танцевальной карьере, Мадонна устроилась на роботу в кафе «Данкин Донатс» напротив Блумингдейд. Но не успела она обосноваться в Нью-Йорке, как ей позвонил Кристофер Флинн и сообщил о ежегодном фестивале танца — шестинедельном семинаре, проходившем в том году в Дюкском университете в Дареме, штат Северная Каролина. Продвинутый курс техники танца там вела хореограф Перл Ленг, основавшая совместно с Элвином Эйли Американский центр танца в Нью-Йорке. За несколько месяцев до того, когда Ленг вела занятия в Мичиганском университете, Мадонна пришла на выступление, устроенное ею в студенческом городке, и была ею очарована.

Мадонна еле наскребла денег на автобус до Дорема и оказалась среди трехсот соискателей, состязавшихся за получение одной из полдюжины стипендий для занятий по шестинедельной программе. Она вышла в число победителей. «Когда объявили ее имя, — вспоминает Ленг, — Мадонна подошла прямо к столу, посмотрела на меня в упор и заявила: „Я участвую в этом конкурсе, чтобы поработать с Перл Ленг. Я однажды видела ее работу и хочу учиться только у нее“. Естественно, — продолжает Ленг, которая до организации собственной труппы была примой у Марты Грэм, — у Мадонны глаза на лоб полезли, когда я сказала, что я и есть Перл Ленг». Все это было неожиданностью для одной из соучениц Мадонны. «Перл Ленг ей показали до просмотра, — говорит она. — Мадонна совершенно точно знала, к кому обращается. Штучка избитая, но сработала».

К концу первой недели занятий Мадонна нахально спросила у Ленг, не возьмет ли та ее в свою нью-йоркскую труппу. "Я была ошарашена, — вспоминает Ленг, — и ответила, что надо посмотреть, но, возможно, место найдется. Я спросила, как она намерена добираться до Нью-Йорка. Она сказала: «Не волнуйтесь, доберусь». Потом в заявлениях для прессы Мадонна утверждала, будто «выступала в танцевальной группе Элвина Эйли», но на самом деле она начинала заниматься в третьем составе труппы Американского центра танца. И все же этот опыт оказался волнующим и полезным: Мадонна впервые попала под пристальные взгляды молодых артистов, не менее честолюбивых, чем она сама. «Мне показалось, будто я оказалась на съемках „Славы“, — сказала она в интервью журналу „Роллинг Стоун“, — там были сплошь латинозы и черные, и все рвались в звезды». В Нью-Йорке Мадонне было одиноко; она часто ходила в Центр Линкольна, садилась у фонтана и плакала. «Я вела дневник, — говорит она, — и молилась, чтобы у меня появился хоть один друг… Но мне ни разу не захотелось вернуться домой. Ни разу». Столкнувшись со столь суровой конкуренцией, Мадонна в конце ноября 1978 года оставила занятия у Эйли и перешла в танцевальную школу Перл Лэнг. Требовательный стиль Лэнг предполагал жесткую дисциплину. Как и Марта Грэм, она видела современный танец лаконичным, драматичным, угловатым. Мадонна определяет хореографию Лэнг как «болезненную, мрачную, проникнутую чувством вины. Очень католическую по духу».

В отличие от прочих танцовщиц, занимавшихся в трико, Мадонна носила мешковатую футболку, порванную на спине и скрепленную огромной булавкой. Но эксцентричная манера одеваться не умаляла ее таланта импровизационной танцовщицы. Лэнг вспоминает, что Мадонна была «исключительна. Она была талантлива — такая хрупкая, но взрывная. Многие способны выполнить любые акробатические элементы, но в ней было нечто поэтическое». Благодаря своей худобе Мадонна впервые появилась на сцене в роли голодающего ребенка из гетто в спектакле о Катастрофе «Я никогда больше не видела бабочку». «Она была достаточно тощей, чтобы сойти за еврейского ребенка из гетто, — вспоминает Лэнг. — И танцевала она восхитительно». Но больше всего ей запомнилась поза Мадонны — танцовщицы из другой современной вещи « La Rosa en Flores». «Там был очень эффектный, но сложный мостик. Мадонна сделала его с таким блеском, что у меня перед глазами она до сих пор в этой роли и в этом изгибе».

Лэнг признает, что у Мадонны была «мощь, энергия, чтобы перейти от чисто внешнего эффекта к чему-то более волнующему. В танцоре я первым делом ищу именно эту внутреннюю силу, и в Мадонне она была». Еще у Мадонны была пылкость, привлекавшая Лэнг, — некоторое время. Но вскоре Мадонна стала «гулять» с наиболее темпераментными танцорами труппы и опаздывать на репетиции. Лэнг не могла спокойно выносить столь вопиющий вызов своему авторитету, и вскоре они начали переругиваться на глазах у всей труппы. «Они походили на двух тигриц, которые ходят кругами, примериваясь одна к другой, — вспоминает бывшая танцовщица группы Лэнг. — Перл была очень требовательна ко всем ученикам, но Мадонна не из тех, кто легко подчиняется приказам, особенно если чувствует себя правой». Спорили они ожесточенно, и не раз Мадонна в ярости выбегала из студии. «В конечном итоге, — говорит танцовщица, — она всегда возвращалась и делала так, как требовала Перл. Мадонна хотела совершенствоваться в танце и прекрасно все понимала». Были у Мадонны и другие, не менее насущные проблемы. Она все еще жила на 4-ой Восточной улице, с трудом сводя концы с концами и все больше полагаясь на помощь друзей в том, что касалось еды и средств к существованию. В поисках пищи она, бывало, даже шарила по мусорным бакам. Если ей попадался пакет с эмблемой «Бюргер Кинг» или «МакДональдс», то мясо она, будучи вегетарианкой, выбрасывала, но булочку и жареную картошку съедала. Бывали дни, когда она маковой росинки во рту не держала, но, по словам коллег, это никак не отражалось на ее работе.

Чтобы немного подзаработать, Мадонна подалась в натурщицы и стала позировать обнаженной. Этот промысел она испробовала еще в Мичиганском университете. «Я действительно была в хорошей форме, — вспоминает она, — и мой вес был даже немного ниже нормы, так что мышцы и скелет хорошо прорисовывались. Я была у них одной из лучших натурщиц — меня легко мыло рисовать. Поэтому у меня сложилось что-то вроде постоянного круга». Она выяснила, что может зарабатывать до ста долларов в день, в то время как восемь часов изнурительной работы официанткой приносили всего пятьдесят. Вскоре она стала позировать обнаженной перед группами из трех-четырех человек. «Так я подружилась с этими людьми».

Мадонна уже имела опыт позирования в нескольких манхэттенских студиях живописи, когда незадолго до Рождества 1978 года попала в студию ветерана фотографии Билли Стоуна на 27-ой Западной улице. На него произвела впечатление ее идущая от танца грациозность, а на не ее мастерство, с которым он снимал Русский Балет из Монте Карло в первом составе еще конца 1930-ых годов. Стоун, в свое время штатный фотограф журналов «Лайф» и «Эсквайр», был, пожалуй, больше всего известен как автор в высшей степени романтических, тонированных сепией портретов обнаженных женщин, позирующих в стиле полотен Тициана, Боттичелли, Мидильяни и других художников. Мадонну он собирался снимать в духе Матисса, но она сама выбирала позы — к большой радости Стоуна, почувствовавшего, что она «точно знала, что делает. Она была превосходной танцовщицей и очень помогала в поисках поз». Во время съемок их разговор вертелся вокруг танцев. Новая загадочная натурщица Стоуна отчаянно кокетничала, поигрывая сосками, раскинувшись на викторианской кушетке; потом она вскочила и изобразила несколько «болезненных, исполненных раскаяния» поз современного танца, отработанных под пристальным оком Перл Лэнг. Результаты съемок превзошли все ожидания: темноволосая, большеглазая Мадонна со своей худощавой до бесплотности, чуть лине мальчишеской фигурой выглядела на снимках воплощением современной эфемерной красоты.

После двух весело проведенных часов Мадонна заявила, что ей надо идти. И когда она проставила в расписке просто «Мадонна», Стоун спросил, как ее фамилия.

— Мадонна, и все, — ответила она.

— Дорогая, — сказал Стоун, — у всех людей есть фамилии.

А если Мадонна Мадонна? Так лучше? — с улыбкой спросила она.

— Нет — нет, — рассмеялся он. — Сойдет и просто Мадонна.

Уходя она спросила Стоуна, что он о ней думает. «Вы фотографировали многих женщин, которые собирались прославиться. Как вы думаете, мне это удастся?» «Деточка, — ответил Стоун, — у вас есть красота и талант, при хорошей поддержке и рекламе, глядишь, и смогли бы». Стоун заплатил ей 25 долларов — почти вдвое больше обычной почасовой оплаты натурщицы в 7 долларов — и спросил, где она живет, чтобы связаться с ней для продолжения совместной работы. В ответ она загадочно бросила: «Здесь и там». Для Мартина Шрайбера знакомство с Мадонной было не менее памятным. Шрайбер вел десятинедельный курс фотографии при Новой школе в Гринвич-Виллидж. В середине этого курса 12 февраля 1979 года перед его учениками появилась Мадонна. «Порой натурщицы ведут себя общительно, раскованно, со всеми болтают, — говорит Шрайбер. — Мадонна же появилась очень тихо». Хоть Шрайбер ее и не выбирал — всех натурщиц нанимала школа, — он вспоминает, что она была не только «счастливым исключением на фоне нескладных, пусть и милых средних учебных фотомоделей, но также одной из самых чудных натурщиц, которых я когда-либо фотографировал. Она появилась в пижамных штанах, как маленькая девочка. Когда она разделась, у нее оказалось потрясающее тело — диво пропорциональное, мускулистое, сильное. Прекрасная кожа. Она была идеальна.» По плечам Мадонны рассыпались темные волосы. Столпившимся вокруг мужчинам — примерно дюжине любителей и профессиональных фотографов — она казалась отсутствующей. «Думаю, чувствовала она себя не слишком уютно, — предполагает Шрайбер. — Она была неразговорчива. Лицо ее мало что выражало. Ее сила появлялась в молчании, в том, чего она не говорила». В отличие от Стоуна Шрайбер снимал в более жесткой, урбанистской манере. На некоторых кадрах Мадонна стоит на коленях, опираясь о пол руками, и смотрит прямо в объектив. На других — гладит кошку или лежит откинувшись на металлическую решетку электрообогревателя. В течение полуторачасового сеанса, за который Шрайбер заплатил ей 30 долларов, она сохраняла непринужденность и невозмутимость профессионалки. После занятия Мадонна дала Шрайберу свой телефон, и они начали встречаться. Она посещала его мансарду, а он, в обмен на ее общество, угощал ее дорогими обедами и устроил работать на своих частных курсах совершенствования фото мастерства. Порой ее богемные замашки казались ему шокирующими. "Как-то мы пошли на вечеринку в Нижнем Ист-Сайде, так она вырядилась в те самые пижамные штаны! Там были люди разного возраста, в том числе несколько малышей. Она предпочла играть с ними, усевшись прямо на деревянном полу. Я хотел, чтобы она занималась моей особой, но она и не смотрела в мою сторону. Потом Шрайбер понял, что его недолгая связь с Мадонной была вызвана не только его мужским обаянием, сколько его возможностями продвинуть ее в модные фотомодели: «Наверное, она увидела в этом свой шанс». Каковы бы не были, однако, ее мотивы, даже после этого краткого знакомства Шрайберу стало ясно, что Мадонна «обладала железной выдержкой и честолюбием. Я понял, что никто и ничто не устоит на ее пути».

Исключением была, возможно, Перл Лэнг. С начала 1979 года напряжение между этими двумя волевыми женщинами продолжало нарастать. "Она могла прогулять один, а то и два дня в неделю, — вспоминает Лэнг, — и ее недисциплинированность стала меня беспокоить. Если я просила повторить ее какое-нибудь движение, она говорила: «Я и не знала, что это будет так тяжко». Каждый день Лэнг требовала от своей непокорной ученицы повторить то или иное упражнение, пока после нескольких подобных случаев «унижения» Мадонна не ударилась в слезы перед всей труппой. Однажды Лэнг заставила ее несколько раз подряд повторять одно сложное па. Мадонна, которая и с семи попыток не сумела повторить этот элемент к удовлетворению Лэнг, двинула головой о стену на глазах у изумленных коллег. «Вы этого добиваетесь? — закричала она. — Так лучше?»

Что касается Лэнг, то она не слишком переживала из-за такого отношения Мадонны. «Она мне нравилась. Она огрызалась, но не до такой степени, чтоб я не могла с ней управиться, — говорит она, — Это лишь одна из сторон жизни артиста. Мадонна бывает задиристой, но это, наверное, потому, что она росла среди братьев и сестер и ей приходилось отстаивать свои права». Примерно в это время, весной 1979 года, Тони Чикконе, обеспокоенный судьбой дочери, неожиданно появился у Мадонны. «Когда приехал отец, — как-то вспоминала она, — он жутко расстроился. Дом кишел тараканами. По коридорам бродили алкаши, повсюду воняло прокисшим пивом». Как и следовало ожидать, Тони умолял ее отказаться от «дурацкой» мечты стать танцовщицей и вернуться с ним в Мичиган, чтобы закончить колледж. Ее отказ был также вполне предсказуемым. Мадонна и в самом деле подумывала сменить профессию — отчасти из-за напряженных отношений с Перл Лэнг, но в основном — по той очевидной причине, что конкуренция оказалась суровой. Наблюдалось явное перепроизводство танцовщиц, и у Мадонны ушло бы по меньшей мере три года, а то и все пять, чтобы получить место в какой-нибудь крупной гастролирующей труппе. Раньше она не проявляла особого интереса к музыке, но теперь стала участвовать в просмотрах и прослушиваниях на роли с пением и танцами в мюзиклах и снимаемых по ним видео — фильмах, а также на игровые роли в кино. Среди многих ролей, в которых ей отказали за несколько месяцев, — главная в имевшем большой успех фильме «Вольная пташка» и одна из второстепенных в телесериале «Слава». Мадонна не была этим обескуражена и продолжала ежедневно рыскать в поисках работы; там, где объявляли открытый конкурс, ее наверняка можно было найти в очереди жующих резинку соискательниц. В перерывах между прослушиваниями и занятиями у Лэнг Мадонна свела знакомство с компанией художников-графиков. Кое-кто из них, мечтавших о лаврах Пикассо, например, Футура 2000, Кийт Херринги Жан-Мишель Баскья, вскоре стали высокооплачиваемыми любимцами мира искусств Нью-Йорка. Но тогда это были просто веселые уличные бродяги, и Мадонне было хорошо в их компании. Она не позволяла другим хоть в чем-то себя превзойти, а поэтому постоянно таскала в кармане фломастер и пачкала стены домов, автобусы и вагоны метро своей размашистой подписью.

Одним из тех, кто сумел обратить свой талант в звонкую монету, занявшись рисунками для украшения теннисок и маек, был Норрис Берроуз. Через несколько недель знакомства Мадонна переселилась к нему. А через три месяца их связь оборвалась ввиду того неоспоримого факта, что и он, и она были не прочь погулять на стороне. Обзаведясь новой любовью Берроуз не забывал и о Мадонне. Он организовал вечеринку на которой свел Мадонну и Дэна Гилроя, музыканта, автора песен и комика — приятного человека глуповатого вида. Его шляпы с загнутыми краями и мешковатые пальто полностью отвечали эксцентричным одеждам самой Мадонны. Нельзя сказать, что между ними сразу же проскочила искра. Она нашла его бесцеремонным, а он ее -"унылой". Но в течение вечера они прониклись взаимным расположением, и к концу сборища Мадонна без обиняков спросила Гилроя: «Ты не хочешь меня поцеловать?»

Он хотел, и вскоре они занимались любовью в доме «Корона», район Куинз, перестроенном из синагоги, где Гилрой жил со своим братом Эдом. Здание, на котором еще сохранились звезды Давида и другие иудаистские символы, служило братьям также и студией: они порой выступали на эстраде как музыканты и комики под псевдонимами Бил и Гил. Уже первый вечер в синагоге Гилрой повесил на шею Мадонне гитару, и она с его помощью первый раз тронула струны. В этот миг, как она вспоминает, «у меня в голове что-то щелкнуло». Этим "что-то было осознание того, что именно музыка, а не танец может стать ее проездным билетом в мир звезд. Мадонна не прожила с Гилроем и двух недель, когда Жан Ван Лье и Жан-Клод Пеллерен, французские музыкальные продюсеры, на счету которых был успех европейской звезды диско Патрика Эрнандеса, устроили в Нью-Йорке открытое прослушивание, чтобы подобрать в шоу-группу Эрнандеса свежую молодежь. Сингл Эрнандеса «Рожденный для жизни», практически неизвестный в США, стал, тем не менее, международным хитом и принес более 25 миллионов долларов.

Мадонна пошла на прослушивание, где станцевала и что-то спела под стандартную мелодию в стиле диско. Ее эмоциональное выступление произвело на Ван Лье и Пеллерена такое впечатление, что они предложили забрать ее с собою в Париж и превратить в звезду. «Мы сразу же смекнули, что в ней больше энергии, чем во всех остальных, — сказал Эрнандес. — Мы не поставили ее дергаться как дурочка у меня за спиной, но отделили от остальных исполнителей. Мы хотели отвезти ее во Францию, чтобы она могла записаться». Мадонне надоело копаться в мусорных баках в поисках еды, и она согласилась. Известие о том, что Мадонна через несколько недель уезжает во Францию, принесло Гилрою, избегавшему прочных связей, нечто вроде облегчения. Теперь, когда их совместной жизни был поставлен четкий конечный срок, он мог предаться нежным чувствам. «Они походили на русские горки, — сказал Гилрой об отношениях, — Несколько раз дух захватывает, а потом все, конец».

В Париж Мадонна прилетела в мае 1979 года. Из аэропорта имени Шарля де Голля до элегантной квартиры Жана-Клода Пеллерена на Правом берегу ее домчал лимузин. Кроме изысканных апартаментов и возможности в любое время пользоваться машиной с шофером, ее новые хозяева предоставили новооткрытой диве личную горничную, секретаря, учителя вокала и неограниченные средства на туалеты. Вечера были калейдоскопом шикарных приемов, ужинов у Максима и в «Тур д'Аржан», танцев до упаду в «Режин». Где бы они не появлялись, патроны представляли Мадонну как «вторую Эдит Пиаф». Ван Лье и Пеллерен взяли на себя труд еще и познакомить ее с избранными отпрысками старейших родов Франции. Она нашла в этом мало удовольствия. «Они заставляли меня знакомиться с этими ужасными французскими мальчиками, — вспоминает она. — Я прямо бесилась, но они только посмеивались и давали мне деньги, чтобы я не дулась».

«Она была очень хороша собой и многим французским ребятам назначала свидания, — вспоминает мадам Пеллерен. — Но она считала их весьма старомодными, сама же была очень свободной. Очень свободной. Очень раскованной. Ей хотелось побольше мальчиков». «В Париже Мадонна каждый вечер куда-нибудь отправлялась, — говорит Эрнандес. — А что касается ее приятелей в это время, скажем так: у нее был здоровый аппетит». Внимание со стороны этих вкрадчивых плейбоев, щеголявших итальянскими костюмами и средиземноморским загаром, лишь усилило подозрения Мадонны, что ее привезли в Париж в качестве трофея, а не будущей звезды. Ее парижские благодетели с лихвой выполнили все свои обещания. Впервые Мадонна почувствовала вкус сладкой жизни. Но обещанная карьера никак не материализовалась. Больше того, никому не позволялось разговаривать с ней по-английски — можно предполагать, это было частью их генерального плана превратить ее в новую Пиаф. Их отношение к ней недвусмысленно проявилось, когда, представляя Мадонну пестрому европейскому сброду на одном из многочисленных приемов, Ван Лье сказал, погладив ее по голове: «Полюбуйтесь, что мы раскопали в сточных канавах Нью-Йорка».

В свою очередь Мадонна не скрывала презрения ко всему французскому. «Мадонна не интересовалась европейской культурой, — вспоминает Эрнандес. — Она даже не пыталась говорить по-французски, она говорила только по-английски. Ее не привлекала возможность изведать изысканнейшие французские блюда. Для нее все это было пустым время провождением». Вновь обратившись к роли enfant terrible, Мадонна подняла бунт наилучшим из известных ей способов. Она потребовала еще больше денег, и когда ее французские спонсоры не пикнув выдали затребованную сумму, она потратила свои франки на мужчин, причем выбирала их не из европейских аристократических кругов. «Я связалась с алжирскими и вьетнамскими подонками, которые сидели без работы, но зато разъезжали на мотоциклах и терроризировали прохожих, — вспоминает она. — Такие люди всегда меня привлекали, потому что они бунтари, не отвечают ни за что и плюют на все правила. Меня привлекают бродяги!»

Мадонна, раскатывавшая в кожаной куртке то с одним, то с другим из них на «Харлее» по узким улочкам Левого берега, острая на язык, пользовалась, что вполне объяснимо, большой популярностью у парижских пост-панков. Они боготворили все американское, особенно если это напоминало Джеймса Дина. Любимое развлечение Мадонны и ее друзей-мотоциклистов: подъехать поближе к каким-нибудь незадачливым американским туристам и проорать им по-французски всякие гадости. Во время своего недолгого пребывания в Европе Мадонна поменяла с дюжину любовников. Впрочем, на какое-то время она привязалась к одному, как сама в последствии говорила, вьетнамскому уличному головорезу. На самом деле «мятежный» любовник был избалованным чадом преуспевающего южновьетнамского бизнесмена. «О да, он был очень красив и имел мотоцикл, — сказал один из друзей, — но еще и изрядный капиталл в придачу». Эрнандес считал, что с самого начала было ясно: Мадонне никогда не стать французской звездой диско. «С той минуты, как она спустилась на землю Франции», — утверждает он, отношения Мадонны с ее продюсерами не складывались. «Она не хотела делать того, что мы для нее планировали. Ей не хотелось петь, она делала это под нажимом. Ей хотелось одного — танцевать. То, что мы собирались превратить ее в певицу, стало для не большой неожиданностью». Даже когда речь зашла о танце, Мадонна и продюсеры не смогли придти к согласию. «Ее интересовал авангард, а в моде было диско, — вспоминает Эрнандес. — Мы хотели, чтобы она танцевала как Донна Саммерс, Мадонна же хотела по-своему». Попав в этот безвыходный тупик, она все больше разочаровывалась. Во время пребывания во Франции Мадонна находила утешение в письмах своего старого друга Дэна Гилроя из «Короны», в которых он пылко призывал ее «вернуться в Америку. Нам тебя не хватает». А между тем вспышки раздражения случались у нее все чаще и принимали все более бурных характер. Но к ее досаде, Эрнандес, Пеллерен и Ван Лье видели в них лишь новое доказательство того, что их находка из «сточных канав Нью-Йорка» обладает неукротимым темпераментом настоящей звезды.

Мадонну раздирали противоречия. С одной стороны, это были первые люди в шоу-бизнесе, которые разглядели в ней задатки певицы и подтвердили свою веру в нее звонкой монетой. И однако они ничего не сделали для ее карьеры с тех пор, как она появилась в Париже. Ей ведь надо было записать хотя бы одну песенку, хоть раз выступить. Когда Пеллерен и Ван Лье подобрали для нее песню «Она настоящая королева диско», Мадонна отказалась ее исполнять. «В то время ее интересовали панк-рок и Новая волна, — говорит Эрнандес. — Забавно, что когда через несколько лет она стала знаменитостью, славу ей принесли танцевальные поп-мелодии, которые мы пытались с ней записывать с самого начала. В конечном итоге ее музыка оказалась вовсе не авангардной».

После трех месяцев во Франции Мадонна почувствовала, что ей манипулируют и, того хуже, пренебрегают. Она захотела выйти из игры. Письма от Дэна Гилроя, каждое новое настойчивее предыдущего, служили ей моральной поддержкой, но в то же время напоминали, что роскошная парижская жизнь ей может стоить карьеры звезды, которой ей так хотелось стать по возвращении в Штаты. Она все больше тосковало по родине, и психологическое напряжение отразилось на ее здоровье. Летом 1979 года она сильно простыла, а через неделю простуда перешла в воспаление легких. Оказавшись в постели Мадонна проанализировала свое положение. Едва поправившись, она заявила шефам, что хотела бы ненадолго слетать в Америку повидаться с родными. В подтверждение того, что она вернется в Париж, она попросила оформить билет туда и обратной оставила у Пеллеренов свои новые дорогие наряды. Но мадам Пеллерен не обманывалась на ее счет. «Мадонна хотела только одного, — сказала она, — стать звездой. И, покидая Париж, она поклялась, что вернется звездой».

Патрик Эрнандес убежден, что именно в Париже Мадонне «запала в душу мысль, что она может петь. Не появись Мадонна в Париже, она, возможно, так бы и продолжала брать уроки танца, ходить на просмотры — но в жизни не подумала бы о карьере певицы!» В Париж Мадонна не вернулась, и ее французским продюсерам оставалось лишь горько пожалеть о черной неблагодарности протеже. На Эрнандеса же произвели впечатление ее «смелость и прямолинейность. Как-то она мне сказала: „Сегодня ты имеешь успех, а завтра он будет моим“. Тогда я удивился, то есть подумал, а не блеф ли это — или она действительно верит тому, что говорит? Тогда, в Париже, Мадонна погоды не делала, но настроена была очень решительно. В своем успехе она не сомневалась. Она знала, что будет звездой». Слово Мадонна сдержала и вернулась в Европу лишь тогда, когда достигла звездной вершины, причем самым нелегким путем — завоевав славу в Америке. «Надо работать, чтобы чего-то добиться, на блюдечке тебе готовенькое не выложат, — говорила она. — А если и выложат, так надолго не хватит».