Мафиози и его мальчик (СИ)

- Мало ли… Ну так что?

Яр протянул руку.

- Хорошо.

Богатырёв ответил было, а затем замешкался на секунду.

- А уверен, что сможешь пацанов удержать?

Яр пожал плечами.

- Как-нибудь.

И на то ударили по рукам.

Яр переоборудовать спортзал не стал – спальных мест туда влезло бы немного, и они только стали бы лишним поводом для драк между зеками. Вместо этого договорился с дневальным и устроил вход «по пропускам» – для тех, кто оказывал услуги ему.

Вторую комнату вычистили от швабр и устроили там телевизионную – через Богатырёва Яр заказал старый телек и видеомагнитофон. Здесь же были установлены пустые книжные шкафы, в которых через некоторое время стала скапливаться перечитанная до дыр макулатура – газеты, журналы, детективы в мягких переплётах. Вход в телевизионную осуществлялся также «по пропускам», которые выдавал он сам.

Ещё до того, как переоборудование было завершено, Яр разместил на новой хате свою «свиту». Хрюню было даже немного жаль – его теперь пришлось отселить к другим петухам, от чего он за последние месяцы успел отвыкнуть.

Сам Яр пребывал в странном состоянии – с одной стороны, необходимость обустраиваться и устанавливать новые порядки в бараке немного оживляли его. С другой - всё происходящее казалось каким-то дурным сном.

Здесь было грязнее, чем в первом его обиталище на зоне, и народ был какой-то сумрачный, так что нескольких пришлось макнуть в парашу головой, прежде чем остальные начали за собой следить. Зато, когда в полку чушек прибыло, нашлось, кому поручить уборку, и постепенно барак не то чтобы засиял, но по крайней мере запах хлоркой, а не чесноком.

Грев здесь был не так нужен, как в четвёртом – всё необходимое мог обеспечить Богатырёв, только бы ему не мешали жить в его апартаментах. С другими зека он ладил тяжело и почти все проблемы решал через активистов и быков.

Яра же довольно быстро Богатырь подпустил к себе. Звал посидеть вечером за коньячком и даже потихоньку снизошёл до того, чтобы рассказать, как попал сюда.

- Махинации… - Богатырёв усмехнулся. – Да какое там… Кто за что… Бабу я убил.

Яр приподнял бровь и присвистнул.

- Изменила мне, - Богатырёв сделал большой глоток и не сказал больше ничего. Чувствуя, что установившуюся паузу нужно чем-то закрыть, Яр произнёс.

- И я… вроде того.

Говорить подробнее не хотелось совсем – не в тему здесь были ни настоящий Андрей, ни мальчик, так похожий на него. И даже то, что его подставили, Яр сказать не мог, потому что это означало признать, что он полный лох.

- Выпьем, - произнёс он наконец и на том завершил разговор.

Впрочем, Богатырёв всё больше говорил о себе. Яру было довольно легко с ним, потому что тот никогда не спрашивал о нём самом. По крайней мере о том, что было по ту сторону решетки – только о том, что внутри.

Ещё Богатырёв то и дело проговаривался о том, что здесь, на зоне, у него есть враги – но всё никак не говорил кто. И Яр так и не узнал ответа на этот вопрос, пока не встретил его лицом к лицу.

Трое пацанов зашли с двух сторон, когда Яр устроился покурить в небольшом тупичке слева от двери. В первую секунду Яр пожалел, что не взял с собой быков. Потом оглядел пацанов ещё раз и просто сплюнул в снег.

- Здорово, братва, - произнёс он и усмехнулся, ожидая реакции, но её не последовало.

- Чё за дела у тебя с Богатырём? – спросил один из троих и, всмотревшись в его лицо ещё раз, Яр узнал автоматчика, который околачивался вокруг Хряща, а затем куда-то пропал.

- Хорошие дела. А тебе-то чё?

Автоматчик тоже закурил.

- Тебе Лысый привет передаёт.

Яр нахмурился. Никакого Лысого он не помнил в упор.

- И ему от меня, - ответил он на всякий случай и стал ждать продолжения.

- Лысый говорит, что если ты нормальный пацан, то будешь делать так, как он говорит.

- А что он ещё сказал?

- Что Богатырёва надо убрать.

- И чё? – Яр усмехнулся. – Типа он мне заказ сделал что ль?

Автоматчик покачал головой.

- Ясно, что убирать будешь не ты. От тебя только требуется побазарить с ним подольше, да побольше разузнать…

Яр кивнул – больше в знак того, что понял, что от него хотят, чем в знак согласия.

- Подумаю, - ответил он и, выставив вперёд плечо, вклинился между двумя быками, перегородившими проход.

Весь остаток дня на душе у него было неспокойно, и он думал в основном, как бы подловить Хрюню, пока не видит никто, и как бы потише отправить его разузнать что почём.

Ближе к ужину ему это удалось, и перед сном, запершись в телевизионной, он выслушал всё от и до:

- Лысый – Лысенько Тимур Семёнович. Из Пермской ОПГ. С Богатырёвым что-то не поделил давно.

- Что? – перебил его Яр.

- Говорю же, давно. Да и не всё ли равно?

- Ладно. Что ещё?

- Ну… Лысый давно уже думает, как его убрать. Только Богатырь же не выходит никуда.

Яр протянул Хрюне пару сигарет.

- Только здесь не кури, - тут же напомнил он, заметив, что тот уже суёт сигарету в рот.

Хрюня торопливо спрятал валюту и снова посмотрел на него.

- Ещё… - произнёс неуверенно он.

- Что?

- Говорят, у Богатыря с начальством подвязки вовсю.

Яр фыркнул.

- Трудно не заметить.

- Да не… Не только в том смысле, что он так живёт. Говорят, он кого-то там сдал. И Лысого бесит это всё.

Яр не заметил, как сам потянулся к сигаретке и, только почувствовав на губах привкус бумаги, торопливо спрятал её.

- Хорошо, - сказал он. Подошёл к двери и открыл её, выпуская Севу наружу. А сам остался стоять, покручивая сигаретку в руке и размышляя о том, что ожидало его впереди.

Впрягаться за Богатырёва, если он кого-то там кинул, было, конечно, западло. И Лысый был бы в своём праве, если бы наказал его за это вместе с Богатырём.

С другой стороны, Богатырёв, по всему выходило, был нормальный мужик. Да и Яр вроде как уже заключил с ним договор. Так что кидать его теперь, получалось, тоже западло.

========== Часть 72 ==========

Иногда – или даже часто – Яр думал: почему бы ему было просто не уехать с мальчишкой в какую-нибудь глушь с самого начала? Потрахивать его втихомолку, как делают все, кто не хочет всю жизнь доказывать свою правоту.

Горячий душ? Ну сделал бы он чёртов горячий душ. Велика ли проблема набатрачить на маленькие удобства без пальбы из разборок. Ну, может, не так быстро, может, за пару лет… Андрей бы, наверное, потерпел. Да и кто бы его спросил?

И тут же Яр отвечал себе: нет. Такого быть не могло. Потому что мало было потрахивать втихомолку это вкусное, гибкое тело. Каждый раз, когда он приносил Андрюше что-то – от китайского свитера до документов на клуб – глаза мальчика загорались, светились любопытством и… любовью. И чтобы увидеть этот взгляд, Яр готов был на всё. Ему не жаль было ноги и не жаль всех тех, кто за эти годы оказался в земле. Пока был шанс увидеть этот взгляд, он был согласен на всё.

Мало было трахать. Хотелось… Хотелось распушить хвост. Доказать этому избалованному сыночку депутата, что он может дать ему всё то, чего не смог или не захотел дать отец.

Знал, что нельзя. Что привыкнет. Что будет любить эти деньги, а не его, но остановиться всё равно не мог.

Яр и сам не заметил, когда эта жажда превосходства превратилась в новую одержимость, и вместо очередной аудиосистемы появилась квартира в Ницце. Как он перестал замечать, что творится в этих глазах, потому что желание притащить, подарить ещё что-нибудь превратилось в самоцель.

Зато помнил отлично, как отозвалось болью счастье в глазах Андрея, когда Яр увидел его с другой… С девчонкой. Этого Яр не мог понять. Мог понять, если бы Андрей выбрал кого-то сильнее его, богаче его, надёжней или даже добрее его.

Но девчонка… Это не укладывалось в голове. Это означало, что все его потуги теряли смысл. Что всё, что было между ним и Андреем, не было, не могло быть таким, каким видел это Яр.

Получалось, он не трахал любимую шлюху, а принуждал трахаться чужого, мало в общем-то знакомого ему пацана.

Получалось, что прав был Журавлёв, и всё то лето померещилось ему, а Андрей попросту не знал, как избавиться от него.

Получалось, что бессмысленны были все подарки, потому что Андрей не мог, в принципе не был способен его полюбить.

Это открытие, это счастье в таких знакомых и чужих теперь глазах меняло всё.

Потом случалось, что Яр жалел. Не только о пожаре. Жалел вообще обо всём, что успел наворотить.

О том, что позволял кому-то касаться этого гибкого тела, которое хотел бы спрятать ото всех, не давать не то что трогать, а даже смотреть.

Жалел, что пытался принудить, заставить любить. Жалел, что с самого начала был жесток, и сам не пытался любить.

Жалел о том, что отпустил – или прогнал, потому что Андрей не хотел уходить. Жалел о том, что не смог защитить.

Жалел о том, что были все те - бессмысленные и внушавшие отвращение тела в его кабинетах, в его машинах, в его кровати – все, кроме того одного, которое он по-настоящему хотел.

Жалел о каждой минуте и о каждом дне - и тут же с необыкновенной неотвратимостью понимал, что теперь уже не сможет ничего изменить.

Он был здесь, взаперти. Андрей – там, по другую сторону колючей проволоки. У Андрея была жизнь.

Андрею осенью исполнилось двадцать семь. Мальчиком его можно было назвать уже с трудом.

Собственно, на мальчишку он не очень-то был похож уже там, на суде – в сравнении с теми шлюшками, что в последний момент кинули его, он вообще казался взрослым мужиком.

А Яр успел забыть уже, что Андрей всё ещё взрослеет, всё ещё растёт. Он замер у него в голове мальчишкой, изгибающимся на мятых простынях – будто на фотографии, которую мог смотреть один только Ярослав. И уже там, на суде, неожиданное несоответствие болезненно резануло по нервам осознанием того, что прошлое не вернуть. Но тогда Яру хватало других проблем.

Теперь, когда самое страшное уже произошло, Яр старался - и не мог прогнать от себя мысль, что Андрей там, снаружи, теперь изменился ещё сильней. А за десять лет, должно быть, изменится совсем.

Андрей больше не был его, да и мальчиком его можно было назвать с трудом, но у Яра всё равно саднило в груди, и не давал покоя несвоевременный, бестолковый каприз – увидеть, и увидеть именно его. Иногда даже накатывало желание позвонить, но Яр отбирал у себя самого телефон, отдавал кому-нибудь или просто прятал так, чтобы не дотянуться во сне рукой, потому что… Потому что на кой чёрт Андрею оказавшийся в тюрьме банкрот?

Больше не будет ни подарков, ни квартир, ни стереосистем. Яр не мог дать ему ничего. И если Андрей к тому же вообще не хотел спать с мужиком, то оставалось только надеяться, что там, на свободе - он найдёт себя. Что Яр не слишком изломал его. И что Андрея не найдёт кто-нибудь другой.

Приближались февральские дни свиданий, и зона затихла в ожидании – никто не хотел накануне загреметь в ШИЗО.

Никто из людей Лысого больше к Яру не подходил, но Яр не сомневался, что тот о разговоре не забыл.

Яр теперь не исключал, что для того его и перевели в этот барак – втереться в доверие к Богатырю. Правда, оставалось не очень ясным, почему именно его, но тут Яр склонялся к мнению, что Хрящ просто решил избавиться от лишней занозы в заднице и остаться с Богомолом наедине.

Два-три вечера в неделю Яр проводил, сидя в кабинете у Богатырёва и на двоих с ним распивая коньяк - тоже французский и дорогой, хоть и не такой, какой купил бы он сам.

Богатырёв рассказывал, как начинал. Байки были те же, что и у всех – про джипы, которые обстреливали из гранатомётов, про рыночные ларьки, которые начинали крышевать на троих, и прочее фуфло.

Сам Яр из гранатомёта в Москве никогда не стрелял – только под Кабулом и только один раз. И в него тоже из гранатомёта не стрелял никто, хотя джипы стопали, было дело и не раз. Отстреляться, впрочем, обычно удавалось легко.

Он тоже мог кое-что рассказать, но почему-то больше хотелось молчать. Не было никакой ностальгии по прошлым временам, только по тому, что всё тогда было прозрачно и легко. Ясно кто и в кого, и понятно, кто, если что, предаст.

Яр слушал и всматривался в породистое, хоть и типично русское лицо – крупные губы, большой с лёгкой горбинкой нос. Богатырёв, как ни посмотри, казался нормальным мужиком, и плохо укладывалось в голове, что он кого-то там сдал.

То, что ссориться с Лысым не нужно, Яр умом понимал. Но если бы он и нашёл, что тому про Богатырёва рассказать, то однозначно тоже стал бы стукачом. Чёрт его знает, как бы это Лысый понимал, а то, что он стал бы стукачом для себя самого - это факт.

Богатырёв ему доверял, а Яр, сколь себя помнил, никого и никогда не предавал.

- А что за история с Пермскими? – спросил Яр как-то, когда градус был уже достаточно высок, а в разговоре наступила пауза, пока Богатырёв разливал коньяк.

Яр отчётливо заметил, как дрогнула у того рука, но тот всё же долил до уровня и осторожно опустил бутылку на стол.

- А тебе-то что? – рявкнул он.

Яр лениво повёл плечами.

- Да ничего. Говорят, то ли подставил ты их, то ли что…

Богатырёв какое-то время молчал.

- А то, что они Ирку… того… не говорят?

Яр какое-то время не отвечал. Взгляд у Богатырёва стал неприятный, почти безумный. Потом, наконец, Яр сказал:

- Ты должен был это решать сам.

Рюмка, которую Богатырёв держал в руке, лопнула, и коньяк вперемешку с кровью стал сочиться на стол.

- Не мог, - буркнул он. Потом тряхнул рукой. – Всё. Финита ла комедия, или как оно там.

Яр встал. Свой коньяк он допивать не стал. Сделал несколько шагов к двери, а потом остановился и спросил:

- Ты ж её вроде, сам…

Богатырёв не ответил, но по его шумному дыханию Яр понял, что он думает.

- Да, - сказал Богатырёв наконец. – Не разобрал, – помолчал, так что Яр уже собирался уходить, а потом вдруг продолжил: - Я когда понял, с повинной пришёл. Не мог просто так… А этих уродов, кого не посадили, сам заказал.

Яр ничего не сказал.

Воздух на первом этаже после апартаментов Богатырёва казался холодным и прогнившим. Как бы не драили здесь всё, всё равно избавиться от вони, въевшейся в стены и дерево шконок, было нелегко.

Дверь в камеру Яра тускло мерцала светом в дальнем конце коридора, и тот поёжился. Ужасно не хотелось возвращаться обратно туда, где ютились в одном помещении несколько десятков людей. Он подумал даже, что стоит всё-таки выкорчевать к чёрту телевизионную или спортзал и сделать просто хату для себя, но это ещё нужно было обмозговать.

Яр неторопливо побрёл вперёд.

Уже за пару метров от двери он ощутил, как что-то холодное и острое впивается ему в бок.

- Не оборачиваться, - прошипел кто-то у самого уха. Яр кивнул и продолжил смотреть вперёд. – Тебе письмо.

Яр кивнул.

- Давай.

- Лысый просил сказать, что пора Богатыря убирать. Ты решай как – сам, или мы сделаем, а ты просто поможешь нам?

Яр глубоко втянул воздух. Третьим вариантом ответа, очевидно, было перо в бок. Нужно было решить. Сказать, что сам – выиграть немного времени, вот только что потом? Просто Богатырёва сдать – отойти в сторону и дело с концом. Яр поджал губы.

- Сам, - сказал он.

- Отлично. Времени тебе до первого числа.

- А потом?

- А потом порешат тебя.

Щёлкнул механизм – видимо, закрылась бабочка в руках шныря – а когда Яр обернулся, в темноте не было уже никого.

Яр не стал вглядываться слишком долго – в два шага преодолел расстояние до хаты и, нырнув на освещённую территорию, захлопнул за собой дверь.

- Хорош базарить, давно отбой! – рявкнул он и сам направился к своему лежбищу из трёх шконок в углу у окна. Зеки по обе стороны от него стихали и, лениво урча, укладывались спать. А Яр шёл и пересчитывал всех по головам. Считая тех, что перевели вместе с ним, было тридцать два. И кто тут работает на Лысого - было никак не понять.

«Надо было перебираться в спортзал, - подумал он мельком, устраиваясь на собственной шконке. - Надо было, да не сейчас». Теперь уже подобный переезд лучше, чем что бы то ни было, говорил бы о его предательстве и о том, что он попросту струхнул. А не решил бы этот переезд ничего – убрать его можно было в любом тупичке, в коридоре, в душевой. Убрать… или что-нибудь ещё.

Той ночью Яр ни хрена не спал, как не спал и три ночи вперёд. Всё время мерещилось, что кто-то крадётся к нему в темноте, хотя головой он и понимал, что время ещё не пришло.

Оставалась почти неделя до назначенного срока, но он не мог заставить себя перестать гадать, каким будет обещанный итог. Что можно сделать с человеком в тюрьме под далёким Иркутском, куда ни одной проверке не доехать, он знал отлично – раньше по рассказам, а теперь увидел и сам.

Опущенных было не так чтобы много, но от одного вида их начинало тошнить. Были тут и хилые интеллигентики, кому сама судьба уготовила дорогу в петушиный угол, и мальчики, на которых он бы вряд ли снаружи бросил косой взгляд даже будучи по этой части – разве что после армии, оголодав. А были и такие, как он – хоть бы и тот же Стальной.

Бывшего смотрящего Яр видел несколько раз. Волосатый зад его вряд ли мог кого-то завести, но Стального всё равно драли – старательно, даже не столько от желания потрахаться, а просто от желания установить своё господство над тем, кто недавно ещё был выше тебя и решал за тебя.

Стальной продержался недолго. За несколько месяцев иссохся и стал опускаться, хоть и зыркал на Яра злыми глазами издалека. Совесть, впрочем, Яра не мучила никогда. У него понятие было одно и самое простое, ещё с войны – или ты, или тебя.

«Или тебя» стало внезапно слишком ощутимым, и Яру всё более казалось, что он застыл между молотом и наковальней.

Чем больше он думал, тем сильнее ему не хотелось сдавать Богатыря – из принципа. Чтобы не думали, что могут запугать.

И в то же время он всё отчётливей понимал, что у них-то как раз есть все возможности запугать. Зона – это война. Ты либо с охраной, либо с блатными, третьего не дано. И даже если бы ему пришло в голову поднять против братвы весь свой барак, как он сделал бы на воле, никакого результата это бы не дало – половина выступила бы за понятия, а значит, перешла бы к Лысому. А если и нет, такое противостояние было бы просто смешно.

И тем не менее Яр не мог справиться с собой. Не мог заставить себя прогнуться под угрозу и настучать, пусть это было и «по понятиям», на нормального мужика, которого понимал как никого.

После того памятного разговора Яр нет-нет да пытался представить, как поступил бы он сам. Осознание того, что могло бы случиться, зайди он чуть дальше вперёд, накрывало неожиданно легко. Много раз он подходил к той грани, за которой, не разобравшись, мог бы убить, и если бы против него стоял тогда не Андрей, а кто-то другой… Впрочем, если бы не Андрей, ничего подобного вообще не могло бы быть.

К концу недели Яр решил излишне не мудрить и выбрать меньшее зло. Он как обычно поднялся к Богатырёву на коньячок, но сильно выпить ему не дал – после первой же рюмки перехватил руку и сообщил:

- Тебя хотят убить.

Богатырёв замер и медленно поднял взгляд на него.

- Вот как. Может, ещё и скажешь кто?

Яр пожал плечами, отобрал у него бутылку и, долив себе коньяк, откинулся назад.

- Предлагали, например, мне.

- Кто ж у нас тут такой дипломатичный, чтобы предлагать.

- Кто предлагал, ты, думаю, знаешь сам. А что не слишком дипломатично – тут ты прав. У меня выбор небольшой. Или я им тебя сдам, или они прищучат меня, - Яр медленно, одними губами потянул коньяк. – Вот как-то так.

Богатырёв тоже откинулся назад и, прищурившись, посмотрел на него.

- А с чего мне верить тебе?

- Потому что ты, вроде бы, не дурак.

Богатырёв со свистом втянул воздух через нос.

- Ко мне сюда не войдёт никто, - отрезал он.

- И мыться тоже не пойдёшь?

Богатырёв открыл было рот, но тут же замолк. С водой на зоне было не очень хорошо, и хотя санузел бывший гендиректор оборудовал себе свой, напора не хватало, и мыться зимой приходилось в общей душевой.

Богатырёв молчал. Видимо, обдумывал все возможные ответы, которых было море – и ни один из которых не отвечал заранее на всё. Видимо, он всё-таки понимал, что его могут и убрать.

- Допустим, - сказал он наконец. – Дальше что?

Яр покатал на языке коньяк.

- Перевестись отсюда можешь?

Богатырёв поджал губы. Покидать насиженное место ему не хотелось. Какое-то время он так и сидел, а потом врезал по столу кулаком.

- Чёртов Лысенко, кого там только дёрнуло его пристроить сюда!

Яр молча смотрел на него, и Богатырёв пояснил:

- Он сам тут меньше, чем год. Иначе мы с ним разобрались бы давно.

Яр продолжал молча смотреть на него.

- Ваши дела - это ваши дела, - наконец сказал он. – Я тебе советую отсюда валить… Ну, или привыкай мыться холодной водой. У меня одна просьба к тебе, чтоб не шло разговоров, что я тебя предупредил – в пятницу выйди как всегда.

- И что?

- И я попробую тебя порешить. Сразу говорю. А на этом всё. Больше я с тобой дела иметь не хочу. Не получится – вот и повод нам поссориться с тобой.

Богатырёв смотрел на него какое-то время, а затем кивнул.

В пятницу Яр стоял под тугими струями дольше обычного – выходить не хотелось. Чувство, что что-то меняется, что-то выходит из привычной колеи, накрыло его с головой.

Потом, когда душевые уже почти опустели, и вертухаи принялись дубинками разгонять опаздывающих на ужин, дверь открылась, и появился Богатырёв.

Всего их в душе теперь было семеро: Богатырь, два вертухая, которые привели его, Яр, два его быка и какой-то шнырь, зажавшийся углу.

«Шнырь – это хорошо», - подумал Яр. А вот быков он бы предпочёл отпустить – незачем вмешивать молодцов.

Вся затея вообще сейчас казалась ему шитой белыми нитками. Надо было бы быть дураком, чтобы поверить, что он сам взялся убирать Богатыря всерьёз. На секунду даже промелькнула мысль переиграть, попытаться пойти другим путём, но было уже двадцать шестое февраля и до дня расплаты оставалось три дня. Потому Яр плюнул на всё и, дождавшись, когда Богатырёв будет проходить мимо него, быстро-быстро скрутил полотенце петлёй и накинул ему на горло. Богатырёв захрипел, пытаясь вырваться, охранники бросились на Яра, быки – на ментов. Завязалась свалка, итог которой был предрешён – не потому что охранники или Богатырёв были сильней, а потому что они были частью системы, царившей здесь, и Яр не собирался расшатывать её. Он хотел только пройти по кромке и остаться живым.

Он почти не дрался – только прикрывал голову и лицо руками, когда его свалили и принялись пинать, перемежая удары ногами с ударами дубинок. Было стыдно от того, что где-то рядом, так же скрутив, избивают быков, а потом всё поплыло и стало трудно дышать.

Перед глазами прояснилось ещё раз, когда его вывели на мороз, всё так же голого потащили туда, под бараки, куда лучше было вообще не попадать. Яр выругался, поняв свою ошибку – он слишком много думал о том, как бы не поссориться с братвой, а о том, что начальство может попросту сгноить его живьём в двадцатиградусный мороз, не задумался ни разу до сих пор.

========== Часть 73 ==========

Было холодно. Пожалуй, все последние сутки это была единственная мысль, даже несмотря на то, что уже сразу после ужина в первый день Яру передали через опущенных свитер и штаны.

Дыхание замерзало на ворсинках высокого ворота и застывало крохотными искорками льда, на которые постоянно тянуло скосить взгляд, просто потому, что больше было не на что.

Яр вспоминал, как когда ему было чуть за двадцать и его только ещё собирались отправлять в Афган, он читал «Смирительную рубашку» - редкий, чуть ли не запрещённый по тем временам текст. Читал и с высокомерным пафосом, присущим любому юнцу, сравнивал себя, запертого в коробке стального вагона, идущего на юг, с героем Лондона, и думал о том, как хорошо бы сейчас уснуть, свалиться в глубокий самогипноз и оказаться где угодно, только не здесь.

Температура в вагоне была под сорок – правда, выше нуля. Всё вокруг плавилось и растекалось лужицами от жары, но он был одним из тех, кто не боялся того, что ждёт впереди. Нужно было просто немного потерпеть, пока консервы из тушёных новобранцев доставят под Кабул, и вот там для него началась бы настоящая жизнь.

Он и помыслить не мог тогда, что когда-нибудь окажется замаринованным в другой банке, каменной и холодной, где мгновенно превращается в лёд сорвавшийся с губ плевок. Только из этой консервы выхода не было – разве что в другую, немного более комфортабельную, но такую же безысходную. К шестому дню происходящее потихоньку начинало казаться кошмарным сном. Реальность Джека Лондона вставала перед глазами ясней и ясней.

Он почти непрестанно двигался – сначала попросту ходил по камере кругом, затем пробовал отжиматься и даже подпрыгивать – правда, пол был ледяным, как и всё вокруг, и касаться его руками удавалось с трудом, а ногу стало сводить уже к вечеру первого дня - и с тех пор она ныла почти непрерывно.

Спать в камере ШИЗО было невозможно – Яр опасался, что стоит ему закрыть глаза, как утром он уже не проснётся, навсегда превратившись в ледяной труп. И всё равно на третий день, когда очередной обиженный передал ему пакет от Богатырёва с кипятильником, кружкой и письмом – Яр уснул, едва сделав несколько глотков горячей воды. Его попросту унесло.

Спал он недолго и просыпался без конца от бессмысленного желания плотнее закутать ноги в одеяло или хотя бы плед. Одеяла на зоне были шерстяными – или, может, даже сделанными под шерсть. И хотя сам Яр уже осенью обзавёлся нормальным комплектом тёплого и чистого постельного белья, сейчас он был бы согласен на любую тряпку, только бы создать минимальную границу между собственным телом и ледяным воздухом, сочащимся сквозь щели в стенах.

Яр и рад был бы, уподобившись герою Лондона, ускользнуть в эпоху освоения прерий или во Францию времён Людовиков, но каждый раз, когда он вываливался из серой мути сна, перед глазами стояла окрашенная красными подтёками крови коричневая хрень – не вспоминалась даже Кабульская жара, мучившая его во снах всего пару лет назад, только сплошной бесконечный сумбур из отрубленных пальцев и воющих собак. Его собственных собак, грызущих чью-то плоть.

Когда Яр проснулся, наконец, до конца – а сделать это оказалось нелегко, потому что околевшие конечности не хотели двигаться совсем – первым делом он вскочил со шконки и сделал круг по комнате, размахивая руками и стараясь согреться.

Нога ныла с каждым днём сильней, и если бы не холод, он давно перестал бы вставать вообще. К тому же где-то на третий день – а может, четвёртый, Яр быстро перестал понимать, - начался кашель, от которого, казалось, горло выворачивало наизнанку и сдавливало спазмами грудь.

Немного размявшись, он вернулся к тому месту, где остались лежать заледеневший теперь кипятильник и кружка, наполовину наполненная водой, превратившейся в лёд, взял в руки записку и, развернув её окоченевшими пальцами, поднёс к лицу. Буквы расплывались перед глазами. Хотя в камере – в любой камере на зоне вообще – лампочка должна была гореть круглые сутки, здесь её не зажигали вообще. Яр подошёл к окну и, преодолев несвоевременный позыв облизнуть пересохшие губы, принялся читать.

Богатырёв благодарил. Правда, в благодарности его было мало прока, потому что она же и подписывала Яру приговор.

Богатырёв обещал, что на воле, если встретятся, он вернёт Яру всё – вот только для Богатырёва эта воля наступала уже совсем скоро, его, оказывается, переводили в тюрьму под Владимир, а летом должны были выпустить по УДО. Для Яра она грозила теперь не наступить совсем.

Богатырёв этого, в общем-то, не скрывал. Напротив, даже предупреждал, что номер не прошёл. Что кто-то – как он думает, Рыжик – заложил их обоих, и Лысый знает всё.

И последними, самыми полезными буквами в этом письме, внизу значилось число – двадцать восьмое февраля. День долгих встреч.

Яр застонал, преодолевая желание прислониться к стеклу лбом – опасался, что кожа попросту примёрзнет к нему. Закрыл глаза. В общем-то, ничего особого он и не ждал от этого дня. С тех пор, как Андрей прислал посылку, прошло уже два месяца, и он больше не давал знать о себе.

Должно быть, коньяк был последним подарком или, так было бы точней – данью памяти человеку, который больше не значит для него ничего. Особой надежды на то, что Андрей приедет к нему, Яр не питал. И всё же… Всё же что-то зудело в груди. Что-то говорило о том, что Андрей бы мог… по крайней мере, если бы кто-то и мог, то это Андрей.

Там, наверху, остался лежать телефон. И сейчас Яр до скрипа в зубах жалел, что не позвонил. Не позвонил, не дал о себе знать. Но теперь думать об этом было уже бесполезно.

Впрочем, Андрей всё равно не смог бы ничего изменить.

Яр подумал, что это даже хорошо, что Андрей не знает о нём ничего. Не видит его таким.

Яр стиснул зубы и, заставив себя сорваться с места, с удвоенной силой замахал руками, разгоняя кровь.

***

Яра выпустили из ШИЗО десятого марта. Он к тому времени с трудом держался на ногах. Зверски хотелось спать. А лучше – попросту упасть и умереть, но он не собирался сдаваться. Назло.

Камера встретила его затишьем и молчаливыми взглядами из-под бровей – почти такими же, какие он ловил на себе в первый раз. Вот только уверенности - такой, как в тот раз – не было ни на грамм.

Яр молча протопал к своей шконке и, покопавшись под ней, извлёк банку с тушёнкой из тех, что переправлял с воли сам себе. Оттуда же достал ложку. Уселся на шконку, закутался в куцый казённый плед.

Вскрыл одним быстрым движением и принялся ковырять холодное мясо. Есть не хотелось совсем – как бывает, когда две недели ешь одно только дерьмо.

Какое-то время в хате продолжала царить тишина. Яр заговорил первым.

- Что, братва, как дела?

Ему не ответил никто. Яр прожевал ещё один кусочек мяса, поднял глаза и обвёл взглядом хату. Едва он оборачивался, сидельцы старательно отводили глаза. Из тридцати взглядов, находившихся в камере, он смог поймать один только взгляд – пронзительный и испуганный - сидевшего у самой двери петуха.

Яр опустил глаза в банку, ковырнул тушёнку ещё раз и продолжил жевать. Он понимал, что этот бойкот должен означать. Можно было подойти к Хрюне, отозвать его в спортзал и прояснить до конца, но Яр не видел особого смысла ещё и Севу подставлять – всё было ясно и так.

Яр медленно ел. Ему хватило терпения на полбанки, затем он отставил тушёнку в сторону и принялся копаться под подушкой, где лежал телефон. Мобильник оставался там, где и должен был быть, вот только заряда в нём не было нифига – Яр чертыхнулся было, но уже через пару минут злость прошла – то, что мобильник не работал, было очень даже хорошо. Иначе он обязательно позвонил бы тому, кому никак не должен был звонить.

Всё так же неторопливо Яр протянул руку за кровать, нащупал розетку и, включив зарядку, подключил телефон. Спрятал его обратно под подушку, сложил руки перед собой замком, хрустнул пальцами и замер – стал думать и ждать.

Ему казалось почему-то, что Лысый, каким бы он не был крутым, не решится расправится с ним здесь. Это был скорее психологический, чем тактический момент – ни один зверь не сунется в логово к другому зверю. Значит, у Яра оставалось время… - он извлёк из-под подушки часы и посмотрел на них – до утра, потому что ужин он уже пропустил. А потом надо было что-то решать.

Наказание должно было быть довольно простым – но каким, Яр не хотел раньше времени представлять. С точки же зрения техники… с точки зрения техники нужно было скорее всего ожидать тёмной. Пары громил где-нибудь в закутке, неожиданной просьбы закурить. И на сей раз договориться получилось бы вряд ли – Лысый прекрасно знал все его возможности, и если бы ему нужен был грев, не пускал бы его в расход.

Яр вытянулся на шконке, размотал своё второе, «неуставное» одеяло, лежавшее до того в ногах, закутался в него и попытался уснуть. Почти сразу он повернулся ко входу лицом, потому что хотя и понимал умом, что здесь на него не нападут, проверять это на практике абсолютно не хотел.

Он попытался сосредоточиться на мыслях о том, как можно уйти от казавшейся неминуемой судьбы, но вместо путей к отступлению в голову постоянно лезли мысли о том, как именно это могут осуществить.

Яр слышал байки о том, как кого-то из опущенных подпускали поближе к «приговорённому» - расцеловать.

Яр невольно перевёл взгляд на Севу, который всё ещё зыркал на него глазами из своего угла, а теперь почему-то кивнул, будто подтверждал: «Да. Всё будет именно так». Яр торопливо мотнул головой. Значит, Хрюню к себе не подпускать. Это первый пункт. Что ещё?

Он перевёл взгляд на храпевших в паре коек от него быков. Эти не стали разговаривать с ним, как и все. Значит, от них ничего хорошего можно было не ожидать.

Яр скрипнул зубами. Ему до посинения надоело только и делать, что ожидать предательства от всех. Он закрыл глаза, но тут же ему показалось, что у кровати скрипят половицы и кто-то приближается к нему. Яр опять распахнул глаза. Был, кажется, ещё один ритуал. Он нервно провёл пальцами по губам.

Ритуалов был миллион. И от всех разом было не сбежать.

Яр попытался перевернуться поудобнее и тут же зашёлся в кашле. Он кашлял долго, сжимая одной рукой грудь, а другой горло, но всё равно не в силах успокоить подступивший зуд, а когда затих наконец, в голове будто прояснилось в один заход. Лазарет.

В больничке кто-то должен был дежурить постоянно, с кашлем его вряд ли стали бы принимать раньше девяти. С другой стороны, пока один только дежурный сидел на посту, можно было попробовать договориться. Что-то пообещать. Например, бабло. Ну, или барахло.

Яр поколебался ещё какое-то время, а затем выдернул из розетки телефон. Вместе с зарядкой сунул его за шиворот. Спрыгнул с кровати и, чуть припадая на повреждённую ногу, которую после отдыха стало дёргать ещё сильней, двигался к двери.

Пацаны поджидали его за поворотом, у самой двери. Не было никаких «Дай закурить» или «Слышь, ты чего». Молча пришёл удар под дых, который Яр в темноте пропустил, зато в ответ, не целясь, почти инстинктивно отмеряя высоту и наклон, он врезал так, что у кого-то затрещала кость.

Яр ударил снова и ещё раз пропустил удар. Кто-то шумно дышал, хрипел в темноте – не видно было ничего. Потом он понял вдруг, что его больше не пытаюсь бить.

Повёл ногой и натолкнулся на что-то неподвижное, тёплой кучей лежащее в углу. Ныл правый кулак, а левое запястье, казалось, кто-то пытался выкрутить винтом, но это было ничего – пожалуй, даже хорошо. Не дожидаясь, пока нападавшие придут в себя, Яр двинулся к выходу.

Между бараком и входом в лазарет было метров сто. У обоих дверей стояли ребята с автоматами - Яр только поприветствовал их, махнув рукой. Оба конвоя знали его хорошо.

На полпути остановился, повернулся лицом к стене, старательно делая вид, что попросту отошёл по нужде, опустил руку до уровня пояса и вынув плохо сидевший кирпич, засунул в образовавшуюся нишу провод и телефон. Затем вставил обратно кирпич и направился дальше ко входу в лазарет.

В больничке и в самом деле не было почти никого – тускло горел свет, и пожилой врач, которого Яр не знал в лицо, потому что не оказывался под надзором медиков уже давно, читал, подставив книгу под лампу, какой-то детектив.

Яр прокашлялся и тут же зашёлся в кашле.

Врач подскочил на месте и на секунду опасливо отошёл.

- Туберкулёз? – спросил он.

Яр покачал головой, но вслух произнес:

- Не знаю. Две недели в ШИЗО.

Врач ткнул ему на дверь перевязочной и сам направился туда. Включил свет и уже внутри указал Яру на койку, затянутую белой простынёй.

Здесь лампы были куда ярче, и врач, подойдя к Яру вплотную, тихонько выругался, взял его за подбородок и заставил покрутить головой.

- С лестницы упал?

- Так точно… Да.

- Сиди, за зелёнкой схожу.

Вернулся врач не только с зелёнкой, но и со стопкой бумаг. Осмотрел и обработал ушибы, затем принялся слушать спину и грудь, а в конце концов покачал головой.

- Хорошо бы флюорографию. И надо в больницу класть.

Яр кивнул. Не пришлось даже ничего объяснять. Затем врач отошёл, принялся перебирать пожелтевшие листки.

- Фамилия, номер как? – спросил он, опустив глаза в разлинованную полосками тетрадь.

- Ярослав Толкунов. Четыреста восемьдесят три.

Рука врача дрогнула и замерла. Затем он медленно поднял глаза. Яр тоже смотрел на него, не зная чего ожидать.

- Вот ты какой… Ярослав Толкунов… - медленно произнёс он.

Яр сидел неподвижно, пытаясь прочитать что-то в этих глазах. Врач так же молча смотрел на его какое-то время, а потом произнёс:

- У меня сын. Был. К Брюсову пошёл.

Яр молчал. Дело с Брюсовым закончилось так давно, что он если бы и хотел, не смог бы сейчас ничего сказать.

Ему даже не сразу пришло в голову, что больничка, кажется, накрывается медным тазом.

- Мне жаль, - произнёс он и невольно закашлялся опять.

- А людей не жаль было убивать?

Яр молчал. Он не хотел врать. Даже сейчас ему не было жаль того, кого он и вспомнить-то толком не мог. Того, кто если бы был жив, возможно убил бы его.

Врач опустил глаза и принялся что-то быстро писать.

- Мне идти в барак? – тихо спросил Яр, уже не глядя на него.

- Куда? – врач быстро поднял взгляд. – Других заражать?

Яр пожал плечами. Таким щенком он не чувствовал себя ещё никогда.

Яр хотел было спросить, на сколько он может рассчитывать, но теперь решил промолчать.

Врач отвёл его в палату и, сухо объяснив что к чему, захлопнул решётчатую дверь и запер на замок.

Яр уснул мгновенно абсолютно мёртвым сном, а проснулся только, когда солнце уже вовсю светило за окном.

Первые два дня к нему заглядывали только, чтобы принести еду. Она была не такой сытной, как та, которую Яр ел у себя, но тоже, в общем-то, ничего. После двух недель голода и холода в больничке было более чем хорошо.

Как сказал в первый же день не слишком-то разговорчивый медбрат, у него обнаружили пневмонию, и лежать ему тут было не меньше двух недель.

Яр не мог бы сказать, что вздохнул с облегчением – слишком отчётливо он понимал, что такое две недели на фоне грядущих десяти лет.

Он слышал о людях, которые вскрывались ещё в СИЗО. В каком-то смысле Яр их понимал.

К концу первой недели тишину палаты нарушил Хрюня, почему-то появившийся на входе со шваброй в руках – Хрюню он обычно работать не отправлял, если только не нужно было за кем-нибудь проследить.

Хрюня долго тёрся вокруг его двери, явно пытаясь привлечь внимание. Яр же поглядывал на него с опаской. С одной стороны, чтобы здесь, в больничке, ни произошло, Лысому вряд ли удалось бы что-то доказать. С другой – в сложившейся ситуации он вовсе не горел желанием подпускать к себе петухов.

В конце концов Хрюне отперла дверь медсестра, и он принялся возить тряпкой уже в непосредственной близи от койки больного. Медсестра ушла, а Хрюня, опасливо выгнув шею и из-под бровей бросив на Яра очередной косой взгляд, сообщил:

- Тебе посылка пришла.

Яр вскинулся и внимательно посмотрел на него.

- Что?

За дверьми послышались шаги, и Хрюня тут же торопливо уставился обратно в пол. Яр закашлялся и на всякий случай отодвинулся от него.

Прошли двое врачей, и Хрюня заговорил опять:

- Я там попросил отложить. Если надо получить – объясню как .

Яр отвернулся от него и уставился в потолок. В голове крутилась тысяча вопросов, ни на один из которых Хрюня не мог дать ответ – от банального «От кого?» до не менее банального «А тебе-то что?»

На последнее Сева всё-таки догадался ответить сам, не дожидаясь, когда Яр решит спросить:

- Хреново вышло, Хромой. Они ж, как выйдешь, тебя накажут и там уже будут всё отбирать. Ты через общую очередь не ходи получать. Я тебе там покажу кой-чего.

Яр не знал, что ответить. Да и не успел сказать ничего. Уже через секунду снова послышались шаги, и они отшатнулись друг от друга как два прокажённых.

Новость о посылке всколыхнула что-то новое внутри Яра. Какую-то свежую струю с примесью любопытства и надежды. Ему даже захотелось выйти из больнички поскорей, хоть умом он и понимал, что именно этого делать нельзя никак.

Его выписали двадцать четвёртого марта, с утра. Его барак как раз ушёл на завтрак, а сам он никуда уже не успевал. Зашёл ненадолго в камеру, сменил свитер и, проведя рукой по отросшей щетине, направился к дверям. Он настолько хорошо знал закуток по дороге от барака к столовой, что именно от этого места подвоха никак не ожидал. Оно было слишком широким, чтобы устраивать здесь тёмную – для троих места было слишком много, а вот десятеро помещалось легко.

Кто-то толкнул Яра в бок, больная нога скользнула по влажной земле, загребая грязь, и он с трудом успел ухватиться рукой за стену, а потом чья-то фигура заслонила проход – будто выключили свет за спиной.

========== Часть 74 ==========

Яр знал, что драться бесполезно. Понял это, как только сомкнулось кольцо – но он уже лет двадцать как не позволял себе говорить слово «бесполезно». «Бесполезно» было идти против Козырева. И прорываться сквозь окружение – настоящее окружение душманов – с одним долбанным, брошенным кем-то гранатомётом в руках было бесполезно.

Главное было не думать – по мнению Яра это был лучший рецепт.

Впрочем, думать и не было времени – как только под колено метнулась чья-то нога – Яр увидел её краем как смутную тень – он развернулся и ударил в ответ, сминая в кровавое месиво самодовольное ухмыляющееся лицо со злыми маленькими глазками бледно-голубого цвета.

Потом развернулся и ударил ещё раз, перехватил, заламывая, руку незнакомого быка и пятернёй двинул ему по лицу, пытаясь надавить пальцами на глаза. Не попал, потому что в поясницу пришёлся чей-то ещё тяжёлый удар.

Яр вставал три раза – преодолевая град сыпавшихся со всех сторон ударов. Дёргал кого-то за ноги, рвал на себя, ронял, выигрывал миллиметры пространства и снова вставал, прекрасно понимая, что только провоцирует их давить сильней.

Он чувствовал боль, но тело было будто бы не его – оно двигалось как автомат, наносило удары само.

В конце концов его скрутили с двух сторон. Два здоровенных быка загнули ему руки назад, так что захрустели суставы, и стали медленно давить на загривок, пытаясь заставить упереться о стену лбом.

Яр понимал, что эти последние секунды не изменят уже ничего, но всё равно продолжал сопротивляться, просто давить затылком на чужие шершавые ладони до ломоты в позвоночнике.

А потом как-то сразу, одним рывком, быки надавили сильней и, горько крякнув, Яр уткнулся головой в кирпич.

К тому времени болело уже всё. Яр не чувствовал бровей или носа – только одно сплошное болевое пятно. Такие же пятна пульсировали под рёбрами, в боках, в животе и в паху.

А потом со смачным звуком треснула ткань под ножом, и тело рванула новая боль, неожиданно резче и сильней всего, что Яр представлял до тех пор.

За все сорок лет жизни, разной и далеко не всегда честной, Яра имели в зад только два раза – и оба раза это был Андрей

Первый раз Яр мог бы назвать приятным с трудом. Андрей честно старался, и руки его скользили по телу Яра тут и там, от чего всё происходящее становилось более уютным, но тем не менее не переставало казаться таким же глупым. Где-то внутри расплывалось тепло, но оно скорее заставляло краснеть, чем приносило удовольствие, и кончил он не столько от анальной стимуляции, сколько от более привычных оральных ласк.

Второго раза Яр не запомнил совсем. Помнил только, что разрешил сам, и что Андрей пытался творить сзади что-то смущающее. А ещё помнил, что наутро чувствовал себя не очень хорошо.

Всё, что пробовал Яр до этого, ни в какое сравнение не шло с тем, что происходило теперь. Его будто рвали на части. Горячее, унизительное и чужое врывалось в него, двигалось внутри, вызывая позывы к рвоте.

Его продолжали держать двое быков. Чьи-то ещё пальцы фиксировали его бёдра, а между ягодиц довольно быстро стало влажно и тепло – что это, сперма или кровь, Яр не знал и не хотел знать.

Первый коротко выматерился и, выпустив его задницу, отошёл куда-то в сторону, но его тут же заменил другой. Позывы к рвоте стали сильней, но Яр только стиснул зубы и зажмурился изо всех сил. Куда больше его беспокоили сейчас слёзы, подступавшие к глазам – показать их кому-то был бы полный финал.

Яр пытался отвлечься от происходящего и справиться с собой, но не мог – чем сильнее он абстрагировался от боли, тем явственней давил в груди непонятный ком из обиды, злости и ненависти к безликой массе ухмылок и голосов, окружавшей его со всех сторон.

- Суки… - выдохнул он, и тут же почувствовал, как один из быков ослабляет ему хватку, позволяя распрямиться – Яр тут же выгнулся и невольно застонал, обнаружив, что насаживается ещё сильнее на чей-то член.

- Чё сказал? - Яр увидел совсем рядом искажённое похотью насмешливое лицо.

- Я сказал – урод, - выдохнул он и тут же получил ощутимый удар в живот, от которого снова согнулся пополам.

- Жжёный, кончай, - произнёс тот же бык.

Жжёный тихо выругался. Затем произошло какое-то перемещение у Яра за спиной – снова сдавленные вопли и звуки ударов, а потом Яра ударили под колени и он ударился ими о бетон.

В эту секунду Яр понял, что его накрывает странная апатия. Боль, кривые ухмылки и мат – всё это пульсировало где-то за ватной стеной.

Ему надавили на щёки, заставляя открыть рот. К горлу подступил новый приступ тошноты, но Яр уже не чувствовал её.

Чей-то член толкнулся в рот – как большая жирная сарделька ткнулась за щёку.

Яр хотел матюгнуться, но не смог, потому что эта сарделька занимала рот.

- Сосать! – услышал он сквозь туман, но сосать Яр тоже не мог. Тело окончательно стало чужим, и он понял, что то самое, описанное Лондоном состояние, приближается вплотную.

Поняв, видимо, что исполнения команды не стоит ждать, бык взял его за уши и натянул до самого лобка. Член у него не стоял, и ему явно был больше по приколу сам факт заставить жертву утыкаться в лобок, чем требовалась разрядка или что-то ещё. Так, методично дёргая за уши, он принялся натягивать Яра на себя, пока член его не начал наконец твердеть. Едва он встал окончательно, бык отпустил жертву, и его место занял другой.

Яр окончательно перестал что-либо понимать. Кроваво-коричневое месиво, которое то и дело накатывало на него внизу, в ШИЗО, теперь обступило со всех сторон. Яр так и не понял, когда оно затопило мир целиком.

Когда окружающий мир стал потихоньку вставать на свои места, Яра снова потянуло блевать.

Он перевернулся набок и попытался выплеснуть на бетон содержимое желудка, но не получилось ничего – зато пальцы заскользили по чему-то влажному, растёкшемуся по земле. Яр тут же с отвращением отдёрнул их и распахнул глаза, но это, похоже, была всего лишь первая весенняя грязь.

- Ну как, ничего? – спросил кто-то из-за спины, и Яр не сразу узнал голос Севы, изменившийся и ставший более уверенным теперь, когда из него исчезли заискивающие нотки. – В больничку пойдём?

Яр покачал головой и тут же замер, обнаружив, что его снова накрывает тошнотой.

Сева молча сидел – или стоял, но судя по тому, что звук шёл сбоку, а не сверху, скорее всё-таки сидел – у него за спиной. Ждал, пока Яр по-настоящему приходит в себя.

- Дерьмо, - выдохнул Яр. Перевернулся на спину и тоже сел.

- Кругом, - подтвердил Сева.

Яр посмотрел на него.

- Ты тут чего?

Сева не ответил. Только бросил на него взгляд, полный незнакомой Яру смеси чувств – сочувствия, понимания и какой-то неловкости, как смотрит человек, который увидел то, что вообще не должен был бы знать.

Какое-то время он молчал, позволяя Яру отдышаться и немного собрать в кучку ворох раздиравших его на части ощущений – очаги боли продолжали пульсировать по всему телу. Снова накрывал непонятный стыд, как будто он сам был в чём-то виноват. И Яр вдруг понял – да, виноват. В том, что не смог помешать. В том, что не сделал ничего.

Захотелось врезать кулаком по стене, но он не успел, потому что спокойный, неожиданно уверенный, но в то же время мягкий голос Севы произнёс:

- Тогда пошли посылку получать. Подъём.

Не давая Яру опомниться, он поднялся сам, подхватил его под локоть и потянул вверх, заставая встать. Ко всему сумбуру, творившемуся у Яра в голове, добавилось непонятное, неуместное, но всё равно неискоренимое тепло. Ему не нужен был сейчас ни коньяк, ни одежда, которые мог бы прислать Андрей. Ему вообще было всё-равно, что тот мог прислать, но просто оставить посылку лежать или, ещё хуже, позволить ей достаться кому-то ещё, он не мог.

Сева медленно двинулся к пункту выдачи, а Яр, прихрамывая – не из-за ноги, а из-за унизительной боли, разрывавшей его сзади, двинулся следом за ним.

Уже на полпути, всё ещё не выпав до конца из того странного транса, который накатил на него, Яр отметил про себя то, что Сева всё ещё сжимает рукой его плечо. Это было первое настоящее прикосновение, которое он ощутил за весь последний год – если не считать ударов, выкрученных рук и ловких торопливых касаний врача.

Сева провёл его к ларьку и свернул куда-то вбок, к маленькой дверце, отмеченной синим пятном – её могли касаться только петухи.

Сева постучал, и через какое-то время за дверью загромыхали ключом, а потом дверь распахнулась, и на пороге показался худенький мужичок – то ли из вертухаев, то ли тоже из петухов, Яр разобрать не мог.

- Мы за посылкой пришли, - сообщил Сева.

Мужичок протянул руку, демонстрируя жест, который не требовал перевода на другие языки, и Сева тут же опустил три сигареты в раскрытую ладонь.

- Ещё.

- Охренел?

- Посылки две.

Сева принялся шлёпать себя по карманам, но сигарет, видимо, больше не нашёл.

- Я отдам, - произнёс Яр из-за его спины.

Мужичок без всякого доверия посмотрел на него.

- Мы отдадим, - повторил Сева, - посылку откроем и сразу отдадим.

Яру почему-то стало противно – от этого мужичка и от Севы, который унижался перед каким-то козлом, и от самого себя, потому что снова ничего сделать не мог. Умом понимал, что надо бы радоваться, что ему хоть кто-то сейчас помог, и всё равно не мог избавиться от тошноты.

Мужичок поколебался и исчез за дверью, а затем одну за другой вытащил две коробки и грохнул их на бетон:

- Перегруз. Но хрен с вами, посчитал одну за февраль.

Яр инстинктивно кивнул, а Сева вслух поблагодарил.

Те посылки, которые Яр получал до сих пор, вскрывались под наблюдением ментов. Здесь ничего такого не произошло – они с Севой молча оттащили обе в закуток и, установив на снегу, принялись открывать.

Яр равнодушно рассматривал лежащие внутри вещи, которые за последние месяцы успели стать привычными и не стоили для него ничего – сахар, консервы, сигареты, пакетики супов. Всё это нисколько не говорило ему об Андрее. Посылки вообще будто бы собирал кто-то другой.

Сева радостно извлекал то одно, то другое, и говорил, что всё это очень хорошо и что-то вроде «Живём», а Яр не чувствовал ничего.

И только когда Сева извлёк из блока одну пачку сигарет и направился вместе с ней обратно к ларьку, Яр увидел письмо.

В глазах защипало. Белый листок был втиснут между всех этих бесполезных вещей и поначалу казался чем-то случайным – может, забытым чеком или обёрткой от чего. Когда же Сева доставал сигареты, бумага выпала, и Яр увидел неаккуратные, летящие, будившие в груди смутную тревогу буквы. Всего одна строчка, в которой Яр не увидел для себя ничего, и под ней буква с точкой: А.

Яр сжал письмо в руке и закрыл глаза. В который раз за этот день к горлу подступил доселе незнакомый ком.

Потом он заставил себя открыть глаза и в третий раз с того момента, как взял в руки письмо, прочёл:

«Если что-нибудь нужно – позвони». А. Дальше адрес - какой-то новый, Яр даже не сразу понял, что за район - и номер телефона, которого Яр тоже не знал.

Что-то было в этом, чего Яр не мог до конца осознать – будто весточка с того света. Новый номер, о котором Андрей зачем-то решил ему сказать.

Здесь, на зоне, был общий телефон. Андрей, наверное, должен был об этом знать. Но почему он решил оставить свой номер именно сейчас, Яр не мог понять.

Вернулся Сева, а Яр всё ещё держал письмо в руках. Что там, Сева спрашивать не стал – только прокашлялся и спросил с вернувшейся неловкостью:

- Пойдём?

- Куда? – Яр непонимающе посмотрел на него.

- Я бы в больничку… Но если не хочешь, то надо до обеда вещи перенести.

Смесь боли, злости, ненависти к самому себе снова накатила с головой, но вылилась почему-то совсем в другое:

- Слушай, Хрюня… Нахрена тебе это всё? Шёл бы к себе.

Сева вздрогнул и будто бы отодвинулся чуть-чуть, но не от страха, а почему-то ещё, но никуда не ушёл. Только молча продолжал на Яра смотреть.

Яр прикрыл глаза. Он прикармливал Севу, грел. Давал ему поручения и платил довольно хорошо. Но ему и в голове не приходило говорить с петухом или думать о нём.

Сейчас брезгливость мешалась с какой-то странной жалостью – то ли к Севе, то ли к себе, но он вдруг произнёс то, чего не говорил, наверное, никогда:

- Извини.

Яр поднял взгляд и снова посмотрел на Севу.

- Ничего. Но долго мне нет резона терпеть.

- Спасибо… За всё.

Сева кивнул и на секунду прикрыл глаза, стирая с лица последние тени обиды. А Яр вдруг увидел его как-то по новому – перед ним стоял совсем ещё молоденький паренёк. Необычно живой.

- Пошли, - Яр встал и, поморщившись от накатившей боли, поднял в руки одну коробку. – Поделюсь, если поможешь донести.

Они вместе перекладывали вещи Яра, и это казалось диким – из угла у окна, где у Яра было отгорожено несколько шконок, в угол у самой двери. Яр смотрел на ворох вещей, еды и одежды, которые непонятно как нужно было теперь здесь уместить – место под шконкой, которое не занимали обычно, теперь, похоже, предстояло занять ему самому. От этой мысли и от всей ситуации к горлу снова подкатила тошнота, и Яр посмотрел на Севу почти просительно, сам не зная, чего хочет от него. Яр так и не сказал это, но в его глазах читалось: «Не могу».

- Никто не может, - ответил Сева вслух и отвёл глаза. – Или ты думаешь, я педиком был рождён?

Яр помолчал, но через какое-то время, уже раскладывая блоками пачки с сахаром, произнёс:

- Я так не думал никогда. И вообще… против педиков не имею ничего.

- А я имею! – Сева с неожиданным вызовом посмотрел на него. – Имею, потому что… Потому что это всё… дерьмо… - он стукнул кулаком по стене.

- Ладно, - Яр инстинктивно поднял было руку, чтобы коснуться его, но тут же остановил. Сева опустил взгляд на его пальцы и зло произнёс:

- Что? Зашквариться брезгуешь ещё?

- Да пошёл ты, - Яр отвернулся и, уложив последние коробки с едой, посмотрел на шконарь. Сверху не спал никто – здесь, в самом вонючем углу, шконок вообще было меньше, и все они были пусты, но Сева всё равно на них никогда не залезал.

На Яра же снова накатило это чёртово: «Не могу». Он почти физически не представлял, как может втиснуться туда, на пол, и потому просто сел сверху и стал ждать.

Зеки по одному возвращались с обеда.

На него не смотрел никто – как будто Яр вот так разом перестал существовать.

Хотелось орать матом, хотелось схватить кого-нибудь за грудки и проорать, напомнить, как тот заискивающе смотрел на Яра всего пару недель назад, как выпрашивал кассеты и пропуск в тренажёрный зал, но Яр продолжал сидеть, только иногда повторял тихонько про себя:

- Дерьмо.

Сева тоже не смотрел на него. Он сидел на полу, обиженно уставившись в темноту. По другую сторону параши сидели, подозрительно зыркая на них, ещё трое петухов – этих Яр опускал сам, и они в основном просто следили за чистотой.

В голове промелькнула мысль, что теперь эти никчёмные, казавшиеся ему уже побеждёнными существа, могут представлять реальную угрозу – но Яру тут же стало смешно. С ним они не могли сделать уже ничего. Думать надо было о другом.

Смотрящего в бараке не было – по крайней мере, формально. Реально они с Богатырёвым делили этот пост вдвоём. Теперь, когда не было ни Богатыря, ни его, Лысый должен был назначить кого-то ещё. И кого-то прямо в хату, сюда. Что от этих новых пацанов было ждать - пока было трудно предсказать.

А ещё в голове без конца крутился телефон. Он отпечатался в памяти так, как не отпечатался бы, даже если бы Яр пытался выучить его нарочно.

Теперь, когда он оказался по уши в дерьме, между ним и звонком и вовсе стоял какой-то непреодолимый барьер – и в то же время именно теперь невыносимо хотелось просто услышать голос Андрея и всё.

Ближе к ужину Яр не выдержал. Он решил, что не обязательно должен что-то говорить. Андрей ведь тоже ничего толком не написал. Но он написал, что ему можно позвонить – может, сигарет или сахара попросить.

Яр встал и, стараясь поменьше хромать, направился к выходу, к тайнику, где оставил телефон. Он уже добрался до места и извлёк из ниши аппарат, когда услышал за спиной молодцеватый голос:

- Нихуя, оборзели петухи.

Яр инстинктивно сжал телефон и обернулся на звук.

- Тут таскаешься к блатным позвонить каждый день, а кто-то шкварит телефон.

Яр несколько секунд смотрел на него, оценивая взглядом высокую крепкую фигуру, а затем спросил:

- Ты кто?

Рядом с молодцом стоял ещё один, которого Яр тоже не знал, и теперь они переглянулись между собой.

- Мама твоя кто, а я Живой, смотреть теперь буду за тобой, дошло?

Яр не сразу понял суть сказанного, а поняв, не поверил – парню едва ли было тридцать, и хотя выглядел он довольно спортивно, весь был какой-то дёрганный, нервный на вид. Яр уже собирался ответить что-то в духе: «На хуй пошёл» - когда увидел боковым зрением ещё два силуэта с другой стороны. Яр тихонько ругнулся сквозь зубы, было ясно, что четверо для него слишком много сейчас – но сделать не успел вообще ничего. Чей-то ботинок ударил его в больное бедро, так что Яр взвыл и моментально упал на землю, а через секунду другая нога придавила ему лицо.

========== Часть 75 ==========

Очнулся Яр в больнице.

За следующие три месяца он приходил в себя в этой белой палате ещё раз пять, пока она не начала казаться ему родной.

В тот, первый раз, обиднее всего было узнать, что нападавшие раздавили телефон – с таким трудом когда-то полученный аппарат. Единственное из своих вещей, что он категорически не хотел потерять.

Потом, спустя месяц или около того, добавилась ещё одна.

А в тот день ему казалось, что у него не осталось ничего. Яр знал, что это чувство проходит. Знал, что нужно просто подождать, но теперь цифра, кровавыми всполохами отпечатавшаяся в мозгу, обретала совсем новый цвет – десять лет.

Десять лет в его голове означали не остаток жизни. Десять лет означали смерть.

И не важно было, как он смог бы выжить по эту сторону. Не важно было, что могло его ждать. Осознание случившегося пришло скопом, лавиной, накрыло с головой. Смерть уже началась. Нет, смерть уже произошла.

Яр никогда не задавался вопросом, кто он и какое место в жизни занимал. Сама жизнь была для него чем-то вроде войны всех против всех, в которой он привык так или иначе побеждать. Он бил крепче, решал быстрее, точнее стрелял.

И ещё жизнь имела привычку бить под дых. Вышибая воздух из груди. Вот так, как сейчас.

Впрочем, если подумать, это была не совсем жизнь.

В первый раз это был Журавлёв. Яр не любил об этом вспоминать, но ещё в институте Журавлёв стал тем, из-за кого пришлось уйти с курса и отправиться служить.

Второй раз жизнь ударила под дых, когда Яр вылетел со службы и обнаружил, что ему некуда идти – разве что в банду таких же бесполезных необразованных мужиков, отродясь не работавших и не делавших в жизни ничего. Ещё в мае он был офицером. Майора ему дали в самом конце войны, и он приехал довольный как гусь, в новой форме, и уверенный в том, что мир теперь принадлежит ему. Что ему принадлежит вся мирная жизнь. И первым, с кем он решил погоны обмыть, стал Журавлёв.

«Дерьмо, – процедил про себя Яр, ворочаясь на больничной койке с боку на бок. – Лучше бы обмыл с Вано».

И второй раз, когда его жизнь с треском направилась под откос, это снова сделал Журавлёв.

Яр сжал кулаки, когда кристально ясно перед глазами нарисовалось его лицо. Обрюзгшее от сытой жизни, со злыми маленькими глазками, ни цветом, ни формой не похожими на глаза Андрея…

И в третий раз это тоже был Журавлёв.

Журавлёв втравил его в это дерьмо.

Яр не хотел знать почему.

Не хотел думать о том, что и сам сделал достаточно всего, что ненависть Журавлёва, скорее всего, не выросла на пустом месте. В голове билась одна единственная мысль: «Журавлёв втравил меня в это дерьмо».

Тогда - на этапе - образ Журавлёва в его голове был холодным. Яр чувствовал, как, нарастая, клокочет в груди злость, только и всего. Он был уверен, что выкарабкается, каким бы густым не было это дерьмо. Был уверен, что пока он жив - сможет бороться, а пока будет бороться - не сможет проиграть.

Тот факт, что одна только борьба не обеспечивает победы, что он в самом деле может не справиться, что ему просто не выпадет нужной карты, и под откос пойдёт неплохой, в общем-то, план, что его поставят веред выбором, в котором правильного ответа он не найдёт, потому что его не может быть, стал последним, четвёртым ударом под дых, но он всё ещё не укладывался у Яра в голове. Он не видел виновных, потому что виновным не мог быть ни он сам, ни тем более жизнь. Ему нужно было конкретное лицо, на котором можно выместить злость, и этим лицом стал Журавлёв.

В ту самую минуту, когда новый смотрящий раздавил телефон, в Яре будто умерло что-то. Что-то, что едва начинало нарождаться, нарастать. Что-то неожиданно живое, едва показавшееся из-под толстой скорлупы, которую он наращивал прошедшие пятнадцать лет.

Скорлупы тоже не было. Она с хрустом разломилась под сапогом. Нет, раньше, когда Яр ощутил, что кто-то входит в его тело, лишает его его самого.

Теперь, лёжа в больнице и глядя в потолок, он чувствовал себя медузой. Крабом, которому раздавили экзоскелет, вывернув наизнанку розовое, беззащитное нутро. Он не мог шевельнуться, потому что привычные импульсы не приводили к движению мышц. Привычных усилий было недостаточно, чтобы собрать изломанные конечности. И посреди кровавого месива, в которое превратились его мысли, кровавым костром пылал Журавлёв.

Он не помнил лиц тех, кто насиловал его. Разве что молодое, борзое лицо Живого, искажённое ухмылкой и освещённое каким-то детским, непонимающим взглядом, как у мальчишки, который оторвал крылья комару.

Яр не хотел быть комаром. И он отлично знал, что для Живого он не просто насекомое и не просто петух. Даже сейчас Живой боялся его. Унизить, уничтожить предшественника было делом принципа, так же, как для Лысого делом принципа было опустить того, кто пошёл против него. Все они двигались как футболисты в настольном футболе – от конца до конца своей колеи. Могли только успевать принимать удары или их пропускать.

Игроком был Журавлёв. И он сам тоже был игроком, потому что пластиковой игрушке сука-Журавлёв мстить бы не стал.

Яр смотрел на Живого, устроившегося в некогда принадлежавшем Яру углу, и представлял, как мог бы сдавить эту шею двумя руками, раздавить в пальцах тоненькие косточки, пока из горла не полезет кровавая каша.

Яр редко убивал вот так, руками, и всё же приходилось пару раз.

Но чего бы он добился тогда? Он умер бы здесь, в вонючем петушином углу, как и мечтал Журавлёв.

«Десять лет», – цифра продолжала биться в голове.

Яр был из тех мальчишек, что ещё читали в пионерском лагере под одеялом – и сейчас он, смеясь над собственной абсурдной надеждой, вспоминал, как читал «Монте-Кристо».

«Тридцать лет… – думал он. – Десять лет – это уже целая жизнь».

Каждый новый день казался бесконечным – особенно первые дни.

За эти первые дни Яра били несколько раз.

Первый раз не свои. На него наехал Стальной, который, как оказалось, собрал сподвижников и попытался измочалить Яра за углом.

Петухов пинками разогнали ребята из хаты Яра, но сами не сказали ему ни слова – только смущённо отводили глаза, как будто сам факт того, что они смотрели на него, мог зашкерить и их.

Бывшие сокамерники не тронули его ни разу – за все три месяца весны. И хотя они явно старались не смотреть на него изо всех сил, всё же несколько раз ловил на себе задумчивые взгляды кого-то из пацанов.

Живой в первые же дни закрыл доступ в качалку и телевизионную, разрешив ходить туда только блатным. Какое-то время братва надеялась, что скоро откроют второй этаж и переселят туда своих – но наивность этой надежды говорила сама за себя. В комнатах Богатырёва посдирали обои, картины куда-то исчезли – видимо, утащили домой менты – но вместо того, чтобы ликвидировать перенаселение, определили туда новичков, так что к лету народу в бараке стало в полтора раза больше.

Пацаны из старых по возможности переводились наверх, где места было побольше и ещё давали о себе знать следы прошлого жильца, так что в хате у Яра оставалось всё меньше «своих».

Новых зеков, впрочем, он не интересовал совсем. Кое-кто норовил подкатывать к Хрюне, а его не видели в упор.

Единственной и главной проблема Яра стал Живой.

Авторитет нового смотрящего стремился к нулю. Никто не говорил ему об этом в лицо, но он был слишком молодой и слишком много говорил. И чем сильнее Живой понимал это, тем сильнее старался укрепить свой авторитет за счёт петухов.

В первый вечер он Яру не сделал толком ничего. То ли побрезговал, то ли не успел – Яр отключился после нескольких ударов в корпус, и только потом, в больнице, ему диагностировали потерю крови и внутреннее кровотечение.

Выпустили через неделю, и в тот же вечер, демонстративно, Живой приказал быкам его скрутить. Ткнул лицом в шконки второго яруса, стащил штаны и принялся месить.

То, что происходило, сексом было трудно назвать. Живой откровенно пытался «наказывать хуем».

Хуй, впрочем, у Живого стоял хреново – не то чтобы Яру хватило опыта это понять. Он догадывался больше по тому, как пыхтел и нервно дёргал бёдрами Живой у него за спиной.

Яр дёргался какое-то время, силясь вырваться из рук быков, а потом успокоился как-то резко и только изо всех сил душил подступавшие к горлу приступы тошноты.

- Такой молодой, а не стоит… - заметил он, не выдержав в конце концов, и тут же понял, что падает на пол. Его снова начали бить, так что Яр успевал только закрывать руками лицо и почему-то – сам не знал почему – хохотать.

- Долбоёб, - сказал кто-то, вытирая лицо рукавом. Видимо, вспотел.

Его избили так, что трудно было шевелиться, и приказали петухам зашвырнуть под шконку – из всех петухов отозвался только Хрюня, остальные сидели опасливо в дальнем углу и явно боялись вылезать.

Избиение повторялось ещё несколько раз.

Иногда Живой пытался трахать его сам, иногда приказывал быкам. Яру оставалось только сжимать остов шконки до ссадин в руках и представлять, как его руки сжимаются на горле Живого – его пацанов он никогда не представлял. Они были безликими шахматными фигурами, которых Яр не хотел знать даже по именам.

Так прошла ещё пара недель. В больницу Яр попадал дважды, но оба раза на одну ночь - потом его возвращали назад.

Не хотелось ничего – ни пить, ни есть, разве что спать, потому что, провалившись в сон, он мог не чувствовать, где он и что.

Уже ближе к концу апреля Хрюня растолкал его незадолго до рассвета, и когда Яр кое-как продрал глаза, спросил:

- Ты посылки-то будешь получать?

Яр тупо смотрел на него.

- Если тебе не надо, отдай мне.

- Какие к чёрту… - произнёс он хриплым спросонья голосом и замолчал, услышав, как начинает ворочаться кто-то из пацанов.

Сева тоже зыркнул туда и снова посмотрел на него:

- После завтрака пойдём.

Спорить Яр не стал.

Посылки вторгались в происходящее каким-то сюрреалистическим разломом в мироздании. Их не было, когда жизнь в тюрьме ещё можно было терпеть, и не могло быть сейчас – и тем не менее, точно так же подобравшись сбоку к ларьку, Яр обнаружил, что его ждут целых три коробки.

Расплатившись сигаретами, они с Севой потащили их за угол и принялись вскрывать. Яр тупо смотрел на содержимое – чай, крупы. Всё безликое, как и в тот раз, и неожиданно своевременное.

Еда Яра не слишком интересовала. Были тут ещё вещи – какие-то мягкие свитера, которые здесь, в петушином углу, было попросту жалко одевать. А ещё книги, глядя на которые Яр на какое-то время завис:

За Довлатова Яру Андрея захотелось просто убить. Примерно такой же эффект произвёл лежавший рядышком Кафка – их Яр даже Севе не решился тогда подарить, решив пожалеть его мозги. Зато здесь же он увидел своего любимого Лондона, и от одного вида этой книги на сердце стало тепло. Будто отлив отступил окружавший его со всех сторон мрак. Меньший эффект произвёл незнакомый тогда Яру “Побег из Шоушенка”.

Ещё была классика, которую Яр и сам когда-то читал, но с Андреем не ассоциировал никогда. Здесь были Лермонтов и Стивенсон, и, открывая страницы наугад, Яр будто чувствовал, как захлёстывает его солёная, тёплая вода. Тут же лежали какие-то книги, которых Яр вообще не знал.

Еду Яр разделил – отдал Севе пару упаковок сахара и прочей мало значимой для него ерунды. Всё это имело вес как валюта, но Яр не собирался ни с кем торговать.

Книги он спрятал под шконкой, закутав в старую одежду, а один из свитеров одел - и тут же ощутил себя посвежевшим и помолодевшим на десять лет.

На какое-то время ему по-настоящему захотелось жить. Выбраться отсюда и просто обо всём забыть.

Вечером он устроился на своей шконке – Живой почему-то так и не решился его согнать – и принялся читать. Он начал с «Владетеля Баллантрэ», которого, как и многое тут, когда-то читал. Выбрал его потому, что хотел хоть ненадолго ощутить запах бесконечных морских просторов и горькой травы. И едва перелистнув несколько страниц, обнаружил, что что-то падает ему на грудь.

Яр поднял выпавший листок и тупо уставился на него, пытаясь понять, что видит перед собой.

В руках он держал фото. На фото был Андрей – или кто-то, кто был на него очень похож. Серьёзный грустный взгляд делал его старше, скулы заострились, а черты лица потеряли знакомую сладость, но Яра заставило сомневаться не это.

Человек, изображённый на фото, был одет в белую блузку, воланами спускавшуюся вдоль тонких плеч. Рыжевато-золотистые волосы мягкими волнами лежали на плечах. Яр мог бы решить - это сестра Андрея… Но он слишком хорошо знал его самого, чтобы усомниться, что это Андрей.

Яр не почувствовал возбуждения. Только злость, которая подступила разом, а затем медленно стала таять, по мере того, как Яр вглядывался в фото. Каждая линия, изгиб руки, небрежно поднятой перед собой, тонкие пальцы…. всё это будило в теле такую дрожь, которую не могло бы вызвать возбуждение сексуальное. Скорее это походило на то, как по затёкшим, давно потерявшим чувствительность сосудам снова пускают кровь. Яр прикрыл глаза и едва сдержал стон, вызванный этим ощущение жизни, бегущей по венам. Даже так, с закрытыми глазами, он видел, как неестественно изгибается мизинец Андрея, и от вида этой неправильности грудь пронзала боль, смешанная с чувством вины.

А потом всё изменилось в один миг. Будто включили – или, наоборот, выключили – свет в кино.

- Это чё? – услышал он голос неожиданно близко от себя. – Нам-то дашь подрочить?

Яр открыл глаза и увидел Живого и его быков совсем рядом с собой.

- Урод, - тихо сказал он. То ли слишком тихо, то ли слишком привычно, чтобы Живой отреагировал на эти слова.

- Давай-давай, педрил, ставь на вторую коечку. Может, на девку у меня встанет лучше, чем на тебя.

Яр опустил глаза на фото. Всё происходило непривычно медленно – он всегда сначала бил, а потом уже понимал, что бил, но только не в этот раз. Мгновение, когда он смотрел на лицо Андрея, смотревшее на него с фотографии, казалось бесконечным. Яр успел необычайно ясно осознать, что тронуть фото они не решатся всё равно. Что Андрей никогда не узнает об этом и что ему, наверное, всё равно. Андрей теперь смотрел на него с укоризной, и это стало последней каплей керосина, которую для растопки роняют в костёр.

Яр вскочил со шконки и ударил – сначала Живого, потом подоспевшего сбоку быка. Вывернул руку быку и со всей дури впечатал в стену башкой.

Живой ещё раз накинулся на него, и Яр толкнул его в грудь, так что тот сделал назад несколько шагов и едва успел отступить в сторону, чтобы не попасть в парашу ногой.

Сбоку на Яра бросился второй бык – Яр ударил его под дых, затем быстрым движением схватил за пах и, нащупав яйца, крутанул, рванул на себя, заставляя завыть, и тоже уронил.

В хате, наверное, был кто-то ещё – Яр почти не сомневался, что был, но ему было всё равно, даже если бы сейчас на него накинулись всей толпой. Он ударил ещё несколько раз ногой – первого из быков, а затем, подскочив к почти восстановившему равновесие Живому, развернул его к параше лицом и рванул вниз спортивные штаны, оголяя белоснежный зад.

Собственные джинсы Яр бы снять не успел, но ему хотелось напоследок сделать что-то, что Живой запомнил бы навсегда – и он попросту сложил три пальца лодочкой и толкнулся ими в него.

Живой взвыл, Яр почувствовал, как тонкими струйками по пальцам бежит то ли кровь, то ли дерьмо, а потом ошалевшие на секунду быки поднялись на ноги и, выкрутив ему свободную руку, поставили на колени и принялись избивать – сильно, быстро, отработанными годами движениями кулаков, так что Яр уже не смог встать.

========== Часть 76 ==========

Прозрачные капли дождя стекали по стеклу – дождь начался заполночь и продолжался до самого утра, так что Жорику вставать было тяжело – он и так с трудом поднимался раньше девяти утра. А вот Яр не спал уже к семи – для него «дача» была не «дачей», а скорее «деревней». В голове крепко сидела мысль, что надо наколоть дров, натаскать воды и сделать другие, напоминавшие о детстве, дела.

Ему нравилось здесь. После нескольких лет сплошного ада, жары, грохота автоматных очередей, тишина дачи Журавлёва действовала на него умиротворяюще – и если бы не некоторые детали, ему могло бы показаться, что он приехал домой.

Деталь, собственно, была одна. Она, позёвывая и спотыкаясь на каждом шагу, спускалась по лестнице со второго этажа, а наткнувшись взглядом на Яра, замерла. Зевнула, широко раскрыв рот, полный белоснежных зубов, закинула за плечи тонкие руки с едва наметившимися бицепсами, не державшие, похоже, ничего тяжелее тетради и ручки, и вытянулась, выгнулась всем телом, так что у Яра мгновенно свело в паху.

- Ты чё не спишь? – спросила деталь, неторопливо растягивая бока один за другим и глядя на Толкунова одним глазом, серо-голубым.

- Штаны бы надел, - буркнул Яр, опуская взгляд на белоснежные трусы, не сильно скрывавшие утренний стояк.

- Так все свои.

Мальчишка последний раз повёл плечами, повернулся вокруг своей оси, то ли нарочно демонстрируя ещё по-детски округлую, но уже начавшую подтягиваться задницу, то ли попросту пытаясь потянуться сильней, а затем продолжил спускаться вниз.

Сынок Журавлёва Ярослава бесил.

Нет, «бесил» было не совсем то слово, потому что оно подразумевало просто «злил». Просто вызывал неприязнь.

Тут же было что-то другое - от слова совсем.

Мелкий не был похож на отца абсолютно ничем – даже в молодости в Жоре никогда не было ни этой плавности движений, ни этой лёгкой интеллигентской манерности.

Мальчишка действовал на Яра как камень, брошенный в едва успокоившиеся воды пруда – во все стороны разбегались круги, и трудно было понять, чем бешенство отличается от странной, неправильной тяги, центр которой пульсировал в паху.

Мальчишка – или, вернее, весь этот ворох чувств – Яра пугал, так что поджилки тряслись.

С мальчишками Яр уже спал, но те были… безликими, да и как бы не мальчиками совсем. Яр уже тогда подозревал, что с ним что-то не совсем так, но тогда он был такой не один. Своих женщин не было, а закутанные в паранджу мусульманки не привлекали совсем.

Потом был Богдан, и тут уже Яр заподозрил, что заболел. Богдан не походил на женщину совсем, он был откровенным здоровым мужиком, таким же, как и Яр, и это пугало, потому что Яр даже не знал толком, кто бы кому вставлял.

Но всё же Богдан пугал его не так, как Андрей. Богдан был взрослым мужиком, способным постоять за себя, и Яр был уверен, что даже если самому ему в голову по пьяни что-то взбредёт, Богдан успеет его остановить.

А с этим… Яр боялся самого себя, когда они оставались наедине.

Мозгами понимал, что мальчишка – ещё совсем мелкий. Что это уже на грани, даже для него, даже для того, кто любит мужиков. Понимал, что Андрей – сын его друга, и понимал, что, несмотря на все свои ужимки, скорее всего и близко не представляет, о чём думает Яр, глядя на него.

Только всё это не меняло ничего. Ярослав всё равно его хотел. До звона в яйцах. Так, как не хотел раньше никого.

- За грибами сегодня пойдём? – спросил мальчишка, останавливаясь в шаге от Яра и снова открывая свой красный, очерченный мягкими пухлыми губами рот, чтобы зевнуть. Яр на секунду выпал из реальности, разглядывая его и невольно представляя, как эти губы смыкаются вокруг его..

Яр мотнул головой. «Надо запретить таким как он открывать рот, – подумал он. – Вообще запретить зевать до восемнадцати лет».

- Мне понравилось вчера, - мальчишка наконец закрыл рот и теперь смотрел на Яра, широко открыв глаза.

- Дров надо наколоть, - буркнул Яр и отвернулся, чтобы уйти к чёртовой бабушке, подальше от него.

Уйти далеко он не успел. Сделал только шаг, когда почувствовал тёплые пальчики на своей руке.

Яр дёрнулся было, но пальцы держали неожиданно крепко, так что пришлось развернуться – и чуть не столкнулся лбами с рванувшимся вслед за ним мальчишкой.

В глазах Журавлёва, оказавшихся настолько близко, что захватывало дух, плескалась обида:

- Я с тобой хочу!

Никогда ещё Яр не чувствовал такой неуверенности, такой растерянности и полной дезориентации в пространстве. Этому голосу было невозможно возражать. Эти требовательные нотки - вперемешку с детской ещё обидой - лишали любой возможности сопротивляться, оставляя только одну возможность – злиться на себя. Яр стоял, молча глядя в светлые, какие-то даже прозрачные, как дымчатый оникс с тёмными прожилками, глаза, и не знал, что сказать, хотя сказать надо было просто: «Нет».

- Ну! – Андрей дёрнул его за руку ещё раз, уже, кажется, просто пытаясь вытолкнуть за дверь.

- Штаны одень, - сипло потребовал Яр и, понимая, что уже сдался в душе, закончил, - и пошли.

Ярик не знал ни тогда, ни потом, что этот мальчишка в нём нашёл. Почему прицепился именно к нему. Всегда думал, что это просто… каприз. Что тому попросту нравилось соблазнять мужиков. Все они – шлюхи с членом между ног, работавшие за гроши в татарских борделях – были такими. Все, кого встречал Яр до тех пор.

Он знал, что нет ничего особенного в нём самом. Девушки, правда, вешались на него всегда – но девушки всегда вешались на здоровых молодых мужиков, особенно когда где-то рядом гремела война.

Зачем Андрею было вешаться на мужиков? Яр понять не мог. И это злило его до сих пор.

Он смотрел на фотку, которую, робея и не глядя в глаза, притащил Хрюня в лазарет, и только сильнее убеждался в том, о чём думал всегда. Смотрел на эти красные губы, которым не требовалась помада, на эти шальные, бессовестные глаза - и понимал, что по-прежнему сходит с ума.

Очнулся Яр в больнице и в первые секунды только устало сквозь зубы застонал, потихоньку начиная припоминать, что натворил. Живой мог быть прав или не прав, но после такого делом принципа было для любого блатного сжить со свету беспределящего петуха.

У Яра оставалось несколько дней – может, неделя или две – пока его прикрывал бы лазарет. Потом оставалось разве что прятаться в ШИЗО. Заложить кого-нибудь ментам и податься в хату к шерстяным… Вот только это тоже был не вариант.

Яр стиснул зубы и попытался перевернуться на другой бок, игнорируя нахлынувшую боль – правый он уже основательно отлежал.

Положение ухудшалось слишком быстро, чтобы рассчитывать на то, чтобы протянуть десять лет. Можно было бы подать на УДО, но до половины срока было ещё далеко. ШИЗО и чуть ли не еженедельно – лазарет… Пока что в голову приходило только стиснуть зубы и терпеть.

Сева появился на третий день – глаз он больше не прятал, разве что чуть-чуть. Подобравшись к Яру поближе и равнобокими полукружиями размазывая по полу грязную воду, сообщил:

- Тебе от мамы привет.

Яр поднял бровь.

- У нас такое есть?

Сева кивнул.

- Тебя неделю где-то продержат, потом будут по понятиям дело разбирать. К Лысому тебя зовут.

Яр кивнул и уставился в потолок. Это конец. Можно было бы ещё попробовать бежать… только не на разбитых в хлам ногах.

Сева тем временем подошёл вплотную и, порывшись в кармане, опустил на койку рядом с Яром измятое фото. Яр скосил глаза и поджал губы.

- Я спрятал. А то могли бы разглядеть…

Яр взял фото, осторожно разгладил и убрал подальше от Севиных рук.

- Что разглядеть?

- Да ладно, - Сева негромко усмехнулся. – Это ж мужик.

Яр скосил на фото глаза ещё раз. Помолчал, а затем произнёс:

- Теперь-то что?

Сева внимательно, с каким-то изучающим любопытством, глядел на него.

- А чё меня не стал драть?

Яр бросил на него короткий взгляд, затем снова взял в руки фотографию и уставился на неё. Что он мог сказать? Что не по кайфу было заставлять? Что вообще никого, кроме Андрея, уже какое-то время не хотел?

Яр коротко буркнул:

- Не захотел.

Он не планировал ничего больше обсуждать, но Сева, помешкав некоторое время, зажал швабру между коленей и пристроился на самый край койки.

- А знаешь… - сказал он задумчиво, глядя куда-то за окно. – Мне на воле всё было интересно… с мужиком – это как? Мне нравились такие… - он повёл плечом. – Вроде тебя. Но я попробовал только раз.

- И что?

Сева пожал плечами.

- И ничего. Не в кайф. А тут уж… совсем.

Яр повёл плечами. На Севу он по-прежнему поглядывал только краем глаза, куда больше его интересовал изображённый на фотографии Андрей, с выставленным вперёд тонким плечом.

- Может, пробовал не с тем.

Сева внимательно посмотрел на него.

- А ты до… ну… пробовал с мужиком?

Яр сверкнул на него глазами из-под бровей.

- Ну, ты понял я о чём.

- Может быть. Но мне уж точно не понравилось совсем.

Сева усмехнулся.

- Вот то-то и оно. Снизу-то не хочет никто.

Яр поджал губы и снова попытался сосредоточиться на фото.

- Ему нравилось, - отрезал он.

- Уверен? – Сева усмехнулся в последний раз и отправился домывать пол. А Яр всё-таки перевернулся на другой бок, спрятал фото под одеяло, накрыл его рукой и попытался уснуть.

Так, касаясь кончиками пальцев укутанных в белую ткань плеч, он почти мог поверить, что Андрей лежит рядом с ним.

К Лысому Яр всё-таки пошёл. Собирался как на казнь, хоть и верил где-то в глубине души, что как-нибудь этот день переживёт. И невозможно, нестерпимо жалел, что уже не может успеть позвонить.

В хате блатных в седьмом бараке сидело по койкам пять человек – некоторых Яр знал, но видел только мельком.

Тут же, в петушином углу сидел Живой. Яру так и хотелось спросить, а где же двое быков, но он промолчал.

Остановившись рядом с Живым, Яр достал из-за уха сигаретку и закурил.

- Мама, ну чё, - произнёс державшийся в тени, но, судя по силуэту, и правда лысый зек. – Будешь говорить?

Стоявший в сторонке ото всех светловолосый мужик посмотрел на него.

- Ну, твой Живой нарушил договор. Уже год как решили - без согласия не петушить.

Лысый не ответил ничего. А мама добавил:

- Я уже устал говорить.

- Живой теперь не мой, - оборвал его Лысый, - разбирайся с ним сам.

- Хорошо. А в следу…

Лысый поднял руку, обрывая разговор.

- Живой, чё-то хочешь сказать?

Живой, бледный как мел, молча переводил взгляд с одного на другого и молчал.

- Я бы вот, - Лысый нагнулся, скрипя досками шконки, и лицо его наконец выдвинулось на свет. – Обоих урыл.

Никто не ответил.

Лысый хрустнул пальцами, выставляя их перед собой, а затем произнёс:

- Ладно, на пять минут вышли вон. С этим… беспредельщиком-петухом я ещё не говорил.

Блатные по одному стали вставать со шконок и двинулись прочь. Последним вышел, зло кривя порванные с уголков губы, Живой.

Яр не смотрел на него. Всё это время он разглядывал лицо Лысого, которого абсолютно определённо знал, но, кажется, настолько давно, что и вспомнить толком не мог. И будто подтверждая его слова, едва дверь захлопнулась, Лысый произнёс:

- Ты бля совсем охренел, Толкунов. На воле был уёбок, а здесь-то думал бы головой.

Яр ещё раз всмотрелся в его лицо.

- Не узнал?

- Смутно, - мрачно ответил Толкунов.

- Почему Богатырёва не убил? Тебе что, одним больше, одним меньше. Нет, надо было задницу подставлять?

Яр молчал.

Лысый встал и, крякнув, подошёл вплотную к нему.

- Да и сел из-за какого-то дерьма, как полный урод. Этот мальчишка, которого ты шлёпнул, это тот?

- Какой тот?

- Ну этот… который слил в унитаз сто косарей?

Яр впервые за десяток лет покраснел.

- Чёрт.

- Вспомнил?

- А то.

Лысый покачал головой. На секунду Яру показалось, что тот разводит руки в стороны, чтобы его обнять, но если этот жест и промелькнул, то тут же исчез.

- Полный урод, - Лысый усмехнулся и покачал головой. Потом поджал губы и немножко отошёл назад. – Меня за тебя Лесной просил. Но это полный пиздец тебя прикрывать. Да и сам хорош… Хоть бы зашёл на поклон.

Яр последние слова пропустил мимо ушей.

- Люк?.. – растерянно спросил он.

Лысый не ответил ничего. Отвернулся и двинулся обратно к своей шконке.

- Ты когда начнёшь думать головой? – бросил он через плечо.

Теперь уже не ответил Яр.

- И что мне теперь делать с тобой?

Яр снова промолчал.

- Ты хоть знаешь, что тебя проплатил Журавлёв?

- Да.

Лысый покачал головой.

- Дерьмо, - вздохнул и добавил. – Ладно. Ты человек взрослый, должен понимать. У меня здесь закон. Понятия, да?

- Да.

- Если бы мама не попросил, я бы ничего не смог сделать ни для Лесного, ни для тебя. Но мама хорошую отмазу тебе подвёл.

Яр кивнул головой.

- Будешь сидеть тише воды, ниже травы – не буду трогать тебя. Может, разок избить прикажу - и всё.

Яр поджал губы и кивнул.

- Но если ещё раз… - Лысый наклонился, подставляя под тусклый свет лампы искажённое злостью лицо. – Швабрить будешь все десять лет. Дошло?

Яр последний раз кивнул головой.

- Всё. Пошёл.

Какое-то время к Яру никто не подходил. За окнами медленно расцветал май, и хотя сквозь заслоны бараков и ряды колючей проволоки видно не было почти что ничего, Яр всё же чувствовал, глядя на узкую полоску травы вдалеке, как сердца касается живительный солнечный свет.

В его углу в бараке было темно, и читать он выходил в основном во двор. Но времени вообще стало меньше – с первых чисел мая его запрягли работать на производстве. Время стало двигаться немного быстрей, но от вечной темноты барака, от мрачных, убегающих в сторону, едва они касались его, взглядов мужиков и от ощущения полнейшей безысходности, от понимания того, что впереди ещё десять лет, с новой силой накатывала тоска.

О Журавлёве-старшем Яр почти не думал – только перед сном иногда представлял, как уничтожит его.

С младшим было сложней.

Он снился по ночам. В основном то лето, когда всё пошло под откос.

И ещё без конца вставали в мозгу слова Хрюни: «Ты уверен?»

Головой Яр понимал, что это был намеренный укол, чего бы там Хрюня от него ни хотел. Но на деле избавиться от сомнений, накативших теперь с новой силой, было не так легко.

Посылки продолжали приходить – пару раз за неделю не приходило ни одной, но тогда в следующий раз приходило сразу две. Но этого было мало. Яр хотел поговорить.

В бараке был один на всех общий телефон, но к нему не подпускали петухов, так что Яру оставалось на аппарат только смотреть. Сжимать кулаки и вспоминать последние слова Лысого: «Швабрить будешь все десять лет». В том, что Лысый не шутил, сомнений не было – это Яр уже испытал на себе.

Медленно и неуклонно приближался день свиданий, и оставалось только надеяться, что на сей раз Яр не загремит никуда – ни в ШИЗО, ни в лазарет. Он за несколько дней перестал выходить во двор, чтобы не вляпаться в какое-нибудь дерьмо, и всё больше смотрел на фото, измятое теперь уже в конец.

А потом наступило двадцать шестое мая.

Яр ждал весь день – он понимал, что ехать далеко, да и у Андрея, наверное, хватает других дел. Но никто так и не пришёл.

А в первых числах июня на втором этаже появился новый жилец.

========== Часть 77 ==========

Кроме продуктов от Андрея с некоторых пор приходили фотографии – Яр не понимал толком, что они могли бы означать.

В основном это были пейзажи, какие-то парки и дворы. Поначалу они не вызывали у Яра никаких чувств, кроме недоумения. Фотографировал Андрей хорошо – но фото были безликими. Яру казалось, что в центре каждой из фотографий затаилась какая-то пустота, будто сняли памятник, и остался только постамент.

Потом сами фото перестали иметь значение – он просто представлял себе, как Андрей держит фотоаппарат, прицелившись, жмёт на кнопку.

В те далёкие уже времена, когда Яр был ребёнком, фотографией увлекались почти все – все мальчишки его лет. Так же, как все читали и на полном серьёзе увлекались Стивенсоном и Дюма.

Фотоаппараты, правда, были не у всех, и кто-то просто мечтал о том, какой мог бы купить фотоаппарат, а кто-то просил у друзей.

Не обошло это увлечение и Яра. Правда, особых успехов он не достиг – на фотоаппарат заработал уже на первом курсе, но особо много пофотографировать не успел. Фотографировал тоже в основном в Москве, но места выбирал совсем другие – ему нравилась сутолока, люди, стремительно бегущая жизнь.

У Андрея дворов не было нигде и на всех фотографиях – пустота. Тоска. Часто – мокрые кроны деревьев и тёмный после дождя асфальт. Но это всё было, в сущности, не важно, потому что фотографировал Андрей, и Яру просто приятно было представлять, как он стоит в таком вот дворе и держит в руках фотоаппарат. Так эти странные пейзажи заполняли свою пустоту.

Ещё были журналы – два номера Men’s Health, в одном из которых на последней странице - фото Андрея крупным планом. Совсем не такого, каким запомнил его Яр, и оттого сердце почему-то мгновенно стиснула боль.

Вскоре после «отставки» Живого в барак назначили нового смотрящего – тоже не из их хаты. Этот к Яру не подходил даже близко. Строил авторитет какими-то своими путями – распространял алкоголь и наркоту – но это к Яру не имело уже никакого отношения. Ему никто ничего не предлагал, и только мама после случая с Живым стал требовать долю с посылок в общак. На то, что посылки он получает неизвестно где и как, культурно закрывали глаза.

Яр стоял, прислонившись спиной к стене барака, и рассматривал очередную порцию фотографий, когда поднял взгляд на полосу зелёной травы в просвете между домами, но вместо полосы травы увидел нескольких мужчин – арестанта в новеньком тулупе и троих конвойных.

Яр замер, решив, что у него начинается психоз на почве навязчивых мыслей об одном-единственном человеке, потом зажмурился и снова широко раскрыл глаза.

Журавлёв никуда не делся. Он шёл, слегка, но без особой грубости, подгоняемый конвоирами, и с каждым шагом оказывался к Яру всё ближе.

Журавлёв постарел. Щёки его обрюзгли вконец, а на лбу залегли глубокие морщины.

Яр, сминая фотографии, сжал кулаки. Прищурился. Отвести взгляда от новичка он не мог.

Журавлёв тоже смотрел на него.

Яр почувствовал, что ещё секунда - и, наплевав на конвойных, он бросится вперёд, вцепится в обрюзгшую шею и свернёт её к чёрту.

Он глубоко вдохнул, закрыл глаза, качнул головой, будто отговаривая себя, и, развернувшись, не глядя завернул в барак.

В тот день Яр много курил. Если бы он оставался смотрящим, то нашёл бы способ выяснить, какого чёрта здесь делает Журавлёв, но теперь ни с кем, кроме Севы и, пожалуй что, мамы, он не мог поговорить. Первый ничего не знал и не мог знать, а второй Яра откровенно недолюбливал и влез в случившуюся свару из каких-то своих собственных интересов.

Яр всё бродил по двору до самого отбоя и думал о предупреждении Лысого – ещё один косяк тот не собирался прощать. А Яр как никогда сейчас хотел жить. Цветущий за периметром июнь ни в коем разе не способствовал мыслям о суициде, и тем более не способствовали им лежащие под шконкой журналы, фотографии, книги. Несмотря на то, что Андрей так и не приехал, Яр в эти дни как никогда был полон решимости увидеться с ним ещё раз, хотя бы чтобы всё прояснить. Сказать то, что раньше так и не сказал. Пусть даже через пять лет – за этот срок были шансы заработать на УДО. Нужно было просто ни во что не лезть. Яр убеждал себя в этом ещё три дня.

Но там, на втором этаже барака, обосновался Журавлёв…

Два десятка заключённых из комнат, некогда занимаемых Богатырёвым, снова вытурили, освобождая место под нового владельца.

Все шконки в хате Яра теперь были заняты, даже те, что стояли в петушином углу. Он пока оставался на своей, но чувствовал, что ещё немного - и ему придётся перебраться под неё.

Журавлёв из своих «апартаментов» почти не выходил.

Ещё через пару дней Яру, работавшему на мебельном производстве, передали заказ на набор мебели, неподпадавшей под серийный образец.

Яр даже не стал спрашивать зачем. Такие вещи обычно делались для своих – для родственников и друзей начальства или под переданный уже им особый заказ. Сейчас этот заказ сделал Журавлёв.

Яр равномерно, почти в гипнотическом трансе, двигал рубанком по древесине и представлял, как сдавливает горло Журавлёва руками, как из свёрнутой шеи вытекает густая красная кровь.

Ещё через пару дней, когда он стоял и курил за бараком, обзор ему закрыла человеческая тень.

Яр поднял глаза. Перед ним стоял Журавлёв.

- Ну чё, петушок, я всё ждал, когда ты скажешь «привет».

Яр поджал губы, сдерживая плевок, а затем произнёс:

- Привет.

Он внимательно смотрел в серые, внезапно показавшиеся ему до боли знакомыми глаза.

На какое-то время оба замолкли, разглядывая друг друга, а затем Журавлёв произнёс:

- Дорого ты мне вышел, урод.

Яр молчал, не желая отвечать. Проще было ударить в ответ, но для Журавлёва это было бы слишком легко. Яр не сомневался, что тот купит себе защиту, и никто не сделает его петухом. А просто врезать по морде за всё, что Журавлёв ему задолжал – было бы слишком мало и слишком легко.

Яр смотрел на него так долго, что внезапно для себя самого ему захотелось спросить: «Нахрена это всё?» Вспомнить те времена, когда они ещё были друзьями, было уже невыносимо трудно, они казались сказкой, забытым сном. Но на секунду Яру всё-таки захотелось понять, что Журавлёв имел против него и, будто угадав невысказанный вопрос – а может, накрытый таким же внезапным приступом ностальгии – Журавлёв произнёс вдруг:

- Я тебя как друга любил, Толкунов.

Журавлёв облизнул губы.

- К сыну подпустил… Какое же ты дерьмо.

Яр сжал кулак, справляясь с новым приливом злости, но только произнёс:

- И из-за этого всё? Из-за того, что я поцеловал его десять лет назад? Какой же ты идиот…

- Из-за… - Журавлёв тоже сжал кулак, но тут же заставил себя успокоиться. – Я сына из-за тебя потерял, урод. Был - и нету. Всё. Даже этот грёбаный компромат… Даже депутатское кресло… Это всё дерьмо. Ты никогда не поймёшь, что у меня отобрал. Лучше бы он сразу сдох.

Яр покачал головой.

- Лучше бы Якутский убил его…

Лицо Журавлёва приобрело такое выражение, как будто сейчас он произведёт плевок, но не произошло ничего – он только отвернулся и двинулся прочь, напоследок бросив через плечо:

- Ты ещё ответишь за всё.

Яр проводил его взглядом. Злость, кипевшая в нём всё прошедшее время, куда-то исчезла. Ему не было жаль Журавлёва, как не было жаль за всю свою жизнь никого. Он внезапно просто и ясно осознал, что всё равно Журавлёва убьёт. Даже если тот перед этим убьёт его.

Яр обдумывал эту мысль ещё несколько дней. Второй этаж снова заперли, и около него всё время дежурила охрана. Сам Журавлёв почти не выходил – брезговал, видимо, общаться с братвой.

Яр же не просто хотел его убить. Он хотел чего-то особенного, наподобие того, что делали с провинившимися в бытность его главарём ОПГ. Он хотел Журавлёва четвертовать и бросить подыхать.

У него уже начинал складываться план, связанный с душем и редкой тут, но иногда всё же очень горячей водой, когда к нему самому вечером, так же за бараками, подошёл Живой.

- Чё, ещё живой? – усмехнулся тот.

Яр мрачно посмотрел на него. Он не испытывал к Живому никакого интереса вообще.

Когда тот перебрался в стан петухов, мама устроил ему показательную казнь – Живого поставили на распорки на заднем дворе и несколько часов трахали два десятка оголодавших досмерти петухов.

Яр не питал ложных надежд – дело тут было не в нём. Мама просто воспользовался случаем, чтобы создать прецедент. Показать беспредельщикам, кто есть кто.

Яр смотрел на расправу издалека, но сам не подошёл – противно было трахать чужого вонючего мужика, даже после того, как он не трахал никого уже год.

Яр вообще стал замечать, что его отношение к сексу, мужчинам и даже простым прикосновениям изменилось за этот год. Он не хотел думать, что всерьёз становится петухом, но эта мысль пару раз уже посещала его. Любую постельную активность ему было противно даже представлять.

Живого после расправы отправили в лазарет, но вышвырнули оттуда уже на третий день и вернули сначала в старый барак, где ему быстро припомнили и телевизионную, и тренажёрный зал. Несмотря на свои неаппетитные формы – Живой был мускулист и широкоплеч – на какое-то время для всей немаленькой хаты он стал любимым петухом, так что Яру уже стало надоедать на происходящее смотреть. А потом Живой написал перевод.

Яр не ожидал, что Живой так вот к нему подойдёт. Мог бы ждать наезда, такого, на какой решился Стальной – но Живой шёл один и хотя глядел насмешливо и зло, явно не рвался в бой.

- Ты вот уже точно не Живой, - ответил Яр и, затянувшись, выпустил струю чёрного дыма в воздух перед собой.

- Зато свободный буду через пару дней.

Яр пожал плечами:

- Ну и что?

Ему было искренне всё равно.

- Да вот, нашёл тут девочки адресок, - Живой залез в нагрудный карман, достал белый прямоугольник и будто бы случайно уронил на землю оборванный с краю конверт. – Надо будет заглянуть на огонёк. От тебя что-то передать?

Яр молча проследил за его рукой, а затем и за письмом, хотя в груди у него будто бы грянул колокольный звон.

- Ладно, ты там сам подберёшь, - бросил Живой и побрёл прочь.

Яр какое-то время стоял неподвижно, глядя, как Живой отдаляется от него, а затем наклонился и подобрал конверт. Не глядя на обратный адрес, вытащил письмо и быстро прочитал ровные ряды строчек, написанных знакомым небрежным почерком. В груди всё сжалось. Это было первое настоящее письмо.

“Ярик… Я даже не знаю, что сказать. Я три раза переписывал письмо. Я тебе говорил уже всё… всё, что мог бы сейчас написать, но это было так давно…

У меня здесь всё хорошо. Всё, кроме тебя. Я надеюсь, ты это понял по тем журналам и по тем фоткам, что я присылал. Это всё места, где я хотел бы побывать с тобой. По крайней мере хотел, когда снимал. На фотографиях – те места, где я хотел бы с тобой побывать.

Я не хотел этим письмом тебя подставлять. Сто раз уже думал - писать или не писать.

Я знаю, что сейчас не время для этого всего… Но я бы очень хотел хоть разок тебя повидать. Чтобы понять… Что происходит между тобой и мной”.

Яр скомкал письмо и простонал в голос:

- Идиот…

Той ночью Яр не спал. Выяснить, когда выпускают Живого, казалось настолько же малореальным, как и выяснить, как попал сюда Журавлёв. Это могло случиться через месяц – а могло произойти в конце недели или завтра. Яр не знал.

В конце концов он встал, натянул на себя футболку и свитер – и то, и другое прислал Андрей. Расстелив на шконке наволочку, покидал на неё то, что могло пригодиться - еду, спички, заточку, консервный нож. Скрутил всё это узелком и, спрятав под свитер, двинулся в коридор. Затем спрятал за пояс заточку, которая пылилась у него в барахле уже давно – завести её оказалось проще, чем пустить в ход.

Плана особого не было. Яр за год успел досконально изучить распорядок движения патрулей, посты и точки, с которых на полосу чёрной земли был хороший обзор.

Стоило, пожалуй, подождать до утра и попросту попросить наряд в посёлок, но об этом Яр подумал уже потом.

Он без особых происшествий миновал основные посты и подобрался к фонарю, светившему на окружавшую зону полосу взрыхленного чернозёма. Побегов на его памяти не было, просто потому что бежать было бессмысленно – в посёлке охрана знала всех в лицо, укрывать зеков никто бы не стал. Нужно было бежать до станции, но и там без паспорта было не купить билет.

И всё же Яр подозревал, что с того момента, когда погаснет свет, переиграть нельзя будет уже ничего.

Он достал узелок и перекинул его за плечо. Затем выдохнул, присел, поднимая с земли обломок кирпича, и запустил им в фонарь.

Раздался звон, затем грохот. Свет погас, но тут же взвыла сирена, и Яр, не разбираясь в том, что произошло потом, сиганул с вышки за периметр.

Яр бежал, плохо разбирая дорогу. Если внутри зоны ему было знакомо уже всё, то за пределами её он не ориентировался совсем.

О том, что делать дальше, он думал на ходу – дорога до Москвы пешком заняла бы, конечно, много больше времени, чем требовалось Живому. Ехать на поезде без документов он тоже не мог. Оставался автостоп, и то, вспоминая свою поездку на Байкал, Яр не сказал бы, что время на его стороне.

Где-то сзади слышались крики и выстрелы. Мельтешили далеко за спиной конусы света от ручных фонарей. Лаяли цепные псы.

Яр бежал вперёд, не обращая внимания на нарастающую боль в ноге, пока не понял, что со всех сторон его окружает лес.

Нужно было остановиться и отдышаться, выбрать новое направление, но времени не было – казалось, крики звучали всё ближе, и он просто бежал вперёд.

Минут через сорок непрерывного бега далеко впереди тоже замельтешил свет. Яр понял, что впереди посёлок. Через него, по идее, должно было проходить шоссе, и Яр бросился на свет.

Он удачно обогнул домики и в самом деле выскочил на дорогу. На этом удача закончилась – в глаза ему ударил свет, под ноги бросился пёс. Затрещала штанина, и ногу пронзила боль. Яр рванул заточку и ударил в темноту. Собака взвыла, на голую кожу ноги полилась горячая кровь.

Затем прогремел выстрел, и, отбросив в сторону поскуливающего, но, кажется, уже полудохлого пса, Яр рванулся вперёд. Он успел ещё раз ударить заточкой, прежде чем она застряла в чужом теле. Бросив её, Яр вывернул из руки патрульного пистолет и принялся шарить по неподвижному телу.

В кармане правой штанины Яр отыскал телефон и, завидев вдали новые конусы света, припадая на прокушенную ногу, бросился прочь.

Патруль прошёл мимо. Яр сидел в овраге у обочины и старался не дышать всё время, пока они шли. Потом облизнул губы и, достав телефон, набрал номер, который все прошлые месяцы не решался набрать.

Какое-то время трубку никто не брал, а затем Яр услышал голос, от которого внутри что-то надорвалось – бархатистый, немного раздражённый, будто его владельца отрывали от неимоверно важных дел:

- Алло.

- Привет, - Яр облизнул губы. Он всё ещё тяжело дышал, да и не знал толком, что сказать. Нужно было предупредить. Сказать, чтобы уезжал. Это было главное сейчас, с остальным он бы разобрался сам. Но стоило прозвучать этому мягкому голосу, как мысли отшибло напрочь. Яр абсолютно не хотел в эту секунду, чтобы Андрей уезжал. Напротив, он хотел, чтобы как по волшебству прямо сейчас Андрей оказался здесь.

«Идиот», – крутилось в голове. Яр не знал точно, про кого это – про Андрея или про него самого.

- Ярик, это ты? – услышал он надорванный, какой-то даже заискивающий вопрос.

Яр сглотнул, прогоняя нахлынувшую при звуках этого голоса боль.

- Я.

Яр мучительно пытался вспомнить, что же должен сказать, но по-прежнему не мог вспомнить ничего.

Потом голоса раздались совсем близко, в трубке послышался шорох, а потом пуля ударила совсем рядом, выбивая телефон из рук. Яр хотел было отпрыгнуть прочь, но ногу рванула боль, и он попросту упал на землю.

- Руки за голову!

Яр механически выполнил приказ и тут же ощутил болезненный, но почти уже привычный удар под ребро.

- За всё ответишь, урод.

Его ударили ещё и ещё, а потом ещё раз, пока Яр не перестал чувствовать боль.

========== Часть 78 ==========

В этот раз в больнице Яра держали недолго. Даже врачи будто бы сторонились его, от чего у Яра заранее стали появляться мысли, что дело хреново.

Опасения его подтвердил появившийся к вечеру второго дня Журавлёв. В палату он входить не стал, стоял за решетчатой дверью, молча глядя на Яра - будто призрак.

Яр, в свою очередь, глядел на него.

Сейчас Журавлёв его почти не волновал. Нужно было предупредить Андрея, а всё остальное можно было сделать и потом.

Он почём свет стоял клял себя за подступившую не вовремя немоту.

Так было всегда. Яру легко давалось бить, стрелять, делать всё, что требовало движений тела, но вот слова в нужный момент исчезали, оставляя его наедине с шумевшей в голове пустотой.

Журавлёв, тем не менее, никуда не уходил. Будто ожидал вопроса, который Яр не спешил задавать.

В конце концов он не выдержал первым, и Яр понял, что тот попросту наслаждался видом разломанного, покрытого ссадинами тела, лежащего перед ним.

- Ты всё-таки ответишь за всё, - произнёс Журавлёв.

- Псих, - ответил Яр устало. Отвернулся и уставился в потолок.

- Ты превзошёл все мои ожидания. Я думал, тебя просто пристрелят на чёрной земле.

Яр вздрогнул и, резко повернув голову, отозвавшуюся раскатами боли, уставился на него.

- Но так даже лучше. Теперь отправишься под Красноярск, - даже в полумраке коридора Яр разглядел, как надломились губы Журавлёва. – На красную. Да.

Яр поджал губы и молча смотрел на него. Он хотел знать «за что» – за побег должны были просто накинуть пару лет. Тоже хреново, но всё-таки не перевод. Но у Журавлёва он спрашивать не собирался ничего. И только когда тот отвернулся, собираясь уходить, не выдержал и крикнул тому вслед:

- А Живой? У него УДО?

Журавлёв посмотрел на него и усмехнулся – холодно и зло.

- Разве что через пару лет.

Он ушёл, а Яр остался в одиночестве – сжимать разбитые в кровь кулаки и тихо шипеть сквозь зубы от бессилия, которое он ненавидел.

Ответ на второй вопрос, волновавший его, Яр узнал через пару часов, когда в палату вошёл офицер в сопровождении двух санитаров и приказал встать.

Яр, поморщившись, сполз с кровати. Всё тело ещё болело. В прокушенной голени особенно явственно пульсировала боль. Больно было даже говорить – мешала слипшаяся на губах кровь.

- Скончался Седов, - резко, по-командирски, оповестил его офицер.

Яр не сдержался и переспросил:

- Кто?

Офицер сложил руки за спиной и, шагнув к нему, встал вплотную. Он был на добрых полголовы ниже Яра и его, видимо, бесило, что приходится задирать голову даже теперь – Яр читал это на искажённом ненавистью лице.

- Сержант Денис Седов. Жена и двое детей, - он на секунду замолк. – Через две недели тебя заберут под Красноярск. Но это время ты проведёшь под моим надзором, мразь. И я не уверен, что ты до перевода доживёшь.

Яр промолчал. Возможности администрации он знал и не видел смысла затягивать разговор.

Санитары обошли его с двух сторон, и Яр тут же почувствовал, как защёлкиваются наручники на запястьях, а затем ощутил под рёбрами чувствительный толчок.

- Пошёл, - выплюнул офицер и только потом отошёл, давая ему проход.

Яр довольно быстро понял, что его ведут в карцер – но не в тот, в котором он был зимой. Конвоиры повернули направо перед комплексом бараков и туда же подтолкнули его. Они миновали каптёрку, а затем, обогнав арестанта, один из конвоиров принялся ковыряться в навесном замке.

- Заржавел, сука, - процедил он. Ковырнул сильнее, и замок оказался в его руке, - и горячий, как не знаю что!

На улице в самом деле уже вовсю начиналось лето. Отсюда, с заднего двора, не чувствовался запах цветов, но всё равно было уже не просто тепло – стояла настоящая жара. За тот десяток минут, что Яра вели по двору, он успел основательно вспотеть, но когда его подтолкнули вперёд, через разверзшуюся перед процессией дверь, Яр понял, что снаружи было не так уж тепло. Казалось, на шконках, прогретых за весь прошедший день палящим из окна солнцем, можно было печь пирожки.

Окно не было застеклено, но это явно не меняло температуры внутри. А под потолком горел положенный по уставу абажур, облепленный комарами со всех сторон.