Мафиози и его мальчик (СИ)

- Вам мальчика не жалко? – не сдержался Яр в конце концов прямо на суде, но его так и не услышал никто.

- Я нашёл кое-кого, - сообщил адвокат Яру ближе к концу июля.

Яр к тому времени был согласен уже на всё.

- Это мальчик. Он работал на Джокера, его зовут Денис.

Адвокат положил фотографию перед Яром на стол.

- Это что? Я не видел его никогда.

- Во-первых, он может подтвердить, что его коллеги отзывались о вас хорошо. Это будет чистейшая правда, ведь так?

- Хочется верить, что так.

Адвокат кивнул.

- Во-вторых, за определённую… м-м… благодарность… Он может сказать, что сам спал с вами и что всё было хорошо.

Яр в недоумении посмотрел на него.

- А если не сойдутся с концами концы? Уверен, что стоит рисковать?

Адвокат повёл плечом.

- Мы же оба понимаем, они играют не чисто. Значит, надо играть как они.

Яр молчал. Про то, что он уже не раз раздавал подарки, чтобы дело не вошло в пике, они старались не говорить. И тем не менее суд лишь затягивался, но оправдательный приговор был так же далёк, как и обвинительный.

- Ладно, - сказал он. – Делай, как считаешь нужным. Только не проколись.

Показания обошлись Яру всего в несколько тысяч долларов, да ещё в найм охраны для потенциального свидетеля.

Очередное заседание было назначено на второе августа и прошло довольно успешно – Яр даже немного повеселел и уже по дороге домой намекнул адвокату, что неплохо было бы отыскать таких ребят ещё.

- Посмотрим, - задумчиво произнёс адвокат. Ему, в отличие от Яра, было неспокойно.

Андрей на последние заседания не приходил – и Яру от этого тоже было немножечко легче. Позориться при всех было неприятно, но позориться при Андрее – неприятно вдвойне.

Шестого августа он дал интервью, в котором рассказал о своей готовности опровергнуть несправедливо выдвинутые в его адрес обвинения, а шестнадцатого адвокат предложил ему на выбор ещё трёх парней из эскорт служб, которые готовы были говорить что угодно.

Яру окончательно полегчало. Он даже позвонил Диме. Спросил, как дела у Андрея и, узнав после долгой паузы, что, в общем-то, всё хорошо, пообещал перевести на его счёт пятьдесят тысяч на всякий пожарный и попросил подарить Андрею что-нибудь. Что именно - сходу сообразить он не мог.

- Подари куртку, - попросил он, - осень скоро.

- Ярослав Игнатьевич… - Дима сглотнул. – Я могу, но должен вас предупредить – он понял всё. Уже давно.

- Что?…

- Ещё в феврале, Ярослав Игнатьевич. Он слышал наш разговор.

На сердце у Яра снова стало тяжело.

- И… Что сказал? Почему он ко мне не пришёл?

- Он ходил. Кажется, вас в тот день… - он замолк и продолжил уже после паузы. – Арестовали.

Яр откинулся назад и закрыл глаза.

- Вот оно что…

Снова наступила тишина. Он не знал, что ещё сказать. Нужно было ехать к Андрею и разбираться во всём самому. Тем более нужно было его поблагодарить.

- Ладно, я понял, подарок сам пошлю.

Он повесил трубку, вызвал Антона и попросил принести каталог, сделал заказ и хотел было сначала сам отвезти куртку Андрею, но потом решил всё-таки послать по почте, а для разговора приехать чуть позже, когда подарок придёт.

Он оттягивал этот момент как мог и сам понимал уже, что это трусость, но поделать с собой ничего не мог.

Подарок был отправлен, но поехать к Андрею у него так и не вышло – вечером следующего дня позвонил Антон и срывающимся голосом сообщил, что акции, в которые они вкладывали деньги весь прошлый год, упали в цене в два раза.

- Что? – Яр прокашлялся, обнаружив, что голос охрип, и повторил уже иначе. - Что? Это же был стопроцентный доход, разве нет?

Антон молчал.

- Привези мне отчёт, - приказал Яр.

В течение дня звонки повторялись ещё шесть раз – звонил с дороги сам Антон, звонили директора и главный бухгалтер.

- Ярослав Игнатьевич… Мне очень неудобно вам говорить, - сказал один из них, звонивший последним. – Но ваша фирма развалится со дня на день. Извините, я ухожу.

- Идиот, - не сдержался Яр. – Куда пойдёшь?

- Найду.

Вместе с главным бухгалтером, уволившимся через три дня, исчезла почти вся наличка, а активы стремительно сдувались с каждым днём.

Заседание, назначенное на 19 августа, перенесли, потому что всем, включая прокурора, было не до того, и состоялось оно уже двадцатого сентября. К тому времени на руках у Яра оставалась недвижимость и треть руководящего состава, а также Антон в качестве группы поддержки. Наличность тоже подходила к концу, потому что то и дело приходилось затыкать возникающие дыры.

Своим мальчикам Яр заплатил только треть от того, что обещал, но это всё же было больше, чем ничего, так что он ещё надеялся на благополучный исход.

Судья в течение месяца трижды просил повысить “ставку”, и Яр соглашался, пока не обнаружил, что денег достать просто негде.

- Скажи, заплачу, когда оправдает! – рявкнул Яр в конце концов Антону, который принёс сию недобрую весть.

Первым допрашивали мальчика по имени Тамир – симпатичного, смуглого и худенького.

- Вас часто вызывал Ярослав? – спросил его прокурор.

- Бывало иногда.

- Как и ваших друзей?

- Да.

- И что он делал с вами?

Мальчик покосился на Яра и снова уставился в стол.

- Он любил бить нас.

Яр сделал попытку вскочить, но двое охранников удержали его за плечи.

- Что ещё?

- Ну, конечно, секс. Он любил делать это… Жёстко. Понимаете?

- Нет.

- Некоторых он рвал. Тогда давал ещё денег. И все молчали потом.

Яр сжал кулаки.

- Я вас понял, - сказал прокурор тихо и мягко. – А каких мальчиков предпочитал Ярослав Толкунов?

- Он не очень любил таких, как я. Поэтому нечасто вызывал. Больше светленьких. Похожих на… - Тамир прокашлялся. – На Андрея.

Яр взвыл. Настоящий Андрей сидел в зале и слушал всё, и Яр даже представить себе не мог, что творилось у того в голове.

- Он любил вас оскорблять?

- Да. Очень. Это заводило его.

- Мог ли ударить?

- Да. Иногда бил. Иногда не сильно… А иногда… До синяков.

- Скажите, как вы считаете, мог ли он не рассчитать силу? Могли ли его игры привести к летальному исходу?

- Я думаю, да, – Тамир замолк, а затем добавил. – Жалко Андрея. Да.

Яр тихонько взвыл. Посмотрел на своего адвоката, пытаясь поймать его взгляд, но тот смотрел на свидетеля – белый как мел. Секунду назад, отвечая на его вопросы, мальчик говорил совсем не то. И в то же время он не противоречил себе.

Яр попытался просигналить адвокату, чтобы тот не выводил на допрос других – но было поздно. И два следующих допроса прошли по той же схеме. Яру оставалось только сжимать кулаки и несильно бить ими по столу – так, чтобы не слышал никто.

Он уже думал, что весь этот концерт подходит к концу, когда прокурор попросил выйти на трибуну последнего свидетеля: Андрея Журавлёва.

Яр почувствовал, как сердце останавливается. “Если они успели поработать и с Андреем”, - промелькнуло в голове, - “то проще застрелиться самому”.

Андрей, однако, упорно держался своей линии.

- Ваше мнение не изменилось после того, как вы слышали показания молодых людей из службы эскорта?

Андрей пожал плечами и покосился на Яра, бледного как мел.

- Моё мнение не имеет значения, - сказал он. – Я лишь изложил вам то, что знал о Яре сам.

- А с учётом того, что вы знаете о нём теперь, вы по-прежнему считаете, что он не способен на убийство?

Андрей поджал губы.

- Яр не убил бы ребёнка. Никогда.

- Может, он не знал, сколько погибшему лет?

Андрей молчал.

- Может, он просто хотел воспользоваться услугами мальчика – одного из таких, как он любил. Такого, как вы. Потом, - прокурор щёлкнул пальцами, - случился конфликт. Ярослав ударил его и… Летальный исход?

Андрей тоже сжал пальцы в кулаки.

- Вам нечего сказать, - констатировал прокурор, - тогда, пожалуй, добавлю я.

Он подошёл к столу судьи и положил на стол почтовую накладную.

- Вскоре после того, как наш уважаемый Андрей Георгиевич Журавлёв выступил на суде в прошлый раз, он получил посылку от подсудимого, весом около трёх килограмм. Так ли это, господин Журавлёв?

- Не совсем так.

- Поправьте меня.

Андрей поджал губы.

- Посылка пришла в августе. Намного позже того, как я выступал.

- И тем не менее, отправителем был Толкунов. Что было внутри?

Андрей смотрел на него зло.

- Кожаная куртка, - процедил он. – Вы что, хотите предположить, что он купил меня за кожаную куртку?

- Какой фирмы и модели была куртка?

- Не знаю! Я не фотомодель, чтобы такие вещи запоминать!

- Хотя бы фирму вы можете назвать?

Андрей поджал губы на секунду, а затем произнёс:

- Calvin Klein.

- Заказ на куртку ценой две тысячи долларов был оформлен подсудимым шестнадцатого августа. Скажите, господин Журавлёв, сколько подобных вещей вы получили от Ярослава за последний год?

- Проверьте накладные! Ясно же, что я могу вам соврать!

- Накладных обнаружить не удалось, что ещё не говорит о том, что это был единственный подарок. Уважаемый судья, уважаемые присяжные, если у кого-то факт взятки вызывает сомнение, я предлагаю провести дополнительное расследование по этому поводу, привлечь новых свидетелей…

Яр закрыл руками глаза.

- Всё, - тихо сказал он.

Андрей не смотрел на него. По скулам его гуляли желваки, а на душе было так тошно, что он уже не мог ничего сказать.

- Вы свободны, господин Журавлёв, - закончил прокурор, - если это потребуется, я готов провести ещё одну дополнительную экспертизу, чтобы доказать, что предыдущие показания Андрея Георгиевича Журавлёва были ложными. Я так же считаю необходимым предъявить ему соответствующий иск…

Андрей шёл прочь будто зомби, не глядя ни на кого.

Как и в прошлый раз, суд удалился на совещание, но на сей раз продолжился через час.

Судья наконец огласил то, чего все участники процесса подсознательно ждали уже давно:

- Виновен, - сказал он и ударил по столу молотком. – Ярослав Игнатьевич Толкунов приговаривается к десяти годам заключения в тюрьме.

Комментарий к

Обложечка к 4 части:

https://drive.google.com/file/d/0B3vX8Z5xv-3NYjUyV1R1eXN6dDQ/view?usp=sharing

========== Часть 4. Зона –––— Глава 61. ==========

16 марта 1999 года.

Странно возвращаться к этой детской тетрадке спустя сколько?.. Кажется, три года. И само решение кажется мне странным, несвоевременным, и то, что я, здоровый мужик, давно отвыкший писать от руки, буду что-то записывать в школьную тетрадь.

На самом деле, тетрадь, наверное, будет другой. В этой слишком много воспоминаний, которые мне хотелось бы спрятать от самого себя и никогда не вспоминать. Но ту, которую я куплю сегодня – если, конечно, не брошу эту дурацкую затею – я положу в тот же ящик стола, в котором лежит старая тетрадь.

Ещё мне странно, что эти записи, сделанные непонятно для кого и для чего, прошли со мной три квартиры и один дом – квартиру Яра на Таганке, его дом на Рублёвке, мою собственную первую квартиру на Щёлковской - и переехали сюда, на ВДНХ.

Специально я эту тетрадь не перевозил. Не знаю даже, выкинул бы или нет, если бы увидел, что она лежит в моих вещах – помню тогда, пару лет назад, кажется, ещё до Риты, а, может, и после неё уже – выкинуть тетрадь рука так и не поднялась.

С Ритой мы развелись. Последние бумаги удалось подписать зимой – хотелось закончить это и не возвращаться больше никогда.

Я вообще заметил, что не люблю возвращаться назад – там, в прошлом, одна сплошная грязь и если я буду копаться в ней, то не смогу идти вперёд. Не люблю, но, похоже, возвращаюсь опять – стоило начать перебирать шмотки в преддверии весны, как в руки мне попала кожаная куртка, последний подарок Яра, и рана, казалось, закрывшаяся наконец, с новой силой начала болеть.

Каким надо было быть дураком, чтобы подарить мне эту вещь?

В этом весь Яр. Мне просто нечего сказать. Год за годом мучить себя и меня, делать вид, что между нами ничего – совсем ничего! – нет – чтобы затем перечеркнуть всё в самый неудачный момент.

Я пишу и невольно улыбаюсь, и это ещё более странно, чем всё, что происходит со мной сейчас. Потому что я абсолютно отчётливо помню, что Яр всегда приносил мне только боль.

Это какой-то странный человек, который топчет всё, что видит перед собой, ломает, разрушает всех, кто находится рядом с ним – и самого себя заодно. Странно, что он меня до сих пор не сломал, но несколько раз он подходил к этому так близко, что я, безусловно, должен ненавидеть его. Я помню отчётливо ночи, когда шатался по городу с единственной мыслью не идти к нему домой. Помню его руки, впивающиеся в стену по обе стороны от моей головы. Помню темноту, окружавшую нас.

Помню дачу и пронзающую до самого живота боль, когда он брал меня в первый и во второй раз.

Помню, как он делал из меня шлюху – и до сих пор чувствую, как кровь приливает к щекам при воспоминании о тех днях, когда я готов был для него на всё. Помню, как… Я помню всё. И ненавидеть всё равно не могу.

Если моё прошлое - это чёрный океан, время от времени выходящий из берегов, а Яр, обитающий в нём, спрут, который и сегодня тянет щупальца ко мне, то… То я хотел бы избавиться от этого океана и оставить в памяти его одного. Наверное, так. Потому что если вырвать его из меня, вместе с ним придётся вырвать и самое моё нутро.

Иногда мне кажется, что Яр – это я. Не потому, что я похож на него или он на меня. Просто, сколько я не пытался отойти от него, меня всегда приносило назад. Впрочем, может быть, я не очень-то и хотел уходить?

У меня нет слов, чтобы описать, что я чувствовал к нему и что я чувствую теперь. Пытаюсь задуматься и понимаю, что в каком-то смысле ничего не изменилось – спустя столько лет я по-прежнему чувствую боль. И даже теперь, когда нас разделяет непреодолимая стена, он всё равно находит способ помучить меня – хотя, казалось бы, давно уже всё должно быть наоборот.

Сколько бы людей не было вокруг меня, все они кажутся плоскими, нарисованными акварелью на стене. Я хочу привыкнуть к ним и не могу, потому что всех их заслоняет Яр – Яр, которого я не видел с прошлого лета и не говорил с которым много дольше.

Там, на Зоне, есть дни посещений. Я, в общем-то, знал это всегда, хоть и не мог бы представить себе, что сам когда-нибудь возьму билет на восток, буду мёрзнуть в очереди, где все вокруг одеты в какие-то странные тулупы, и я один - как белая ворона - сверкаю своим чёртовым шведским пуховиком. Где почти нет мужчин, потому что навещать ЗЭКов ездят всё больше матери, да подружки – хотя последнее как раз очень подходит ко мне. Похоже, даже спустя столько лет. Чёрт бы его побрал.

На самом деле осенью я не поехал. Хотя мог. И, наверное, должен был? Или нет? Если подумать, то я давно уже не должен ему ничего. Но я просто не могу. Мне нужно, почти физически необходимо знать, что теперь с ним. Всё ли у него хорошо. Хотя что теперь может быть хорошо? Хорошо у меня, потому что меня не посадили до сих пор – будто забыли обо мне сразу же, как только Яр оказался в тюрьме.

Так вот в ноябре я решил, что всё происходящее – повод вычеркнуть его из моей жизни насовсем. Классная идея – думаю я уже сейчас. Как будто можно вычеркнуть из своей жизни собственную жизнь…

Я удачно отработал сезон. Денис в октябре пошёл в отказ и решил признать, что дела с клубом у него идут не совсем хорошо. Для меня это означало, что иссяк поток денег, идущий ко мне в руки узеньким, тонким, но довольно уверенным ручейком. Всё равно. Я давно уже не нуждался в этих деньгах.

Но возвращаться в клуб… Всё-таки не хотел. Я сомневался какое-то время, потому что клуб – это тоже Яр. Я легко вышвыриваю из жизни всё, что не касается его – а вот с ним дело всегда идёт тяжело. И всё же подвал я решил продать, а на высвободившиеся деньги расширил немного жильё и приобрёл две квартирки друг над другом на ВДНХ – одну для себя, а другую под студию. Получилось довольно удобно, хоть и не очень дёшево, но заказы тогда текли рекой, так что я уложился вровень.

И всю осень, фотографируя гламурных мальчиков и девочек – мальчики, правда, получались гораздо лучше, и вскоре мне стали давать в основном их – я думал о мужике, который за тринадцать лет знакомства измочалил меня в дым, и которого я по-прежнему не мог выкинуть из головы. Я думал про то, правда ли всё то, что рассказывают про зону у нас здесь и показывают в кино? Думал про то, что станет с Яром после того, как его посадили по этой уродской статье – к которой, думаю, он всё-таки не имел никакого отношения, потому что нафига ему насиловать этого мальчика, когда он может купить себе любого? Если только… В этом месте меня всегда клинит. Потому что я, как и менты, вижу мотив. Я думаю, что он, возможно, хотел изнасиловать меня. Но если мне кто-нибудь придёт и объяснит, почему тогда он не пришёл напрямую ко мне, я… Не знаю. Подарю ему всё, что у меня есть.

Яр - это в самом деле какой-то спрут. Спрут тёмных мыслей, которые мне не дано распутать или понять. Но я понимаю одно – я не хочу, чтобы на Зоне с ним случилось что-нибудь плохое.

Тут, в Москве, у меня не так уж много денег или друзей – но всё-таки есть кое-кто. И если Яру там что-нибудь нужно - я хочу об этом знать.

Меня кидало из крайности в крайность все два месяца. Я хотел увидеть его – и хотел навсегда о нём забыть. Я узнал в сентябре, как послать ему что-нибудь. Мне казалось почему-то, что уж это я точно должен сделать для него – и я послал то, что пришло в голову, синий пуховик, почти такой же, как тот, в котором он был со мной в Швейцарии, два свитера, в которых мне особенно хотелось бы увидеть его и, уже отправив, подумал о том, что не догадался послать никакой еды. А деньги?… Интересно, они там в ходу? Я стал читать, но не вычитал ничего. Нужно было увидеться с ним лично, чтобы спросить – но на это я не мог решиться никак.

В общем, в ноябре, уже зная дату дня посещений, я твёрдо решил, что именно на этот день назначу сессию и не поеду никуда.

Фотки вышли отвратные. Сосредоточиться не удавалось никак - и всё равно пришлось всё переснимать. Но хуже было то, что весь декабрь меня мучила совесть, как будто я предал его. Перед новым годом я снова собрал посылку – теперь уже положил побольше всего. Колебался между водкой и шампанским - и выбрал дорогой коньяк, который Яр в последние годы любил пить у камина. Представил, как он будет хлебать его из горла на нарах. Вытащил и снова положил.

Коробка получилась большой, потому что я набил туда ещё и шарфы – из тех, что носил мне Дима. А обратный адрес, как и в первый раз, подписывать не стал. Я всё ещё не был уверен, что хочу, чтобы он знал, кто всё это шлёт.

Совесть, впрочем, не отпускала.

Новый год мы встречали с тусовкой из Men’s Health, но пока все пили, я в основном стоял у окна, смотрел в темноту и пытался представить – как ему там?

Что он сделал со мной такое, что не удавалось выкинуть его из головы четыре чёртовых года?

Говорят, нормальным считается период “акклиматизации” после расставания, составляющий половину длительности периода отношений. Это очень красивая модель. Я о ней у нас в журнале прочитал.

Только кто бы мне сказал, что такое “отношения”, были ли они у нас когда-нибудь вообще? И если да, то с какого места вести отсчёт - и в каком поставить точку?

Я лично не знал. Знал только, что спустя четыре года меня крутит всё так же, как и три года назад.

Я перестал узнавать себя в зеркале. Я сменил жильё, марку одежды, машину… Не смог сменить только фотоаппарат. И Яр по-прежнему оставался со мной.

К февралю меня измочалило окончательно. Я решил, что так или иначе должен замкнуть этот круг. Просто поговорить, поставить точку, узнать, что между нами. Просто расставить точки.

И я поехал. Толкался добрых два часа среди этих странных людей, среди женщин, из которых даже самые молодые имели поношенный вид и были накрашены как матрёшки, а от некоторых так пахло дешевыми духами, как будто я пришёл напрямик на панель.

Мне было неуютно. Я смутно чувствовал себя одним… одной?… из них. Приехал на свиданку к своему ебарю.

Захотелось блевать от этой мысли, но я продолжал стоять. И думать дальше. О том, как неуместен здесь Яр. О том, как он выглядит теперь. И о том, как примет меня.

Когда я покупал билет и стоял в этой толпе, я однозначно забыл, кто такой Яр и чего следует от него ждать. Я готовился – ну, может, просто надеялся где-то в глубине души – увидеть улыбку, получить возможность коснуться губами его губ. Я готовился к тому, что он меня пошлёт. Скажет очередную дрянь или посмеётся надо мной.

Но я как всегда оказался не готов к тому, что произошло – Яр попросту не вышел ко мне.

Меня накрыла такая злость, что хотелось разнести к чёрту всю эту тюрьму. Единственное, чего я хотел от него в тот момент – это чтобы он сказал мне в лицо, что между нами ничего нет и никогда уже не может быть. Но даже этого он не захотел мне дать.

Я не знал, что делать. Проторчал там почти весь день. Потом собрал в сумку всё, что привёз с собой, и поехал к единственному человеку, с которым мог о Яре поговорить – к Люку.

Люк меня, как ни странно, ждал. Меня постоянно удивлял этот мужик – он всегда будто бы знал больше других - и всегда молчал.

Я не спрашивал его, чем занимается теперь. Когда мы увиделись в первый раз после долгого перерыва, он сам сказал мне, что развёлся – но это всё, что он счёл нужным мне рассказать. Хотя принял, в общем-то, тепло. Так же, как и в этот раз.

Мы говорили. Говорили о Яре – и меня пугает эта мысль – как о мертвеце. Пили водку, которую я никогда не пил и никогда не пью, и вспоминали, каким он был.

Люк рассказывал своё, я – своё.

- Просто сволочь, - не сдержался я, когда бутылка уже подходила к концу. – Люк, ну как можно таким быть? Из всех возможных вариантов он выбирает не то, что самый худший… А тот, что ещё хуже его.

Люк усмехнулся и закурил.

- Это у него всегда, - сказал он. Он в этот вечер относительно много говорил, хотя и видно было, что говорить не привык. – Его ещё душманы любили за то.

Я покачал головой. Мне было нечего сказать. К моему стыду, после всего того, что было между нами, я Яра, похоже, абсолютно не знал. И это было странно – не знал, но чувствовал его. Как бывает, когда не видишь, но касаешься пальцами. И теперь, когда его отобрали у меня насовсем, меня продолжали мучить фантомные боли, будто я лишился руки.

Люк уложил меня спать у себя – уже наутро я протрезвел настолько, чтобы удивиться тому месту, в котором он жил. Дом он так и не отстроил – а если отстроил, то умудрился, видимо, потерять. Квартирка у него была небольшой, похожей на ту, в которой когда-то жил Яр. И Люк теперь жил в ней один.

Спрашивать я ничего не стал, потому что видел, что трезвый Люк не станет мне отвечать. Поблагодарил и молча отправился домой.

Принял душ и взялся за работу. Обида повисла в душе большим чёрным коконом, но отступила куда-то вглубь, так что я мог наконец сосредоточиться на работе.

И весь следующий месяц эта обида не девалась никуда – и наружу выходить тоже не хотела. Я почти физически ощущал приближение нового дня свиданий, до которого остаётся сейчас – когда я пишу дневник, ещё месяца два. И всё же до вчерашнего дня, когда я обнаружил эту чёртову куртку, моя уверенность в том, что я никуда не поеду, была абсолютно тверда.

Вечером заедут ребята забрать фотки. Можно будет снова напиться – и не этого прозрачного дерьма, а мартини или настоящего скотча, который, впрочем, я тоже обычно не пью. На выходные они собираются в Ниццу – но я не поеду. Я этот город не люблю. Именно поэтому на пятницу мы с Григорьевой договорились об интервью, которое должны показать по М-tv в понедельник.

Если смотреть объективно – у меня всё хорошо. И будет ещё лучше впереди. И я не собираюсь больше толкаться на кухне среди ЗЭКов и их жён. К чёрту тебя, Ярослав Толкунов.

========== Часть 65 ==========

19 апреля 1999 года.

Каждый раз, когда я думаю о Яре, меня охватывает злость.

Как правило, это случается, когда мне особенно хорошо – например, в Новый Год. Когда все вокруг веселятся и пьют – и особенно, если я сам тоже пью.

На самом деле я вру. Всё-таки злость приходит не всегда. Иногда просто что-то натягивается в груди – как мышцы во время тренировки. И всё равно хочется бить кулаком по стене.

Из-за этой куртки я думаю о Яре все последние дни. И хотя в пятницу я уже не пью, я думаю о нём и во время интервью.

Вопросы идут стандартным блоком.

- В эфире с нами скандально известный фотограф Андрей Журавлёв.

Эти слова говорят всегда. Я не обижаюсь и не стесняюсь – мне даже смешно. Хорошо хоть имя Яра не называет никто – то ли боятся его, даже запертого в тюрьме, то ли предупреждает мой редактор из Men’s Health.

Есть ещё одна фраза, которая звучит почти всегда – наверное, её не зададут только на центральном ТВ, но туда меня никто и не зовёт.

- Скажи, Андрей, почему ты так любишь снимать мужскую натуру?

Вообще-то, я не то чтобы люблю. Девочек мне тоже нравится снимать. Я вообще люблю красоту. Но женские фотки получаются у меня какими-то стандартными – так считают все редакторы, и хотя их тоже берут, но платят не так хорошо.

Конечно, Григорьеву интересует вовсе не это. Собственно, саму-то её не интересует ничего. Но она, как и любой журналист, пытается загнать меня в угол, заставить краснеть и выдумывать эвфемизмы того, что прекрасно пониманием мы с ней, но что сможет пощекотать нервы зрителям, о тусовке только грезящим во сне.

“Ничего личного, это только бизнес”. Я понимаю это как никто хорошо. И обычно не обижаюсь на журналистов, которые просто стараются делать свою работу хорошо.

Но сейчас я смотрю на неё, и мне кажется, что ещё одно слово - и я ударю её в лицо.

- Мне нравится фотографировать и тех, и других, – отвечаю я почти так, как есть, - полагаю, мужская натура больше нравится тем, кто смотрит на них.

Григорьева улыбается. Здесь главное не ответ, а вопрос – что бы я не сказал, зрители получили свой кусок.

Программу ведут двое - как всегда. Фамилию её напарника я не знаю, но именно в этом месте включается он.

- Говорят, что в модельном бизнесе часто встречаются неделовые отношения между фотографом и моделью. А как с этим дело обстоит у вас?

Я смотрю на него и улыбаюсь. Мы оба знаем, как дело обстоит.

- Хотите пригласить меня на свидание?

Парень замолкает, но только на секунду. Глупо надеяться, что он пропустит удар.

- Хочу узнать, сколько правды в истории с Ярославом Толкуновым.

Кажется, всё замолкает. Григорьева едва заметно подносит пальцы ко лбу, показывая мне или режиссёру, или кому-то ещё, что она тут ни при чём. Что парень новенький и просто дурак.

Я встаю. В общем-то, он не спросил ничего. И будь сегодня другой день, я бы мог продолжить наш взаимный пиар. Но именно в ту пятницу я просто не могу. Что-то лопается в груди и, взяв парня за шею двумя пальцами, я со всей дури бью его лицом об стол.

Всё. Наверное, меня больше не пригласят на M-tv. Если честно, мне всё равно. Но совесть мучает меня все последующие три дня – потому что парень, в сущности, не сделал ничего. Не сказал ничего, чего бы мне не говорили до него. “Шлюха Толкунова”. В тусовке – правда, немного другой – так меня называли все. Может, дело в том, что до них я дотянуться не могу? Но от этого только противней, потому что парень ни в чём не виноват.

До понедельника у меня ещё две сессии, но на сердце все выходные кошки скребут – а в понедельник программа выходит в эфир. Без купюр.

Через двадцать минут мне звонит шеф – с поздравлениями. Я побил какой-то там рекорд.

- А ты не хочешь сам стать репортёром? – спрашивает он меня.

Я говорю, что нет. Я давно уже не хочу быть на виду. Хотя вопрос “Почему?” мне постоянно задают.

В нашей тусовке много разных парней – девчонок я не беру в расчет, таких, какие зависают у нас, я точно не люблю. В основном гламурные фифы, от которых и толку только постель. Если уж постель, то с парнем на самом деле вкусней – надо просто войти во вкус.

Есть, например, такой Марк Робинсон – по паспорту, правда, Миша Рабунов. Так вот, Марк любит красивых парней. Он может подойти ко мне или кому-то ещё посреди тусовки и спросить:

- Хочешь переспать?

Поначалу я немного фигел. А потом как раз вошёл во вкус. С Марком легко и наутро не надо ничего объяснять. Можно просто вместе покурить и уехать домой.

Сам он занимается непонятно чем – то поёт, то снимается в каких-то сериалах, но чаще рекламирует что-нибудь. Но деньги и связи у него есть. Так вот он спрашивает меня после каждой сессии:

- А сам бы ты сниматься не хотел?

Я пожимаю плечами. Объяснять ничего не хочу. Он думает, что это круто - постоянно светиться на страницах журналов и на ТВ. А я просто не хочу.

Другие фотографы тоже предлагали сниматься несколько раз – на тусовках поначалу вообще многие принимали за модель. Но будь моя воля - я не светился бы вообще нигде.

Другое дело ловить момент, искать, как падает свет. Подмечать в человеке то, что не видит никто другой. И, наверное, народ прав – мне легче делать это в отношении парней. В них я вижу то, что не может понять ни одна девушка. А в девушках, ну… Либо не вижу ничего, кроме крашеных волос, либо они слишком похожи на Риту и одним видом причиняют мне боль.

Странно, но никто из парней не напоминает мне Яра – наоборот. В постели я часто думаю, что секс, каким бы разнообразным он ни был, кажется мне таким же плоским, как все они днём.

То есть мне приятно, у меня отлично встаёт… У тех, с кем я спал – в основном это парни вроде Марка – приятные красивые тела. Я бы сказал, что это просто “не то”, но это слишком легко. Просто всё, что происходит в постели… какое-то жидкое. Пустое. Когда я имею их, мне хорошо – но мне не хватает силы, которая накрывала бы меня с головой. Когда кто-то имеет меня, мне это напоминает массаж простаты у врача – в одном конкретном месте мне вполне хорошо, но это как пить слишком слабый кофе. Тот же Марк изобретателен и внимателен, с какой бы он ни был стороны. В этом плане Яру до него далеко. Но мне всё равно кажется, что я будто бы занимаюсь сексом через толстый презерватив, и да, наверное, это просто “не то”.

После таких ночей Яр тоже не выходит у меня из головы. Я выбираюсь из постели, заматываю чем-нибудь бёдра, выхожу на балкон и курю. Из квартиры Марка виден мой дом – мы все тут живём недалеко. А вот Яра отсюда не увидеть никак.

С каждым днём я всё больше укрепляюсь в мысли, что должен что-нибудь сделать для него. Не знаю уже, поеду я к нему или нет, но одна посылка за зиму - это очень мало, если представить, что больше ему никто не присылает ничего. А я знаю, что это так. Эта сволочь умудрилась настроить против себя всех.

Думая об этом, я закусываю губу и отгоняю от себя мысли о том, как мне самому одиноко без него. И, наверное, я не так уж хотел, чтобы он сказал мне, что между нами не будет ничего. Я делаю вид, что хочу просто знать – должен я ждать его или нет. Но, честно говоря, если бы он сказал “Жди” – я бы ждал все десять лет.

Я закрываю глаза. Мне будет уже под сорок, когда он выйдет на свободу. Для меня сейчас этот возраст почти как смерть. Но я-то здесь, среди своих типа друзей. А он там, в четырёх стенах. И когда закончится срок, ему будет уже пятьдесят.

Яр сделал много того, за что ему стоило бы сесть. Но мне всё равно почему-то не кажется, что он это заслужил.

Десять чёртовых лет… Да ещё за такое дерьмо.

Я снова думаю, что надо всё-таки поехать к нему. Или нет, до мая ещё далеко. Надо позвонить, написать, послать что-нибудь… Пока.

Я тут же одёргиваю себя. Просто представляю, как он читает, сидя на шконке, письмо подписанное “Андрей”. Или, что хуже, что его читает кто-то ещё.

Я уезжаю той ночью от Марка, не дождавшись утра, и вместо того, чтобы лечь спать, сажусь писать это чёртово письмо.

Постоянно лезет в голову дурацкое, сотню раз уже сказанное: “Люблю тебя”. Но я не буду писать его.

Сначала письмо получается длинным. Там что-то наподобие тех писем, о которых поют шансон: “Очень жду… Вишни цветут… ”

Я комкаю его и бросаю в ведро. Пишу ещё раз. Перечитываю и сам удивляюсь тому, насколько получилось зло. Снова комкаю и опять бросаю в ведро.

Попытавшись ещё несколько раз, я в конце концов пишу: “Ярик, если что-то нужно – позвони. А”. Приписываю номер телефона. Вообще-то, с таким письмом вполне можно было бы подписаться и целиком, но я уже настроился так.

На сей раз я оставляю обратный адрес квартиры на ВДНХ. Не догадается – значит, так оно быть и должно. Посылку на сей раз собираю осторожней и кладу не то, что хотелось бы самому, а то, что, наверное, на каждый день нужно ему – зубную пасту, безопасную бритву, продукты, два блока сигарет. Если бы знать, что он думает об этом всём… Кубики, колбасу и прочую еду.

Отправлял, краснея – будто делал что-то запрещённое. Как будто посылка человеку, о котором я думаю день и ночь - самое страшное, что я в своей жизни совершил. И тем не менее, в каком-то смысле это было так.

Просто всё, что было до – наркотики, оружие, клубы, стрельба, секс – всё это было как в кино. Даже тогда, когда я влип во всё это дерьмо с травой, мне казалось, что я в кино. Теперь же внезапно и болезненно наступила жизнь. По крайней мере для него. Для меня продолжалось кино – тусовки, журналы, гламур. И соприкасаться с этим миром, в который он угодил, было неожиданно страшно, сам не знаю почему. В первую очередь страшно за него. Но и стыдно – как будто касаюсь чего-то грязного чистой рукой.

Я немного успокоился, отправив ему это всё. Ждал звонка, но уже немного как будто бы со стороны. Стал спокойно работать, хотя к Марку пару недель не ходил.

Яр, конечно же, так и не позвонил. Пару лет назад я, наверное, попытался бы его оправдать. Придумал, почему у него с этим звонком не срослось. Но сейчас меня просто накрыла злость. Захотелось выбросить к чёрту телефон, сменить номер, просто потому, что он его теперь знал.

Вокруг в самом деле набухали на деревьях первые почки. Светило солнышко, и во всю шествовала весна. Близился май. Все мои знакомые радовались приближающейся весне, и только я ходил до чёртиков злой.

Что ты со мной делаешь, Яр? И когда это пройдёт?

Теперь я уже не знаю ничего.

При мысли о тебе начинает болеть голова. А ещё странно думать о том, насколько разительно отличается то, что творится вокруг меня, и то, что творится внутри.

Я как-то услышал – зашёл в курилку, а девчонки не успели замолчать – что меня называют чудаком. Обнаружив, что дверь открылась, девочка, правда, посмотрела на меня с любовью в глазах – абсолютно искренне, надо сказать. И тут же поправилась:

- Но ты очень классный чудак.

Не знаю. Меня никогда не называли так. Волнует ли меня это? Да нет, наверное, мне всё равно. Просто странно, как отличается то, что творится вокруг меня, от того, что происходит у меня внутри.

- Правда ли, что вы проводите в тире по два часа в день?

- Вам приходилось убивать?

Это вопросы тоже задают почти всегда.

Я молчу. Потому что иногда молчать лучше, чем говорить. А девочки у экранов и так могут придумать, что да.

Странно, но мне не жалко никого из тех, кого я убил. Это как… экзамены, которые ты сдал давным-давно. Тех, кто умер, уже не вернуть и нечего о них говорить. А вот Яра мне по-прежнему жаль до гула в висках.

В конце апреля мне вдруг начинает казаться, что я забываю его лицо.

Меня охватывает паника, как будто я забываю самого себя. А ведь идёт всего только первый год.

Я нахожу его фото – одно из немногих, что есть у меня. Из той пачки, которую когда-то дал мне Эдуард. Это странно и дико – на фото единственный, наверно, день, когда у нас всё хорошо. И этот день теперь есть у меня.

Ещё какое-то время я хожу сам не свой. Я думаю – а что, если он тоже забудет, как выгляжу я?

Если бы я был девушкой или женой, я послал бы своё фото, а сейчас – я ничего не могу послать. Думаю, Яру от такой фотографии стало бы только хуже.

Сначала мне в голову приходит идея послать журнал – апрельский номер, в котором я на последней странице красуюсь крупным планом, как фотограф года. Честно говоря, я думаю, меня выбрали на эту роль только потому, что у меня самое презентабельное лицо.

Журнал кажется идеей неплохой – но я не знаю, правильно ли Яр поймёт. А потом выход абсолютно случайно подсказывает Марк.

- Андрей, а ты бы травести стал снимать? – спрашивает он.

- Что?… – слегка ошарашенно спрашиваю я. Марк знает, что я люблю всё красивое. Свадьбы беру, только когда за них платят действительно хорошо. А это, ну…

- Тра-вес-ти, - он повторяет по слогам. – Это парни в женской одежде.

Я мотаю головой и объясняю почему.

Марк фыркает.

- Деревня. Иногда они выглядят очень даже хорошо.

Он тянется за какой-то брошюрой, а затем протягивает мне портфолио модели-андрогина. Парень в самом деле выглядит хорошо – по крайней мере там, где он одет как мужчина. Я листаю одну страницу за другой.

- И что? – спрашиваю я, долистав до конца.

- У тебя бы тоже получилось ничего.

Я почему-то уверен, что в этой сессии мне быть не фотографом - и потому попросту швыряю альбомом в него. Марк хохочет и тащит меня в постель, но всё время, пока мы трахаемся, разговор не даёт мне покоя.

- А кто может делать такие фотки? – спрашиваю я с утра. Марк подмигивает.

- Подаришь парочку мне?

- Нет!

Марк и не думает спорить, но всё-таки сводит меня с фотографом. Яру фотографию я отправляю через три дня – я с трудом узнаю на ней себя. А вот он… Интересно, узнает ли он? Странно, но от этой мысли у меня встаёт.

И ещё одна мысль посещает меня, когда я думаю о том, что не увижу его десять лет.

Мне тогда будет тридцать семь. Чуть больше того, сколько было Яру, когда начался наш непонятный роман. Мне кажется, что тридцать семь - это старость, смерть. Но он тогда казался мне молодым.

Наверное, дело не в том, сколько будет мне, когда я увижу Яра в следующий раз. Дело в том, сколько лет разделило нас. Сколько лет прибавится к тем тринадцати, которые мы спустили в трубу. Вместе получается двадцать три – почти что вся моя жизнь.

Мне сейчас двадцать семь, и я вдруг думаю, что столько же было Яру, когда он впервые увидел меня.

Что сделал бы я, если бы сейчас четырнадцатилетний Яр вертел задницей передо мной? Поцеловал бы? Скорее просто трахнул. И не дал бы ему шанса возразить.

========== Часть 66 ==========

С тех пор посылки я отправляю каждые три дня.

Сам не знаю зачем.

Мне просто кажется, что пока есть эти коробки – Яр хотя бы чуточку со мной. И постепенно я уже перестаю понимать, как всё прошедшее время жил без них.

Кладу в основном еду, сигареты, одежду - когда придумываю что, а с третьей посылки начинаю отправлять и журналы – те, в которых есть новости, которые могли бы Яра заинтересовать. Отправляю и те, в которых есть мои работы.

Я вспоминаю, что у меня был друг Коля, которого загребли в армию – нам тогда было по семнадцать лет. Мать таскала ему книги и шоколад. Я посылаю и то, и то. Книги в основном те, которые сам читал в последнюю пару лет – выборочно, конечно, не думаю, что Яр Пелевина стал бы читать.

Было бы проще, если бы Яр ответил на моё письмо. Если бы сам сказал, что происходит там у него, и чего-нибудь попросил. Впрочем, я слабо представляю, чтобы Яр стал меня о чём-то подобном просить.

Писем я больше не пишу – отчасти потому, что не рассчитываю получить ответ, а отчасти – потому, что не знаю, что ещё я не говорил ему и что могу сказать.

Мне больше не кажется, что тот день в Швейцарии был нашим единственным счастливым днём. Я вспоминаю, как мы гуляли по берёзовому лесу около Яровой дачи. Как иногда просто сидели в его квартире на Таганке и смотрели на огонь – если честно, на искусственный огонь смотрел в основном я, а Яр смотрел на меня. Я отлично это знал, но старался не показать – потому что стоило Яру самому заметить, что он на самом деле заинтересован мной, как он тут же начинал пороть какую-то хрень.

Я не понимаю, почему ему так нравилось меня обижать. И, наверное, уже не хочу понимать. Я хочу только снова вернуться в один из тех вечеров – и пусть нам не о чем было говорить, за вечером начиналась ночь. Яр трогал моё тело так, как не трогал меня никто. Яр проникал в меня всем своим существом. И чем больше я думаю об этих ночах, тем преснее мне кажется всё, что происходит со мной.

Когда в середине мая я просыпаюсь в постели Марка и всё ещё чувствую руку Яра на своём бедре, я понимаю, что нужно что-то менять. И первым, что я меняю, оказывается Марк – хоть мне и было какое-то время с ним хорошо, я абсолютно отчётливо осознаю, что он никогда не сможет дать мне то, что давал Яр.

Работу я менять не хочу, но этой весной меня снова тянет фотографировать места, где нет людей, и я по-новому ощущаю их красоту. Я проявляю фотографии сам и кладу их в посылки, потому что больше всего хочу, чтобы на этих фотках кроме деревьев и едва зеленеющей травы были вместе я и Яр.

Так я обхожу с фотоаппаратом Москву и заново её узнаю. Теперь у меня есть цель, и фото получаются совсем не такими, как в прошлый раз.

Впрочем, кроме как отправлять Яру, мне некуда их девать. Работа остаётся работой и продолжает идти своим чередом.

После майских праздников у меня берут ещё одно интервью. Я даже бреюсь в этот день, что в последнее время делаю не часто – не для кого. Фотки получаются такие, что у меня сердце щемит от желания, чтобы их увидел Яр. Но в этот раз я почему-то не рискую отправить ему даже журнал.

В целом, у меня такое чувство, что Яр занимает мои мысли на сто процентов - и ещё на два. Попытка жить без него провалилась с треском – наверное, это нужно признать. Конечной точкой в осознании моей болезни становится момент, когда мне приводят фотографироваться зрелого мужика – для рекламы каких-то спортивных товаров. У него очень фактурное лицо, но всю сессию я не могу понять, кого он мне напоминает. И только когда фотки лежат у меня на столе, я абсолютно отчётливо вижу, что все четыре часа съёмок заставлял его садиться в те позы, в которых обычно сидел Яр. Я даже ракурсы выбирал те, с которых смотрел на Толкунова сам.

Это осознание, впрочем, не меняет ничего. Я здесь, а Яр там. И ничего, кроме посылок, я для него сделать не могу.

Какое-то время я перевариваю эту мысль, а потом испытываю непреодолимое желание врезать себе по башке. Я, конечно, не самый прилежный ученик, но мог бы вспомнить про возможности подать на апелляцию, оспорить решение и т. д. и т. п.

Поисками подобных путей я и занимаюсь следующие несколько дней. И довольно быстро сталкиваюсь с проблемой, что не знаю о случившемся ничего. Только то, что был мальчик, до ужаса похожий на меня. И еще, пожалуй, то, что Яр ходил к проституткам. Не знаю, что из этого меня больше злит.

В общем, первым делом я еду к Антону, потому что больше на фирме Яра не знаю никого. И в тот же день с некоторым (не слишком, впрочем, сильным) удивлением узнаю, что Антон уволился и уехал в Канаду. Логично, учитывая то, что фирма Яра на момент вынесения приговора балансировала на грани банкротства.

Я начинаю выяснять, куда делся Роман – я ведь помню тот разговор, который краем уха зацепил. Но и Романа след простыл. Вообще такое чувство, что исчезли все, кто был связан с этим делом хотя бы краешком руки.

Я трепыхаюсь ещё какое-то время, иду в бордель, который, к слову, называется красивым словом «модельное агентство». Парня, который здесь у руля, я видел пару раз – и вовсе не тогда, когда моделей искал. Он тоже, похоже, меня узнал. Усмехается неприятно и спрашивает:

- Работу пришёл искать?

Мне становится противно, но тему я развивать не хочу - всё равно никто из моих старых знакомых по дому Яра не поверит, что у меня всё хорошо. Я осторожно задаю несколько вопросов насчёт предоставленных Яру услуг, но мне довольно быстро становится понятно, что здесь со мной никто не станет говорить. Я сажусь в машину и собираюсь ехать домой, но где-то на полпути меня застаёт звонок. От голоса, который звучит в трубке, бегут по спине мурашки и стынет кровь.

- Я же тебе говорил, не лезь, - напоминает отец.

Я молча вешаю трубку и резко делаю поворот – домой я ехать уже не хочу и вместо этого еду к Люку.

Странно, но Люк повторяет мне почти то же самое, что уже сказал Журавлёв:

- Я же тебе сказал, не лезь.

- Почему? – я пытаюсь высмотреть ответ в его лице, но не вижу ничего. – Лёш, я не могу так. Я должен сделать что-нибудь для него.

Люк поджимает губы и какое-то время молчит.

- Живи, - говорит он.

- Что?…

- Просто живи. И не вляпайся больше ни в какое дерьмо.

Вот и весь разговор. Такое чувство, что его устами говорит Яр, но мне всё равно. Люк не понимает, что я просто не могу жить без Яра, как бы ни хотел. Вряд ли он когда-нибудь так сходил с ума. Я уже знаю к тому времени, что свою жену он бросил, когда понял, что ей нужно только бабло. Если честно, даже если бы Яру нужно было от меня что-то вроде того – ну не деньги, но, к примеру, только секс – я бы не сумел поступить так, как он.

Расследование не двигается с места. Главное, чего не хватает, это слов самого Яра. И хотя последние дни тянутся бесконечно долго, в конце концов наступает восемнадцатое мая – двадцать первого день свиданий.

Я сам не замечаю, как оказываюсь в поезде. До последнего дня я всё ещё не знаю, что собираюсь ехать к нему, а потом ноги будто бы сами меня несут. Рядом со мной на полке лежит посылка – значит, я всё же успел подумать головой, но как собирал её - не могу вспомнить, хоть убей.

Размеренно постукивая колёсами поезд стремительно несёт меня на восток, и чем дольше я сижу, глядя в окно, тем глубже меня пробирает дрожь. От мысли, что через три дня я увижу Яра, расплывается на душе солнечное пятно.

- Я-ро-слав, - шепчу я по слогам. Благо, в купе кроме меня никого. Никогда ещё я не хотел его объятий так, как в тот момент. Да что там объятия… Просто увидеть его лицо. А если улыбку – совсем хорошо. Он так редко улыбался всё то время, что я его знал…

Я сам себя обхватываю руками, пытаясь представить, что это руки Яра лежат на моих плечах. Он делает со мной что-то странное. Я никогда и ни с кем не вёл себя так, как с ним. И… никто и никогда не вёл себя со мной так, как он.

Последняя мысль мгновенно спускает меня с небес на землю. Будто оборванная струна.

Я смотрю на свою левую кисть и вспоминаю больницу, куда он ни разу не пришёл. Палец слушается плохо до сих пор, если не сказать - не слушается вообще. Не то чтобы я не мог жить без мизинца, но всё же то, что Яр не вспомнил обо мне ни тогда, ни потом, кое о чём говорит.

Мысль о том, что он нанял Диму, почему-то не приходит мне в голову в тот момент – только воспоминания об одиночестве, когда мне так нужно было, чтобы он хотя бы недолго побыл со мной.

Вспоминаю я и своё единственное письмо, на которое так и не получил ответ. И прошлую поездку на зону – теперь уже в голову лезут не столько тётки с баулами, сколько равнодушное лицо охранника с сухими бледными губами:

- Толкунов не придёт. Посылку могу передать.

Я всё-таки не такой дурак и посылку ему не отдаю, но и не знаю куда её девать – не тащить же с собой в Москву. Отдаю в ближайшее почтовое отделение и отправляю туда, откуда только что пришёл. Но это всё ерунда, потому что в голове только одна мысль и в груди тупая боль, которая, кажется, была во мне всегда, всё то время, что Яр был рядом со мной. Яр не придёт.

- Что за чертов мудак? – шепчу про себя и тогда, шатаясь по коридорам, полным людей, где почему-то все шарахаются в стороны от меня, и тремя месяцами позже, сидя в купе.

Я. Яру. Не нужен. Понять, вроде бы, достаточно легко. Так какого чёрта уже четыре года это не укладывается у меня в голове?

Я пересаживаюсь на ближайшей станции и еду обратно в Москву.

========== Часть 67 ==========

Кажется, я начинаю входить в какой-то дурной цикл.

Иногда я почти нормален. Я почти осознаю, что Яра нужно выкинуть из головы. Почти уверен в том, что веду себя как идиот. Потом это проходит, и я продолжаю думать о нём.

Лето в этом году дождливое – кругом серая, промозглая сырость. Ребята договариваются поехать в Испанию. Я Испанию люблю… Был там, когда мне было пятнадцать лет. Но стоит мне подумать об Испании, как я вспоминаю то злосчастное фото, которое положили Яру на стол, и больше я никуда ехать не хочу.

Есть ли в моей жизни хоть одна вещь, которая не напоминает мне о нём?

Тогда, сразу после поездки, меня опять начинает мучить совесть. Она мучает меня день за днём в течение двух недель, пока я не плюю на гордость и не сажусь писать письмо.

Написать что-то внятное мне удаётся с трудом. Кажется, всё, что я хотел бы сказать Яру, я уже написал в дневнике. Сейчас… Сейчас я просто хочу, чтобы он меня поцеловал. Просто хочу ощутить ещё раз мягкость его губ на своих губах… Я невольно вспоминаю, с каким трудом мне дался первый поцелуй, и снова становится обидно. Никто и никогда не показывал такого пренебрежения ко мне.

И тем не менее я сажусь писать письмо. Я пишу, что что бы он там ни думал и что бы ни делал, я всё равно его жду. И всё равно его… люблю. Я запаковываю конверт и долго думаю, надо ли это письмо отправлять, но потом закрываю глаза и так, не глядя, кладу его в коробку.

Этим летом, когда половина моих знакомых уезжает из Москвы, я чувствуя себя абсолютно одиноким, изолированным ото всего. Я хожу по мокрым от дождя улицам, иногда навожу на какие-то закоулки объектив, но не фотографирую ничего.

Расследование, которое я начал в мае, не привело ни к чему – вернее, оно привело меня туда, где я и начинал. Люк только посмеялся надо мной.

- Я же тебе говорил, - сказал он, закуривая. Я стоял рядом с ним на лестнице. Курить не хотелось совсем. – Не такие, как ты, пробовали.

Я прицокнул языком.

- Да я же знаю, кто подставил его!

- И что?

Я молча смотрел на него.

- Яр тоже знает. Только доказать не может ничего.

Я склонил голову вбок.

- Люк… А ты общался с ним… После… Ну…

Люк затянулся в последний раз и выплюнул бычок.

- Поздно уже. Вали домой.

Я хотел возразить, но он молча развернулся и скрылся за дверью. Вот и всё.

Однако у меня появились основания думать, что Люк знает что-то о нём. Расстались они плохо, но по тому, как Люк поминал Яра во время наших недолгих встреч, злости в его голосе я уже не ощущал. И если так, получалось, что Яр соизволил дать о себе знать, но ему. А я… В конце концов, кто я для него? Шлюха - и всё.

Эта мысль посетила меня в салоне машины, когда я ехал домой, и я со всей дури ударил по приборной панели рукой – но не добился ничего.

Я в очередной раз пообещал себе, что буду просто жить – как должен был сделать уже давно. Позвонил Серёге в Испанию и сказал, что на днях прилечу. Новость Серёга принял как всегда легко.

Испания ударила мне в глаза солнцем и синевой неба в первый же миг. Впечатление было таким сильным, что мысли о Яре напрочь вышибло из головы. Три дня мы лежали на чёрном песке в тёмных очках, и я не думал вообще ни о чём – меня не посещала ни одна мысль. Голова была так же пуста, как это небо без тени облаков.

По вечерам ребята шли в клуб – я не шёл. У меня клубная жизнь вызывает даже не воспоминания, скорее какое-то ощущение обязаловки. Я там не отдыхаю. Я сидел в одиночестве на крыше отеля, потягивал коктейль и мне было хорошо. Ровно до тех пор, пока не раздался звонок.

Я достал телефон и мрачно посмотрел на экран. Номер был незнакомый, но это не значило ничего. Мне часто звонят чьи-то секретари или агенты с незнакомых номеров. Я взял трубку и произнёс:

- Алло.

- Привет.

Сердце ухнуло куда-то глубоко, и я не сразу понял, что перестал дышать. Голос в трубке слегка хрипел. Или даже, заметно хрипел. Он был усталым и, произнеся всего одно слово, Яр замолк – он явно не знал, о чём ещё говорить. Судя по всему, ситуацию нужно было разруливать мне, но у меня тоже не было слов. Всё, что я смог выдавить из себя, было такое же хриплое, задыхающееся:

- Привет.

Наступила тишина. Ненавижу себя за эту минуту тишины, потому что тогда я не сообразил, что нахожусь в Испании, за тысячи километров от Москвы, а Яр на востоке России.

Мне хотелось что-то сказать, но время текло, а я всё ещё не знал что. Если бы мы были рядом, лицом к лицу, я знаю, что бы я сделал – бросился бы ему на шею, поцеловал, наплевав на всё, ну, а если бы… Если бы было нельзя, просто коснулся рукой.

Я вытянул руку перед собой.

- Ярик, это ты? – тихонько спросил я, хотя и так знал ответ.

Он какое-то время молчал. Потом, похоже, сглотнул.

- Я.

И снова наступила тишина.

Я так и не успел придумать ничего. В трубке раздался шорох, секундный щелчок - и пошли короткие гудки.

- Яр! – выдохнул я вслед, ощущая, что теряю его навсегда.

Я тут же перенабрал номер, но это не помогло – на счету не было ничего.

Остаток вечера я метался по номеру, не зная, к чему себя применить.

Первым порывом было лететь в Москву – и не знаю, что бы было, если бы я смог достать билет. Я даже звонил в аэропорт, но самолёты были забиты на неделю вперёд. А через неделю у меня и без того был куплен билет.

Я спустился вниз и впервые с начала этого маленького отпуска всерьёз взялся за алкоголь – не знаю, чего я хотел добиться. Скорее всего - просто хотел забыть. Конечно же, не помогло.

Яр стоял у меня перед глазами как наяву, сжимая телефон. Я видел, как проскальзывает кадык по его горлу, как размыкаются сухие губы, и как он произносит: «Привет».

«Привет»… Наверное, только восьмиклассница представляет, как много может быть спрятано в этом слове. Восьмиклассница – и я. Потому что у меня, как и у неё, не было другой пищи для фантазии, кроме короткого звонка. И мы за весь тот чёртов разговор так и не сказали друг другу ничего. Ничего…

Я оплатил телефон и попытался перезвонить ещё раз, но не услышал ничего, кроме коротких гудков. Вот и всё. Шанс упущен.

А потом я стал думать – может, это просто не его телефон? Номер был мобильный, что странно. Я решил, что обязательно надо спросить у Люка, откуда в тюрьме мобильный телефон. Но в те дни даже Люк был слишком далеко. А не думать о Яре я не мог и потому пил, чтобы хоть немного затуманить мозг.

«Привет». «Я». Никогда в моей жизни не было настолько значимых слов.

Не помню, сколько я выпил за следующие три дня. Уверенность, что нужно поехать к Яру, крепла во мне с каждым днём. Она становилась тем отчётливее, чем непонятнее был разговор.

Кажется, это намерение и моё странное состояние в те дни замечал не только я. Серёга молчал, а вот Костя, ещё один из наших моделек, всё время подсаживался ко мне и то и дело норовил обнять.

В Москве он так себя не вёл, да и общались мы с ним не особо тесно – так, на сессиях, да общих сборах. В эти же дни он стал как-то по-особенному меня выделять.

- Ты Лагуну любишь, Андрей? - голос его тем вечером с трудом преодолел океан опьянения, накрывший меня с головой.

- Лагуна – дерьмо, - отрезал я. Если честно, в тот вечер я бы даже алмазы назвал дерьмом.

- Может, тебе просто одиноко, а? Вот и не нравится всё.

Я пьяным взглядом посмотрел на него.

- Ты кто?

Костик улыбнулся одним уголком рта и придвинулся ко мне тесней.

- Может, я тот, с кем тебе будет легко?

Мне явно не было с ним легко. И становилось тяжелей по мере того, как я трезвел.

- Руку убрал, урод.

- За языком следи, Андрей.

Я сам скинул его руку и, чуть пошатываясь, встал.

Костик недовольно прицокнул языком.

- Бля, ну что ты вечно такой? Это всё этот твой… Хромой?

- Чё? – на последнем слове я окончательно протрезвел, потому что шестым чувством понял, про кого он, но верить, что даже этот грёбаный Костик может что-то знать, не хотел.

- Я говорю, это всё твой долбанный Толкунов? Смирись, больше он не такой крутой и тебе от него не перепадёт.

Я испытал непреодолимое желание ему вмазать, но, во-первых, положение было неудобное, во-вторых, я всё-таки хотел узнать:

- Как это понимать?

Костик сделал характерный жест, отвернул чуть лицо и усмехнулся, зыркнув на меня одним чёрным глазом, а потом встал:

- Да опустили твоего Толкунова, вот что. Теперь не он трахает, а его. У меня друган только что…

Договорить я ему не дал. Кулак сам врезался в его лицо, а потом я как-то оказался на нём верхом. Уверен, ещё пару минут назад он об этом мечтал, но теперь наверняка жалел. Я бил не так, как бьют в пьяное драке, а так, как учил меня Яр. Но я ничуть не жалел об этом потом, когда уже в Москве он стал ныть про своё лицо и прислал ко мне юриста – такого же педика, как он.

- Какой нахер друган? – прорычал я ему в лицо, в последний раз ударяя макушкой о пол.

- Бля… Пусти, урод…

Голос у Костика был слабенький и почти женский в эту секунду.

- Я задал вопрос.

- Такой!

Добиться от него я так ничего и не смог. Ударил ещё несколько раз, пока не подоспели вышибалы и не оттащили меня прочь.

В тот вечер билет я всё-таки достал – взял не в Москву, а транзитом в Иркутск. Потом оттуда на поезде до самой зоны. Сидел в плацкартном вагоне и обнимал руками свои голые плечи – я даже шмоток тёплых с собой не взял.

Дальше встал вопрос, как мне попасть к Яру вообще – кроме длительных свиданий, на которые мне так не везло, ему полагалось ещё два краткосрочных, но их нужно было отдельно оформлять.

Я провёл в кабинете начальника два часа и потратил две штуки, чтобы решить этот вопрос, но это последняя трата, о которой я мог бы пожалеть.

Встретиться наедине нам, впрочем, не дали всё равно.

Я уехал из колонии поздно вечером. Сидел в вагоне и смотрел за окно, силясь разглядеть что-то в наступившей темноте, а видел только его глаза – усталые и пустые. Но даже сейчас, когда он уже снова был далеко, мне казалось, что я сам чувствую его боль.

- Ярик… - прошептал я. Кажется, слёзы навернулись у меня на глаза, но я тут же сглотнул подступивший к горлу ком. Такого я увидеть никак не ожидал.

========== Часть 68 ==========

Ярослав Толкунов понял, что дело нечисто, когда охранники растолкали его в пять утра и вместе с другими обитателями СИЗО дубинками принялись загонять на этап.

Что дело проплачено - было ясно, конечно, с самого начала, ещё тогда, когда мальчишки отказались говорить за него. Поначалу Яр думал, что дело в простом запугивании, но уже через какое-то время стало ясно, что работа ведётся серьёзно – кое-кто из участников процесса довольно откровенно намекал, что ему платят больше.

Больше… Яр мог бы повысить ставки, если бы знал уже названную цену, но как всегда в таких случаях торг приходилось вести вслепую.

В первый раз с тех пор, как он решил распрощаться с криминальным миром, он жалел об оборванных связях и о том, что многие, слишком многие дела переложил на ненадёжных людей.

Первым из них – из тех, кто ещё был жив – оказался Роман. Он как хорошая собака учуял, когда надо делать ноги – или это чуют всё-таки крысы? Яр точно не знал. Знал только, что к тому времени, когда нанятые на стороне пацаны пришли к нему домой, квартира уже была пуста. Работай Яр со своими людьми, он заставил бы их землю носом рыть, но найти падлу, которая замутила эту подставу; но свои люди могли и не захотеть наказывать собственного начальника, того, кто был знаком им куда лучше, чем Яр.

Дело пришлось спустить на тормозах – просто поставить галочку в голове, завязать узелок. Яр таких узелков не любил, предпочитая решать вопросы здесь и сейчас, но всё же приходилось иногда.

Следующим сделал ноги Антон – Мира, конечно, не в счёт, от неё он вообще давно уже ничего не ждал. Антон честно предупредил, что будет работать, пока видит шанс. Яр понимал. Мальчишка в криминальные разборки не впутывался никогда. Его позвали на чистенькую законную работу – секретарём. Им он и хотел быть. И теперь, вспоминая по сто раз события тех месяцев, когда всё шло ко дну, Яр начинал понимать, что напрасно вышел из себя и отдал Антону тот самый первый незаконный приказ. Просто больше приказать было некому, а он забыл, что Антон не… не Андрей…

Андрей выполнил бы приказ, да. Выполнил бы любой. Но это было уже слишком давно, чтобы вспоминать всерьёз. Яр и без приказов слишком скучал, чтобы позволять себе хотя бы представлять его лицо.

Когда стало ясно, что помощи или хотя бы верности ждать неоткуда, Яр взялся за старые контакты. Тогда у него ещё оставался адвокат, который за небольшую сумму согласился отыскать номера нужных людей. Но сделать Яр ничего не успел – понадеялся на то, что суд начинает выходить из пике, в котором пребывал с самого первого дня. А потом всё окончательно пошло кувырком. Рухнули курсы, лопнули вклады и даже если бы не этот арест, Яр слабо представлял, как стал бы вытягивать на поверхность этот тонущий корабль.

Деньги были, конечно – были квартиры в Москве и в Питере, дачи, только начавшаяся стройка под Ярославлем, куда хотела переехать Мира. Были машины и даже самолёт – но продать это всё из СИЗО было невозможно, как невозможно было и достать деньги из ячеек в Швейцарии, отложенные на чёрный день. Нужен был хотя бы один надёжный человек, чтобы сделать это всё, а у Яра не было никого.

Лицо Андрея снова неумолимо лезло в голову, но Яр продолжал гнать его от себя. Во-первых, Андрей вполне отчётливо дал понять, что видеть его больше не хочет. Да, он выступил на суде, но и он, похоже, не верил, что дело заказное. Сейчас Яр не хотел его переубеждать. Хватало других дел. Яр не хотел его переубеждать вообще – будто срабатывал какой-то предохранитель внутри, как только он думал о том, чтобы начать оправдывать себя.

Уже в СИЗО Яр начал всерьёз перетирать в голове события последних лет, вспоминая, остался ли кто-нибудь, кого он мог бы попросить. Пусть за приличную сумму… Кто-то, кто не обчистил бы до нитки, получив доверенность, кто оставил бы самому Яру хоть что-нибудь.

Собственно, так он и потерял Антона – не придумав никого, всё же выписал небольшую доверенность ему. Антон должен был устроить перевод в хорошую тюрьму, но в пять утра, когда раздался звон решётчатых дверей, и менты принялись пихать его в бок, Яр расслышал абсолютно отчётливо:

- Этих под Иркутск.

Иркутск. Сердце гулко стукнуло и пропустило удар. Значит, опять прокол. Зона под Владимиром, куда Яр за последние десять лет успел вбухать немало бабла, и где до сих пор отсиживались почти все его пацаны, отменялась для него самого.

Яр молча соскочил с койки и, стараясь не попадать под удары, которые беспорядочно наносили менты - просто, чтобы этапируемых подогнать, двинулся к выходу.

На этапе он провёл четыре дня – не так уж много по сравнению с тем, что ждал впереди. Жратвы почти не было и точно так же нечем было дышать, но Яр почему-то чувствовал, что его это бодрит. Мышцы наливались силой, которую он давно уже позабыл - как бывает у пантеры перед прыжком.

Четыре дня он думал. Думал, что делать теперь. Ясно было, что на зоне нужен будет телефон. Проблема замыкалась в круг, потому что телефон мог бы достать кто-то, кому он мог бы позвонить. И телефон нужен был для того, чтобы этому кому-то позвонить. И, что гораздо хуже, Яр по-прежнему не знал кому. Антон теперь тоже отпадал – о том, что тот умотал в Торонто, Яр узнал уже в тюрьме.

Были и другие вопросы. Например, статья. Надо было десять лет ходить по краю, чтобы в итоге сесть за такую хрень… Сесть за то, чего он не совершал – полбеды, потому что достаточно было того, что он совершил. Но сесть за изнасилование малолетки, с которым он даже не спал – это перебор.

Яр скрипел зубами. Почерк Журавлёва был налицо, и Яр даже знал,что именно Журавлёв хочет ему доказать. Он не посадил его тогда, десять лет назад, но теперь от чего-то моча ударила ему в голову, и он решил довести дело до конца. Яр даже не хотел знать – от чего. Достаточно было того, что именно за тот случай в 87 году Журавлёв и хочет его посадить. Посадить и всё? Яр прекрасно понимал, что вряд ли так. Если бы Журавлёв хотел просто избавиться от него, то проще было бы Яра убить. Он хотел чего-то ещё, и Яр отлично понимал чего – унизить. Уничтожить. Раздавить. Именно поэтому Зона была не та, проплаченная и обогретая, а эта, где Яр не знал никого. И именно поэтому статья была такой тупой.

Яр скрипел зубами, сидя в холодном вагоне и слушая стук дождя по железным стенкам «купе». Ещё четверо таких ютились со всех сторон, но ему было плевать. В голове проскользнуло: «Как будто в Афган». Яр тут же сплюнул мысленно и прогнал непрошенную мысль. В Афган тоже ехал он один – в том плане, что туда не поехал Журавлёв.

Яр мысленно завязал ещё один узелок. Он не знал когда и как, но теперь Журавлёв входил в короткий список тех, кого Яр собирался убить, но ещё не убил.

Иркутская зона встретила Зэков ледяным проливным дождём. Яр смотрел на куцые домики бараков, которые почему-то уже сейчас казались ему более родными, чем обитые бархатом стены дома, отделанного в стиле Арт Нуво.

Конвоир замахнулся дубинкой, Яр качнулся в сторону, преодолевая желание перехватить удар, и пошёл вперёд.

Хата оказалась небольшой – Яр отметил про себя, что это уже хорошо. Десять коек – называть их шконками Яр ещё не привык и всё больше думал, что он попал в казарму, а не в барак – из которых четыре были отгорожены занавесками. Яр догадывался зачем. На остальных бритоголовые парни разных возрастов, но в основном пацаны. Под ногами у входа – чьё-то белое бельё и рядом из темноты, из самого угла, смотрят испуганные огромные глаза.

Яр испытал непреодолимое желание закурить, будто готовился войти в клетку со львом.

Шагнул, вытер казённые ботинки, промокшие насквозь и перепачканные глиной по самый подъём, и рявкнул:

- Ярослав Толкунов, - Яр едва не добавил «на построение прибыл», но в последний момент заставил себя замолчать. - Сто пятая статья.

Яр приврал. Статьи было две, но вторую он не собирался называть – вопрос нужно было решить до того, как она всплывёт.

Несколько голов посмотрело на него, и Яр усмехнулся, встречая заинтересованные и испытующие взгляды один за другим.

- Смотрящий кто?

Какое-то время царила тишина. Потом за занавесками зашевелились, и оттуда показалась ещё одна бритая голова. Парень был не то чтобы симпатичным, но всё же не очень потасканным и довольно молодым.

- Новенький пришёл, - сообщил он и выскользнул из-за простыни. Подошёл к Яру вплотную и остановился, протягивая ему руку.

Яр медленно опустил на протянутую руку глаза, а затем поддел подошедшего под колено ногой, так что тот рухнул на пол, и тут же, не обращая внимания на ругательства, пнул его в бок, заставляя отползти в сторону.

- Смотрящий кто? – повторил он громче на один тон.

Так и не дождавшись ответа, Яр двинулся вглубь и остановился только у самых занавесок, когда дорогу ему перегородил немолодой уже, но довольно крепкий мужик. Мужик бы на голову ниже его, но заметно шире в плечах и возможно тяжелей – Яр не знал, потому что сам в качалку не ходил уже довольно давно.

Мужик стоял, спрятав руки в карманы, и молча, с каким-то профессиональным прищуром того, кто привык подчинять, смотрел на него.

- Не наглей, - тихо сказал он.

Яр наклонил голову вбок, внимательно разглядывая его, подмечая каждую деталь. Можно было, в принципе, не искать себе на голову проблем. Можно было просто спросить, куда кинуть кости и попытаться спокойно отсидеть… Можно было бы, если бы Яр не знал, что Журавлёв достанет его и здесь. И потому что-то надо было решать - прямо сейчас.

Вопросы Яр знал. «Первоход? Кликуха как?» - спрашивали всегда. Всегда, но не у него.

ЗЭК молча разглядывал вошедшего.

- Тот Толкунов, что за малолетку сел? – спокойно спросил он.

Яр прищурился – так же, как он.

- Гон.

- Как же гон? Думаешь, до нас новости не доходят совсем?

Яр спорить не хотел – и не стал. Ясно было, что первый план шёл к чертям – впрочем, не таким уж продуманным был этот план.

Он молча и без замаха ударил Зэка под рёбра кулаком.

- Бля… - выдохнул тот.

Тихо было с полсекунды, не больше, а затем все сидевшие в хате сорвались с мест и ринулись на него.

Яр этого, впрочем, не ждал. Схватив Зэка за шиворот, потянул за собой и с размаху макнул головой в парашу.

- Стоять! – рявкнул он, придавливая спину жертвы ногой, но уже не глядя на него. – Кто-то хочет влезть за петуха?

Нога заныла – как бывало всегда, когда напряжение оказывалось слишком сильным и резким, но Яр только сжал зубы и надавил на трепыхающееся тело сильней, продолжая удерживать его рукой.

- Смотрящий кто, я спросил? – повторил он.

Зэки переглянулись.

- Пока никто, - ответил один. – С блатными надо поговорить.

- Вперёд. А я отдыхать.

Яр отпустил жертву и, чуть прихрамывая, направился к оттеску, отгороженному у окна.

- Кстати, - сказал он, сгребая шмотки со шконки, расположенной у окна и вышвыривая их в проход. – Да. Я тот Толкунов.

Спать Яр не стал. С одной стороны, просто не мог. Нервы были напряжены до предела, и это было другой стороной – каждую секунду он ждал, что кто-то точно так же схватит и макнёт головой его.

Невыносимо хотелось курить, но не было сигарет – и Яр уже предчувствовал, что с этой привычкой, которая сопутствовала ему с тринадцати лет, надо завязывать – слишком накладной она окажется здесь.

Уже ближе к утру Яр задремал – и, как ему показалось, тут же его разбудила боль в плече – кто-то крепко держал его, пытаясь выкрутить руку.

Вывернуться оказалось не так легко. Уйти вбок и попытаться отшвырнуть повисшую на локте тушу. Затем, чисто на рефлексах, врезать ещё одному парню, оказавшемуся с другой стороны, и добить пинком снова разнывшейся ноги.

- Дерьмо, - выдохнул Яр, но всё же замер в защитной стойке, приготовившись отбить следующий удар. Хата была узкой – и только это спасало пока, потому что иначе на него накинулись бы разом все, а больше, чем с двумя, он справиться бы не смог – даже если бы не болела нога. Именно поэтому надо было занять шконку у окна – то, что для кого-то могло быть понтом, для него сейчас оказалось единственной тактикой для выживания.

- К пахану бегом! – услышал он голос из окружившей его толпы, но лица не разглядел.

Яр усмехнулся.

- Сам пойду. В сторону разошлись.

Какое-то время толпа не двигалась, и только несколько пар глаз пристально смотрели на него, а затем ряды расступились, и Яр неторопливо, стараясь не выдать напряжения, двинулся к двери. Коснуться его больше не решился никто.

Яр миновал длинный коридор – камера блатных располагалась в самом конце, там, где ближе всего была теплосеть. Была она такой же небольшой, как и та, куда разместили его, только здесь не было отгорожено ничего, и вместо двух крайних шконок стоял стол, на котором лежали коробка чая, батон колбасы и заветный телефон. Последний невольно остановил взгляд Яра на себе, но уже через секунду Яр поднял глаза и посмотрел на сидевших за столом.

Старшего из блатных он знал – хоть и видел всего один раз. На воле его звали Дмитрий Бондушко - или Хрящ, и он пару раз брал у Яра подряды на наркоту.

Снова захотелось курить. Яр никак не мог избавиться от дежавю – от воспоминаний о том, как его жизнь превратилась в полное дерьмо в прошлый раз.

- Ярослав Толкунов, - спокойно сказал он. – Сам знаешь кто и за что.

Яр остановился в дверях, затем подумал и прошёл чуть вперёд и вбок, так, чтобы никто не мог зайти со спины.

Хрящ откусил бутерброд.

- Толкунов, - повторил он. Хрящ знал, безусловно, и другое его имя, но использовать его не спешил.

- Бондушко.

Хрящ вздрогнул и прищурился.

- Здесь на зоне левые кликухи не в ходу.

- Мне всё равно.

Хрящ замолк на какое-то время, только мрачно смотрел на Яра из-под кустистых бровей и постукивал пальцами по столу.

- Зачем обидел Стального?

Яр пожал плечами.

- Он ведь правду сказал, ты по вшивой пришёл статье.

Яр пожал плечами ещё раз.

- Мне всё равно.

По лицам сидевших было не понять ничего, но одно Яр всё же понял – они молчали, а значит - его не собирались убивать прямо сейчас.

Хрящ постучал пальцами по столу.

- Выйдете все, - приказал он, и блатные медленно потянулись за дверь, напоследок окидывая Яра внимательными взглядами, будто ожидали чего. Только когда дверь за ними закрылась, Хрящ продолжил:

- А что тебе не всё равно?

- Не всё равно с кем сидеть. И кому кланяться - не всё равно.

Хрящ хмыкнул.

- Знаешь, что заказ на тебя?

Яр кивнул.

- Да.

Хрящ ещё раз постучал пальцами по столу.

- Я его послал, - сказал он наконец. – Не доверяю этому хмырю. Но если будешь вылезать без повода – всё равно опущу.

Яр молча смотрел на него.

- Порядки воровские должен знать. Что на воле – то на воле, здесь своё. И ты. Слушаешься. Меня.

Яр выждал ещё, ожидая продолжения, но Хрящ только испытующе смотрел на него. Тогда Яр спросил:

- Всё?

Хрящ кивнул.

- А теперь слушай меня.

Яр шагнул вперёд, отодвинул скамью и, перекинув через неё ногу – бедро тут же отозвалось болью – сел за стол.

- Порядки я знаю. Знаю статью. И знаю, кто платил – и за статью, и тебе потом. Но ещё я знаю, что во Владимирке живётся куда лучше, чем здесь. Там и жратвы побольше, и сигарет. А знаешь почему?

- Ну.

- Потому что там должен был сидеть я.

- Но теперь-то ты здесь, - усмехнулся Хрящ.

- Верно. И значит, здесь должно стать тепло. Дошло?

Хрящ достал из-за уха сигаретку и закурил, всё так же не отрывая от Яра внимательных глаз.

- Дошло. Только ты банкрот… Толкунов. И никто ничего не будет делать для тебя.

- А вот это уже решу я. Мне от тебя нужны: список того, чего не хватает, и телефон.

Хрящ затянулся ещё раз.

- Надо со Смотрящим побазарить.

- Базарь, - Яр чуть откинулся назад. – Это всё?

Хрящ кивнул.

- Тогда может, в знак долгой дружбы… - Яр кивнул на мобильник, лежащий на столе, - подкинешь телефон?

Лицо Хряща надломила усмешка.

- Если у тебя связи есть – то телефон как-нибудь найдёшь. Дошло? – он усмехнулся ещё раз, демонстрируя два ряда острых белых зубов, разительно контрастировавших с серостью стен и тюремной одежды.

Яр скрипнул зубами.

- Дошло, - спокойно сказал он и, встав, направился к двери.

- Хромой! – окликнул его Хрящ, и Яр вздрогнул. Непривычная кличка неприятно проскребла по спине.

- Ну.

- Смотрящий по хате теперь ты. Испытательный срок тебе две недели. Если что – готовься стать петухом.

Яр не ответил ничего. Развернулся и молча вышел в коридор.

========== Часть 69 ==========

Тело у Андрея было гладким, а кожа - бархатистой и мягкой, как дорогая ткань. Яра всегда поражала эта мягкость, куда более подходившая незрелому мальчику, чем молодому мужчине, вольготно расположившемуся в его руках.

Впрочем, и мальчиков таких он встречал редко – если не сказать - никогда. Только один раз - и только одного. Он видел пару раз в порно фильмах таких же сладких, идеально холёных, без единой крапинки или родинки на бледной коже, но это было кино, и все они были пустыми - как сгнивший орех. А Андрей был живой. Его можно было потрогать – хотя и казалось иногда, что тело его сделано из воска и человеку не может принадлежать.

Когда Яр проводил рукой по белому плечу или по животу, расчерченному изящным рисунком мускулов, тело в его руках прогибалось, тянулось вслед за касанием, а иногда Андрей издавал стон – не горлом, не грудью, а всем существом, как стонет натянутая струна.

Яр не привык говорить. О том, как заставляет каждую клеточку, каждую крупинку его существа напрягаться и дрожать это тело. О том, как трудно прекратить касание, отпустить хоть на мгновение это безупречное плечо. О том, как оно сладко на вкус, и о том, как хочется пробовать его ещё и ещё. Яр не привык говорить и потому лишь - как всегда - уткнулся носом в волосы мальчика, устроившегося в его руках, втянул густой аромат сандала и пачули, от которого напрягалось в груди и в паху, и одними губами прошептал – так, чтобы не услышал никто, даже он сам: «Андрюш»…

Это «Андрюш» совсем не подходило Андрею. Оно было слишком простым. Слишком деревенским. Слишком родным. Быть может, его следовало называть Андрэ или Эндрю, или ещё каким-то чужеземным именем, которое Яр никогда не решился бы произнести, но он хотел ближе, хотел вот так, кожа к коже, и других слов подобрать не мог.

На секунду стиснув в руках тело Андрея и тут же ощутив, как скользят по его собственной загрубевшей спине тонкие ласковые руки, Яр перекатился на спину и усадил Андрея на себя - верхом.

Андрей любил так. Ярик догадывался, что виноват в этом сам, что бывает груб и чересчур нетерпелив, но сдерживаться, когда это сладкое упругое тело тает в твоих руках, было невозможно.

Андрей понял приказ без слов. И всё же медлил – это он тоже любил. Поддразнить, потереться бёдрами о член - и без того напряжённый до предела. Мазнуть своей сладкой дырочкой по головке, вырвать глухой стон из груди любовника, который и от боли-то никогда бы не стал стонать. Потом проверить свою власть – губами скользнуть по скуле Яра, по его шее, вдоль ярёмной вены, так что в паху всё скручивалось тугим узлом. Андрей любил останавливаться тут и играть с ключицами, хотя мог и попросту начать беспорядочно целовать, так что каждый мускул на теле Яра оттаивал от этой непрошенной, но такой желанной нежности.

Иногда Андрей делал всё сам. Иногда ждал, пока руки Яра, окончательно потерявшего нить реальности, схватят его за бёдра – до боли, до синяков – и насадят на себя. Яр не знал, что его мальчик чувствовал в этот момент – только боль или упоение собственной важностью, собственной значимостью, собственной властью?

Его самого в такие мгновения больше всего сводило с ума осознание того, что этот сладкий, безупречный мальчик принадлежит ему. Самое лучшее, что он видел когда-то – только для него. Он может делать всё, что захочет, и Андрей будет лишь покорно прогибаться, стонать, ласкать и ластиться к грубым рукам.

Яр не мог трахать его долго, потому что наслаждение в паху и в животе, подкреплённое этой возбуждающей вседозволенностью, нарастало слишком стремительно, слишком быстро приближалось к точке взрыва – но он переворачивал Андрея, швырял его на живот и, взявшись за собственный член, тоже дразнил. Вырисовывал круги на белоснежных ягодицах, очерчивал ровное розовое отверстие, всегда слишком узкое и слишком тугое.

Иногда ему казалось, что Андрей не человек. Не может человек, которого трахало, заставляло сосать, насиловало столько мужиков, оставаться таким чистым и упругим. Он – мог. И Яр входил в неудержимом желании порвать это тело, ворваться в самую его глубину, иметь его – по-настоящему иметь его целиком, а не только ту часть, которую мог увидеть глазами.

Андрей стонал и извивался, и дёргался навстречу, и просил ещё – как шлюха. И это слово невозможно было удержать.

Потом уже Яр обнимал его, прижимал к себе в приступе нестерпимой нежности. Желание обладать отступало вглубь. Оно бурлило там, под тонким слоем спокойной воды, заставляло стискивать сильней, кусать белые плечи - и снова желать.

Андрей сводил его с ума.

Яр распахнул глаза и обнаружил, что тяжело дышит. В паху было тяжело, и он невольно провёл по животу рукой, надеясь, что не кончил как мальчишка - во сне. Нет, одежда, по крайней мере, осталась сухой.

- Хромой, не спи! – кто-то в очередной раз тряхнул его за плечо, и Яр резко сел. Мотнул головой, восстанавливая самоконтроль. Кровь приливала к щекам, и хотелось верить, что он ничего не бормотал во сне.

- Что? – голос ещё грубый спросонья. Впрочем, такой, как всегда.

- До сеанса осталось чуть-чуть. Идёшь?

Сеансы придумал он сам. Собственно, придумали их задолго до него, только так обычно делали в городах – запускали шлюху в дом напротив и смотрели, как она трясёт хозяйством перед окном.

Хуже выходило в такой глуши, где оказался он. Никаких домов напротив зоны не было и быть не могло. Девочек завозили под видом юристок, но хватало их едва ли на одного. Яр же предложил другой подход.

Теперь девочек покупали не себе, а ментам. На любой праздник, от дня рождения до именин. Уговор был один – встречи проходили в сторожке, окна которой выходили на четвёртый барак. Охранники от подарков не отказывались почти никогда, а братве доставался стриптиз – тоже кое-что.

Девочки вообще оказались хорошим способом завоёвывать авторитет - куда лучшим, чем водка и наркота. Здесь, где почти все мужики сидели по десять лет, и многие не по первому году не видели нормальных баб – матери и сёстры не в счёт – за шлюху можно было купить человека целиком.

Всё упиралось в телефон – но эта проблема решилась сама собой. Оставив, правда, неприятный осадок в душе от того, что решил её не совсем тот, кого бы Яр больше всего желал.

Едва разрешили первую встречу на четыре часа, Яра вызвали к ментам, и он обнаружил, что в комнате свиданий его ждёт Алексей. Ещё более худой и мрачный, чем всегда.

Яр не знал, что сказать. Расстался он с Люком не хорошо. Люк оставался последним, кому он ещё мог тогда доверять, и Люк его обманул. Убить его Яр не мог. Не теперь, когда их осталось всего двое. Впрочем, его, наверное, он не смог бы убить никогда – слишком много вместе прошли.

На суде Люк не появился, да и чем занимается теперь, Яр толком не знал – слышал только про развод, про то, что Люк продал недостроенным дом - и всё. Так что увидеть его теперь было равноценно тому, чтобы встретить привидение – за прошедшие годы не постаревшее, не помолодевшее и не изменившееся вообще ни на грамм.

- Привет, - произнёс Яр и прокашлялся.

Люк смотрел на него лишь секунду, а затем перевёл взгляд на конвоира. Кивнул ему, не говоря ни слова, и тот, двумя ловкими движениями перестегнув наручники Яра так, чтобы они оказались впереди, вышел за дверь.

Яр проследил за ним взглядом и неторопливо двинулся к столу. Находиться рядом с Люком было тяжело. Почему-то он чувствовал себя дураком.

- Привет, - произнёс Люк наконец и откинулся назад. Теперь он разглядывал Яра без всякого стеснения.

- Посмеяться пришёл?

Люк покачал головой.

- Идиот, - коротко сказал он.

Яр поджал губы. Он по-прежнему считал, что не надо было воровать, но всё же не мог не признать, что если бы тогда не сменил Люка на Романа, ничего этого бы не произошло.

- Можешь вытащить меня? – спросил он после долгого молчания.

Люк покачал головой.

- Тогда нахрена, чёрт бы тебя побрал, ты пришёл? – Яр вскочил и навис над столом, но Люк не шевельнулся и, повисев над ним так несколько секунд, Яр снова сел.

- Спросить. Может надо чего.

Яр задумался, но пока он думал, слово сформулировалось на языке само:

- Телефон.

Люк кивнул.

- Что ещё?

Яр помолчал.

- Не знаю. Не хочу напрягать.

- И правильно, - Люк усмехнулся. – Золотую рыбку читал.

Яр ответил ему такой же усмешкой.

Люк встал.

- Пожал бы руку, - произнёс Яр, - но…

Люк, впрочем, не собирался уходить. Просто подошёл к окну и закурил. Потом помахал пачкой в воздухе, как бы предлагая Яру одну.

Яр покачал головой. Он твёрдо решил завязать.

- Про Андрея расскажи, - попросил он наконец, чувствуя, что не может больше держать в себе этот вопрос. – Что он решил? Что я грохнуть хотел его?

Люк покачал головой.

- Бегал, просил помочь. Я не помог.

Яр закрыл глаза и зажмурился. Андрей вдруг предстал перед глазами будто живой.

- А почему… Почему не пришёл? – спросил он хрипло, но ответа не услышал, и, только открыв глаза, понял, что Люк просто пожал плечами.

- Я ему кто?

- Никто, - согласился Яр. Помолчал, но всё же добавил. – Слушай, ты это… Береги его. Он не виноват, что я такой урод.

- Сам бы не догадался, - Люк зыркнул на него искоса зло и снова посмотрел в окно.

Снова наступила тишина. Курить вдруг захотелось невыносимо – просто чтобы почувствовать хоть на пару часов, что он не в тюрьме. Что всё может быть хорошо.

- Ладно, - сказал Люк, отбрасывая прочь бычок. – Я пошёл. Точно сам разберёшься с остальным?

Яр молча кивнул.

Главное было решено, и через три дня у него появился телефон. Но и от того, что с Люком всё решено, стало неожиданно легко – будто со спины свалился привычный уже мешок.

Дальше начиналось то, что Яр уже делал – когда-то давно. То, что давно уже свалил на помощников и секретарей, но что ещё не забыл до конца.

Один звонок за другим - он пробивал старые связи, выяснял, кто готов работать с ним и за что. Оказалось, что поставщиков достаточно – оставалось только организовать оплату.

Яр колебался недолго. Деньги из Швейцарии достать было нельзя, и он решил пока что продать дом – всё равно Яр никогда не испытывал по отношению к этому месту особого тепла. Он строил его только потому, что такая жизнь, казалось, подходила Андрею больше всего – но это не помогло, дом Андрею с самого начала пришёлся не по вкусу, и теперь, думая о нём, Яр вспоминал в основном Миру с её меховыми кашне.

Яр пока не готов был признаться себе, что Мира стала его ошибкой номер два, но в глубине души это уже почти понимал.

И всё равно нужен был посредник на воле, который взял бы всё на себя.

Звонок Люку дался ему нелегко. Да и Люк, казалось, не горел желанием услышать бывшего главаря. Выслушав всё, он долго молчал, а потом спросил с непривычным ядом в голосе:

- А если украду?

- Я это учёл. Мне половину оставь.

На том разговор был завершён, и через три дня к Яру приехал адвокат, который помог оформить доверенность. Дело стремительно входило в знакомую колею.

О поставках договаривались с местными и с охраной, а так же с теми из Зэков, кто мог выходить в посёлок. Проносили не помногу, но достаточно часто и стабильно. Сахар, консервы, курево – прежде всего. Наркотики и баб – как элитный товар.

С наркотиками Яр связываться не хотел вообще. От нариков толку по его твёрдому убеждению было мало, а каналы свои он слишком уж давно перекрыл. Но выпускать из рук такой хороший поводок не хотелось ещё сильней – и Яр постепенно склонялся к тому, что можно заняться и наркотой.

- Не пойду, - бросил он разбудившему его шнырю. Сам он на баб не вёлся ничуть – то ли возраст, то ли что-то ещё. – Вали, если надо. Хрюшка, а ты сиди.

Парень с выпученными голубыми глазами, ничуть не похожий на свинью, выглянул из-под шконки и тут же нырнул обратно в темноту.

Яр покопался под подушкой и, откопав пачку сигарет, закурил. Зэки, видимо, ожидавшие его разрешения, потянулись из камеры один за другим. Хрюшка зыркал на них со своего места злыми глазами, пока дверь не закрылась, а затем, не дожидаясь приказа, вынырнул и, подскочив к ней, заблокировал ближайшим столом.

Считалось, что Яр трахает петухов. Если быть точным, одного конкретного петуха. Вопросов не возникало ни у кого, потому что уже начинался декабрь, а нормальному мужику четыре месяца без секса вроде как перебор.

На деле же на Хрюшку у Яра не вставало так же, как и на купленных им же самим шлюх.

Там, на свободе, всё было по-другому. Он привык, что мальчики ластились к нему. Они могли быть не такими идеальными, как Андрей, но всё же старались хоть чуточку приблизиться к нему. Просто вставлять незнакомому мужику с тощей задницей, который при каждом движении квохчет и норовит увернуться, Яру было не в кайф.

Но Хрюшка годился кое для чего ещё. Его никто не замечал – потому что на таких, как он, не принято было даже смотреть, а вот сам паренёк, которого звали на самом деле Севой, замечал всё. Его не приходилось покупать за баб – он легко соглашался работать за еду, и хотя Яр не очень-то ему доверял, рассказывал ему достаточно всего.

- Богомол вчера звонил в Москву, - сообщил Сева тут же, едва удостоверился, что дверь закрыта напрочь. Яр заглянул в полупустую пачку, подумал и протянул ему. Сева тут же закурил.

- Что говорил?

- Какой-то… Марат… Да, Марат. Обещает ему волокно.

Яр кивнул. Речь шла о той самой поставке наркоты, на которую он так не хотел идти. Чего, в сущности, упирается, он и сам не знал – а теперь, похоже, становилось поздно.

Смотрящим Богомол вряд ли бы стал – он предпочитал вершить свой закон помимо всех. Да и сам Яр, если бы у него был выбор, предпочёл бы отсидеться в тени – вот только ему-то пришлось нанести первый удар, иначе бы ударили по нему. А Богомол тихо мутил воду в своём углу. Хрящ ему позволял, но на деле все трое понимали, что Богомол решает в бараке куда больше, чем Хрящ.

Яру он не то чтобы мешал… Яру мешало скорее то, что уже на третий день Богомол подошёл к нему и стал объяснять что-то про десятину, инициативу и слабый пол.

Яр тогда плюнул и растёр, и объяснил, что ещё одна предъява - и у кого-то пострадает лицо. Но до Богомола не дошло.

Яру устроили тёмную на третий день – били долго и тщательно, так что оставалось только материться на ногу, которая подвела в такой неудачный момент.

Тогда ещё мобильного не было, и верил Яру мало кто, но всё же договориться с медиками он сумел; а пока лежал в больнице и смотрел в окно, подобрал парочку ребят, которых можно было купить не за сигареты и не за баб, а за обещания и красивые слова.

Когда в конце недели пацаны Богомола подошли к нему за десятиной, два новых друга Яра были наготове, и втроём сборщиков отпинали как полагается.

С тех пор стычки повторялись ещё несколько раз. Яру было смешно. Даже когда его били, ему было смешно. Он будто бы погружался туда - на десять лет в прошлое, когда всё решал крепкий кулак. Снова становился молодым.

Он так и сказал Богомолу в конце концов, когда тот подкатил к нему наконец сам:

- Ты чё думаешь-то, браток? Мы когда начинали, таких, как ты, хоронили штабелями. А тут ты вылезать надумал – как будто я тебя тут не зарою так же, как снаружи бы зарыл.

Богомолу на вид было лет тридцать, и вовсе не факт, что самое интересное в жизни он пропустил – но Яру всё равно было смешно.

Богомол в тот день предложил договориться – барак делили пополам. Но оба понимали, что это хреновый договор. Богомол хотел рулить бараком сам и при этом не занимать ни должность, ни пост. На понятия ему было плевать.

Яру тоже на понятия было плевать. Но он чувствовал, что десять камер из двадцати и постоянная угроза нападения – для него слишком мало.

- Богомол звонил в Москву, - повторил он и, затянувшись в последний раз, затушил бычок. – Хорошо. Будем знать.

Комментарий к

Спасибо за новую обложечку FleurDuMal :)

http://savepic.ru/11776246.jpg

========== Часть 70 ==========

В конце декабря пришла посылка, которую охрана категорически отказывалась отдавать.

К тому времени Яр всё больше впадал в апатию.

Дела, вроде бы, шли вполне сносно. Поставки наркоты не прошли кордон – кто-то предупредил ментов, когда и что будут везти, и Богомол потерял парочку верных бригад – те, кто не сидел на порошках насмерть, не были готовы на такой риск. Пойманных на провозе наркоты продержали в ШИЗО по две недели в суровые зимние месяцы, когда и в камере-то холод стоял такой, что порядочные зэки сутками хлебали заварку, а те, у кого заварки не было – простой кипяток.

За этот месяц Хрящ дважды предлагал Яру переезд – один раз в хату к блатным, второй – в соседний беспризорный барак.

От хаты с блатными Яр отказался. Его вполне устраивала возможность видеть и слышать всё, что творится в тюрьме, своими глазами. А элитным жильём он, напротив, был сыт по самый край.

Перспективу смены барака Яр решил обдумать всерьёз и обещался дать ответ после нового года. Здесь у него уже появились если не друзья, то, по крайней мере, пацаны, на которых можно было положиться. В новом бараке всё пришлось бы начинать с нуля.

С другой стороны, там бы не было и Богомола, который по-прежнему пытался путать карты. Был бы, наверное, кто-нибудь другой.

И ещё там не было бы Хряща – и вот на это как раз и рассчитывал Хрящ. Яр отлично понимал, что тот пытается откупиться до того, как его спихнут с поста. И, возможно, уступить ему было бы честно, как-никак на первых порах он неплохо помог.

Думать, тем не менее, удавалось с трудом, потому что чем прочнее укоренялась в своих правах зима, тем основательней занимала своё место в душе Яра апатия.

«Десять лет…» - думал он про себя, глядя на двор, заметённый снегом, который кое-как силились расчистить мужики поутру. Расчищать было без толку – за день наметало ещё, а за ночь опять ещё, и так по кругу, так что, может быть, если бы не расчищали вообще, бараки давно бы засыпало снегом до самых крыш.

Плохо здесь не было. Здесь было… никак. Снова жратва без вкуса и запаха, к которой Яр привык по тем давним временам, когда жил один, снова карты, водка, бабы, которые самому ему были нахрен не нужны. Только теперь ещё – стены со всех сторон. Спать по отбою - и никакого смысла в том, что происходило вокруг.

Вроде ничего нового. Холод, голод и серая тоска. Меси себе воду в ступе, карабкайся наверх, куда тебе не надо сейчас, как не надо было тогда. Но чёртова цифра, которую впору было бы выбить на руке – такой вечной и неизменной она казалась теперь, спустя четыре месяца в тюрьме – чёртова цифра билась в голове и иногда мешала спать.

Спать хотелось всегда. Во сне Яр оказывался за стенами зоны, видел те места, по которым никогда бы не смог соскучиться, если бы не тюрьма. И ещё всё чаще видел Андрея, маячившего в серости холодных дней бледным тёплым пятном.

В ноябре, когда все готовились к дню свиданий, Яр надеялся, что Андрей придёт. В конце концов, сказал же Люк, что тот ещё пытался ему помочь.

Но Андрей не пришёл. И Яр остался единственным, кто провёл этот день в камере. Не было у него ни матери, ни сестры, ни жены, не было никого.

В тот день он думал, что, может быть, так и должно быть? Может, ему лучше было бы остаться на зоне насовсем? Там - на воле, его не ждал никто. Здесь же он был пахан. Он был на своём месте - и был нужен всем. Странно, но этого чувства нужности он никогда не испытывал там, снаружи, когда просто проворачивал свой бизнес год за годом неизвестно зачем.

И всё равно эта цифра продолжала висеть над плечом Дамокловым мечом.

Яру было даже всё равно по большому счёту - этот или другой барак, и сколько человек признает его паханом. Он снова и снова пытался вспомнить, почему эта жажда власти не давала ему покоя на воле, пока не добрался, наконец, до самого начала – до мальчишки, мёрзнущего у него на даче под ледяной водой. Если бы не этот чёртов душ, Яр никогда бы не пошёл этим путём. А каким бы пошёл? Ответа Яр не знал. Может быть, оказался бы в болоте сам давным-давно. Или сел. Или – чем чёрт не шутит – завязал.

С течением времени Яра всё меньше удивляла мысль, что столько места в его жизни может занимать один-единственный человек. Он понимал, что где-то в глубине души смирился с Андреем уже давно – смирился как с диагнозом, как с участью, которой не избежать.

Вот только его жизнь уже подходила к концу. «Что там осталось? – думал он, - лет двадцать, из которых десять предстоит проторчать в тюрьме». А Андрей ещё не видел ничего. И если бы Яр без него, скорее всего, оказался бы где-нибудь в канаве, то Андрей без этой встречи, ставшей для обоих роковой, мог бы быть сейчас успешным юристом где-нибудь в Англии… И всё бы у него было хорошо.

Андрей забуксовал, когда оказался рядом с ним. Яр не был настолько наивен, чтобы считать это исключительно своей виной. Андрей принадлежал к тому поколению, которое не стало бы шевелить рукой, если бы от этого не зависела их жизнь. Имея всё, Андрей не хотел добиваться ничего, и счастье, что он не подсел на наркоту всерьёз.

Сейчас, когда он остался по-настоящему один, жизнь только-только началась для него всерьёз. И может быть, правильно, что он не пришёл. Не было ему смысла ещё десять лет тратить на человека, который никогда не сможет быть с ним.

Яр старался убедить себя в этом изо всех сил, но апатия всё равно накрывала с головой.

А потом наступил конец декабря. Опасно приблизился новый год. И пришла посылка, которую никак не хотели отдавать – вроде бы было там что-то, что пересылать запрещено.

Посылка была вторая из тех, что пришли ему за месяцы, проведённые в тюрьме. Первую отдали легко. Там лежали куртка, которую толком было не одеть, и два свитера, которые пришлись как нельзя более кстати с наступлением первых холодов. Подписи не было, как и письма. Оставалось гадать. Могла, в принципе, прислать Мира – всё же женщина она была заботливая. Хотя у Миры, наверное, теперь была другая жизнь.

Яр задумался тогда, что стало бы с его браком, если бы он сам в последние месяцы не плюнул на всё? Мира была из тех, кто мог бы дождаться… Наверное. Вот только он и сам не захотел бы, чтобы она его ждала. Может, она была и не так молода как Андрей, но всё-таки молода. Четыре встречи с уголовником в год для неё рано или поздно стали бы мукой, а ему не прибавили бы ничего.

Был ещё другой вариант, хотя он уже граничил с безумием, с подступающей паранойей.

Яру невыносимо хотелось поверить, что куртку прислал Андрей, потому что для них этот пуховик – или, вернее, такой же точно, который Яр некогда носил – значил кое-что, понятное только им двоим. Вот только что мог означать такой подарок – подарок, напоминающий об их последнем дне вдвоём – Яр не знал.

Здесь, в тюрьме, у него было достаточно времени, чтобы гадать. Иногда он даже завидовал мужикам, которые хоть немного могли занять свой пустой день. Ему работать было не к лицу, и оставалось только думать и изнывать от тоски.

Когда Андрей не пришёл на встречу, смутные подозрения развеялись, и Яр снова остался ни с чем.

А потом пришла эта, вторая коробка, в два раза больше первой. «Какой дурак мог послать ему запрещённые товары?» – задавая себе этот вопрос, Яр не мог сдержать улыбки, потому что на сей раз был почти уверен - только один. Мира не сотворила бы что-то настолько глупое, а Люк всё, что ему нужно, мог передать и так – впрочем, кроме телефона, он ничего ему лично не передавал.

Открыв при первом обыске коробку, Яр какое-то время тупо смотрел на то, что находилось внутри: в том, что передачка пришла от Андрея, сомнений на сей раз не было никаких. Только он мог додуматься отправить в посылке французский коньяк – и только он вообще знал про этот коньяк. Яр обычно пил то, что дают, если не считать зимних вечеров у себя на Таганке, когда они с Андреем были вдвоём.

Именно теперь получить эту бутылку стало делом принципа. Бухло к тому времени ввозили на зону партиями, к празднику готовились все, и Яр в том числе. Были там и водка, и самогон, коньяк – может, не такой хороший, но был. Яр хотел именно этот и никакой другой.

Менту пришлось предложить тройную цену и ящик водки, которая перед праздником тоже была в цене. В конце концов бутылка оказалась у Яра в руках.

В тот вечер он ничего больше не пил и сам не делился ни с кем – только порыкивал со своей шконки на зарвавшийся народ, когда те переходили грань, и продолжал в одиночку цедить терпкое пойло из горла.

Что-то оно ему напоминало, вот только Ярик толком не мог понять, что - он не скучал по той квартире и не скучал по самому коньяку. Вот только, закрыв глаза, волей-неволей представлял себе, как сидит в кресле у камина, а Андрей сидит на полу у его ног.

Андрей любил класть голову ему на бедро и поглаживать легонько по колену, как если бы гладил огромного пса. А иногда тёрся о него щекой. Закрывал глаза и прислонялся к бедру Яра лбом.

Яр изучил его всего в такие вечера – как он хмурится, как беззвучно шевелит губами, думая о своём. Как смотрит в огонь и как, то и дело, бросает косые взгляды на самого Яра – будто думает, что тот не видит.

Андрей в те вечера вызывал в нём странную смесь нежности и желания – не такого, как бывало, когда Яр трахал его, безудержного и всепоглощающего – а тягучего и сладостного, от которого не хотелось избавляться. Близость Андрея согревала лучше фальшивого огня. Он сам был как печка – горячий и гибкий, если дёрнуть его на себя и заставить усесться на колени. Яр не дёргал почти никогда, потому что не хотел разрывать эти мгновенья, когда они были только вдвоём - и были почти что одним.

Иногда Андрей танцевал ему – как змея изгибалось его тело в темноте и будило не столько жажду обладать, сколько желание приблизиться, коснуться, погладить рукой. Удостовериться, что он и в самом деле есть.

Яр видел потом много танцев – и женщин, и мальчиков. Тех самых, которые подвели его под тюрьму. Но никогда это не было так… пронзительно. Никогда не проникало в самую глубь.

Потом Яр обхватывал его за талию и уносил к себе – почти всегда, если они не трахались прямо в гостиной.

Они могли ссориться, могли ненавидеть. Но они всегда проводили вместе эти полчаса – даже если потом Андрей уходил к себе. Неожиданно чужой.

Яр не запомнил, как он допил коньяк. Проснулся уже утром и с удивлением обнаружил себя не дома, на Таганке, а в холодном бараке, продуваемом ветром насквозь.

Вокруг спали шестеро таких же похмельных зеков. Хрюня валялся в углу со спущенными штанами – кажется, ближе к утру правила стали забывать. Нужно было разбудить его, растолкать и отправить обратно под шконку для петухов, но Яр ещё какое-то время просто лежал, глядя в потолок, и вспоминал обрывки вчерашних снов.

Потом всё-таки собрался с силами, сел и сделал всё, что требовалось от него. Тем же днём он ответил Хрящу, что согласен сменить барак – при условии, что с ним переедут трое быков и петух. Хрящ не имел против ничего.

========== Часть 71 ==========

Перемещали ребят по одному – сначала Яра, так что он успел провести две бессонных ночи в хате с незнакомыми зеками, от которых сам не знал толком чего ждать. Зеки, впрочем, смотрели на него с опасливым любопытством и никаких шагов предпринимать не спешили.

Вообще новая хата с первого взгляда вызвала у него приступ злости и отвращения – здесь плохо пахло, а народу было столько, что казалось - стен в помещении нет вообще, сплошные этажерки из шконок и торчащих между ними голов.

Яр присвистнул и подумал, что троих быков, пожалуй, может быть маловато…

Знакомиться, впрочем, особо долго не пришлось. На вопрос, кто смотрящий, Яру долго не отвечал никто – зеки только переглядывались между собой, после чего один из них, самый опытный на вид, вышел вперёд и сообщил – будто отбарабанил доклад:

- Смотрящий Громов из хаты выбыл вчера в районе двенадцати часов. Нового пока не назначил никто.

- Выбыл? – Яр поудобнее устроил рюкзак с барахлом за спиной и прошёл вперёд, разглядывая ряды шконок – их тут было от трёх до пяти. – Выпустили что ль?

В толпе произошло непонятное шебаршение, а затем всё тот же зек произнёс:

- Того.

Яр обернулся к нему и увидел, как зек проводит по шее рукой.

Яр отвернулся, подошёл к окну. Обосновываться здесь, на самых холодных шконках зимой, он не очень-то хотел. С другой стороны, стратегически это место оставалось самым надёжным. Можно было к тому же отгородить пару шконок, как это было на прошлой хате, и устроить себе небольшой кабинет.

- Я буду тут, - сообщил он наконец, приглядев себе пару шконок в тупичке. Сбросил на нижнюю барахло и, осмотрев верхнюю, ткнул пальцем в чужой мешок: - Это чьё?

Какой-то зек торопливо прошмыгнул мимо, схватил мешок и исчез в темноте.

- Вот и хорошо. Так это… За что?

- В смысле?

- Выбыл за что?

- А… - зек почесал лысую макушку. Подошёл и пристроился боком к соседнему шконарю. – С Богатырём чё-то не поделил.

- Что?

Тот пожал плечами.

- Хер его знает.

Яр достал пачку сигарет и, закурив одну, протянул открытой стороной собеседнику, предлагая взять столько, сколько нужно.

Тот благодарно кивнул и, вынув две, одну засунул за ухо, а другую тоже пристроил между губ.

Яр не торопился продолжать. Огляделся, предлагая угоститься остальным.

- У меня много ещё, - сообщил он. Трое самых смелых тут же подтекли поближе и, пристроившись на соседних шконках, взяли себе по одной.

- Кто у нас Богатырь? – поинтересовался Яр, раскуривая свою и предлагая зажигалку остальным.

- Богатырь… - протянул тот, что заговорил первым. – Могу свести. А что мне будет с того?

Яр пожал плечами и стал устраиваться на своей койке.

- Ты придумай что, - бросил он, не оглядываясь. – Я решу, давать или нет.

И тем не менее, уснуть этой ночью Яр так и не решился. Хата была слишком большой, а тех, кто вроде бы поверил ему, слишком мало. Да и трудно было понять, каков местный расклад. Ясно было только, что в этом бараке какая-то своя, местная борьба, в которой предыдущий Смотрящий не поддержал Богатыря. А кого поддержал? Это был открытый вопрос. И ещё – с кем был Хрящ, который предложил ему переехать сюда? С этим Богатырём или против него? Хряща он, конечно, немножко по воле знал, но не настолько, чтобы ему доверять. Тот вполне мог попросту сплавить его, чтобы не мозолил глаза – или же по наводке Богомола, которого Яр, очевидно, уже достал.

Ответы на основные вопросы Яр получил с утра и не от давешнего зека, которого, как оказалось уже позднее, звали Батрак, а от незнакомого шныря, который в столовке подсел к нему за стол.

- В одиннадцать на второй этаж подойди, - бросил тот, уже вставая из-за стола.

Яр поднял бровь и проводил его взглядом, но ничего не сказал. Он заметил, что в бараке два этажа, когда ещё перетаскивал вещи на новое место, но вот никакой лестницы накануне не заметил.

Закончив есть, он совершил целенаправленный обход, в процессе которого выяснил, что барак состоит из десяти таких же перенаселённых хат, как и та, в которую он попал, и ещё двух поменьше, запертых на ключ. Тут же - рядом с одной из запертых хат, обнаружилась небольшая лесенка, заканчивавшаяся дверью со звонком.

Яр позвонил. Открыл дневальный через пару минут.

Яр заглянул ему за спину и присвистнул – в отличие от коридора на первом этаже, стены которого были выкрашены в какой-то бурый, замусоленный цвет, получившийся, видимо, в результате слива всех остатков красок в одно ведро, здесь царила голубая лазурь, а вдоль стен висели то ли картины, то ли репродукции – Яр издалека разглядеть не мог.

- Мастер Шпонарёв, - пояснил голос из глубины коридора, будто расслышав немой вопрос. – Копии с Пикассо.

- Ага, - Яр кивнул. О Пикассо он знал в основном то, что копии его уходят за немалые деньги и очень хорошо. – Можно войти?

- Само собой. Рыжик, брысь.

Дневальный сдвинулся вбок, и Яр пошёл. Усмехнулся, расправляя плечи – в подобном месте, после нескольких месяцев мрака и холода, любой отдохнул бы душой.

- Поговорим? – поинтересовался мужчина, которого Яр разглядел в проходе только теперь, и указал на открытую дверь.

Яр проследовал за ним.

- Одичал совсем, - признался он. – А у вас тут тепло.

Мужчина рассеянно кивнул и уселся в одно из кресел, стоящих в комнате, куда они вошли. Кроме двух кресел тут были диван, сталинских времён дубовый письменный стол с кучей бумаг на нём и пара книжных шкафов.

Яр подумал и устроился на диван напротив него. Он внимательно разглядывал сидящего перед ним человека, пытаясь вспомнить, знает ли его, но вспомнить не мог ничего.

- Богатырёв, - представился мужчина наконец, и на секунду Яру показалось даже, что он протянет руку для рукопожатия, но этого так и не произошло. – Бывший ген. директор Премо-банка.

- Премо-банк, - повторил Яр задумчиво. Эту структуру он знал довольно хорошо, хотя и не сталкивался с ней лицом к лицу. – За мошенничество? – и тут же опомнившись, добавил. – Ярослав Толкунов.

Богатырёв рассеянно кивнул и покрутил сигаретку в руке.

- Вроде того.

Взгляды их встретились на несколько секунд, а потом Богатырёв произнёс:

- Ну вот что, господин Толкунов, как будем уживаться на этой маленькой земле вдвоём?

Яр повёл плечом. Подумал, взял лежащую на столе пачку сигарет и тоже закурил.

- Мне здесь чалиться десять лет. Ты ж понимаешь, что я не буду всё это время на крайней шконке сидеть.

Богатырёв поморщился.

- Нет бы как цивилизованный человек… - произнёс он и обвёл взглядом комнату, - нафига в чужие разборки лезть?

Яр не ответил. Он и сам уже задавался вопросом, зачем ему это всё, но говорить элементарную вещь – что там, на воле, он банкрот – не хотел.

- Почему первый этаж перенаселён? – спросил он вместо этого.

- Догадайся сам.

- Догадался уже.

- А ты что, за права неимущих борец? – Богатырёв усмехнулся. – Ещё один?

Яр покачал головой.

- Я больше по своим правам. И мне не улыбается ни на пятой шконке спать под потолком, ни перед тобой выслуживаться, а потом от братвы огребать.

- А если не огребать?

- Всё равно выслуживаться я не здоров.

Снова наступила тишина. Яр затянулся. Парламент, которым угощал Богатырёв, казался слишком лёгким после его привычных сигарет.

- Что под ключом на первом этаже? – спросил он.

- Спортзал и подсобка. Подсобка не моя.

Яр кивнул.

- Ну так вот… Предлагаю что. Я не мешаю тебе, ты не мешаешь мне. Две хаты на первом ты нам отдаёшь. И я буду за бараком смотреть – но и следить, чтобы не трогали тебя.

Богатырёв наклонил голову набок.

- Или хочешь сам возиться с братвой? – уточнил Яр. – Мне это тоже не очень-то надо. Я согласен и наоборот. Отрежешь мне угол - и сам остальное решай.

Богатырёв постучал пальцами по подлокотнику.

- Гром тоже так говорил, да чё-то много стал не того мутить. Ты имей в виду, решаю здесь всё я. И если кто-то… Тебе предложит самому решать… могу и тебя порешить.

- Кто-то? – Яр приподнял бровь. – Это кто?

Богатырёв почему-то метнул взгляд за окно, где крупными хлопьями медленно падал снег.