Магнетизерка

Глава двадцать третья

Дамская беседа для человека постороннего, паче для мужчины, вещь маловразумительная, легкомысленная, а посему начисто лишенная смысла и логики. Что, скажите мне, они так возбужденно, серьезно и бесконечно долго обсуждают? Как правило, пустяки да сущие безделки. О погоде поболтали — сегодня ведро, завтра ненастье, послезавтра опять солнышко, — от климатических причуд плавно перешли к только что приобретенным шляпкам да шалям, по пути сделав отступление на новые шелка для рукоделия и последние образцы новомодных кружев. Наговорившись о нарядах, подступили к их хозяйкам: где кого с кем видели, что та или иная сказала, как губы поджала да нос задрала. После сей обширной преамбулы приступают к самому интересному — приватной, семейственной жизни родни и знакомых. В этой части первенствуют похороны, болезни и свадьбы, щедро приправленные пикантными инцидентусами или скандалами. Как горный ручеек в капризном русле, журчат голоса собеседниц, то затихая почти до шепота, то всплескиваясь бурной волной удивления или возмущения, смешанного с восторгом. Ибо женщина — существо, отличное от мужчины, то есть тонкое и чувствительное. Для нее важны не точность и достоверность информации, но нюансы и оттенки бытия души, не духа, заметьте — души. А стало быть, важна не сама фраза, а то, что за ней сокрыто. Посему обмен рецептами соления огурцов или крыжовенного варенья воспринимается женщинами как акт внимания и доброго отношения собеседницы, а в любезной фразе по поводу новой шляпки женщина мгновенно уловит сокрытое пренебрежение или даже недоброжелательство. Несколько иной бывает беседа дружеская, и хотя мужчины узурпировали право на дружбу, полагая, что лишь они умеют дружить по-настоящему, а все же и среди женщин иногда тоже можно встретить сии близкие и теплые отношения, подпадающие под разряд дружеских. Хотя и редко.

Анна Турчанинова полагала Александрин Хвостову своей подругой, и не без причины.

Объединяло их многое.

Начать хотя бы с такой мелочи, как внешность. Черные непокорные кудри цвета вороньего крыла украшали голову и той и другой, природная и не модная смуглость и огнистые темные глаза довершали их сходство. Но самым главным в их отношениях была все же душевная близость, склонность к поэтическому восприятию бытия, одинаковость во многом взглядов, вкусов и некоторых привычек. Даже самые различия, например кокетливость Александрин и монашеская сдержанность Анны, а также некоторая поверхностность одной и глубокий аналитический ум другой, лишь добавляли остроты и интересу в их общение.

Посему Александрин нисколько не была удивлена, когда рано утром, в то время, что она обычно проводила перед зеркалом, совершая некие магические действия по превращению себя если не в красавицу, то хотя бы в чаровницу, ее лакей доложил, что госпожа Турчанинова ожидает ее, расположившись в кабинете хозяйки. Для визитов было рановато, но за Анной Александровной водилась привычка нарушать светские условности, ежели в том возникала необходимость. Причем проделывала она это с самым простодушным видом, будто никаких правил не существовало или она о них знать не знает и ведать не ведает. Но на сей раз Турчанинова удивила Александрин, начав с извинений.

— Прошу прощения, дорогая, за столь раннее вторжение, — несколько напряженным тоном начала она. — Хотела застать тебя одну.

— Я удивлена скорее твоими извинениями, чем ранним визитом, — улыбнулась Хвостова и, протянув руку к колокольчику, спросила: — Составишь мне компанию?

Анна кивнула. Пока горничная расставляла тарелки и наливала душистый цветочный чай в чашки тонкого мейсенского фарфору с пасторальными видами, она в очередной раз пыталась найти нужную фразу, с которой можно было бы начать интересующий ее разговор. Нельзя же, пусть даже и близкую подругу, спросить в лоб: «Александрин, расскажи о твоем последнем свиданье с Талызиным».

В том, что свидание было амурным, Турчанинова нимало не сомневалась. Вся Москва шепталась о том, что госпожа Хвостова наставляет рога, и весьма ветвистые, своему мужу, Анна же знала о сем факте из первых рук, то есть от самой Александрин. Хотя поведения подруги Турчанинова, как истинная христианка, одобрить не могла, но понимать ее вполне понимала.

В юном возрасте выдали Александрин Хераскову за Дмитрия Семеновича Хвостова, человека ограниченного и грубого, подверженного многочисленным порокам, в числе которых были невоздержанность в питии горячительных напитков и самое низкопробное сластолюбие. Двух лет семейной жизни вполне хватило, чтобы потерпели неудачу все ее попытки начать «обожать» супруга или хоть как-то смириться с его поведением. В силу живого и непосредственного характера, Александрин перенесла нерастраченную любовь на иные объекты. Увлечения ее, как правило, длились недолго, но выбирала она их более тщательно и придирчиво, чем в свое время родня выбрала ей мужа. Анна смотрела, как один амант Хвостовой сменяется другим, с интересом и любопытством естествоиспытателя, вникая в перипетии зарождения, разгара и угасания страсти, каждый раз думая: «Слава богу, что сие происходит не со мной». Мучительный опыт над собственным сердцем Анна один раз уже произвела и сомневалась, что сможет пережить это еще раз. В этом она значительно отличалась от своей легкокрылой подруги.

Вполне возможно, что Александрин была последней, видевшей Петра Александровича в здравии. Судя по ее оговорке, она провела у Талызина ночь и утро двенадцатого апреля, а в обед тело генерала было найдено бездыханным.

Может быть, она заметила что-то необычное в его поведении, какую-то деталь? Несносный Татищев три дня не дает о себе весточки. Выманил у нее записку — и молчок! Предпочел, верно, забыть об обещании.

Ничего не удумав, Анна спросила подругу именно так, как не хотела вначале. И правда, зачем ходить вокруг да около? Ведь подруги на то и существуют, чтобы спрашивать у них все интересующее без экивоков и обиняков.

— Александрин, — брякнула Турчанинова чашкой о блюдечко, — расскажи о твоем последнем свиданьи с Талызиным. Мне это крайне важно знать.

Хвостова от неожиданности поперхнулась и закашлялась. Она замахала руками, на глазах выступили слезы. Перепугавшись, Анна подскочила к Александрин и несколько раз пресильно припечатала своей маленькой ладошкой ей по спине.

— Довольно, о господи, довольно, — отстраняясь от нее, натужно просипела Хвостова. — Вон, оказывается, как ты страждущих руками-то излечиваешь. И откуда только силища такая у столь субтильного создания? Так ведь и убить недолго.

— В некоторых отдельных случаях, дорогуша, непосредственное физическое воздействие гораздо эффективнее магнетического, — профессорским тоном ответила Анна, вновь усаживаясь на место. — А самое сильное существо на земле — муравей. Он тяжести переносит в несколько раз больше своего собственного веса. Доказано.

— Благодарствуй за науку, — несколько придя в себя, слабо отозвалась Александрин.

Наступила неловкая пауза. Хвостова тщательно вытирала глаза невесть откуда появившимся платочком, а Турчанинова уставилась на пастушку в неглиже, изображенную на чашечке в фривольной позе в окружении стада кудлатых буколических баранов, и никак не могла рискнуть повторить свой вопрос.

— Я же не из праздного любопытства спрашиваю, — сообщила она легкомысленной пастушке. — И не требую интимных подробностей.

Пастушка ей явно не поверила.

— Впрочем, любая деталь может оказаться важной, — Анна наконец подняла глаза на подругу. — Сами же вы просили, и ты в том числе, разобраться со смертью генерала Талызина. Я понимаю, что тебе это будет непросто, но прошу, помоги мне.

— Не стоит меня уговаривать, ma chérie, — отозвалась Александрин и на секунду задумалась. Потом сказала: — Он был редким человеком и… странным. Блестящий генерал, умница и повеса, и при всем этом ему была свойственна какая-то детская вера в чудеса, в предопределение, масонские секреты, мистические ритуалы. Внешне пылкий, страстный, но внутри, я-то чувствовала, — холод. — Она помолчала совсем немного. — Не могу тебе объяснить точно. Ну вот, скажем, есть люди невозмутимые, даже как будто безразличные ко всему на свете, а внутри таких часто кипит адский пламень, бурлят страсти и мечется ураган. У Пьера же, наоборот, в глубине его сути был сокрыт ледяной холод.

— Ты в нем разочаровалась? — отклонилась от темы дознания Анна.

— Не то что бы разочаровалась, скорее поняла, что он не для меня, и все же не порвала с ним, — Александрин чуть зарделась. — В нем было что-то опасное, запретное, если ты меня, конечно, понимаешь.

— М-м-м, — неопределенно протянула Турчанинова. — А в ту ночь?

— В ту ночь… Он был рассеян, чем-то озабочен. Он как будто все время думал о чем-то чрезвычайно важном и… мучительном для него. Мне показалось, что я стала тогда для него досадной помехой. Знаешь, я сильно обиделась, ушла на час раньше и решила про себя, что это наше последнее свидание. Так оно и вышло.

— Вы повздорили? — осторожно поинтересовалась Анна.

— Фи, дорогая, это же дурной вкус! Поверь мне, как только мужчина и женщина принимаются за выяснение отношений, это может означать только одно — эти отношения пора разрывать.

— А о чем вы говорили?

— Мы? Говорили? — Александрин слегка передернула плечиками — эдакий парижский жест, вывезенный ею из недавнего путешествия по Европе. — Мы не то чтобы говорили… — Она осторожно посмотрела на подругу. — Ну, как бы тебе сказать. В некоторых отдельных случаях непосредственное физическое воздействие гораздо эффективнее… словесного.

Анна вздохнула.

Зеро. Ноль. Вернее, почти ноль. И слишком мало, чтобы утереть нос Татищеву.

— А физически… Он мне напоминал сокола, стремительного и опасного… — Александрин помолчала. — Все же, как ты полагаешь, — вдруг спросила она, — может, он действительно пал жертвой несчастного случая? Грибков покушал или рыбки?

— Покуда рано говорить что-либо определенное, — уклонилась от прямого ответа Анна.

— Но ведь может же быть. Когда его в церкви отпевали, я на лице у него пятна заметила. При отравлениях ведь проступают пятна на лице?

— Какие пятна? — насторожилась Турчанинова.

— Какие, какие… — проворчала Александрин. — Не знаю, как они там правильно называются… Трупные, что ли? Фу ты, гадость какая. Не хочу об этом говорить.

— Где они располагались?

— Одно пятно. Размером с серебряный гривенник. На лбу. — Хвостова невольно подняла руку ко лбу, потом быстро опустила. — Тьфу, тьфу, тьфу! На себе не показывают. Между бровей, будто небольшая ожога.

Она немного помолчала.

— У него красивые были брови, вразлет.

Анна похолодела и замерла. Не может быть! Пятнышко размером с гривенник, будто от ожоги! Такое же, как у адмирала де Риваса!

Значит, это все же убийство! Ну, теперь-то вы, господин Татищев, никуда не денетесь!