Магнетизерка

Глава пятая

Татищев пожал плечами и надел мундир. Накинув шинель и треугол, вышел из дома. Собственного выезда у него, увы, не было, и не то чтобы не позволяли средства — поднатужившись, можно было бы и обзавестись, — просто не имелось привычки пускать пыль в глаза, да и служба обязывала поменьше быть на виду. Даже Степан Иванович Шешковский не имел собственного выезда и всегда брал извозчика.

Возков и саней становилось все меньше. Колеса карет и экипажей освободились от полозьев, что означало явную близость весны. Правда, еще несколько недель будет длиться погодная неразбериха: не зима, не весна, а невесть что, но все равно, даже в Северной Пальмире зиме приходит конец.

Павел Андреевич взял извозчика, коротко приказал:

— На Садовую, дом Нелидовых.

Тронулись. Ехать было недалеко, но все равно Татищев успел впасть в раздумье, которое всегда навевала на него дорога. Нет, он не стал думать о странной записке и о том, что случилось с ротмистром Нелидовым и его отцом, — зачем гадать, когда через малое время он все узнает от ротмистра. Думал он о покойном Шешковском.

Именно ему был обязан Татищев своей службой в Тайной экспедиции. Ему и, в какой-то степени, Юсуф-паше.

Куда может лежать дорога новоиспеченного поручика и недавнего воспитанника Шляхетского корпуса? На феатр военных действий. Надобно скорее испытать себя на прочность, узнать, чего ты стоишь, отличиться!

Татищев вспомнил, как в мечтах своих он, восемнадцатилетний поручик, представлял себе, как, приняв командование после ранения ротного командира, поднимает солдат на штурм Измаила:

— Ребятушки, за мной!

И бегут турки, мелькая полосатыми шальварами, побросав фески и свои кривые сабли! — мечталось ему. Он впереди всех со своими солдатами врывается в неприступную крепость, и после недолгой схватки сам Мехмет-паша, тоскливо уронив голову на грудь, отдает ему свою саблю.

Он представлен самому светлейшему князю Потемкину. Тот собственноручно вручает ему золотую шпагу с надписью «За храбрость». Барабанная дробь, сияющие лица сослуживцев, сухое рукопожатие генерала Суворова:

— Поздравляю капитан-поручиком, Павел Андреевич. Для меня честь служить вместе с вами!

Действительность оказалась совершенно иной. Покуда поручик писал рапорты с просьбою направить его в действующую армию, генералы Суворов, де Ривас, Львов и Кутузов взяли Измаил, завершив турецкую кампанию девяностого года. Война близилась к концу, а рапорты его не имели никакого продолжения.

Наконец в феврале следующего года пришел ответ: поручик Павел Андреевич Татищев направляется в Южную армию под командованием генерала князя Репнина, для чего ему, поручику Татищеву, следует прибыть при полном военном снаряжении в распоряжение генерала Кутузова в селение Тулча.

Что есть российские дороги в конце зимы и весной — про то разговор особый и места требующий весьма пространного, а пера скептического, ежели не сказать язвительного. Да и не дороги то вовсе, а едино направления к местам следования, не более. Словом, когда Татищев добрался из Петербурга до селения Тулчи, генерала Кутузова там уже не было: ушел на Добруж.

Поручик двинул в Добруж, но Кутузова не оказалось и там: он переправился через Дунай и пошел на Бабадагу, где, по данным полковой разведки, стоял большой турецкий отряд.

Делать нечего, поручик Татищев, растерявший к тому времени пустые амбиции и как-то разом повзрослевший, двинулся на Бабадагу. По дороге в одной из харчевен прямо на его глазах случилась драка: двое в платье румынских крестьян били третьего смертным боем. Благородный Татищев вмешался в драку, но было уже поздно: живот третьего был взрезан от пупа и до самой груди кривым турецким ятаганом. Убийцы убежали, и взрезанный остался умирать буквально на руках у Татищева. Он все время просил пить и тщетно пытался заправить вывалившиеся кишки обратно в живот. А потом, за несколько мгновений до предсмертной агонии, поведал Павлу Андреевичу, что при штабе командующего Южной армией генерала Репнина имеется некто капитан-поручик Касымбек, родом перс. Касымбек подкуплен лазутчиками Юсуф-паши с целью убиения генерала.

Раненый умер, а поручик Татищев отправился на Бабадагу.

Он нагнал отряд Кутузова пятого июня, когда генерал, днем раньше разбив турок у Бабадаги, шел на соединение с основными силами Репнина, форсировавшего Дунай у Галаца.

Татищева представили Кутузову, и, после назначения в первую роту полка князя Львова, поручик приватно доложил ему о заговоре против Репнина. Тотчас в ставку командующего армией ускакал порученец с пакетом, и, как оказалось позже, весьма вовремя: капитан-поручик Касымбек был взят днем того самого дня, вечером коего или ночью должно было случиться покушение на командующего, в чем злоумышленник после дознания с пристрастием и признался.

Седьмого июня, на заре, отряд генерала Кутузова, как обычно, поднялся на ноги от залпа пушек. Отслужив молебен и подкрепившись кашею, двинулись на Мачин, крепость Юсуф-паши, со взятием которой можно было принудить Турцию пойти на мирные переговоры и наказать ее за нарушение мира отнятием плодороднейших земель между Бугом и Днестром.

Подъехали к холму, густо поросшему лесом. За небольшой лощиной начинался большак.

Только ступили на него — саженях в сорока вьючный верблюд навстречу. Рядом с ним пешим ходом человек в чекмене и тюрбане; идет спокойно, будто совесть его чище снега на вершинах Карпатских гор. Ну, верблюд и верблюд, мало ли торговцев таковую животину имеют. А животина сия тем временем по приказу погонщика опустилась на колени, башку свою страхолюдную склонила, а на горбу — пушка легкая! И фитилек уже тлеет. А потом — мать честная! — как ахнуло громом, и кончилась военная кампания для поручика Татищева, потому как несколько ранений он разом принял, а одно так и вовсе тяжелое. Едва выжил. И ведь что обидно: когда дым рассеялся, ни верблюда, ни человека в чекмене уже не было, ибо при нужде скачет сия горбатая животина, коли разохотится, не хуже, нежели кавалерийская лошадь.

Полгода без малого провалялся Татищев в лазаретах да гошпиталях. А тут и война окончилась. Спрашивается: и где теперь геройство свое казать? К тому же получил поручик из армии бессрочный отпуск с причислением к Военной коллегии: в службе числишься, да не служишь, а посему ни чинов тебе, ни наград. Правда, в конце девяносто первого года чин капитан-поручика все же ему вышел. В канцелярии сказали, что сам его высокопревосходительство генерал-аншеф князь Николай Васильевич Репнин представление написал, памятуя о его заслуге в деле выявления шпиона Касымбека. Однако далее судьба представлялась весьма туманной. Покуда не пришли к нему двое дюжих молодцев и вежливо, но настойчиво не пригласили пройти в Тайную экспедицию, что находилась в Петропавловской крепости. Дескать, господин обер-секретарь Шешковский оченно хочут с вами повидаться.

Пошел капитан-поручик Татищев вместе с молодцами. И не такие, как он, на зов господина Шешковского хаживали, даже трусцой бежали, потому как только одно имя знаменитого гения сыска и дознания Степана Ивановича наводило ужас и леденило души людей неправедных и имеющих за собой разные грехи, а иногда и вовсе никоих грехов не имеющих. Конечно, коленки у капитан-поручика не тряслись, потому что никакой вины он за собой не ведал, однако в животе все же было как-то прохладно. Петропавловская крепость — это вам не Демутов трактир. К тому же известное дело: на Руси от сумы да тюрьмы зарока нетути.

Старик Шешковский чем-то был похож на графа Суворова: такой же орлиный профиль, такая же невысокая сухощавая позитура, в коей чувствовалась скрытая сила — тронь, тогда узнаешь! Он вполне добродушно встретил Татищева, тотчас отпустил молодцев, которые исчезли, словно дематериализовались — таковое словечко вычитал Татищев в одной скушной книге, валяясь целыми днями на продавленном диване.

— Вы, верно, гадаете, зачем, мол, понадобились старику Шешковскому, ведь за вами ничего такого нет? — после обычных приветствий произнес Степан Иванович, вглядываясь в Татищева.

— Вам виднее, господин обер-секретарь, — довольно смело ответил Павел Андреевич.

— Верно, нам виднее! — усмехнулся советник императрицы, очевидно имея под словом «нам» государыню императрицу Екатерину Лексевну и себя. — Но за вами действительно ничего особого не числится. Так, грешки молодости. Впрочем, у кого их нет?

Татищев промолчал.

— Да вы присаживайтесь, — указал рукой Шешковский на свое знаменитое зловещее кресло, о коем легенд ходило не менее, чем о его владельце.

Павел Андреевич сел и непроизвольно вцепился в кожаные подлокотники, на что Шешковский усмехнулся одними уголками губ.

— Не беспокойтесь, господин Татищев, это другое кресло, — произнес обер-секретарь серьезно.

Ну конечно! Тебе верить — что у фактора Зельца золото покупать. Такое же дутое, как твои заверения.

«Это другое кресло». Эти слова, да еще сказанные с учтивой улыбочкой, услышала несколько месяцев назад генеральша Кожина, а потом, когда села, подвинул Степан Иванович на нем какой-то рычажок, и замкнуло сие креслице генеральшу по рукам и ногам железными обручами. После в полу люк открылся, и стало сие кресло опускаться под пол, а генеральше и вовсе показалось, что в преисподнюю. А потом, когда только голова над полом осталась, освободили подпольные мастера генеральшу от кресла, подняли юбки, сняли кружевные порты и, покуда обер-секретарь читал голове генеральши мораль, высекли ее по филейным частям как сидорову козу. Затем надели порты, опустили юбки и, прикрепив к ней кресло, подняли, всю изреванную, наверх. К тому времени и Степан Иванович закончил моралитэ. Снова рычажок на креслице подвинул, и оковы железные прочь, как будто никакой экзекуции и не было. Да и то: зачем генеральше Кожиной понадобилось говорить в маскераде, что пора бы императрице угомониться и престать проводить в Эрмитаже свои интимные сатурналии и менять любовников как перчатки.

Кто ее за язык тянул?

Она что, «Указа о неболтании лишнего» не читала? Впрочем, как известно, незнание указов не освобождает подданных империи от наказания.

— Не извольте сомневаться, это другое кресло, — снова повторил Шешковский, словно прочитав мысли Татищева. — А пригласил я вас, милейший Павел Андреевич, с тем, чтобы сделать вам предложение.

«Руки и сердца?» — едва не вырвалось у капитан-поручика, но он вовремя спохватился. Так шутить с начальником тайной полиции, да и вообще с весьма пожилым человеком, конечно, не следовало.

— Я знаю о вас довольно, — начал издалека Шеш ковский. — Знаю, что вы добровольно отправились в действующую армию, чтобы участвовать в боевых действиях, и готовы были «положить живот свой за святую Отчизну», — процитировал строчку одного из рапортов Татищева обер-секретарь без малейшей иронии. — Знаю о вашей роли в деле гнусного предателя Касымбека, ибо ежели не вы, то, возможно, генерал-аншефа князя Репнина сегодня уже не было бы среди живых. Знаю о вашем чувстве справедливости, чему есть немало свидетельств со времен учебы вашей в Шляхетском корпусе. Знаю и о нынешнем положении, когда после тяжелого ранения вас, по сути, уволили из армии. Отсюда исходит и мое предложение: я хочу, чтобы вы служили у меня.

— То есть? — Татищев не понял, чего именно от него хочет Шешковский.

— Я предлагаю вам поступить на службу в экспедицию Тайных розыскных дел. Будете выполнять мои поручения.

— Боюсь, я вряд ли буду полезен в деле собирания компрометажа на знакомых мне людей. К тому же, я не считаю сию работу… — Павел Андреевич замолчал, подбирая подходящее слово.

— Пристойной, — закончил Степан Иванович. — Это вы хотели сказать?

— Примерно, да, — посмотрел прямо в глаза Шешковского Павел.

— Выходит, вы меня совершенно не поняли. Я вовсе не желаю сделать из вас доносителя, боже упаси. Секретных агентов и подобного рода помощников у меня вполне хватает, — усмехнулся Шешковский, — даже с избытком. Нет, мои поручения вам будут носить совершено иной характер.

— Какой же?

— Есть разного рода преступления, дознания по которым нежелательно поручать полиции. Не те нужны мозги и навыки. Выследить, арестовать — да, это можно поручить полиции. А вот выявить причину иных злоумышлений, да кто за ними стоит и кому это выгодно, а главное, привести к наказанию виновных — этим должны заниматься иные, специальные люди. К тому же подобные дела в интересах государственной безопасности обычно не подлежат разглашению, и утечка информации, имеющая место быть в полиции в масштабах весьма широких, здесь крайне нежелательна. Понимаете меня?

— Кажется, да, — не сразу ответил Татищев.

— Вот и славно, — заметил обер-секретарь и продолжил: — Скажем, дело княжны Таракановой или самозваного государя Петра Федоровича, то бишь Емельки Пугачева. Разве следствие по сим вопиющим фактам можно было поручить полиции? Или, к примеру, преступные деяния издателя Новикова, поющего под дудку французских масонов? Или выявление иных преступлений против Российской империи: государственная измена, странные убийства и исчезновения людей — разве с этим могут справиться полицейские? Такими делами занимается Тайная экспедиция. Кроме того, она осуществляет разведывательные и контрразведывательные функции, к чему со временем мы намерены вас привлечь. Соглашайтесь, Петр Андреевич, это весьма увлекательное занятие, уверяю вас.

— Но я причислен к Военной коллегии, — уже не очень уверенно произнес Татищев. — А экспедиция Тайных розыскных дел, насколько мне известно, состоит при Сенате.

— Это не должно вас волновать, — заверил его Шешковский. — Из Военной коллегии вы будете бессрочно прикомандированы к экспедиции, причем вам будет оставлен ваш чин и обеспечен служебный рост. Жалованье почти профессорское, полторы тысячи рублей в год, плюс квартирные. Неплохо, согласитесь.

— Неплохо, — был вынужден признать Татищев.

— Стало быть, вопрос решен, — подвел итог Шешковский.

Так капитан-поручик Павел Татищев сделался чиновником Тайной экспедиции, о чем впоследствии ни разу не пожалел.

Дом Нелидовых показался сразу, как только коляска повернула на Садовую. Подъехав к арочным воротам небольшой усадебки с двухэтажным особняком в двенадцать окон по фасаду, Павел Андреевич отпустил извозчика, поднялся по нескольким ступеням крыльца и дернул звонковую кисть.

Не открывали довольно долго. Наконец вышел розовощекий слуга, тот самый, что три четверти часа назад принес от Нелидова записку.

— Чем могу служить, господин… — начал он, но, подняв блуждающий взор (оторвали от Лизаветы в самое время, когда уже рук стало не хватать), распахнул двери: — Проходьте. Барин ожидают-с.

Павел Андреевич вошел в дом. Навстречу со ступеней второго этажа мало не бегом спустился Нелидов:

— Вы пришли! Слава богу! Пройдемте в мой кабинет.

— Мы, кажется, были на «ты»? — сказал Павел Андреевич, усевшись в кресло против Нелидова.

— Да, были, — кивнул Андрей.

— Тогда рассказывай.

— Понимаете… Понимаешь, много чего произошло.

И Нелидов рассказал Татищеву все, с самого начала. Как проиграл в фараон в клубе семьдесят тысяч, как повстречал антиквариуса Христенека, и как тот пожелал купить книгу, как он в полупьяном бреду и отчаянии совершил роковую ошибку — выкрал у отца «Петицу» и принес проклятому антиквариусу. Как отца хватил удар, и теперь он при смерти, и дабы лечение его могло быть успешным, надо вернуть книгу, чтобы устранить, как говорит госпожа Турчанинова, причину, вызвавшую несчастие. Он попытался это сделать, и вот теперь сидит под домашним арестом.

— Кто такая госпожа Турчанинова? — после недолгого молчания спросил Татищев.

— Это лекарка, согласившаяся пользовать отца.

— Бабка-знахарка? — удивленно вскинул брови подполковник.

— Все не так, как ты думаешь, — принялся уверять его Нелидов. — После ее посещения вчера отец какое-то время мог двигаться и говорить.

— Вот именно, «какое-то время», — проворчал подполковник. — А что говорят настоящие врачи?

— Что у отца имеется кровяная опухоль в мозге и жить ему осталось всего два-три дня. — Андрей замолчал, потом с усилием добавил: — Теперь уже меньше.

— Да, брат, наворотил ты делов, — раздумчиво произнес Павел Андреевич. — А к этому, как его, Христенеку зачем поперся? Ведь и ребенку ясно, что с этой книгой все было подстроено.

— Что значит «подстроено»? — в упор посмотрел на собеседника Нелидов, вдруг начиная понимать, к чему клонит Татищев.

— То и значит. Этот Христенек был в клубе?

— Не знаю. Может, был записан чьим-то гостем.

— Не Огниво-Бурковского, случаем?

— Ты хочешь сказать, что…

— Впрочем, решительно не важно, был антиквариус в клубе или не был, — не дал договорить Нелидову Татищев. — Важно то, что против тебя был настоящий сговор. Огниво-Бурковский обдирает тебя как липку — нашел с кем играть, святая простота! — и тут как бы случайно подворачивается со своим предложением продать книгу этот антиквариус. Ты посылаешь его в известное место, но предложение-то сделано! Хочешь не хочешь, но подспудно ты раздумываешь о нем. Когда же остальные лихоимцы отказывают тебе в займе, что тоже являлось условием сговора и было подстроено, ты, впав в отчаяние и усугубив его винными возлияниями, созреваешь для злоумышления и изымаешь — скажем так — из библиотеки отца нужную Христенеку книгу. Ничего не скажешь, ювелирная работа! Обложили тебя весьма грамотно и тонко, с учетом твоего взбалмошного характера и привычки сначала сотворить, а потом подумать. И вся эта акция была затеяна единственно ради того, чтобы заполучить эту книгу. Как она, говоришь, называется?

— «Петица», — мрачно ответил Андрей.

— Что, очень старинная книга?

— Ты не представляешь, насколько она старинная и что в ней написано. Отец говорил, что эта книга…

Дальше случилось весьма странное. Нелидов открывал рот и что-то, очевидно, говорил, но слышно ничего не было. Он был похож на большую рыбу в аквариуме, беззвучно открывавшую рот. Наконец он сам понял, что из него не исходит звуков, и «замолчал».

— Ну что же, ясно, — резюмировал сей оглушительный монолог армейского товарища Татищев.

И тут в кабинет постучали.

— Войдите, — вполне членораздельно произнес Нелидов.

— Я к вам… — Стремительно вошедшая в кабинет Турчанинова осеклась, заметив Татищева.

— Знакомьтесь, — поспешил представить их друг другу Нелидов. — Павел Андреевич Татищев, Анна Александровна Турчанинова.

Подполковник окинул пренебрежительным взглядом Анну. Турчанинова кивнула, и вовсе не глядя на Татищева.

— У вашего батюшки начался судорожный припадок, — сказала она, обращаясь к Нелидову. — Дыхание весьма хриплое, возможно, его будет тошнить. Велите, чтобы кто-нибудь из горничных всегда был при нем, даже ночью.

— Хорошо, — ответил Андрей. — Что еще от меня требуется?

— Вернуть книгу, — не задумываясь, ответила Анна. — И чем скорее, тем лучше.

Татищев с немым вопросом воззрился на Нелидова.

Андрей коротко кивнул ему и сказал тихо:

— Этим я как раз сейчас и занят. Вот, прошу Павла Андреевича, моего фронтового товарища, помочь мне.

— Смею надеяться, что господин Татищев будет в состоянии оказать вам помощь, — сухо произнесла Турчанинова, скользнув взглядом в сторону подполковника. — Для вашего отца это вопрос жизни и смерти. Что вы собираетесь предпринять?

Вопрос предназначался Татищеву. Подполковник молчал и, очевидно, не собирался раскрывать своих планов перед «бабкой-знахаркой».

— Можете не отвечать мне, — взглянула наконец на Татищева Анна. — Но к этому антиквариусу я пойду с вами.

— Нет, — решительно ответил Татищев.

— Да, — спокойно и быстро промолвила Анна, словно ожидала подобный ответ. — Возможно, вам понадобится моя помощь.

— Это в чем же, позвольте вас спросить? — не без язвочки в голосе поинтересовался Павел Андреевич.

— Вы думаете, что вы придете к антиквариусу, и он запросто отдаст вам книгу? — блеснула глазами Анна Александровна.

— Нет, мы так не думаем, — повернул голову в ее сторону подполковник. — Антиквариус, конечно, будет запираться. Поначалу. А потом добровольно отдаст нам книгу.

— А если ее у него уже нет?

— Тогда он скажет, где она.

— А если не скажет? — спросила Анна. — Что, примените пытки?

— Пытки запрещены законом, — холодно ответил Татищев.

— Я могу помочь вам разговорить его, — примирительным тоном произнесла Турчанинова. — А если я увижу, что проблем с возвратом книги у вас нет, я тотчас повернусь и уйду.

Нелидов вопросительно посмотрел на друга.

«Какая все же странная женщина эта Турчанинова», — подумал Павел Андреевич и молча пожал плечами.

Сей жест совершенно не означал «да».

Но не означал и «нет».