Махмуд Эсамбаев

Эпилог СОКРОВЕННЫЙ МАХМУД

Есть вещи, которые нужно видеть и слышать живьем. Гениальная музыка в записи глохнет, гениальный танец выглядит иначе под бесстрастным объективом телекамер. Новые поколения уже не увидят Махмуда Эсамбаева на сцене. Именно поэтому им так важно услышать его слова, глубже раскрывающие дущу этого великого человека.

Вот ответы Махмуда на вопросы Геннадия Пожидаева о том, что он особенно ценит в искусстве, в своей профессии:

«— Как ты относишься к балету?

— Хорошо. Но я люблю драматическое искусство и, конечно, всегда ищу это в балете. Дороже всего мне балетмейстеры, которые провозглашают принципы драматического балета. Он ближе всего стоит к жизни, к простому зрителю. Поэтому прежде всего назову Ростислава Владимировича Захарова. Очень жалею, что судьба лишила меня счастья быть рядом с ним, когда он ставил балет «Бахчисарайский фонтан». Позже мне удалось с ним встретиться. Это было время съемки фильма «Я буду танцевать», где Ростислав Владимирович дал мне прекрасный урок исполнения роли Гирея, по существу, заново ввел меня в этот образ.

Можно ли не сказать о балетмейстере Леониде Лавровском, который так зримо показал драму в балете «Ромео и Джульетта»? Очень ценю Григоровича. Он вобрал в себя опыт предшественников и сумел сказать новое слово в балете. Сергеева люблю за то, что сохранил в хрустальной чистоте классику. Уважаю старых мастеров балета — Петипа, Горского, Иванова, — но считаю, что последующие поколения балетмейстеров пошли дальше и сделали больше. От балета изящества и чистой красоты они перешли к балету философскому, драматическому, балету трагедии и юмора. Из старых мастеров мне ближе всего Фокин. Если бы он жил в наше время, он мне, я думаю, что-нибудь поставил…

— Твои любимые роли в балете?

— Злой гений в «Лебедином озере». Гирей в «Бахчисарайском фонтане». Клод в «Эсмеральде». Карабос в «Спящей красавице». Абдурахман в «Раймонде».

— Как относишься к современным танцам?

— Танго и фокстрот — это академия по сравнению с так называемыми современными танцами.

— А что же делать? Что должна танцевать молодежь?

— Если нет новых хороших танцев, то это не значит, что исчерпаны старые. Разве умрет когда-нибудь вальс? Он современней любого шейка…

Мне кажется, что эстрадный танец должен быть таким, чтобы его любили все — и молодежь, и старики, — как они любят «Жизель», «Лебединое озеро». Чтобы он приносил эстетическое наслаждение, воспевал красоту человека. Сейчас всё чаще говорят о современном эстрадном танце. Но я не представляю себе просто современного танца: он обязательно должен быть народным в своей основе, самобытным. Джазовая истерия, бешеные ритмы западных танцев ничего не оставляют в душе человека. Ультрамодность и слепое подражание еще никогда не приносили пользы искусству.

Эсамбаев рассказывает, как однажды во время гастролей в Америке труппа артистов поехала на экскурсию в обезьянник. И там они наблюдали такую картину. У большого зеркала, поставленного под деревом, собрались обезьяны. Они кривлялись, выламывались, изощрялись, как могли, друг перед другом. «Когда я вижу, — говорит артист, — как выламываются люди, как в джазовой агонии они делают какие-то лишенные смысла истерические движения, я всегда вспоминаю тех обезьян. У них, правда, это получалось лучше, видимо, потому что было естественно. Так давайте обезьянье оставим обезьянам!»

— Любимые художники?

— Рембрандт. Он всегда выбирает главное, как бы помещая его в луч света. Остальное в тени. Конечно, Микеланджело, «Мона Лиза» Леонардо да Винчи, Репин. Это настоящая правда.

— Любимые композиторы и музыкальные произведения?

— Чайковский, Рахманинов, Шопен, Бетховен. За второй фортепианный концерт Рахманинова готов умереть… «Реквием» Моцарта люблю до слез. Бетховен весом, человечен. Шопен — само изящество.

Оперное искусство люблю и неплохо знаю, ведь много лет в театре проработал. Безумно люблю «Князя Игоря». Какие арии!

— Любимые писатели?

— Толстой, Бальзак, Мопассан, Стендаль, Дюма, Жорж Санд, Майн Рид, Джек Лондон… У Толстого всё правда. Мне кажется, он мало чего выдумывал. Писал, что видел.

— Любимые драматические артисты?

— Любовь Орлова.

— Эстрадные певцы?

— Клавдия Шульженко. Она рассказывает песни.

— Любимый вид спорта?

— Гимнастика, спортивная и художественная… Болею за наших хоккеистов во время мировых чемпионатов.

И опять разговор переходит на танец.

— Мне кажется, — говорит Махмуд, — что я только начал танцевать. Не знаю, каким буду завтра, хочу лишь совершенствоваться. Когда мне говорят, что видели мой концерт десять лет назад, я не верю этому. Сам я себя не вижу. Только через зрителей.

Безумно люблю драматический театр. Жалею, что я не актер. Люблю классическую оперетту. Современную не люблю, всё в ней, по-моему, не в лад.

И опять о танце.

— Танец, как и музыку, может любить каждый. Мне кажется, что даже толстый человек, сидящий в зале и видящий танец, тоже в душе танцует. Балет, я думаю, сильнее всех любят те, кто в детстве мечтал танцевать на сцене, но почему-то не получилось. Из этих людей рождаются балетоманы.

— Как работаешь над танцем?

— Я репетирую всегда. Даже когда иду по улице, в мыслях у меня движения танца, я повторяю их, шлифую. Я не могу отводить репетициям определенное время, уславливаться с собой, что, допустим, буду репетировать с двух до трех. В этом случае мне казалось бы, что все время надо подгонять себя, что-то доделывать. Я репетирую столько, сколько смогу, пока не почувствую, что еще минута и я упаду. Останавливаюсь и сразу чувствую, как много еще не сделано. Начинаю все сначала. Часто меня спрашивают: «Махмуд, сколько нужно времени, чтобы так отшлифовать танец?» А у меня нет ни одного отшлифованного танца. Все — в работе… Мне даже приятно находить изъяны в своих танцах — это значит, что не теряется ощущение новизны и красоты…

Любой танец для меня неотъемлем от конкретных живых впечатлений действительности. Они могут быть самыми разными, эти впечатления, — от воспоминаний детства и юности до знакомства с творчеством выдающихся танцовщиков современности, от встреч с колхозниками, перед которыми я танцую во время поездок по стране, до сотрудничества с современными хореографами, о которых я храню теплую благодарную память. Но всё, что приходится пережить и увидеть, всё, что поражает глаз и воображение, непременно прямо или косвенно скажется на творчестве. Это закон, проверенный наличном опыте.

Какая, к примеру, может быть связь с жизнью в таком древнем танце, как воинственный таджикский танец с ножами? Формально — никакой. Фактически — самая очевидная. Каждый раз, когда я изображаю этот героический поединок со смертью, эту балладу о воинской доблести, я вспоминаю годы войны, когда я был в одной из наших стрелковых дивизий. Героизм и простота окружавших меня людей, их готовность в любую минуту отдать жизнь за свои идеалы до сих пор живы в моей душе и до сих пор помогают мне наполнить старинный танец дыханием современности.

— Что главное в жизни?

— Самое главное в жизни — иметь любимую работу и хорошую жену.

Все видели Волгу? Она течет и течет. Она не может не течь. Вы бодрствуете — она течет, вы спите — она течет. Она не может не течь. Не может остановиться.

Найти мечту — это на всю жизнь обрести стремление к движению.

Нефть не может бить вечно из одной скважины, но энергия будет вечно бить ключом из человека, если он попал именно в ту атмосферу, которая отвечает его внутренней потребности. Искусство питает меня силами и энергией. Мне уже много лет, но с пятилетними я чувствую себя пятилетним, с юношами — юношей, со стариками — стариком. Это волшебство вдохнуло в меня искусство. Искусство — постижение человеческой красоты, а красота бесконечна, бездонна, из этого колодца можно черпать веками.

Земля очень богата, но люди, я думаю, богаче, чем земля. Каждый человек богат. Попросите человека, который живет как будто совсем неяркой, вернее, не бросающейся в глаза жизнью, рассказать о себе, и вы увидите, какой неоткрытый клад припрятан в его душе».

Вот мысли Махмуда, записанные его товарищем и коллегой Владимиром Загороднюком:

«Я учился у многих… Например, у выдающегося мастера Игоря Моисеева, хотя, как говорится, в класс к нему не ходил. Меня спрашивают: «Махмуд, ты передашь свое искусство?» Я хотел бы передать, но как? Помочь, научить, подсказать — можно, но как могла Клавдия Ивановна Шульженко передать свое пение? Как можно передать пение Утесова? Можно его скопировать, но главное в его голосе — душа, а душу не скопируешь. Разве можно передать искусство Райкина? В общем, в искусстве есть люди, которые принесли в мир свои краски, и в этом счастье искусства.

…Воля и любовь к делу — вот что питает мою энергию, а не обильная еда. Самоограничению я учился у великой Улановой. Надо вообще быть подальше от холодильника. Вряд ли кто из зрителей, познакомившись со мной поближе, захочет жить моей жизнью. Я на пляж не хожу. Для пляжа мое телосложение — сплошное теловычитание: чем хуже я для пляжа, тем лучше для сцены. Говорят: хочешь быть стройным и красивым — терпи. Я родился на Кавказе, шашлыки здесь не редкость, но я никогда не съел подряд больше двух кусочков шашлыка.

…Всю жизнь я старался служить своим искусством делу взаимопонимания и сближения людей всех национальностей. Я служил делу дружбы народов. Танец, которому я отдал всю жизнь, представляет самое глубокое проявление национального духа, характер народа; в танце, если он действительно народный, никого нельзя обмануть, здесь всё на виду, в нем просвечивает самое сокровенное. Танец в наибольшей мере способен вызвать чувство взаимного доверия и уважения между людьми всех этносов. Искусство танца — самое благодарное для формирования у людей чувства взаимного восхищения, доброжелательства, дружбы, воспитания в духе интернационализма».

И наконец — одно из последних выступлений Махмуда Эсамбаева, запись которого сделана искусствоведом и писателем Юри Мэтью Рюнтю:

«Знания — твоя жизнь. С кем поведешься, от того и наберешься. С миру по нитке я собрал сокровище для себя.

Талант — бесконечный труд. Ничего легко не досталось. Я ничего и никогда не выпрашивал у людей и помогал всем вокруг.

Подвиг — на войне подвиг. На сцене подвиг, когда ты несешь свой крест до конца.

Ученики. Я делал им постановки, дарил концертные костюмы, кормил, поил, содержал. Вся доброта Махмуда живет в сердце его учеников. Память об этом на весах их совести.

У меня свое лицо. Я — это я. Люблю себя таким, каков есть. Мое — это мое.

Сердце пока бьется. Одно сердце у близких людей. Это жизнь.

Доброта — это награда. Любовь, Сострадание, Благословение. Смерть боится мира между людьми.

Танец — это жизнь. Я дышу через танец. Легкие не в счет. Я познал ритм народов мира. У танца нет расы. Я люблю всех. Это молитва. Душа видна через танец. Мой талант открыт, он у всех на глазах. Я бы умер без моего танца. Это моя жизнь, судьба. Каждый день я с ним.

Юность — это полет, радость, всё чудесное и хорошее вокруг. Ты любишь, любим, летаешь. Ты счастлив по-особому. Мы не понимаем этого в молодости. Мы ошибочно верим, что это навсегда.

Мужская дружба — крепче всего.

Мужчину и женщину соединяет желание. Мужчин — помощь и бескорыстие. Мужчины друг друга не делят.

Измена себе мне незнакома. Я настойчиво делал свое дело.

Вера — чистота и доброжелательность к любому человеку.

Судьба — тайна, предначертанная Богом.

Сладострастие — мне не знакомо.

Отец и мать — это священно.

Красивее родителей людей нет…

Чего боюсь — болезней, аварий, катастроф. И никогда не боялся бедности. Что есть, того хватит на всех.

Смерть — страшное горе. Внутри пусто. Я плачу. Я отказываюсь понимать, что человека нет. Моя мама не умерла. Она здесь. До сих пор меня мучают мои долги перед ней.

У нас не было врагов. Но детей заставляли отказываться от родителей — это было. Так жили миллионы моих сверстников. Власти старались разрушить мою семью. Это делали не враги. У них другое имя: «Строители социализма без Бога». У СССР не было врагов, но мы строили социализм для всего мира…

Бесчестье — это бессовестность. Честь — это совесть. Два раза в одну реку не входят.

Ненависть — самое страшное, что есть на земле. Я избежал этого. Бог сберег.

Горе — хуже смерти. Не желаю этого никому. На зло я отвечаю добром. Обезоруживаю врагов своей детской наивностью.

Предательство — когда человек знает секреты и говорит об этом врагам. Хуже ничего не бывает. Бойся подлецов и тварей.

Любовь — необъяснимое чувство. Это рай.

Дети — и есть счастье. Самое прекрасное в жизни — детская улыбка.

Для родителей нет никого красивее их ребенка.

Когда ворону попросили принести самое красивое на свете, то она принесла… своего неоперившегося вороненка. Теперь все знают, что самый красивый детеныш — у вороны!

Великое несчастье — детские слезы. Я рад обнять любого ребенка, утереть слезы, задарить подарками. Став под старость бедным, я украл у детей мои подарки для них, теперь делю с ними свою бедность. Мой дом разрушен бомбами, сожжен огнем войны.

Наркотики — это смерть и гибель. Опьянение разума. Утрата инстинкта самосохранения, жизни ради Бога и с Богом в душе. Не позволяйте отравлять себя. Это разрушение личности, горе для детей, родителей, предков. Несчастье из несчастий. Это противоречит исламу.

Ложь вокруг. Мне кажется, нас забыла правда. Деньги отравили всех. Я ищу и не вижу чистоты между людьми.

Старость. Я не чувствую усталости и пока не чувствую старости. Но снарядом.

Я поклоняюсь Богу, как смертный человек. Несу в себе Бога.

Я исполняю танцы, это ритуальные танцы народов мира. Все религии для меня равны. Бог един. Он любит людей.

У человека одна задача — родиться, прожить и остаться Человеком.

Требование это едино для всех.

Но как же трудно быть Человеком!»