Маленькая книга жизни и смерти

Предисловие

Один из практических выводов, вытекающих из этих исследований на данный момент, таков: намеренная подготовка в преддверии (или перед распахнутой дверью?) смерти не менее важна для качества моей жизни, чем для качества той самой смерти. Я нахожу много подтверждений того мнения, что мой средний и престарелый возраст лишены глубокого беспокойства до такой степени, что проживаются в свете их конца. Конечная станция — это маяк, чьи лучи, льющие свет далеко назад в тёмный океан жизни, задают направление моему плаванию. Игнорируй я этот добрый маяк, и я окажусь брошенным на произвол судьбы в предательских водах.

Когда вы знаете, что утром вас повесят, это, согласно Доктору Джонсону, прекрасно сосредоточивает ум — а разве мы все не в одном переплёте, не считая некоторых незначительных деталей? По крайней мере, на это знание можно рассчитывать, чтобы воссоздать вкус сегодняшнего обеда или цвета сегодняшнего заката. Для меня прошедший год или около того поглощённости смертью — своей и других — был на самом деле очень полон жизнью. И за этот период я столкнулся с удивительным количеством рассказов людей, которые, пока были в добром здравии, бесцельно плыли по течению, но, когда их объявляли смертельно больными, спокойно направлялись к гавани. Особенно мне вспоминается случай, рассказанный Стивеном Левином:

Аарон, певец, танцор и гитарист-виртуоз, в тридцать шесть лет оказывается неспособным поддерживать вес собственного тела без посторонней помощи и шевелить руками и ногами, будучи едва в состоянии дышать и говорить. Его плоть гниёт на его костях. И он говорит: «Я никогда не чувствовал себя таким живым за всю свою жизнь… Каждого, кто входит в это пространство, я люблю — не как одно существо другое, не из отделённости». Левин замечает, что Аарон не так уж исключителен: многие умирающие говорили ему, что наконец чувствуют себя по-настоящему живыми[10].

В Части 3 я буду исследовать три подхода к той смерти, которая ожидает меня, — нисходящую дорогу всё убывающей жизни, угасания жизни; восходящую дорогу всё более изобильной жизни, возрастающей реализации; и вертикальный подъём или взлёт и мгновенное прибытие (независимо от возраста) к цели, которая есть не что иное, как смерть самой Смерти.

Спуск

На днях один мой друг ездил навестить женщину, живущую в доме престарелых. Старушка сохранила разум, но почти полностью утратила зрение и слух. Она не могла читать и смотреть телевизор, и люди мало с ней разговаривали — общение было слишком затруднено. Очевидно, раньше она вела нормальную активную жизнь и преследовала с переменным успехом цели дома и семьи. Как бы то ни было, теперь это закончилось. Нет действия, нет задач, нет целей, нет удовольствий, нет интересов. Сомнительно, чтобы всё дело было в её дефектах. Для чего ей оставалось жить, в любом случае?

Какое-то время назад в этом году я останавливался в гостинице с занимающим высокое положение администратором, который работает в фирме, производящей американские самолёты. Он рассказал мне, что произошло со многими его старшими коллегами — добросовестными и успешными, как и он, — когда они ушли на пенсию. Поразительное число этих людей умерло через несколько месяцев, год или два. Физически они были в хорошей форме, экономически — благополучны, психологически им пришёл конец. Как у женщины в доме престарелых, у них не было причины продолжать. Жизнь была бессмысленна.

Особенно на Западе приводящая в ужас проблема старения начинает заявлять о себе слишком рано в жизни — задолго до пенсионного возраста. «Если не преуспел к тридцати пяти, никогда не преуспеешь», — говорят вокруг. А если всё-таки преуспел, оставшаяся жизнь, как предполагается, будет чем-то вроде спада. И в том, и в другом случае вы проигрываете. Индустрия рекламы, точно чувствуя и искусно направляя массовые настроения, делает акцент на молодости, преувеличенной и приукрашенной, чуть ли не обожествляемой. Очарованные этими блистающими богами и богинями экрана, мамы стремятся быть сёстрами своим дочерям, папы — братьями своим сыновьям. Дедушки выряжаются в шорты и молодёжные головные уборы и отправляются на природу жить в палатках, в то время как бабушки делают пластические операции. Владельцы похоронных бюро заботятся о том, чтобы даже трупы не выглядели на свой возраст. Все знают, что кривая жизни достигает пика в возрасте примерно тридцати лет, и впоследствии каждый должен пытаться выглядеть, вести себя и мыслить так, как будто он застрял на этом пике, и откладывать спуск до горького конца. А горьким он и должен быть. В современном мире у старости мало достоинства и нет собственной ценности, нет светлой добродетели, чтобы компенсировать её унижения и увечья. Любая дорога — это дорога ВНИЗ. И даже если она не рассматривается как болезнь, приходится признать, что прогноз не мог быть хуже. И что, хоть это на самом деле не преступление, наказание никогда не бывает мягче, чем смертная казнь.

Учитывая эти современные настроения, нет ничего удивительного, что стариков поздравляют (если их вообще с чем-то поздравляют) с тем, что они не старики! Наоборот, их хвалят за то, что они ходят, говорят, водят машину или играют в игры с мячом, как кто-то в два раза моложе! Как если бы было нужно превозносить ребёнка за то, что он достиг средних лет! Как печальна, если не сказать оскорбительна, подоплёка, что старость — бедствие! Она действительно бедствие, когда она смотрит назад, не имея собственных перспектив, смысла и задач.

Эта мрачность — не исключительно современная и западная. Убеждённость Будды в том, что жизнь полностью неудовлетворительна, возникла отчасти из его видения старости. По преданию, когда он был молодым принцем, его оберегали от трагической стороны вещей. И однажды, выезжая из дворца, он увидел старого человека, больного человека и мёртвого человека. Он был так шокирован, что стал странствующим аскетом, решив во что бы то ни стало найти причину такого страдания и лекарство от него.

В то время как существующее сейчас плохое мнение о заключительной стадии жизни имеет что-то общее с мнением Гаутамы Будды, наш метод решения проблемы в корне другой. Его доставшийся тяжёлым трудом путь полного осознания и приятия сработал; наш лёгкий путь уклонения совсем не работает. Эти жалкие попытки продлить молодость, утаить неизбежные факты идущей на убыль жизни лишены всякого достоинства, практичности и здравого смысла и не делают ничего, чтобы облегчить боль вынужденного бездействия. Чем остаётся быть тому, что было? Когда очаровательные цели, преследовавшиеся в детстве и молодости, достигнуты — или же оказались недостижимыми — и поэтому неизбежно лишены того очарования, которое им придавало расстояние, какие сравнимые с ними новые цели вырисовываются вдали для стареющего человека? Ну, он или она всегда может попытаться собирать коллекцию — морских ракушек, почтовых марок, серебряных изделий, предметов антиквариата, акций и облигаций, директорских постов, газетных объявлений, почётных степеней, учеников, хороших поступков — всё это сводится в конце концов к одному и тому же: всё большему разочарованию. Ничто не подводит человека так, как успешная коллекция. Ничто не собирает более толстых слоёв пыли времени. И если человеку в конечном счёте удаётся выползти из-под своей коллекции и ускользнуть в Приют для Пожилых Граждан, он всё равно рискует оказаться в коллекционном бизнесе — накапливая шахматные победы, или номера в бинго, или, возможно, очки в малом гольфе. Всё, что угодно, чтобы заполнить время и вытеснить поджидающий нас призрак смерти. «Вечная проблема человеческого существа в том, как структурировать время своего бодрствования», — говорит Эрик Берн. Это проблема, которая усугубляется по мере того, как человек стареет, вплоть до самого конца.

Я недавно смотрел телевизионную программу о христианском хосписе в Лондоне для пациентов, страдающих от неизлечимых заболеваний, — проще говоря, о действительно очень хорошем месте для того, чтобы там умереть. В первом кадре социальный работник (она производила впечатление увлечённой и сострадательной молодой женщины) убеждала с десяток милых старичков спеть песенку. Песенка была «Прощай, птичка!». Не «Прощай, жизнь!» (кто вообще слышал о такой песне или таком псалме?), а «Прощай, птичка!». Что за способ структурировать последние часы этого потрясающего приключения, каковым является человеческое существование! Что за способ завершить эту «невозможную» тайну того, что несмотря ни на что, я случился! В конце этой телевизионной программы благоразумный и смиренный священник-санитар объяснил, что он не видит смысла в последний момент навязывать религию людям, которым всю жизнь удавалось обходиться без неё. Конечно, он прав[11].

Одна из великих насмешек и одно из великих противоречий современного мира состоят в том, что в то время как так много усилий идёт на маскировку и предотвращение старости и осознания того, к чему она ведёт, ещё больше усилий идёт на то, чтобы преждевременно её навлечь. Когда машина берёт на себя работу человека, а также сопутствующие ей смысл и удовлетворение, что остаётся ей или ему делать? В высокоиндустриализованном обществе не только те, кому много лет, оказываются в ситуации, когда в их распоряжении слишком много досуга: всё стареет быстро до такой степени, что жизнь становится пустой и бессмысленной. Бесполезно пытаться навредить машинам или наложить на них ограничения: они прочно вошли в нашу жизнь, а вместе с ними и пустыри свободного времени, которые открывают автоматизация и технология кремниевого чипа. Как облегчить ту бесцельность, ту скуку, что проистекают из постоянно сокращающихся рабочего дня, рабочей недели и рабочей жизни, не говоря уже о массовой безработице как таковой? Пропал тот мужчина и пропала та женщина, которым нечем заняться.

Такова, для стольких из нас, трагедия иссякающей жизни, таков спуск к смерти.

Подъём

«Те, кто не ищут цель жизни, просто тратят свою жизнь впустую», — бескомпромиссно заявляет индусский просветлённый Рамана Махарши в одном предложении, которое ставит диагноз болезни — и предписывает лекарство. Это должно быть (и, как мы увидим, оно и есть) мощное средство, если ему предстоит вылечить болезнь, которая так глубоко засела.

Что напоминает мне об одном друге, которому, когда он получил в Оксфорде диплом с отличием, дали работу в университете, о которой он страстно мечтал. Перед ним простиралась отличная карьера. Но спустя год или два он увлёкся буддизмом, уволился с работы, разорвал все связи с семьёй и друзьями и отправился жить отшельником в отдельно стоящий домик. Мне говорили, что там он каждый день проводит долгие часы, сидя в медитации, безмолвный, неподвижный, одинокий.

Заметьте любопытную вещь: этот молодой человек во многом в точно таком же состоянии, что и старушка, которую я описал выше, — с той только огромной разницей, что он выбрал те физические недостатки, жертвой которых она стала. Он намеренно, будучи ещё в расцвете сил, наложил на себя ограничения, которые принадлежат годам, близким к концу жизни. Она полуслепа; он держит глаза полузакрытыми. Она глуха; он удаляется в место, где мало что можно услышать. Она страдает от одиночества; он хочет быть один. Она потеряла интерес к жизни, к её удовольствиям и целям; он искренне практикует именно такую отрешённость. Сумма одна и та же, но только с обратным знаком: в одном случае минус, в другом плюс.

Почему мой друг ведёт себя так «неестественно»? Его цель — найти смысл жизни и узнать, как можно выйти за пределы рождения, страдания, старости и самой смерти. И его метод — это метод вакцинации и гомеопатии: лечи подобное подобным — устрой себе лёгкий приступ болезни сейчас и посредством этого построй антитела, которые отразят настоящую болезнь, когда она подступит. Это в принципе, хотя, конечно, не в частностях (сидеть в медитации по правилам — это не для меня), — мой собственный метод. Я напоминаю себе, что это также метод Иисуса («Тот, кто теряет свою жизнь, обретёт её»), Павла («Я умираю каждодневно»), Руми («Если хотите увидеть Реальность без маски, выбирайте смерть») и Кабира («Кто живёт уже мёртвым, тот никогда не умрёт снова»).

Когда нужно начинать это радикальное гомеопатическое лечение? Мой друг начал, когда ему было между двадцатью и тридцатью, Рамана — когда был подростком, я сам, когда мне было тридцать с небольшим. Кто-то скажет — чем раньше, тем лучше, но здесь нет правил. Всё зависит от потребностей человека. Обычно проблема смысла жизни достигает критической стадии в среднем возрасте, когда обычные цели, поставленные обществом, достигнуты, а новых и значительных не предвидится. Юнг обнаружил, что большинство его пациентов среднего возраста страдали не от клинически выраженных неврозов, а от бессмысленности и пустоты своей жизни; они держались за обманчивое представление о том, что второй частью их жизни должны управлять принципы её первой части, и не могли осознать, что для стареющего человека долг и необходимость состоят в том, чтобы уделять серьёзное внимание себе.

Восток знал это с давних времён. Возьмём, к примеру, идеальную программу жизни или норму развития, заложенную индуизмом. Четыре ашрамы, или основных стадии жизни, следующие: первая, брахмачарья, ребёнок и юноша, усваивающий навыки, знания и дисциплину, подобающие человеческому состоянию. Вторая, грахастха, жизнь работающего домовладельца и родителя, способствующего поддержанию и развитию общества. Пока всё хорошо: благоприятный старт, полезная разминка перед тем, как приступить к делу. Ибо теперь начинается настоящее приключение, серьёзный вызов, который отделяет мужчин от мальчиков, работа с целью воспитать и проверить человека. Выполнив свои социальные обязательства и достигнув средних лет или приблизившись к окончанию этого периода, он входит в стадию ванапрастха, время ослабления связей и прорыва к свободе. С учётом этого, он заканчивает выполнение своих оставшихся обязанностей перед семьёй и уходит искать смысл всего этого, ключ к которому — его собственный смысл, его собственное «я». Но сначала он должен найти своего духовного учителя и затем внимательно прислушаться к его указаниям и пройти у него обучение — дисциплине, по сравнению с которой суровые испытания двух предыдущих стадий могут показаться сущими пустяками. Очень может быть, что вопрос о том, Кто он в действительности есть, присутствовал на заднем плане его сознания всё это время, но теперь этот вопрос становится его единственной страстью, и никакая цена ответа не будет слишком высокой. И когда, рано или поздно, подстадии ванапрастхи будут проработаны и эта цена заплачена, и он увидит, что на самом деле он всегда был очевидным и совершенно свободным (а именно, что его истинная Природа — это Единый и Единственный, Один, Реальный, Вневременный), он вступает в четвёртую и последнюю стадию — санньяса.

Эта последняя стадия, согласно древней индийской традиции, является венцом жизни. Именно для этого были остальные три стадии; без неё они бессмысленны. Не прибыть сюда значит остаться незрелым, это случай задержки развития. Джняни, или истинный санньясин (для которых в других традициях есть другие имена), — это единственный настоящий взрослый, что значит выросший до размеров больше космических. Внешне полуголый и жалкий нищий, незначительный, стареющий и умирающий человек, он внутри и поистине не имеет возраста и границ, как космос, свободен как ветер, Король Мира, бессмертное Величие, Всё. Внешне он никчёмный и безработный (и действительно, внутри ему совершенно нечем заняться), но его тайная работа на благо мира более безостановочна, изнурительна и плодотворна, чем любая обычная человеческая работа. Парадокс в том, что он нигде не работает, и при этом у него нет ни одной свободной минуты. Для него совсем не существует проблемы, как проводить время.

Я сравниваю эту парадигму человеческой жизни как спокойного, состоящего из четырёх стадий подъёма, как смелого начинания, которое требует всё большего напряжения сил и становится всё более неистово энергичным по мере продвижения вперёд, как игры, в которой постоянно растут ставки и в конце которой обязательно сорвёшь банк, — я сравниваю это с печальной и слишком нормальной картиной человеческой жизни, спотыкающейся и оканчивающейся неудачей едва ли не на полпути (её естественный спуск не уравновешивается никаким сверхъестественным подъёмом), и я делаю свой выбор. Как только жёсткие альтернативы становятся ясно различимы, какой здесь может быть выбор? Разве не очевидно, какая жизнь — жизнь наполовину, а какая — полная; что есть болезнь и что есть лекарство? Болезнь — это жизнь, развитие которой задержано на полпути. Лекарство — это жизнь завершённая.

Но лекарство для скольких из нас? — спрашиваю я себя. Впечатление, сложившееся у меня во время восьмилетнего пребывания в Индии, таково: хотя идеал просветления хорошо известен и повсеместно уважаем здесь, его рассматривают как цель жизни и пытаются достичь так же редко, как и идеал святости в христианском мире. Если так мало индусов на протяжении столетий прошли весь путь полностью до четвёртой стадии жизни, захотели или осмелились принять самое сильнодействующее лекарство от мук жизни (несмотря на всё это традиционное поощрение), сколько неиндусов смогут проглотить его? Есть ли вероятность того, что средний западный человек, у которого в распоряжении появляется всё больше и больше времени, воспользуется посланным Богом случаем посвятить это время поиску Единого, обладающего всем временем в мире, посвятить его тому, чтобы найти Вневременного, который есть всё время и который Бессмертен, и быть им?

Что касается меня: да, главное предписание абсолютно правильно. Но я не могу принять его в виде, подобном этой восточной формулировке. Вероятно, мой читатель тоже не может.

Хотя все серьёзные духовные ищущие идут по одной большой широкой дороге, у них есть безграничный выбор путей и перевалочных пунктов. Следовательно, то, что в итоге оказывается одним и тем же путешествием, может быть совершено бесчисленным количеством способов. Внутри буддизма, например, есть много расходящихся маршрутов. Ни даосизм, ни суфизм не назовёшь учениями одного пути. А что касается отдельных путешественников, каждый идёт путём, который уникален по меньшей мере в каких-то местах. Не существует неверных дорог наверх.

Христианская духовность тоже больше похожа на беспорядочную прогулку, чем на походный марш. Тем не менее следующие шесть стадий можно рассматривать как вполне типичные:

а) Пробуждение или обращение в веру: предварительное, обычно внезапное и чрезвычайно радостное видение Света, Единого, Реального, Абсолютного Иного, и его спасительного присутствия.

б) Очищение или чистилище: очень длительные и болезненные усилия по преодолению многочисленных несовершенств, которые явно не дают человеку хоть немного приблизиться к цели.

в) Озарение: возвращение, в менее волнующей и более длительной форме, счастья и ясности первой стадии; наслаждение миром, воспринимаемым как очень красивый; чувство пребывания рядом с целью или даже у цели и слияния с Бессмертным Бытием.

г) Интроверсия или сосредоточенность: осознание, что реальный прогресс в этом подъёме — результат разворота внимания и сосредоточения на внутренней жизни. Отвлекающие мысли подавляются, и культивируется покой. Старательно практикуются различные виды размышления и медитации.

д) Мистическая смерть или Тёмная Ночь Души: ужасающий отход назад к началу; полная потеря всех достижений, имеющихся на тот момент: хуже того, сильнейшее отвращение к себе, никогда не испытываемое ранее, и полное отчаяние, без надежды когда-нибудь достичь цели. Выйти за его пределы можно только посредством необусловленного подчинения, посредством постоянно возобновляемого умирания личной воли — что ведёт к:

е) Единению, состоянию, в котором фразу Данте «Его воля — наш покой» можно глубоко прочувствовать и найти ей подтверждение, а не просто искренне в неё поверить. Состоянию, в котором, следовательно, можно самоотверженно объявить вместе со Святой Катериной Генуэзской: «Моё Я есть Бог, и я не признаю никакого другого».

Хотя существуют бесчисленные вариации этого генерального плана — включая пропуск некоторых стадий и добавление различных других, — неотъемлемым и, следовательно, общим элементом их всех является совершаемое рано или поздно открытие того, что мистическая жизнь ведёт к мистической смерти. Не к символическому умиранию и не к лёгкой смерти, а к очень даже реальной и страшной. Такова бездна, отделяющая нашу жизнь от её завершения, и обойти её нельзя.

Погрузившись в эту мистическую смерть и пройдя сквозь неё, мы, по словам Джона Николаса Гроу (который знал и пережил то, о чём говорил), «найдём покой — в высшей степени беспредельный и совершенный покой — в полном забвении себя. Нет ничего на небе, на земле или в аду, что может потревожить покой души, которая действительно уничтожена».

Гроу добавляет, что среди многих плодов духа, которыми наслаждаются эти живые-но-мёртвые «внутренние души», есть и тот факт, что

Давайте перейдём к рассмотрению того, что этот Подъём — этот выигрыш смерти, а не проигрыш жизни — может значить для нас в наше время в практическом плане, независимо от того, верующие мы или нет. И давайте начнём с того, что спросим себя, к чему мы теряем способности дольше всего, что мы делаем даже лучше и лучше по мере того, как становимся старше и старше, ближе к смерти.

Задолго до достижения подросткового возраста наши способности к усвоению языков сильно ухудшаются. В двадцать лет или около нам трудно даётся настольный теннис, в двадцать пять — фигурное катание и гимнастика, в тридцать — футбол и теннис. Однако наши способности играть в шахматы, заниматься бизнесом, произносить речи, писать, рисовать и сочинять вполне могут увеличиваться всё это время, и, возможно, мы только сейчас начали заниматься философией, подойдя к ней наконец дисциплинированно и творчески. И так далее, приобретая навыки и теряя навыки на протяжении всего пути до — да, до какого возраста? Пока есть жизнь, есть и вопрос: «Что делать сейчас, какое правильное занятие для меня, что приносит мне самое большое удовольствие в это время моей жизни?» Что ведёт к следующему: «Что — если что-то такое существует — я могу делать так же хорошо сейчас, как в пятьдесят и шестьдесят? Или даже — возможно ли это? — лучше, чем тогда, при условии, что я постоянно должным образом практикуюсь? Короче говоря, что мне подобает сейчас?»

Неспроста традиционно считается, что мудрость приходит с возрастом; Мудрец, как правило, рисуется как Древний Мудрец, и Мудрый Старик — один из наиболее убедительных архетипов Юнга. Я, безусловно, не утверждаю, что исследование нашей основной Природы и судьбы — этих великих вопросов жизни и смерти — лучше всего отложить до глубокой старости, у которой есть более чем очевидные причины специализироваться в таких важных (чтобы не сказать тяжёлых) вопросах. Наоборот, это исследование нельзя начать слишком рано в жизни. Я же хочу сказать следующее — даже если вы оставили его на достаточно поздний период — это именно то дело, которым вам нужно заниматься сейчас, на протяжении вашей старости и до наступления очень глубокой старости. Это как раз то, в чём у вас есть действительно отличный шанс преуспеть. И тому множество причин:

1. По всей вероятности, вы или уже реализовали свои честолюбивые замыслы и чувствуете себя таким же неудовлетворённым, как всегда, или же отказались от них как от нереалистичных и недостижимых. В любом случае вам помогают достичь той меры отрешённости, которая как раз то, что сейчас нужно.

2. У вас есть всё свободное время, не ограниченное срочными обязательствами и ответственностью, которое вам может понадобиться для этого самого захватывающего из всех начинаний вашей жизни.

3. По мнению Карла Юнга (все данные, которыми я располагаю, подтверждают, что он прав), вы сейчас психологически созрели для этого великого приключения — состоящего в том, чтобы прийти к соглашению с вашей собственной смертью и (гораздо более того) сделать саму смерть вашей целью. С другой стороны, если вы отрицаете заложенную природой потребность посвятить этой цели многие усилия завершающих десятилетий своей жизни или активно сопротивляетесь этой потребности, то вполне вероятно, что вы будете несчастны безо всякой внешне различимой причины, будете до ужаса бояться того, что должно произойти, возможно, будете клинически больны.

4. Сейчас в вашем багаже есть всё сырьё, все неупорядоченные кусочки информации, весь жизненный опыт, — всё необходимое для того, чтобы постичь суть. Следовательно, какая более подходящая задача — какая более неотложная обязанность — ожидает вас сейчас, кроме этой: собирать из кусочков картину вашей жизни, пока внезапно не покажется её главный замысел: позволив вам оглянуться на те когда-то такие мучительные и всепоглощающие заботы и увидеть, что, сами по себе незначительные, они оказываются необходимыми сейчас, когда они подчинены великим заботам: для чего всё это нужно? Каково, прежде всего, моё истинное я и, следовательно, моя истинная роль и судьба? Сделан ли я из Бога и, соответственно, нерушим; или я сделан из менее прочного материала, и, соответственно, для того, чтобы вскоре оказаться на космической свалке, где всё, что не Бог, прекращает своё существование?

И это отнюдь не эгоистичная задача. У меня есть обязательство перед миром помочь ему пробудиться от лжи, на которой он себя строит, — помочь тем, что начать дома, работая над собой. Начав с него, можно запросто принести больше вреда, чем пользы, тогда как моя подлинная духовная реализация не может не перелиться за свои пределы и не продолжать литься во всех направлениях и бесконечно.

Это не получение выходного пособия и не уход от жизни в окружённый жимолостью домик на Западе (хотя это может выглядеть именно так), это ныряние с головой в гущу жизни. Как красиво, какой случай для веселья — обнаружить, что особым занятием и сильной стороной человека в старости является не безобидный уход от общества и не хобби, не дилетантский, занимающий немного времени и случайный интерес, чтобы хоть как-нибудь провести время, вовсе не крах, а занятие самое высокое и лучшее, неизмеримо выходящее за пределы самых благородных и ответственных из списка всех профессий!

Да: но мне лучше посмотреть в лицо ещё и тому факту, что с каждой новой свечкой, зажигаемой на моём именинном пироге, в моей жизни гаснет какой-нибудь старый огонёк. Я сильно теряю в быстроте реакции, хуже запоминаю имена, лица, даты и недавние происшествия, гораздо меньше стремлюсь (менее способен?) следить за текущими событиями и последними новостями в мире искусства, науки и развлечений, гораздо меньше жажду попробовать новый образ жизни и новое мировоззрение, и в целом только счастлив всё больше и больше отставать от времени. Всё это, и не только это, правда. Но так ли уж это плохо для подобающего мне в это время моей жизни дела? Эти способности, которые у меня «иссякают» по мере приближения старости, — я отказываюсь от них как от чего-то недоступного или они действительно недоступны и не нужны мне сейчас? Просто ли я посвистываю в темноте, чтобы отогнать страх смерти и не дать упасть настроению? НЕТ! Эти явные потеря за потерей — как раз то, что нужно. Учитывая эту заключительную цель моей жизни — которая состоит в том, чтобы открыть Единого, бессмертной жизнью которого и есть в действительности моя жизнь, насладиться Им и быть Им, — каждое кажущееся препятствие оказывается посланным Богом благословением, подарком от Меня самому себе.

Это в целом суммирует мой опыт на данный момент. Что касается моей оставшейся жизни, о ней, конечно, не мне судить. Никто не может быть уверен, что ему удастся ускользнуть от старческого слабоумия. Но я убеждён, что нетронутой остаётся одна существенная вещь, которую возрастающая немощь тела и ума бессильна забрать у меня, — и это не-вещь, не-тело и не-ум, это сознательная пустота, которая моя прямо сейчас и которая была самой сутью меня всё это время[13]. Даже если безостановочная программа, показываемая на этом пустом Экране, совсем «сойдёт с ума» (не более чем в наших ночных снах, в конце концов), Экран всё равно останется точно тем же, незапятнанным, совершенным. Мир, который начал историю Д. Е. Хардинга где-то восемь десятков лет назад как безграничный хаос и постепенно так искусно привёл себя в порядок, постепенно (или не столь постепенно) приводит себя в беспорядок и снова становится хаосом. Называйте это безумием или старческим маразмом, не меня. У миров есть привычка вести себя так, и их нужно за это прощать. Временная симметрия такого рода принадлежит их естественной истории. Они приходят, окружённые хаосом. Но не Я. Моя истинное Я не является ни упорядоченным, ни неупорядоченным, не приходит и не уходит, не имеет истории — естественной или сверхъестественной. Я есть вне времени.

В этой главе мы рассматривали некоторые пути, ведущие к той Смерти, что открывается в Вечную Жизнь.

Они начинаются как ряд (на вид) более или менее несовместимых дорог, но идут дальше и сходятся в одной точке, когда приближаются к вершине, их общей цели. Но, увы, они также становятся круче. Вследствие чего ищущие замечают, что движутся медленнее или останавливаются на различных этапах этого пути; и очень, очень немногим (как оказывается) удаётся взобраться или вскарабкаться на самую вершину. Какие бы традиционные названия эти ищущие ни давали Концу, к которому они стремятся, этому Пику всех высших переживаний — будь то Единение с Единым, полная Богореализация, совершенное Просветление, Нирвана, окончательное Освобождение и Пробуждение от времени и смерти к Вневременному и Бессмертному, — он остаётся невообразимым, непредставимым даже примерно. На этих высоких, но всё же недостаточно высоких уровнях манящая Вершина столь же вне поля зрения, сколь вне пределов досягаемости. Её можно только принять на веру. Тревожный вопрос остаётся без ответа: сколько времени занимает эта попытка подъёма? Каковы шансы человека добраться до вершины в этой жизни? Или в следующих нескольких жизнях — если таковые будут? Или хоть когда-нибудь добраться?

У меня, конечно, нет возможности говорить в отношении вас или кого-то ещё, но в отношении себя я должен признать, что по меньшей мере поздние этапы этого восхождения слишком круты. Я плохо переношу такую высоту; и я нахожу, что уклон, поначалу такой лёгкий и приятный, становится в конце концов невозможным.

А как же все остальные, огромная масса людей? Опять нам нужно спросить, сколько из них — как на Западе, так и на Востоке, молодых и старых, материалистов и идеалистов, верующих и неверующих — сколько знают или хотят узнать о существовании такой дороги и готовы действительно ступить на неё, не говоря уже о том, чтобы напрячь все силы и попытаться взобраться на верхние склоны в этом требующем всё больших усилий подъёме, со всеми его мучительными задержками и отступлениями назад? Это не тот подъём — не забывайте, — что ведёт с триумфом прямо к опускной решётке крепостных ворот Неба, а (Боже сохрани!) тот, что ведёт к глубоким и тёмным водам Крепостного Рва под названием «Смерть», который лежит по эту сторону Небес. Есть ли хоть малейший шанс, что таким путём, как бы хорошо он ни был в некоторых местах вымощен и снабжён указателями, пойдут безработные — безработные в силу возраста, экономической ситуации или физических дефектов — в большом количестве? Или что этот путь станет популярен в каких-то влиятельных кругах? Или что им последует достаточное количество нас, чтобы существенно изменить наш мир, не говоря уже о том, чтобы увидеть его сквозь его нынешнюю критическую болезнь? Какая надежда! Я, вы — не будем говорить об остальном мире — готовы ли, или способны ли мы совершить этот невероятно трудный подъём до самого конца?

Но не стоит отчаиваться! Эта устрашающая масса препятствий не обязательно непреодолима.

Случилось так, что есть «тайный» путь напрямик, поистине магический путь наверх. Да, прямо на самую вершину! И да, путь для вас и для меня — и для любого другого, кто захочет встать на него!

Вертикальный взлёт

Что может быть более восхитительным, чем парадигма, которую мы обсуждали, — взбежать наверх (пробиться наверх, вскарабкаться наверх) через смерть к Бессмертному? Какое смелое начинание может быть более стоящим, чем это приключение, по сравнению с которым все другие приключения выглядят трусливыми и вялыми?

Но наш настойчивый вопрос всё ещё требует ответа: при условии, что по существу это верное лекарство от человеческого состояния (а бессмысленность и страдания наших преклонных лет являются лишь его побочными эффектами), есть ли хоть какой-то способ применить его? Или сделать это средство общедоступным и убедить пациента принять его?

По-видимому, НЕТ. Наша ситуация выглядит безнадёжной. Ho прежде чем сдаваться, давайте попробуем тот другой рецепт, о котором я говорил в конце предыдущей главы. Что мы теряем, если сделаем это?

Сначала давайте определим, чего мы так отчаянно хотим. Нам нужно не новое средство, а новая перегонка старого лекарства, из которого всевозможные добавки — скопления культурно-религиозных ароматизаторов, консервантов, красителей и загустителей — будут изъяты. Настоящий простой препарат, в смысле лекарственное растение из одного ингредиента, продукт, наконец запасённый в изобилии, который не будет марочным патентованным товаром конкретной страны, возраста или традиции, который просто упакован, легко и повсеместно усваивается, мгновенно и глубоко проникает в организм, и абсолютно бесплатный. Совершенно безболезненное и не содержащее медикаментов природное средство, полезное и совсем не оказывающее насильственного воздействия на организм лекарство, которое, привлекая безупречное здоровье, в своей основе уже являющееся нашим, всегда эффективно действует.

И только-то? — вы можете спросить. Ваша ирония вполне оправданна. Могут ли быть непомернее непомерные требования?

Что ж, пусть тот читатель, который внимательно провёл наши тесты, скажет, становится ли сейчас доступной такая рецептура. Видите ли вы доказательства того, что ещё раз в человеческой истории потребность и способ её удовлетворения милостиво приходят вместе и прекрасно гармонируют? Разделяете ли вы моё убеждение, что наш Глубинный Источник и Истинная Природа — это бесконечно таинственное Милосердие, эта Милость, которая, вопреки моему и вашему сопротивлению, провела нас так далеко, — снова делает это? Может ли Новость, скрытая за этой новостью, — когда разве это не плохая новость? — быть настолько хорошей? Может ли это — то, чего никогда не замечают, потому что это так безнадёжно скучно и банально — быть светлой надеждой мира? Разве этот простой препарат не слишком уж прост, не панацея для простофиль? Или, может быть, великий Экхарт прав: «Чем мудрее и могущественнее мастер, тем моментальнее выполняется его работа и тем она проще»? «Мастер» в данном случае — это Единый, который предотвращает все мои попытки убежать от простого, до смущения очевидного, ДАННОГО.

Ваш ответ на эти большие вопросы будет во многом зависеть от вашей личной реакции на лекарство, предлагаемое здесь, — как кончик вашего языка продегустирует образчик, предоставляемый нашими тестами, — оставив в стороне все соображения о его возможном использовании в крупном масштабе. Но прежде чем вы примете решение, пожалуйста, разверните стрелу вашего внимания на 180° ещё раз, заглянув в то, откуда вы смотрите, и посмотрите, на что указывает эта указующая рука. Не думайте об этом, просто посмотрите!

Посмотрите, что вбирает в себя эти чёрные знаки на белой поверхности, те расплывчатые руки и смутные, подобные виньеткам рукава, и судите по тому, что вы обнаружите. Доверьтесь — прошу вас довериться — тому, что так щедро дано. Разве вы, прямо здесь и прямо сейчас, не прочно обосновались в этой четвёртой и высшей Ашраме, на этой шестой стадии Единения, где человек осознаёт себя не-вещью и каждой вещью, и уже находится на одном уровне с самым выдающимся Видящим Этого — или, скорее, тождествен ему, — и един с Единым? Разве вы не всегда были здесь, но настойчиво не замечали То, что, однажды увиденное, более очевидно, чем всё, что вы когда-либо видели? Разве эта страна вечной ясности — не ваша дорогая родина?

И, фактически, вопреки историям, рассказываемым многочисленными учениками и интерпретаторами, все истинные Видящие или прямо говорили, или явно подразумевали, что это совершенное Видение — не для достижения, а для осознания, для подчинения, для прекращения сопротивления. Как бы чужды друг другу ни были воспитавшие их традиции и какими бы аскетическими ни были их практики, они заявляли, что оно здесь для того, чтобы взять его сейчас, что оно доступно нам таким, какие мы есть, потому что оно есть то, что есть мы. Наша отговорка, что это не для таких, как мы, — что это почти невозможное достижение редких гениев духа, которое следует за десятилетиями или целой жизнью неустанной дисциплины, — неискренна. Это рационалистическое обоснование нашего отказа от него, нашего ужаса смерти, который является обратной стороной этого отказа, лицемерный приём (мы не можем проникнуть в нашу Истинную Природу, мы не просветлённые; в отличие от некоторых известных нам других, мы смиренны!), используемый для того, чтобы скрыть постыдную тайну самокалечения, скрыть преступление, состоящее в том, что мы намеренно закрываем себе глаза на тот восхитительный факт, что мы все живём благодаря Этому в любом случае, и все волей-неволей делаем это правильно. (И это действительно преступление, и здесь есть чего стыдиться. Самострел в руку или ногу, с целью демобилизоваться по состоянию здоровья, карался в военное время смертной казнью. По сравнению с нашим самоослеплением по той лишь причине, что мы не можем воспринимать жизнь такой, какая она есть, а себя такими, какие мы есть, это была сама невинность. Но наказание совершенно одно и то же.)

Как отличается от того постепенного подъёма к цели этот вертикальный взлёт! Тот был самым трудным в мире, этот самый лёгкий; тот был болезненно медленным, этот стремителен; тот был для немногих избранных, этот для многих, для каждого; тот пролегал, в основном, в будущем, этот весь сейчас; тот требовал огромной силы воли и неустанной энергии, этот для более слабой братии, как я и, возможно, вы; тот позволял надеяться на прибытие в конце долгой и трудной дороги, этот прибывает сейчас, в тот самый момент, когда мы хотим оказаться там; тот может никогда не привести нас туда, этот всегда приводит — потому что это «там» здесь, где мы всегда были.

Этот Вертикальный Взлёт не является одним из необязательных бонусов духовной жизни. Странная и счастливая истина в том, что то, что так трудно — а именно умереть для себя, — полностью осуществимо только посредством того, что так легко, — а именно увидев, что здесь некому умирать. Я полностью покорён, когда не могу найти ни крупицы, оставшейся здесь, которая могла бы покориться. Не стоит суетиться. После всех моих стараний — моего действительно отчаянного желания отказаться от моего желания! — вмешивается Удивительная Милость:

Но, обращаясь к приземлённой прозе жизни и обычного мира, насколько трудно распространить эту простейшую из техник проникновения в нашу не имеющую рождения и смерти Природу, показать людям по одному и в массе, как сделать это, и убедить их сделать это? Нет ничего проще! Будь это встреча двух человек, двухсот или двух тысяч, каждый поймёт её, при условии, что согласится провести лишь несколько из десятков наших тестов. (Почти всегда они соглашаются, хотя бы в порядке эксперимента.) И при условии, что тот, кто демонстрирует тесты, тоже её видит — что означает, что он или она сознательно отсутствует на сцене как человек и присутствует как Пространство для всех тех других людей. По моему личному опыту на протяжении последних двадцати пяти лет и опыту ряда моих ясно видящих друзей в различные периоды, человеку невозможно избежать проникновения в свою Природу, когда он поймёт, куда нужно смотреть и как смотреть. Указывающего внутрь пальца или единственного глаза достаточно. Что касается чтения об этом, я заметил с некоторым удивлением и большой благодарностью, что, тогда как десять — пятнадцать лет назад немногие проникали в свою Не-вещность вследствие чтения книг об этом основном видении, в наши дни это удаётся многим: на самом деле, всем, кто искренне проводит эксперименты и принимает то, что они приносят. Когда люди говорят, что не видят её, они обычно имеют в виду, что не чувствуют её: внутренний пейзаж оставляет их безучастными. Конечно же, оставляет! Слава Богу, что так. Здесь дело в факте, а не в чувстве, в нашей вечной и не имеющей природы Природе, а не в постоянно меняющемся калейдоскопе мыслей и эмоций, которому она даёт начало. Это истина, которая отпускает нас на свободу, — Истина, которая не может быть более простой и ясной, — простой в значении безучастной и неприкрашенной и ясной в значении не скрытой.

Наконец, пытливый и жизненно важный вопрос: Проникнув однажды в нашу не имеющую рождения и смерти Природу — спонтанно ли, через контакт с хорошим другом, на семинаре или прочтя о ней (например, в этой книге), — что нам с ней делать? Сколькие из нас примутся строить на этом понимании образ жизни? На первый взгляд, действительно очень небольшой процент. Всё равно никто из нас, увидев это лишь однажды, никогда не сможет остаться прежним. Хорошее зерно попадает в землю, как правило, так глубоко, что ему может понадобиться очень долгое время, чтобы пустить ростки в яркий свет сознания. Точно так же, как семена груши вырастают в грушевые деревья, говорит Экхарт, семена Бога вырастают в Бога. Всё из них. Нет пустых семян Бога. Более того, они засеваются на этом самом плодородном из полей — нашей Земле Бытия, — поэтому как может хоть одно из них не прорасти в конце концов и именно тогда, когда это должно быть?

Да, это более чем светлая надежда нашего мира. Это дело верное, безусловный и единственный победитель, заведомо беспроигрышный шанс Вселенной.

Синтез

Не устарел ли сейчас тот долгий и трудный подъём, со всеми его многочисленными дорогами и маршрутами на Востоке и Западе, примерно так же, как устарели долгие путешествия пешком и верхом на лошади с появлением быстрых машин и реактивных самолётов? Были ли все эти терпеливые старания духа и преданность делу, этот тяжёлый труд, эти слёзы, эти порывы и возвращения надежды — было ли это всё заблуждением и пустой тратой сил, недомоганием, от которого мы почти выздоровели?

Конечно, нет. Как раз наоборот!

Тогда как остаётся верным, что этот путь реактивного самолёта с вертикальным взлётом и вертикальной посадкой, это мгновенное проникновение в мою Безвременную Природу не требует усилий и даёт свободу, также верно и то, что он работает в моей жизни лишь в той степени, в какой я работаю над ним. Открытие того, что всё в полном порядке со мной таким, какой я есть — таким, какой Я ЕСТЬ, — нужно проводить в жизнь путём его терпеливого переоткрытия, переоткрытия и ещё раз переоткрытия, до тех пор, пока не исчезнут все следы уловок и усилий, пока полностью не уйдёт чувство, что вы чего-то достигли. Пока оно не станет в обычной каждодневной жизни тем, чем оно всегда по сути было, — естественным состоянием человека. Другими словами, невзирая на мгновенные вертикальные взлёты, нужно идти той медленной, трудной и постепенной дорогой. Хотя прогресс на этой дороге достигается путём многократного её покидания, нельзя всегда оставаться в полёте. (Человек взлетает и улетает ввысь, и при этом летит к земле, и в этом нет противоречия. Так и дзэнский мастер Мумон: «Для действительно просветлённого человека подчинение закону причины и следствия и свобода от него — одна истина».) Беспроблемного и безболезненного пути не существует. Качество духовной жизни человека зависит от усилий, которые он готов в неё вложить.

С другой стороны, никого, кто увидел свою Бессмертную Природу, не должна пугать эта перспектива «тяжёлой работы», которая, возможно, займёт много лет. Самое первое, краткое и пробное видение Этого (постольку, поскольку можно говорить о первом разе) — это уже совершенное видение. Никто и никогда не видит более ясно по прошествии времени. Это единственное, что просто нельзя сделать плохо или не до конца. Целая жизнь, сто жизней практики ни на сантиметр не приблизят меня к тому, ЧТО Я ЕСТЬ; они лишь могут снова и снова направлять на это моё внимание.

И (спрашиваю я себя) действительно ли эта жизнь, основанная на видении, — такая уж трудная жизнь? Да, и, разумеется, Нет! По моим собственным долгим наблюдениям, жизнь, основанная на не-видении, оказывается гораздо, гораздо труднее. В конце концов, что такое это внутреннее видение, если не жизнь в соответствии с истиной моей Природы: и что такое эта упрямая слепота в отношении моей Природы, если не жизнь в соответствии с ложью (которая — в той мере, в какой её можно осуществить, а не только вообразить, — непременно чертовски неэффективна)? Когда я использую какой-то инструмент, надо обратить внимание, молоток это или пила, если я не задумал поранить себя или испортить дело: а я — мой собственный инструмент жизни, поэтому я внимательно смотрю на него и забочусь о том, чтобы я продолжал за ним смотреть. В этом случае жизнь приносит неизмеримо больше удовлетворения и, в конечном счёте, становится неизмеримо менее трудной.

Часть 3 этого исследования посвящалась трём подходам к Смерти: Спуск, Подъём и Вертикальный Взлёт.

Чтобы подвести итог полученным данным и придать им запоминающуюся форму, вот график нисходящей, восходящей и вертикальной дорог.

Мой тройной маршрут включает в себя:

(і) Неизбежное снижение моей жизни до старости, немощи и смерти — процесс, который не столько дело подчинения, сколько выбора.

(іі) Моё духовное взросление «трудным» путём, моя победа над смертью и постепенное восхождение в Вечность посредством постоянного умирания.

(ііі) Моя полная свобода уже от жизни и смерти и моё пребывание в Вечности — что можно без усилий увидеть сейчас, каким бы ни оказались мой хронологический возраст и возраст развития.

Я путешествую всеми тремя дорогами: (і) автоматически, и (іі) посредством практики (ііі).