Маленькие пташки

ДВЕ СЕСТРЫ

Две юные сестры были совершенно разными. Одна была крепкой, темноволосой, бойкой. Другая же — утонченной, изящной. В Дороти чувствовалась сила. У Эдны был прекрасный, чарующий голос, и она мечтала стать актрисой. Они были из состоятельной семьи, проживавшей в Мэриленде. В подвале их дома отец произвел торжественное сожжение книг Д. Г. Лоуренса. Это являлось ярким подтверждением того, насколько отсталой была их семья в плане чувственной жизни. Тем не менее их отец, мужчина с влажными и сверкающими глазами, любил сажать девочек себе на колени, запускать руку им под платья и ласкать их.

У них было два брата — Джейк и Дэвид. Еще до того, как мальчики узнали, что такое эрекция, они любили затевать любовные игры со своими сестрами. Дэвид с Доротеей всегда были одной супружеской парой, а Эдна с Джейком — другой. Утонченному Дэвиду нравилась его здоровенная сестра, а более мужественный Джейк обожал почти растительную хрупкость Эдны. Братья вкладывали свои вялые пенисы сестрам между ног, но этим все и ограничивалось. Все происходило в страшной тайне: они лежали на ковре в столовой и при этом сознавали, что совершают самое страшное из сексуальных преступлений.

И вдруг их игры прекратились. От одного мальчика братья узнали про существование иного мира секса. Сестры, предоставленные самим себе, тихо взрослели. Пуританизм царил в их семье. Их отец боролся против любых вторжений внешнего мира. Он ворчал, когда к ним в гости приходили молодые люди. Он ворчал по поводу танцев, вечеринок. С фанатизмом инквизитора он сжигал книги, которые обнаруживал у своих детей. Он перестал гладить своих дочерей. Но он и не подозревал о том, что они проделали себе в трусиках щели, через которые, когда они встречались с мальчиками, их можно было целовать между ног, о том, что они уединялись с мальчиками в автомобиле и сосали их пенисы, о том, что сиденье их семейного автомобиля всегда было испачкано спермой. И тем не менее он отшивал тех молодых людей, которые звонили слишком часто. Он делал все для того, чтобы его дочери никогда не вышли замуж.

Дороти решила стать скульптором. Эдна хотела стать актрисой. Но потом она влюбилась в человека, который был намного старше ее. Это был первый мужчина, которого она познала. Все же остальные для нее оставались мальчиками; они вызывали в ней материнские чувства, желание защитить их. Но Гарри было уже сорок, и он работал в компании, которая устраивала круизы для богатых людей. Он нес полную ответственность за эти круизы, и в его обязанности входило следить не только за тем, чтобы гости развлекались, встречались друг с другом, сполна расслаблялись, но и за их интригами. Он помогал мужьям избегать бдительности жен, а женам — ускользать от мужей. Его рассказы о путешествиях с этими избалованными богачами возбуждали Эдну.

Они поженились. Потом вместе отправились в кругосветное путешествие. За время путешествия Эдна обнаружила, что ее супруг сам оказывается вовлеченным во многие сексуальные интриги.

Из путешествия Эдна вернулась охладевшей к своему мужу. В сексуальном плане он ее не волновал, хотя причину она понять не могла. Иногда она думала, что виной всему его принадлежность слишком многим женщинам. Уже в первую ночь ей показалось, что он владеет не ею, а просто одной из сотен женщин. Он не проявлял никаких эмоций. Раздевая ее, он сказал:

— О, какие у тебя толстые ляжки! А ты казалась мне такой хрупкой, что я даже не подозревал, что у тебя могут быть такие толстые ляжки.

Она ощущала себя униженной, нежеланной. От этого она утратила всякую уверенность в себе, сразу исчез прилив любви и желание отдаться ему. Отчасти из желания отомстить, она начала смотреть на него с такой же холодностью, с какой он смотрел на нее, и тогда увидела перед собой сорокалетнего лысеющего мужчину, который скоро окончательно растолстеет и вот-вот начнет вести степенную и размеренную жизнь. Он перестал казаться ей человеком, который повидал весь мир.

И тогда появился Роберт — тридцатилетний, темноволосый, со жгучими карими глазами, как у зверька, которые смотрели на нее одновременно с жадностью и нежностью. Его привлек к себе голос Эдны, околдовала его мягкость. Он был совершенно ею очарован.

Он только что получил стипендию от одной театральной компании. Как и Эдна, он любил театр. Он помог ей вернуть веру в себя, в свою притягательность. Он еще не вполне сознавал, что влюблен. Он относился к ней скорей как к старшей сестре, пока наконец однажды за сценой, когда все ушли и Эдна репетировала с ним, слушала его и высказывала свое мнение, все не завершилось затяжным поцелуем. Он взял ее прямо на театральном диване, неуклюже, поспешно, но с такой яростью, что она ощущала его так сильно, как этого никогда не бывало с мужем. Его слова ободрения, восхищения, вопли восторга распаляли ее, и она расцветала в его объятиях. Они рухнули на пол. Пыль лезла им в горло, но они продолжали целоваться, ласкать друг друга, пока у Роберта не наступила повторная эрекция.

Эдна с Робертом были неразлучны. Для Гарри же имелось алиби — она берет уроки театрального мастерства. Это было время опьянения, слепоты: она жила только руками, ртом и телом. Эдна позволила Гарри одному отправиться в круиз. Теперь она на шесть месяцев осталась свободной. Они с Робертом тайно сожительствовали в Нью-Йорке. В его руках был такой магнетизм, что стоило ему коснуться ее руки, как по всему телу расплывалось тепло. В его присутствии она была открытой и чувственной. То же самое испытывал он, когда слышал ее голос. Он постоянно звонил ей, исключительно ради того, чтобы услышать ее. При звуке ее голоса все прочие женщины переставали существовать.

Он завладел ее любовью уверенно и безраздельно. Ему нравилось все: уединяться и спать с ней, овладевать ею или любоваться ею. Во всем этом не было никакого напряжения, никаких двусмысленностей, ненависти. Занимаясь любовью, они никогда не становились яростными и жестокими, подобно животным, которым хочется изнасиловать друг друга, грубо проникнуть в другого, не было никакого насилия или желания причинить другому боль.

Наконец Гарри вернулся. В тот же самый день Дороти приехала с Западного побережья, где она работала скульптором. Теперь она и сама казалась похожей на безупречно отполированное произведение искусства. Черты ее были твердыми и точеными, голос — земным, ноги — крепкими, а по природе она казалась твердой и сильной, как те вещи, которые сама создавала.

Она заметила, как переменилась Эдна, но не подозревала, насколько та отдалилась от Гарри. Причиной всего она считала Роберта и ненавидела его за это. Она считала, что он является мимолетным любовником, который хочет разлучить Гарри с Эдной только ради своего удовольствия. Она не верила, что это может быть настоящая любовь. Она нападала на Роберта, стремилась ущемить его, укусить. Сама же она казалась неисправимой девой, хотя не была при этом пуританской или брезгливой. Она была открытой, употребляла крепкие словечки из мужского жаргона, рассказывала пикантные истории, любила пошутить на темы секса.

Она остро ощущала неприязнь Роберта к себе. Ей нравились в нем огонь и какая-то бесовская язвительность, с которой он ее подкусывал и подшучивал. Больше всего она не могла терпеть мужчин, которые в ее присутствии размягчались и становились приниженными и слабыми. Только самые скромные осмеливались приближаться к ней, словно бы искали ее силу. Когда она видела, как они ползут к ее древоподобному телу, ей хотелось отогнать их. Мысль о том, чтобы их пенис оказался у нее между ног, была для нее столь же отвратительной, как если бы по ее телу ползало какое-то насекомое. Поэтому она настойчиво пыталась вытолкнуть Роберта из жизни Эдны, унизить его, растоптать. Они сидели втроем, и Эдна скрывала свои подлинные чувства к Гарри, а Роберт не предлагал забрать ее с собой, пребывая исключительно в своем романтическом настоящем — он был мечтателем. В этом-то и обвиняла его Дороти. Эдна пыталась его защищать; она не могла забыть, с какой яростью взял ее Роберт в первый раз на узкой кушетке, а потом — на пыльном ковре, по которому они катались, вспоминала о его руках, о том, как они проникали в нее.

Обращаясь к сестре, Эдна сказала:

— Тебе этого не понять. Ты никогда не была так влюблена.

Сестры спали в соседних комнатах. Между их комнатами находилась большая ванная комната. Гарри отправился в очередной круиз на шесть месяцев. Эдна позволяла Роберту по ночам приходить к себе в комнату.

Однажды утром Дороти увидела в окно, что Эдна вышла из дома. Она не знала, что Роберт все еще спит у нее в комнате. Она направилась принять ванну. Дверь в комнату Эдны оставалась открытой, и Дороти, полагая, что она дома одна, не позаботилась ее прикрыть. На двери висело зеркало. Дороти вошла в ванную и сбросила кимоно. Она подобрала волосы и наложила грим. Тело у нее было восхитительным. От каждого движения перед зеркалом ее груди и бедра вызывающе выпячивались. Волосы ее были залиты светом, она причесала их. От ее движений груди пританцовывали. Она привстала на цыпочки, чтобы накрасить ресницы.

А Роберт, проснувшись, обнаружил ее отражение в зеркале на двери. Вдруг он почувствовал, как по всему телу разливается тепло. Он откинул простыню. В зеркале он по-прежнему видел Дороти. Она наклонилась, чтобы подобрать упавшую расческу. Роберт больше не мог сдерживаться. Он направился в ванную и остановился в дверях. Дороти даже не вскрикнула. Он был голым, пенис напряжен, а карие глаза обжигали ее.

Когда он сделал шаг в ее сторону, странная дрожь пробежала по телу Дороти. Она ощутила непреодолимое желание броситься ему навстречу. Они упали в объятия друг друга. Он наполовину дотащил, наполовину донес ее до кровати. Это было как бы продолжением их противостояния, потому что она сопротивлялась, но от каждого ее движения его колени, руки и рот еще сильнее впивались в нее. Роберта охватило жгучее желание причинить ей боль, подчинить ее своей воле, ее сопротивление только подогревало его, распаляло его ярость. Когда он овладел ею, прорвавшись сквозь ее девственность, то буквально впился в нее, тем самым причиняя ей дополнительную боль. Она же этого даже не заметила, до того странно воздействовало на нее его тело. От каждого его прикосновения она распалялась. Когда первая боль стихла, ей показалось, что даже лоно ее горит огнем. Когда все закончилось, она снова страстно желала его. И тогда она сама взяла его пенис и снова затолкнула в себя; неведомое наслаждение от того, как он двигался внутри нее, было сильнее, чем боль.

Роберт же открыл для себя более сильное ощущение, более сильный аромат — запах волос Дороти, запах ее тела, ее силу, когда она обвивала его. Через час улетучились все его чувства к Эдне.

С той поры Дороти стала словно одержимая. Всякий раз, когда вспоминала, как Роберт лежал на ее теле, приподнимался, чтобы потереть пенисом у нее между грудей, приближая его к ее губам, она испытывала такое головокружение, как бывает, когда заглядываешь в бездну, ощущение падения, полного растворения.

Она не знала, как вести себя с Эдной. Ее мучила ревность. Она опасалась, что Роберт захочет удержать их обеих. Но когда он лежал рядом с Эдной, положив голову ей на грудь и во всем признаваясь ей, то ощущал себя маленьким ребенком, ничуть не думая о том, какую боль может ей тем самым причинить. Однако он понимал, что остаться с ней не может. Он придумал себе путешествие и упрашивал Дороти отправиться вместе с ним. Дороти обещала, что присоединится к нему позже. Он направился в Лондон.

Эдна последовала туда за ним. Дороти поехала в Париж. Теперь ради своей любви к Эдне она пыталась скрыться от Роберта. Она завела роман с молодым американцем по имени Дональд, поскольку тот напоминал ей Роберта.

Роберт писал ей, что больше не может заниматься любовью с Эдной, поскольку ему все время приходится притворяться. Он обнаружил, что она родилась в тот самый день, что и его мать, и теперь она все больше и больше ассоциировалась у него с матерью, отчего он приходил в отчаяние, хотя ей в этом не признавался.

Вскоре он отправился в Париж, чтобы встретиться там с Дороти. Она же продолжала встречаться и с Дональдом. Потом они с Робертом отправились в путешествие. В эту проведенную вместе неделю им казалось, что они сойдут с ума от счастья. Ласки Роберта приводили Дороти в такое возбуждение, что она умоляла: «Возьми меня!» Он притворялся, что отказывается, но только для того, чтобы видеть, как от его изысканной пытки она в отчаянии катается по полу, пребывая на грани оргазма, которого достигнет, как только он прикоснется к ней кончиком пениса. Потом она тоже научилась терзать его, отстраняясь в тот самый момент, когда он вот-вот собирался кончить. Она притворялась, что засыпает. И тогда он лежал, мучимый жаждой новых ласк и боясь разбудить ее. Он плотно прижимался к ней, просовывал пенис ей между ягодиц и пытался потирать им, чтобы кончить от одного прикосновения, но это ему не удавалось, и тогда она просыпалась и снова начинала ласкать его и сосать. Они так часто прибегали к подобным приемам, что они превратились в пытку. Ее лицо было распухшим от поцелуев, а на теле оставались отметины от его зубов, но при этом они не осмеливались касаться друг друга на улице, даже когда просто шли рядом, чтобы снова не погрузиться в бездну желания.

Они решили пожениться. Роберт написал об этом Эдне.

В день их помолвки Эдна прибыла в Париж. Зачем? Видимо, ей хотелось увидеть все своими глазами, испить чашу горечи до последней капли. За несколько дней она превратилась в старуху. Месяц назад она была блистательной, чарующей, голос ее звучал, словно песня, окутывая ее ореолом, походка была легкой, улыбка завораживающей. Теперь же на лице у нее появилась маска. Поверх этой маски она наложила макияж. Под ним не оставалось и искры жизни. Даже волосы ее стали безжизненными, а глаза остекленевшими, как у умирающего.

При виде ее Дороти стало плохо. Она окликнула Эдну, но та не откликнулась, лишь тупо смотрела в пустоту.

Помолвка прошла ужасно. В самый разгар ворвался Дональд и вел себя как безумец, обвиняя Дороти в том, что она ему изменила, и угрожая покончить с собой. Когда церемония закончилась, Дороти упала в обморок. Эдна стояла рядом с цветами в руках — само воплощение смерти.

Роберт с Дороти отправились в путешествие. Им хотелось снова посетить те места, где они были несколькими неделями раньше, снова испытать прежнее наслаждение. Но когда Роберт попытался овладеть Дороти, то обнаружил, что она не способна ответить ему взаимностью. В ее теле что-то изменилось. Жизнь улетучилась из него. Он решил, что причиной всему перевозбуждение: от того, что она увидела Эдну, от помолвки, от сцены, устроенной Дональдом. Он старался быть нежным. Он выжидал. Всю ночь Дороти рыдала. На следующую ночь все повторилось. То же самое было и в следующую ночь. Роберт пытался ласкать ее, но тело ее не подрагивало под его пальцами. Даже рот ее не откликался на позывы его губ. Казалось, что она мертва. Через некоторое время она начала скрывать от него свое состояние. Она притворялась, что испытывает наслаждение. Но когда она не контролировала себя, то выглядела в точности как Эдна на их помолвке.

Она хранила свою тайну. Ей удавалось обманывать Роберта, пока однажды они не сняли комнату в весьма дешевом отеле, потому что в приличных отелях свободных мест не оказалось. Стены там были тонкими, двери прикрывались неплотно. Они легли в постель. Не успели они выключить свет, как из-за стены донеслось ритмичное поскрипывание пружин.

Потом послышались женские стоны. Дороти села в постели и зарыдала, оплакивая все, что потеряла.

Смутно она ощущала, что все происшедшее является возмездием. Она понимала, что это как-то связано с тем, что она отняла Роберта у Эдны. Она решила, что, по крайней мере, может получить компенсацию от других мужчин, после чего, возможно, станет свободной и уже тогда вернется к Роберту. После того как они вернулись в Нью-Йорк, она отправилась на поиски приключений. В ее мозгу продолжали звучать стоны и крики той пары в соседней комнате в отеле. Она знала, что не сможет успокоиться, пока снова этого не ощутит. Не могла же Эдна так издеваться над ней, не могла же убить в ней всю жизнь? Подобное наказание за то, в чем она вообще не видела своей вины, казалось ей слишком суровым.

Она снова попыталась встретиться с Дональдом, но Дональд сильно изменился. Он затвердел, окаменел. Некогда эмоциональный, импульсивный юноша превратился в совершенно расчетливого, зрелого, ищущего наслаждений мужчину.

— Разумеется, — говорил он Дороти, — тебе известно, кто во всем виноват. Я ничего не имел бы против, если бы ты, обнаружив, что не любишь меня, бросила, ушла к Роберту. Я знал, что тебя к нему тянет, но не подозревал, насколько сильно. Но я не забыл, как ты была с нами одновременно в Париже. Часто мне приходилось брать тебя через несколько минут после того, как это делал он. Тебе хотелось насилия. Я не знал, что тебе хочется, чтобы я в этом превзошел Роберта, попытался стереть его с твоего тела. Я считал это обычным капризом, почему и соглашался. Ты помнишь, как я занимался с тобой любовью, как хрустели твои кости, как я сгибал тебя, выкручивал. Однажды у тебя даже пошла кровь. А потом ты заказывала такси и отправлялась от меня к нему. И ты рассказывала мне, что после любовных игр никогда не мылась, потому что тебе нравился запах, пропитывавший твои одежды, тебе нравился запах, который и на следующий день преследовал тебя. Когда я это обнаружил, то едва не свихнулся, мне хотелось тебя убить.

— За все это я уже достаточно наказана, — резко сказала Дороти.

Дональд посмотрел на нее:

— Что ты имеешь в виду?

— С того момента, как я вышла замуж за Роберта, я стала фригидной.

Дональд вскинул брови. Потом на лице у него появилось ироничное выражение.

— А почему ты мне об этом рассказываешь? Ты ожидаешь, что я снова заставлю тебя кровоточить? Чтобы потом ты могла вернуться к Роберту, истекая любовным соком, и, наконец, испытать с ним наслаждение? Господи, я все еще тебя люблю, но моя жизнь переменилась. Занятия любовью меня больше не привлекают.

— Как же ты живешь?

— У меня есть свои маленькие радости. Я приглашаю к себе некоторых избранных друзей. Они сидят в моей комнате — там, где сейчас сидишь ты. Потом я направляюсь в кухню смешать им коктейли и на некоторое время оставляю их наедине. Мой вкус и мои маленькие слабости им уже известны.

Когда я возвращаюсь… то бывает, что она сидит в кресле с высоко задранной юбкой, а он стоит перед ней на коленях и смотрит на нее или целует, а иногда он сидит в кресле, в то время как она…

Более всего мне доставляет удовольствие момент, когда я вижу их, а они не замечают меня. В какой-то степени это напоминает то, как это было бы между тобой и Робертом, если бы я был свидетелем ваших интимных сцен. Возможно, это нечто вроде воспоминания. А теперь, если хочешь, можешь подождать немного. Скоро придет мой друг. Он очень привлекателен.

Дороти хотелось уйти. Но тут она заметила нечто такое, отчего решила остаться. Дверь ванной комнаты Дональда была открыта. Ванная была покрыта зеркалами. Тогда она обернулась к Дональду и сказала:

— Я согласна остаться, но только при одном условии. Оно ни в малейшей степени не ослабит твое удовольствие.

— Что ты имеешь в виду?

— Вместо того чтобы уйти на кухню, когда ты оставишь нас наедине, не можешь ли ты на некоторое время войти в ванную и посмотреться в зеркало.

Дональд согласился. Пришел его друг Джон. Он был крепкого сложения, но на лице его лежал странный отпечаток какого-то упадничества, признаки какой-то распущенности вокруг глаз и рта, что-то на грани извращенности, которая очаровала Дороти. Казалось, что никакое из обычных любовных удовольствий не способно доставить ему удовольствия. В его лице была какая-то особенная ненасытность, любопытство — в нем было что-то животное. Он скалил зубы и глаз не сводил с Дороти.

— Мне нравятся женщины хорошей породы, — с ходу заявил он и, удивленный ее присутствием, с благодарностью за подарок посмотрел на Дональда.

Дороти с ног до головы была укутана в меха — шляпа, муфта, перчатки; мех был даже на ее туфлях.

Джон, улыбаясь, навис над ней. Жесты его становились все более наглыми. Вдруг он склонился, как режиссер на сцене, и произнес:

— Я должен вас кое о чем попросить. Вы такая красивая. Я терпеть не могу, когда женщину скрывают одежды. Но я ненавижу сам их снимать. Вы не окажете мне маленькую услугу? Прошу вас снять ваше платье в соседней комнате и вернуться сюда в одних мехах. Вы согласны? Я объясню вам, почему этого хочу. Только женщины безупречного воспитания выглядят в мехах красивыми, а в вас я чувствую безупречность.

Дороти прошла в ванную, выскользнула из платья и вернулась в одних мехах, оставив на себе только чулки и отороченные мехом туфли.

Глаза Джона блестели от удовольствия. Он молча сидел и любовался ею. Его возбуждение было настолько сильным и захлестывающим, что Дороти почувствовала, как соски ее грудей начинают набухать. Ей захотелось выставить их, распахнуть меха и наслаждаться тем, какое удовольствие испытывает Джон. Обычно тепло сосков и их набухание происходили у нее одновременно с теплом и набуханием губ вульвы. Однако в этот день она ощущала только свои груди, непреодолимое стремление обнажить их, приподнять ладонями и предложить ему.

Дональд исчез. Он ждал в ванной и наблюдал за ней через зеркало на двери. Он видел, как Дороти стоит рядом с Джоном, приподнимая груди руками. Меха распахнулись и обнажилось все ее тело, сверкающее, светящееся, пышное, закутанное в меха, словно это было осыпанное драгоценностями животное. Дональд напрягся. Джон не касался ее тела руками, он посасывал ее груди, иногда прерываясь, чтобы губами коснуться меха, словно целовал какое-то экзотическое животное. Ее сексуальные ароматы — жгучие запахи устриц и моря, словно она, подобно Венере, только что вышла из морской пены, — смешивались с запахом меха, отчего Джон начинал сосать ее еще сильнее. Наблюдая в зеркало за Дороти, у которой волосы на лобке казались продолжением шерсти меха, Дональд думал, что если Джон коснется ее между ног, то он его ударит. Он вышел из ванной и, вытащив свой возбужденный пенис, направился к Дороти. Это настолько напомнило ей первую страстную сцену с Робертом, что она застонала от предвкушения радости, отстранилась от Джона и обратилась к Дональду со словами:

— Возьми же меня, возьми!

Закрыв глаза, она представляла, что это Роберт склонился над ней, разрывает ее меха и ласкает множеством рук, губ и языков, прикасается к каждой части ее тела, покусывает ее, лижет. Она довела обоих мужчин до экстаза. Слышалось только дыхание, слабые звуки посасывания да еще звук пениса, плещущегося в ее влаге.

Оставив их в полузабытьи, она оделась и ушла так стремительно, что они едва успели это понять. Дональд выругался:

— Она не могла больше ждать. Она не могла ждать, потому что, как и прежде, ей надо немедленно вернуться к нему. Вернуться мокрой и истекающей соком после занятий любовью с другими мужчинами.

Дороти и в самом деле не стала даже подмываться. Когда через несколько минут после ее прихода Роберт вернулся домой, она была переполнена сочными запахами, была вся раскрыта и еще дрожала. Ее глаза, жесты и томная поза были для него приглашением опуститься на диван. Роберту был хорошо известен ее нрав. Он немедленно откликнулся. Он был несказанно счастлив, что она снова была такой же, как давным-давно. Теперь между ног она будет влажной, будет откликаться на его ласки. И он погрузился в нее.

Роберт никогда не был до конца уверен, когда она собирается кончать. Пенис очень редко способен ощутить эту спазму, это слабое содрогание внутри женщины. Пенис может ощущать только собственное семяизвержение. В этот раз Роберту хотелось почувствовать спазмы Дороти, это безумное сжимание его члена. Он оттягивал свой оргазм.

Она начала содрогаться. Казалось, что она приближается к вершине блаженства. Он позабыл, что пытается контролировать собственную волну наслаждения. А Дороти продолжала обманывать его, неспособная достичь оргазма, который часом ранее испытывала, закрыв глаза и представляя себе, что это Роберт овладевает ею.