Маленький ансамбль

ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Поезд замедлил ход.

— Вот и наш Минск, — сказал молодой морячок, мой сосед по купе. — Вы в нем не бывали?

Я вглядывалась в незнакомое мне очертание вокзала.

— Нет бывала...

Тогда была моя первая гастрольная поездка, был год моему сыну, был июнь сорок первого года...

В тот приезд меня встретили на вокзале родственники и повезли прямо к себе, на улицу Володарского, где в небольшом домике с балконом была уютная квартира известного в Минске профессора Клумова.

Тетя и дядя не знали, куда посадить любимую племянницу — артистку Художественного театра. Они пошли на первый же спектакль «Школы злословия». Из женщин им больше всего понравилась Андровская и... племянница.

Правда, племянница говорила только: «Кушать подано», но зато как она это говорила! После спектакля за ужином было решено накупить билеты на все спектакли, а завтра днем поехать на открытие искусственного озера — гордость минчан.

На другое утро я проснулась рано. Надев халат, услышала странный, ни на что не похожий звук и вышла на балкон. Далеко, в ясном голубом небе реяли самолеты. От них что-то отделялось.

...Нет, я не верила, что это война, что так вдруг может измениться вся наша жизнь Но очень скоро в городе появились беженцы из Бреста, на Минск упали первые бомбы, вспыхивали пожары, рушились дома...

Неизвестно для кого и для чего мы играли спектакли при почти пустом зрительном зале, прерываемые воздушными тревогами.

На третьем спектакле в зале было только два пожарника. Город бомбили неистово. Мы, не доиграв спектакля, решили добраться до гостиницы, и через час после нашего ухода в театр попала фугаска. Нас эвакуировали на грузовике без вещей. Тетя и дядя пришли со мной проститься.

Глядя на бледную, сразу изменившуюся Андровскую, дядя шепнул мне: «Она всегда очаровательна! Как жаль, что я не во всех спектаклях ее видел. Но еще посмотрю!»

Грузовик мчался через горевший город. Из разбитой витрины дамского ателье нам улыбалась восковая кукла.

Вывезя нас на шоссе Минск — Москва, водитель сказал, что дальше не поедет. Мы добирались до Москвы, в сущности, пешком, иногда нас кто-то подвозил, но больше всего мы шли, а навстречу нам двигались войска на колесах, на гусеницах, на лошадях. По обочине шли люди, старики, дети, растерянные, нелепо одетые, — шли куда глаза глядят, лишь бы уйти от этого ада.

Иногда встречные узнавали народного артиста Москвина, шагающего с палочкой, как горьковский Лука, и предлагали довезти его на легковой машине до Можайска.

— Я не один, — отвечал Иван Михайлович, и мы шли дальше.

Он брился каждый день, разложив в лесу на пенечке бритвенный прибор. Лидия Михайловна Коренева заботливо наливала ему из термоса в стаканчик горячей воды.

Мы сели на поезд в Можайске...

И вот сейчас опять поезд замедляет ход у Минска. Это уже далеко не первая моя гастрольная поездка, моему сыну уже пятнадцать лет, и я не вглядываюсь в толпу встречающих, чтобы найти своего дядю...

Я брожу по красивому неузнаваемому городу, выхожу на улицу Володарского. На месте маленького дома с балконом стоит новое шестиэтажное здание. Я вглядываюсь в эту улицу, как в лицо знакомого мне человека, в котором не могу узнать ни одной черты.

Вечером мы едем в театр, в тот самый театр Красной Армии, где сгорели все наши декорации и костюмы.

Перед началом спектакля с приветственным словом к Художественному театру выступает представитель города. Мы, уже загримированные, одетые в бальные платья великосветского лондонского общества, слушаем речь:

«...только что начавшиеся гастроли в 1941 году были трагически прерваны, и мы расстались с мхатовцами на пятнадцать лет...»

Я смотрю на Андровскую, затянутую в черное платье, и вспоминаю слова дяди: «Она всегда очаровательна».

«...Минск счастлив снова увидеть МХАТ у себя и радоваться вашему искусству».

Аплодисменты.

Медленно раскрывается занавес, и по белой парадной лестнице неторопливо спускается светская львица. Притихший зал вглядывается в располневшую, но всегда изящную фигуру, затянутую в черное, а затем радостная буря аплодисментов задерживает начало спектакля на несколько минут.

Андровскую нельзя выбить из образа: миссис Чивли спокойно продолжает свой путь, окидывая презрительным взглядом лондонское общество. Только мне, стоявшей совсем близко от нее, видно, как из-под надменно опущенных ресниц, на щеку, покрытую лейхнеровским гримом, скатилась настоящая слеза.