ОРГАНИЗАЦИЯ И СОБСТВЕННОСТЬ ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
XV. Машина, предсказывающая будущее?[112]
Причина, по которой я включаю в эту книгу обсуждение вопроса о предсказуемости, состоит в том, что этот вопрос представляет собой одну из самых важных метафизических (и поэтому практических) проблем, стоящих перед нами. Никогда еще не было столько футурологов, плановиков, прогнозистов и мастеров строить модели, как сегодня, а компьютер, самый занимательный продукт технического прогресса, похоже, открывает новые несказанные возможности. Люди смело говорят о «машинах для предсказания будущего». Разве такие машины — не именно то, чего мы ждали? Все люди и во все времена хотели знать будущее.
Древние китайцы обращались к «И-Цзин», которая известна как «Книга перемен» и считается древнейшей книгой человечества. Некоторые наши современники делают это и сегодня. «И-Цзин» основана на убеждении, что, тогда как все постоянно меняется, само изменение неизменно и подчинено определенным доступным познанию метафизическим законам. Экклезиаст говорил: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом... время разрушать и время строить... время разбрасывать камни и время собирать камни», или, как сказали бы мы, время подъему и время застою. И задача мудрого человека — понимать великие ритмы вселенной и приспосабливаться к ним. Примечательно, что, если греки и большинство других народов обращались к живым оракулам, «к своим пифиям, Кассандрам, пророкам и провидцам, китайцы обращались к книге, излагавшей всеобщие и необходимые образцы, по которым происходят изменения, сами законы Небес, которым неизбежно подчиняется вся природа, а человек подчинится свободно в результате прозрения, обретенного через мудрость либо через страдание. Современный человек обращается к компьютеру.
Как бы ни велико было искушение сравнить древних оракулов с современным компьютером, их можно сравнивать только путем противопоставления. Первые имеют дело исключительно с качественными отношениями, последний — с количественными. Надпись на дельфийском храме гласила: «Познай самого себя», тогда как на ЭВМ уместнее смотрелась бы надпись: «Познай меня», то есть «Изучи инструкцию по эксплуатации прежде, чем включать питание». Можно было бы подумать, что «И-Цзин» и оракулы «метафизичны», тогда как компьютер «реален». Но факт остается фактом: машина, предсказывающая будущее, основывается на очень определенных метафизических предпосылках, на неявной предпосылке, что «будущее уже здесь», что оно уже существует в детерминированном виде, в силу чего нужны всего лишь хорошие инструменты и методики, чтобы настроить фокусировку и сделать его видимым. Читатель должен согласиться, что это очень далеко идущая предпосылка, по большому счету необычнейшая предпосылка, противоречащая всякому непосредственному личному опыту. Эта предпосылка подразумевает, что человеческой свободы не существует или, во всяком случае, что она не в силах изменить заранее определенный ход событий. Мы не можем закрывать глаза на факт, на котором я настаивал на протяжении всей книги: такая предпосылка, как и все метафизические положения, сформулированные явно или неявно, имеет решающие по своему значению практические следствия. Вопрос лишь в том, истинна эта предпосылка или ложна.
Вполне допускаю, что когда Господь создавал мир и людей, которые будут в нем жить (дело, которое, согласно современной науке, заняло очень долгое время), он рассуждал следующим образом: «Если я сделаю все предсказуемым, то эти человеческие существа, которых я наделил очень неплохими мозгами, несомненно, научатся предсказывать все на свете, и в результате потеряют мотив хоть что-то делать, поскольку будут понимать, что будущее полностью определено, и никакие человеческие действия не могут на него повлиять. С другой стороны, если я сделаю все непредсказуемым, они постепенно поймут, что нет рационального основания для каких бы то ни было решений. В результате, как и в первом случае, у них исчезнет мотив хоть что-то делать. Нет смысла выбирать один из этих вариантов. Поэтому мне нужно объединить их. Пусть одни вещи будут предсказуемыми, а другие — нет. Тогда перед людьми, в числе прочих, встанет задача — выяснить, какие вещи можно предсказать, а какие — нет».
И это действительно очень важная задача, особенно сегодня, когда люди пытаются изобрести машины для предсказания будущего. Прежде чем делать предсказание, нужно быть в состоянии дать убедительное обоснование того, почему фактор, на который это предсказание направлено, считается по своей природе предсказуемым.
Плановики, конечно, исходят из предпосылки, что будущее еще не «здесь», что они имеют дело не с заранее детерминированными и тем самым предсказуемыми системами, а могут сами определять ход вещей посредством собственной свободной воли, и что их планы сделают будущее отличным от того, каким оно было бы в отсутствие плана. И все же, наверное, никто не желал бы заполучить машину для предсказания будущего так же сильно, как плановики. Интересно, им никогда не казалось удивительным, что такая машина могла бы, между прочим, предсказать их собственные планы до того, как те придут им в голову?
ПОТРЕБНОСТЬ В СЕМАНТИКЕ
Как бы то ни было, ясно, что вопрос предсказуемости не только важен, но еще и весьма запутан. Мы беззаботно рассуждаем об оценивании, планировании, прогнозировании, составлении бюджета, об исследованиях, программах, целях и прочем; и мы все чаще используем эти термины так, как если бы они были легко взаимозаменяемы, как если бы каждому само собой становилось понятно, что имелось в виду. Результатом становится огромная путаница, так как действительно необходимо провести ряд фундаментальных различий. Термины, которые мы используем, могут относиться к прошлому или к будущему, к поступкам или к событиям и они могут обозначать определенность или неопределенность. Из трех таких пар можно составить 23 комбинаций (то есть 8), и мы действительно должны иметь восемь разных терминов, чтобы всегда точно знать, о чем мы говорим. Однако наш язык вовсе не совершенен. Как правило, самое важное различие — между поступками и событиями. Поэтому восемь возможных случаев расположим в следующем порядке:
1. Поступок, прошлое, определенное.
2. Поступок, будущее, определенное.
3. Поступок, прошлое, неопределенное.
4. Поступок, будущее, неопределенное.
5. Событие, прошлое, определенное.
6. Событие, будущее, определенное.
7. Событие, прошлое, неопределенное.
8. Событие, будущее, неопределенное.
Различие между поступками и событиями столь же фундаментально, как и различие между активным и пассивным или между «тем, что я контролирую» и «тем, чего я не контролирую». Абсурдно применять слово «планирование» по отношению к материям, не подконтрольным плановику. С точки зрения плановика, события просто происходят. Он вполне может спрогнозировать их, и это может отразиться на его плане, но они не могут быть частью плана. Различие между прошлым и будущим оказалось важным для наших целей потому, что такие слова, как «план» или «оценки» действительно употребляют, отсылая и к тому, и к другому. Когда я говорю фразу: «Я не поеду в Париж без плана», она может означать — «Чтобы ориентироваться, я возьму с собой план улиц» и отсылать тем самым к случаю номер 5. Или она может означать — «Я составлю план того, куда мне прежде всего пойти и на что потратить время и деньги» — это случай 2 или 4. Если кто-то говорит, что «нужно непременно иметь план», то небезынтересно будет выяснить, какой «план» он имеет в виду — в первом смысле или во втором. Эти два смысла принципиально различны.
Равным образом, слово «оценки», обозначающее неопределенность, может применяться как по отношению к прошлому, так и по отношению к будущему. В идеальном мире не было бы необходимости делать оценки вещей, которые уже произошли. Но в действительном мире значительная неопределенность связана даже с теми вопросами, которые в принципе можно было бы изучить со всей определенностью. Случаями 3, 4, 7 и 8 представлены четыре разных типа оценок. Случай 3 относится к чему-то, что я сделал в прошлом, случай 7 — к чему-то, что произошло в прошлом. Случай 4 относится к чему-то, что я планирую сделать в будущем, тогда как случай 8 — к чему-то, что, по моим ожиданиям, произойдет в будущем. На самом деле случай 8 — это «прогноз», в самом что ни есть корректном смысле термина, и никакого отношения к «планированию» он не имеет. Но как же часто прогнозы бывают представлены в качестве планов (и vice versa). Выдающимся примером служит британский «Национальный план» 1965 года, который, что неудивительно, окончился ничем.
Можем ли мы когда-либо говорить о будущих поступках или событиях как об определенных (случаи 2 и 6)? Если я составил план, располагая полным знанием всех относящихся к делу фактов, твердо намереваясь его осуществить (случай 2), я могу в этом отношении рассматривать мои будущие действия как определенные. Равно как и в лабораторном исследовании, имеющем дело с тщательно изолированными детерминистическими системами, будущие события могут быть описаны как определенные. Однако реальный мир — не детерминистическая система. Мы, может быть, и способны говорить с определенностью о поступках и событиях прошлого (случаи 1 и 5), но о будущих событиях мы можем говорить так, только основываясь на предпосылках. Другими словами, мы можем формулировать условные утверждения о будущем, такие как: «Если бы такое-то направление развития событий сохранилось еще в течение х лет, то оно привело бы вот к этому». Это не прогноз или предсказание, которые в реальном мире всегда должны быть неопределенными, а пробный расчет, который, будучи условным, обладает достоинством математической определенности.
Метафизическая путаница возникает из-за царящей сегодня неразберихи в семантике. Как уже было упомянуто, выдвигаются «планы», которые, как выясняется при ближайшем рассмотрении, касаются событий, полностью не подконтрольных плановику. Приводятся «прогнозы», которые при внимательном рассмотрении оказывается условными предложениями, или, другими словами, пробными расчетами. Последние ошибочно интерпретируются как прогнозы или предсказания. Делаются «оценки», которые при внимательном рассмотрении оказываются планами. И так далее, и тому подобное. Если бы наши университетские преподаватели научили вышеописанным различиям своих студентов и выработали терминологию, которая закрепляла бы эти различия словесно, тем самым они сделали бы необходимейшую и по-настоящему полезную работу.
ПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ
Вернемся теперь к нашему главному предмету — к предсказуемости. Возможно ли вообще предсказание или прогнозирование? (Эти два термина, похоже, взаимозаменяемы.) Будущего не существует: как может быть знание о чем-то несуществующем? Этот вопрос вовсе не праздный. В строгом смысле слова предметом знания может быть только прошлое. Будущее всегда в процессе создания, но оно создается в значительной степени из существующего материала, о котором можно знать очень многое. Будущее, таким образом, в значительной степени предсказуемо, если у нас есть основательные и обширные знания о прошлом. В значительной степени, но ни в коем случае не полностью, ведь в создание будущего вмешивается загадочный и неудержимый фактор, называемый человеческой свободой. Это свобода существа, о котором сказано, что оно было создано по образу и подобию Бога-Творца: свобода творить.
Как ни странно, сегодня под влиянием лабораторной науки многие люди, похоже, используют свою свободу единственно с целью отрицания ее существования. Талантливейшие мужчины и женщины находят для себя самое большое удовольствие в восхвалении любого механизма, любой неизбежности, всего того, куда человеческая свобода не проникает хотя бы с виду. Оглушительный возглас ликования раздается всякий раз, когда кто-нибудь находит — в физиологии, психологии, социологии, экономике или политике — какое-нибудь новое свидетельство несвободы, новый показатель того, что люди ничего не могут поделать с тем, кто они есть, и с тем, что они делают — сколь бы бесчеловечными не были их действия. Разумеется, отрицание свободы — это отрицание ответственности: поступков не существует, есть только события, вещи просто происходят, и никто за это не отвечает. Это, несомненно, главная причина семантической путаницы, о которой я говорил выше. Это, вдобавок, причина веры в то, что скоро мы получим машину, предсказывающую будущее.
Конечно, если бы все просто происходило, если бы не было элемента свободы, выбора, творчества и ответственности, все можно было бы предсказать в совершенстве, а единственным ограничением мог быть случайный и временный недостаток знаний. Отсутствие свободы сделало бы человеческие дела подходящими для изучения естественными науками или, по крайней мере, их методами, а надежные результаты, без сомнения, следовали бы вскоре за систематическим наблюдением фактов. Профессор Фелпс Браун в своем президентском обращении к Королевскому экономическому обществу, похоже, занимает именно эту точку зрения, когда говорит об «отсталости экономики»: «Наша собственная наука едва ли достигла своего XVII века». Убежденный в том, что экономика метафизически тождественна физике, он с одобрением цитирует другого экономиста — профессора Моргенштерна:
Решающий прорыв, произошедший в XVII веке в физике, а именно в области механики, стал возможен только благодаря предшествовавшим успехам астрономии. Подспорьем для него были несколько тысячелетий систематических, научных астрономических наблюдений... Ничего подобного не было в экономической науке. Глупо было бы ожидать появления Кеплера и Ньютона там, где не было Тихо — и нет оснований надеяться, что в экономике развитие пойдет по более легкому пути.
Поэтому профессор Фелпс Браун делает вывод о том, что нам нужны еще долгие и долгие годы наблюдений за поведением: «До тех пор, вся наша математизация преждевременна».
Что делает экономику метафизически отличной от физики, а человеческие дела — в значительной степени непредсказуемыми, так это вмешательство человеческой свободы. Конечно, поступая согласно плану, мы добиваемся предсказуемости, но именно потому, что план — результат проявления свободы и способности к выбору, выбор сделан, и все альтернативы исключены. Если люди держатся своего плана, то их поведение предсказуемо просто потому, что они выбрали отказ от своей свободы, чтобы поступать иначе, чем предписано планом.
В принципе, предсказуемо все, что подобно движению звезд, недоступно вмешательству человеческой свободы, а непредсказуемо все, что ему подвержено. Означает ли это, что все человеческие действия непредсказуемы? Нет, потому что большинство людей, действуя чисто механически, не используют свою свободу основную часть времени. Опыт показывает, что, имея дело с множеством людей, мы действительно можем предсказать многие аспекты их поведения. Ведь среди большого количества людей в каждый отдельный момент времени лишь крошечное меньшинство используют свою способность к свободе, и оно зачастую не оказывает значительного воздействия на общий итог. И тем не менее все по-настоящему важные инновации и перемены, как правило, начинаются с крошечных меньшинств людей, которые все-таки используют свою творческую свободу.
Верно, что в силу неиспользования свободы социальные явления приобретают определенную устойчивость и предсказуемость, а это выражается в том, что реакции подавляющего большинства людей на ту или иную ситуацию не особо меняются со временем, если только не появляются по-настоящему пересиливающие стимулы.
Итак, можно провести следующие различия:
1. Полная (в принципе) предсказуемость существует только в отсутствие человеческой свободы, то есть в «дочеловеческой» природе. Здесь ограничения на предсказуемость налагаются исключительно ограниченностью знаний и используемых методик.
2. Об относительной предсказуемости можно говорить применительно к поведенческим стереотипам очень больших количеств людей, занятых «нормальными» (рутинными) вещами.
3. Об относительно полной предсказуемости можно говорить применительно к человеческим действиям, контролируемым планом, который исключает свободу, например железнодорожным расписанием.
4. Индивидуальные решения отдельных людей в принципе непредсказуемы.
КРАТКОСРОЧНЫЕ ПРОГНОЗЫ
На практике всякое предсказание — просто экстраполяция с поправкой на известные «планы». Но как нам экстраполировать? Сколько нужно взять прошедших лет? Что именно нам экстраполировать, имея, допустим, запротоколированную историю роста — средние темпы роста или увеличение темпов роста, или ежегодный прирост в абсолютных величинах? По правде говоря, правил не существует:[113]это вопрос одного лишь «чутья» или способности суждения.
Полезно знать обо всех разнообразных возможностях использовать один и тот же временной ряд для экстраполяций, дающих существенно различные результаты. Такое знание удержит нас от того, чтобы оказывать незаслуженное доверие экстраполяциям. Вместе с тем развитие (якобы) более совершенных прогнозных методик может превратиться в порок. При краткосрочном прогнозировании, скажем, на следующий год утонченные методики редко дают существенно иные результаты, нежели грубые методики. Что можно предсказать после одного года роста?
1. Что мы достигли (временного) потолка.
2. Что рост продолжится теми же самыми, более медленными или более быстрыми темпами.
3. Что будет спад.
Ясно, что для выбора одной из этих трех основных альтернатив «прогнозные методики» не помогут, — здесь необходимо глубокое, основанное на знаниях суждение. Конечно, многое зависит от того, с чем вы имеете дело. Когда речь идет о чем-то таком, что в общем случае растет очень быстро, как, например, потребление электричества, тремя основными альтернативами будут такой же рост, более быстрый или более медленный.
Сформировать здравое суждение о будущем помогает не столько наличие прогнозных методик, сколько исчерпывающее понимание текущей ситуации. Если известно, что на текущий уровень производительности (или темп роста) влияют совершенно аномальные факторы, которые вряд ли будут присутствовать в грядущем году, это, конечно, надо принять в расчет. Прогноз «такой же, как в прошлом году» может подразумевать «реальный» рост или «реальный» спад в силу того, что в этом году имели место исключительные факторы. Все это, разумеется, должно быть оговорено прогнозистом в явном виде.
Поэтому я убежден, что необходимо во что бы то ни стало добиться понимания текущей ситуации, чтобы распознать и, если нужно, устранить из текущей картины «аномальные» и непериодические факторы. Если сделать это, то и метод прогнозирования едва ли окажется слишком грубым. Никакая утонченность методики не поможет нам в вынесении фундаментального суждения: будет ли следующий год таким же, как предыдущий, лучше него или хуже?
Здесь могут возразить, что должны быть отличные возможности краткосрочного прогнозирования при помощи ЭВМ, ведь эти машины могут очень легко и быстро управиться с большим массивом данных и подвести под него некоторое математическое выражение. Осуществляя «обратную связь», можно практически мгновенно преобразовывать такое математическое выражение с учетом новых данных. И если выражение действительно подходящее, то машина может предсказывать будущее.
Давайте мы разберемся с метафизической основой подобного утверждения. Что значит «хорошо подходящее математическое выражение»? Всего лишь то, что некая последовательность количественных изменений в прошлом элегантно описана на точном языке математики. Но тот факт, что мне или машине удалось описать эту последовательность столь точно, ни в коей мере не дает основания предполагать, что ее рисунок сохранится. Он мог бы сохраниться только в том случае, если бы а) не было человеческой свободы, и б) не существовало возможности каких-либо изменений в области тех причин, которые сформировали наблюдаемый рисунок.
Я готов согласиться с утверждением, что, когда тенденция (стабильность, рост или спад) имеет очень ясный и прочно устоявшийся рисунок, действительно можно ожидать, что в течение какого-то времени этот рисунок будет сохраняться — если только нет достоверных сведений о скором появлении новых факторов, которые с большой вероятностью его изменят. Но я полагаю, что выявление таких ясных, отчетливых и устойчивых рисунков с помощью неэлектронного человеческого мозга в целом дешевле, быстрее и надежнее, чем с помощью его электронного соперника. Другими словами, если для выявления рисунка действительно необходимо, прибегать к настолько утонченным методам математического анализа, что требуется компьютер, то этот рисунок слишком блеклый и неясный, чтобы в реальной жизни он мог быть подходящим базисом для экстраполяций.
Грубые методы прогнозирования не приведут ни к ложному правдоподобию, ни к неоправданной детализации прогнозов (именно в эти грехи статистики впадают чаще всего). Все, что нужно — это внести в текущую картину поправки на аномалии. Когда у вас есть формула и есть ЭВМ, возникает страшное искушение выжать лимон досуха и представить такую картину будущего, которая будет выглядеть убедительной в силу своей точности и кажущегося правдоподобия. И все же, у того, кто пользуется воображаемой картой, думая, что она настоящая, дела, скорее всего, хуже, чем у того, у кого вообще нет карты. Ведь первый не попытается узнать даже того, что он мог бы узнать, не будет рассматривать каждую мелочь на своем пути, не станет непрерывно напрягать чувства и разум в поисках указателей. Тот, кто делает прогнозы, может быть, и понимает, на каких предпосылках они основаны. Но тот, кто ими пользуется, может понятия не иметь, что все сооружение, как это часто бывает, держится на одной-единственной непроверяемой предпосылке. Он впечатлен тщательностью проделанной работы, тем фактом, что все «складывается», и т.д. Если бы прогнозы были презентованы совсем безыскусно, то есть на клочке бумаги, у него было бы гораздо больше шансов осознать их зыбкость и тот факт, что прогнозы прогнозами, а кому-то придется принимать волевое решение о неизвестном будущем.
ПЛАНИРОВАНИЕ
Я уже говорил о том, что план — это нечто, принципиально отличное от прогноза. Это утверждение о намерениях, о том, что плановики — или их хозяева — намереваются делать. Планирование (в том смысле, в каком я предлагаю использовать этот термин) неотделимо от власти. Естественное и, вообще говоря, желательное положение вещей таково, что каждый человек, обладающий той или иной властью, должен иметь какой-то план, то есть должен использовать свою власть сознательно и обдуманно, заглядывая на какое-то время вперед. Занимаясь этим, он должен принимать во внимание вероятные действия других, иными словами, он не может строить осмысленных планов, не делая определенного количества прогнозов. Эта задача совершенно прозрачна, когда то, что нужно спрогнозировать, действительно «прогнозируемо», то есть относится или к материям, куда человеческая свобода не проникает, или к рутинным действиям очень больших количеств индивидов, или к устоявшимся планам других обладающих властью людей. К несчастью, вещи, которые нужно предсказать, очень часто не принадлежат ни к одной из этих категорий, но зависят от индивидуальных решений отдельных людей или небольших групп. В этих случаях прогнозы не сильно отличаются от простого гадания, и никакие усовершенствования прогнозных методик тут не помогут. Конечно, одни люди могут проявить лучшие способности к угадыванию, чем другие, но не потому, что у них лучшие прогнозные методики или лучшее механическое оборудование, которое помогало бы им при вычислениях.
Итак, какое значение могло бы иметь выражение «национальный план» в свободном обществе? Оно не может означать концентрацию власти в одной точке, поскольку это подразумевало бы конец свободы: подлинное планирование распространяется лишь на то, на что распространяется власть планирующего. Мне кажется, единственное вразумительное значение, которое слова «национальный план» могли бы иметь в свободном обществе, — это по возможности полнейшее изъявление своих намерений всеми людьми, обладающими существенной экономической властью. Такие волеизъявления собирались бы и сопоставлялись каким-нибудь центральным агентством. Даже несогласованности в таком составном «плане» могли бы дать ценные указания.
ДОЛГОСРОЧНЫЕ ПРОГНОЗЫ И АНАЛИЗЫ ВЫПОЛНИМОСТИ
Перейдем теперь к долгосрочному прогнозированию, под которым я понимаю оценки на 5 лет и более вперед. Должно быть ясно, что, поскольку изменение — функция времени, далекое будущее еще менее предсказуемо, чем ближайшее. На самом деле всякие долгосрочные прогнозы до некоторой степени самонадеянны и абсурдны, если только они не имеют столь общий вид, что попросту утверждают очевидное. И тем не менее, зачастую, когда нужно принять решение или взять на себя долгосрочное обязательство, возникает необходимость «обратить взор» в будущее. Неужели ничто не поможет нам в этом?
Здесь я хочу снова подчеркнуть различие между прогнозами, с одной стороны, и «пробными расчетами», или «анализами выполнимости», — с другой. В одном случае я утверждаю, что положение дел через, скажем, 20 лет будет тем или иным. В другом случае я всего лишь исследую долгосрочный эффект определенных предполагаемых тенденций. К сожалению, правда в том, что в макроэкономике анализы выполнимости очень редко выходят за пределы самой зачаточной стадии. Люди согласны полагаться на общие прогнозы, которые редко стоят хотя бы той бумаги, на которой они написаны. Возможно, будет полезно привести несколько примеров. В наши дни очень актуальны разговоры о развитии отсталых стран, и для этой цели разрабатываются бесчисленные «планы». Если судить по тому, какие надежды пробуждаются по всему миру, люди, похоже, предполагают, что через несколько десятилетий большая часть населения мира сможет жить примерно так же, как сегодня живут западные европейцы. Так вот, мне кажется, было бы очень поучительным, если бы кто-то взялся сделать детальный анализ выполнимости этого проекта. Он мог бы взять 2000 год в качестве конечного пункта и отправиться оттуда в обратном направлении. Каков был бы требуемый выпуск продуктов питания, топлива, металлов, текстильных волокон и тому подобного? Каковы были бы запасы промышленного капитала? Разумеется, по мере анализа пришлось бы вводить много новых предпосылок. Каждая предпосылка могла бы стать предметом нового анализа выполнимости. В конечном счете можно было бы обнаружить, что получающиеся уравнения нельзя решить, если не ввести предпосылки, выходящие за рамки реальности и здравого смысла. Это могло бы оказаться в высшей степени поучительным. И, вероятно, привело бы к заключению, что (тогда как не вызывает сомнений, что существенное экономическое развитие требуется во всех странах, где огромные массы людей живут в крайней нищете) существует выбор альтернативных моделей возможного развития, и что некоторые варианты развития оказались бы более выполнимыми, чем другие.
Долгосрочное мышление, подкрепленное добросовестными анализами выполнимости, было бы особенно желательным там, где дело касается невозобновляемых видов сырья, имеющихся в ограниченных количествах, то есть главным образом ископаемых видов топлива и металлов. Например, в настоящее время на смену углю приходит нефть. Некоторые предполагают, что запасы угля подходят к концу. Тщательный анализ выполнимости, задействующий все имеющиеся данные о запасах угля, нефти и природного газа как доказанных, так и всего лишь предполагаемых, был бы чрезвычайно поучителен.
Что касается таких предметов, как рост населения и продовольственное снабжение, здесь мы уже располагаем исследованиями очень похожими на анализы выполнимости. Такие исследования осуществляются главным образом Организацией Объединенных Наций. Эти исследования можно было серьезно углубить, чтобы они не только сообщали о том, каких совокупных объемов производства продовольствия нужно достичь к 1980 или 2000 году, но и указали — гораздо детальнее, чем это делалось до сих пор, — хронологию конкретных шагов, которые нужно предпринять в ближайшем будущем, если нам необходимо достичь этих объемов.
Главное требование здесь чисто интеллектуальное: нужно ясно понимать различие между прогнозом и анализом выполнимости. Путать эти две вещи — явный признак неграмотности в вопросах статистики. Как я сказал выше, долгосрочное прогнозирование самонадеянно. Но долгосрочный анализ выполнимости — это скромная и непретенциозная работа, отказываться от которой значит ставить себя под угрозу.
И снова возникает вопрос, можно ли облегчить эту задачу, если чаще прибегать к механическим средствам, таким как ЭВМ. Лично я склонен в этом усомниться. Мне кажется, бесконечное приумножение механических средств там, где больше всего прочего требуется способность суждения — одна из главных движущих сил закона Паркинсона. Конечно, ЭВМ способна за несколько секунд или минут, варьируя предпосылки, обработать огромное количество перестановок, тогда как неэлектронному мозгу на ту же самую работу потребуются месяцы. Но дело в том, что неэлектронному мозгу никогда не понадобится браться за эту работу. С помощью способности суждения он может сконцентрироваться на нескольких параметрах, достаточных, чтобы очертить рамки вероятного с точки зрения здравого смысла. Некоторые воображают, будто можно создать машину для заблаговременного прогнозирования, которой можно было бы беспрестанно скармливать текущие «новости», получая в ответ непрерывно пересматриваемые долгосрочные прогнозы. Не сомневаюсь, что такое возможно, но будет ли от этого польза? О каждой «новости» следует судить по ее долгосрочной значимости, и обычно нельзя вынести определенное суждение немедленно. Не вижу ценности и в непрерывном пересмотре долгосрочных прогнозов, выполняемом посредством механической рутины. Прогноз требуется лишь тогда, когда нужно принять или пересмотреть долгосрочное решение, что даже в крупном бизнесе бывает достаточно редко. А уж если это происходит, то не жалко потратить время на то, чтобы обдуманно и добросовестно собрать лучшие данные, вынести суждение о каждом факте в свете накопленного опыта и наконец прийти к точке зрения, которую одобрят обладатели лучших имеющихся мозгов. Думать, что этот трудоемкий и лишенный определенности процесс можно укоротить с помощью куска механической аппаратуры, значит заниматься самообманом.
Когда речь идет об анализах выполнимости, порой может показаться, что полезно иметь аппаратуру, с помощью которой можно быстро выяснить, к каким следствиям приведут изменения в предпосылках. Но вам еще предстоит убедить меня, что для тех же целей недостаточно логарифмической линейки и набора таблиц сложных процентов.
НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ И СВОБОДА
Если я и оцениваю полезность «автоматизации» в экономическом прогнозировании и тому подобных делах достаточно негативного, это не значит, что я недооцениваю значение ЭВМ и подобной аппаратуры для выполнения других задач, например, для решения математических проблем или для планирования прогона оборудования. Эти последние задачи относятся к точным наукам или к их прикладному применению. Их предмет нечеловечен, или, наверное, следует сказать до-человечен. Сама их сочность — знак отсутствия человеческой свободы, отсутствия выбора, ответственности и достоинства. Как только вмешивается человеческая свобода, мы оказываемся в совершенно ином мире, в котором любое наращивание количества механических приборов представляет огромную опасность. Тенденциям к стиранию указанного различия следует противостоять с предельной решимостью. Результатом неоправданной попытки представителей социальных наук перенять и имитировать методы естественных наук стал тяжелейший удар по человеческому достоинству. Экономика, а тем более прикладная экономика, — не точная наука. На самом деле она есть нечто гораздо большее — одна из ветвей мудрости (или, по крайней мере, должна ей быть). Г-н Колин Кларк заявил однажды, что «долгосрочные мировые экономические равновесия складываются своим особым образом, полностью независимо от политических или социальных изменений».
На основании этой метафизической ереси в 1941 году он написал книгу — «Экономика 1960 года»[114]. Было бы несправедливо говорить, что нарисованная им картина не имеет никакого сходства с тем, что принесла с собой действительность. Своего рода сходство, и вправду, имеется — оно основано на том простом факте, что человек пользуется своей свободой в рамках неизменного набора законов природы. Но урок, который можно извлечь из книги г-на Кларка, состоит в том, что его метафизическая предпосылка неверна; что на самом деле даже в долгосрочном периоде мировые экономические равновесия в высшей степени зависимы от политических и социальных изменений; и что изощренные и изобретательные методы прогнозирования, использованные г-ном Кларком, всего лишь обеспечили его выкладкам ложное правдоподобие.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Таким образом, я прихожу к ободряющему заключению, что жизнь, включая экономическую жизнь, стоит того, чтобы ее прожить, поскольку она достаточно непредсказуема, чтобы быть интересной. Ни экономистам, ни статистикам не измерить ее «рулеткой». К добру или к худу, но в границах физических законов природы мы все-таки хозяева нашей индивидуальной и коллективной судьбы.
Однако знание-как, которым располагают экономист, статистик, ученый-естественник и даже подлинный философ, способно помочь в прояснении границ, которыми очерчена наша судьба. Будущее нельзя спрогнозировать, но его можно разведать. Анализы выполнимости способны показать, что может ждать нас, а это сегодня важнее, чем когда-либо, коль скоро по всему миру ведущей темой экономики стал «рост».
В спешной попытке получить надежное знание о своем принципиально недетерминированном будущем современный человек действия может окружить себя неуклонно растущими армиями прогнозистов, неуклонно растущими горами фактических данных, которые будут перевариваться все более чудесными механическими приспособлениями. Боюсь, в итоге мы получим не больше, чем огромный маскарад и все более изумительные подтверждения закона Паркинсона. По-прежнему лучшими будут решения, основанные на суждениях зрелых неэлектронных мозгов человека, трезво и спокойно взглянувшего на ситуацию и увидевшего ее в целом. «Остановись, посмотри и послушай» — лучший девиз, чем «Посмотри в прогнозах».
Причина, по которой я включаю в эту книгу обсуждение вопроса о предсказуемости, состоит в том, что этот вопрос представляет собой одну из самых важных метафизических (и поэтому практических) проблем, стоящих перед нами. Никогда еще не было столько футурологов, плановиков, прогнозистов и мастеров строить модели, как сегодня, а компьютер, самый занимательный продукт технического прогресса, похоже, открывает новые несказанные возможности. Люди смело говорят о «машинах для предсказания будущего». Разве такие машины — не именно то, чего мы ждали? Все люди и во все времена хотели знать будущее.
Древние китайцы обращались к «И-Цзин», которая известна как «Книга перемен» и считается древнейшей книгой человечества. Некоторые наши современники делают это и сегодня. «И-Цзин» основана на убеждении, что, тогда как все постоянно меняется, само изменение неизменно и подчинено определенным доступным познанию метафизическим законам. Экклезиаст говорил: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом... время разрушать и время строить... время разбрасывать камни и время собирать камни», или, как сказали бы мы, время подъему и время застою. И задача мудрого человека — понимать великие ритмы вселенной и приспосабливаться к ним. Примечательно, что, если греки и большинство других народов обращались к живым оракулам, «к своим пифиям, Кассандрам, пророкам и провидцам, китайцы обращались к книге, излагавшей всеобщие и необходимые образцы, по которым происходят изменения, сами законы Небес, которым неизбежно подчиняется вся природа, а человек подчинится свободно в результате прозрения, обретенного через мудрость либо через страдание. Современный человек обращается к компьютеру.
Как бы ни велико было искушение сравнить древних оракулов с современным компьютером, их можно сравнивать только путем противопоставления. Первые имеют дело исключительно с качественными отношениями, последний — с количественными. Надпись на дельфийском храме гласила: «Познай самого себя», тогда как на ЭВМ уместнее смотрелась бы надпись: «Познай меня», то есть «Изучи инструкцию по эксплуатации прежде, чем включать питание». Можно было бы подумать, что «И-Цзин» и оракулы «метафизичны», тогда как компьютер «реален». Но факт остается фактом: машина, предсказывающая будущее, основывается на очень определенных метафизических предпосылках, на неявной предпосылке, что «будущее уже здесь», что оно уже существует в детерминированном виде, в силу чего нужны всего лишь хорошие инструменты и методики, чтобы настроить фокусировку и сделать его видимым. Читатель должен согласиться, что это очень далеко идущая предпосылка, по большому счету необычнейшая предпосылка, противоречащая всякому непосредственному личному опыту. Эта предпосылка подразумевает, что человеческой свободы не существует или, во всяком случае, что она не в силах изменить заранее определенный ход событий. Мы не можем закрывать глаза на факт, на котором я настаивал на протяжении всей книги: такая предпосылка, как и все метафизические положения, сформулированные явно или неявно, имеет решающие по своему значению практические следствия. Вопрос лишь в том, истинна эта предпосылка или ложна.
Вполне допускаю, что когда Господь создавал мир и людей, которые будут в нем жить (дело, которое, согласно современной науке, заняло очень долгое время), он рассуждал следующим образом: «Если я сделаю все предсказуемым, то эти человеческие существа, которых я наделил очень неплохими мозгами, несомненно, научатся предсказывать все на свете, и в результате потеряют мотив хоть что-то делать, поскольку будут понимать, что будущее полностью определено, и никакие человеческие действия не могут на него повлиять. С другой стороны, если я сделаю все непредсказуемым, они постепенно поймут, что нет рационального основания для каких бы то ни было решений. В результате, как и в первом случае, у них исчезнет мотив хоть что-то делать. Нет смысла выбирать один из этих вариантов. Поэтому мне нужно объединить их. Пусть одни вещи будут предсказуемыми, а другие — нет. Тогда перед людьми, в числе прочих, встанет задача — выяснить, какие вещи можно предсказать, а какие — нет».
И это действительно очень важная задача, особенно сегодня, когда люди пытаются изобрести машины для предсказания будущего. Прежде чем делать предсказание, нужно быть в состоянии дать убедительное обоснование того, почему фактор, на который это предсказание направлено, считается по своей природе предсказуемым.
Плановики, конечно, исходят из предпосылки, что будущее еще не «здесь», что они имеют дело не с заранее детерминированными и тем самым предсказуемыми системами, а могут сами определять ход вещей посредством собственной свободной воли, и что их планы сделают будущее отличным от того, каким оно было бы в отсутствие плана. И все же, наверное, никто не желал бы заполучить машину для предсказания будущего так же сильно, как плановики. Интересно, им никогда не казалось удивительным, что такая машина могла бы, между прочим, предсказать их собственные планы до того, как те придут им в голову?
ПОТРЕБНОСТЬ В СЕМАНТИКЕ
Как бы то ни было, ясно, что вопрос предсказуемости не только важен, но еще и весьма запутан. Мы беззаботно рассуждаем об оценивании, планировании, прогнозировании, составлении бюджета, об исследованиях, программах, целях и прочем; и мы все чаще используем эти термины так, как если бы они были легко взаимозаменяемы, как если бы каждому само собой становилось понятно, что имелось в виду. Результатом становится огромная путаница, так как действительно необходимо провести ряд фундаментальных различий. Термины, которые мы используем, могут относиться к прошлому или к будущему, к поступкам или к событиям и они могут обозначать определенность или неопределенность. Из трех таких пар можно составить 23 комбинаций (то есть 8), и мы действительно должны иметь восемь разных терминов, чтобы всегда точно знать, о чем мы говорим. Однако наш язык вовсе не совершенен. Как правило, самое важное различие — между поступками и событиями. Поэтому восемь возможных случаев расположим в следующем порядке:
1. Поступок, прошлое, определенное.
2. Поступок, будущее, определенное.
3. Поступок, прошлое, неопределенное.
4. Поступок, будущее, неопределенное.
5. Событие, прошлое, определенное.
6. Событие, будущее, определенное.
7. Событие, прошлое, неопределенное.
8. Событие, будущее, неопределенное.
Различие между поступками и событиями столь же фундаментально, как и различие между активным и пассивным или между «тем, что я контролирую» и «тем, чего я не контролирую». Абсурдно применять слово «планирование» по отношению к материям, не подконтрольным плановику. С точки зрения плановика, события просто происходят. Он вполне может спрогнозировать их, и это может отразиться на его плане, но они не могут быть частью плана. Различие между прошлым и будущим оказалось важным для наших целей потому, что такие слова, как «план» или «оценки» действительно употребляют, отсылая и к тому, и к другому. Когда я говорю фразу: «Я не поеду в Париж без плана», она может означать — «Чтобы ориентироваться, я возьму с собой план улиц» и отсылать тем самым к случаю номер 5. Или она может означать — «Я составлю план того, куда мне прежде всего пойти и на что потратить время и деньги» — это случай 2 или 4. Если кто-то говорит, что «нужно непременно иметь план», то небезынтересно будет выяснить, какой «план» он имеет в виду — в первом смысле или во втором. Эти два смысла принципиально различны.
Равным образом, слово «оценки», обозначающее неопределенность, может применяться как по отношению к прошлому, так и по отношению к будущему. В идеальном мире не было бы необходимости делать оценки вещей, которые уже произошли. Но в действительном мире значительная неопределенность связана даже с теми вопросами, которые в принципе можно было бы изучить со всей определенностью. Случаями 3, 4, 7 и 8 представлены четыре разных типа оценок. Случай 3 относится к чему-то, что я сделал в прошлом, случай 7 — к чему-то, что произошло в прошлом. Случай 4 относится к чему-то, что я планирую сделать в будущем, тогда как случай 8 — к чему-то, что, по моим ожиданиям, произойдет в будущем. На самом деле случай 8 — это «прогноз», в самом что ни есть корректном смысле термина, и никакого отношения к «планированию» он не имеет. Но как же часто прогнозы бывают представлены в качестве планов (и vice versa). Выдающимся примером служит британский «Национальный план» 1965 года, который, что неудивительно, окончился ничем.
Можем ли мы когда-либо говорить о будущих поступках или событиях как об определенных (случаи 2 и 6)? Если я составил план, располагая полным знанием всех относящихся к делу фактов, твердо намереваясь его осуществить (случай 2), я могу в этом отношении рассматривать мои будущие действия как определенные. Равно как и в лабораторном исследовании, имеющем дело с тщательно изолированными детерминистическими системами, будущие события могут быть описаны как определенные. Однако реальный мир — не детерминистическая система. Мы, может быть, и способны говорить с определенностью о поступках и событиях прошлого (случаи 1 и 5), но о будущих событиях мы можем говорить так, только основываясь на предпосылках. Другими словами, мы можем формулировать условные утверждения о будущем, такие как: «Если бы такое-то направление развития событий сохранилось еще в течение х лет, то оно привело бы вот к этому». Это не прогноз или предсказание, которые в реальном мире всегда должны быть неопределенными, а пробный расчет, который, будучи условным, обладает достоинством математической определенности.
Метафизическая путаница возникает из-за царящей сегодня неразберихи в семантике. Как уже было упомянуто, выдвигаются «планы», которые, как выясняется при ближайшем рассмотрении, касаются событий, полностью не подконтрольных плановику. Приводятся «прогнозы», которые при внимательном рассмотрении оказывается условными предложениями, или, другими словами, пробными расчетами. Последние ошибочно интерпретируются как прогнозы или предсказания. Делаются «оценки», которые при внимательном рассмотрении оказываются планами. И так далее, и тому подобное. Если бы наши университетские преподаватели научили вышеописанным различиям своих студентов и выработали терминологию, которая закрепляла бы эти различия словесно, тем самым они сделали бы необходимейшую и по-настоящему полезную работу.
ПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ
Вернемся теперь к нашему главному предмету — к предсказуемости. Возможно ли вообще предсказание или прогнозирование? (Эти два термина, похоже, взаимозаменяемы.) Будущего не существует: как может быть знание о чем-то несуществующем? Этот вопрос вовсе не праздный. В строгом смысле слова предметом знания может быть только прошлое. Будущее всегда в процессе создания, но оно создается в значительной степени из существующего материала, о котором можно знать очень многое. Будущее, таким образом, в значительной степени предсказуемо, если у нас есть основательные и обширные знания о прошлом. В значительной степени, но ни в коем случае не полностью, ведь в создание будущего вмешивается загадочный и неудержимый фактор, называемый человеческой свободой. Это свобода существа, о котором сказано, что оно было создано по образу и подобию Бога-Творца: свобода творить.
Как ни странно, сегодня под влиянием лабораторной науки многие люди, похоже, используют свою свободу единственно с целью отрицания ее существования. Талантливейшие мужчины и женщины находят для себя самое большое удовольствие в восхвалении любого механизма, любой неизбежности, всего того, куда человеческая свобода не проникает хотя бы с виду. Оглушительный возглас ликования раздается всякий раз, когда кто-нибудь находит — в физиологии, психологии, социологии, экономике или политике — какое-нибудь новое свидетельство несвободы, новый показатель того, что люди ничего не могут поделать с тем, кто они есть, и с тем, что они делают — сколь бы бесчеловечными не были их действия. Разумеется, отрицание свободы — это отрицание ответственности: поступков не существует, есть только события, вещи просто происходят, и никто за это не отвечает. Это, несомненно, главная причина семантической путаницы, о которой я говорил выше. Это, вдобавок, причина веры в то, что скоро мы получим машину, предсказывающую будущее.
Конечно, если бы все просто происходило, если бы не было элемента свободы, выбора, творчества и ответственности, все можно было бы предсказать в совершенстве, а единственным ограничением мог быть случайный и временный недостаток знаний. Отсутствие свободы сделало бы человеческие дела подходящими для изучения естественными науками или, по крайней мере, их методами, а надежные результаты, без сомнения, следовали бы вскоре за систематическим наблюдением фактов. Профессор Фелпс Браун в своем президентском обращении к Королевскому экономическому обществу, похоже, занимает именно эту точку зрения, когда говорит об «отсталости экономики»: «Наша собственная наука едва ли достигла своего XVII века». Убежденный в том, что экономика метафизически тождественна физике, он с одобрением цитирует другого экономиста — профессора Моргенштерна:
Решающий прорыв, произошедший в XVII веке в физике, а именно в области механики, стал возможен только благодаря предшествовавшим успехам астрономии. Подспорьем для него были несколько тысячелетий систематических, научных астрономических наблюдений... Ничего подобного не было в экономической науке. Глупо было бы ожидать появления Кеплера и Ньютона там, где не было Тихо — и нет оснований надеяться, что в экономике развитие пойдет по более легкому пути.
Поэтому профессор Фелпс Браун делает вывод о том, что нам нужны еще долгие и долгие годы наблюдений за поведением: «До тех пор, вся наша математизация преждевременна».
Что делает экономику метафизически отличной от физики, а человеческие дела — в значительной степени непредсказуемыми, так это вмешательство человеческой свободы. Конечно, поступая согласно плану, мы добиваемся предсказуемости, но именно потому, что план — результат проявления свободы и способности к выбору, выбор сделан, и все альтернативы исключены. Если люди держатся своего плана, то их поведение предсказуемо просто потому, что они выбрали отказ от своей свободы, чтобы поступать иначе, чем предписано планом.
В принципе, предсказуемо все, что подобно движению звезд, недоступно вмешательству человеческой свободы, а непредсказуемо все, что ему подвержено. Означает ли это, что все человеческие действия непредсказуемы? Нет, потому что большинство людей, действуя чисто механически, не используют свою свободу основную часть времени. Опыт показывает, что, имея дело с множеством людей, мы действительно можем предсказать многие аспекты их поведения. Ведь среди большого количества людей в каждый отдельный момент времени лишь крошечное меньшинство используют свою способность к свободе, и оно зачастую не оказывает значительного воздействия на общий итог. И тем не менее все по-настоящему важные инновации и перемены, как правило, начинаются с крошечных меньшинств людей, которые все-таки используют свою творческую свободу.
Верно, что в силу неиспользования свободы социальные явления приобретают определенную устойчивость и предсказуемость, а это выражается в том, что реакции подавляющего большинства людей на ту или иную ситуацию не особо меняются со временем, если только не появляются по-настоящему пересиливающие стимулы.
Итак, можно провести следующие различия:
1. Полная (в принципе) предсказуемость существует только в отсутствие человеческой свободы, то есть в «дочеловеческой» природе. Здесь ограничения на предсказуемость налагаются исключительно ограниченностью знаний и используемых методик.
2. Об относительной предсказуемости можно говорить применительно к поведенческим стереотипам очень больших количеств людей, занятых «нормальными» (рутинными) вещами.
3. Об относительно полной предсказуемости можно говорить применительно к человеческим действиям, контролируемым планом, который исключает свободу, например железнодорожным расписанием.
4. Индивидуальные решения отдельных людей в принципе непредсказуемы.
КРАТКОСРОЧНЫЕ ПРОГНОЗЫ
На практике всякое предсказание — просто экстраполяция с поправкой на известные «планы». Но как нам экстраполировать? Сколько нужно взять прошедших лет? Что именно нам экстраполировать, имея, допустим, запротоколированную историю роста — средние темпы роста или увеличение темпов роста, или ежегодный прирост в абсолютных величинах? По правде говоря, правил не существует:[113]это вопрос одного лишь «чутья» или способности суждения.
Полезно знать обо всех разнообразных возможностях использовать один и тот же временной ряд для экстраполяций, дающих существенно различные результаты. Такое знание удержит нас от того, чтобы оказывать незаслуженное доверие экстраполяциям. Вместе с тем развитие (якобы) более совершенных прогнозных методик может превратиться в порок. При краткосрочном прогнозировании, скажем, на следующий год утонченные методики редко дают существенно иные результаты, нежели грубые методики. Что можно предсказать после одного года роста?
1. Что мы достигли (временного) потолка.
2. Что рост продолжится теми же самыми, более медленными или более быстрыми темпами.
3. Что будет спад.
Ясно, что для выбора одной из этих трех основных альтернатив «прогнозные методики» не помогут, — здесь необходимо глубокое, основанное на знаниях суждение. Конечно, многое зависит от того, с чем вы имеете дело. Когда речь идет о чем-то таком, что в общем случае растет очень быстро, как, например, потребление электричества, тремя основными альтернативами будут такой же рост, более быстрый или более медленный.
Сформировать здравое суждение о будущем помогает не столько наличие прогнозных методик, сколько исчерпывающее понимание текущей ситуации. Если известно, что на текущий уровень производительности (или темп роста) влияют совершенно аномальные факторы, которые вряд ли будут присутствовать в грядущем году, это, конечно, надо принять в расчет. Прогноз «такой же, как в прошлом году» может подразумевать «реальный» рост или «реальный» спад в силу того, что в этом году имели место исключительные факторы. Все это, разумеется, должно быть оговорено прогнозистом в явном виде.
Поэтому я убежден, что необходимо во что бы то ни стало добиться понимания текущей ситуации, чтобы распознать и, если нужно, устранить из текущей картины «аномальные» и непериодические факторы. Если сделать это, то и метод прогнозирования едва ли окажется слишком грубым. Никакая утонченность методики не поможет нам в вынесении фундаментального суждения: будет ли следующий год таким же, как предыдущий, лучше него или хуже?
Здесь могут возразить, что должны быть отличные возможности краткосрочного прогнозирования при помощи ЭВМ, ведь эти машины могут очень легко и быстро управиться с большим массивом данных и подвести под него некоторое математическое выражение. Осуществляя «обратную связь», можно практически мгновенно преобразовывать такое математическое выражение с учетом новых данных. И если выражение действительно подходящее, то машина может предсказывать будущее.
Давайте мы разберемся с метафизической основой подобного утверждения. Что значит «хорошо подходящее математическое выражение»? Всего лишь то, что некая последовательность количественных изменений в прошлом элегантно описана на точном языке математики. Но тот факт, что мне или машине удалось описать эту последовательность столь точно, ни в коей мере не дает основания предполагать, что ее рисунок сохранится. Он мог бы сохраниться только в том случае, если бы а) не было человеческой свободы, и б) не существовало возможности каких-либо изменений в области тех причин, которые сформировали наблюдаемый рисунок.
Я готов согласиться с утверждением, что, когда тенденция (стабильность, рост или спад) имеет очень ясный и прочно устоявшийся рисунок, действительно можно ожидать, что в течение какого-то времени этот рисунок будет сохраняться — если только нет достоверных сведений о скором появлении новых факторов, которые с большой вероятностью его изменят. Но я полагаю, что выявление таких ясных, отчетливых и устойчивых рисунков с помощью неэлектронного человеческого мозга в целом дешевле, быстрее и надежнее, чем с помощью его электронного соперника. Другими словами, если для выявления рисунка действительно необходимо, прибегать к настолько утонченным методам математического анализа, что требуется компьютер, то этот рисунок слишком блеклый и неясный, чтобы в реальной жизни он мог быть подходящим базисом для экстраполяций.
Грубые методы прогнозирования не приведут ни к ложному правдоподобию, ни к неоправданной детализации прогнозов (именно в эти грехи статистики впадают чаще всего). Все, что нужно — это внести в текущую картину поправки на аномалии. Когда у вас есть формула и есть ЭВМ, возникает страшное искушение выжать лимон досуха и представить такую картину будущего, которая будет выглядеть убедительной в силу своей точности и кажущегося правдоподобия. И все же, у того, кто пользуется воображаемой картой, думая, что она настоящая, дела, скорее всего, хуже, чем у того, у кого вообще нет карты. Ведь первый не попытается узнать даже того, что он мог бы узнать, не будет рассматривать каждую мелочь на своем пути, не станет непрерывно напрягать чувства и разум в поисках указателей. Тот, кто делает прогнозы, может быть, и понимает, на каких предпосылках они основаны. Но тот, кто ими пользуется, может понятия не иметь, что все сооружение, как это часто бывает, держится на одной-единственной непроверяемой предпосылке. Он впечатлен тщательностью проделанной работы, тем фактом, что все «складывается», и т.д. Если бы прогнозы были презентованы совсем безыскусно, то есть на клочке бумаги, у него было бы гораздо больше шансов осознать их зыбкость и тот факт, что прогнозы прогнозами, а кому-то придется принимать волевое решение о неизвестном будущем.
ПЛАНИРОВАНИЕ
Я уже говорил о том, что план — это нечто, принципиально отличное от прогноза. Это утверждение о намерениях, о том, что плановики — или их хозяева — намереваются делать. Планирование (в том смысле, в каком я предлагаю использовать этот термин) неотделимо от власти. Естественное и, вообще говоря, желательное положение вещей таково, что каждый человек, обладающий той или иной властью, должен иметь какой-то план, то есть должен использовать свою власть сознательно и обдуманно, заглядывая на какое-то время вперед. Занимаясь этим, он должен принимать во внимание вероятные действия других, иными словами, он не может строить осмысленных планов, не делая определенного количества прогнозов. Эта задача совершенно прозрачна, когда то, что нужно спрогнозировать, действительно «прогнозируемо», то есть относится или к материям, куда человеческая свобода не проникает, или к рутинным действиям очень больших количеств индивидов, или к устоявшимся планам других обладающих властью людей. К несчастью, вещи, которые нужно предсказать, очень часто не принадлежат ни к одной из этих категорий, но зависят от индивидуальных решений отдельных людей или небольших групп. В этих случаях прогнозы не сильно отличаются от простого гадания, и никакие усовершенствования прогнозных методик тут не помогут. Конечно, одни люди могут проявить лучшие способности к угадыванию, чем другие, но не потому, что у них лучшие прогнозные методики или лучшее механическое оборудование, которое помогало бы им при вычислениях.
Итак, какое значение могло бы иметь выражение «национальный план» в свободном обществе? Оно не может означать концентрацию власти в одной точке, поскольку это подразумевало бы конец свободы: подлинное планирование распространяется лишь на то, на что распространяется власть планирующего. Мне кажется, единственное вразумительное значение, которое слова «национальный план» могли бы иметь в свободном обществе, — это по возможности полнейшее изъявление своих намерений всеми людьми, обладающими существенной экономической властью. Такие волеизъявления собирались бы и сопоставлялись каким-нибудь центральным агентством. Даже несогласованности в таком составном «плане» могли бы дать ценные указания.
ДОЛГОСРОЧНЫЕ ПРОГНОЗЫ И АНАЛИЗЫ ВЫПОЛНИМОСТИ
Перейдем теперь к долгосрочному прогнозированию, под которым я понимаю оценки на 5 лет и более вперед. Должно быть ясно, что, поскольку изменение — функция времени, далекое будущее еще менее предсказуемо, чем ближайшее. На самом деле всякие долгосрочные прогнозы до некоторой степени самонадеянны и абсурдны, если только они не имеют столь общий вид, что попросту утверждают очевидное. И тем не менее, зачастую, когда нужно принять решение или взять на себя долгосрочное обязательство, возникает необходимость «обратить взор» в будущее. Неужели ничто не поможет нам в этом?
Здесь я хочу снова подчеркнуть различие между прогнозами, с одной стороны, и «пробными расчетами», или «анализами выполнимости», — с другой. В одном случае я утверждаю, что положение дел через, скажем, 20 лет будет тем или иным. В другом случае я всего лишь исследую долгосрочный эффект определенных предполагаемых тенденций. К сожалению, правда в том, что в макроэкономике анализы выполнимости очень редко выходят за пределы самой зачаточной стадии. Люди согласны полагаться на общие прогнозы, которые редко стоят хотя бы той бумаги, на которой они написаны. Возможно, будет полезно привести несколько примеров. В наши дни очень актуальны разговоры о развитии отсталых стран, и для этой цели разрабатываются бесчисленные «планы». Если судить по тому, какие надежды пробуждаются по всему миру, люди, похоже, предполагают, что через несколько десятилетий большая часть населения мира сможет жить примерно так же, как сегодня живут западные европейцы. Так вот, мне кажется, было бы очень поучительным, если бы кто-то взялся сделать детальный анализ выполнимости этого проекта. Он мог бы взять 2000 год в качестве конечного пункта и отправиться оттуда в обратном направлении. Каков был бы требуемый выпуск продуктов питания, топлива, металлов, текстильных волокон и тому подобного? Каковы были бы запасы промышленного капитала? Разумеется, по мере анализа пришлось бы вводить много новых предпосылок. Каждая предпосылка могла бы стать предметом нового анализа выполнимости. В конечном счете можно было бы обнаружить, что получающиеся уравнения нельзя решить, если не ввести предпосылки, выходящие за рамки реальности и здравого смысла. Это могло бы оказаться в высшей степени поучительным. И, вероятно, привело бы к заключению, что (тогда как не вызывает сомнений, что существенное экономическое развитие требуется во всех странах, где огромные массы людей живут в крайней нищете) существует выбор альтернативных моделей возможного развития, и что некоторые варианты развития оказались бы более выполнимыми, чем другие.
Долгосрочное мышление, подкрепленное добросовестными анализами выполнимости, было бы особенно желательным там, где дело касается невозобновляемых видов сырья, имеющихся в ограниченных количествах, то есть главным образом ископаемых видов топлива и металлов. Например, в настоящее время на смену углю приходит нефть. Некоторые предполагают, что запасы угля подходят к концу. Тщательный анализ выполнимости, задействующий все имеющиеся данные о запасах угля, нефти и природного газа как доказанных, так и всего лишь предполагаемых, был бы чрезвычайно поучителен.
Что касается таких предметов, как рост населения и продовольственное снабжение, здесь мы уже располагаем исследованиями очень похожими на анализы выполнимости. Такие исследования осуществляются главным образом Организацией Объединенных Наций. Эти исследования можно было серьезно углубить, чтобы они не только сообщали о том, каких совокупных объемов производства продовольствия нужно достичь к 1980 или 2000 году, но и указали — гораздо детальнее, чем это делалось до сих пор, — хронологию конкретных шагов, которые нужно предпринять в ближайшем будущем, если нам необходимо достичь этих объемов.
Главное требование здесь чисто интеллектуальное: нужно ясно понимать различие между прогнозом и анализом выполнимости. Путать эти две вещи — явный признак неграмотности в вопросах статистики. Как я сказал выше, долгосрочное прогнозирование самонадеянно. Но долгосрочный анализ выполнимости — это скромная и непретенциозная работа, отказываться от которой значит ставить себя под угрозу.
И снова возникает вопрос, можно ли облегчить эту задачу, если чаще прибегать к механическим средствам, таким как ЭВМ. Лично я склонен в этом усомниться. Мне кажется, бесконечное приумножение механических средств там, где больше всего прочего требуется способность суждения — одна из главных движущих сил закона Паркинсона. Конечно, ЭВМ способна за несколько секунд или минут, варьируя предпосылки, обработать огромное количество перестановок, тогда как неэлектронному мозгу на ту же самую работу потребуются месяцы. Но дело в том, что неэлектронному мозгу никогда не понадобится браться за эту работу. С помощью способности суждения он может сконцентрироваться на нескольких параметрах, достаточных, чтобы очертить рамки вероятного с точки зрения здравого смысла. Некоторые воображают, будто можно создать машину для заблаговременного прогнозирования, которой можно было бы беспрестанно скармливать текущие «новости», получая в ответ непрерывно пересматриваемые долгосрочные прогнозы. Не сомневаюсь, что такое возможно, но будет ли от этого польза? О каждой «новости» следует судить по ее долгосрочной значимости, и обычно нельзя вынести определенное суждение немедленно. Не вижу ценности и в непрерывном пересмотре долгосрочных прогнозов, выполняемом посредством механической рутины. Прогноз требуется лишь тогда, когда нужно принять или пересмотреть долгосрочное решение, что даже в крупном бизнесе бывает достаточно редко. А уж если это происходит, то не жалко потратить время на то, чтобы обдуманно и добросовестно собрать лучшие данные, вынести суждение о каждом факте в свете накопленного опыта и наконец прийти к точке зрения, которую одобрят обладатели лучших имеющихся мозгов. Думать, что этот трудоемкий и лишенный определенности процесс можно укоротить с помощью куска механической аппаратуры, значит заниматься самообманом.
Когда речь идет об анализах выполнимости, порой может показаться, что полезно иметь аппаратуру, с помощью которой можно быстро выяснить, к каким следствиям приведут изменения в предпосылках. Но вам еще предстоит убедить меня, что для тех же целей недостаточно логарифмической линейки и набора таблиц сложных процентов.
НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ И СВОБОДА
Если я и оцениваю полезность «автоматизации» в экономическом прогнозировании и тому подобных делах достаточно негативного, это не значит, что я недооцениваю значение ЭВМ и подобной аппаратуры для выполнения других задач, например, для решения математических проблем или для планирования прогона оборудования. Эти последние задачи относятся к точным наукам или к их прикладному применению. Их предмет нечеловечен, или, наверное, следует сказать до-человечен. Сама их сочность — знак отсутствия человеческой свободы, отсутствия выбора, ответственности и достоинства. Как только вмешивается человеческая свобода, мы оказываемся в совершенно ином мире, в котором любое наращивание количества механических приборов представляет огромную опасность. Тенденциям к стиранию указанного различия следует противостоять с предельной решимостью. Результатом неоправданной попытки представителей социальных наук перенять и имитировать методы естественных наук стал тяжелейший удар по человеческому достоинству. Экономика, а тем более прикладная экономика, — не точная наука. На самом деле она есть нечто гораздо большее — одна из ветвей мудрости (или, по крайней мере, должна ей быть). Г-н Колин Кларк заявил однажды, что «долгосрочные мировые экономические равновесия складываются своим особым образом, полностью независимо от политических или социальных изменений».
На основании этой метафизической ереси в 1941 году он написал книгу — «Экономика 1960 года»[114]. Было бы несправедливо говорить, что нарисованная им картина не имеет никакого сходства с тем, что принесла с собой действительность. Своего рода сходство, и вправду, имеется — оно основано на том простом факте, что человек пользуется своей свободой в рамках неизменного набора законов природы. Но урок, который можно извлечь из книги г-на Кларка, состоит в том, что его метафизическая предпосылка неверна; что на самом деле даже в долгосрочном периоде мировые экономические равновесия в высшей степени зависимы от политических и социальных изменений; и что изощренные и изобретательные методы прогнозирования, использованные г-ном Кларком, всего лишь обеспечили его выкладкам ложное правдоподобие.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Таким образом, я прихожу к ободряющему заключению, что жизнь, включая экономическую жизнь, стоит того, чтобы ее прожить, поскольку она достаточно непредсказуема, чтобы быть интересной. Ни экономистам, ни статистикам не измерить ее «рулеткой». К добру или к худу, но в границах физических законов природы мы все-таки хозяева нашей индивидуальной и коллективной судьбы.
Однако знание-как, которым располагают экономист, статистик, ученый-естественник и даже подлинный философ, способно помочь в прояснении границ, которыми очерчена наша судьба. Будущее нельзя спрогнозировать, но его можно разведать. Анализы выполнимости способны показать, что может ждать нас, а это сегодня важнее, чем когда-либо, коль скоро по всему миру ведущей темой экономики стал «рост».
В спешной попытке получить надежное знание о своем принципиально недетерминированном будущем современный человек действия может окружить себя неуклонно растущими армиями прогнозистов, неуклонно растущими горами фактических данных, которые будут перевариваться все более чудесными механическими приспособлениями. Боюсь, в итоге мы получим не больше, чем огромный маскарад и все более изумительные подтверждения закона Паркинсона. По-прежнему лучшими будут решения, основанные на суждениях зрелых неэлектронных мозгов человека, трезво и спокойно взглянувшего на ситуацию и увидевшего ее в целом. «Остановись, посмотри и послушай» — лучший девиз, чем «Посмотри в прогнозах».
XVI. В направлении теории крупномасштабной организации[115]
Почти каждый день мы слышим о слияниях и поглощениях: Британия вступает в Европейское экономическое сообщество, чтобы открыть еще большие рынки, обеспечивать которые будут еще бо'льшие организации. В социалистических странах национализация породила громадные комбинаты, соперничающие со всем, что когда-либо появлялось в капиталистических странах (или даже превосходящие все это). Подавляющее большинство экономистов и экспертов по эффективности бизнеса поддерживают это движение в сторону громадных размеров.
И наоборот, большинство социологов и психологов настойчиво предупреждают нас об угрозах, которые оно таит: под угрозой оказывается целостность индивида, когда он чувствует себя не более чем винтиком громадной машины, когда человеческие взаимоотношения, наполняющие его ежедневную рабочую жизнь, все сильнее обесчеловечиваются. А из-за постоянного разрастания паркинсоновских бюрократий под угрозой оказываются и эффективность с производительностью.
В то же время современная литература рисует наводящие ужас картины дивного нового мира, в котором проведено резкое разделение на «нас» и «их», который раздираем взаимным подозрением, в котором низы ненавидят власть, а верхи презирают народ. Массы относятся к решениям своих правителей апатично и безответственно, тогда как правители тщетно пытаются поддерживать ход вещей с помощью строгой организации и координации, финансовых стимулов и поощрений, бесконечных увещеваний и угроз.
Несомненно, все это проблемы коммуникации. Но только коммуникация одного человека с другим, лицом к лицу, по-настоящему эффективна. В похожем на ночной кошмар романе Франца Кафки «Замок» показаны разрушительные последствия дистанционного руководства. Г-н К., землемер, нанят властями, но никто толком не знает, как и зачем. Он пытается прояснить свое положение, нo сталкивается с тем, что ему повсюду говорят: «К сожалению, нам землемер не нужен. Для землемера у нас нет никакой, даже самой мелкой работы».
И вот, стараясь во что бы то ни стало встретиться с представителем канцелярии лицом к лицу, г-н К. обращается к различным людям, которые, очевидно, имеют некоторый вес. Но другие говорят ему: «Вам, видно, никогда еще не приходилось вступать в контакт с нашими канцеляриями. Всякий такой контакт бывает только кажущимся. Вам же из-за незнания всех наших дел он представляется чем-то настоящим».
Так и не выполнив никакой работы, он получает письмо из Замка: «Землемерные работы, проведенные вами до настоящего времени, я одобряю полностью... Продолжайте трудиться с тем же усердием! Успешно завершите начатое дело. Перебои вызовут мое недовольство... Вы всегда под моим контролем».
Никто по-настоящему не любит крупномасштабную организацию: никто не любит получать приказы от начальника, получающего их от своего начальника, получающего их от... Даже если изобретаемые бюрократией правила необычайно человечны, никто не любит, когда им управляют правила, то есть люди, у которых на любую жалобу один ответ: «Не я придумал правила, я всего лишь их выполняю».
И все-таки, похоже, что крупномасштабная организация исчезать не собирается. Тем необходимее размышлять и теоретизировать о ней. Чем сильнее течение, тем важнее быть искушенным в мореплавании.
Основополагающая задача состоит в том, чтобы создать малое внутри большой организации.
Возникнув, большая организация обычно проходит фазы централизации и децентрализации, чередующиеся подобно взмахам маятника. Столкнувшись с такими противоположностями, в пользу каждой из которых имеются убедительные доводы, полезно заглянуть в самую глубь проблемы, чтобы прийти к чему-то большему, чем компромисс и половинчатое решение. Возможно, на самом деле нам требуется не «или-или», а «и то, и другое одновременно».
Эта очень известная проблема проходит сквозь всю реальную жизнь, хотя и не пользуется вниманием людей, тратящих большую часть жизни на решение лабораторных проблем, из которых все посторонние факторы были тщательно изъяты. Ведь каждый раз, делая что-то в реальной жизни, мы должны пытаться принять во внимание ситуацию вместе со всеми так называемыми посторонними факторами. И мы всегда испытываем потребность в порядке и свободе одновременно.
Любая организация, большая или маленькая, должна обладать определенной ясностью и упорядоченностью: там, где воцаряется беспорядок, ничего нельзя довести до конца. Тем не менее упорядоченность сама по себе статична и безжизненна; наряду с ней должно в изобилии иметься свободное пространство, которое позволяло бы вырваться за рамки установленного порядка, сделать то, что никогда не делалось раньше, чего не предвидели стражи упорядоченности, новое, непредсказуемое и непредсказанное, пришедшее человеку на ум в виде творческой идеи.
Поэтому любая организация должна непрестанно стремиться к упорядоченности порядка и стихийности человеческой свободы. Характерная опасность крупномасштабной организации состоит в том, что естественные тенденции ее развития поощряют порядок ценой свободы творчества.
С этой основополагающей парой противоположностей (порядка и свободы) можно связать многие другие. Централизация относится по большей части к порядку, децентрализация — к свободе. Для человека порядка типично быть бухгалтером, а в общем случае — управленцем. Для человека творческой свободы — предпринимателем. Порядок требует разума и способствует эффективности, тогда как свобода взывает к интуиции, открывает для нее двери и ведет к инновации.
Чем крупнее организация, тем очевиднее и неизбежнее потребность в порядке. Но если следить за удовлетворением этой потребности столь тщательно и безукоризненно, что у человека не останется простора для творческой интуиции и предпринимательского беспорядка, то организация начнет хиреть и превратится в пустыню отчаяния.
Этими рассуждениями я предваряю свою попытку выдвинуть теорию крупномасштабной организации. Пришло время сформулировать ее в виде пяти принципов.
Первый принцип называется принцип субсидиарности, или принцип субсидиарной функции. Его знаменитая формулировка звучит следующим образом: «Несправедливо и в то же время губительно и противно правильному порядку поручать большим вышестоящим органам работу, которую могут выполнить меньшие подчиненные организации. Ведь любая деятельность в обществе по самой своей природе призвана помогать его членам, а не поглощать и уничтожать их»[116]. Эти слова были сказаны в отношении общества в целом, но они равным образом уместны и тогда, когда речь идет о разных уровнях внутри большой организации. Высший уровень не должен присваивать функции низшего, основываясь на предпосылке, что, будучи выше, он уже обладает большей мудростью и способен выполнить эти функции эффективнее. Преданность может происходить только «снизу», достигая затем высших подразделений, а не наоборот, а ведь она — принципиально важный элемент любой здоровой организации.
Принцип субсидиарной функции предполагает, что бремя доказательства всегда лежит на тех, кто хочет лишить низший уровень его функции, а значит, свободы и ответственности в конкретной области. Они должны доказать, что низший уровень неспособен выполнить эту функцию удовлетворительным образом, и что высший уровень действительно справится с этим гораздо лучше. «Те, кто стоит у руля, должны быть уверены, что, чем лучше поддерживается иерархия различных объединений, при соблюдении принципа субсидиарной функции, тем авторитетнее и эффективнее будет общество, и тем счастливее и состоятельнее — государство» — говорится в процитированном отрывке далее[117].
Итак, мы уверенно оставляем противоположность централизации и децентрализации позади: принцип субсидиарной функции учит нас, что если тщательно оберегать свободу нижестоящих формирований, то и центр выиграет в эффективности и влиянии, в результате чего организация в целом станет «счастливее и состоятельнее».
Как достичь такой структуры? С точки зрения управленца, то есть с точки зрения упорядоченности, она будет выглядеть слишком неаккуратно, в особенности по сравнению с четкой логикой монолита. Большая организация будет состоять из множества полуавтономных подразделений, которые мы можем назвать квазифирмами. Чтобы у творчества и предпринимательства было как можно больше шансов проявить себя, каждая из таких квазифирм будет обладать значительной свободой.
Символом такой организационной структуры может служить человек, который держит в руке большое количество воздушных шариков. Каждый шарик имеет свою собственную плавучесть и подъемную силу, а человек не строит из себя повелителя шариков, но стоит под ними, хотя все-таки твердо держит все нити в своей руке. Каждый шарик — не только управленческая, но и предпринимательская единица. В противоположность этому, символом монолитной организации может служить рождественская елка со звездой на вершине и множеством орешков и прочих полезных предметов внизу. Только на вершине может существовать настоящая свобода и предпринимательство, все остальные части елки — ответвления вершины, зависимые от нее.
Таким образом, задача состоит в том, чтобы изучить одно за другим направления деятельности организации и учредить столько квазифирм, сколько будет возможно и разумно. Например, National Coal Board, одна из самых больших коммерческих организаций в Европе, сочла возможным учредить под различными названиями квазифирмы, одна из которых занимается открытыми горными работами, другая — кирпичной кладкой, третья — углепродуктами. Но на этом процесс не закончился — были созданы специальные, относительно независимые оргформирования, заведующие дорожными перевозками, недвижимостью и розничной торговлей, не говоря уже о разнообразных непрофильных предприятиях. Основная деятельность компании, подземная добыча угля, была поделена между 17 областными подразделениями, каждое из которых имеет статус квазифирмы. В процитированном выше источнике дано следующее описание результатов такой структуризации: «Тем самым, [центр] сможет свободнее, увереннее и эффективнее выполнять все то, что вверено ему одному по той причине, что он один способен это выполнить: задавать направление, осуществлять надзор, подгонять или придерживать по необходимости».
Чтобы контроль со стороны центра имел смысл и был эффективен, должен выполняться второй принцип, который мы назовем принципом реабилитации. Реабилитировать означает защитить от упреков и обвинений, доказать истинность и обоснованность, оправдать, поддержать. Таким образом, этим принципом очень хорошо описывается важнейший долг центрального органа власти по отношению к нижестоящим формированиям. Хорошее управление — это управление в исключительных случаях. Во всех случаях, кроме исключительных, дочернее подразделение должно быть поддержано и защищено от упреков. Это означает, что исключения должны быть определены достаточно ясно, чтобы квазифирма всегда могла точно знать, удовлетворительны ее действия или нет.
Чиновники в чистом виде, то есть люди порядка, счастливы, когда контролируют все. Вооруженные компьютерами, они действительно на это способны и могут требовать, чтобы им было подотчетно почти бесконечное число показателей, влияющих на прибыли или потери: выпуск, производительность, множество разных статей издержек, непроизводственные расходы и т.д. Это вполне логично, но реальная жизнь не умещается в рамки логики. Когда отчетность включает большое число критериев, к любому дочернему подразделению можно придраться по тому или иному показателю. «Управление в исключительных случаях» превращается в издевательство, и никто никогда не может точно знать, как обстоят дела с его подразделением.
В идеальном варианте в коммерческих организациях принцип реабилитации должен допускать подотчетность лишь по одному критерию, а именно по критерию доходности. Конечно, выполнение этого критерия должно быть второстепенно по отношению к необходимости соблюдения квазифирмой общих правил и политики центра. Идеалы редко бывают достижимы в реальном мире, но от того они не менее значимы. Их наличие подразумевает, что любое отклонение от идеала требуется обосновать и оправдать особыми доводами. Если число критериев, по которым нужно отчитываться, не будет оставаться действительно небольшим, в квазифирмах никогда не расцветут творчество и предпринимательство.
Хотя доходность и должна быть конечным критерием, его не всегда позволительно применять механически. Некоторые дочерние подразделения могут находиться в исключительно удачном положении, другие — в исключительно плохом. Некоторые могут иметь в организации служебные функции или другие особые обязанности, не связанные напрямую с доходностью. В таких случаях способ измерения доходности должен быть заранее скорректирован посредством, так сказать, рент и субсидий.
Если подразделение пользуется особыми и неизбежными преимуществами, оно должно платить соответствующую ренту, но если ему приходится терпеть неизбежные затруднения, то ему надо предоставлять специальный кредит или субсидии. Такая система может в достаточной мере уравнять шансы разных подразделений быть доходными, и прибыль станет адекватным показателем достигнутого. Если не провести такого уравнивания там, где оно необходимо, подразделения, которым повезло, будут нежиться на пуховой перине, а остальные — ворочаться на гвоздях. Ни к чему хорошему это не приведет — ни в смысле боевого духа, ни в смысле качества работы.
Если организация в соответствии с принципом реабилитации делает доходность первоочередным подотчетным критерием (доходность, скорректированную по необходимости рентами и субсидиями), управление в исключительных случаях становится возможным. В этом случае центр может сосредоточиться на том, чтобы «задавать направление, осуществлять надзор, подгонять или придерживать по необходимости», то есть на функциях, которые, несомненно, нужно осуществлять всегда и в отношении каждого дочернего подразделения.
Ясно определить исключения нетрудно. Существует два исключительных случая, когда центр может вмешаться. Первый имеет место тогда, когда центр и дочернее подразделение не могут прийти к добровольной договоренности о размерах ренты или субсидий, которые следует назначить в данном случае. При таких обстоятельствах центру необходимо провести полную проверку эффективности подразделения, чтобы объективно оценить его реальный потенциал. Второй случай — когда после введения ренты или субсидий подразделению не удается получить прибыль. Руководство подразделения оказывается тогда в опасном положении: если проведенная центром проверка эффективности будет свидетельствовать не в пользу этого руководства, его, возможно, придется сменить.
Третий принцип — принцип идентификации. Все дочерние подразделения, все квазифирмы, должны вести как отчет о прибылях и убытках, так и бухгалтерский баланс. С точки зрения упорядоченности вполне достаточно отчета о прибылях и убытках, ведь он дает сведения о том, приносит данное подразделение финансовую прибыль организации или нет. Но предпринимателю принципиально важно иметь бухгалтерский баланс, даже если он используется только для внутренних нужд. Почему недостаточно вести один только бухгалтерский баланс организации в целом?
Бизнес имеет дело с определенной экономической субстанцией, и эта субстанция уменьшается в результате убытков и увеличивается в результате прибылей. Что происходит с прибылями или убытками подразделения в конце финансового года? Они вливаются в общую сумму счетов организации, а с точки зрения подразделения просто исчезают. В отсутствие платежного баланса или чего-то в этом роде подразделение вступает в новый финансовый год с нулевым балансом. Это никак не может быть правильным.
Успех подразделения должен увеличивать его свободу и финансовый размах, тогда как неудача — в виде убытков — должна вести к ограничениям и сужению возможностей. Хотелось бы поощрять успехи и ставить в худшее положение за неудачи. Платежный баланс позволяет увидеть, как текущие результаты вызывают рост или уменьшение экономической субстанции. Это позволяет всем заинтересованным проследить эффект, оказываемый на субстанцию предпринимаемыми операциями. Прибыли и убытки переходят в новую графу и не стираются. Таким образом, каждая квазифирма должна иметь отдельный платежный баланс, в котором прибыли могут быть показаны как займы, предоставленные центру, а убытки — как займы, взятые у центра. Это имеет очень важное психологическое значение.
Перейду теперь к четвертому принципу, который можно назвать принципом мотивации. Банальный и очевидный трюизм состоит в том, что люди действуют в соответствии со своими мотивами. Вместе с тем для большой организации с ее бюрократическими структурами, с ее дистанционными и обезличенными формами контроля, с множеством абстрактных правил и предписаний и прежде всего с ее относительной непонятностью, вызванной самим ее размером, мотивация — центральная проблема. У руководства на самой вершине нет проблем с мотивацией, но чем ниже по иерархической лестнице, тем эта проблема острее. Здесь не место вдаваться в детали этой обширной и сложной темы.
В современном обществе, олицетворяемом крупномасштабными организациями, этой проблеме уделяется слишком мало внимания. Руководители исходят из того, что люди работают попросту ради денег, ради конверта с зарплатой в конце недели. Несомненно, это до некоторой степени верно. Но любого сбивает с толку и ставит в тупик, когда работник, которого спрашивают, почему на прошлой неделе он проработал только четыре смены, отвечает: «Потому что на зарплату за три смены я не смог бы удовлетворить свои потребности».
Это плата за интеллектуальную путаницу. Мы проповедуем добродетели трудолюбия и самоограничения, одновременно рисуя утопические картины общества безграничного потребления, где никто не трудится и ни в чем себя не ограничивает. Мы жалуемся, когда на призыв трудиться усерднее нам грубо отвечают: «И не подумаю», и одновременно предаемся мечтам о том, как автоматизация покончит с ручным трудом, и как компьютер освободит человека от бремени использования собственного мозга.
Недавно один из лекторов Рейта[118] заявил, что, когда меньшинство «сможет кормить, содержать и обеспечивать большинство, исчезнет смысл занимать в производстве тех, у кого нет желания там оставаться». Желания там оставаться нет у многих, поскольку их работа не вызывает у них интереса, не бросает им вызов и не приносит удовлетворения; в их глазах она не имеет других достоинств, кроме конверта с зарплатой в конце недели. Если наши интеллектуальные лидеры рассматривают работу как всего-навсего необходимое зло, которое для большинства вскоре будет отменено, то едва ли можно удивляться возникающему в ответ побуждению минимизировать ее объем, не откладывая. При этом проблема мотивации становится нерешаемой.
Так или иначе здоровье крупной организации в чрезвычайной мере зависит от ее способности отдавать должное принципу мотивации. У организационной структуры, которую спроектировали без учета этой фундаментальной истины, мало шансов на успех.
Мой пятый и последний принцип — это принцип средней аксиомы. Высшее руководство в крупной организации неизбежно находится в очень трудном положении. Такое руководство, хотя оно и дистанцировано от места событий, несет ответственность за все, что происходит (или не происходит, хотя должно) во всей организации. С множеством своих прочно устоявшихся функций оно справляется посредством директив, правил и предписаний. Но как же новые наработки, новые творческие идеи? Как насчет прогресса, предпринимательской деятельности par excellence?
Мы возвращаемся к тому, с чего начали: все настоящие человеческие проблемы произрастают из антиномии порядка и свободы. «Антиномия» означает противоречие между двумя законами, конфликт авторитетов, противостояние законов или принципов, которые, казалось бы, оба имеют свои основания в разуме.
Замечательно! Это и есть реальная жизнь, полная антиномий и не умещающаяся в рамки логики. Без порядка, планирования, предсказуемости контроля из центра, подробных указаний, подчинения и дисциплины не может произойти ничего плодотворного, потому что все разваливается на части. И все же без великодушного беспорядка, счастливой непринужденности, предпринимательского броска в неизвестное и непросчитываемое, без риска и азартной игры, творческого воображения, кидающегося туда, где бюрократический ангел не решится сделать шаг, жизнь превращается в позор и насмешку.
Центр без труда может позаботиться о порядке. Сложнее позаботиться о свободе и творчестве. У центра есть власть, позволяющая наводить порядок, но никакой властью нельзя пробудить творчество. Что же в этом случае высшее руководство в центре может сделать для прогресса и инноваций? И даже если оно знает, что именно нужно сделать, как ему добиться, чтобы это было сделано по всей организации? Здесь настает время для принципа средней аксиомы.
Аксиома — это самоочевидная истина, с которой соглашаются, как только она провозглашена. Центр может провозгласить открытую им истину — что та или иная вещь «правильная и должна быть сделана». Какое-то время назад самой главной истиной, провозглашенной National Coal Board, была концентрация добычи, то есть необходимость сконцентрировать угледобычу на меньшем количестве забоев, увеличив тем самым добычу на каждом из них. Разумеется, со сказанным все немедленно согласились, но за этим, что не удивительно, ничего особо не последовало.
Такого рода изменение требует огромной работы, нового мышления, новых подходов к планированию на каждой каменноугольной шахте, преодоления множества препятствий и трудностей. Что предпринять центру, в данном случае National Coal Board, чтобы ускорить перестройку? Конечно, он может заняться проповедью новой доктрины. Но какой от этого толк, если все и так с ней согласны? Прибегая к проповеди, центр оставляет свободу и ответственность за формированиями более низкого уровня, но навлекает на себя справедливую критику за то, что «они только говорят и ничего не делают». Вместо этого центр может издавать указания, но центральное руководство, будучи удалено от настоящего места действий, навлечет на себя справедливую критику за то, что «они пытаются всем управлять, сидя в штабе», жертвуя потребностью в свободе ради потребности в порядке и лишаясь творческого участия сотрудников нижестоящих формирований, то есть тех самых людей, которые ближе всего к работе как таковой. Ни мягкий метод управления с помощью увещеваний, ни жесткий метод управления с помощью указаний не отвечают требованиям ситуации. А требует она чего-то на полпути, средней аксиомы, приказа, который, все-таки, не совсем приказ.
Приняв решение сконцентрировать добычу, корпорация National Coal Board установила определенные минимальные нормы для новых угольных забоев с оговоркой, что если в какой-либо местности посчитают необходимым открыть угольный забой, который не будет отвечать этим нормам, то в специальную книгу нужно будет внести отчет о данном решении, содержащий ответы на три вопроса.
• Почему этот конкретный угольный забой нельзя устроить таким образом, чтобы достичь минимального требуемого размера?
• Почему вообще нужно добывать этот конкретный уголь?
• Какова приблизительная запланированная доходность угольного забоя?
Это было примером настоящего, эффективного применения принципа средней аксиомы, и оно возымело почти магический эффект.
Концентрация добычи действительно начала увеличиваться, что обернулось отличными результатами для всей промышленной отрасли. Центр нашел способ выйти далеко за пределы простых увещеваний, не уменьшая при этом свободу и ответственность нижестоящих формирований.
Другая средняя аксиома воплощена в таком изобретении, как статистика воздействия. Как правило, статистические данные собираются в интересах того, кто их собирает, — кто нуждается (или думает, что нуждается) в определенной количественной информации. Статистика воздействия имеет другую цель, а именно довести до сведения того, кто предоставляет статические данные, то есть ответственного лица в штате нижестоящего формирования, определенные факты, которые он иначе мог бы упустить из виду. Это изобретение стало успешно использоваться в угольной промышленности, особенно в сфере обеспечения безопасности.
Открытие средней аксиомы — это всегда серьезное достижение. Проповедовать легко. И издавать указания тоже. Но осуществить свои творческие идеи не ущемив свободы и ответственности нижестоящих формирований, — действительно трудная задача для высшего руководства.
Я изложил пять принципов, которые, по моему убеждению, были бы уместны в теории крупномасштабной организации, и дал каждому из них более-менее занимательное название. Зачем все это было нужно? Было ли это просто-напросто интеллектуальной игрой? Не сомневаюсь, некоторые читатели так и решат. Другие же (именно для них написана эта глава), возможно, скажут: «Вы выразили словами то, что я годами пытался воплотить на деле». Замечательно! Многие из нас уже годами борются с проблемами, связанными с крупномасштабными организациями. И эти проблемы становятся все острее. Чтобы борьба была успешнее, нам нужна теория, основанная на принципах. Но откуда берутся принципы? Из наблюдения и понимания практических задач.
Лучшая формулировка того, каким должно быть необходимое взаимодействие теории и практики, принадлежит Мао Цзэдуну. Идите к практикам, говорит он, и учитесь у них. Затем обобщите их опыт в принципы и теории, а потом возвращайтесь к практикам и призовите их внедрить эти принципы и методы на практике, чтобы решить их проблемы и достичь свободы и счастья[119].
XVII. Социализм
Как теоретические рассуждения, так и практический опыт привели меня к выводу, что социализм интересен единственно своими неэкономическими ценностями и создаваемой им возможностью преодоления религии экономики. Общество, управляемое культом enrichissez-vous[120] поклоняющееся золотому тельцу и славящее миллионеров как культурных героев, не получит от обобществления ничего такого, чего не могло бы получить и без него.
Поэтому не удивительно, что многие социалисты, которые живут в так называемых развитых обществах и сами, знают они об этом или нет, являются приверженцами религии экономики, задаются сегодня вопросом, нужна ли вообще национализация. От нее много беспокойств — так зачем с ней мучиться? Отмена частной собственности сама по себе не приводит к чудесным результатам: для достижения чего-то действительно стоящего все также надо преданно и терпеливо трудиться, а преследование финансовой жизнеспособности и одновременно высших общественных целей порождает множество дилемм, множество видимых противоречий и оборачивается тяжким бременем для руководства.
Если цель национализации — добиться более быстрого экономического роста, более высокой эффективности, лучшего планирования и т.п., то разочарование неизбежно. Идея положить частную алчность в основу экономики обнаружила исключительную способность преобразовывать мир. Маркс осознавал это:
Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения... и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса... Буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства и бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в цивилизацию все, даже самые варварские, нации [«Манифест коммунистической партии»].
Сила идеи частного предпринимательства заключена в ее ужасающей простоте. Идея гласит, что жизнь, во всей своей полноте, может быть сведена к одному аспекту — к прибылям. В качестве частного индивида бизнесмен может проявлять интерес и к другим аспектам жизни (быть может даже к добру, истине и красоте), но как бизнесмена его волнуют только прибыли. В этом отношении идея частного предпринимательства точно согласуется с идеей рынка, который в одной из предыдущих глав я назвал «институализированной формой индивидуализма и безответственности». Она идеально согласуется и с современной тенденцией все выражать количественно, ценой понимания качественных различий, ведь частное предпринимательство не озабочено тем, что именно ему производить, а лишь тем, что оно с этого получит.
После того как вы сведете реальность к одному (лишь одному!) из ее тысячи аспектов, все станет кристально ясным. Теперь вы знаете, что делать — то, что приносит прибыли, и знаете, чего избегать — того, что уменьшает их или ведет к убыткам. В то же время у вас есть совершенное мерило степени успеха или неуспеха. Никому не позволяйте наводить туман, спрашивая, способствует ли конкретное действие благосостоянию и благополучию общества, ведет ли оно к моральному, эстетическому или культурному обогащению. Просто выясните, выгодно ли оно, и разузнайте, имеется ли более выгодная альтернатива. Если имеется, выберите ее.
Неслучайно, успешные бизнесмены зачастую на удивление примитивны: они живут в мире, который сделала примитивным эта редукция. Они как дома в этой упрощенной версии мира, она устраивает их. А когда реальному миру случается заявить о своем существовании, обратить их внимание на какую-то иную свою грань, не предусмотренную их философией, им свойственно приходить в состояние полного замешательства и беспомощности. Они ощущают себя стоящими перед лицом непросчитываемых опасностей и, не задумываясь, предсказывают общую катастрофу. Таким образом, их суждения о действиях, продиктованных более разносторонними взглядами на смысл и цель жизни, обычно ничего не значат. То, что никакой другой порядок вещей, например, бизнес, не основанный на частной собственности, не может приносить успеха, — это для них решенный вопрос. Если он тем не менее приносит успех, это должно объясняться какой-нибудь гадостью — «эксплуатацией потребителя», «скрытыми субсидиями», «принудительным трудом», «монополией», «демпингом» или каким-нибудь темным и жутким накоплением активов, которое в один прекрасный день обязательно раскроется.
Но это было отступление. А основная мысль в том, что реальная сила теории частного предпринимательства заключается в этом безжалостном упрощении, которое к тому же так восхитительно укладывается в психологию, сформированную феноменальными успехами науки. Сила науки тоже проистекает из «редукции» реальности к тому или иному ее аспекту, главным образом редукции качества к количеству. Но точно так же как науку XIX века, упорно сосредоточенную на механических аспектах реальности, пришлось оставить в прошлом, поскольку слишком большая часть реальности попросту не вписывалась в ее картину, бизнес, упорно сосредоточенный на аспекте «прибылей», пришлось видоизменить, поскольку он не сумел отдать должного реальным человеческим потребностям. Историческое достижение социалистов состояло в том, что они дали толчок для этого видоизменения, в результате чего любимая фраза просвещенных капиталистов сегодня: «Теперь мы все социалисты».
Иными словами, капиталист сегодня стремится отрицать, что единственная конечная цель его деятельности — это прибыль. Он говорит: «Что вы! Мы делаем для наших рабочих массу вещей, на которые нас ничто не вынуждает, мы стараемся сохранить красоту сельского ландшафта, мы участвуем в исследованиях, которые могут и не принести прибыли» и т.д., и т.п. Все эти притязания хорошо известны, но иногда они оправданны, иногда нет.
Для нас в данном случае важно следующее: частное предприятие «старого стиля» существует, скажем так, просто ради прибыли. Поэтому оно имеет наиболее упрощенные цели, что обеспечивает ему совершенное мерило успеха или неуспеха. Напротив, частное предприятие «нового стиля» преследует (допустим) огромное количество разнообразных целей, оно старается рассматривать все стороны жизни, а не только деньги, поэтому его цели не становятся упрощенными, и у него нет надежного мерила успеха или неуспеха. Если все это так, то частные предприятия «нового стиля», существующие в форме больших акционерных обществ, отличаются от обобществленных предприятий лишь одним, а именно тем, что они приносят своим акционерам нетрудовой доход.
Ясно, что поборники капитализма не могут усидеть сразу на двух стульях. Они не могут говорить: «Теперь мы все социалисты» и в то же время по-прежнему утверждать, что социализм невозможен. Если они и сами преследуют цели, не связанные с получением прибыли, то их утверждения, что невозможно эффективно распоряжаться средствами производства страны, допуская соображения, не связанные с получением прибыли, не особо убедительны. Если они могут руководить без тесного намордника денежного интереса, то и национализированная промышленность может.
С другой стороны, если все это, скорее, притворство, а частное предприятие работает (практически) только ради прибыли, если прочие цели, на самом деле, зависят исключительно от получаемой прибыли и от того, на что предприятие решит пустить некоторые из своих прибылей, то чем раньше это станет очевидным, тем лучше. В этом случае в пользу частного предпринимательства, как и раньше, могло бы свидетельствовать преимущество простоты. Довод против обобществленного предпринимательства состоял бы в том, что последнее обречено на неэффективность именно потому, что пытается одновременно преследовать несколько целей. А довод социалистов против частного предпринимательства остался бы традиционным и не был бы преимущественно экономическим: если в основу всей экономической деятельности положен один лишь мотив алчности, частное предпринимательство унижает жизнь уже самой этой простотой.
Полное отрицание общественной собственности означает полное принятие частной собственности. Оно точно так же догматично, как и противоположная позиция самого фанатичного коммуниста. Тогда как любой фанатизм обнаруживает интеллектуальную слабость, фанатичная приверженность средствам, когда цели совершенно неопределенны, — это чистое слабоумие.
Как уже упоминалось, вся суть экономической жизни (да и вообще всей жизни) в том, что она постоянно требует примирения противоположностей, которые, строго логически, непримиримы. На макроэкономическом уровне, то есть при управлении целыми обществами, всегда необходимо сочетание планирования и свободы — путем не слабого и безжизненного компромисса, а осознания законности того и другого и потребности в них. Так же и на микроэкономическом уровне (при управлении индивидуальными предприятиями): с одной стороны, принципиально важно, чтобы руководители обладали всей полнотой власти и ответственности, и с другой — столь же важно, чтобы рабочие могли свободно и демократично принимать участие в решениях руководства. Опять же, речь идет не о том, чтобы смягчить противоположность этих двух потребностей с помощью какого-нибудь половинчатого компромисса, не удовлетворяющего ни тех, ни других, а о том, чтобы осознать обе потребности. Одержимость исключительно одной из противоположностей — планированием — порождает сталинизм, тогда как одержимость другой порождает хаос. Обычно на каждую из этих крайностей отвечают, до предела качнув маятник в другую сторону. Но обычный ответ — не единственно возможный. Если бы мы, в противоположность злобным и придирчивым критикам, проявили великодушие и не поскупились на интеллектуальные усилия, то помогли бы обществу, хотя бы на какое-то время, найти срединный путь, примиряющий противоположности, не ущемляя их.
То же самое относится к выбору целей в бизнесе. Одна из противоположностей (она представлена частным предпринимательством «старого стиля») — это потребность в простоте и измеримости. Ее легче всего удовлетворить, строго исключив из мировоззрения все, кроме «доходности». Другая противоположность (представленная исходной «идеалистической» концепцией обобществленного предпринимательства) — это потребность разносторонне и человечно подходить к ведению экономических дел. Приверженность исключительно первой противоположности ведет к уничтожению человеческого достоинства, последней — к хаотичной неэффективности.
Для таких проблем нет «окончательных» решений. Существует только жизненное решение, изо дня в день достигаемое на основе ясного осознания того, что обе противоположности законны.
Собственность, частная или общественная, — это всего лишь один из элементов структуры. Сама по себе форма собственности не определяет преследуемых целей. С этой точки зрения правильно будет сказать, что вопрос о собственности не является решающим. Но необходимо также осознавать, что частная собственность на средства производства жестко ограничивает возможный выбор целей, поскольку вынужденно ведет к погоне за прибылью и имеет свойство поощрять узкий и эгоистичный взгляд на вещи. Общественная собственность дает полную свободу в выборе целей и поэтому может использоваться для любых выбранных целей. Тогда как частная собственность — инструмент, который сам по себе в значительной мере предопределяет цели, для которых может быть применен, общественная собственность — инструмент, цели применения которого не определены и должны быть выбраны осознанно.
Поэтому нет серьезного повода иметь общественную собственность, если цели, на которые предполагается бросить национализированную промышленность, столь же узки, столь же ограничены, как и те, которые преследует капиталистическое производство, то есть доходность и ничего больше. Именно в этом, а не в воображаемой эффективности, сегодня заключается настоящая угроза для национализации в Британии.
Кампания врагов национализации состоит из двух отчетливо отделенных друг от друга движений. Первое движение представляет собой попытку убедить общество в целом и людей, занятых в национализированном секторе в том, что единственное, имеющее значение в делах распоряжения средствами производства, распределения и обмена, — это доходность; что любое отступление от этого священного стандарта — и особенно отступление национализированной промышленности — оборачивается нестерпимым бременем для каждого и напрямую ответственно за все, что только может пойти не так в экономике в целом. Эта кампания необыкновенно успешна. Второе движение состоит в том, чтобы показать, что, поскольку поведение национализированной промышленности не представляет собой ничего особенного и, следовательно, не обещает прогресса в сторону лучшего общества, любая дальнейшая национализация была бы очевидным проявлением догматической косности, простым актом присвоения чужого, организованным отчаявшимися политиками, необученными, необучаемыми и неспособными на интеллектуальное сомнение. У этого ловкого маленького плана шансы на успех значительно возрастают, если его можно поддерживать государственной политикой цен на товары национализированных отраслей, которая делает фактически невозможным получение в них прибыли.
Следует признать, что эта стратегия, подкрепленная систематической кампанией по очернению национализированных отраслей промышленности, оказала-таки влияние на общественное мышление.
Причина этого не в изъянах исходной идеи, вдохновившей социалистов, и не в каких-либо фактических промахах, допущенных при ведении национализированной промышленности (обвинения такого рода совершенно беспочвенны), а в недостаточной проницательности самих социалистов. Если к ним не вернется проницательность, то они не вернут своих позиций, а национализация не выполнит своей функции.
На карту здесь поставлена не экономика, а культура — не уровень жизни, а качество жизни. Об экономике и уровне жизни не хуже позаботится и капиталистическая система, смягченная незначительным планированием и перераспределяющим налогообложением. Но культура и качество жизни в общем от такой системы сейчас могут только пострадать.
Социалисты должны настаивать на использовании национализированных отраслей не просто для «раскулачивания» капиталистов — в этом они могут преуспеть, а могут и потерпеть неудачу — но для формирования более демократичной и достойной системы промышленного управления, более человечного использования машинного оборудования и более умных подходов к применению человеческой изобретательности и человеческих усилий. Если им это удастся, то будущее в их руках. Если не удастся — то им нечего предложить, что стоило бы пота свободных людей.
XVIII. Собственность[121]
Нa самом деле очевидно, что никакие изменения в системе или в аппарате управления не могут устранить те причины общественного нездоровья, которые заключены в эгоизме, алчности или природной вспыльчивости людей. Вместе с тем можно создать среду, в которой эти качества не будут поощряться. Но нельзя гарантировать, что люди будут жить по своим принципам. Можно способствовать основанию общественного порядка на принципах, в соответствии с которыми люди при желании смогут жить в согласии, вместо того чтобы жить в разногласиях. Нельзя поставить действия людей под контроль. Но можно дать людям цель, на которой они смогут сосредоточить умственные усилия. А каковы умы людей, такой — в долгосрочном периоде и за некоторыми исключениями — будет их практическая деятельность.
Эти слова Р.Г. Тоуни были написаны много десятилетий назад. Они не потеряли ни крупицы своей актуальности, если не брать во внимание тот факт, что сегодня нас беспокоит не только общественное нездоровье, но настоятельнее всего — нездоровье экосистемы и биосферы, угрожающее самому выживанию человеческого рода. Каждая из проблем, затронутых в предыдущих главах, ведет к вопросу о «системе или аппарате управления». Хотя, как я доказывал на протяжении всей книги, никакие системы, аппараты управления, экономические доктрины или теории не бывают самодостаточны: все они воздвигаются на метафизическом фундаменте, то есть на фундаменте основополагающих взглядов человека на жизнь, ее смысл и цель. Я говорил о религии экономики, о поклонении идолу материального обладания, о потреблении и так называемом уровне жизни, о роковой наклонности тех, у кого вызывает ликование факт, что «предметы роскоши наших отцов стали предметами необходимости для нас». Системы — это всегда, не больше и не меньше, воплощения самых основополагающих отношений человека. Некоторые воплощения, конечно, более совершенны, чем другие. Всеобщие свидетельства материального прогресса наводят на мысль, что современная система частного предпринимательства — наиболее совершенное орудие личного обогащения (или была таковым до настоящего времени). Современная система частного предпринимательства изобретательно ставит себе на службу такие человеческие побуждения, как алчность и зависть, делая их своими движущими силами. Но ухитряется преодолеть наиболее бросающиеся в глаза недостатки политики laissez-faire с помощью кейнсианского экономического управления, незначительного перераспределяющего налогообложения и «уравновешивающей силы» профсоюзов.
Может ли такая система дать вразумительные способы решения проблем, с которыми нам приходится иметь дело сейчас? Ответ самоочевиден: алчность и зависть требуют постоянного и безграничного материального роста, без надлежащего внимания к сохранению окружающего мира, а такой рост в конечной окружающей среде невозможен. Поэтому мы должны изучить глубинную природу системы частного предпринимательства и возможности формирования альтернативной системы, которая подходила бы для новой ситуаций.
Сущность частного предпринимательства — это частная собственность на средства производства, распределения и обмена. Поэтому не удивительно, что л критики частного предпринимательства отстаивали и, во многих случаях, с успехом стимулировали преобразование частной собственности в так называемую общественную, или коллективную собственность.
Прежде всего, давайте подумаем над смыслом слова «собственность» или «имущество».
Что касается частного имущества, то здесь первое и самое основное различие — между а) имуществом, которое помогает в созидательной работе, и б) имуществом, которое заменяет ее. Первое — нечто здоровое и естественное, частное имущество трудящегося владельца, последнее — нечто противоестественное и нездоровое,частное имущество пассивного собственника, паразитически живущего за счет труда других. Это основное различие ясно увидел Тоуни, который придерживался взгляда, что «любые доводы за частное имущество или против него остаются, следовательно, пустым разговором, пока не уточнено, о какой именно форме имущества идет речь».
Ведь принцип промышленности извращает не частная собственность, а частная собственность, порвавшая с трудом. Идея некоторых социалистов о том, что любое частное имущество вредно, — это образец схоластического педантизма, такого же абсурдного, как у тех консерваторов, которые окружают любое имущество каким-то ореолом таинственной святости.
Частное предприятие, где используется имущество первой категории, автоматически оказывается мелкомасштабным, персональным и местным. У него нет широкого круга социальных обязательств. За выполнением его обязательств перед потребителем может проследить и сам потребитель. Наемных рабочих может защитить общественное законодательство и бдительность профсоюза. Мелкомасштабные предприятия не принесут частным лицам огромных богатств, и тем не менее их полезность для общества колоссальна.
Сразу ясно, что в этом разговоре о частной собственности вопрос масштаба имеет решающее значение. Уже когда мы переходим от мелкого масштаба к среднему, связь между собственностью и трудом слабнет, частное предприятие начинает обретать обезличенные черты и становиться существенным социальным фактором в своей местности; его значение может даже выйти за пределы местного. Сама идея частного имущества становится все более обманчивой.
1. Собственник, нанимая оплачиваемых управляющих, не нуждается для выполнения своей работы в том, чтобы быть владельцем. Поэтому его права собственности перестают быть функционально необходимыми. Они становятся инструментом эксплуатации, если он присваивает себе долю прибыли сверх справедливой зарплаты и процента на вложенный капитал — не выше текущих процентов на капитал, занятый на стороне.
2. Высокие прибыли либо случайны, либо являются достижением не одного только собственника, а всей организации. Поэтому несправедливо и вредно для общества, если их целиком присваивает собственник. Ими следует поделиться со всеми членами организации. Если их бросают обратно в дело, они должны быть «свободным капиталом», собственностью всего коллектива, вместо того чтобы прибавляться к богатствам первоначального собственника.
3. Средний размер способствует безличным взаимоотношениям и ставит новые вопросы относительно осуществления контроля. На мелкомасштабном предприятии, которое, будучи управляемо трудящимся владельцем, имеет почти семейный характер, даже автократический контроль не представляет серьезной проблемы. Превышение предприятием определенного — очень скромного — размера несовместимо с человеческим достоинством и подлинной эффективностью. Поэтому требуется сознательная и регулярная разработка системы коммуникаций и совещаний, которая позволила бы всем членам организации (хотя бы в какой-то мере) подлинно участвовать в управлении.
4. Социальная значимость и вес фирмы в ее местности и вне ее требуют до некоторой степени «обобществить собственность», вынеся ее за пределы круга членов самой фирмы. Это «обобществление» можно выполнить, регулярно отдавая часть прибылей фирмы на общественные или благотворительные цели и привлекая попечителей извне.
В Соединенном Королевстве и других капиталистических странах существуют частнопредпринимательские фирмы, успешно воплотившие эти идеи на практике и таким образом преодолевшие нежелательные и вредные для общества свойства, которые становятся присущи частной собственности на средства производства, когда она превышает мелкий масштаб. Одна из таких фирм — Scott. Bader & Co. Ltd. в Уолластоне, Нортгемптоншир. Подробнее об их опыте и их экспериментах будет рассказано в следующей главе.
Когда дело доходит до крупномасштабных предприятий, идея частной собственности превращается в нелепость. Подобное имущество не является и не может быть частным ни в каком действительном смысле. Опять же Р.Г. Тоуни видел это с полной ясностью.
Такое имущество можно назвать пассивным или служащим целям присвоения, эксплуатации или власти, чтобы отличать его от имущества, которое активно используется его собственником в его профессиональной деятельности или для ведения домашнего хозяйства. Конечно, с точки зрения юриста, первое — точно такое же имущество, как и второе. Но что касается экономистов, сомнительно, что они вообще должны называть такое имущество «имуществом», ведь оно не тождественно правам, гарантирующим собственнику продукты его усердного труда, а противоположно им.
Так называемая частная собственность на крупномасштабном предприятии никоим образом не является аналогом простого имущества маленького землевладельца, ремесленника или предпринимателя. По словам Тоуни, она является аналогом «феодальной барщины, которая грабительски лишала французского крестьянина части продуктов его труда, пока не была отменена в ходе революции».
С точки зрения права, авторские отчисления, земельная рента, монопольная прибыль, все виды сверхдохода — все это «имущество». Самая неотразимая критика такого положения вещей... содержится в тех самых аргументах, с помощью которых его обычно защищают. Говорят, что значение этого института в том, чтобы поощрять промышленность, гарантируя, что работник получит продукт своего усердного труда. Но отсюда следует, что в такой же мере, в какой важно сохранить право на имущество, которым человек обладает в результате своего труда, важно отменить право на такое имущество, которое он имеет в результате труда кого-то еще.
РЕЗЮМИРУЕМ
1. На мелкомасштабном предприятии частная собственность естественна, плодотворна и справедлива.
2. На предприятии средних масштабов частная собственность уже, в значительной степени, перестает быть функционально необходимой. Идея «имущества» становится вымученной, неплодотворной и несправедливой. Если собственник только один или их небольшая группа, они могут и должны отказаться от привилегии в пользу более широкого круга фактических работников — как это имело место в случае со Scott Bader & Co. Ltd. Быть может, когда на предприятии множество анонимных акционеров, такой акт щедрости маловероятен, но даже тогда для него можно подготовить почву законодательно.
3. В крупномасштабном предпринимательстве частная собственность — фикция, имеющая целью позволить не выполняющему никаких функций собственнику паразитически жить за счет труда других. Это не только несправедливый, но и иррациональный элемент, который извращает все взаимоотношения внутри предприятия. Еще раз процитируем Тоуни:
Даже если каждый член коллектива кладет что-то в общий котел с условием, что он что-то с этого получит, могут, все-таки, возникнуть разногласия по поводу размера доли... Но если общий итог известен и притязания каждого признаются, то это останется единственным возможным поводом для разногласий... Но в промышленности такие притязания признаются не полностью, ведь те, кто ничего не кладет в котел, требуют части приготовленного.
Существует много методов покончить с так называемой частной собственностью в крупномасштабном предпринимательстве. Самый знаменитый из них обычно называют «национализацией».
Но слово «национализация» нельзя назвать ни самым подходящим, ни лишенным двусмысленности. Используемое надлежащим образом, оно всего-навсего означает, что права собственности принадлежат органу, который представляет потребителей в целом. Ни один язык не обладает словарем, который позволил бы точно выразить нюансы многообразных возможных типов организации общественных услуг.
В итоге необычайно бесцветное слово «национализация» почти неизбежно оказывается нагруженным в высшей степени узкоспециальными и совершенно произвольными подтекстами. Вошло в практику употреблять его как синоним особого метода управления, при котором лица, официально уполномоченные государством, занимают место промышленных директоров и получают всю власть, которую имели последние. И вот, те, кто хочет сохранить систему, при которой промышленность — не профессия по обслуживанию общества, а занятие, приносящее выгоду акционерам, критикуют национализацию исходя из того, что государственное руководство предприятиями с необходимостью неэффективно.
В Британии уже прошла «национализация» ряда крупных отраслей. Их пример подтвердил очевидную истину, что качество производства в той или иной отрасли зависит от людей, которые им занимаются, а не от собственников, которые не принимают в нем никакого участия. И все-таки национализированные отрасли, несмотря на достигнутые в них успехи, по-прежнему остаются объектом неутолимой ненависти представителей определенных привилегированных групп. Нацеленная против них непрекращающаяся пропаганда вводит в заблуждения даже тех, кто не разделяет эту ненависть и должен бы мыслить более здраво. Глашатаи частного предпринимательства без устали требуют большей «подотчетности» национализированных отраслей. Этот факт можно считать весьма забавным, коль скоро подотчетность этих предприятий, работающих исключительно в интересах общества, уже доведена до очень высокого уровня, тогда как частная промышленность, явным образом существующая ради частной прибыли, вообще практически неподотчетна.
Собственность — это не какое-то одно право, а целый пучок прав. «Национализация» состоит не в том, чтобы попросту передать этот пучок прав из рук А в руки Б, то есть из рук частных лиц в руки «государства» (что бы под этим ни понималось). Она состоит в том, чтобы принять точное решение о том, кому передать какое из прав, которые до национализации, связанные в пучок, все без исключения признавались за так называемым частным собственником. Поэтому, как лаконично говорит Тоуни, «национализация — [это] проблема законодательства». Как только правовая система частного имущества убрана, появляется свобода обустроить все заново — провести слияния или ликвидации, централизацию или децентрализацию, сконцентрировать власть или рассеять ее, создать крупные единицы или малые, унифицированную систему или федеративную (или не создавать никакой системы). Как пишет Тоуни,
В своей разумной форме протест против общественной собственности — это, на самом деле, протест против чрезмерной централизации. Но чрезмерная централизация лечится не сохранением за частными лицами их нефункционального имущества, а введением децентрализованных прав общественной собственности.
«Национализация» ликвидирует имущественные права частных лиц, но сама по себе не создает новой «собственности» в экзистенциальном (то есть не просто в правовом) смысле этого слова. Точно так же она сама по себе не определяет, что станет с исходными правами собственности и кто теперь будет ими пользоваться. Поэтому национализация — это в каком-то смысле чисто негативная мера, которая аннулирует предшествующие порядки и создает возможность и необходимость установления новых. Разумеется, эти новые порядки, ставшие возможными благодаря национализации, должны отвечать требованиям каждого отдельного случая. Однако существует несколько принципов, которые могут соблюдаться во всех случаях — для любых предприятий, занимающихся предоставлением общественных услуг.
Во-первых, опасно смешивать бизнес и политику. Такая смесь обычно порождает неэффективный бизнес и коррумпированную политику. Поэтому во всех случаях в ходе национализации должны быть определены и перечислены все права политической стороны (если таковые предусматриваются), например, министра, парламента или любого другого правительственного органа по отношению к деловой стороне, то есть к совету директоров. Это имеет особенно большое значение, когда дело касается прав назначения на должности.
Во-вторых, национализированные предприятия, предоставляющие общественные услуги, всегда должны быть нацелены на прибыль (по формуле «едим, чтобы жить», а не «живем, чтобы есть») и создавать резервы. Прибыли они не должны отдавать никому, даже правительству. Чрезмерных прибылей — а они означают создание чрезмерных резервов — следует избегать посредством снижения цен.
В-третьих, национализированные предприятия должны иметь предписанную законом обязанность «во всех отношениях служить общественным интересам». Истолкование того, в чем состоят эти «общественные интересы», надо оставить самим членам предприятия, которое должно быть соответствующим образом структурировано. Бесполезно воображать, будто национализированное предприятие будет заботиться об одних только прибылях, как если бы оно работало на частных акционеров, а истолкование общественных интересов можно будет целиком вверить правительству. К несчастью, эта идея захватила умы тех, кто разрабатывал теорию управления национализированными отраслями в Великобритании, и в результате от этих отраслей ожидают, что они будут работать исключительно ради прибыли и отклоняться от этого принципа только в случае указаний и соответствующих компенсаций со стороны правительства. Это разделение функций может казаться привлекательным теоретикам, но в реальном мире оно лишено каких-либо достоинств, так как разрушает сам дух руководства национализированной отраслью. Принцип «во всех отношениях служить общественным интересам» остается пустым звуком, если он не проходит красной нитью через все действия и решения руководства. Такие вещи правительство не может и не должно контролировать, не говоря уже о том, чтобы выделять за них финансовую компенсацию. Нельзя отрицать, что задачи стремления к прибыли и служения общественным интересам могут от случая к случаю конфликтовать друг с другом. Но это всего лишь означает, что управление национализированной промышленностью предъявляет к тому, кто его осуществляет, более высокие требования, чем управление частным предприятием. Идея, будто можно прийти к лучшему обществу, не предъявляя к себе более высоких требований, призрачна и самопротиворечива.
В-четвертых, чтобы представители национализированных отраслей имели возможность узнать «общественные интересы» и защитить их, необходимы порядки, благодаря которым все законные интересы могли бы найти выражение и получить влияние, а именно интересы наемных работников, местных сообществ, потребителей, а также конкурентов, особенно если последние сами представляют национализированные отрасли. Успешное внедрение этого принципа все еще требует многочисленных экспериментов. Идеального «образца» нет нигде. Неизменная проблема состоит в том, чтобы защитить эти интересы без того, чтобы неоправданно урезать руководству его руководящие полномочия.
Наконец, главная опасность для национализации — это пагубное пристрастие плановиков к чрезмерной централизации. В целом малые предприятия следует предпочитать большим. Лучше не проводить национализацию так, как это практиковалось до сих пор: путем создания большого предприятия с последующими попытками его децентрализовать, делегируя власть и ответственность более мелким формированиям. Как правило, лучше сначала создать полуавтономные малые единицы, а потом, если потребность в лучшей координации окажется первостепенной, централизовать определенные функции на более высоком уровне.
Никто не увидел и не понял всего сказанного лучше, чем Р.Г. Тоуни, и именно поэтому уместно будет завершить эту главу еще одной его цитатой:
Итак, организация общества, в основе которой будут лежать функции, а не права, подразумевает три вещи. Она означает, во-первых, что имущественные права будут сохранены там, где им сопутствует фактическая работа, и отменены там, где этого не происходит. Она означает, во-вторых, что производители будут непосредственно связаны с сообществом, для которого они производят (чтобы их ответственность перед ним могла быть очевидной и не вызревающей сомнений), вместо того чтобы непосредственно подчиняться акционерам, которых интересует не выполненная работа, а полученная выручка. Она означает, в-третьих, что обязанность поддерживать выполнение этой работы будет лежать на профессиональных организациях тех, кто ее выполняет. Открытые для критики и надзора со стороны потребителей, эти организации будут иметь такой веский голос в управлении отраслью, какой может понадобиться, чтобы гарантировать выполнение этого обязательства.
XIX. Новые модели собственности
Д.К. Гэлбрейт говорил об изобилии в частном секторе и обнищании государственного сектора. Показательно, что он ссылался на Соединенные Штаты, которые, по общему мнению и по привычным меркам, являются самой богатой страной в мире. Как могло случиться в самой богатой стране обнищание государственного сектора, причем в масштабах гораздо более серьезных, чем во многих других странах, валовой национальный продукт которой, с поправкой на численность населения, намного меньше? Если рост американской экономики до ее нынешнего уровня не покончил с обнищанием государственного сектора — а, быть может, даже сопровождался его усилением — то разумно ли ожидать, что благодаря дальнейшему «росту» это обнищание будет сдержано или устранено? Как объяснить, что страны с самыми высокими темпами роста по большей части оказываются самыми загрязненными и страдают тяжелейшим обнищанием государственного сектора? Если валовой национальный продукт Соединенного Королевства растет, скажем, на 5% (то есть около двух миллиардов фунтов) в год, можем ли мы использовать эти деньги, это дополнительное богатство, для того чтобы «претворить в жизнь чаяния нашей нации»?
Разумеется, нет. Ведь при системе частной собственности любое новое богатство, как только оно возникает, немедленно и автоматически присваивается частным лицом. Органы власти едва ли имеют хоть какой-то собственный доход и вынуждены извлекать из карманов своих граждан денежные суммы, которые граждане считают по праву своими собственными. Не удивительно, что это ведет к бесконечной битве умов между сборщиками налогов и гражданами, битве, в которой богатые, заручившись помощью высокооплачиваемых налоговых экспертов, преуспевают куда больше, чем бедные.
В ходе попыток заткнуть «лазейки», налоговое законодательство становится все сложнее, а спрос на налоговых консультантов (и следовательно, их доход) — все выше. Поскольку налогоплательщики чувствуют, что у них отнимают то, что они заработали, они не просто стараются использовать всякую возможность законно минимизировать налоговые затраты (не говоря уже о практиках незаконного уклонения от налогов), но еще и поднимают непрекращающийся вопль с требованием сокращения государственных расходов. Предвыборный лозунг «Больше налогов на большие государственные расходы!» не собрал бы много голосов, каким бы бросающимся в глаза не было несоответствие между изобилием в частном секторе и обнищанием государственного сектора.
Эту дилемму не разрешить, если только признание необходимости социальных расходов[122] не найдет свое выражение в структуре собственности на средства производства.
Вопрос касается не только обнищания государственного сектора, например, психиатрических лечебниц, тюрем и бесчисленного множества прочих учреждений и служб, содержащихся на государственные средства. Это лишь негативная сторона проблемы. С позитивной ее стороной мы сталкиваемся там, где большие количества государственных денежных средств затрачены или тратятся на то, что принято называть «инфраструктурой», в результате чего частные предприятия получают значительные выгоды бесплатно. Это хорошо известно каждому, кто когда-либо занимался основанием предприятия или ведением его дел в бедном обществе, где «инфраструктура» недостаточно развита или совсем отсутствует. Такой предприниматель не может надеяться на дешевый транспорт и другие общественные услуги; он может столкнуться с необходимостью за свой счет обеспечивать то, что в обществе с высоко развитой инфраструктурой он имел бы даром или за небольшую плату; он не может рассчитывать на то, чтобы найти квалифицированных людей: ему приходится обучать их самому; и т.д. В любом обществе, богатом или бедном, все образовательные, медицинские и исследовательские учреждения даруют частному предпринимательству бесчисленные выгоды — выгоды, за которые частное предпринимательство платит не напрямую, как в большинстве случаев, а косвенно — посредством налогов. Налогам же, как упоминалось выше, противятся, на них негодуют, против них устраивают кампании и, зачастую, их успешно избегают. То, что органы власти вынуждены получать плату за выгоды, которые частное предпринимательство имеет с «инфраструктуры», не напрямую, в качестве доли от прибылей предприятий, а лишь после того, как прибыль была присвоена частными лицами — это в высшей степени нелогичная, ведущая к бесконечным усложнениям и мистификациям практика. Частное предпринимательство уверено, что его прибыли зарабатываются собственными силами, и что органы власти отбирают значительную часть этих прибылей с налогами. Строго говоря, это мнение не соответствует истине. Истина в том, что органы власти, коль скоро они платят за инфраструктуру, берут на себя немалую часть издержек частного предпринимательства, и таким образом прибыли частного предпринимательства намного превосходят его достижения.
Истинная ситуация не будет иметь никаких практических следствий, если только признание значения социальных расходов для прибыльности частного предпринимательства не отразится на структуре собственности на средства производства.
Поэтому теперь я приведу два примера того, как можно (или можно было бы) изменить структуру частной собственности таким образом, чтобы она удовлетворяла двум сделанным выше критическим замечаниям. Первый пример относится к фирме средних размеров, которая в настоящее время функционирует на основе реформированных отношений собственности. Второй пример — это умозрительный план того, как можно было бы реформировать структуру собственности в крупных фирмах.
СОДРУЖЕСТВО SCOTT BADER
Эрнест Бадер открыл предприятие Scott Bader & Co. Ltd. в 1920 году в возрасте 30 лет. Спустя 31 год, после многих испытаний и бед в период войны, у него был процветающий бизнес средних масштабов, в котором были задействованы 161 человек, ежегодный товарооборот которого равнялся примерно 625 000 фунтам, а чистая прибыль превышала 72 000 фунтов. Начав фактически с нуля, он и его семья достигли процветания. Его фирма прочно зарекомендовала себя ведущим производителем полиэфирных смол, а также и других сложных продуктов, таких как алкидные лаки, полимеры и пластификаторы. Молодым человеком он испытал глубокое недовольство перспективами, которые обещала жизнь наемного работника: его возмущали сами идеи «рынка труда» и «системы оплаты труда», а главное, он считал, что капитал использует людей, а не люди — капитал. Впоследствии, оказавшись в положении нанимателя, он никогда не забывал, что его успех и процветание — это не только его собственная заслуга, но и заслуга всех его компаньонов и, бесспорно, того общества, в котором ему выпало счастье заниматься своим делом. Процитирую его собственные слова:
Я понял, что, как и много лет назад, когда я сделал решительный шаг и перестал быть наемным работником, на моем пути встала капиталистическая философия, разделяющая людей на управляемых, с одной стороны, и управляющих — с другой. Но настоящим препятствием было корпоративное право, обеспечивавшее диктаторскую власть акционеров и иерархию контролируемого ими руководства.
В своей фирме он решил произвести «революционные перемены... основанные на философии, стремящейся приспособить промышленность для человеческих нужд».
Проблема была двоякая: 1) создать в нашей фирме максимальную атмосферу свободы, счастья и человеческого достоинства, не утрачивая при этом доходности, и 2) сделать это способами и средствами, которые были бы приемлемыми для частного сектора промышленности в целом.
Г-н Бадер сразу же понял, что никакие решительные перемены невозможны без двух вещей: во-первых, преобразования отношений собственности — просто делить прибыль, как он делал это с самого начала, было недостаточно, и, во-вторых, добровольного принятия правил, требующих известного самоограничения. Чтобы добиться первого, он учредил Содружество Scott Bader, которому он передал (в два этапа: 90% в 1951-м и оставшиеся 10% в 1963 году) права собственности на свою фирму Scott Bader & Co. Ltd. Чтобы осуществить второе, он договорился со своими новыми партнерами, то есть с членами Содружества, его бывшими наемными работниками, принять свод законов, который будет не только устанавливать распределение «пучка полномочий», подразумеваемого частной собственностью, но также накладывать следующие ограничения на свободу действий фирмы.
Во-первых, фирма останется предприятием ограниченного размера — такого, чтобы каждый сотрудник мог охватить ее своим умом и воображением. Ее персонал не перерастет отметку 350 человек или около того. Если обстоятельства потребуют дальнейшего роста, ответом будет учреждение новых, полностью независимых единиц по образцу Scott Bader & Co. Ltd.
Во-вторых, независимо от возраста, пола, опыта сотрудников организации и выполняемых ими функций, зарплата самого высокооплачиваемого из них (без учета налогов) не будет превышать зарплату самого низкооплачиваемого более чем в 7 раз.
В-третьих, поскольку члены Содружества — партнеры, а не наемные работники, ни один из них не может быть уволен другими ни на каких основаниях, кроме факта его злостных нарушений. Конечно, каждый может уйти добровольно в любой момент, сделав соответствующее извещение.
В-четвертых, совет директоров указанной фирмы, Scott Bader & Co. Ltd., будет полностью подотчетен Содружеству. По правилам, изложенным в своде законов, Содружество имеет право и обязанность утверждать или отклонять назначение директоров, а также договариваться об уровне их зарплаты.
В-пятых, Содружество будет присваивать не более 40% чистой прибыли Scott Bader & Со Ltd., а как минимум 60% будет удерживаться для налоговых выплат и для обеспечения самофинансирования фирмы. Что касается присвоенной прибыли, половину ее Содружество будет направлять на выплату бонусов тем, кто работает в действующей компании, а другую половину — за пределы организации, на благотворительные цели.
И наконец, ни один из товаров Scott Bader & Co. Ltd. не будет продаваться потребителям, о которых известно, что они используют их в военных целях.
Когда, г-н Эрнест Бадер и его коллеги сделали эти революционные изменения, многие, не задумываясь, предсказывали, что фирма, действующая на основе коллективизированной собственности и искусственных самоограничений, ни за что не выживет. На самом же деле успехи фирмы следовали один за другим, хотя, конечно, она ни в коем случае не избежала трудностей, даже кризисов и периодов регресса. При той высокой конкуренции, которая царит в сфере, где действует фирма, за период с 1951 по 1975 год она увеличила свои продажи с 625 000 до 5 миллионов фунтов. Чистые прибыли выросли с 72 000 до приблизительно 300 000 фунтов в год, общий штат вырос с 161 до 379 человек. За 20-летний период персоналу были выплачены бонусы на сумму более 150 000 фунтов, и такая же сумма была пожертвована на внешние благотворительные цели — было учреждено несколько новых маленьких фирм.
При желании можно сказать, что коммерческий успех Scott Bader & Co. Ltd. стал, вероятно, следствием «исключительных обстоятельств». Более того, существуют частнопредпринимательские фирмы привычного образца, которые достигли таких же или даже больших успехов. Но не в этом суть. Если бы после 1951 года Scott Bader & Co. Ltd. ждал коммерческий провал, то это могло бы послужить лишь грозным предостережением. Ее бесспорные, с точки зрения привычных критериев, успехи еще не доказывают, что по этим критериям «система» Бадера непременно более совершенна, они лишь показывают, что она вполне способна им соответствовать. Истинное же ее достоинство состоит в том, что она позволяет достичь целей, лежащих за пределами коммерческих критериев, а именно человеческих целей, которые в обыкновенной коммерческой практике, как правило, считаются второстепенными или вообще игнорируются. Другими словами, «система» Бадера преодолевает редукционизм системы частной собственности и ставит промышленную организацию на службу человеку, вместо того чтобы позволять ей использовать человека как простое средство обогащения собственников капитала. Процитирую Эрнеста Бадера:
Совместное собственничество, или Содружество — это естественный результат эволюции участия в прибылях, совместного управления, совместного обладания правами собственности и прочих практик, при которых индивиды имеют групповые интересы в общем предприятии. Такие индивиды становятся на путь к тому, чтобы владеть вещами сообща, и, как мы увидим, совместное собственничество дает уникальные преимущества.
Хотя у меня нет намерения вдаваться в подробности эволюции, которую новые идеи и методы в области управления и кооперации претерпели за более чем 20-летний период, миновавший с 1951 года, будет полезно обобщить этот опыт, сформулировав на его основе несколько общих принципов.
Во-первых, переход прав собственности от лица или семьи (в данном случае семьи Бадера) к коллективу, Содружеству, столь фундаментально меняет экзистенциальный характер «собственности», что лучше мыслить такой переход, как отмирание частной собственности, чем как учреждение коллективной. Взаимосвязь определенной совокупности материальных активов с одним или очень немногими лицами полностью отличается от взаимосвязи тех же самых активов с Содружеством, включающим большое количество лиц. Не удивительно, что радикальное изменение количества собственников влечет за собой глубинное качественное изменение значения собственности. Особенно сильно это изменение там, где, как в случае Scott Bader, права собственности передаются коллективу, Содружеству, а никаких индивидуальных прав собственности для отдельных членов Содружества не вводится. В случае со Scott Bader юридически корректно говорить, что действующая компания, Scott Bader & Co. Ltd., — собственность Содружества, но высказывание, что члены Содружества как индивиды имеют в нем какую-либо собственность, ложно как юридически, так и экзистенциальное. Истина в том, что права собственности были заменены специфическими правами и обязанностями при управлении активами.
Во-вторых, хотя никто и не приобрел никакого имущества, тем не менее своего имущества г-н Бадер и его семья себя лишили. Они добровольно отказались от возможности стать непомерно богатыми. В конце концов не нужно верить во всеобщее равенство (что бы под этим ни понималось), чтобы понять, что в наши дни наличие непомерно богатых людей — огромная беда для любого общества. Без сомнения, некоторое неравенство в доходах и благосостоянии «естественно» и функционально оправданно — немного найдется таких, кому это не покажется очевидным. Но здесь, как и во всех делах человеческих, многое зависит от масштабов. Неумеренное богатство, как и власть, имеет свойство принимать извращенные формы. Богатые, даже если они не «праздные богачи», даже если они трудятся усерднее, чем кто-либо, трудятся иначе, используют другие стандарты и отдаляются от простых людей. Они развращают себя алчностью и развращают остальное общество, вызывая зависть. Осознание всего этого привело г-на Бадера к тому, чтобы отказаться от возможности непомерного богатства и поэтому сделать возможным создание настоящего сообщества.
В-третьих, хотя эксперимент со Scott Bader и показал, что принципиально важно преобразовать отношения собственности — без этого все остальные меры остаются притворством — он также дал понять, что преобразование отношений собственности, — это, так сказать, всего лишь расчистка плацдарма, необходимое, но не достаточное условие для достижения высоких целей. Тем самым было признано, что задачи деловой организации в обществе не сводятся попросту к извлечению и максимизации прибыли, росту и достижению могущества. Содружество признало четыре в равной степени важные задачи.
A. Экономическая задача: обеспечить себе заказы, выполнение которых можно спланировать и осуществить таким образом, чтобы получить прибыль.
Б. Техническая задача: чтобы не лишиться прибыльных заказов, нужно поставлять заказчикам товары, отвечающие новейшим стандартам.
B. Социальная задача: дать членам компании возможность, работая совместно, развиваться и получать удовольствие.
Г. Политическая задача: воодушевить других мужчин и женщин на перемены в обществе, став для них примером экономического здоровья и социальной ответственности.
В-четвертых, самая амбициозная и одновременно самая трудная из этих задач — это социальная. За 20 с лишним лет своего существования Содружество прошло несколько этапов формирования свода законов, и мы убеждены, что с новым сводом законов 1971 года оно, наконец, создало набор «органов», которые позволят ему совершить подвиг из разряда решения квадратуры круга, а именно совместить настоящую демократию с эффективным управлением. Воздержусь от того, чтобы рисовать диаграммы организации, показывающие, как различные «органы» предположительно будут связаны друг с другом, ведь живую реальность нельзя ни запечатлеть на бумаге, ни изменить, копируя бумажные модели. Процитирую самого г-на Бадера:
Я с куда большей охотой провел бы для любого заинтересовавшегося тур по нашему сорокапятиакровому древнему загородному особняку, усеянному химическими установками и лабораториями, чем стал бы мучительно писать статью, которая неизбежно вызвала бы не меньше вопросов, чем дала ответов.
Эволюция организации Scott Bader была и остается процессом обучения. Принципиальное значение происходящего с организацией начиная с 1951 года состоит в том, что каждый, кто с ней связан, получил возможность выучить и применить на практике множество вещей, выходящих далеко за пределы таких задач, как добыча средств к существованию, получение заработной платы, обеспечение прибыльности бизнеса и экономически рациональное поведение, «от которого мы все выиграем». В организации Scott Bader у каждого есть возможность подняться на более высокий человеческий уровень — не путем частного и индивидуалистического преследования целей по самопреодолению (этим можно заниматься в любой обстановке, даже самой жалкой), но, так сказать, радостно и добровольно подстраиваясь под цели самой организации. Этому нужно учиться, а процесс обучения требует времени. Большинство, хотя и не абсолютное, людей, присоединившихся к Scott Bader, использовали эту возможность.
Наконец, можно сказать, что порядки, при которых половина присваиваемых прибылей должна направляться вовне, на благотворительные цели, не только содействовали многим добрым делам, которыми в капиталистическом обществе зачастую пренебрегают (работе с молодежью, со стариками, с неполноценными и забытыми людьми), но и послужили тому, что у членов Содружества появились сознательность и понимание проблем общества, какие редко можно встретить в деловых организациях привычного типа. В связи с этим стоит также упомянуть, что были предприняты меры предосторожности, насколько это возможно, гарантирующие, что Содружество не станет организацией, где индивидуальный эгоизм превратился в групповой эгоизм. Был учрежден Совет попечителей (что-то вроде короля при конституционной монархии), решающую роль в котором играют лица, не состоящие в организации Scott Bader. Попечители — это попечители свода законов, не имеющие власти вмешиваться в управление. Но они уполномочены и призваны быть третейским судьей в том случае, если между демократическими и функциональными органами организации возникнет серьезный конфликт по фундаментальным вопросам.
Как упомянуто в начале этого раздела, г-н Эрнест Бадер решил произвести в своей фирме «революционные перемены», но «сделать это способами и средствами, которые были бы приемлемыми для частного сектора промышленности в целом». Его революция вышла бескровной: никто не оказался в беде, даже сам г-н Бадер и его семья; повсюду бастуют, но сотрудники Scott Bader могут с гордостью сказать, что только не у них. И хотя в организации нет человека, который не знал бы о пропасти между целями Содружества и его текущими достижениями, ни один честный сторонний наблюдатель не смог бы не согласиться со следующим утверждением Эрнеста Бадера:
Опыт, приобретенный нами за те долгие годы, что мы старательно привносили в наш бизнес христианский образ жизни, чрезвычайно нас воодушевил; он оказал благотворное влияние как на наши отношения друг с другом, так и на количество и качество нашей продукции.
Теперь мы хотим продолжить и довести до конца все то, чего достигли к данному моменту, сделав твердый вклад в создание лучшего общества, которое будет служить Богу и нашим согражданам.
И тем не менее, хотя тихая революция г-на Бадера должна быть «приемлемой для частного сектора промышленности в целом», в действительности она не была принята. Тысячи людей, даже в деловом мире, наблюдают за текущим развитием событий и требуют «нового освобождения от обетов». Но Scott Bader и немногие другие продолжают свое дело, как маленькие островки здравомыслия в огромном обществе, управляемом алчностью и завистью. Похоже, верно, что какие бы свидетельства ни говорили в пользу нового способа ведения дел, «старым псам не выучить новых трюков». Но верно и то, что постоянно подрастают «новые псы»; и им вполне можно посоветовать обратить внимание на вещи, возможность которых показала Scott Bader Commonwealth Ltd.
НОВЫЕ МЕТОДЫ ОБОБЩЕСТВЛЕНИЯ
Похоже, перед обществом, в котором основное внимание приковано к экономическим делам, стоит три основных выбора: между частной собственностью на средства производства и различными типами общественной, или коллективизированной собственности; между рыночной экономикой и различными способами «планирования»; наконец, между «свободой» и «тоталитаризмом». Нет нужды говорить, что в реальности противоположности, представленные в каждой из этих трех пар, всегда будут до некоторой степени смешаны — поскольку они в какой-то мере скорее дополнения друг к другу, чем противоположности. Но смесь будет обнаруживать преобладание одной или другой противоположности.
Далее можно заметить, что тем, кто испытывает сильное пристрастие к частной собственности, почти всегда свойственно утверждать, что собственность, не являющаяся частной, неизбежно и с необходимостью влечет за собой «планирование» и «тоталитаризм», тогда как «свобода» немыслима иначе, как на основе частной собственности и рыночной экономики. Равным образом, приверженцам различных форм коллективизированной собственности свойственно утверждать, пусть и не столь догматично, что она необходимо требует центрального планирования. Достичь свободы, заявляют они, можно только посредством обобществленной собственности и планирования, тогда как мнимая свобода частной собственности и рыночной экономики — это не более чем «свобода обедать в Ритце и спать под мостами Темзы». Иными словами, каждый претендует на то, чтобы достичь свободы по своей собственной «системе», а любую другую «систему» обвиняет в том, что она неизбежно влечет за собой тиранию, тоталитаризм или анархию, ведущую к ним обоим.
Те, кто строит свои рассуждения таким образом, обычно скорее накаляют обстановку, чем проясняют ее — так бывает со всеми, кто выводит «реальность» из понятийного аппарата, вместо того чтобы выводить понятийный аппарат из реальности. Три пары альтернатив дают 23, или 8, возможных комбинаций. Всегда разумно ожидать, что в реальной жизни осуществлены все возможности — в то или иное время или даже одновременно в разных местах. Восемь возможных случаев выбора из трех упомянутых мной пар альтернатив таковы (я упорядочил их, поставив во главу угла дилемму свободы и тоталитаризма, поскольку именно она является основной с точки зрения метафизики, принятой в этой книге):
Случай 1: свобода, рыночная экономика, частная собственность.
Случай 2: свобода, планирование, частная собственность.
Случай 3: свобода, рыночная экономика, коллективизированная собственность.
Случай 4: свобода, планирование, коллективизированная собственность.
Случай 5: тоталитаризм, рыночная экономика, частная собственность.
Случай 6: тоталитаризм, планирование, частная собственность.
Случай 7: тоталитаризм, рыночная экономика, коллективизированная собственность.
Случай 8: тоталитаризм, планирование, коллективизированная собственность.
Смешно утверждать, что единственные «возможные» случаи — это 1 и 8, самые простые случаи с точки зрения попавших во власть понятий пропагандистов.
Реальность, слава Богу, более изобретательна, но я оставлю поиск текущих или исторических примеров каждого из восьми вышеозначенных случаев на совесть читателя и посоветую учителям политологии предложить это упражнение своим студентам.
Моя непосредственная цель здесь и сейчас состоит в том, чтобы поразмыслить о возможности разработать такую «систему» собственности для крупномасштабного предпринимательства, с помощью которой была бы достигнута по-настоящему «смешанная экономика». Ведь коль скоро мы вынуждены начинать не с нуля (как если бы все возможности были по-прежнему открыты), а с реальной ситуации, сложившейся в индустриализованной части мира, именно «смесь» скорее чем «чистая эссенция» поможет достойно встретить разнородные трудности будущего.
Я уже доказывал, что в так называемых развитых обществах частное предпринимательство извлекает очень большую выгоду из инфраструктуры (как видимой, так и невидимой), которую такие общества создали посредством социальных расходов. Но рука общества, хотя ею и оплачивается значительная часть издержек частного предпринимательства, не участвует напрямую в дележе его прибылей; все эти прибыли изначально присваиваются частными лицами, а общество, чтобы покрыть собственные расходы, вынуждено тянуть руку в их карманы. Современный бизнесмен не устает заявлять и жаловаться, что он в значительной мере «работает на государство», что государство — его партнер, поскольку налоги на прибыль поглощают существенную часть того, что, по его убеждению, возникло благодаря одному только ему или его акционерам. Это наводит на мысль, что общественная доля в частных прибылях, другими словами, налоги на прибыли компании, с тем же успехом могла бы быть превращена в общественную долю в акционерном капитале частного бизнеса, по крайней мере, на крупномасштабных предприятиях.
В целях нижеследующей зарисовки я принимаю за аксиому, что рука общества забирает половину распределяемых прибылей крупномасштабного предпринимательства и получает свою долю не посредством налогов на прибыль, а посредством прав собственности на 50% акционерного капитала таких предприятий.
1. Для начала нужно определить минимальный размер предприятий, подлежащих включению в нашу схему. Поскольку свой частный и личный характер бизнес теряет при превышении определенного числа наемных работников (становясь, по сути, публичным предприятием), минимальный размер, вероятно, лучше всего определить с точки зрения количества нанятых лиц. В особых случаях может возникнуть необходимость определять размер с точки зрения объема задействованного капитала или товарооборота.
2. Все предприятия, достигающие этого минимального размера или превышающие его, должны быть акционерными обществами.
3. Было бы желательно преобразовать все акции этих компаний по американскому образцу — в акции без фиксированного номинала.
4. Количество выпущенных акций, включая привилегированные акции и любые другие бумаги, представляющие акционерный капитал, должно быть удвоено за счет выпуска равнозначного количества новых «общественных» акций, чтобы на каждую старую, находящуюся в частных руках, приходилась новая акция, находящаяся в «руке общества».
При такой схеме не возникло бы вопроса о «компенсации», потому что, строго говоря, не было бы произведено никакой экспроприации — только превращение права «руки общества» взимать налоги с прибыли в прямое участие в обладании экономическими активами, использование которых и приносит облагаемые налогом прибыли. Это превращение было бы открытым признанием того несомненного факта, что главную роль в создании «частного» экономического благосостояния так или иначе играет «рука общества», то есть некапиталистические общественные силы, и что активы, созданные благодаря вкладу государства, должны быть признаны общественным, а не частным имуществом.
Немедленно возникли бы вопросы, которые можно разделить на три группы. Во-первых, что именно понимается под «рукой общества»? Куда поместить вновь выпущенные акции и кому в этом контексте быть представителем «руки общества»? Во-вторых, какие права собственности должно давать обладание этими новыми акциями? И в-третьих, вопросы, связанные с тем, как перейти от существующей системы к этой новой, что делать с международными синдикатами и прочими объединениями, как привлекать новый капитал и т.д.
Что касается первого набора вопросов, я бы предложил, чтобы вновь созданные акции, представляющие 50% акционерного капитала, удерживались местным органом того района, где действует соответствующее предприятие. Смысл этого состоял бы в том, чтобы одновременно сделать участие общества как можно менее централизованным и добиться максимальной интеграции деловых предприятий в Социальный организм, внутри которого они действуют и от которого имеют неисчислимые выгоды. Таким образом, половина акционерного капитала деловой организации, действующей в районе X, должна удерживаться местным органом, являющимся, в общем смысле, представителем населения этого района. Но совсем не обязательно, чтобы самыми подходящими людьми, которым можно доверить права, связанные с новыми акциями, были государственные служащие или местные выборные (политические) лица. Прежде чем глубже вдаваться в вопрос о кадрах, мы должны несколько тщательнее определить эти права.
Поэтому я перехожу ко второму набору вопросов. В принципе, права, связанные с собственностью, всегда можно разделить на две группы: руководительские права и финансовые права.
Я убежден, что при нормальных обстоятельствах вмешательство «руки общества» в свободные действия существующего делового руководства или ограничение сферы его ответственности не только не принесет пользы, но и причинит много вреда. Таким образом, пока не случится особых обстоятельств, вся полнота ответственности должна оставаться на «частных» руководителях, а руководительские права, которые дает общественная половина акций, должны оставаться латентными. Иными словами, при нормальном ходе вещей акции, удерживаемые обществом, не давали бы права голоса, а только право на наблюдение и на информацию. «Рука общества» помещала бы в совет директоров предприятия одного или нескольких наблюдателей, но при нормальном ходе вещей наблюдатель не имел бы права принимать решения. Лишь почувствовав, что общественные интересы требуют вмешательства в деятельность существующего руководства, наблюдатель мог бы обратиться в специальный суд, чтобы его латентные права голоса были активированы. Перед судом потребовалось бы предъявить доводы prima facie, после чего он на ограниченный период активировал бы принадлежащие обществу права голоса. Таким образом, руководительские права на собственность, связанные с новыми, находящимися в общественном владении акциями, при нормальных условиях оставались бы на заднем плане, в качестве возможности, и могли бы стать реальностью только в результате определенных специфических, официальных и публичных действий «руки государства». И даже когда в исключительных случаях эти действия совершались бы, и права голоса, даваемые общественными акциями, были бы активированы, эта ситуация сохранялась бы лишь короткое время, чтобы не возникало сомнений по поводу того, какое разделение функций считать нормальным, а какое — ненормальным.
Часто считается, что, для того чтобы при ведении частного бизнеса были соблюдены «общественные интересы», можно внедрить в управление предприятиями государственных служащих высшего или среднего уровня. Эта идея, которая часто бывает основным пунктом проектов по национализации, кажется мне одновременно наивной и непрактичной. Самое эффективное средство побудить деловые предприятия уделять «общественным интересам» больше внимания, чем они уделяют ныне, не разделение обязанностей руководства, а обеспечение прозрачности и подотчетности обществу. Сферы публичного управления, с одной стороны, и делового предпринимательства — с другой, диаметрально противоположны друг другу (зачастую даже в том, что касается получаемых в них вознаграждений и социальных гарантий), и попытки смешать их принесут один только вред.
Тогда как удерживаемые «рукой общества» руководительские права на собственность при нормальном ходе вещей остаются латентными, финансовые права должны быть задействованы с самого начала и на все время, — это и понятно, ведь они занимают место налогов на прибыль, которые в противном случае взимались бы с предприятия. Половина всех распределяемых прибылей автоматически забиралась бы «рукой общества», удерживающей новые акции. Однако акции, принадлежащие обществу, должны быть в принципе неотчуждаемы (точно так же, как право на взимание налогов с прибыли не может быть продано, как если бы оно само было капиталом). Их нельзя было бы обналичить, а вопрос о том, можно ли их было бы использовать как залог при займах, оставим на будущее.
Теперь, когда мы кратко обрисовали права и обязанности, связанные с новыми акциями, мы можем вернуться к проблеме кадров. Общая цель схемы состоит в том, чтобы, насколько это возможно, интегрировать крупномасштабные деловые предприятия в окружающую их социальную среду, и этой цели должно быть подчинено, в том числе, наше решение проблемы кадров. Определенно, реализация финансовых и руководительских прав и обязанностей, обусловленных обладанием промышленной собственностью, должна оставаться в стороне от партийных политических дебатов. В то же время она не должна выпадать на долю государственных служащих, назначенных для совсем иных целей. Поэтому предлагаю вручить эти права и обязанности специальному гражданскому органу, который в данной зарисовке я назову «общественным советом». Этот орган должен быть сформирован по ясно определенному образцу без политических предвыборных кампаний и без помощи правительственных структур — примерно так: четверть членов совета выставляется местными профсоюзами, еще четверть — местными профессиональными ассоциациями и еще четверть набирается из местных жителей примерно тем же способом, какой используется для отбора людей в суд присяжных. Члены совета назначались бы, скажем, на пять лет, и каждый год пятая их часть уходила бы в отставку.
Общественный совет имел бы определенные законом, но в остальном неограниченные, права и свободу действий. Разумеется, он был бы ответствен перед обществом и обязан публиковать отчеты о своей деятельности. В целях гарантий демократии могло быть желательным дать существующему органу местной власти определенные «резервные полномочия» по отношению к общественному совету, подобные тем, которые последний имеет по отношению к отдельным предприятиям. Иными словами, орган местной власти был бы уполномочен отправлять наблюдателей в общественный совет своего района, а в случае недовольства или наличия серьезного конфликта — обращаться в соответствующий суд за временным разрешением на вмешательство. И опять же, должно быть совершенно ясно, что такие вмешательства — скорее исключение, чем правило, и что при всяких нормальных обстоятельствах общественный совет обладает полной свободой действий.
Общественные советы имели бы полный контроль над выручками, получаемыми ими в качестве дивидендов от общественных акций. Общие направляющие принципы расходования этих запасов могут быть приняты законодательно, но они непременно должны подчеркивать высокую степень независимости и ответственности на местах. Немедленное возражение, что едва ли можно надеяться, что общественные советы потратят свои запасы наилучшим возможным образом, наталкивается на очевидный контраргумент, связанный с тем, что этого нельзя гарантировать и в том случае, если бы данные запасы контролировались органом местной власти или, как это обычно обстоит сегодня, центральным правительством. Наоборот, можно уверенно предполагать, что местные общественные советы, будучи подлинными представителями местного сообщества, в большей степени заботились бы о том, чтобы отдать ресурсы на жизненно важные общественные нужды, чем можно ожидать от местных или работающих в центральном правительстве государственных служащих.
Пришло время обратиться к Нашему третьему набору вопросов. Переход от текущей системы к той, которая здесь предложена, не представлял бы серьезных трудностей. Как уже упоминалось, вопрос о компенсации не возникает, потому что половина акционерного капитала «выручена» за счет отмены налогов на прибыль компаний, и для всех компаний, превышающих определенный размер, действует один и тот же порядок. Можно установить такой размер, что изначально под действие новых порядков попадет лишь небольшое число очень крупных фирм, в результате чего «переход» станет одновременно постепенным и экспериментальным. Если крупные предприятия, действующие по нашей схеме, будут платить в качестве дивидендов «руке общества» несколько больше, чем они платили бы в качестве налогов на прибыль, оставаясь вне схемы, это послужит социально полезным стимулом избегать чрезмерных размеров.
Стоит отметить, что превращение налогов на прибыль в «долю в акционерном капитале» существенно меняет психологический климат, в котором принимаются деловые решения. Если налоги на прибыль составляют, скажем, примерно 50%, у бизнесмена всегда будет искушение утверждать, что «государственная казна оплатит половину» всех предельных расходов, которых можно было избежать. (Избежание таких расходов увеличило бы прибыли, но половина их так или иначе ушла бы с налогами.) Совершенно иной психологический климат складывается, когда налоги на прибыль отменены, а их место занимает общественная доля в акционерном капитале. Ведь знание, что половина акционерного капитала компании находится в общественном владении, не может скрыть того факта, что все расходы, которых можно было избежать, сокращают прибыль ровно на величину этих расходов.
Естественно, что возникнут многочисленные вопросы, связанные с компаниями, действующими сразу во многих районах, в том числе с международными компаниями. Но никаких серьезных трудностей не случится, если твердо придерживаться двух принципов: налог с прибыли превращается в «долю в акционерном капитале», а вмешательство «руки общества» осуществляется на местном уровне, то есть в той местности, где работники компании фактически трудятся, живут, путешествуют и пользуются всевозможными общественными услугами. Разумеется, в сложных случаях, когда компании имеют соединенные структуры, будет много интересной работы для бухгалтеров и юристов, но никаких реальных трудностей быть не должно.
Как действующей по этой схеме компании привлекать новый капитал? Ответ, опять же, очень прост: на каждую акцию, выпускаемую для частных акционеров (неважно, платно или бесплатно), выпускается бесплатная акция, предназначенная «руке общества». На первый взгляд это может показаться несправедливым — если частные инвесторы вынуждены платить за акцию, то почему «рука общества» должна забирать ее бесплатно? Ответ, разумеется, состоит в том, что компания в целом не платит налогов с прибыли; тем самым прибыль, возникающая за счет новых запасов капитала, также избегает обложения налогом, а «рука общества» забирает свои бесплатные акции, так сказать, вместо налогов с прибыли, которые в противном случае пришлось бы платить.
Наконец, могут возникнуть узкоспециальные проблемы, связанные с реорганизациями компаний, их поглощениями, ликвидациями и т.д. Все их можно решить, не нарушая вышеуказанных принципов. Конечно, в случае ликвидации путем банкротства или иным способом, с акциями, находящимися в «руке общества», будет проделано все то же самое, что и с теми, которые находятся в частных руках.
То, что предложено мной, можно считать не более чем упражнением в искусстве «принятия законодательства». Такая схема была бы полностью выполнима, она позволила бы реструктурировать отношения собственности в крупномасштабной промышленности без революции, экспроприации, централизации или замены неповоротливой бюрократии гибкими частными лицами. Ее можно вводить эволюционно, в экспериментальном порядке: начав с самых больших предприятий и постепенно переходя на более низкие уровни, пока не станет понятно, что общественные интересы получили достаточный вес в цитаделях деловых предприятий. Все признаки свидетельствуют в пользу того, что текущая структура крупномасштабного промышленного предпринимательства, несмотря на сильное налогообложение и бесконечное приумножение законов, не способствует общественному благоденствию.
Д.К. Гэлбрейт говорил об изобилии в частном секторе и обнищании государственного сектора. Показательно, что он ссылался на Соединенные Штаты, которые, по общему мнению и по привычным меркам, являются самой богатой страной в мире. Как могло случиться в самой богатой стране обнищание государственного сектора, причем в масштабах гораздо более серьезных, чем во многих других странах, валовой национальный продукт которой, с поправкой на численность населения, намного меньше? Если рост американской экономики до ее нынешнего уровня не покончил с обнищанием государственного сектора — а, быть может, даже сопровождался его усилением — то разумно ли ожидать, что благодаря дальнейшему «росту» это обнищание будет сдержано или устранено? Как объяснить, что страны с самыми высокими темпами роста по большей части оказываются самыми загрязненными и страдают тяжелейшим обнищанием государственного сектора? Если валовой национальный продукт Соединенного Королевства растет, скажем, на 5% (то есть около двух миллиардов фунтов) в год, можем ли мы использовать эти деньги, это дополнительное богатство, для того чтобы «претворить в жизнь чаяния нашей нации»?
Разумеется, нет. Ведь при системе частной собственности любое новое богатство, как только оно возникает, немедленно и автоматически присваивается частным лицом. Органы власти едва ли имеют хоть какой-то собственный доход и вынуждены извлекать из карманов своих граждан денежные суммы, которые граждане считают по праву своими собственными. Не удивительно, что это ведет к бесконечной битве умов между сборщиками налогов и гражданами, битве, в которой богатые, заручившись помощью высокооплачиваемых налоговых экспертов, преуспевают куда больше, чем бедные.
В ходе попыток заткнуть «лазейки», налоговое законодательство становится все сложнее, а спрос на налоговых консультантов (и следовательно, их доход) — все выше. Поскольку налогоплательщики чувствуют, что у них отнимают то, что они заработали, они не просто стараются использовать всякую возможность законно минимизировать налоговые затраты (не говоря уже о практиках незаконного уклонения от налогов), но еще и поднимают непрекращающийся вопль с требованием сокращения государственных расходов. Предвыборный лозунг «Больше налогов на большие государственные расходы!» не собрал бы много голосов, каким бы бросающимся в глаза не было несоответствие между изобилием в частном секторе и обнищанием государственного сектора.
Эту дилемму не разрешить, если только признание необходимости социальных расходов[122] не найдет свое выражение в структуре собственности на средства производства.
Вопрос касается не только обнищания государственного сектора, например, психиатрических лечебниц, тюрем и бесчисленного множества прочих учреждений и служб, содержащихся на государственные средства. Это лишь негативная сторона проблемы. С позитивной ее стороной мы сталкиваемся там, где большие количества государственных денежных средств затрачены или тратятся на то, что принято называть «инфраструктурой», в результате чего частные предприятия получают значительные выгоды бесплатно. Это хорошо известно каждому, кто когда-либо занимался основанием предприятия или ведением его дел в бедном обществе, где «инфраструктура» недостаточно развита или совсем отсутствует. Такой предприниматель не может надеяться на дешевый транспорт и другие общественные услуги; он может столкнуться с необходимостью за свой счет обеспечивать то, что в обществе с высоко развитой инфраструктурой он имел бы даром или за небольшую плату; он не может рассчитывать на то, чтобы найти квалифицированных людей: ему приходится обучать их самому; и т.д. В любом обществе, богатом или бедном, все образовательные, медицинские и исследовательские учреждения даруют частному предпринимательству бесчисленные выгоды — выгоды, за которые частное предпринимательство платит не напрямую, как в большинстве случаев, а косвенно — посредством налогов. Налогам же, как упоминалось выше, противятся, на них негодуют, против них устраивают кампании и, зачастую, их успешно избегают. То, что органы власти вынуждены получать плату за выгоды, которые частное предпринимательство имеет с «инфраструктуры», не напрямую, в качестве доли от прибылей предприятий, а лишь после того, как прибыль была присвоена частными лицами — это в высшей степени нелогичная, ведущая к бесконечным усложнениям и мистификациям практика. Частное предпринимательство уверено, что его прибыли зарабатываются собственными силами, и что органы власти отбирают значительную часть этих прибылей с налогами. Строго говоря, это мнение не соответствует истине. Истина в том, что органы власти, коль скоро они платят за инфраструктуру, берут на себя немалую часть издержек частного предпринимательства, и таким образом прибыли частного предпринимательства намного превосходят его достижения.
Истинная ситуация не будет иметь никаких практических следствий, если только признание значения социальных расходов для прибыльности частного предпринимательства не отразится на структуре собственности на средства производства.
Поэтому теперь я приведу два примера того, как можно (или можно было бы) изменить структуру частной собственности таким образом, чтобы она удовлетворяла двум сделанным выше критическим замечаниям. Первый пример относится к фирме средних размеров, которая в настоящее время функционирует на основе реформированных отношений собственности. Второй пример — это умозрительный план того, как можно было бы реформировать структуру собственности в крупных фирмах.
СОДРУЖЕСТВО SCOTT BADER
Эрнест Бадер открыл предприятие Scott Bader & Co. Ltd. в 1920 году в возрасте 30 лет. Спустя 31 год, после многих испытаний и бед в период войны, у него был процветающий бизнес средних масштабов, в котором были задействованы 161 человек, ежегодный товарооборот которого равнялся примерно 625 000 фунтам, а чистая прибыль превышала 72 000 фунтов. Начав фактически с нуля, он и его семья достигли процветания. Его фирма прочно зарекомендовала себя ведущим производителем полиэфирных смол, а также и других сложных продуктов, таких как алкидные лаки, полимеры и пластификаторы. Молодым человеком он испытал глубокое недовольство перспективами, которые обещала жизнь наемного работника: его возмущали сами идеи «рынка труда» и «системы оплаты труда», а главное, он считал, что капитал использует людей, а не люди — капитал. Впоследствии, оказавшись в положении нанимателя, он никогда не забывал, что его успех и процветание — это не только его собственная заслуга, но и заслуга всех его компаньонов и, бесспорно, того общества, в котором ему выпало счастье заниматься своим делом. Процитирую его собственные слова:
Я понял, что, как и много лет назад, когда я сделал решительный шаг и перестал быть наемным работником, на моем пути встала капиталистическая философия, разделяющая людей на управляемых, с одной стороны, и управляющих — с другой. Но настоящим препятствием было корпоративное право, обеспечивавшее диктаторскую власть акционеров и иерархию контролируемого ими руководства.
В своей фирме он решил произвести «революционные перемены... основанные на философии, стремящейся приспособить промышленность для человеческих нужд».
Проблема была двоякая: 1) создать в нашей фирме максимальную атмосферу свободы, счастья и человеческого достоинства, не утрачивая при этом доходности, и 2) сделать это способами и средствами, которые были бы приемлемыми для частного сектора промышленности в целом.
Г-н Бадер сразу же понял, что никакие решительные перемены невозможны без двух вещей: во-первых, преобразования отношений собственности — просто делить прибыль, как он делал это с самого начала, было недостаточно, и, во-вторых, добровольного принятия правил, требующих известного самоограничения. Чтобы добиться первого, он учредил Содружество Scott Bader, которому он передал (в два этапа: 90% в 1951-м и оставшиеся 10% в 1963 году) права собственности на свою фирму Scott Bader & Co. Ltd. Чтобы осуществить второе, он договорился со своими новыми партнерами, то есть с членами Содружества, его бывшими наемными работниками, принять свод законов, который будет не только устанавливать распределение «пучка полномочий», подразумеваемого частной собственностью, но также накладывать следующие ограничения на свободу действий фирмы.
Во-первых, фирма останется предприятием ограниченного размера — такого, чтобы каждый сотрудник мог охватить ее своим умом и воображением. Ее персонал не перерастет отметку 350 человек или около того. Если обстоятельства потребуют дальнейшего роста, ответом будет учреждение новых, полностью независимых единиц по образцу Scott Bader & Co. Ltd.
Во-вторых, независимо от возраста, пола, опыта сотрудников организации и выполняемых ими функций, зарплата самого высокооплачиваемого из них (без учета налогов) не будет превышать зарплату самого низкооплачиваемого более чем в 7 раз.
В-третьих, поскольку члены Содружества — партнеры, а не наемные работники, ни один из них не может быть уволен другими ни на каких основаниях, кроме факта его злостных нарушений. Конечно, каждый может уйти добровольно в любой момент, сделав соответствующее извещение.
В-четвертых, совет директоров указанной фирмы, Scott Bader & Co. Ltd., будет полностью подотчетен Содружеству. По правилам, изложенным в своде законов, Содружество имеет право и обязанность утверждать или отклонять назначение директоров, а также договариваться об уровне их зарплаты.
В-пятых, Содружество будет присваивать не более 40% чистой прибыли Scott Bader & Со Ltd., а как минимум 60% будет удерживаться для налоговых выплат и для обеспечения самофинансирования фирмы. Что касается присвоенной прибыли, половину ее Содружество будет направлять на выплату бонусов тем, кто работает в действующей компании, а другую половину — за пределы организации, на благотворительные цели.
И наконец, ни один из товаров Scott Bader & Co. Ltd. не будет продаваться потребителям, о которых известно, что они используют их в военных целях.
Когда, г-н Эрнест Бадер и его коллеги сделали эти революционные изменения, многие, не задумываясь, предсказывали, что фирма, действующая на основе коллективизированной собственности и искусственных самоограничений, ни за что не выживет. На самом же деле успехи фирмы следовали один за другим, хотя, конечно, она ни в коем случае не избежала трудностей, даже кризисов и периодов регресса. При той высокой конкуренции, которая царит в сфере, где действует фирма, за период с 1951 по 1975 год она увеличила свои продажи с 625 000 до 5 миллионов фунтов. Чистые прибыли выросли с 72 000 до приблизительно 300 000 фунтов в год, общий штат вырос с 161 до 379 человек. За 20-летний период персоналу были выплачены бонусы на сумму более 150 000 фунтов, и такая же сумма была пожертвована на внешние благотворительные цели — было учреждено несколько новых маленьких фирм.
При желании можно сказать, что коммерческий успех Scott Bader & Co. Ltd. стал, вероятно, следствием «исключительных обстоятельств». Более того, существуют частнопредпринимательские фирмы привычного образца, которые достигли таких же или даже больших успехов. Но не в этом суть. Если бы после 1951 года Scott Bader & Co. Ltd. ждал коммерческий провал, то это могло бы послужить лишь грозным предостережением. Ее бесспорные, с точки зрения привычных критериев, успехи еще не доказывают, что по этим критериям «система» Бадера непременно более совершенна, они лишь показывают, что она вполне способна им соответствовать. Истинное же ее достоинство состоит в том, что она позволяет достичь целей, лежащих за пределами коммерческих критериев, а именно человеческих целей, которые в обыкновенной коммерческой практике, как правило, считаются второстепенными или вообще игнорируются. Другими словами, «система» Бадера преодолевает редукционизм системы частной собственности и ставит промышленную организацию на службу человеку, вместо того чтобы позволять ей использовать человека как простое средство обогащения собственников капитала. Процитирую Эрнеста Бадера:
Совместное собственничество, или Содружество — это естественный результат эволюции участия в прибылях, совместного управления, совместного обладания правами собственности и прочих практик, при которых индивиды имеют групповые интересы в общем предприятии. Такие индивиды становятся на путь к тому, чтобы владеть вещами сообща, и, как мы увидим, совместное собственничество дает уникальные преимущества.
Хотя у меня нет намерения вдаваться в подробности эволюции, которую новые идеи и методы в области управления и кооперации претерпели за более чем 20-летний период, миновавший с 1951 года, будет полезно обобщить этот опыт, сформулировав на его основе несколько общих принципов.
Во-первых, переход прав собственности от лица или семьи (в данном случае семьи Бадера) к коллективу, Содружеству, столь фундаментально меняет экзистенциальный характер «собственности», что лучше мыслить такой переход, как отмирание частной собственности, чем как учреждение коллективной. Взаимосвязь определенной совокупности материальных активов с одним или очень немногими лицами полностью отличается от взаимосвязи тех же самых активов с Содружеством, включающим большое количество лиц. Не удивительно, что радикальное изменение количества собственников влечет за собой глубинное качественное изменение значения собственности. Особенно сильно это изменение там, где, как в случае Scott Bader, права собственности передаются коллективу, Содружеству, а никаких индивидуальных прав собственности для отдельных членов Содружества не вводится. В случае со Scott Bader юридически корректно говорить, что действующая компания, Scott Bader & Co. Ltd., — собственность Содружества, но высказывание, что члены Содружества как индивиды имеют в нем какую-либо собственность, ложно как юридически, так и экзистенциальное. Истина в том, что права собственности были заменены специфическими правами и обязанностями при управлении активами.
Во-вторых, хотя никто и не приобрел никакого имущества, тем не менее своего имущества г-н Бадер и его семья себя лишили. Они добровольно отказались от возможности стать непомерно богатыми. В конце концов не нужно верить во всеобщее равенство (что бы под этим ни понималось), чтобы понять, что в наши дни наличие непомерно богатых людей — огромная беда для любого общества. Без сомнения, некоторое неравенство в доходах и благосостоянии «естественно» и функционально оправданно — немного найдется таких, кому это не покажется очевидным. Но здесь, как и во всех делах человеческих, многое зависит от масштабов. Неумеренное богатство, как и власть, имеет свойство принимать извращенные формы. Богатые, даже если они не «праздные богачи», даже если они трудятся усерднее, чем кто-либо, трудятся иначе, используют другие стандарты и отдаляются от простых людей. Они развращают себя алчностью и развращают остальное общество, вызывая зависть. Осознание всего этого привело г-на Бадера к тому, чтобы отказаться от возможности непомерного богатства и поэтому сделать возможным создание настоящего сообщества.
В-третьих, хотя эксперимент со Scott Bader и показал, что принципиально важно преобразовать отношения собственности — без этого все остальные меры остаются притворством — он также дал понять, что преобразование отношений собственности, — это, так сказать, всего лишь расчистка плацдарма, необходимое, но не достаточное условие для достижения высоких целей. Тем самым было признано, что задачи деловой организации в обществе не сводятся попросту к извлечению и максимизации прибыли, росту и достижению могущества. Содружество признало четыре в равной степени важные задачи.
A. Экономическая задача: обеспечить себе заказы, выполнение которых можно спланировать и осуществить таким образом, чтобы получить прибыль.
Б. Техническая задача: чтобы не лишиться прибыльных заказов, нужно поставлять заказчикам товары, отвечающие новейшим стандартам.
B. Социальная задача: дать членам компании возможность, работая совместно, развиваться и получать удовольствие.
Г. Политическая задача: воодушевить других мужчин и женщин на перемены в обществе, став для них примером экономического здоровья и социальной ответственности.
В-четвертых, самая амбициозная и одновременно самая трудная из этих задач — это социальная. За 20 с лишним лет своего существования Содружество прошло несколько этапов формирования свода законов, и мы убеждены, что с новым сводом законов 1971 года оно, наконец, создало набор «органов», которые позволят ему совершить подвиг из разряда решения квадратуры круга, а именно совместить настоящую демократию с эффективным управлением. Воздержусь от того, чтобы рисовать диаграммы организации, показывающие, как различные «органы» предположительно будут связаны друг с другом, ведь живую реальность нельзя ни запечатлеть на бумаге, ни изменить, копируя бумажные модели. Процитирую самого г-на Бадера:
Я с куда большей охотой провел бы для любого заинтересовавшегося тур по нашему сорокапятиакровому древнему загородному особняку, усеянному химическими установками и лабораториями, чем стал бы мучительно писать статью, которая неизбежно вызвала бы не меньше вопросов, чем дала ответов.
Эволюция организации Scott Bader была и остается процессом обучения. Принципиальное значение происходящего с организацией начиная с 1951 года состоит в том, что каждый, кто с ней связан, получил возможность выучить и применить на практике множество вещей, выходящих далеко за пределы таких задач, как добыча средств к существованию, получение заработной платы, обеспечение прибыльности бизнеса и экономически рациональное поведение, «от которого мы все выиграем». В организации Scott Bader у каждого есть возможность подняться на более высокий человеческий уровень — не путем частного и индивидуалистического преследования целей по самопреодолению (этим можно заниматься в любой обстановке, даже самой жалкой), но, так сказать, радостно и добровольно подстраиваясь под цели самой организации. Этому нужно учиться, а процесс обучения требует времени. Большинство, хотя и не абсолютное, людей, присоединившихся к Scott Bader, использовали эту возможность.
Наконец, можно сказать, что порядки, при которых половина присваиваемых прибылей должна направляться вовне, на благотворительные цели, не только содействовали многим добрым делам, которыми в капиталистическом обществе зачастую пренебрегают (работе с молодежью, со стариками, с неполноценными и забытыми людьми), но и послужили тому, что у членов Содружества появились сознательность и понимание проблем общества, какие редко можно встретить в деловых организациях привычного типа. В связи с этим стоит также упомянуть, что были предприняты меры предосторожности, насколько это возможно, гарантирующие, что Содружество не станет организацией, где индивидуальный эгоизм превратился в групповой эгоизм. Был учрежден Совет попечителей (что-то вроде короля при конституционной монархии), решающую роль в котором играют лица, не состоящие в организации Scott Bader. Попечители — это попечители свода законов, не имеющие власти вмешиваться в управление. Но они уполномочены и призваны быть третейским судьей в том случае, если между демократическими и функциональными органами организации возникнет серьезный конфликт по фундаментальным вопросам.
Как упомянуто в начале этого раздела, г-н Эрнест Бадер решил произвести в своей фирме «революционные перемены», но «сделать это способами и средствами, которые были бы приемлемыми для частного сектора промышленности в целом». Его революция вышла бескровной: никто не оказался в беде, даже сам г-н Бадер и его семья; повсюду бастуют, но сотрудники Scott Bader могут с гордостью сказать, что только не у них. И хотя в организации нет человека, который не знал бы о пропасти между целями Содружества и его текущими достижениями, ни один честный сторонний наблюдатель не смог бы не согласиться со следующим утверждением Эрнеста Бадера:
Опыт, приобретенный нами за те долгие годы, что мы старательно привносили в наш бизнес христианский образ жизни, чрезвычайно нас воодушевил; он оказал благотворное влияние как на наши отношения друг с другом, так и на количество и качество нашей продукции.
Теперь мы хотим продолжить и довести до конца все то, чего достигли к данному моменту, сделав твердый вклад в создание лучшего общества, которое будет служить Богу и нашим согражданам.
И тем не менее, хотя тихая революция г-на Бадера должна быть «приемлемой для частного сектора промышленности в целом», в действительности она не была принята. Тысячи людей, даже в деловом мире, наблюдают за текущим развитием событий и требуют «нового освобождения от обетов». Но Scott Bader и немногие другие продолжают свое дело, как маленькие островки здравомыслия в огромном обществе, управляемом алчностью и завистью. Похоже, верно, что какие бы свидетельства ни говорили в пользу нового способа ведения дел, «старым псам не выучить новых трюков». Но верно и то, что постоянно подрастают «новые псы»; и им вполне можно посоветовать обратить внимание на вещи, возможность которых показала Scott Bader Commonwealth Ltd.
НОВЫЕ МЕТОДЫ ОБОБЩЕСТВЛЕНИЯ
Похоже, перед обществом, в котором основное внимание приковано к экономическим делам, стоит три основных выбора: между частной собственностью на средства производства и различными типами общественной, или коллективизированной собственности; между рыночной экономикой и различными способами «планирования»; наконец, между «свободой» и «тоталитаризмом». Нет нужды говорить, что в реальности противоположности, представленные в каждой из этих трех пар, всегда будут до некоторой степени смешаны — поскольку они в какой-то мере скорее дополнения друг к другу, чем противоположности. Но смесь будет обнаруживать преобладание одной или другой противоположности.
Далее можно заметить, что тем, кто испытывает сильное пристрастие к частной собственности, почти всегда свойственно утверждать, что собственность, не являющаяся частной, неизбежно и с необходимостью влечет за собой «планирование» и «тоталитаризм», тогда как «свобода» немыслима иначе, как на основе частной собственности и рыночной экономики. Равным образом, приверженцам различных форм коллективизированной собственности свойственно утверждать, пусть и не столь догматично, что она необходимо требует центрального планирования. Достичь свободы, заявляют они, можно только посредством обобществленной собственности и планирования, тогда как мнимая свобода частной собственности и рыночной экономики — это не более чем «свобода обедать в Ритце и спать под мостами Темзы». Иными словами, каждый претендует на то, чтобы достичь свободы по своей собственной «системе», а любую другую «систему» обвиняет в том, что она неизбежно влечет за собой тиранию, тоталитаризм или анархию, ведущую к ним обоим.
Те, кто строит свои рассуждения таким образом, обычно скорее накаляют обстановку, чем проясняют ее — так бывает со всеми, кто выводит «реальность» из понятийного аппарата, вместо того чтобы выводить понятийный аппарат из реальности. Три пары альтернатив дают 23, или 8, возможных комбинаций. Всегда разумно ожидать, что в реальной жизни осуществлены все возможности — в то или иное время или даже одновременно в разных местах. Восемь возможных случаев выбора из трех упомянутых мной пар альтернатив таковы (я упорядочил их, поставив во главу угла дилемму свободы и тоталитаризма, поскольку именно она является основной с точки зрения метафизики, принятой в этой книге):
Случай 1: свобода, рыночная экономика, частная собственность.
Случай 2: свобода, планирование, частная собственность.
Случай 3: свобода, рыночная экономика, коллективизированная собственность.
Случай 4: свобода, планирование, коллективизированная собственность.
Случай 5: тоталитаризм, рыночная экономика, частная собственность.
Случай 6: тоталитаризм, планирование, частная собственность.
Случай 7: тоталитаризм, рыночная экономика, коллективизированная собственность.
Случай 8: тоталитаризм, планирование, коллективизированная собственность.
Смешно утверждать, что единственные «возможные» случаи — это 1 и 8, самые простые случаи с точки зрения попавших во власть понятий пропагандистов.
Реальность, слава Богу, более изобретательна, но я оставлю поиск текущих или исторических примеров каждого из восьми вышеозначенных случаев на совесть читателя и посоветую учителям политологии предложить это упражнение своим студентам.
Моя непосредственная цель здесь и сейчас состоит в том, чтобы поразмыслить о возможности разработать такую «систему» собственности для крупномасштабного предпринимательства, с помощью которой была бы достигнута по-настоящему «смешанная экономика». Ведь коль скоро мы вынуждены начинать не с нуля (как если бы все возможности были по-прежнему открыты), а с реальной ситуации, сложившейся в индустриализованной части мира, именно «смесь» скорее чем «чистая эссенция» поможет достойно встретить разнородные трудности будущего.
Я уже доказывал, что в так называемых развитых обществах частное предпринимательство извлекает очень большую выгоду из инфраструктуры (как видимой, так и невидимой), которую такие общества создали посредством социальных расходов. Но рука общества, хотя ею и оплачивается значительная часть издержек частного предпринимательства, не участвует напрямую в дележе его прибылей; все эти прибыли изначально присваиваются частными лицами, а общество, чтобы покрыть собственные расходы, вынуждено тянуть руку в их карманы. Современный бизнесмен не устает заявлять и жаловаться, что он в значительной мере «работает на государство», что государство — его партнер, поскольку налоги на прибыль поглощают существенную часть того, что, по его убеждению, возникло благодаря одному только ему или его акционерам. Это наводит на мысль, что общественная доля в частных прибылях, другими словами, налоги на прибыли компании, с тем же успехом могла бы быть превращена в общественную долю в акционерном капитале частного бизнеса, по крайней мере, на крупномасштабных предприятиях.
В целях нижеследующей зарисовки я принимаю за аксиому, что рука общества забирает половину распределяемых прибылей крупномасштабного предпринимательства и получает свою долю не посредством налогов на прибыль, а посредством прав собственности на 50% акционерного капитала таких предприятий.
1. Для начала нужно определить минимальный размер предприятий, подлежащих включению в нашу схему. Поскольку свой частный и личный характер бизнес теряет при превышении определенного числа наемных работников (становясь, по сути, публичным предприятием), минимальный размер, вероятно, лучше всего определить с точки зрения количества нанятых лиц. В особых случаях может возникнуть необходимость определять размер с точки зрения объема задействованного капитала или товарооборота.
2. Все предприятия, достигающие этого минимального размера или превышающие его, должны быть акционерными обществами.
3. Было бы желательно преобразовать все акции этих компаний по американскому образцу — в акции без фиксированного номинала.
4. Количество выпущенных акций, включая привилегированные акции и любые другие бумаги, представляющие акционерный капитал, должно быть удвоено за счет выпуска равнозначного количества новых «общественных» акций, чтобы на каждую старую, находящуюся в частных руках, приходилась новая акция, находящаяся в «руке общества».
При такой схеме не возникло бы вопроса о «компенсации», потому что, строго говоря, не было бы произведено никакой экспроприации — только превращение права «руки общества» взимать налоги с прибыли в прямое участие в обладании экономическими активами, использование которых и приносит облагаемые налогом прибыли. Это превращение было бы открытым признанием того несомненного факта, что главную роль в создании «частного» экономического благосостояния так или иначе играет «рука общества», то есть некапиталистические общественные силы, и что активы, созданные благодаря вкладу государства, должны быть признаны общественным, а не частным имуществом.
Немедленно возникли бы вопросы, которые можно разделить на три группы. Во-первых, что именно понимается под «рукой общества»? Куда поместить вновь выпущенные акции и кому в этом контексте быть представителем «руки общества»? Во-вторых, какие права собственности должно давать обладание этими новыми акциями? И в-третьих, вопросы, связанные с тем, как перейти от существующей системы к этой новой, что делать с международными синдикатами и прочими объединениями, как привлекать новый капитал и т.д.
Что касается первого набора вопросов, я бы предложил, чтобы вновь созданные акции, представляющие 50% акционерного капитала, удерживались местным органом того района, где действует соответствующее предприятие. Смысл этого состоял бы в том, чтобы одновременно сделать участие общества как можно менее централизованным и добиться максимальной интеграции деловых предприятий в Социальный организм, внутри которого они действуют и от которого имеют неисчислимые выгоды. Таким образом, половина акционерного капитала деловой организации, действующей в районе X, должна удерживаться местным органом, являющимся, в общем смысле, представителем населения этого района. Но совсем не обязательно, чтобы самыми подходящими людьми, которым можно доверить права, связанные с новыми акциями, были государственные служащие или местные выборные (политические) лица. Прежде чем глубже вдаваться в вопрос о кадрах, мы должны несколько тщательнее определить эти права.
Поэтому я перехожу ко второму набору вопросов. В принципе, права, связанные с собственностью, всегда можно разделить на две группы: руководительские права и финансовые права.
Я убежден, что при нормальных обстоятельствах вмешательство «руки общества» в свободные действия существующего делового руководства или ограничение сферы его ответственности не только не принесет пользы, но и причинит много вреда. Таким образом, пока не случится особых обстоятельств, вся полнота ответственности должна оставаться на «частных» руководителях, а руководительские права, которые дает общественная половина акций, должны оставаться латентными. Иными словами, при нормальном ходе вещей акции, удерживаемые обществом, не давали бы права голоса, а только право на наблюдение и на информацию. «Рука общества» помещала бы в совет директоров предприятия одного или нескольких наблюдателей, но при нормальном ходе вещей наблюдатель не имел бы права принимать решения. Лишь почувствовав, что общественные интересы требуют вмешательства в деятельность существующего руководства, наблюдатель мог бы обратиться в специальный суд, чтобы его латентные права голоса были активированы. Перед судом потребовалось бы предъявить доводы prima facie, после чего он на ограниченный период активировал бы принадлежащие обществу права голоса. Таким образом, руководительские права на собственность, связанные с новыми, находящимися в общественном владении акциями, при нормальных условиях оставались бы на заднем плане, в качестве возможности, и могли бы стать реальностью только в результате определенных специфических, официальных и публичных действий «руки государства». И даже когда в исключительных случаях эти действия совершались бы, и права голоса, даваемые общественными акциями, были бы активированы, эта ситуация сохранялась бы лишь короткое время, чтобы не возникало сомнений по поводу того, какое разделение функций считать нормальным, а какое — ненормальным.
Часто считается, что, для того чтобы при ведении частного бизнеса были соблюдены «общественные интересы», можно внедрить в управление предприятиями государственных служащих высшего или среднего уровня. Эта идея, которая часто бывает основным пунктом проектов по национализации, кажется мне одновременно наивной и непрактичной. Самое эффективное средство побудить деловые предприятия уделять «общественным интересам» больше внимания, чем они уделяют ныне, не разделение обязанностей руководства, а обеспечение прозрачности и подотчетности обществу. Сферы публичного управления, с одной стороны, и делового предпринимательства — с другой, диаметрально противоположны друг другу (зачастую даже в том, что касается получаемых в них вознаграждений и социальных гарантий), и попытки смешать их принесут один только вред.
Тогда как удерживаемые «рукой общества» руководительские права на собственность при нормальном ходе вещей остаются латентными, финансовые права должны быть задействованы с самого начала и на все время, — это и понятно, ведь они занимают место налогов на прибыль, которые в противном случае взимались бы с предприятия. Половина всех распределяемых прибылей автоматически забиралась бы «рукой общества», удерживающей новые акции. Однако акции, принадлежащие обществу, должны быть в принципе неотчуждаемы (точно так же, как право на взимание налогов с прибыли не может быть продано, как если бы оно само было капиталом). Их нельзя было бы обналичить, а вопрос о том, можно ли их было бы использовать как залог при займах, оставим на будущее.
Теперь, когда мы кратко обрисовали права и обязанности, связанные с новыми акциями, мы можем вернуться к проблеме кадров. Общая цель схемы состоит в том, чтобы, насколько это возможно, интегрировать крупномасштабные деловые предприятия в окружающую их социальную среду, и этой цели должно быть подчинено, в том числе, наше решение проблемы кадров. Определенно, реализация финансовых и руководительских прав и обязанностей, обусловленных обладанием промышленной собственностью, должна оставаться в стороне от партийных политических дебатов. В то же время она не должна выпадать на долю государственных служащих, назначенных для совсем иных целей. Поэтому предлагаю вручить эти права и обязанности специальному гражданскому органу, который в данной зарисовке я назову «общественным советом». Этот орган должен быть сформирован по ясно определенному образцу без политических предвыборных кампаний и без помощи правительственных структур — примерно так: четверть членов совета выставляется местными профсоюзами, еще четверть — местными профессиональными ассоциациями и еще четверть набирается из местных жителей примерно тем же способом, какой используется для отбора людей в суд присяжных. Члены совета назначались бы, скажем, на пять лет, и каждый год пятая их часть уходила бы в отставку.
Общественный совет имел бы определенные законом, но в остальном неограниченные, права и свободу действий. Разумеется, он был бы ответствен перед обществом и обязан публиковать отчеты о своей деятельности. В целях гарантий демократии могло быть желательным дать существующему органу местной власти определенные «резервные полномочия» по отношению к общественному совету, подобные тем, которые последний имеет по отношению к отдельным предприятиям. Иными словами, орган местной власти был бы уполномочен отправлять наблюдателей в общественный совет своего района, а в случае недовольства или наличия серьезного конфликта — обращаться в соответствующий суд за временным разрешением на вмешательство. И опять же, должно быть совершенно ясно, что такие вмешательства — скорее исключение, чем правило, и что при всяких нормальных обстоятельствах общественный совет обладает полной свободой действий.
Общественные советы имели бы полный контроль над выручками, получаемыми ими в качестве дивидендов от общественных акций. Общие направляющие принципы расходования этих запасов могут быть приняты законодательно, но они непременно должны подчеркивать высокую степень независимости и ответственности на местах. Немедленное возражение, что едва ли можно надеяться, что общественные советы потратят свои запасы наилучшим возможным образом, наталкивается на очевидный контраргумент, связанный с тем, что этого нельзя гарантировать и в том случае, если бы данные запасы контролировались органом местной власти или, как это обычно обстоит сегодня, центральным правительством. Наоборот, можно уверенно предполагать, что местные общественные советы, будучи подлинными представителями местного сообщества, в большей степени заботились бы о том, чтобы отдать ресурсы на жизненно важные общественные нужды, чем можно ожидать от местных или работающих в центральном правительстве государственных служащих.
Пришло время обратиться к Нашему третьему набору вопросов. Переход от текущей системы к той, которая здесь предложена, не представлял бы серьезных трудностей. Как уже упоминалось, вопрос о компенсации не возникает, потому что половина акционерного капитала «выручена» за счет отмены налогов на прибыль компаний, и для всех компаний, превышающих определенный размер, действует один и тот же порядок. Можно установить такой размер, что изначально под действие новых порядков попадет лишь небольшое число очень крупных фирм, в результате чего «переход» станет одновременно постепенным и экспериментальным. Если крупные предприятия, действующие по нашей схеме, будут платить в качестве дивидендов «руке общества» несколько больше, чем они платили бы в качестве налогов на прибыль, оставаясь вне схемы, это послужит социально полезным стимулом избегать чрезмерных размеров.
Стоит отметить, что превращение налогов на прибыль в «долю в акционерном капитале» существенно меняет психологический климат, в котором принимаются деловые решения. Если налоги на прибыль составляют, скажем, примерно 50%, у бизнесмена всегда будет искушение утверждать, что «государственная казна оплатит половину» всех предельных расходов, которых можно было избежать. (Избежание таких расходов увеличило бы прибыли, но половина их так или иначе ушла бы с налогами.) Совершенно иной психологический климат складывается, когда налоги на прибыль отменены, а их место занимает общественная доля в акционерном капитале. Ведь знание, что половина акционерного капитала компании находится в общественном владении, не может скрыть того факта, что все расходы, которых можно было избежать, сокращают прибыль ровно на величину этих расходов.
Естественно, что возникнут многочисленные вопросы, связанные с компаниями, действующими сразу во многих районах, в том числе с международными компаниями. Но никаких серьезных трудностей не случится, если твердо придерживаться двух принципов: налог с прибыли превращается в «долю в акционерном капитале», а вмешательство «руки общества» осуществляется на местном уровне, то есть в той местности, где работники компании фактически трудятся, живут, путешествуют и пользуются всевозможными общественными услугами. Разумеется, в сложных случаях, когда компании имеют соединенные структуры, будет много интересной работы для бухгалтеров и юристов, но никаких реальных трудностей быть не должно.
Как действующей по этой схеме компании привлекать новый капитал? Ответ, опять же, очень прост: на каждую акцию, выпускаемую для частных акционеров (неважно, платно или бесплатно), выпускается бесплатная акция, предназначенная «руке общества». На первый взгляд это может показаться несправедливым — если частные инвесторы вынуждены платить за акцию, то почему «рука общества» должна забирать ее бесплатно? Ответ, разумеется, состоит в том, что компания в целом не платит налогов с прибыли; тем самым прибыль, возникающая за счет новых запасов капитала, также избегает обложения налогом, а «рука общества» забирает свои бесплатные акции, так сказать, вместо налогов с прибыли, которые в противном случае пришлось бы платить.
Наконец, могут возникнуть узкоспециальные проблемы, связанные с реорганизациями компаний, их поглощениями, ликвидациями и т.д. Все их можно решить, не нарушая вышеуказанных принципов. Конечно, в случае ликвидации путем банкротства или иным способом, с акциями, находящимися в «руке общества», будет проделано все то же самое, что и с теми, которые находятся в частных руках.
То, что предложено мной, можно считать не более чем упражнением в искусстве «принятия законодательства». Такая схема была бы полностью выполнима, она позволила бы реструктурировать отношения собственности в крупномасштабной промышленности без революции, экспроприации, централизации или замены неповоротливой бюрократии гибкими частными лицами. Ее можно вводить эволюционно, в экспериментальном порядке: начав с самых больших предприятий и постепенно переходя на более низкие уровни, пока не станет понятно, что общественные интересы получили достаточный вес в цитаделях деловых предприятий. Все признаки свидетельствуют в пользу того, что текущая структура крупномасштабного промышленного предпринимательства, несмотря на сильное налогообложение и бесконечное приумножение законов, не способствует общественному благоденствию.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги