Иногда Папа приезжал днём.
В доме начиналась суета. Вдали, за стенами, кто-то ходил быстрыми шагами. Потом шаги звучали громче. Их было много. Они приближались к моим дверям.
Ко мне входил Папа, а с ним доктор, я уже это знал.
Мои доктора не приходили в белых халатах. Они были в костюмах с галстуками. И почти всегда седые или лысые.
Это сначала.
Потом Папа стал привозить молодых врачей. Без всяких галстуков, без пиджаков. В курточках и джинсах.
Если бы всех их попросить построиться, взявшись за руки, получилась бы, наверное, целая очередь от моей двери до ворот. А это метров сто.
Выходит, и врачей сто, да еще они приходили не одни, а в сопровождении женщин. Наверное, их помощниц или медсестёр.
Когда они видели меня, всегда бурно оживлялись отчего-то. Громко говорили. Громко здоровались и несли всякую ерунду — про погоду чаще всего.
Если была зима, то про морозы, которые куда-то совсем уж отступили, и на улице слякоть. Если было лето, удивлялись неперестающим дождям. Осень и весну тоже обсуждали, но не очень бурно и убедительно.
Я уже сразу знал, в отличие от бедного папы: раз эти его профессора говорят о погоде, ничего хорошего мне не светит.
И ему тоже.
Когда доктора входили ко мне, я не то чтобы пугался, а настораживался. И закрывался — такой стеклянной, им невидимой, стеной.
Я улыбался. Я выполнял их просьбы. Но я думал совершенно не про них. А например, про Чока.
И вот в такой момент я однажды, и с большим, конечно, опозданием, сообразил, что Чок хочет есть. А еды нет. Потому что в моей комнате нет комаров и мух.
И я прямо при всех сказал бабушке.
— Принеси мне муху!
— Что? — удивилась она.
И я услышал, как все, только что громко говорившие, притихли.
— Муху, — повторил я. — Или комара. Проголодался.
Я не сказал — он проголодался. Не сказал — Чок проголодался. Сказал просто — проголодался.
Такая тут настала тишина! Взрослые стали шептаться. Потом вышли от меня на цыпочках.
Но перед этим профессор колол меня иголкой в ноги. И спрашивал с надеждой:
— Больно? Больно? А я отвечал ему:
— Нет! Нет!
И профессор без халата почему-то вздыхал.
Вот всегда они так. Колют мои ноги иголками, а мне не больно.